CreepyStory

Вот и пришло время городу, и предместью, и нескольким прилепившимся к ним деревенькам вместе с кочевыми поселениями принять Господнюю волю.

Вскоре после наводнения по ночам стал слышен гул. Казалось, что он начинался под землёй, точно её пучило, как и реку, только не льдом, а камнями. Их нет-нет, да и выдавливало на поверхность. В щербинах и сколах на "макушках" булыжников застывала та же самая бурая жижа, что и в колодцах.

Пастух, немой дурачок, нанятый несколькими хозяевами предместья для того, чтобы коровки жевали будылья из-под снега, погнал стадо в поля и, по слухам, дозволил скотине нализаться ядовитой наледи. Несколько коров пали в тот же день от ран, полученных в стаде. После весь скот сделался буйным.

А на следующее утро полуживому от побоев пастуху затолкали в рот этого бурого льда. Так и валялся он до вечера у околицы, ощерив рот с осколками зубов и тёмной кашицей, которая скоро смёрзлась в нечестивую печать. Конные жандармы подобрали пастуха, конфисковали в ближайшем дворе телегу и увезли тело в околоток, пригрозив расследованием, судом и каторгой зачинщикам расправы. Только поди сыщи зачинщиков в предместье, где все друг другу кумовья и сваты.

И тогда настала ночь, когда земля, укутанная пышными снегами, вдруг заплясала, словно грохот в руках хозяйки. В избах треснули печи, повело оконные и дверные проёмы, ребятишки посыпались с полатей. Небо затянула пелена пара, от которого стало трудно дышать.

Бабы заверещали, что пастух не виноват и нужно идти к его матери виниться. С деньгами, конечно. И власти пусть шевелятся, а то вон сколько должностных лиц, в сытости-почёте, при жалованье да безнадсадной работе, толку от которой не видно.

Избёнка, в которой ютились убитый пастух и его мать, стояла на отшибе, у самой реки. Ни скотинки, ни собачонки во дворе не оказалось. Зато обнаружились следы на белом снегу. Они обрывались там, где начинались чёрные воды реки.

Бабы с воем кинулись к батюшке при церкви Вознесения: помоги, оборони от беды, причинили смерть по недомыслию. Просвещённый отец Петерим как раз осматривал колокольню, повреждённую трясучей землёй. Он сурово отчитал заплаканных баб: молиться нужно и жить безгрешно, всё остальное -- богопротивные суеверия. Против природных бедствий есть два действенных средства: молитва на устах и благочестие в душах. Идите, мол, и займитесь домашними делами, а в субботу - пожалуйте на службу.

Вот тут-то толпа вспомнила о язычниках, которые поставили зимние юрты недалеко от северной городской заставы. У них вроде шаман был, который хорошо лечил охотничьи ранения. Решили, что если зло послужит на благо народу, то само станет благом. Поэтому нужно потребовать большого камлания для избавления от пущих бед. Однако язычников и след простыл. Испугались, стало быть.

Как ни странно, но к земным толчкам привыкли. Между повседневными делами подправляли мелкие разрушения, ходили в церковь, косились на колокольню: с каждой избы требовали денежки на восстановительные работы, и ведь не отговоришься - суд Божий близко. Вон как трясёт, аж свечное пламя сбивается.

Все эти события стали первыми в череде настоящих бед.

***

Таисия Мельникова, зажиточная мещанка, глубокой ночью ожидала окончания коровьих мук. На улице стеной валил снег. В избе храпели на лавках разомлевшие в тепле сын Павел и кузнец, которого всегда звали тащить телят при затянувшемся отёле. Он придумал и изготовил специальные распорки из железа, успешно ими орудовал.

Беспокойство погнало хозяйку в хлев, где со слабыми стонами дышала корова.

Таисия прикрыла полой зипуна масляную лампу, уже было собралась нагнуть голову и войти в остро и терпко пахнувшую темень. Однако боковым зрением заметила открытую калитку в громадных воротах и грозно крикнула:

- Кто по ночи приблудился? Вот позову сына с кузнецом!

Нужно сказать, что и без кузнеца обычному бродяге, которыми кишел северный край, с высокой и плечистой Таисией сладить было бы непросто. Слабые да беззащитные здесь не выживали.

Только тут высунулся на мороз из тёплой будки здоровенный пёс и затявкал, оглядываясь на хозяйку: видишь, службу несу. Вдруг замер, подняв лапу, и бросился к сугробу. Но свалился в снег из-за цепи. Подскочил и разразился почти щенячьим скулежом, на который даже не откликнулись соседские собаки.

Таисия пристроила лампу на скобу, сунула руку к поясу, на котором у неё висел оставшийся после мужа охотничий нож, и подошла к сугробу.

Он развалился, и Таисия увидела белое, словно мукой обсыпанное лицо.

- Андрюня?! - вскричала она в гневе и оглянулась в поисках полена или палки - отходить двоюродного братца, который посмел оставить общественные работы, добытые ему с величайшим трудом всеми родственниками.

Андрюня был слабым на голову и запойным. Через своё пристрастие лишился места приказчика в городе, очутился в подручных у землемера, утерял важные бумаги, пропил кассу и оказался под следствием. Родня отбила его у законников, заплатила всё по суду, договорилась о работе на городском кладбище, которое соседствовало с предместьем. И всё это не ради дурковатого пьяницы, а для честного имени рода Мельниковых.

Теперь Андрюня был обречён в полном одиночестве махать метлой и лопатой на господских аллеях, присматривать за тем, чтобы бродяги не устраивали ночлега в склепах, а также нанимать в случае нужды копателей могил. И не покидать места своего очищения и покаяния ни на минуту. За это поручилась вся родня.

- А ну тихо! - прикрикнула на собаку Таисия, а потом добавила: - Кричать надо было, когда этот беспутный во двор вошёл. Не выйди я, так и помёрз бы.

- Тася... сестрица... они за мной пришли... - пробормотал еле слышно Андрюня и снова лишился чувств.

Таисия подхватила ослушника под микитки и поволокла в избу.

Через некоторое время он стонами и плачем разбудил Павла и кузнеца. Сестрица не пожалела кипятка с запаренными травами, и бедолага ошпарил рот.

- Ну, рассказывай, кто за тобой пришёл? - грозно спросила она, уперев почти мужские кулаки в пояс.

Андрюня пальцем смахнул обваренную кожу и жалостно взвыл. Но родственники и кузнец уставились на него непримиримо. И он начал рассказ:

- Как трясти начало, варнаки с кладбища поразбежались. Я уж обрадовался, подумал, что побоялись провалиться в могилы или под упавшим склепом оказаться. А тут позавчерась в сторожке глиной печку обмазывал и глянул случайно в окно. А на дворе чужак одноглазый!.. Чёрный рот что лукошко!

Андрюня стал тереть ладонью глаза и не заметил насмешливых взглядов слушателей. Против варнаков - всяческого сброда, который был горазд и на любую пакость, и на кражу, и даже на убийство - у Мельниковых и кузнеца была немалая сила, почти звериное чутьё и отличные ружья. Подумаешь, чужак во дворе. Да пусть хоть пять разом...

- Пёс-то где? Тётка Матрёна оставляла тебе брата нашего Полкаши, - сурово спросила Таисия.

- Третьего дня сорвался с цепи! - Андрюня вскинул на неё умолявшие о сочувствии глаза.

Хороший сторожевой или охотничий пёс для жизни в предместье был важен так же, как многочисленная крепкая родня, стоил дорого. Бывало, за свою собаку охотник мог и против зверя встать. Но встречались и такие, как Андрюня, ни на что не годные людишки.

- Я признал в том, кто заглядывал, вашего пастуха! - выкрикнул Андрюня, но снова не произвёл впечатления.

- Пастуха схоронили... - напомнила ему Таисия, соображая, кто бы мог сунуть горячительного братцу, назначенному на общественные работы. Расплатиться-то ему нечем.

- Знаю! На нашем же погосте схоронили. А он в окно заглянул! - настаивал Андрюня. - Я утром вышел - под окном следы.

- Утром вышел? - не сдержала злобной усмешки Таисия. - Сам? Не дожидаясь, пока тебя кто-нибудь от мертвяка избавит?

Кузнец и Павел присели к столу, дожидаясь продолжения позднего ужина. Не портить же трапезу выслушиванием всяких бредней! Невестка Мельниковых, невысокая худенькая Саша, стала подавать им грибную солянку.

А Таисия продолжила разговор:

- Ну и кто за тобой приходил? Если ты ещё помнишь то, что тут наболтал.

- Да ты послушай, что далее было! - взмолился Андрюня. - Пошёл я в обход. На господской части всё нормально, а там, где упокоен люд попроще, кресты покосились. Пара сломанных попалась. А дальше их встретил...

- Толкает изнутри подземная сила, - перебила Таисия. - За грехи наши тяжкие пришёл час расплатиться. Ничего чудного в том, что кресты перекосило. На церкви вон колокольню повредило. Мы ж не побросали избы и не сбегли, как ты.

- Ну да, ну да... А если бы вы видели, как эти кресты без всякой тряски кто-то корёжит! - возразил Андрюня и обхватил голову руками.

- Батя с мамкой в Николино ездили, сами видели, как на кладбище кресты шевелятся, - раздался тоненький голосок Саши. - И соседка их говорила, что ходила к свёкру на сороковины, а на могиле - крест поваленный, ровно кто из песка выдернул.

Но на её слова обратили внимания ещё меньше, чем на Андрюнины.

Таисия недобро сверкнула глазами на братца и снова пошла в хлев.

Помощь кузнеца не понадобилась, корова отелилась во время глупых Андрюниных речей. Когда телёнка устроили в отгороженном углу у печи, Таисия сказала:

- Теперь пойдём на погост.

И кивнула сыну - одевайся.

- Я с вами, - прогудел немногословный кузнец.

- Не пойду! - взвыл Андрюня. - Ты даже не дослушала, что недавно, как стемнело, случилось.

- Слушаю, - ответила Таисия, снимая со стены ружья и подавая одно сыну.

- Они встали из могил-то! И по погосту ходили! Многих в лицо узнал. Я понял: они от земной тряски проснулись и решили, что я виноват. Я же у всех всегда виноват! Вот и пришли с собой меня забрать! - выкрикнул Андрюня и разрыдался. - Не пойду я никуда. К вам приполз...

- Пойдёшь. - Таисия накинула ремень на плечо. - Твое-то ружьецо где?

- Обронил... - пробормотал Андрюня и вцепился в лавку.

Мужики и Таисия замерли, уставившись на на него. Обронить ружьё... Да это смертный грех!

Павел резко шагнул к двери, забыв про старшинство. По обычаям, самый возрастной в семье, кроме дедов, конечно, не только ковригу разрезал за столом, но и первым шёл заступаться или отвечать. Андрюня остался на лавке.

За ним из-за полы занавески в женском углу наблюдали огромные Сашины глаза. Без всякого презрения, с пониманием и сочувствием.

Ветер разогнал тучи. Вместо снега в воздухе повисла искристая пыль. Небо со звёздным крошевом предстало бездной. От лютого мороза луна нацепила аж три короны и сделалась нестерпимо яркой.

Усы и борода мужиков тотчас обросли инеем.

- Снегу-то понавалило, - сказал Павел. - Дороги не видать. Без лыж не доберёмся.

- Топтаться станем - точно не доберёмся, - буркнула Таисия из-под завязанного по самые глаза платка. - А ну скоренько, по-охотничьи... Нужно же споймать тех варнаков, что моего брата обидели да погосту поругание учинили...

Кузнец вышел вперёд, за ним цепочкой потянулись сын с матерью. И легонько побежали по дороге, чиркая полами зипунов по снегу.

Ветер поднял колкую снежную пыль, резанул по глазам.

Кузнец вдруг встал как вкопанный, не снимая с плеча ружья.

- Петрович... - негромко окликнула его Таисия. - Ты чего?

Чёртов ветер погнал на них огромную, в рост человека, плотную позёмку, от которой ходоки волей-неволей отвернули лица да ещё и закрылись голицами - кожаными рукавицами на меху.

Когда стих противный тонкий посвист ветра, увидели, что за одной позёмкой следует другая.

Кузнец крякнул, Павел дрожавшим голосом забормотал охранную молитву, а Таисия простонала.

Потому что на них надвигались не завихрения снега, а мертвяки в развевавшихся на ветру саванах.

Впереди шёл Кузьма, бывший голова предместья. Он приходился свёкром соседке Сашиных родителей. Кузьма единственный тащил, согнувшись, свой крест на спине. Из брюха, еле-еле прихваченного крупными стежками, вываливалось что-то чёрное и тянулось следом. Когда кто-то из мертвяков наступал на эту черноту, Кузьма дёргался и приостанавливал шаг.

Безжалостная луна и сияние снега делали видными следы тления на покойниках.

Кузнец вдруг сорвал ружьё и выстрелил в призрачное шествие. Но оказалось, что оно вовсе не призрачное - невысокий скелет с остатками плоти и женского платья кувыркнулся и застрял в сугробе. Тёмная рука без нескольких пальцев, похожая на птичью лапку, затряслась, как бы грозя кузнецу, но тут же застыла.

