Чердак. Глава 18/23⁠⁠

Чердак. Глава 1/23

Чердак. Глава 2/23

Чердак. Глава 3/23

Чердак. Глава 4/23

Чердак. Глава 5/23

Чердак . Глава 6/1/23

Чердак. Глава 6/2 /23

Чердак. Глава 7/23

Чердак. Глава 8/23

Чердак. Глава 9/23

Чердак. Глава 10/23

Чердак. Глава 11/23

Чердак. Глава 12/23

Чердак. Глава 13/23

Чердак. Глава 14/23

Чердак. Глава 15/23

Чердак. Глава 16/23

Чердак. Глава 17/23

Чердак. Глава 19/23

Валерий Шалопаев, или просто Шалопай, считай, родился барабанщиком. Сколько помнил себя, везде выстукивал ритм, надоедая как родителям, так и воспитателям в детском саду, пока не отправили в кадетский корпус, где пришлось помимо барабана овладевать ещё и саксофоном. Это провидческое родительское решение, как показала жизнь, сослужило ему неплохую службу.  Сначала он играл в военном оркестре, затем в клубах, не чурался и свадеб, пока не был замечен Емельяном Денисычем, или просто Емелей – фронтменом, созданной им и мало кому известной тогда группы «Балалайка».  

Правда, до клубов на пять лет музыка оказалась заброшенной из-за службы в спецназе, хотелось почувствовать себя героем. И чувствовал – до первого ранения, чуть не стоившего жизни. Поэтому ради спокойствия родителей пришлось уйти.

Как выяснилось, с Емельяном Денисычем Шалопая связывала не только любовь к музыке и фольклору, но и служба в армии.

Емельян Денисыч носил фамилию Череповцов, а лейтенанта Черепа в Белоруссии и за её пределами знали очень многие, особенно хорошо отзывались солдаты в частях, где проходили службу под его началом. Череп требовал многого, но ни с кем не церемонился: ни с блатным, ни с богатым, всех держал в ежовых рукавицах, а в хорошем настроении все дружно разучивали народные песни под аккомпанемент балалайки с участием лейтенанта, который действительно пел очень красиво, бархатным, с своеобразной хрипотцой баритоном.

Емельян, в общем-то, был неплохим человеком, только вот спокойствием не отличался, а как запил, то по-чёрному, когда невесту его насмерть сбила машина.

И ничего с пьянством поделать не мог: срывался вопреки кодированию и лечению в дорогой клинике – невеста во сне приходила, звала с собой. Он чуть не дошёл до суицида, но вовремя спасли. А потом вмешалась судьба, или просто случай.… В общем, Емельян стал искать спасение в походах на природу и в глуши дремучей, услышал спросонья голос: мол, занимайся музыкой и будешь жить спокойно. Проснулся, а в голове уже рифмуются строки к песне, и музыку к ней прямо как наяву слышит. Как тут не поверишь в чудеса?

Так Емельян Денисыч в сорок пять лет занялся музыкой. Оброс бородой, бегать начал и с алкоголем спокойно завязал. А пострелять, как и раньше, каждые выходные на полигон или в тир наведывался. Потому что в оружии разбирался, стрелять любил и умел. А пистолет всегда с собой носил, благо лицензия имелась.

…Ехали сейчас на лендровере вдвоём с Валерой Шалопаем из Питера в Белоруссию, а точнее – в Минск. В начале мая открывали турне по городам. Благо раскрутились тоже благодаря случаю: какой-то блогер-любитель заснял их выступление и выложил в сеть.

А когда самый молодой участник их коллектива, гитарист Женька Синицын, сам напросился в группу, вообще реальное бабло начали рубить. И перестали смеяться и кривиться продюсеры, услышав название группы «Балалайка». Теперь и сам Емельян посмеивался, когда вспоминали обидное и несправедливое погоняло их группы («чурбан да деревенщина»), частенько брошенное прямо в лицо теми же продюсерами, которые отказывались не то что сотрудничать, а просто уделять время на беседу.

В лендровере пахло кожей и апельсинами, которые ел Шалопай, таким образом, пытаясь бросить курить, да и для здоровья, считалось, цитрусовые полезны. Емельян скептически хмыкал и подпевал радио. Если даже придерживались, где получалось, высокой скорости вопреки снежно-дождливой погоде, ехать было ещё далеко.

