Ярушев непроизвольно вздохнул. Сколько уже времени прошло, а память тех лет свежа и кажется, что становится даже ярче с каждым годом. Она услужливо подсовывает в сознание четкие образы людей, давно умерших и, казалось, навсегда ушедших в небытие. Вставляет большие и яркие куски прошедших событий в сновидения, будоража воспаленное воображение, вызывая приступы стенокардии, а иногда и заставляя кричать по ночам. Соседка по квартире однажды поинтересовалась, что это с ним происходит, а когда он коротко пояснил - "война", долго и сочувственно смотрела в спину и, как он заметил, что-то шептала. Жалела видимо. Ну хотя бы больше с вопросами не лезла. Правда однажды, на майские праздники, подарила керамическую статуэтку воина освободителя. Он ее в тот же день выкинул по дороге на работу. Дура бестолковая - нашла что дарить!
Отодвинув книгу в сторону, Ярушев поднялся, еще раз глянул на часы и решил, что не плохо было бы обойти вверенную ему территорию. Он и время тем самым убьет и еще раз проверит, чтобы поблизости никого не было. Прихватив с полки фонарик, сторож вышел из бытовки. Дверь плотно прикрыл и подпер доской. На дворе самое начало апреля, так что вечера и ночи еще холодные, с заморозками. Тепло следует поберечь. Можно, конечно, и буржуйку растопить, но это позже. Потом. После того как все случится...
Опять озноб по телу и сладкая, ноющая истома, так хорошо ему знакомая и так давно им позабытая. Ему уже и не верилось, что он когда-либо вновь сможет испытать нечто подобное. Но вот сподобил Бог, он решился.
Он, конечно же, помнил все. Каждый случай, каждую жертву. До мельчайших подробностей помнил. И последний случай и тот, который был перед ним. И даже самый первый. Особенно самый первый. Ту окровавленную, обезумевшую от страха и боли белобрысую девчушку. Он не знал, как называлось то село, не помнил, сколько всего человек тогда с ним было и скольких они тогда зачистили. Почерневшие от непрекращающихся дождей избы, полуразвалившаяся от удара авиабомбы церковь на пригорке, дохлая и уже начинающая гнить лошадь на краю дороги. И в центре всего этого огромный сарай с сеновалом, широко распахнутые ворота которого напоминали раскрытую в хищном оскале пасть чудовища. И запах! Запах прелого, подгнивающего сена. Запах крови и запах панического страха.
Стоило старику закрыть глаза и чуть-чуть напрячь память, то тут же перед его внутреннем взором появлялось бледное, веснушчатое лицо с огромными карими глазами и перекошенный в крике рот, где окровавленные губы медленно шевелятся, умоляя о пощаде...
Ярушев чуть не упал, споткнувшись о какую-то железку. Негромко выругавшись, он включил фонарик, чтобы посветить себе под ноги. Тусклый желтый луч выхватил из мрака кусок арматуры, торчащий из песка.
- Батарейки садятся, - пробормотал сторож, встряхивая фонарик. Однако, это не помогло.
Он наклонился, схватился за ребристую поверхность прута и потянул на себя. Арматура с трудом, но поддалась и через секунду гнутая и ржавая железка по широкой душе полетела в сторону забора.
- Бардак! - констатировал сторож, в целях экономии выключая фонарик и продолжая обход.
Никого. Тихо. Где-то далеко, в частном секторе лает собака. Проклятая шавка! Собак Ярушев не любил. Никогда не любил. Особенно после того случая, когда на него кинулась какая-то крупная рыжая дворняга и он был вынужден бежать от нее, лезть на сушилы ближайшей избы и, уже оттуда, стрелять.
Они в тот день входили на дальний белорусский хутор. До взвода солдат. Кто у них тогда был за главного? Точно! Ефрейтор Скобус. То ли эстонец, то ли литовец. Высоченный, с большим брюхом и круглой лысой головой. Он много курил, жестко, хотя и не всегда в тему, матерился и одним своим видом пугал местное население до дрожи в ногах, до сырых порток. Его застрелили через несколько месяцев после того случая с собакой. Какой-то тощий щербатый парень, по всем параметрам раза в три меньше этого самого Скобуса. Парнишка подкараулил его за баней в одной из зачищенных ими деревень и всадил две пули. Одну в необъятное брюхо ефрейтора, а вторую чуть ниже. Тихо выждал и хладнокровно напал, когда тот пытался справиться с ремнем на своих штанах, после того, как сходил тут же, возле этой самой бани по малой нужде. Парень мстил за свою сестру и мать, которых тот оприходовал, а после придушил голыми руками.