Павел с матерью встали рядом с Петровичем, готовясь продолжить пальбу, но кузнец вдруг отбросил ружьё и побежал навстречу мертвякам. Одной рукой оттолкнул бывшего пастуха, другой - чей-то покрытый землёй остов; упал на колени.

- Петрович! Что творишь-то, Петрович?! - заорала Таисия. - Поднимайся да беги назад, прикроем!

А потом она увидела, что кузнец обнимает ребёнка-голыша в несколько вершков с громадной водяночной головой. Летом у Петровича померла молодая жена, оставив ему сына-уродца, вся жизнь которого ушла в рост головы. На Покров и он преставился. Кузнец подхоронил его в материнскую могилу.

- Петрович! То нежить, а не твоё дитя! - крикнула ему Таисия, но новый порыв ветра заглушил зловещим посвистом её голос, засыпал ходоков снежной крупкой.

И тут земля швырнула все на ней сущее раз, другой, третий. Воздух стал упругим и недвижным; послышался гул, похожий на рёв реки на порогах. Потом равнина выгнулась, и Таисия увидела, что Павел, только что стоявший бок о бок с ней, вдруг оказался далеко вперёди, словно его отнесло волной. Снежное полотнище скомкалось, треснуло. Неимоверная сила рванула землю и точно вывернула её.

Таисия очнулась на боку. Рука всё так же сжимала приклад ружья.

- Павел! - крикнула Таисия и не услышала своего голоса.

Потом поняла, что это из-за подземного рыка невозможно разобрать ни один другой звук. Решила ползти в сторону, где перед последним толчком заметила сына.

Но не смогла пошевелиться: кто-то удерживал ноги. В тот же миг она осознала, что её тащат куда-то. Таисия повернула голову против движения и увидела чёрный дымившийся след на белом. Это наст раскровянил щёку. С трудом приподнялась на локте и широко открыла рот, захлебнувшись не вылетевшим из глотки криком.

На левой руке повисла часть безголового остова, несгнившие пальцы крепко вцепились в рукавицу. Две чёрные фигуры в обрывках саванов за ноги волокли её вверх по снежному склону, который заканчивался провалом, неимоверно смердевшим.

"Они хотят забрать меня с собой!" - подумала Таисия и ощутила бессильное отчаяние. Почти такое же, как в детстве, когда тонула в болоте. Но тогда рядом была ватага сверстников и дедушка. А сейчас... Сейчас при ней только дух матери семейства, хозяйки родового гнезда на этой взбесившейся земле.

Позабыв прочесть молитву, Таисия с силой саданула прикладом по безголовым останкам, освободила руку, изогнулась так, что затрещали мускулы, и выстрелила почти в упор по мертвякам. Но не смогла зацепить. Это она-то, обученная покойным мужем стрелять зверя в глаз, чтобы не испортить ценную шкуру! Твари по-прежнему медленно и неотвратимо волокли её к вершине снежного гребня. Перезарядить ружьё было невозможно.

Она уже приготовилась умереть, но тут раздался голос, извергавший ругательства. Сначала Таисия приняла его за речь умершего супруга, но потом увидела сына. Только сейчас она заметила, что подземный рёв и толчки прекратились. Сын раздолбал прикладом тварей, помог матери подняться.

- Ублюдки чёртовы! - неистово костерил мертвяков Павел. - Срань господня! Испугались земной тряски и полезли на белый свет!

- Окстись, сын, - строго промолвила Таисия, хотя губы еле-еле ей подчинились. - Во всём промысел Божий. Может, Судный день настал.

- Не нужон мне такой Судный день, когда всякая покость меня зарыть хочет. Идём, мать, я до головы побегу, пусть в околоток сообщит, а ты по соседям. Оборонять нужно предместье от этих...

Таисия вздрогнула, услышав из уст своего великовозрастного дитяти матерное слово, но смолчала. Предки, конечно, велели беречь уста от скверны. Но никаких указаний от них не было, что делать, когда эта скверна вопреки всем законам, людским и Божиим, полезет из-под земли.

- Значит, прав был Андрюня-то... - сказала она тихо.

Сын не откликнулся.

Кузнец исчез, возможно, провалился под землю со своим мёртвым уродцем; но вполне могло быть, что спасся. В любом случае сейчас было важнее предупредить людей, чем рыскать по снегам да оврагам, каждый миг ожидая новой тряски.

- Мать, глянь на дома... - прошептал Павел.

Таисия давно заметила и покосившиеся трубы, и дыбом вставшие крыши, и чёрную трещину, которая разорвала дорогу; и словно перепаханный снег. Павел и Таисия подумали об одном: видимо, мёртвая толпа металась, не зная, куда направиться.

- Они что, каждый к своим пошли?.. - изумился Павел.

Мать с сыном рванули к своей распахнутой калитке. Их тяжкое дыхание выдавало страх встретить дедов и отца. Людьми они были суровыми, никто из них не преставился своей смертью на лавке. Как-то обернётся их встреча с живой роднёй?

- Саша... - простонал Павел.

- Будет! - пресекла его муки мать. - Сашка хоть тоньше былинки, но постоять за себя сможет. Да и Андрюня с ней.

Павел простонал ещё раз.

К счастью, потусторонних гостей не оказалось. На соседних подворьях не было слышно ничего, кроме обычной суеты: ни воплей ужаса, ни мольбы, ни пальбы. Словно бы земля исторгла из себя на время вечных жителей, а потом снова поглотила их.

В избе, кроме упавшего поставца с посудой, поваленной лавки и наехавших одна на другую половиц, никаких изменений не было. Андрюня стоял на коленях перед иконой, Саша заметала глиняные черепки.

Павел облапил жену и даже пустил слезу, так расчувствовался. Всё могло обернуться хуже.

- Ну, я побежал до головы, - сказал он. - Крышу завтра осмотрю. Печь не вздумайте топить. Ты, мать, лучше посиди дома.

- Иди уж. Авось соображу, что делать, - сказала Таисия, не снимая одежды.

Павел понял, что унять матушку и удержать её дома не удастся. Такой уж она уродилась.

Только Павел скрылся за дверью и его шаги проскрипели в морозной темени, Таисия схватила Сашу за руки и неожиданно поинтересовалась:

- Что думаешь, невестушка?

Разум Таисии отрицал увиденное. Поэтому она попросила помощи у Саши.

Невестка во время толчка расшиблась. Она склонила лоб с синяком к плечу. Застеснялась. Но потом подняла на свекровь, которая впервые с ней посоветовалась, вовсе не пугливые глаза.

- Дядя Андрей правду сказал. Земля вытрясла из себя покойников. Перемешались все: и мёртвые, и живые. Мертвяки свой покой хотят откупить. И живым точно так же сделать нужно.

Таисия отбросила Сашины руки и сказала в сердцах:

- Ну и брехливая же ты, Саша! Что это за откуп от земли? Как он поможет от тряски?

Саша обиделась и молча опустила голову. Встала истуканом - ни слова больше не скажу.

- Ну прости меня, - попросила Таисия. - Не в себе я. Если б ты знала, что давече с нами случилось...

- А я знаю, - ответила Саша. - Тётка Мотря, соседка родителей, сразу сказала, что настало время, когда лик земли изменится. Наружу всё выйдет, что внутри, верхнее вниз сверзится. Откупы нужны, жертвы, чтобы по-прежнему всё было.

Таисия чуть не уселась помимо лавки.

Мельниковы давно враждовали с семьёй этой Мотри, которая слыла колдовкой, а ещё была завистлива и пакостлива. Во всех родах, на которые косо глянул Мотрин глазок, случались беды. Она же была как заговорённая. Однако верховодить ей не довелось. Даже её свёкор, при жизни голова предместья, сноху ни во что не ставил. А люди её просто не любили.

- Хорошо, что отец Петерим тебя сейчас не слышит. А то бы наказал чёрными работами при храме. Где ж это видано, чтобы миропорядок каким-то шаманством, откупами восстанавливали? - в сердцах сказала Таисия.

- Матушка... - тихо, но напористо начала Саша, - а кто: отец Петерим или приезжие доктора остановили чумной мор? Петерим или шаман на ноги моего батюшку поднял, когда он под лёд провалился? Телёнка кто реке скормил, и она забрала свои воды из батюшкиного нутра? А он не дышал долго, и с ведро пены потом из него вылилось.

- Для твоего же блага запрещаю такое говорить! - тоже тихо, но с закипающей яростью сказала Таисия. - Волю Божию всем чем угодно можно назвать. Да только слаб умом человек решать, где промысел Его, а где доктора с шаманами.

А ещё она подумала, что Мотря, как болиголов, успела всё вокруг себя отравить своими бреднями.

Андрюня отказался пить и есть, застыл на лавке, уставив прозрачные голубые глаза в потолок. С курчавой бородкой, отросшими тёмными волосами, он кого-то очень сильно Таисии напомнил. Она даже вздрогнула, когда осознала: паршивая овца их рода точь-в-точь походил на одного из святых, изображённых в церкви Вознесения. И вообще он пошёл не в их родову - кряжистых, словно медведи, черноволосых и черноглазых сибиряков.

С рассветом на улице началась беготня. Не обошлось без пожара и рухнувших строений. Но рубленные из круглого листвяка избы, казалось, пустили корни в бунтовавшую землю и остались целы.

Не успела Таисия с невесткой обиходить коров, как прибежала мать Саши с тёткой Мотрей.

Таисия поджала губы, неодобрительно глянув на смутьянку и вражину, но через несколько минут уже слушала её, открыв рот от изумления.

Оказалось, что перед самыми последними толчками в предместье примчались верховые буряты. Они проехали вдоль побережья Великого моря и везде видели страшные разрушения. А ещё слышали, что улусы в степи брошены людьми. Им пришлось бежать со скарбом на телегах, скотом, потому что море стеной пошло на землю, а она сама стала опускаться. И если глянуть с утёса, то под водой видны крыши изб и дымовые отверстия юрт. А особо отчаянные видели, как утопленники, в разные времена взятые морем, начинают обживать новые жилища. Вот только скот на новом дне не остался, всплыл дохлый и был принесён волной к берегу.

- Таисия, ты баба уважаемая, - сказала Мотря. - Ты не побоялась в мор работать в лечебнице. Ты со своим мужем, Царствие Небесное ему, обороняла свой участок в тайге, пока от губернатора бумага насчёт вас не пришла. Научи же людей спастися. Уйдёт ведь весь край на дно Великого моря! Уж как мой сын Калистрат старается внушить народу правильный путь...

- Так ты ж сама ходишь и учишь народ откупаться, - вмиг стала сама собой Таисия - недоверчивой, злой и поперёшной.

- Единый это верный путь!.. - горячо проговорила Мотря. - Единый! Наши предки реки и море кормили, прежде чем за уловом идти. Охотники дань тайге испокон веку отдавали. А тут земля своё потребовала!

- Ну хорошо, положим, ты права. А что откупом нужно назначить? - коварно спросила Таисия. - Скот? Человека?

Она чувствовала: пережитое ночью и было ответом, что потребно земле. Но верилось в это плохо. Всю свою жизнь Таисия прожила с мыслью, что земля, воды рек и моря, тайга - всё это для людей. А теперь, выходит, наоборот?

Мотря покивала, глядя ей в глаза:

- Вижу, знаешь ответ. И это наше верное дело. Такое же, как человека на белый свет принять, как его же в землю положить.

- Ну и из кого откуп набирать будешь? - поинтересовалась Таисия, сама не веря, что разговаривает о богопротивном.

- Из грешников! Тот, кто род поганил, кто нечестиво жил и в мир горе принёс, пусть умрёт! - Мотря торжественно подняла руку с вытянутым указательным пальцем вверх. А Саша с матерью заворожённо, с обожанием уставились на неё.

- Ну знаешь, грешников не нам считать... - начала было Таисия.

А палец Мотри медленно опускался. На миг Таисия ощутила холодный укол страха - а вдруг эта новопроповедница укажет на неё. Грехи-то за Мельниковыми водились. И это касалось не только участков на золотоносных реках, которые покойный свёкор выкупил у язычников, обманув их по-крупному. Можно сказать, почти даром взял. И невыполненный договор за ним водился, когда в зиму не был завезён провиант и семь семей якутов померли от голода на заимке. А уж сколько застреленных покойников бы поднялось и пришло к ним в избу требовать своего откупа...

Но так жили многие. Всякий ел, жрал ближнего, дробил зубами кости, а потом каялся и жертвовал на церкви и часовни. Уважал и Господа Бога, и духов Нижнего, Среднего и Верхнего мира. Держал изнурительные посты и водил языческие хороводы. И чем чернее были прошлые грехи, тем большими строгостями и запретами окружали себя люди.

Но Мотрин палец указал на Андрюню. Самого несчастного недотёпу среди суровых удачливых Мельниковых.

- Мотря, ты не угорела ли часом? - рассердилась Таисия. - Андрюня свой грех замаливает и отрабатывает. Никому, кроме себя, он вреда не причинил. Мы с роднёй за него как один встанем!

- А всё ль ты о вашем мученике знаешь? - сузив глаза, спросила Мотря. - Есть, может, за ним грех, который только кровью смыть можно.

