Чердак. Глава 1/23⁠⁠

Чердак. Глава 2/23

Пятидесятилетняя Настя терпеть не могла думать о себе как о прислуге. Знала, что и её ровесница Людка не выносит этого слова. Уж лучше считать себя домохозяйками, пусть и не только в своих квартирах, а ещё у Эльвиры Павловны числиться на такой должности, за которую что-то полагалось – обоюдная выгода, например. А ещё подразумевалась свобода. Вот поэтому и распределение обязанностей по способностям было таким важным для обеих женщин. Способствовало очень приятному чувству пользы за хорошо выполненные поручения и дела.

Подобная мотивация всегда со стопроцентной гарантией срабатывала лет двадцать пять назад, когда ещё обеим верилось в чистосердечие Эльвиры Павловны и в то, что она к ним хорошо относится, как с собственным детям, а не словно к предметам, которые можно в любой момент за ненадобностью после использования выбросить или, что ближе к истине, уничтожить…

Так что теперь Людка выполняла всё старательно и, как прежде, из  страха. А она, Настя, – в предвкушении страшной мести своей госпоже и хозяйке Эльвире Павловне. Поэтому и вспоминала тот день во всех подробностях, чтобы позднее записать на диктофон. Память с возрастом стала хуже дырявого сито, постоянно подводила, а забывать прошлое было нельзя.  Слишком оно важное. Иначе грош цена будущей мести.

По списку дел и личных поручений хозяйки за кроликами и курами ехать пришлось Людке, Настя же принялась за уборку и готовку, это у неё лучше и гораздо быстрее получалось, в отличие от неповоротливой Людки.

Настя знала, что хозяйка неизвестно из-за чего в скверном расположении духа, а потому помнила, что злить её нельзя. Потому что, если разозлишь, то всегда выйдет себе дороже. А впадёшь в немилость – целебного эликсира наверняка не получишь. А им с Людкой подобного себе позволить никак нельзя, у Людки сахар в крови зашкаливал, а ноги отекали и пухли, а у Насти катаракта прогрессировала. Конечно, возраст у обеих брал своё, ведь эликсира хозяйка для своих служанок жалела, сколько ни упрашивай, не помогало. «Заслужить надо! Стараться, прикладывать усилия, чтобы был результат! А вы…» - снисходительно усмехалась Эльвира Павловна и посматривала свысока, хуже, чем на тараканов.

Настя вздрогнула, покачивая головой, отгоняя неприятные воспоминания, затем переоделась в свободное спортивное, надела резиновые перчатки и выкатила из чулана небольшую тележку со всем необходимым для уборки. Крякнула. Ведь такое удобное приспособление приходилось из своей квартиры в квартиру хозяйки перетаскивать по скрипучей деревянной лестнице без перил. Но что было делать, если Эльвира Павловна запаха хлора и прочих химических средств не переносила и в своей квартире видеть не желала. Вот поэтому Настя и приспосабливалась. Жить же на что-то и как-то надо, а в её пожилом возрасте и с букетом болячек больше и рассчитывать не на что.

«Раньше надо было думать о будущем, Настюха, теперь поздно пить боржоми», - размышляла женщина, тихонько открывая дверь в квартиру хозяйки, прислушиваясь, прежде чем войти, и таким образом стараясь хоть как-то вникнуть в обстановку.

Тишина внутри пахла пылью и привычной затхлостью, как и во всём доме, и это было хорошим признаком: значит, Эльвира Павловна занята.

Мирон выскользнул из своего укрытия под раковиной, глянул одним глазком и снова забился под тряпку-штору.

«Эх”, - вздохнула про себя Настя, когда сердце от его мимолётного взгляда кольнуло. Вот если бы Эльвиры Павловны не было дома, она бы угостила Мирона борщом. Всё равно прокисший борщ придётся выливать, а так, в присутствии хозяйки, не решалась. И поговорить с ним. Даже доброе слово сказать в его сторону опасалась, хоть жалко Мирона было: ведь Настя мучилась своей виной ещё с тех пор, когда его к себе, на беду, домой привела. Вот же глупая гусыня…

Она снова вздохнула и принялась быстро и ловко перемывать наваленную в раковину гору посуды, умудряясь при этом пройтись внимательным взглядом по кухне, оценить нужный объём работы и то, что можно было сегодня не делать.

Время за долгие годы служения для Насти и Людки стало на вес золота. Потому что уборки во всей квартире, кроме, пожалуй, кабинета Эльвиры Павловны (у себя она давно прибиралась сама, ибо своим служанкам из-за обострившейся подозрительности и вредности на старости лет не доверяла), предстояло много. И нужно успеть всё сделать до приезда Людки. Поэтому, больше не отвлекаясь на собственные размышления, Настя полностью погрузилась в работу, находя в ней особый ритм как на вынужденно совместных и спортивных упражнениях с хозяйкой, и так действительно получалось быстрее.

Когда на душе становилось совсем погано, дед Мирон часто погружался в воспоминания: они помогали скоротать тягучее, словно резиновое, время однообразных тяжёлых и голодных дней.