…Не помогли Жоре Тарасову ни посиделки с дедом, ни травля анекдотов в магазине с Галкой. Она шутить-то шутила и даже смотрела с симпатией, а потом взяла и головой повертела, прямо сказав, что между ними возможна лишь дружба. На что Жора лишь крякнул и весь с лица сошёл с расстройства да так, что Галка, заволновавшись, с жалости подарила ему пару копчёных скумбрий из тех, что перекупом у водителя продуктового брала для себя.

- Да бери, Жора, не упрямься. В честь дружбы. Вкусная рыбка, недорогая, если больше килограмма берёшь. А я не впервые покупаю…

- Хорошо, Галка, уговорила. Пойду я тогда…

- Иди, не по темноте же тебе, нетрезвому, в свой вагончик через лес топать, да и магазин через пару часов закрывается, и у меня поезд до райцентра.

- Эх, Галка, жалко как вышло, а? Ты такая видная женщина, что глаз не могу отвести.

- Иди, подхалим, - подмигнула явно довольная Галка.

Жора и пошёл. Правда, несколько раз побурчал про себя да ругнулся, поминая чёрта, но что же делать было-то…

Добрался до вагончика и крепко растопил буржуйку. Сразу запахло смоляным сосновым духом, и жарко потом так стало, что пришлось раздеться до кальсон и тельняшки. Нажарил Жора себе в сковородке картошки с сальцем и со скумбрией, наелся от пуза. Даже разморило, чему, к слову, Тарасов сильно обрадовался. Зевая, он запер вагончик, улёгся на деревянные, прибитые между стен доски – эдакий аналог кровати… Поёрзал на тонком матрасе. Наконец, удобно устроился на спине, сложив руки на груди поверх двух толстых одеял – и захрапел.

…Во сне его квартира горела. Он стоял над обожжённым телом студентки и плакал. В ушах ревел огонь, но сквозь него проступал торжествующий смех Эльвиры Павловны. Лишь раз он слышал этот смех, звучный и грудной, когда увидел, как она машет кулаком вслед уезжающим соседям.

Смех этот и разбудил, так резко загремевший в ушах, что Жора вскочил прямо с постели, чуть не задев головой полку с посудой и журналами. Чертыхнулся, запалил свет, ибо от ужаса колотило. Но больше всего терзала совесть, понукающая немедленно возвращаться, ибо сны всегда снились Жоре редко, но метко. Проклятие! «Студенточка точно в беде оказалась по моей вине!»

Мальчишка совсем ослабел и, сонный, дёргался, засыпая, отчего едва не падал на пол вместе со стулом. Пришлось Эльвире Павловне развязать верёвки и положить его на кровать, накрыв одеялом. По бледному, как мука, лицу мальчишки бисеринками стекал пот. Капельницу с глюкозой она отсоединять не решилась. Пусть очухается для начала.

Нахмурившись, она крепко задумалась, пытаясь найти виноватого в сложившейся ситуации и свалившихся на неё хлопотах, которые она так не любила. Виноватый, честно сказать, не находился. Если не считать приезда студентки в квартиру Мухомора и раннего пробуждения твари. Вот-вот. Виноватым по большей части можно было считать Жору, и, если бы он сейчас был здесь, она уж придумала бы ему наказание, чтоб впредь неповадно было. Сидел бы, как дед Мирон на цепи, в своей квартире, или ещё что-нибудь гораздо хуже…

Взбодрившись порцией коньяка, Эльвира Павловна сконцентрировалась на будущем действе и, стараясь не выдать себя, лёгонько коснулась ментальной, связующей с тварью нити. Сразу её окутала вялая сытость и нега, так что Эльвира Павловна, ощутив состояние твари на себе, несколько раз сладко зевнула. А потом кое-что неожиданно поняла - и сразу, оборвав связь, ошалело выдохнула, понимая: действовать надо немедленно.

В чужой квартире оказалось пыльно, пусто и сумрачно. К тому же пахло странно – плесенью и старостью. Старинная мебель советских времён частично сохранила своё величие, обои же нещадно пожелтели, как облезла краска на полу – так сильно, что пол казался совершенно белым. Только –жёлто-зелёная ковровая дорожка из плетёной соломы в коридоре выглядела как новая и постоянно притягивала глаз. Олеся включила свет, который через несколько минут замигал и выключился.