- Говори, что за грех, - сурово молвила Таисия, прикидывая, как содрать с Мотри платок для пущего позору и вытолкать из избы.

- У неё спроси! - выкрикнула Мотря и кивнула на Сашу.

Невестка побелела, как мазанная извёсткой стена, приоткрыла рот. Она ничего не сказала, но в огромных глазах застыла обида. Её мать отшатнулась от дочери. Меж густых бровей свекрови легла складка.

- За навет и поношение я тебя первую на откуп отдам, - сказала Таисия.

Саша была сговорена за Павла, как всегда водилось: без погляду, знакомства и приязни, только по воле родни. Но к мужу равнодушия или ненависти не выказывала. Хотя и нежности особой не было - так не принято чувства на вид выставлять. Он неё требовалось только уважение и послушание.

В памяти Таисии возникли книжки, которыми делился с невесткой Андрюня, сало и хлеб, которые заворачивала ему в тряпицу Саша, чтобы было чем повечерять. Но ни искорки греховной страсти, ни движения, которое бы говорило о близости, Таисия не замечала. Чиста Саша, чиста.

Однако доброе женское имя что берёста. Не дай Бог угодит чёрный уголёк злоязычия - так полыхнёт, что мигом обратится в пепел. Заподозренных в неверности никто никогда не пытался обелить или защитить. Иногда голова проводил дознание, а всем остальным, в том числе и судьбой неверной, занималась семья. Частенько исходом был несчастный случай - то сом во время купания на дно утащит, то прорубь обвалится, то сгинет женщина в лесу, отправившись по грибы или ягоды.

Таисия сказала Мотре и сватье:

- Пошли вон отсюда.

Мотря подхватила заливавшуюся слезами женщину и вывела её, бросив напоследок острый взгляд на помертвевшую Сашу и безучастного Андрюню.

Таисия повторила давешний вопрос:

- Что скажешь, сношенька наша дорогая?

Саша бросилась ей в ноги:

- Матушка! Нет моей вины ни в чём! Ни в помыслах, ни в делах!

- За что ж Бог вам деток не даёт? Не в наказание ли?

- Неправда! Вымолила я дитятко... Три луны уже... Поверьте, матушка... - заплакала Саша.

Таисия отвернулась. Её глаза заблестели тёплыми счастливыми слезами. Но тут же вытерла их платком. Теперь, после слов Мотри, не только Богу решать судьбу дитяти, но и всему миру, всем, кто услышит обвинение. И Павлу, конечно.

Часть вторая Откуп

Чердак. Глава 2/23

Чердак. Глава 3/23

Чердак. Глава 4/23

Чердак. Глава 5/23

Эльвира Павловна, оставшись в одиночестве, в своём кабинете поднесла мобильный телефон к уху, отвечая на вызов от Танечки – толстушки. Мгновенно переключившись в режим доброго, участливого доктора, она и свой голос сделала подходящим – мягким и паточным.

- Слушаю, - ответила она в трубку, плавно усаживаясь в кресло, приготовившись к долгой и тягостной в целом беседе. Но что было делать? Деньги с неба никогда на неё не падали, и приходилось их зарабатывать, а уж в методах и способах Эльвира Павловна выбирала самые для себя предпочтительные, приносящие, кроме дохода, и удовольствие.

В очередной раз Танечка снова решила поделиться своими достижениями и опасениями. Такое у неё уже бывало, начинала накатывать при плохой погоде хандра, а там и сомнения в собственном успехе.

Эльвира Павловна прекрасно знала, что в таких случаях следовало сказать, чтобы поддержать пациентку и помочь ей, чтобы разжечь угасающий боевой запал, и всё сделать так мягко и незаметно, провернув это как бы Танечкино достижение в свою пользу.

Умела Эльвира Павловна по жизни тонко чувствовать людей, а с полученным даром ведовства и приобретённой с ним силой всё словно само шло у неё как по маслу, даже мысли при беседе читать умела, всё видела насквозь, особенно потаённые людские страхи.

Вот и теперь, обговорила все детали, поддакнув там, где это было необходимо, и, выслушала положенное число сомнений, тоскливой Таниной жалости к себе и обиды, такой по-детски наивной, что становилось откровенно смешно. Смех же Эльвира Павловна скрывала – вовремя себя отдёргивая, стоило только губам начать расползаться в улыбке в преддверии смешка. А потом, конечно же, гордилась собой, как ловкостью и силой ума, так, конечно же, и воли.

Наконец Танечка настолько устала болтать, что, казалось, зевала в трубку и всё благодарила стихшим и хриплым своим голосом после долгой беседы и полученной от Эльвиры Павловны словесной поддержки в виде советов и искреннего участия.

А Эльвира Павловна наслаждалась своей ролью и теперь уже без всякого сдерживания улыбалась, когда Танечка, высказав очередное «спасибо, Эльвира Павловна», стала прощаться.

- Всего доброго, Танечка, - пожелала она и вкрадчиво добавила, чтобы та не забывала хвалить себя почаще перед зеркалом и возле оного отмечать даже крохотные подвижки, особенно в борьбе с лишними килограммами.

Наконец беседа закончилась, и Эльвира Павловна, зевая, положила телефон на стол и потянулась, вытянув руки над головой. Сейчас бы кофе выпить и почитать что полезное – или размять пальцы лепкой из полимерной глины. В последнее время это занятие помогало расслабиться. И, главное, вот у неё получалось очень неплохо. По крайней мере, на занятиях в кружке всегда хвалили. А после лепки можно и эликсирчика на ночь с коньяком, чтобы спать без всяких лишних мыслей в голове.

К слову, о занятиях лепкой. В неожиданном увлечении лепкой крылась заслуга её ненаглядной богатой клиентки Танечки. Как-то она подарила Эльвире Павловне кружку, украшенную узором из полимерной глины, сделанную не ахти как, но Эльвира Павловна из вежливости похвалила – и Танечка расцвела, рассказала, что ходит в кружок, а потом улыбнулась и предложила Эльвире Павловне составить ей компанию, причём первый месяц совершенно бесплатно. Там предложение какое-то действовало: приведи друга или подругу с собой и получи всякие бонусы.

Эльвира Павловна на тот момент немного растерялась и вдруг, сама точно не зная почему, согласилась. А дальше просто в лепку втянулась. И, между прочим, в кружке её ранние успехи хвалили гораздо чаще, чем бывалой Танечки, но та на похвалу Эльвире Павловне совсем не обижалась.

И дальнейшие занятия Эльвиры Павловны продолжала оплачивать из своего кошелька, поясняя, что это подарок такой в честь их дружбы.

Эльвира Павловна, пребывая от собственных мыслей в благодушном расположении духа, окончательно закрыла гроссбух, отложив его в сторону. И отправилась на кухню, решив сделать себе целый кофейник с кофе, чтобы надолго растягивать удовольствие, и при этом думая, остался ли ещё черничный пирог в холодильнике, или придется довольствоваться запасом из шкафчика, где хранились в стеклянных банках карамельки и овсяное, залежавшееся, оттого, вероятно, уже чёрствое, как камень, магазинное печенье.

Увидев стакан с эликсиром, Людка округлила глаза и выдохнула с чувством:

- Ух, ты! Подруга, чем я заслужила?

- Бери, пей и поправляйся. Дел накопилось по горло, - протянула стакан Настя, добавив, что она уже отпила.

- Спасибо, - искренне отозвалась Людка и выпила остатки эликсира залпом. Облизнулась и закатила глаза. Видно было, какое удовольствие она испытывает.

Сейчас – представила Настя – её тело наполняется теплом, согревающим до костей, таким незабываемо солнечным, словно за окном стоит погожий летний день.

Настя отвернулась, не хотела, чтобы выражение лица или что-то такое тоскливое в собственных глазах выдало, ведь Людка поймёт: слишком хорошо её за долгие годы изучила.

- Я пойду в ванну, а потом спать. Когда уйдёшь к себе, дверь в квартиру закрой, хорошо?

- Ладно! - всё ещё не открывая глаз, ответила Людка.

Настя тихонько вздохнула и по пути в ванную зашла к себе в спальню. Подошла к шкафу и взяла чистое бельё и тёплый, застиранный, но такой любимый, когда-то ярко-зеленого цвета халат. Сейчас он был растянутый, линялый, оттого блеклый, но такой памятный. Его давным-давно она купила себе в Польше.

Снова вспомнился Мирон, и она очень надеялась, что ему полегчает, что он внутри крепче, чем выглядит, – с горечью подумала Настя и зашла в ванную, закрыв за собой дверь.

Бельё и халат устроились на крючках, среди полотенец. Заткнув пробкой сливное отверстие, Настя включила воду, повернув кран в ванну. Затем наклонилась и вытащила из тёмных недр ванны картонную коробку, где в целлофане для сохранности лежали её сокровища: неприметные, давно вышедшие из употребления кнопочные телефоны.

Кто бы заподозрил в них угрозу или компромат? Кто бы мог вообще предположить, для чего они ей нужны?.. Вот и неплохие варианты логических объяснений для Эльвиры Павловны у Насти имелось: мол, коллекционирует – вдруг удастся кому продать? И вообще, она только такими умела пользоваться. И вообще, это её личная блажь… Потому что хозяйка раньше едва ли не через день устраивала своим служанкам дотошные обыски… Подозревала в любой мелочи, ругала и грозила страшно, могла в сердцах отлупить совсем не по-женски, с особой, даже маниакальной жестокостью.

Хорошо, что с годами Эльвира Павловна всё же изменила своё отношение к преданным и запуганным и теперь во всём зависящим от её прихотей служанкам. Наверное, и сама от возраста подобрела или всё же убедилась в собачьей верности и преданности своих служанок.

«Эх», - стала перебирать телефоны Настя, пока на дне коробки не отыскала проводные наушники. Было однажды такое, что она действительно испугалась, когда Эльвира Павловна нашла эту коробку и вытряхнула её содержимое на пол. Настя тогда замерла истуканом, все версии объяснений в её голове слились во что-то глупое и неправдоподобное, и вообще мысли спутались. Она потеряла дар речи. А Эльвира Павловна вдруг рассмеялась зло, с ехидцей и превосходством и покрутила пальцем у виска, глянула на Настю снисходительно, как на неразумного в своей блажи и глупости ребёнка, и просто оставила все как есть, ушла. Настю тогда так заколотило, а потом она плакала и смеялась, собирая свои драгоценные телефоны, понимая, что её вот сейчас пронесло по-настоящему.

Воды в ванну набралась достаточно. Запотело от пара небольшое круглое зеркало. Настя разделась, аккуратно положив вещи в пластиковую корзину для грязного белья, потрогала пальцами воду, осталась довольна. Затем присела на пол, снова перебирая телефоны в поисках того на котором она записывалась в прошлый раз.

«Вспоминай, дурёха», - упрекала себя тем, что боялась делать на телефонах пометки, да хотя бы маркером. Людке ведь она тоже ничего не рассказывала, а та и никогда не настаивала, потому что характер такой: простодушная, доверчивая и покладистая. Людка не из тех, кто будет над чем-то глубоко раздумывать.

Но таким, как она, в жизни легче: судьба для Людки меньше обременительна и тяжела.

Так, выбрав две отличавшиеся цветом «мотороллы», Настя подключила наушники и положила телефоны на бортики ванны, затем аккуратно погрузилась в воду сама. Вода была такой горячей, что, казалось, достаёт до костей, но жар ей нравился. Он помогал как следует расслабиться и отрешиться от всего на свете, от дурацких раздумий и всех имеющихся проблем. Жар воды сразу забирал в себя всё ненужное, согревал, настраивал на нужный лад.

Наконец Настя включила первый телефон, вставила в уши наушники и нажала на воспроизведение последнее сохранение аудиозаписи, чтобы послушать.

Собственный голос на записи казался чужим, хриплым каким-то. Или так выходило, потому что Настя всегда записывала, переходя практически на шёпот? Голос на записи был настолько неузнаваем и несопоставим с собственным, что воспринимался Настей, как идущий от совершенно незнакомой женщины. Но этот факт странным образом помогал ей настроиться, вспомнить, особенно сейчас, когда очень долго из-за жадности хозяйки она не принимала целебный эликсир.

Собственная память Насти капризничала, отказываясь раскрываться и вспоминать прошлое. Поэтому часто приходилось прослушивать предыдущие записи – когда одну, а то и вовсе несколько, прежде чем внутри Насти словно поворачивался винт механизма, и нужные воспоминания, наконец приходили.

Как будет происходить сейчас, Настя не знала. Оставалось только надеяться, что всё случится быстро, и она успеет после прослушивания старой записи записать нужное воспоминание на диктофон. И ещё ей очень хотелось, чтобы за это время вода в ванне не остыла.

Мирон, даже пребывая в забытьи, слышал голос Насти. Он звучал для него, как и прежде, хоть голос женщины с возрастом слегка огрубел, изменившись. Настя была рядом, не бросила, не отвернулась. Значит, не остыли её чувства после всего пережитого. Он всегда это знал сердцем. Пусть она и игнорировала его, пусть он едва различал, что она ему говорит… Просто от осознания того, что Настя рядом, Мирону становилось легче.