Прибалт умирал почти двое суток. Тяжело. С хрипами, криками и мольбами. Они с ребятами и не могли подумать, что их Слон, как за глаза они называли ефрейтора, способен так кричать и плакать. Жалкое зрелище. С тех пор Ярушев обзавелся вальтером с тремя патронами. На всякий, как говорится, случай. Так долго мучиться и терпеть страшную боль рядовой особого подразделения вспомогательной полиции охранной команды третей роты сто восемнадцатого батальона СС Тарасюк Степан Богданович не собирался.
Да, такие имя, фамилию и должность имел тогда, во время войны нынешний советский пенсионер и, по совместительству, сторож третьего разряда СМУ номер двадцать три Ярушев Вячеслав Павлович. Вовремя сориентировавшийся в складывающейся вокруг обстановке и ухитрившийся на долгие месяцы схорониться в одном из медвежьих углов бескрайних белорусских лесов, сумевший, в дальнейшем, раздобыть себе новые документы и, как следствие, право на новую жизнь. Не такую яркую и бесшабашную, но все же вполне сытую и безопасную. Так что пусть прошлое остается в прошлом. В хорошо забытом, похороненном очень глубоко и залитым сверху толстым слоем армированного бетона прошлом.
Но как же порой сладостно-приятны были собственные воспоминания. Страшные времена - лихая молодость! Кровь, пот, ежедневные тяготы и лишения. Но в награду за все мучения и мытарства - пьянящие сильнее любого алкоголя власть и вседозволенность, возможность удовлетворения любых, даже самых низменных желаний и животных инстинктов, собственных страстей, которые не нужно было скрывать и прятать. И, Господи боже ты мой, как же ему последнее время всего этого не хватало! Какие внутренние муки приходилось ему терпеть изо дня в день, играя роль безобидного, одинокого пенсионера. К тому же еще и работающего. Так как, несмотря на заботу государства и различные льготы, прожить на одни пенсионные выплаты было весьма непросто.
Сторож Ярушев свернул за двухметровую пирамиду плит перекрытия, осторожно поднялся по деревянным и скрипучим ступеням настила на бетонный выступ. Прошелся по нему, завернул за угол кирпичной кладки и уставился на чернеющий силуэт башенного крана. Зрением бывший эсэсовец всегда мог похвастать - в молодости из своей винтовки системы Маузер он мог легко всадить пулю точно в лоб расстреливаемому еврею шагов эдак со ста. С возрастом глаза, конечно, подустали, но острота зрения на расстоянии, за счет появившейся дальнозоркости только улучшилась. Так что Ярушев смог прекрасно рассмотреть огромную черную птицу, сидевшую на стреле крана.
"Грач?" - подумал старик.
Он точно знал, что эти крупные черные птицы уже вернулись из теплых краев. Их небольшую, разбавленную галками стайку он, с неделю назад, видел в парке возле своего дома. Птицы неторопливо бродили по прошлогодней листве, что-то в ней выискивая. Иссиня-черные, с большими горбатыми клювами и черными бусинами подвижных глаз.
"Нет. Эта птаха явно крупнее. Может это ворон?"
Ярушев не знал. Да и какая, в принципе разница! Сидит птица на кране и сидит. Он на нее пялится, а она, старик в этом был уверен, не сводит глаз с него.
"Да пусть хоть это и стервятник будет! Мне без разницы, - подумал сторож. - Птицы на людей не нападают и ладно. Хотя нет, не стервятник. Не водятся они у нас. Да и видел я этих стервятников по телевизору - шея длинная как у гуся, и башка уродливая."
Ярушев выкинул из головы странную птицу и продолжил обход. Становилось все темнее, а включенный фонарик светил крайне слабо. Нужно было возвращаться.
Сторож развернулся и пошел к бытовке тем же путем, что и пришел сюда. Шарахаться в темноте по стройке, где каждая деталь интерьера заведомо травмоопасна, желания у него не было. Что там смотреть - тихо кругом и темно. И безлюдно.