Он устраивался поудобнее на своём грязном и обоссанном матрасе под раковиной и закрывал глаза, переносясь в прошлое… Звук льющейся воды и шум уборки отдалялся всё сильнее, пока не замирал, исчезая совсем…

И вот для него снова светило солнце, пахло весной и переменами к лучшему. Дед Мирон становился молодым.

В то далёкое время он был толковым электриком и собирался переехать из деревни в город. Давно было пора: после смерти жены одному в просторном деревянном доме становилось невыносимо от одиночества. Как раз нашёл покупателя, ведь участок земли у дома хороший, на холме, и дом, считай новый: сам строил, пилил, строгал и красил, любовно вкладывая в каждую досочку, брёвнышко, забитый гвоздик дома всю душу. А ещё рядом с домом было озеро, где рыба водилась в изобилии, что тоже повышало общую стоимость участка.

Когда, договорившись с покупателем, наконец, ударили по рукам, Мирон стал временно проживать в «Доме колхозника» – так называлась самая дешёвая и простая гостиница в городе, которой большей частью пользовались деревенские…

То была незатейливая деревянная постройка, длинная и просторная, с виду, что тот барак, и находился «дом колхозника» в удобном месте, возле рынка. Оттого было неважно, что общие номера – это комнаты с пятью-шестью кроватями. Главное – дёшево, и все ценные вещи можно сдать на вахту, в шкафчик под ключ.

На радостях от хорошей сделки Мирон решил отпраздновать – сходить в клуб культуры и досуга железнодорожников. Там, говорили местные мужики, проходят самые весёлые вечеринки в городе и одинокие крали такие хорошенькие, что словами не описать…

По этому поводу Мирон надел свой самый лучший костюм, потратив энное количество усилий, чтобы выгладить его как следует старым и плохо нагревающимся утюгом, выданным в пользование на всю комнату. Но и ставший неудобным от редкого ношения костюм и все его потраченные усилия того стоили, решил Мирон, когда увидел Настю, в первую встречу назвавшуюся неожиданно строго и официально Анастасией Геннадьевной. Это была рослая, фигуристая молодая женщина со слегка простоватым лицом, забавными веснушками на курносом носу и очень красивыми карими глазами, которые словно заглянули в момент знакомства в самую его душу.

Мирон оробел, наверное, второй раз в жизни, а первый случился с ним во время встречи с женой, и оттого на мгновение лишился дара речи.

Женщина посмотрела на него уж очень внимательно, так что ему даже слегка не по себе стало, и вдруг Мирон растерялся, а потом она ему ласково и немного робко улыбнулась и руку свою изящную для знакомства протянула, когда он представился.

Голос Анастасии Геннадьевны оказался на слух уж очень приятным, весь из себя девчачий, словно звеневший от переполняющей молодую женщину энергии. Голос сразу и очаровал Мирона, к тому же она, больше не робея, танцевать сразу его позвала.

Так у них и завертелось. Запала Настя в душу Мирону так крепко, что даже снилась и тем всё больше интриговала. Ведь о себе совсем мало на танцах рассказывала, больше он изливал душу, а потом себя упрекал за излишнюю откровенность, но, видимо, упрекал зря.

Настя всё, что говорил Мирон, слушала внимательно. И после двух встреч в клубе железнодорожников первой поцеловала, крепко так, с жаром, что Мирон, и сам не замечая, как это получилось, пропал окончательно.

В гости к себе пригласил, она отказалась, что после таких пылких поцелуев показалось ему странным. «Когда тебя увижу, где?» - нашептывал, обнимая всё крепче, а Настя голову ему на плечо положила, а волосы густые, кудрявые, тяжёлые, в косах, которые пахли так опьяняюще вкусно, до головокружения, что совсем у Мирона голову снесло.

И вдруг это волшебство таяло, когда Настя с тяжким вздохом неожиданно отстранялась и долго молчаливо смотрела своими красивыми глазами на Мирона в упор, пока не обещала, что придёт на следующей неделе в воскресение сюда снова на танцы. Так и с невысказанной тоской прощались до заветного воскресения.

Время летело незаметно и быстро, Мирон устроился электриком на заводе, но квартиру присматривал в городе, а покупать не спешил, всё думал о Насте и планы строил, серьёзные такие, с женитьбой, с детьми и поэтому новую квартиру хотел купить вместе.

В то заветное воскресение, предвкушая встречу, влюблённый Мирон был так неимоверно счастлив, что купил самые красивые и дорогие цветы в подземном переходе и целый день ждал вечера, замечтавшись совершенно, что едва не опоздал на свидание.

Мирон вручил Насте букет сразу, как увидел, и снова неожиданно потерял дар речи, зачарованный красивыми карими глазами, блестевшими сегодня по-особому ярко. «Это мне?» - удивилась Настя и вдруг, побледнев, замерла, словно растерялась.

Танцы, музыка, шум, смех – всё сразу отошло на второй план. «Тебе, Настенька», - хотел ответить Мирон, но вдруг получилось: «Выходи за меня замуж».

- Что? - переспросила она, краснея, став для Мирона ещё краше, что глаз не оторвать.