Настя дала ему что-то выпить, пыталась раскрыть рот, разжимала пальцами зубы, но сквозь тяжкий и глубокий, как могильный саван, сон он смог хотя бы в этом процессе ей помочь, уверенный, что Настя ему не навредит. Только не она. И вот, когда он проглотил жидкость, всё тело Мирона бросило в жар.

Настя ушла, а Мирон, лежа в своём закутке, вспотел, чувствуя, как тепло идёт по телу вместе с дрожью, словно приливными волнами, и волны эти приносили всё возрастающее облегчение.

Он застонал, всё ещё не просыпаясь, но зная, что не умрёт, потому что Настя напоила его эликсиром ведьмы, тем самым, что сама хозяйка, выражая свою благосклонность после долгих и изнуряющих плотских утех, в качестве укрепляющего средства самолично давала ему выпить.

И Мирон пил с жадностью, и ощущения были те же, только гораздо сильнее, вероятно, от большей концентрации эликсира. И всегда становилось легче, как при уколе анестезии. Вся терзающая тело боль уходила, и сон становился глубоким и здоровым – таким, после которого обычно полностью поправляются.

Эльвира Павловна пила кофе и, снова передумав с занятием, как лепкой, так и прочим, открыла и теперь с воодушевлением листала свой гроссбух. Сверяясь в календаре с фазами луны, отмечала нужное жирными крестиками и галочками в гроссбухе, где были записаны новые эликсиры, к которым следовало было ещё докупить необходимые ингредиенты. И хмурилась при виде недописанных составов эликсиров, почерпанных привычно из снов. Но в последнее время ленивая тварь с чердака ограничивала свои сеансы и не приходила ни во сне, ни на зов.

Эльвира Павловна списывала её поведение на зимнюю спячку, на непривычно холодную погоду, прекрасно зная, что дело в недостаточном по сытости кормлении.

Людка больше не заманивала спившихся бомжей, и Настя тоже в этом плане делала заметные промахи, и Эльвира Павловна была не уверена, в чём тут суть дела: либо тут вмешивалось действительно катастрофичное невезенье, не действовали больше на бомжей чары постаревших и растерявших свою бывшую привлекательность женщин; либо дело в них самих. Совесть мучает. А если так, тогда нужно будет принять меры и подыскать новых кандидаток в услужение, помоложе и, соответственно, порасторопнее. Но то будет позднее, возможно к лету, когда, предположительно, Эльвира Павловна обустроится на новом месте, с новыми силами и в новом юном обличье, когда тварь разродится и даст наконец ей необходимую порцию свежего эликсира и раскроет все остальные секреты, согласно давнишнему договору. А сейчас Эльвире Павловне совсем не хотелось об этом думать… Вон ещё в гроссбухе сколько записей сделать предстоит, да ещё составить список ближайших расходов и доходов.

Слушать практически на самом тихом звуке в настройке «мотороллы» - то ещё удовольствие. Но Насте повезло: первым она выбрала нужный телефон и, воскресив в памяти желанные события, включила диктофон и принялась нашёптывать, при этом мысленно возвращаясь в такое далёкое прошлое, которое сейчас перед закрывшей глаза в горячей ванне Настей разворачивалось словно наяву.

Эльвира Павловна сама предложила помощь в тот самый страшный для неё и злопамятный день, когда Настя совсем раскисла и, можно так сказать, утратила всякую надежду.

Она внезапно пришла в себя на мусорной свалке, лежа в вонючей куче чего-то совершенно неописуемого: смеси из сгнивших остатков пищи, заплесневелых коробок и обглоданных кусочков меха с костями, похожих на останки крыс.

Вдохнув поглубже тухлый и едкий воздух, Настя встала на колени, размазывая руками кашу из чего-то влажного, совершенно не поддающегося ни описанию, ни опознанию, но жутко воняющего. Её тут же вырвало, затем ещё раз – практически всухую, желчью до звона в ушах и дикой, словно взорвавшей мозг головной боли, от которой она застонала и снова едва не потеряла сознание. Затем кое-как встала и просто пошла.

В голове была боль, а в памяти тягучая пустота. Местность с огромными навалами мусора вокруг была незнакома, как и чувство всё возрастающего страха от предстоящей ночи здесь. А ещё Настя как ни напрягала голову, ничего так и не вспомнила о себе кроме имени.

По пути голова продолжала болеть, но уже не так сильно, позволяя Насте пройтись между рядами огромных мусорных куч, пока вечерняя темнота не свалилась с небес, как тёмное отсыревшее покрывало.

Со всех сторон сгущался туман, наполненный зловонными испарениями. С мусорных, уходящих ввысь куч слышались тревожные шорохи и шелест, наводящие на неприятные мысли о всяких падальщиках, в том числе и крысах.

Настя поёжилась, чувствуя, как холод вместе с накопившейся от долгой и изнурительной ходьбы усталостью забирается под её нехитрую одежду, совсем не подходящую для этой промозглой погоде.

Она никак не могла найти выход отсюда. Вскоре сверху грозно и жутко каркали стаи ворон, и губы Насти сами по себе в отчаянии нашёптывали жалкое: «Помогите!»

У неё не оставалось сил даже на крик. И, осознав это, Настя заплакала. Затем остановилась, огляделась и просто села у одной из куч, съёжилась и так сама не поняла, как погрузилась в глубокий сон – со стонами и холодным потом от мучивших кошмаров до самого рассвета.

-- Не хочу! – тут же насупился Орманд. А Камил представил вдруг, как этот избалованный нежностью нянек хлюпик попадёт в Лагерь, как забьётся под кроватку, в попытке спрятаться от грозных «старшаков», не в силах дать отпор... Может, в Башнях Знания ему дадут хорошее образование, но, почему-то казалось, что Орманд в этих самых Башнях станет затравленным жалким подобием ныне покойного Толстого Имнара, не способным к жёсткому правлению.

-- Нет, -- ответил Камил. – За его воспитание я возьмусь сам. В Башнях Знания нет смысла. Пусть лучше в совершенстве учится искусству управленчества и войны на практике. Я обучу его всему необходимому лучше любого монаха.

-- Было бы славно! – грустно улыбнулась Жанна. – Ему не хватает мужского воспитания… Эх, по что же Есений покинул нас так рано…

Приобретённую у торговцев руду Камил тут же передал главному кузнецу. И поручил его кузнице выковать такой же доспех, как у Железяки. Кузнец, конечно же, удивился задаче. Принялся задавать лишние вопросы.

-- К нам в поместье приедет младший брат Железяки, служить на благо нашего дорогого поместья, -- объяснял Камил. – Такой же молчун, как и старший. Это у них, видно, в крови. Доспеха у него своего нет. И я хотел бы подарить ему латы.

-- Может, как-то облегчить доспехи? Они же получатся тяжёлые, как гора.

-- Нет, не изменяй толщины. Можешь сделать её даже немного больше. Но, главное, не меньше. Род Железяки любит носить тяжеленные доспехи. Такая вот традиция воинская. Сам, честно говоря, поражаюсь. Как они целыми днями ходят в таких доспехах… Даже ночами – Железяка же спит в них! Как так – не понимаю...

-- Милорд, -- кузнец посерьёзнел и наклонился к Камилу поближе, чтобы прошептать. – Мне кажется, что Железяка – чудовище… Об этом все шепчутся…

В ответ Камил подарил кузнецу мешочки с драгоценными пряностями и ароматными чаями.

-- Может ты и прав, -- сказал Камил. – Железяка бьётся, как чудовище. Но он самый ценный боец. Именитый рыцарь. И я не допущу, чтобы подобная суеверная молва о нём распространялась по поместью. Ты меня понял? Железяке ведь неприятно, обидно. А он за вас всех голову готов сложить – дружинники не дадут соврать, они видели его в деле. Железяка, конечно, очень странный. Но чего поделаешь, он и стоит десятерых…

-- Я вас понял, милорд, -- радостно закивал кузнец, разглядывая ценные подарки. – Жалко Железяку. Даже не представляю, насколько ему одиноко. Может, он хочет друзей…

-- Это вряд ли. Собеседник из него так себе. Ему нужны латы для его младшего брата… И это… Сделай доспехи пострашней. Чтобы враги наши обделывались, едва его увидев.

-- Буду рад заняться такой интересной работёнкой, милорд, -- поклонился кузнец.

Слухи об ограбленном караване донеслись и до их поместья. Место побоища у берега озера осматривали охотники за головами. Они подметили, что место побоища было похоже на капище для жертвоприношений. Но о некромантах или какой-либо чертовщине – ни слова. Охотники за головами пришли к выводу, что караванщиков просто ограбили, одних принесли в жертву, а других увели в рабство. Подумали, что среди разбойников есть еретики, которые проводят свои кровожадные ритуалы, чтобы задобрить старых языческих богов. Можно считать, что пронесло.

Дружинники, живые, всё интересовались, когда же Камил выпустит из темницы Залана – десятника, который несколько месяцев назад оскорбил Камила и бросил ему вызов на дуэль. Приходилось отвечать уклончиво, всячески пудрить мозги. Выпускать Залана было уже нельзя. Он увидел в этих темницах слишком много того, чего ему видеть не следовало. В темницы Камил вообще никого не пропускал, никаких «гостей». Только Ларса и Никлота, да «палачей», которые однажды помогли отрезать пленникам языки. Им он поручал охрану темницы и уход за теми, кто в ней сидит.

Бывало, что Залан пытался сбежать из своей клетки после очередного забора крови. За это Камил даже подумал надрезать ему сухожилия. Но одумался – пленники ещё могли ему пригодиться на войне. В своём мёртвом виде. А с перерезанными сухожилиями какой от них будет толк? Поэтому лишь хорошенько высек его кнутом.

А Иштван наблюдал всё это с каким-то особо дерзким взглядом. Полным презрения. Иштван и Залан в темнице особенно сдружились. Кто бы мог подумать? Когда они оба ещё жили на свободе, то были почти что врагами. А теперь же сделались братьями по несчастью.

-- Чего уставился? – спросил Камил.

-- Приближается конец осени, -- пробормотал Иштван. И всего-то? На его лице отразилась измученная улыбка.

-- Это что такое? Ты мне дерзишь? Давно не получал пыток? Осмелел?

-- Интересно, доживу ли я до того момента, когда Хмудгард придёт сюда, -- улыбался Иштван. – Когда придёт сюда со всей своей гвардией. И что это? А? Не найдёт тут сокровищ на Долг?.. Какая жалость… Кажется, всю твою семью повесят перед дворцом князя Искро, как собак. Возможно, сначала разденут догола и проведут по центральной улице, а нищие будут швырять в вас свои помои, своё дерьмо и семя. И я буду очень этому радоваться. Здесь или на небесах – неважно. Но тебе конец. Тебе конец! ХА-ХА! ДА!... Благодаря мне…

-- Не спеши так радоваться, усатый. Моя сокровищница полна, -- ответил Камил. – Я вернул все ценности. И даже обрёл новые – ограбив караван. Теперь у меня много золота, пряностей… И Долг будет уплачен в полном размере – даже останутся излишки. Так что, мой старый друг… У тебя больше нет причин для радости в этой жизни.

Глаза Иштвана расширились от удивления. Его рот раскрылся для вопроса. Но Иштван вовремя одёрнул себя. Предпочёл молчать, не давая Камилу насладиться этим самым удивлением. И всё же, Камил насладился переменой в его лице. Было невозможно удержать в себе такое сильнейшее разочарование, которое было, похоже, единственным утешением пленника. Вышло так, что все его проделки были совершены зазря. Всё было без толку. Всё было бесполезно. И эти мучения в темнице – в том числе. И вся эта семилетняя ложь…

-- А по поводу небес – это хорошая идея, -- сказал Камил. – Ты не доживёшь до того момента, когда Хмудгард явится сюда…

Иштван даже сморщился от отчаяния. Застонал.

-- Какое твоё последнее желание было? Увидеть Хмудгарда? – захохотал Камил. – Что же! Увидишь!

Нужно было обязательно казнить Иштвана до визита княжеского воеводы. Во-первых, остальным врагам неповадно будет. Невероятные жестокости нужно вершить точечно, чтобы невиновные боялись и радовались тому, что живы сами, и чтобы видели, к чему могут привести подобные преступления. А во-вторых, воевода, вероятно, потребует освобождения Иштвана. Свой человек, всё-таки. Камил не стал надолго откладывать казнь – особенно пока были свежими злоба и жажда мести.

Рыжего же Камил решил оставить для себя – верных слуг много не бывает, особенно когда «слёзы радости» вдруг перестали действовать на новых. А Рыжий, к тому же, достаточно предприимчив и умён, если уж мог выполнять опасные поручения Иштвана. Ценный слуга.

Камил вдруг объявил во всеуслышание, что бросил Иштвана в темницу за то, что тот всё это время воровал золото из казны. Про наём разбойников Камил ничего не говорил, пусть и очень хотелось – это бы оправдало жестокую казнь, какую Камил замыслил. Но тогда зародился бы вопрос – зачем же Иштван всё это делал, какую цель преследовал. Тогда и князь Искро убедился бы, что Камил всё знает, что он обо всё догадался. А это опасно. Нужно прикидываться дурачком. Нужно ещё выиграть время.