Он споткнулся и все-таки упал, но успел при этом выставить перед собой руки. Сырой и холодный песок чуть смягчил падение, но запястье правой руки пронзила острая, резкая боль. Застарелый ревматизм, что последнее время частенько мучал старика по вечерам и при смене погоды, выдал порцию яркой и совершенно новой по ощущениям боли. Заставил вскрикнуть и даже зашипеть по-змеиному. Стоя на коленях и баюкая руку, Ярушев дождался, когда боль стихнет. Не полностью, но до терпимого состояния.
- Вот же блядство! - негромко, но с самозабвенной злобой выругался старик.
Он встал, левой рукой отряхнул колени от прилипшего к ним влажного песка. Подумал, что это ему еще повезло, что он навернулся здесь, а не через десяток метров; там, где навозно́й песок заканчивался и начиналась простая земля - сырая, грязная и до омерзения липкая.
Так, стоп машина! Ярушев закрутил головой, шаря по земле чуть живым уже лучом фонарика и осматриваясь. Это же то самое место, где он споткнулся по дороге сюда! Вот и кусок арматуры, торчащий из песка. Именно благодаря ему у старика сейчас болела рука, а в груди, не стихая, бушевал огонь праведного гнева.
- Я же тебя уже вытащил и выкинул? - тупо глядя на железяку, произнес Ярушев.
Он потянул к пруту арматуры руку, но в последний момент остановился. Ну его на фиг, как говорится. Все железо, что ли, что здесь округ набросали строители, ему из земли вытаскивать? Пусть у других по этому поводу голова болит. Или жопа - чем они там думают, когда позволяют себе разбрасывать повсюду такие опасные штуки! Он просто сейчас заменит в фонарике батарейки и постарается больше не ходить по этому маршруту.
Ворча и немного прихрамывая, сторож вернулся в свою бытовку. Там, по сравнению с улицей было тепло, относительно уютно и безопасно. Поставив на электроплитку чайник, Ярушев уселся за стол. Взгляд на будильник дал понять ему, что бродил он по ночной стройке чуть более пяти минут. И вправду так и есть - когда ждешь чего-то или кого-то, время словно замедляется и тянется как патока, превращая ожидание в истинное мучение.
Лена - нескладная, некрасивая девочка лет четырнадцати, с вытянутым лицом и бледно-голубыми глазами. Светленькая. Тонкие, неухоженные волосы цвета выгоревшей на солнце пшеницы вечно стянуты резинками в два хвостика или в один, высоко задранный над макушкой лошадиный хвост. У девчонки тонкие ноги и руки, узкий, как у ребенка или мальчишки таз и почти совсем не видно груди. Может она и есть, но Ярушев, как не старался, разглядеть ее не смог. Возможно виновата верхняя одежда - бежевая болоньевая куртка, которая девчонке была явно велика и в которой он ее постоянно видел. Ведь встречался старик с девочкой только на улице, когда та, почему-то всегда одна, шла из школы. Девчонка немного сутулилась и было видно, до какой степени ее все вокруг злит и смущает. А больше всего она злилась на саму себя, на свой собственный внешний вид. Эта подростковая корявость и нескладность, ношеная, с чужого плеча одежда, старый, рваный портфель с учебниками. Ярушев сразу заметил, что для этой девчонки мир вокруг всегда агрессивно враждебен. А как же иначе, ведь Лена была воспитанницей детского дома.
Первый раз старик заговорил с ней, когда она присела на соседнюю скамейку, чтобы зашнуровать развязавшийся шнурок на больших, уродливо коричневых ботинках, заметно стоптанных и местами неприлично облезлых.
- Тебя ведь Лена зовут, правильно? - спросил Ярушев, присаживаясь на самый краешек лавки.
Несколько дней назад он слышал, как пробегавшие мимо девочки мальчишки, такие же детдомовские оборванцы, окликнули ее по имени и фамилии.
- Вам то что? - вопросом на вопрос ответила девочка, не поднимая глаз, всецело поглощенная завязыванием шнурка.
- Лена Богатова? - уточнил старик и как можно дружелюбнее улыбнулся.
Шнурок в руках школьницы с негромким хлопком порвался. Ее лицо скривилось, словно она откусила от лимона.
- Ну вот! Теперь мне по шее прилетит от Маргариты!
- А кто такая Маргарита? - старик был сама учтивость и сочувствующие нотки в его голосе явно намекали о бескорыстном участие пожилого человека в судьбе несчастного ребенка.
