Люди продолжали спокойно стоять, не подавая намеков на грядущую бурю. Автобус скрипнул тормозами, встал, распахнул двери, и тут толпа мгновенно, но при этом организованно, начала заполнять салон, расползаясь по нему в разных направлениях. Зайдя в салон, Плутов мгновенно плюхнулся на свободное место и расслабил окоченевшие ягодицы. Через секунду подошел какой-то мужичок и уставился на него непонимающим взглядом.

Плутов тоже смотрел удивленно. В салоне было полно свободных кресел, но мужчина как будто мечтал занять именно это место у прохода. Игра в гляделки продолжалась некоторое время.

— Это его место, — шепнула Плутову соседка у окна.

— Что значит «его»? — удивился Плутов. — Тут что, по билетам, как в самолете? Что-то не вижу бизнес-класса и стюардесс тоже не наблюдаю.

Люди продолжали заполнять салон: некоторые громко приветствовали всех присутствующих, кто-то ограничивался сдержанным кивком, остальные молча занимали пустые места.

— Оно насиженное, — всё так же шепотом объяснила женщина. Услышав это, мужчина в проходе согласно крякнул.

— Мы не в курятнике. Мне плевать. Место было свободным, и я его занял. И почему мы не едем? — процедил сквозь зубы Плутов.

Женщина вытянула голову и, оглядев салон, сказала:

— Ждем Федю, опаздывает как всегда.

— Какого еще Федю? — Плутов не мог взять в толк, что вообще происходит.

Тут в автобус влетел красный запыхавшийся школьник лет двенадцати и мгновенно прилип к стеклу напротив входа. На его огромном, не по росту рюкзаке Плутов заметил криво вышитую надпись «Федя». Двери захлопнулись, и автобус тронулся.

Мужчина еще немного постоял возле Плутова и, не дождавшись каких-то, ведомых только ему результатов, отошел в сторону. Больше ничего странного в автобусе не происходило. Одни люди поднимались со своих мест и выходили, другие входили и тут же занимали опустевшие кресла. Автобус как автобус — ничего особенного. Плутов просидел всю поездку, глядя в телефон, и чуть было не проехал свою остановку.

На следующий день Плутов снова ждал тринадцатый автобус в окружении толпы. Люди уже на остановке обсуждали какие-то скучные вопросы, словно были старыми знакомыми. Транспорт подъехал вовремя. Плутов зашел в салон один из первых и, оглядевшись, с удивлением заметил ту же самую женщину у окна. Он подсел к ней, и буквально через секунду рядом возник вчерашний дядька. На лице его читался всё тот же немой укор.

— Он что, такой принципиальный? — обратился шепотом Плутов к женщине, пока странный тип сверлил его взглядом.

— Просто вы нарушили порядок.

— Какой, к черту, порядок? Это общественный транспорт…

— Ну да. Понимаете, тут существует негласный кодекс утреннего автобуса: каждый занимает свое место, едет до определенной остановки, потом его место занимает следующий. Контингент тут не меняется годами. Мы друг друга знаем в лицо, а некоторых даже по именам.

— Это какой-то бред, — отмахнулся Плутов и, взглянув на часы, проворчал: — Какого лешего мы стоим?

Тут в салон влетел школьник с огромным рюкзаком и прилип к стеклу лбом. Двери захлопнулись.

На следующий день Плутову начало казаться, что в его привычной матрице произошел сбой. Он теперь тоже узнавал лица. Знакомый шепот, как обычно, обсуждал погоду. У окна рядом с ним сидела все та же женщина. Школьник Федя оставлял свое дыхание на стекле. И только дядька, чье место Плутов занимал последние дни, сегодня не подошел, а глазел издалека — этому льву пришлось найти новую тень для отдыха, дабы не покидать границы родного прайда.

Вскоре стало понятно, что имела в виду его соседка. Заходя в автобус, люди здоровались с пассажирами либо просто кивали. Они заранее знали, какие места освободятся, и покорно ждали своего часа. Никто никого не трогал, не отдавливал ноги, не ругался. Люди двигались слаженно и молча. Лишь через пять остановок, когда салон забился полностью, начался традиционный беспорядок и малоразборчивый гомон.

Плутов снова утонул взглядом в телефоне, пока кто-то не тронул его за плечо. Он уже хотел было возмутиться, но тут услышал:

— Вам разве не сейчас выходить?

Сверху на него смотрела какая-то девушка. Плутов глянул в окно и, увидев свою остановку, сорвался с места, не поблагодарив.

Всё это начало напоминать какую-то временную петлю, которая Плутову не нравилась. Люди с ним зачем-то здоровались, улыбались, пытались заговорить о погоде, отвлекая его от собственных мыслей. Он надменно отводил взгляд, намекая, что вступать в этот «закрытый» автобусный клуб не намерен. И вообще, скоро привезут детали для его машины, и он навсегда сбежит из этой нищебродской матрицы.