Жанна особенно сильно обрадовалась вести о грядущей расправе над Иштваном.

-- Я же говорила! – восклицала она. – Я же предупреждала! А ты мне не верил! Да у него же на лице написано, что он преступник! Что он не тот, за кого себя выдаёт!

-- Истван – дурак! – повторял Орманд, играясь деревянным солдатиком.

Камил разводил руками, во всём с Жанной соглашаясь.

-- Вот бы мне такой же дар различать предателей по одному лишь взгляду! -- смеялся он.

-- А ты просто чаще прислушивайся к моим речам! И, может, тогда никто больше не украдёт у нас так много золота… Все вы мужчины такие. Не слушаете женщин только лишь потому, что мы женщины… Это вас, словно, укалывает!

Ремесленники вдруг загалдели, что поделом ворюге. А дружинники шептались, не решаясь озвучивать свою обеспокоенность – они любили Иштвана. Они видели в нём такого же солдата, который просто благодаря своим заслугам дорос до помощника барона. И им было тяжело смотреть на то, как «палачи» ведут Иштвана, их боевого товарища, на площадь, к месту казни. Как дрожащие руки-ноги перепуганного Иштвана обвязывают прочными верёвками. Как эти верёвки затем привязывают к четырём лошадям. Как Иштван панически дышит. Как ему от страха не хватает воздуха.

-- ПОЖАЛУЙСТА… КАМИЛ! – рыдал Иштван без слёз. – НЕ НАДО… НЕ НАДО… ПОЖАЛУЙСТА!

-- Ты едва ли не разорил наше поместье, -- отвечал Камил. -- Ты воровал не мои деньги, Иштван. Ты воровал у всех нас. Понимаешь ведь, что мы могли бы не наскрести на Долг? И что тогда? Понимаешь же, что бы творили здесь гвардейцы? Они бы повесили всех нас. Из-за твоей жадности.

-- ПРОШУ! ПРОШУ!

-- Давайте уже поскорее, -- Камил поторапливал «палачей». Как бы Иштван не принялся про князя трепаться. Но бывший управленец не зарекался – боялся, что тогда уж точно народ его невзлюбит, что тогда уж точно не будет никакой милости.

-- Готово! – сказал один из «палачей».

-- За твои преступления, -- объявил Камил. -- Неоспоримо ужасные, которые могли привести к гибели нашего баронства, я приговариваю тебя, Иштван, к смертной казни. Через четвертование!.. Исполнить приговор!

Иштван завизжал.

-- Но! Но! – «палачи» от души одновременно хлестнули лошадей плетьми. И те бросились вскачь. Верёвки натянулись. Иштвана невысоко подняло с земли трещащими от натяжения верёвками. В его спине что-то громко хрустнуло. Он пытался кричать, но не мог сильно выдохнуть – крик получился тихим. Суставы выдёргивались, один за другим, в неестественное положение, неприятное глазу, трещали, но конечности всё не отрывались. Держались на сухожилиях.

«Палачи» всё хлестали лошадей, чтобы те тянули ещё сильней. Иштван вопил, как свинья, харкаясь кровью. Он уже растянулся, вывихнулся. Но никак не разрывался.

-- Надо же, какой крепкий! -- сказал Камил. – Всё никак не хочет разрываться!…

Он вытащил свой кинжал, подошёл к Иштвану поближе. И принялся резать крепкие сухожилия, под аханье зевак. Многие отвернулись в тот момент. Потому что одна рука вдруг выдралась, Камила окропило кровью.

-- Ха-ха-ха-ха-ха, чёрт возьми! – засмеялся тот, оттираясь рукавом. И принялся вспарывать сухожилия уже на ногах, в области паха, где сухожилия были толще всего. Вскоре и нога отделалась от тела. Иштван разбрызгивал кровью во все стороны и в панике молился, просил помощи.

-- Никто тебе не поможет!

Последняя рука оторвалась без вмешательства Камила – сама по себе. И тогда лошадь потянула обезображенное тело за одну оставшуюся ногу за собой, оставляя кровавый след.

-- Эй, остановите коня! – смеялся Камил. – Площадь замараете же! Ну что ты будешь делать!… Долго отмывать придётся. Всё в крови! Какой кошмар…

Когда Камил подошёл к Иштвану – тот уже был мёртв.

-- Вот и всё. А ты боялся... Можете расходиться! Казнь окончена! Преступник наказан. Справедливость восторжествовала! А вы стали свидетелями её свершения!.. Эх, ну и мне будет уроком. Слишком мы с Есением были доверчивы, раз уж подпустили к своей казне столь наглых воров… Эй, вы. Да. Соберите его культяпки. Голову не забудьте. Ну, вы помните, о чем я вам говорил? Ну вот. Всё!

Камил поймал в тот момент какой-то особенный взгляд от раскрасневшейся Жанны. Она всё это время не сводила глаз, не отворачивалась, впитывая каждую секунду чужой боли, чужих страданий. Впитывала глазами затем и Камила, забрызганного кровью, жестокого. Беспощадного и непреклонного. Она смутилась и принялась заикаться, когда Камил подошёл к ней, чтобы сопроводить её к гриднице, где уже накрывали стол. И всю дорогу до гриднице она либо говорила глупости, либо скромно молчала. Её дыхание, казалось, перехватывало от эмоций. Ужинать она не стала. Сказала, что не голодна. И, задумчивая, ушла в свою опочивальню, приказав служанкам её не беспокоить, пока не наступит утро.

«Высушенные» мертвецы рубили в окрестных лесах деревья, без устали кололи дрова – Камил только внимательно следил, чтобы их ладони не перетирались от усердной работы, ведь у мертвецов не было способности к заживлению ран. Приходилось натирать их ладони маслом. Ночами они стаскивали дрова в замок, незаметно относили в подземелье, в «коптильню», где много дней сушились и пропитывались дымом новые мертвецы. Камилу всё же удалось найти отличную замену соли. Но этот метод требовал постоянного контроля, тогда как в первом случае можно было просто положить мертвецов в бочки с солью и забыть их на пару месяцев… Тем не менее, результат высушивания и копчения оказался великолепен. Процессы гниения практически полностью останавливались.

Одной из ночей Камил выехал из поместья на мёртвой лошади. Лошадка после высушивания солью сильно полегчала, от чего сделалась гораздо быстрей, чем когда была живой. И, самое великолепное, лошадь могла нестись с такой резвостью без устали, без всякого продыху. Не требуя фуража. Не требуя воды. Что не менее важно – мёртвый скакун не потел и не источал поэтому особого зловония.

Камил ещё никогда не катался на столь быстрых лошадях. И никто не катал, потому что живые кони так не скачут. В ушах свистел ветер. Делалось задорно от опасности. Если конь вдруг развалится, то падение на землю с такой быстротой – прямая дорога в могилу.

Он правильно тогда поступил, обменяв кровь десятерых на одного коня. Однако, создание целой мёртвой конницы стоило слишком дорого. Это сколько же народу придётся умертвить? Кошмар! Зато такая конница могла бы обходиться без обозов с фуражом. Таким мёртвым отрядом можно было бы совершать чрезвычайно скоростные манёвры, разбивая любого врага, совершая дерзкие вылазки к нему в тыл, изматывая даже большие армии…Лишь одними манёврами, как делали гениальные полководцы из старых хроник и летописей.

А ещё мёртвые кони не боялись. Живые лошади не станут врываться в плотные ряды дисциплинированной пехоты – замедлятся или вовсе остановятся. Они же не совсем безмозглые твари, они понимаю, что натыкаться на острые сверкающие копья – вредно для самочувствия. А тут же… Если ещё зашить в мёртвых коней мешки с землёй для увесистости, то получится мощнейшая ударная сила. Которую можно было бы сочетать с живой конницей, что мчалась бы позади, врываясь в прорванные мертвецами бреши… Эх, мечты!

Недели шли, одна за другой. Камил поднимал новых мертвецов – у него в закромах затаилось ведь ещё тринадцать высушенных ещё летом трупов крестьян из разграбленной Асупом деревни. Через полтора месяца постоянных сборов крови у пленников, Камил поставил на ноги всех имевшихся мёртвых. Маринованный же мертвец вышел чрезвычайно мерзким, блестящим, каким-то скользким. Он был тяжелее высушенных собратьев, он был грузным, но быстрым. Камил решил использовать этот метод на сильных мертвецах, которых когда-либо ещё раздобудет – чтобы такого тяжеловеса облачить в латы, сделав очередного «Железяку» ещё несокрушимей. Маринованный мертвец же был хилый и неумелый изначально, что, конечно, немного компенсировал теперь своим весом.

Мёртвая дружина теперь насчитывала восемьдесят воителей…

-- Господь-всемогущий… -- ахнул Ларс, когда осознал весь масштаб, увидев готовых мертвецов, выстроившихся в коридоре подземелья в длинную линию. – Как же их много…

-- Да!-- радовался Камил. – «Дружина смерти». Так я её назвал. По-моему, звучит. А?

-- Это очень грозная и страшная сила, -- соглашался Ларс.

-- Осталось только подшить некоторых, замотать в лён. И смастерить для всех хорошие доспехи. Желательно, как у Железяки…И не придётся рисковать живыми людьми.

-- Живые тогда разучатся драться… Это что же теперь получается? Можно отправить мертвецов в лес? Уничтожать разбойников.

-- Увы, -- развёл руками Камил. – «Поднятые» не понимают сложных команд. Слишком тупы. Они могут, например, атаковать «того, кто с оружием в руках приближается к лагерю». Но если сказать им «идти в лес искать разбойников, а потом убивать их»… Такой приказ они будут выполнять наобум. Убивая всех подряд. В лучшем случае. Поэтому-то с дружиной «поднятых» всегда должен быть некромант. Который бы их направлял.

-- А очень жаль. Наши леса быстро бы очистились от бандитов, будь твои мертвяки умнее.

Дружина Смерти была довольно-таки разношёрстной. Костяк, ударную силу составляли тринадцать самых крепких, здоровых и сильных мертвецов, облачённых в хорошие доспехи. Этот костяк возглавлял практически непобедимый Железяка. Основную массу Дружины Смерти пока что составляли мёртвые степняки, которые умело управлялись лошадьми и метко стреляли из луков – всего сорок девять мертвецов. И самым слабым звеном дружины были крестьяне и купцы, которые плохо управлялись с лошадьми, которые не умели стрелять из луков, не умели и фехтовать. Но всё равно были при этом сильнее человека. Таких было восемнадцать – их Камил вооружил копьями и длинными топорами. Пусть и пехота – но чрезвычайно дисциплинированная. Такие пехотинцы не будут бояться надвигающуюся на них конницу, а поэтому не нарушат своего строя, не шелохнутся. И остановят почти любой кавалерийский наскок, словно непоколебимая скала.

С таким мёртвым войском Камил мог не беспокоиться о внезапном нападении на его замок кого бы то ни было. Штурмующие понесут гигантские потери – даже страшно представить… Страшно представить, но любопытно увидеть! Впрочем, Камил был уверен, что рано или поздно мёртвую армию ещё придётся использовать в крупных войнах. Пусть то будет очередное крупное восстание или же вторжение Империи на их земли. Век нынче чрезвычайно неспокоен. Поэтому усилия по созданию новых мертвецов и по улучшению старых нельзя было прекращать ни на день!

В суете и занятиях пролетали недели. Минула целая осень. На земли пришли первые морозы, первый снег припорошил окрестные поля, осел на ветвях деревьев пушистыми шапками, холодные сквозняки завывали в коридорах замка. И тогда на горизонте показались яркие стяги с ликами святых. Гвардия князя Искро шла к поместью Камила за Долгом.

***

Спасибо за доны!)

Мария Владимировна 100р «Денег нет, но вы держитесь» Ответ: )))

Азамат Камаедов 100р

Мой паблик ВК: https://vk.com/emir_radriges

Мой телеграм канал: https://t.me/emir_radrigez

«Темнейший» на АТ: https://author.today/work/316450

- Как ты себя чувствуешь? Помощь нужна?

- Я не понимаю… не знаю. Не помню…

- Идти сможешь?

Я растерянно посмотрел на незнакомку. Не понимал, как быть и что делать.

- Наверно. А где мы?

- Дубровка, дурашка, Белогорск. Веселая ночь была? - она хмыкнула, но глянув на меня, сникла, - прости. Подумала, что перепил.

Если бы мне это что-то говорило.

- Откуда ты у нас? Городской?

- Не знаю.

Неприятное, липкое чувство начинало захватывать разум сильнее. Я не понимал где нахожусь, куда идти, как здесь оказался. Девушка продолжала сыпать вопросами о моем состоянии, но ответить по существу не мог. И худшим стал ее интерес о моем имени.

- А зовут тебя как?

Сглотнув, понял простую, но скверную истину.

- Я не помню…

***

Окончательно убедившись, что у меня нет никаких воспоминаний, мы с этой девушкой двинулись вдоль проселочной дороги.

В голове был абсолютный штиль, поэтому пытался занять разум хоть чем-то. Ну, и не придумал ничего лучше, чем рассматривать эту незнакомку, которая оказалась так добра ко мне и не бросила на произвол судьбы.