- Наш завхоз, - ответила Лена, внимательно рассматривая зажатый в кулаке обрывок шнурка и добавила со злостью в голосе: - Грымза очкастая! Она за любую пуговицу облает как собака!
Ярушев сочувственно покивал, подумал о чем-то и вдруг, решившись, быстро расшнуровал свой левый ботинок и протянул девочки шнурок. Почти такой же по цвету и размеру.
- Держи! Не стоит расстраиваться из-за пустяка. А тем более давать повод орать какой-то там очкастой Маргаритке.
Девочка, наконец, посмотрела на пенсионера и застенчиво улыбнулась. Но брать предложенное не спешила.
- Возьми, возьми. Он тебе сейчас нужнее.
- Да пустяки! Я здесь рядом живу, - Ярушев указал на видневшиеся за черными, голыми ветвями деревьев пятиэтажные дома. - Мне на пенсии спешить некуда, так что потихоньку дошлепаю. А дома у меня целых три пары запасных шнурков имеется. Не пропаду!
Лена еще мгновение думала, затем все же взяла подарок.
- Спасибо, - негромко и как-то невнятно сказала она и принялась вытаскивать из ботинка старый, порванный шнурок.
- Так ты мне не ответила - тебя Лена зовут? Богатова Лена?
- Допустим, - кивнула девочка. - А вам то что?
- Понимаешь какое дело, Леночка Богатова, есть у меня подозрение, что я когда-то давно знал твоих маму и папу. Очень хорошо знал.
Девочка на это лишь пожала плечами.
- Ты же помнишь своих родителей? - осторожно спросил Ярушев.
- Какая жалость. Дети не должны быть одиноки на этом свете.
Девочка насупилась. Она быстро и нервно затянула узел на шнурке, поднялась со скамейки. Пенсионер успел заметить большую дырку на колготках девочки. На внутренней стороне ляжки левой ноги, чуть выше края юбки.
- Я собираюсь сходить в городской архив и в Гороно, уточнить там данные о твоих родителях - сказал Ярушев, но его юная собеседница уже подхватила свой портфель и зашагала по аллее; ничего не сказав на прощание и даже не обернувшись.
Он встретил Лену через три дня. Там же в парке, когда она шла из школы. За ней прицепились два каких-то школьника на пару лет ее младше. Они оскорбляли ее и пытались заставить с ними подраться. Ярушев легко прогнал малолетних наглецов, пригрозив вызвать милицию, а затем сходить в школу и нажаловаться на них директору. Девочку он как мог успокоил, угостил карамелькой и поведал ей о том, что на самом деле он ее родной дедушка. Сказал, что он отец матери Лены. Что долгое время работал на севере, а когда вышел на пенсию и вернулся, то узнал, что его дочь, вместе со своим мужем погибли в страшной авиакатастрофе и что у них была дочь. Совсем маленькая, когда случилась эта трагедия. Что дочь, его внучку отправили в детский дом. Он долго искал ее, так как раньше родители Леночки жили в другом городе. И вот, спустя столько лет, наконец, нашел.
Девочка слушала пожилого человека, слушала очень внимательно, хоть и виднелись, поначалу, в ее глазах тусклые отблески недоверия и даже страха. Но старик был убедителен. Он даже показал какую-то справку, написанную от руки и заверенную синей печатью. В справке некрасивым, неровным почерком было написано, что Богатов Алексей Васильевич и Богатова Тамара Николаевна погибли в результате авиакатастрофы 15 мая тысяча девятьсот семидесятого года под городом Анапа Краснодарского края.
Неизвестно что заставило, наконец, Лену поверить - наличие справки или спокойные, уверенные и с нотками скорби слова старика. Но девочка поверила. Она не знала имен своих родителей, не знала о том мертвы ли они или до сих пор живы, но все же приняла на веру все рассказанное. Ее не смутил тот факт, что родители в тот день летели куда-то без нее, что со слов директрисы детского дома, она подкидыш и при ней не было обнаружено никаких документов. А, следовательно, имя и фамилию девочке, возможно, дали уже в роддоме. Это сейчас неважно. Ведь неизвестность для нее всегда была куда хуже, чем вот такие, совсем не подтвержденные сведения о родителях. На душе ребенка стало легче, когда она вдруг ясно осознала, что на самом деле ее мама и папа по стечению трагических обстоятельств погибли, а не бросили свое чадо, четко тем самым расписавшись в своей нелюбви к собственному ребенку. Это было хорошо. Как и то, что старик, назвавшись родным дедушкой, обещал отныне помогать девочке и постараться оформить на нее опекунство.