Олеся обыскала всю квартиру в поисках телефона, потому что окна здесь были словно затонированы изнутри, сквозь стекло не было ничего видно. И они мало того что не открывались, так ещё и не разбивались, когда Олеся, не сумев их открыть, от отчаяния попыталась врезать по ним старинным тяжёлым утюгом. Ну не пуленепробиваемые же здесь стёкла? От собственных мыслей всё сильнее накатывала истерика. Девушка едва сдерживалась, вновь и вновь обходя квартиру, – и, в который раз пройдясь по ковровой дорожке, вдруг поняла, что квартира-то уже другая. Тоже пустая, похожая на предыдущую даже идентичной во всём дорожкой в коридоре, но другая…

Олеся крепко сжала кулаки, уговаривая себя не поддаваться страху, панике и жуткому безысходному чувству, что очутилась в кошмарном сне. Вот только как отсюда выбраться – она не знала. Потому что была на сто процентов уверена, что время здесь действует против неё... И часы на телефоне неожиданно обнулились и замерли на месте…

Людка утрату подруги переживала недолго. Такая вот она была женщина: легко отпускала всё негативное по жизни, списывая на судьбу, с которой – как ни злись и ни грози, всё толку не будет. На то она и судьба, всем своя уготованная.

После коньяка с эликсиром Эльвиры Павловны Людке полегчало. Боль от столкновения с существом отозвалась в теле женщины каждой взвывшей нервной клеточкой, каждым ушибом и синяком с нахлынувшим вдруг запоздалым страхом умереть съеденной, разорванной на куски проклятой тварью, как Настя. Но спать захотелось так сильно, что хоть тресни. Со сном тоже, как она считала, бороться бесполезно, когда организм того просит.

Сон лечит – это Людка крепко знала с детства. Единственное, что осталось от непутёвой матери, лицо которой из памяти стёрлось. Когда не было чего жрать, а живот бурчал и во рту было до омерзения кисло от голода, крутило так, что никакой кипяток, которым привычно заглушали голод, не помогал, мать гладила её по голове, мурчала колыбельную и говорила: мол, спи, дочка, спи. Сон лечит. Вот.

Мать однажды не вернулась домой, и только в детдоме Людка узнала, что убили её ни за что: стукнули по голове – и дело с концом. Возможно, ограбить или чего хуже хотели. Мать ведь внешне была женщиной видной, хоть и нищей. И сдачи бы дала, характер бы иначе не позволил любую обиду стерпеть. Тогда Людка и поверила в слова угрюмой и неласковой воспитательницы про довлеющую над всеми людьми судьбу.

Главное – озарило Людку, что она дверь подъездную закрыла и поэтому студенточке из дома-то никуда не деться. Ведь в этом доме все пустующие квартиры имели свой секрет.

Так что можно было не волноваться и поспать сколько нужно для восстановления организма, – с лёгкостью решила Людка. Хлебнула ещё прямо из бутылки пару глотков водки и улеглась на продавленный, скрипучий, но милый сердцу диван. Диван этот ещё Настя где-то надыбала, а кавалеры подсобили и прямо в квартиру занесли. «Эх…» - зевнула Людка, натянула на ноги плед и заснула.

Еды в пустующих квартирах не было, но вода имелась. Газ тоже не работал, как и свет, сколько Олеся ни щёлкала выключателем. И вот очередная странность: когда включала фонарик в телефоне, то свет был таким тусклым, словно сам сумеречный душный воздух квартир пожирал его лучи.

Олеся побывала в трёх квартирах – ориентировалась по обоям: они не походили друг на друга, в отличие от практически одинаковой мебели и ковровых дорожек в коридоре. Буфет на кухне, диван в гостиной, кровати с железными спинками; тонкие, похожие на покрывала ковры с рисунками природы и животных на стенах возле кроватей. Некоторые комнаты были пустыми и пыльными, только вот пыль эта не сдувалась и не снималась с поверхностей… странная пыль, которая не оставляла следов на подошвах и на пальцах.