Даже предложила побыть у нее первое время, пока что-нибудь не вспомню. Единственное, что хоть немного утешало.

На вид ей было лет двадцать, не больше. Миниатюрная, девушка с округлыми бедрами, которыми она покачивала при ходьбе. Брюнетка, небольшого роста. Миловидное лицо с аккуратным, остреньким подбородком и с легкой хитрецой в карих глазах, которые она щурила из-за яркого света.

Ну, мне она сразу понравилась. Особенно то, как одета - легкое, летнее платье, сквозь которое удалось рассмотреть ее светлое белье.

Но что-то подсказывало, что лучше так не пялиться.

Что это такое? Девок в своей жизни мало видал, раз так на нее запал?

Постарался переключиться на местность - мы уже подходили к деревне, а в паре километров от нас виднелись первые дома.

- А тебя саму, как звать? Со мной-то все понятно.

- Вероника. Чернова Вероника Игоревна, но больше люблю, когда меня зовут Ника.

Как официально, однако.

- Спасибо, Ника.

На лице ее воцарилась умиротворенная улыбка.

- Пока что не за что, красавчик.

Даже не помню, как выгляжу… что должно произойти, чтобы совсем никаких воспоминаний не осталось? Имя хотя бы узнать.

Но все тщетно. На одно только надеялся - те, с кем я был знаком, меня ищут. Ведь должны же быть у меня родные, близкие? Конечно, должны!

Одна вещь не вязалась с моим состоянием - я чувствовал облегчение. Само по себе ощущение спокойствия казалось непривычным, но таким… приятным.

И округа. Эта яркая зелень, поля со стогами сена вдали… широкие поля. Мне это нравилось. Как и отдаленные крики петухов со стрекотанием кузнечиков в траве. Будто, что-то родное для меня. Вот бы еще озеро рядом, и вообще красота!

А красавица дополняла шарма в эту гармонию деревенской природы.

По пути продолжали знакомство. Вернее, Ника делилась своей жизнью, а я ее слушал. Рассказала, что родилась и выросла в этой деревне, рано потеряла маму и живет с отцом. Мягко намекнула, что не отказалась бы от помощи по хозяйству, взамен на приют. Помимо всего, успела пожаловаться на назойливое окружение местных быдланов и отсутствие перспектив.

М-да, видимо, несладко ей тут живется…

***

Оставшийся путь шли молча. Войдя на территорию населенного пункта, я увидел обыкновенную деревню. Несколько улиц и главная, асфальтированная дорога, вдоль которой пролегали скромные домишки. Некоторые из них были в совсем негодном виде. Крики петухов доносились почти из каждого двора, как и кудахтанье куриц.

Вскоре дошли до ее жилища и прошли в коридор. Обычный, деревянный домик. У входа зашарканный коврик, рядом стоят резиновые сапоги, ношенные мужские ботинки, две пары женской обуви.

Помимо двери, в проеме висела белая, кружевная занавеска в пол. Отодвинув ее и переступив деревянный порог, мы оказались на кухне. У широкого окна стоял небольшой, кухонный столик, а правее - рабочая зона с далеко не современной плитой. Две длинные половицы красного цвета с зелеными полосками по бокам раскинуты по всей кухне. Еще немного осмотревшись, я увидел зеркало.

И свое отражение…

Ну, сойдет, если не брать во внимание грязную одежду и пыль на лице. Короткая стрижка черных волосы - только челка стоит торчком. Карие глаза, широкий лоб. Разглядывая себя, выглядел, как самовлюбленный дебил, и даже не заметил, как к нам вышел мужчина.

Небольшого роста, худощавый, с сединой на висках и уже лысеющий. На вид ему было около пятидесяти.

На удивление, Игорь Николаевич оказался хорошим, справедливым и в меру добрым. Ну, именно такое впечатление у меня и сложилось об отце Ники после нашего с ним знакомства.

- Я ничего не помню, даже имени не знаю. Поверьте, я не сделаю вашей дочери плохо. Мне нужен приют, хоть временный, - сидя за столом с отцом Ники, рассказывал я.

- Ничего, парень. Прорвешься. Не можем мы тебя бросить вот так, на произвол судьбы. Не по-людски это.

Как камень с плеч.

- Спасибо вам огромное. Я постараюсь быть полезным, вот увидите, - улыбнулся я.

- Ты, я смотрю, парень хороший. Но просто так доверить ее тебе не могу. Поработай, покажи, как умеешь зарабатывать хлеб, тогда и посмотрим. Я бы тебе этого и не предложил, но вижу, что смотрит она на тебя по-особенному. Знаком мне этот взгляд… жена на меня так смотрела. Ну, чего уж там... давай отдыхать, а завтра начнем. Все покажу, расскажу, да приступим.

Закончив скромное застолье, я отправился в свою комнату, которую выделил мне Игорь Николаевич. Небольшая, конечно, но я и такой рад. Старый диван, прикроватная тумбочка, торшер, розетка и окно, выходящее во двор дома.

Уснул практически сразу. Только сновидение оказалось тревожным - темнота кругом, страх и безысходность. Картины были расплывчатые, пока я не увидел силуэт, состоящий из чистого света. Рядом с ним мне становилось спокойно, легко, а все кошмары растворялись.

А затем я уловил… голос? Тоскливый, молящий. Но я словно чувствовал - звали меня.

- Андрей… - тихий девичий зов удалялся и таял в потемках сознания, но все же я ее услышал.

Имя отдавалось эхом и звучало… родным?

В душе зародилась надежда, что начинаю что-то вспоминать, но из сна меня вырвал стук в дверь. Я мгновенно подорвался на диване и увидел отца Ники, который прошел в комнату.

- Не разбудил? Мы рано вставать привыкли, и ты привыкай. Пошли завтракать, да приступать к делам. Все тебе покажу, - мужчина хотел покинуть мою комнату, но я его окликнул.

- Игорь Николаевич! Зовите меня Андрей. Да, Андрей… кажется, я что-то вспомнил сегодня ночью…

***

Андрей отсутствовал дома уже почти месяц. Никаких вестей о парне Анна не получала с момента его исчезновения.

Более того, она осталась совершенно одна. Наедине со своими страхами, мыслями и одиночеством, а родители ее переживаний не разделяли. Считали, что парень загулял.

Лишь Владыка периодически навещал девушку, интересуясь, не явился ли Андрей. Объяснил, что не чувствует его, но поспешил успокоить Аню - пропажа парня еще не означает его гибель. Поиски продолжались.

В очередной вечер Анюта решила посетить родительский дом. Надеялась, хоть немного отвлечься, пусть получалось и с трудом. Она сидела за столом напротив матери и пила с ней горячий чай. Откусив немного вафли, девушка недовольно сморщила нос и отодвинула угощение.

- Скажи честно, он тебя бросил? - подала голос женщина.

- Нет, все нормально, - отрезала девушка, но мать не отступалась.

- Вы поругались?

- Нет.

- Ты беременна?

- Господи, нет, мам. Нет, я не беременна. Настроения нет, понимаешь? - насупилась Аня.

- Поехали с нами в город? И никто тебя донимать не будет, пока Андрея нет,

- Нет, мне тут нужно быть. Андрей скоро должен вернуться, - Анюта встала из-за стола.

Идея навестить родительский дом оказалась не такой радужной, как хотелось. Поддержки не получила, зато расспросами мать засыпала на год вперед, не забыв упомянуть, как девушка поторопилась с отношениями и переездом.

Но она еще в поезде поняла, как хочет быть с Андреем. Сразу дала понять родителям, что переезжает к нему. Парень про ультиматумы не знал, но Аня хорошо потрепала матери нервы и со скандалом ушла из дома. Буквально сбежала, пусть ей и было всего шестнадцать. Он первый, кто смог разбить брешь, которую девушка выстраивала перед противоположным полом. Как говорится - влюбилась по уши. И последующие четыре года совместной жизни с Андреем лишь доказали, что в выборе она не ошиблась. И неважно, что он оказался не человек.

Теперь же, ей оставалось только молиться о возвращении любимого.

От матери шла в подавленном настроении и поначалу не придавала значения нагнавшему ее пареньку.

- Чего такая кислая, Анька?

Навязчивым спутником оказался Паша - сынок деревенского управленца, на пару лет старше Ани. Считал, что именно ему позволено больше других. А поскольку девушек в Благодатном немного, не хотел упускать возможность прибрать себе Анну.

Тем более, она отличалась приятными внешними данными и многим местным нравилась. Характер, правда, скверный, но картинка преобладала над этим недочетом.

Анюта, конечно, некоторых деталей не знала, но когда Андрей еще не переехал в деревню, к ней в родительский дом заглядывал сосед. Уверенно набивался в будущие мужья четырнадцатилетней девчонке, обещая матери перевоспитать ее дочь и взять Анну под сильное, мужское крыло. Разница в пятнадцать лет его не смущала, да и, как сказал, готов был подождать совершеннолетия невесты.

Отец Ани отвадил назойливого жениха, которому на тот момент стукнуло уже тридцать. Возможно, именно повышенное внимание со стороны мужчин в дальнейшем сгладили острые углы между родителями и девчонкой, которая решилась переехать к возлюбленному.

Уж лучше с ровесником и по любви, чем с деревенским алкоголиком.

Но сейчас Павел настойчиво сопровождал одиноко разгуливающую девушку. Давно заметил, что она ходит без Андрея, и не мог не воспользоваться моментом.

Поддерживать разговор Аня совсем не хотелось, поэтому ускорила шаг в надежде оторваться.

- Давай хоть провожу тебя, а то все одна. Где твой ненаглядный-то потерялся? - парень приобнял Аню за плечо, но она сбросила его руку.

- Руку убери, - шикнула она, но Паша лишь глумливо хмыкнул.

- А что такое? От наших нос крутишь, а перед городским… во сколько ноги раздвинула? Шестнадцать-то было, когда он тебя натянул?

Анна не сдержалась - развернувшись, ударила ему звонкую пощечину, оставив красноватый след.

- Так и думал, - парень потирал щеку с едкой ухмылкой, - не зря бабки слух пустили, что ты давалка…

Девушка уже намеревалась убежать прочь, но Павел схватил ее за запястье и притянул к себе, стиснув брыкающуюся Аню.

- Отпусти! Не смей… не трогай меня!

Чувствуя, как чужие руки нагло изучают изгибы ее тела, Анна извернулась и попыталась сделать ему больно. Локоть пришелся в грудь парня, но толком не навредил - только раззадорил. Пальцы его сильнее сжимались на уязвимом теле, оставляя синеватые отпечатки.

- А вот это ты зря, милая…

Парень хотел ударить ей воспитательную пощечину, но ладонь пришлась и по губам. Аня быстро почувствовала металлический привкус крови, которая сочилась из разбитой губы.

- ПОМО-… - стоило ей только закричать, как Павел заткнул жертве рот и потянул в сторону заброшенных сараев.

- Тебя все равно не услышат, смысл надрывать голосок?

Наблюдать за агонией вырывающейся девушки ему даже нравилось. Он с особым наслаждением затащил Анюту в сарай, окончательно уничтожив ее последнюю надежду на спасение.

Запах сырости, старого сена и гнилых досок сразу ударил им в нос. Павел оттолкнул девушку в центр, где она рухнула на копчик, а сам подпирал старую дверь лопатой.

Убедившись, что ему уже никто не помешает, парень направился к ней, с ехидной улыбкой изучая. Дырявая крыша сарая пропускала достаточно света, чтобы можно было немного оценить обстановку.

Суча ногами и осматриваясь по сторонам, Анна старалась найти хоть что-то, чем могла бы отбиваться. Но вокруг - только старые, трухлявые доски и ржавые грабли без черенка в дальнем углу, до которых метра четыре. А поблизости ничего. Ничего, что могло бы ей помочь.

Собрав в руку горсть жалкого, старого сена, она швырнула им в глаза Павлу, надеясь хоть как-нибудь дезориентировать. Он зажмурился и оскалился, но не растерялся. Рука парня схватила Анюту за горло, сдавив, а когда он проморгался, то ударил очередную пощечину.

Глаза девушки налились слезами, но не столько от боли, сколько от страха неизбежного. Она бессильно скребла ногтями по по полу, чувствуя забившееся под них сено, и уставилась в сумеречное небо сквозь дыры в крыше.

Оно было усыпано, как показалось Ане, красивыми, лиловыми облаками - разум девушки невольно вспомнил, как она лежала на майской траве у озера рядом с Андреем. Как они вдвоем мечтали о семье и были счастливы.

Но все это перечеркивали грязные руки, сдирающие с Анны футболку. Беззащитная, она осталась в одном бюстгальтере и джинсах.

Понимая, что деваться девушке некуда, Павел ненадолго отстранился и, с вожделением наблюдая за жертвой, начал приспускать с себя штаны.

Анюта резко дернулась в сторону, перекатившись по полу, и схватилась за грабли. В момент, когда она повернулась, ее рука уже опускалась в замахе - ржавое острие орудия частоколом вонзилось в бедро Паши.

По сараю прокатился озверелый вой, а Аня ударила по основанию инструмента, буквально вбив его в податливую плоть.