Живя в детском доме, где каждый день все и все напоминает тебе о том, что ты одинокий, никому не нужный огузок, балласт и лишний рот, который государство хоть и воспитывает, и растит, но вовсе не дает никаких гарантий на дальнейшую счастливую жизнь. Не имея нормального образования, опыта бытовой жизни и элементарной поддержки хоть от кого-то, детдомовец, оказавшийся за воротами родного заведения, словно попадает на другую планету, где вокруг полно хищников и совершенно не понятно, как здесь можно выжить. Лена прекрасно об этом знала, имея перед глазами множество грустных, а порой и трагичных историй более старших ребят, которые уже покинули нерадушные, но все же безопасные стены детдома. И чувствовала благодарность, услышав от Вячеслава Павловича заверения в том, что отныне он внучку одну не оставит. Однако старик тут же предупредил, чтобы Лена пока никому и ничего о нем не рассказывала. Ни учителям с воспитателями, ни друзьям-товарищам. С его слов это может помешать ему в оформлении опеки. Все-таки возраст и подорванное на фронте здоровье. Чиновники и прочие заинтересованные граждане могут попробовать воспрепятствовать.
Лена заверила старика, что никому ничего не скажет, после чего поблагодарила за конфеты и убежала, смешно размахивая старым, замызганным портфелем. Девочка спешила. Она боялась опоздать на обед.
Следующая встреча пенсионера и девочки подростка состоялась почти через две недели. В тот день Ярушев со скорбным видом сообщил, что затея с опекунством сорвалась. Как он и боялся, соответствующие органы безжалостно указали ему на его преклонный возраст и ранения, совершенно не взяв в расчет все его заслуги и подвиги.
- Но я никому, ничего не говорила! - воскликнула Лена.
Ярушев успокоил ее, а после похвалил, сказав, что ее вины в отказе нет, просто так сложились обстоятельства. И он тут же предложил решить проблему другим, более радикальным способом. Он рассказал, что у него в деревне живет родная сестра, что она одинока и будет очень рада внучатой племяннице. У нее большой дом, сад с яблонями и грушами, есть куры и коза. Сестра почти на десять младше его и сможет легко оформить опекунство на себя. Она работает в сельсовете и потому ей не составит труда быстро оформить нужные документы. А для этого Леночке всего-то и нужно - тихо и незаметно уйти из детдома и уехать вместе с ним, с родным дедом на их историческую родину, в деревню. Где когда-то, кстати, родилась и выросла Леночкина мама. А пока беглянку хватятся, документы уже будут готовы и уже никто не сможет забрать девочку из семьи. Нет в советской стране таких законов, что позволяют забирать детей, тем более уже таких взрослых и самостоятельных, от родных и близких людей.
Старик был очень убедителен. Временами он и сам начинал верить в то что говорил. Этому немало способствовали возбужденный блеск глаз и приоткрытый в немом восторге рот сиротки. Конечно же она согласилась, и они принялись обсуждать план побега; когда, во сколько и куда девочке нужно будет подойти. Ярушев сказал, что будет ждать девочку у себя на работе, что рано утром туда приедет автобус с рабочими и водитель - сын его хорошего товарища, с которым они почти всю войну прошли, отвезет их в названную деревню. С работы Вячеслав Павлович к тому времени уволится и ничто уже не сможет им помешать уехать.
Она поддакивала и кивала. Говорила, что будет очень аккуратна и осмотрительна. Что уже и сама давно хотела сбежать из ненавистного детдома, сбежать куда угодно, лишь бы быть подальше от унылых серо-зеленых стен, в которые, казалось, навечно впитался прогорклый запах подгорелой каши, злых и глупых воспитанников и жестоких воспитателей. Она даже заплакала под конец разговора, размазывая слезы кулачками по не очень чистому лицу и призналась старику, что все вокруг нее злые и всегда желали ей всего только самого плохого. Что только один человек хоть как-то помогал ей и поддерживал. Это учительница по литературе - Софья Семеновна. Но случилась беда - она заболела и вот уже несколько дней лежит в больнице.