Девушка рискнула напиться воды из крана – к слову, совершенно безвкусной. Наконец хождение по квартирам совершенно её измучило. Олеся уселась на диване, вернувшись в первую квартиру, где она спряталась, таким же необъяснимым образом, как попадала в третью: шла по ковровой дорожке из коридора в гостиную, как вдруг становилось темно, воздух уплотнялся - и вместо гостиной она попадала на кухню, только другой квартиры.

Зевнула, чувствуя, как урчит в животе, от отчаяния хотелось плакать. Олеся решила прилечь, понимая, что если бы её искали, то давно бы нашли. А так, видимо, знают, что никуда она не денется и не сбежит.

Только закрыла глаза, как внутри что-то кольнуло: вставай, спать сейчас нельзя!

Она вскочила, волевым усилием борясь со сном - и направилась на кухню, чтобы найти то, что можно использовать как оружие. И очень обрадовалась, когда вытащила из духовки тяжёлую чугунную сковороду. На цыпочках подкралась к двери и, прошептав про себя короткую молитву: «Господи, пожалуйста, помоги мне!», осторожно открыла дверь.

На площадке оказалось пусто, тихо и светло, но отвратительно пахло медью – кровью. Свет теплился, и от облегчения у Олеси едва не подкосились ноги. Она прокралась по длинной лестнице вверх –  предательские ступеньки тихонько поскрипывали. По стенам была разбрызгана кровь, на перила и к некоторым ступеням прилипли лоскуты одежды. В углу между площадками лежал ботинок. С края подоконника свисало что-то лохматое, слипшееся в космы, очень похожее на парик.

Олеся прикрыла рот руками, в попытке подавить тошноту, но желчь всё равно противно подошла к горлу. Глаза не обманывали - и это был не парик, а окровавленный… скальп. Девушка зажмурилась, делая долгий и глубокий вдох, затем выдох.

Подоконник между площадками был крохотный, как и прямоугольное окошко. Руки задрожали. Мысли о том, что она может не пролезть в окно, ужасали.

«К чёрту!» - игнорируя дрожащие пальцы, Олеся пыталась открыть грязное окно. Рама скрипела и не поддавалась, но Олеся дёргала всё сильнее, пока, наконец, с грохотом не открыла её.

В лицо дул холодный, снежный ветер. На улице темно, как ночью. Как же долго она пряталась? Олеся лихорадочно сняла куртку и поползла по подоконнику, буквально втискивая себя в окошко. Попа слегка застряла, и Олеся чертыхнулась, ёрзая, пока не протолкнулась в отверстие, сползая на маленькую крышу-козырёк над подъездом. Медленно выпрямившись во весь рост, Олеся задрожала на ветру в тонком свитере и, только собралась забрать сумку с телефоном, кошельком и документами, оставленную на подоконнике, и вытащить куртку, как ветер зло и громко захлопнул окно.

После коньяка с капелькой эликсира Эльвире Павловне всегда требовалась деятельность. Чувствуя подъём и энтузиазм, она расположилась у себя в кабинете, начав просматривать лунный календарь и делая пометки в своём гроссбухе. Отметила, что сегодня в расписании нет ни одного клиента и в офис ехать не нужно. На улицу ей тоже совсем не хотелось: бушевала метель. Поэтому сегодня вечером можно расслабиться.

Отложив гроссбух в сторону, Эльвира Павловна решила принять ванну и, пока вода набиралась, проверила холодильник, чтобы от хорошего настроения неожиданно порадовать деда Мирона ссохшейся запеканкой.

- На! Жри, собака! - бросила ему прямо на пол, не дожидаясь благодарности. Для Эльвиры Павловны он и был собакой, которая разве что пойдёт на прокорм твари в случае необходимости.

Зазвенела цепь, и дед Мирон заполз в свой уголок, под раковину. Пусть там и сидит, глаза не мозолит. Главное, чтобы не гадил, где попало. За это, было дело, Эльвира Павловна оставила его без воды и еды на несколько дней. Дед Мирон тогда чуть не подох: высох, почернел и по-собачьи скулил, но выжил.

Вспомнив об этом случае, Эльвира Павловна скривилась и направилась в ванную комнату.

К слову, принимать ванну она очень любила, совмещая в этом занятии как возможность быть чистой, так и скорейшее омоложение. Эльвира Павловна рукой проверила температуру воды и удовлетворённо влила в неё пакет сливок и травяной экстракт. Теперь оставалось только сходить в спальню за махровым халатом и парой полотенец.