Парень повалился на пол, осыпая девушку проклятьями, но она уже выскочила из заточения. Были мысли схватиться за лопату и добавить по голове обидчика, но с трудом сдержалась. Главная цель - спастись.

Три сотни метров до дома показались Анне бесконечными. Лишь за порогом, когда заперлась изнутри на все замки, девушка скатилась на пол. Сердце бешено колотилось, а конечности подрагивали. Адреналина уже не оставалось, и теперь Анюту накрыло истерикой.

Что делать? Рассказать правду? Так ее саму четвертуют за то, что покалечила сына управленца.

- Анна?

Девушка испуганно вздрогнула и уставилась перед собой, но уже привычный образ Владыки немного успокоил ее.

- Что у тебя случилось?

Она чувствовала, как взгляд из-под стальной маски изучает ее неряшливый вид.

- Т-там… в сарае… - губы Ани не слушались, она продолжала жадно глотать воздух ртом в истерике, - там… там парень… я его ударила.

- Кого? Кто тебя обидел, Анна? - голос Владыки звучал вкрадчиво, он осмотрел рассеченную губу и синяки на ее теле, - это он с тобой сделал?

Она смогла лишь часто покивать. Вразумительно объяснить что произошло - не получилось. Только жестами показала, в какой стороне сарай, и постоянно повторяла, что из дома больше не выйдет.

Понимая, что ей нужно отдохнуть, карлик не стал задерживаться. Были дела куда важнее…

***

Как только Анна устремилась со всех ног домой, Павел выдрал из бедра грабли, со злобой отшвырнув их в сторону. Кровь струилась из ран, заставляя парня шипеть от злости. Он попытался выйти из сарая, но смог доковылять лишь стены.

Тяжело дыша, проклинал дрянную девку и свой телефон, который оставил дома. Но больше всего его пугало кровотечение - уж слишком сильное.

Дверь сарая скрипнула - Паша дернулся в надежде, что кто-то услышал его крики и пришел на помощь. Но гость не внушал доверия.

- Т-ты… еще кто?

Карлик в маске прошел внутрь и приблизился к парню, заставив его попятиться. От чего-то, один только образ неизвестного внушал страх.

- Не подходи! Ты хоть знаешь, кто мой отец!?

Угрозы на этот раз не имели смысла. Отступать Павлу было некуда - он вжался в угол под гнетом наступающего Владыки.

- В глаза мне смотри, червяк…

Он медленно снял свою маску, а парень в ужасе уставился перед собой пустым, безумным взглядом…

***

Прошел почти месяц с момента, как Чернова нашла меня на дороге и приютила у себя, как брошенного щенка. Но вспомнил я только имя. Все остальное, чем жил раньше – вычеркнуто из головы или являлось в виде размытых образов во снах.

Я освоился в деревне и помогал по хозяйству отцу спасительницы, чтобы хоть как-то оправдать проживание. Благо, работа легкая. Хотя, это стало очередной странностью моего состояния. Без еды я мог обходиться сколько угодно, а усталость - это вообще не про меня.

Единственное, что выбивало из колеи - это девушка, которая все чаще являлась во снах. Последние ночи ее образ вырисовывался отчетливее всего, но я ничего о ней не знал. Одна обстановка - домик у озера и незнакомка, которая зовет за собой.

Каждый раз она была все ближе, приносила новые детали, а надежда, что мы как-то знакомы - только усиливалась. И я сам тянулся к ней в попытках оборвать расстояние.

Но стоило мне пойти к ней, как я просыпался в своей комнате. Так случилось и минувшей ночью.

Я скрыл лицо в ладонях. После таких недосказанных сновидений оставался неприятный осадок.

Наверно, если бы не Ника, то я окончательно бы рехнулся из-за собственных мыслей о прошлой жизни и бесконечных поисков себя. Да и отвлекала она мастерски.

Показывает всем видом свою недоступность, а сама ходит в откровенно коротком платьице кормить кур, демонстративно нагибаясь при мне. Да, она мне нравилась, да и время проводить с ней интересно.

Я тоже был ей симпатичен, судя по кокетливым взглядам и «случайным» попаданиям в мою комнату, когда я спал без футболки. Ага, знаю я такие случайности.

Дальше скрывать происходящее не видел смысла. Пару дней назад мы с Игорем Николаевичем разоткровенничались, а я признался ему в своей симпатии к Веронике, пусть и опасался, что он не одобрит мой напор. Единственная дочка, как-никак, а тут я - беспамятный проходимец.

Но на мое счастье, Игорь Николаевич поддержал меня и сказал, что дальше все будет зависеть лишь от его дочери.

После очередного рабочего дня, я по сложившейся привычке начал собираться в баню, пока меня не одернула Ника.

- Я сегодня после тебя пойду, Андрей. Я немного не рассчитала планы.

Ну, после меня, так после меня. Зайдя в предбанник, я уже почти полностью разделся, пока не услышал скрип входной двери и резко прикрылся полотенцем.

Передо мной стояла Вероника, в том легком платье, которое было на ней в день знакомства. Только вот белье просматривалось не обычное, а кружевное, что я и заприметил. Ого, как дамы к бане готовятся…

- Ой, а я думала, что ты уже моешься… - с долей смущения проговорила Ника, а ее щеки налились краской.

- Ну, привычка такая, пару минут посидеть здесь, а потом идти. А ты хотела меня о чем-то спросить?

Я с максимально невозмутимым видом оценивал фигурку Вероники. Деревенская девчонка, а знает, как привлечь к себе парня.

- Да… вроде нет, хотела просто погреться пару минут, пока ты моешься.

А сама покраснела еще сильнее.

- А если бы я вышел из бани?

Девушка совсем замялась, а я лишь улыбнулся ей.

- Красивое белье на тебе, кстати. Ты же знала, что я замечу.

- Да-а, спасибо. Конечно, знала... захотелось тебя порадовать. Оно самое лучшее, что у меня есть.

Теперь во взгляде Ники я смог разглядеть игривость, несмотря на смущение.

- Ну, уж точно не лучше тебя…

Я медленно приблизился к ней и поцеловал в губы.

Девушка прикрыла глаза и сделала пару неуверенных, встречных движений. Я же действовал осознанно.

Более того, скоро отчетливо заметил в глазах Вероники разгорающийся огонек. То, как она рассматривала меня, заставило с еще большей страстью прильнуть к ней в поцелуе. Конечно, старался действовать деликатнее, поскольку замечал в Веронике неуверенность.

Однако рядом с ней был я, который оказался куда наглее и настойчиво водил руками по изгибам ее тела. Похоже, с противоположным полом у меня был немалый опыт…

Стянув с Ники платье, я с восхищением оценил ее формы в одном белье и, не выдержав, настойчиво провел в баню, где мы в полной мере предались волне не сдерживаемой страсти.

Чернова оказалась девочкой застенчивой - я был у нее первый и опасался сделать ей больно. Но все прошло в лучшем виде.

- Не думала, что любить, это еще и приятно, - прощебетав, Ника прильнула к моему плечу.

- Я тоже. Похоже, ты лучшее, что было в моей жизни, - задумался я, поглаживая девушку по влажным волосам.

- Андрюш… а пошли, погуляем по деревне? Тут ночью так хорошо… никого нет, и воздух еще чище. Можно полюбоваться на звезды или поболтать. Я очень люблю ночи, только вот проводить их было не с кем…

Ника с надеждой посмотрела мне в глаза. Отказываться от предложения не смел.

- Верно, мы ведь еще ни разу никуда не выбирались. Самое время это исправить.

И мы спешно начали одеваться для запланированной прогулки…

***

Быстро покинув пределы маленькой деревни, мы в обнимку продвигались дальше, к полям, а я полной грудью вдыхал свежий и чистый воздух с примесью запаха скошенной травы. И пусть небо затягивали тучи, нас это никак не останавливало.

Чернова ничуть не обманула. Ночью в деревне и впрямь лучше, но еще лучше мне было с Вероникой. С ней я больше не чувствовал себя одиноко. Она скрашивала мою таинственную жизнь, но я не представлял, как ей объяснить те странности, которые тщательно скрываю. Боялся, что последняя возможность быть не одному в этом мире ускользнет.

Мы настолько были увлечены разговорами и друг другом, что заметили черные тучи лишь посреди поля. Точнее, нас отвлек оглушительный раскат грома, а Ника вжалась в меня.

Понимая всю опасность, мы спешно развернулись и двинулись в сторону деревни. Девушка так волновалась, что даже выбилась вперед. Но не я.

В отличие от этой трусишки, я остановился и решил полюбоваться грозовым фронтом. И в момент, когда она обернулась…

Меня поразил прямой разряд молнии...

Продолжение следует

ЧИТАТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ, БОЛЬШЕ ГЛАВ - https://author.today/work/335206

Чердак. Глава 2/23

Чердак. Глава 3/23

Чердак. Глава 4/23

Чердак . Глава 6/1/23

Настя давно перестала бояться подниматься на чердак, как и твари, что там жила, пусть она в любой момент могла сожрать и её саму… Такой расклад в прошлом казался ей привлекательным, потому что после предательства Мирона, да ещё с этой сукой Эльвирой Павловной, разорвавшего на куски её сердце и всю любовь, на которую, как сама всю жизнь думала Настя, она была неспособна, ей часто хотелось умереть, а как – и не важно.

Ступеньки под ногами практически не скрипели, и тишина в подъезде стояла такая плотная, словно неживая, так что Настя слышала своё дыханье, вдыхала запах пыли и едва заметный медный – крови, которой веяло уже ближе к чердачному люку.

В сумке сопела старая собака, её не пришлось даже кормить, как Настя поначалу думала сделать, а птица и вовсе не трепыхалась, что наводило Настю на мысли, что та уже сдохла или задохнулась, хоть сумка была специально, чтобы избежать подобной ситуации, неплотно закрытой…

Повозившись с замком, она отбросила чердачный люк и снова прислушалась – тихо. Запах соломы и едкий – мускуса ударил в нос вместе с медным душком, а ещё крепко пахло сеном и пылью.

К царящей наверху темноте следовало привыкнуть. Чтобы получилось быстрее, Настя зажмурилась, затем, удобно схватившись руками за пустые края люка, втянула себя наверх.

Сердце затрепетало, ускорив свой бег. Настя сглотнула вдруг ставшую вязкой слюну, потому что наверху, даже в этой тишине, всё же как и прежде, сколько себе ни тверди обратное, ей становилось не по себе…

«Давай живее, покончи с этим! Давай, девочка, поторопись!» - начала вести мысленный монолог Настя, вытаскивая из карманов болоньевой куртки завёрнутые для безопасности в газету нож и верёвку.

Верёвку привычно обмотала за балку, второй конец предназначался собаке, чтобы не сбежала. А на пасть животному надевался кожаный намордник, который после трапезы твари, вздохнула Настя, всегда валялся среди комьев шерсти, перьев и костей. Остатки съеденных тварью животных и птиц она убирала с пола и закапывала в подвале ещё с тех пор, как была наказана за проступок с Мироном, и предполагала, что так Эльвира Павловна мучает её неспроста, а надеется, что однажды тварь Настю потреплет, если и не растерзает при случае…

Ворона она выпускала, предварительно, как и остальных птиц, затаскивая, по собственным ощущениям, к центру чердака, чтобы там твари было легче его схватить… Так тоже заставляла её делать хозяйка, но вскоре Настя уже привыкла и выполняла требуемое без напоминания.

А вот сейчас страх снова вернулся, и она снова погружалась в воспоминания, но вместо хороших и светлых, как хотелось, пусть совсем редких моментов в её жизни, именно сейчас нахлынуло другое, ненавистное, горькое, что та полынь, если её разжевать.

Настя увидела своего Мирона случайно – в комнате без окон, той, с обоями в цветочек и постоянно меняющейся мебелью, ведь хозяйка в этой комнате держала своих «дойных коров», иначе – пленников, у которых брала для твари кровь.

Мирон был в одних кальсонах, сидел на кровати и даже её не заметил, смотрел прямо в стену, слегка улыбался, а по груди стекали капли пота. На табуретке рядом стоял поднос с пустыми тарелками и высокими стеклянными бокалами – такие Настя видела в шкафу в кабинете хозяйки. Её внезапно пробрало до озноба, нехорошая догадка заставила сглотнуть слюну и замереть со щёткой и тряпкой в руках, а затем решительно подойти к приоткрытой двери и позвать его по имени.

Мирон в ответ даже не шевельнулся, от этого Насте хотелось разрыдаться. Потому что, глядя на такое родное лицо, она не знала, что и думать, а еще, потому что уже успела оплакать его смерть, зная, что Эльвира Павловна мужчину живым не отпустит, а тут такое…

И не видно капельницы для сбора крови. А почему он тогда не отзывается? Заглядевшись на Мирона, Настя позвала его снова, и собственный голос вдруг дрогнул от нахлынувших эмоций, а взгляд снова задержался на посуде, на бокалах, где на левом Настя неожиданно рассмотрела чёткое и ярко-красное пятно… Это ведь не иначе как отпечаток губ хозяйки?

Внутри зрел громкий вопль, а сердце замерло. Она не осознавала, что разжала пальцы и уронила щётку, тряпку на пол. А ладони уже сами закрывали рот.