- Напишешь ей письмо, - тут же посоветовал добрый дедушка. - Как только обустроишься на новом месте - сразу же ей и напиши. Уверен, она будет за тебя очень рада.
Лена кивала, улыбаясь сквозь слезы и была безмерно рада, что с ней вот так, нежданно-негаданно произошло такое чудо - ее нашел ее родной дедушка. Человек, который скоро заберет ее из этого ненавистного мира и отвезет туда, где ей будут рады, где растут яблоки и груши, по утрам громко и задорно поют петухи, а на лужайке, привязанная длинной веревкой к деревянному колышку пасется белая, с большими кривыми рогами коза.
Ярушев Вячеслав Павлович, он же Тарасюк Степан Богданович привел в свою бытовку на стройке девочку подростка Лену Богатову. Та была в своей неизменной куртке, теплой, явно ручной вязки шапке с дурацким помпоном и в черных полусапожках.
- Взяла у Оксанки, - призналась девочка и потупилась, впервые, наверное, за всю свою недолгую жизнь испытывая стыд за то, что совершила кражу.
В руках у нее была небольшая котомка, узелок из однотонной фланелевой ткани. Там, со слов девочки разместились все ее вещи, все, что она смогла и захотела взять с собой.
- Вот и хорошо, - негромко произнес старик и тут же повторил: - Вот и хорошо.
Он поставил греться чайник, предложил девочке снять куртку и садиться за стол. Нехитрое угощение уже было разложено на газетном листе. Грубо нарезанный батон, кусочки вареной колбасы, недорогие конфеты и сахарный песок в пол-литровой стеклянной банке. И единственная кружка, парящая паром и ароматом крепкого чая.
Старик сел рядом. В его давно зачерствевшей, черной как осеняя ночь душе поселился целый сонм сомнений - что и как дальше делать, с чего собственно ему начать. И все это под напором рвущегося наружу желания действовать незамедлительно. Сердце сторожа билось учащенно, а во рту пересохло так, будто он всю ночь перед этим пил вонючий самогон. Тот самый, что они тогда, летом сорок третьего конфисковали у одной колченогой старухи в Прудищах.
Совершенно неожиданно Лена словно догадалась обо всем. Возможно старика выдала предательская дрожь в руках, или надтреснувший, внезапно севший голос. Может девочка почувствовала его не совсем адекватный взгляд на своем теле или обратила внимание на кусок веревки с крепкими узлами на концах, который Ярушев уже несколько раз доставал и снова прятал в карман. Именно такой удавкой бывший эсэсовец в свое время задушил двух полуживых от холода и голода подростков в маленькой белорусской деревне, название которой он так и не узнал никогда.
- Наверное я пойду, - пискнула Лена и попыталась подняться из-за стола.
"Дедушка" не зевал. Он схватил подростка за плечи, резко потянул на себя, роняя на пол.
"Только без крови! Только без крови! А то отмывать до утра задолбаюсь!" - билось в голове у старика суматошная мысль.
Он уронил девчонку на пол и она, при падении, со звонким стуком приложилась головой об пол. Удар был достаточно сильный и, на почти целую минуту, девчонка потеряла сознание. Этого времени хватило, чтобы Ярушев успел связать ей руки за спиной, а в рот сунуть тугой кляп.
Затем старик замер на месте, растерявшись. Он не знал, что ему делать дальше. Азарт и возбуждение, похоть и жажда крови - этого в организме было в избытке, и чуть ли не фонтанировало через край. Но вот действовать по старой, проверенной схеме, то есть банально снасильничать девчонку, у него сейчас вряд ли получится. Увы, возраст не тот, когда только при одном виде беспомощной жертвы у него тут же вставал. И даже было абсолютно неважно в тот момент кто это - ребенок, молодая девка или рябая, одноногая старуха. Ярушев, а если точнее - некто Тарасюк, кидался на все, терзая, мучая и, в конечном счете, убивая.
Старик зло заскрипел зубами. Перед его взором зыбким туманом встала мутная пелена животной страсти, требующая немедленного выхода. Он обрушился коршуном на начавшую приходить в себя девочку. Его руки хаотично зашарили по худому, лишенному каких-либо намеков на вторичные половые признаки девичьему телу. Возбуждение нахлынуло словно морской прилив, но и только-то! Функциональный результат, который он мог бы предъявить этой малолетней дуре, оставался прежним – никаким!