- Выходи за меня, Настя. Я серьёзно! - прошептал совсем тихо, но она услышала, хоть во рту Мирона от собственной смелости пересохло. Она понюхала цветы, затем прижала их к груди и неожиданно кивнула, ответив робкое, но уверенное: «Хорошо».

Счастье запело в сердце мужчины огненной птицей, ведь Мирон был уверен, что это обоюдное чувство. А дальше они танцевали, не отрываясь друг от друга, говорили всякие глупости и смеялись до слёз, а позднее, когда Мирон собрался её проводить, Настя упёрлась. И он, не сдержавшись, просто легонько поцеловал её, не ожидая, что Настя передумает.

- До моего дома отсюда недалеко, - тихонько пояснила она, а Мирону было всё равно, лишь бы Настя держала за руку и не отпускала. Рядом с ней Мирон чувствовал, словно десять лет жизни вдруг исчезли, и ему снова восемнадцать, и впереди лежит вся жизнь. От этого хотелось смеяться и петь.

Она привела его к тёмному двухэтажному дому, где фонари вокруг практически не горели, создавая неприятное чувство, что дом кутается в тени. Мирон вздрогнул. Всё волшебство от общения и присутствия Насти таяло. Вдруг накатила усталость, и прохлада поздней ночи превратилась в холод, ощущаясь как никогда сильно.

Он понял, что устал, и собирался попрощаться, но Настя взяла его за руку, а потом крепко поцеловала и пригласила к себе. Прикладывая свой палец к губам, попросила не шуметь.

Этот неприятный дом, где она жила, изнутри тоже был неуютным: деревянная лестница без перил поскрипывала, пахло затхлостью и пылью, но в свете лампы в плафоне на потолке было видно, что в подъезде чисто.

Мирон понял, что в действительности его беспокоит, только дойдя до квартиры Насти. В этом неуютном доме тишина была странной: гулкой и такой тяжёлой, что просто оглушала.

От собственных мыслей Мирон поёжился и, когда открылась дверь в квартиру, вошёл внутрь, не замечая натянутой и нервной улыбки Насти, которая исчезла, стоило двери закрыться.

Она потащила его на кухню, где сразу щедро налила дорогого коньяка. Мирон выпил, удивившись: ведь такой коньяк не вписывался в простенький интерьер квартиры.

- Так где ты работаешь Настя? - из вежливости уточнил он.

Она приблизилась, зарылась пальцами в его волосы и снова крепко поцеловала. Все вопросы Мирона забылись мгновенно. Глаза Насти призывно блестели, когда она стала медленно и чувственно раздеваться, уводя его в спальню, где с лёгкостью освободила от одежды.

Кровать скрипела, но это совсем не мешало: обоими владела пылкая страсть, горячая и томная, как подогретый ликер. Так хорошо Мирону было только с покойной женой.

- Настенька… - простонал во сне и вдруг резко проснулся, чувствуя что-то было не так.

- Кто вы? - отрезвел под ледяным взглядом пронзительных голубых глаз женщины, стоящей подле кровати. Она была в дорогом платье, с проступающей местами сединой в густых чёрных волосах, куталась в тёплую шаль, а резко очерченные морщины у уголков губ и носа на когда-то очень красивом лице делали его суровым и беспощадным.

Язык во рту Мирона онемел, как и всё тело, под этим тяжёлым, гипнотизирующим взглядом женщины. Он весь вспотел и как-то враз незаметно для себя самого ослаб, не в силах ни пошевелиться, ни моргнуть. Непривычный дикий ужас накатил на Мирона холодной приливной волной, вызывая мурашки по коже и последующее, словно мертвенное онемение всего тела.

Женщина, наблюдая за ним, рассмеялась гортанно и с хрипотцой, и Мирону от того смеха стало совсем жутко, словно она была не человеком, а самым настоящим чудовищем.

Вдруг застонала рядом Настя и, тоже резко проснувшись и увидев пришедшую, вскочила с постели и сорвавшимся голосом стала умолять:

- Эльвира Павловна, родная, прошу, умоляю – пощади его!

Женщина зацокала языком и паскудно улыбнулась.

- Настенька, шалава ты моя дорогая, раз осмелилась привести сюда любовника, то знаешь, что будет! Сколько я вам с Людкой наказывала мужиков в квартиру не водить, никогда! - громыхнула Эльвира Павловна и снова расхохоталась.

- Не отдам, его! - вскочила Настя, обошла кровать и загородила собой, зачарованного, онемевшего телом Мирона.

- Дерзить мне надумала? Поплатишься, курва!

Женщина размахнулась и хлёстко ударила по лицу Настю раз, другой не щадя, ломая этими ударами её волю. Настя, упав на колени, доползла к ногам Эльвиры Павловны и начала целовать её домашние туфли, при этом что-то жалобно мыча.

- А ну, живо поднялась, дрянь! И за работу! Ты прекрасно знаешь, курица, что надо делать! - схватила Настю за волосы… - А ты спи, спи, любовничек! - окрысилась Эльвира Павловна и, наклонившись, сильно дунула ему в лицо. «Ведьма!» - подумал Мирон и отключился.