- Раззява! - громкое хозяйское имело эффект болезненной оплеухи и сразу отрезвило Настю.

Эльвира Павловна, в шёлковом халате, с распущенными волосами, в лакированных туфлях на шпильке, упёрла руки в бока и при этом хищно усмехалась, а в ярко-голубых глазах плескалось льдистое презрение и такое женское торжество, что Настя онемела, теперь интуитивно сознавая, что происходит и какова новая роль Мирона.

Очередная резкая и сильная боль сдавила сердце до немоты.

- Займись, курва, делом! - пригрозила Эльвира Павловна и, цокая каблуками, зашла в комнату, закрыв за собой дверь. Щёлкнул замок.

Ноги Насти подкосились, и, застонав, она села прямо на пол, всхлипнула, вдыхая оставленный в коридоре запах Эльвиры Павловны. Пахло жасмином, мускусом и ладаном…Этот запах был идеален для хищной соблазнительницы, но для Насти он ассоциировался со склепом, смертью и похоронной процессией. А ещё с крушением всех надежд разом.

Настя зажмурилась, затем резко вдохнула и выдохнула. От давнишних горьких и тяжких воспоминаний сейчас накатил озноб, и появилась неприятная дрожь в пальцах. Она покачала головой, волевым усилием собираясь, отказываясь мириться с возникшим состоянием, заставляя его убраться прочь.

Собака продолжала спать, даже привязанная. Сделав ещё несколько шагов вперёд, в густую чердачную темноту, Настя подступила как можно ближе к логову твари. И тут пол на чердаке громко и протяжно скрипнул под ногами Насти. Она прислушалась и замерла. Всё тихо. Вот и хорошо. Можно достать ворону из сумки.

Неожиданно сонная было ворона в её руках затрепыхалась, затем и вовсе вырвалась, упала на пол, захлопав крыльями, но лететь, как и двигаться ещё не могла. Птица шаталась, как пьяная, и вдруг, словно в гневе и недоуменье, она громко каркнула.

Звук неприятно резанул по нервам Насти, как бы негласно предупреждая побыстрее уходить. В глубине чердака тихонько зашуршало и затихло, так, если бы оно точно не хотело быть услышанным.

«Тварь проснулась!» От озарения сердце Насти ёкнуло, а ладони мгновенно взмокли.

Она выключила фонарь и, прислушиваясь, медленно сделала шаг назад, затем ещё один, стараясь не наступить на тот участок пола, где скрипело.

Шуршание повторилось на этот раз ближе и громче. Ворон снова каркнул и взволнованно забил крыльями в попытке взлететь. Настя вновь замерла, слушая и всматриваясь в глубину чердака, давая себе передышку, чтобы глаза адаптировались к темноте.

Сильный хлопок крыльев и новый звук, тонкий и как бы придушенный, такой, как если бы сломалась куриная кость при сильном и резком сдавливании. Настя похолодела, потому что внезапно обрела уверенность, что тварь теперь смотрит ей прямо в спину, как видит и приготовленную к угощению привязанную собаку… И, возможно, сейчас тварь выбирает между ней и собакой.

Настя моргнула и стиснула кулаки, сжимая потной ладошкой ручку фонаря. Глаза привыкли, и темнота посерела. Она уже видела выход с чердака. Глубоко вздохнув, Настя побежала туда, отметая адреналиновой вспышкой все посторонние мысли.

Когда вернулась в квартиру, Людка уже проснулась и, зевая, выходила из гостиной. Судя по вспотевшему лбу и улыбке, температура у неё спала.

- Есть хочу! - заявила она и отправилась на кухню. Аппетит был хорошим признаком, как считала Настя, и она улыбнулась в ответ, сразу же нахмурившись, когда услышала треньканье домашнего телефона.

«Елы-палы, совсем от хозяйки покоя нет». Она спешно сняла куртку, разулась и, оставив сумку с вещами в коридоре, бросилась к телефону.

- Алло! - вышло – запыхавшись.

- Где шастаешь, а, курица? За временем совсем не следишь, давай быстро ко мне! - приказала Эльвира Павловна, как обычно внезапно оборвав связь. Чертыхнувшись про себя, Настя положила трубку, сразу вспоминая, что забыла хозяйке отчёт написать, поэтому, вероятно, придётся вот сейчас его лично держать при ней с глазу на глаз.

Эльвира Павловна неаккуратности и запущенности во внешности не любила; грязи на одежде и немытого тела не одобряла.

В любое другое время Настя бы, как минимум, вымылась и причесалась, надела бы что-нибудь из приличных вещей, а не то, что было сейчас на ней. Но времени нет. «Ох, нынешнюю оплошность хозяйка наверняка запомнит, и, если ничего не скажет сейчас, то потом мне аукнется», - подумала Настя и пулей влетела в квартиру Эльвиры Павловны, через входную дверь, которую хозяйка днём обычно оставляла открытой, потому что часто вызывала к себе служанок, ибо выходила по своим личным и таинственным делам. К тому же возиться с замком Эльвира Павловна не терпела, только на ночь запирала дверь постоянно.

В хозяйкиной квартире вкусно пахло едой, что значило: та расправилась с наготовленным. «И, возможно, сытый желудок сделает её добрее», - подумалось Насте.

Настя закрыла за собой входную дверь и ещё пару секунд постояла в коридоре, приводя как мысли в порядок, так и сбитое дыхание. Вдох, выдох. Тишина. Тишина в квартире хозяйке всегда настораживала и угнетала. «А ну-ка соберись», - приказала себе Настя и пошла по коридору.

Так, дверь в гостиную была заперта, а вот кабинетная оказалась слегка приоткрыта. Чем не знак. Больше не медля, Настя направилась туда и, прежде чем её рука коснулась округлой дверной ручки, она на всякий случай постучала.

- Заходи! - послышалось изнутри, и, кажется, голос хозяйки был спокойным.  

«Не накручивай себя раньше времени. Хватит», - снова приказала себе Настя, со вздохом открыла дверь и вошла.

Эльвира Павловна сидела за своим антикварным письменным столом, с раскрытым толстенным гроссбухом, куда ежедневно записывала едва ли не каждое своё действие. Вот где хранилась россыпь хозяйских секретов.

Она была в овчинном полушубке, надетом поверх модной блузки с цветочным узором тёмного цвета. На губах – любимая красная помада, только волосы хозяйки оказались не собраны, как часто бывало – в деловой пучок, а просто заплетены в косу.

- Садись, - так же спокойно указала Эльвира Павловна, переводя взгляд на кресло, стоящее рядом со стеллажом. Она так делала редко, обычно Насте и Людке приходилось стоять на месте и хоть при этом смотреть на Эльвиру Павловну свысока, но чувствовать себя в таком положении очень неудобно и некомфортно, как на допросе при аресте. И оттого желать как можно скорее уйти, чем стоять вот так под пригвождающим к месту взглядом ярких голубых глаз хозяйки и мучиться всякими навязчивыми негативными мыслями, постоянно страшась неожиданного, часто зависящего от настроения и капризов Эльвиры Павловны гнева за любую свою, даже малейшую провинность.

Настя сглотнула слюну и села в кресло, сложив руки на коленях. Эльвира Павловна улыбнулась и, прицыкнув языком, сказала:

- Ну, что ты, Настюха, как неродная? Совсем зашуганной стала. Ай, яй, яй. Негоже так. Скоро и своей тени будешь бояться… - Она разочарованно покачала головой, вдруг добавила: - Помню, как тебя нашла, то ой какой же бойкой девицей ты была и глаза свои никогда при разговоре в сторону не отводила. А сейчас что, постарела, ослабла? Да?!

То был вопрос и утверждение одновременно – решила Настя, намереваясь что-то сказать, но снова не осмелилась…

Эльвира Павловна встала, захлопнула гроссбух, затем направилась к остеклённым полкам на всю стену до потолка, откуда, повернув в замочке маленький ключик, достала закупоренный пробкой графин с янтарно-розовой жидкостью.

- Мм, моя дорогая Настенька. Есть у меня для тебя лекарство. Ты заслужила своими стараниями. Или считаешь, что я такая занятая стала, что совсем ничего не замечаю?

- Ну, что вы, Эльвира Павловна… - замялась от неожиданной щедрости хозяйки Настя.

А Эльвира Павловна уже и пипетку достала, и стакан и всё на стол свой поставила. Затем ловко откупорила графин и с помощью пипетки накапала в стакан эликсира, а затем, разулыбавшись, и ещё полпипетки добавила.

- Заслужила – повторюсь, Настенька. Как выпьешь и сразу помолодеешь, а там посмотрим весной, может, и увеличу тебе дозу, как считаешь? А сейчас угощу ещё тебя коньячком самым лучшим!

Настя почувствовала, как краска заливает лицо.

Эльвира Павловна снова направилась к полкам, и тут зазвонил мобильный телефон. Знаменитая классическая мелодия «Времена года - Лето» наполнила кабинет, исходя из красной кожаной сумки хозяйки, висевшей на спинке стула Эльвиры Павловны. Она развернулась на звук, снова прицыкнула языком и сказала:

- Стакан потом принесёшь, а сейчас можешь быть свободна и дверь за собой закрой.

Настя поторопилась уйти, крепко схватив стакан, уже думая, как разбавит эликсир водой и сама выпьет половину, а половину – Людке, чтобы к завтраку подруга полностью оклемалась и была бодрой, как огурчик. И за обязанности свои взялась, чтобы никаких вопросов и подозрений у хозяйки не вызывать. К тому же Настя уже так сильно устала подругу подменять, что просто хоть лбом об стенку бейся, и такой подарок щедрый от Эльвиры Павловны стал для неё сродни настоящему чуду.

Она дошла ровно до кухни, как услышала глухой и полный боли стон. Мирон? Стон задел Настю за живое. Шевельнулся внутри червячок страха и, что таить, паники.

Забыв и о Людке, и обо всём остальном, она рванула на кухню. Позвала одними губами, затем чуть громче, но в ответ услышала только очередной стон. Глухой, тоскливый такой, словно шёл от непреодолимой и сильной боли.

Настя вздохнула, ощутила, как бросило в дрожь от дурного предчувствия. Ладно!.. Она поставила стакан на стол и полезла под раковину, согнувшись в три погибели, морща нос от едкого запаха пота, немытого тела и мочи.

Мирон лежал на спине в закутке за шкафом. Бледный даже в сумраке застенка, больше напоминал труп, и если бы не стон и слабое свистящее дыхание, то Настя решила бы, что он умер.

«Мирон», - снова позвала она, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы, как сдавливает холодом область сердца. Чёрт возьми! Мысли в голове внезапно превратились в гадливых и влажных червяков, полных обречённости, когда она потрогала его пышущий от жара лоб, нутром осознавая: шанс выкарабкаться без помощи у него мизерный.

«Ох», - вздохнула Настя и тихонько всхлипнула, но снова заставила себя собраться. Такой смерти Мирон, по-настоящему прошедший сквозь огонь, воду и медные трубы, не заслужил. Она не позволит.

Поэтому, выбравшись на кухню, Настя тихонько набрала воды из крана, а сердце при этом в груди бухало, как ошпаренное. Ведь Настя в довесок ко всему прислушивалась, неимоверно сильно страшась скрипа двери из кабинета Эльвиры Павловны или цокота её каблуков в коридоре.

Что тогда со всеми ними будет, если хозяйка поймает на помощи Мирону? Ехидный внутренний голос мгновенно подсказал Насте ответ: за такой проступок последует мучительная смерть в зубах твари, или, аналогично Мирону, её закуют в цепи. Или?.. Настя отрезала свой внутренний голос на корню и, покачав головой, снова согнулась, чтобы заползти под раковину к Мирону.

- Ну, давай же, пей… Давай, открой рот… - в гневе и отчаянии с силой разжимала пальцами ему губы и вливала разведённый водой эликсир, большая часть которого просто разливалась.

Настя уже устала с ним возиться, от этого страшно разозлилась и собралась просто уйти, плюнуть. А Мирон вдруг захрипел, закашлялся, открыл глаза и стал пить, давиться, но глотать.

- Всё хватит, родной, оставь капельку Людке… - опомнилась Настя, когда в стакане действительно оставалась всего пара капель разведённого водой эликсира. Мирон смотрел осоловело, едва ее узнавая, как сквозь тяжкую пелену смотрят по крепкой пьяни или в тяжкой болезни.

- Не волнуйся, полегчает, ложись и спи… - бросила ему Настя и вернулась на кухню. Там было тихо, и она глубоко вздохнула с облегчением, радуясь своему везенью.

Затем буквально на цыпочках вышла из кухни и спешно, стараясь не шуметь, миновала коридор, то и дело прислушиваясь, но слыша только отдающийся болью в висках собственный грохочущий пульс.

- Ух, пронесло! - снова выдохнула про себя, только сейчас на подъездной площадке почувствовав, как взмокло от напряжения всё тело, а теперь, наоборот – зазнобило от холода. Поежившись, Настя приободрила себя мыслью о горячей ванне. И Людке нужно было отдать капли эликсира и попросить, чтобы она в хозяйкиной квартире позднее посуду вымыла и чистоту на кухне навела, чтобы там всё сверкало и блестело, глаза радуя.