Это его окончательно взбесило, и он ударил девочку, тут же скривившись от пронзившей его боли в запястье руки; отскочил, нервно потянулся в карман за удавкой.
Лена задергалась на полу, извиваясь и суча ногами.
Старик хищно уставился на нее. Нелепое, убогое подобие человека! К тому-же, находящееся в переходном состоянии из амебы в каракатицу, которое точно уже никогда не завершится. Как когда-то говорил ефрейтор Скобус - "из ребенка никогда не вырастет нормальный человек, если этот ребенок - еврей!".
- Убью, сука! - брызжа слюной прохрипел старик и потянулся к жертве.
И в этот момент ему в глаза бросилась дырка на хлопчатобумажных светло-коричневых колготках. Та самая, что он заметил тогда, в парке, при первой их встрече. И просвечивающая сквозь эту немаленькую дырку кусочек бледной кожи с тоненькой и ветвистой венкой. Он вспомнил, как подумал в тот раз - ну что за дура такая растет, не может заштопать собственные колготки! Дырка, а точнее видневшийся сквозь нее кусочек тела почему-то завораживал и манил старика. Ему неожиданно и отчетливо сильно захотелось впиться в него зубами.
Лена как-то ловко и шустро извернулась и вдруг ударила ногой. Метко так саданула - прямо в пах. У старика тут же на миг перехватило дыхание и померк свет перед глазами. Он тоненько и негромко охнул и осел на пол.
Что-то мыча сквозь забитый в рот кляп, громко стукаясь обо все, что попадалось, девчонка еще раз вывернулась и смогла подняться. Сначала на колени, а потом и на ноги. Рванулась к двери, склонившись в несуразном поклоне, головой, а точнее даже собственным лбом скинула из петли крючок и вывалилась в холодную темноту улицы.
У входа в бытовку была ступенька в виде куска дюймовой доски. Лена споткнулась за нее и, потеряв правый сапог, полетела лицом вниз на землю. Но смогла быстро собраться, вскочить и бросится бежать.
- Стой, тварь! - прохрипел ей вслед "дедушка", выбираясь из бытовки.
Однако, в почти полной темноте, да еще по стройке, где полно всевозможных препятствий долго не побегаешь. Особенно, если так темно и местность тебе совсем не знакома. Лена, имея завязанные за спиной руки и кляп во рту, не смогла убежать далеко. Она несколько раз споткнулась, сильно ударившись коленкой обо что-то ужасно твердое и шершавое и, в какой-то момент налетела босой ногой на какую-то железку. Ногу пронзила жгучая боль, послышался громкий треск разрываемой ткани, и девочка раненой птицей рухнула на холодный песок. Превозмогая боль, не имея возможности закричать, девочка смогла перевернуться на спину. И тут же на нее, вынырнув из темноты, навалилось тело. Старческое, с противным гнилым запахом изо рта, жаждущее крови тело.
Старик ловко уселся сверху, прижал своим коленом к земле хрупкую шею девочки. Правой рукой он зажал ей рот, вдавливая кляп все глубже, а левой быстро шарил в паховой области, пытаясь стянуть с дергающей ногами девчонки колготки. Именно в этот момент бывший эсэсовец с радостью почувствовал, как наполненное похотью собственное тело, наконец-то, отозвалось, проснулось там, где это было нужно. Он сильнее прижал коленом шею девочки, услышал характерный хруст и тело жертвы обмякло, давая возможность левой руке выполнить задуманное.
Внезапно земля разверзлась под ними и два тела, одно молодое, но уже мертвое, а второе старое, с перекошенным то ли от дикой страсти, то ли от ужаса лицом, безмолвным камнем ухнули в образовавшуюся тьму. Какое-то время туда же, в эту яму с тихим шорохом ссыпался песок, образуя вокруг достаточно большую воронку, а потом все замерло, затихло.
Никто не видел, как огромная темная птица, почти сливающаяся с вечерним мраком, с шумом поднялась с насиженного места на стреле башенного крана и сделала большой круг над стройплощадкой. Влетев в центр этого круга, она резко поднялась выше, а затем камнем рухнула вниз, распавшись во время падения на тысячи клубящихся чернотой точек. Землю, строительные материалы и готовые бетонные конструкции оросил мелкий, ледяной дождь.