Вот только детали оказались какими-то весьма редкими, и сроки в сервисе постоянно сдвигали. Это очень нервировало Плутова, и он начал вымещать злость на тех, с кем каждое утро был вынужден вместе проводить пару десятков минут. Он ежедневно менял свое место, желая то смотреть в окно, то быть поближе к дверям, то подальше от водителя. Нарушался привычный порядок, и матрица реагировала: исчезла слаженность, появились толкотня и раздраженные взгляды, оттаптывались ноги. А мужчина, чье место Плутов занимал первые дни, и вовсе стал забиваться в самый неудобный угол и засыпал стоя. Люди теперь ждали автобус, уже заряженные негативом, и, как только двери открывались, начиналась давка и возня. Дело дошло до того, что взбесившийся водитель чуть было не зажал дверьми стремительного влетающего в салон Федю.

***

Как-то раз Плутов проспал будильник и, не тратя времени на завтрак, помчался прямиком на остановку. Все прошлые дни стояла тёплая погода, и улицы города превратились в миниатюрные венецианские каналы, которые сковало льдом за одну ночь. Ноги у прохожих разъезжались на ходу, как у коров-фигуристок. Что уж говорить о тех, кто передвигался по улице бегом. До остановки оставалось меньше пятидесяти метров, когда в эфире Плутова резко возникло темное утреннее небо, а затем и вовсе отключилось электричество. Он, конечно, вышел из матрицы, но вот в Зионе, к сожалению, не очнулся.

Пассажиры уже сидели на своих местах, и даже Федя успел прильнуть к стеклу, но двери продолжали оставаться открытыми.

— Мне ехать надо, у меня график, — отмахивался от одной из пассажирок водитель, но женщина упрашивала его подождать.

— Слушайте, ну явно что-то не то. Он ведь никогда не опаздывает и всегда заходит в автобус одним из первых, — не унималась она.

— Точно! Чтобы задницу свою посадить, — послышался еще один голос из салона.

— Да заболел человек! Или в отпуске. Или работу сменил. Какое вам вообще дело?!

— Не менял он работу и в отпуск не уходил. Я вчера слышала, как он по телефону договаривался сегодня в восемь утра с кем-то в его офисе продаж встретиться. Я вам точно говорю: что-то случилось.

— Да мы все слышали. Он же на весь салон эти свои три куба ясеня продавал!

— Точно. И не болеет он. Морда такая здоровая, аж бесит. Я вам как косметолог говорю, — подала голос женщина из первых рядов, и большинство согласно закивало.

— Ну, значит, на такси поехал или на машине. Да мало ли причин! — не отступал водитель. Но и двери не закрывал, из-за чего ноги пассажиров лизал ледяной сквозняк. — На работу разве никто не опаздывает? Откуда эта гражданская сознательность? Вам что, больше всех надо?

— Точно! Поехали, а то опоздаем! Вот именно. Да и задолбал он постоянно места менять! — звучали голоса наперебой.

— Негласный кодекс, — произнесла вдруг женщина, что приставала к водителю, и в салоне повисла тишина. — Негласный кодекс, — повторила она с каким-то пугающим придыханием, и все вокруг повторили нараспев:

— Негла-а-а-сный кодекс.

— Негласный кодекс, — смиренно произнес водитель и осенил себя билетным валиком. Он уже начал было отъезжать от остановки, чтобы встать через пару метров на прикол, как кто-то закричал:

— Да вон он, вон он, бежит!

В этот самый момент Плутов был как раз на финишной прямой, но тут ноги его взметнулись вверх, и он, сделав лишь половину сальто, вышел из «общего чата», успев заметить, что автобус уезжает.

Очнулся Плутов по пути в больницу в машине скорой помощи.

— Это такси? — промямлил он, разлепив глаза. — Я вообще-то на автобусе езжу…

— Ага. Вариант «комфорт», — засмеялся врач, параллельно проверяя фонариком реакцию зрачков на свет. — На хорошем автобусе катаетесь. Аж пять человек дожидалось нас.

— Вы о чем? — Плутов только и мог что моргать с глупым видом.

— Люди в автобусе увидели, как вы шлепнулись, и вызвали скорую.

— Люди? В автобусе? Я же видел, как он отъезжал…

Врач лишь пожал плечами:

— Они там между собой какой-то кодекс обсуждали. Сектанты?

— Да нет… Мы просто все в одно время на работу ездим, — замотал головой Плутов.

***

На службе ему дали отдохнуть до конца недели, а в понедельник Плутов снова стоял на остановке в кругу знакомых лиц и обсуждал погоду.

Через пару недель наконец позвонили из сервиса и сказали, что машину можно забирать.

— Ты ключи от машины забыл на столе, — позвонила утром жена Плутову, когда тот уже садился в автобус.

— Я решил пока на автобусе поездить. Экономичнее, да и спокойнее. На дорогах скользко.

— Да? Ну как знаешь, — хмыкнула она.

Плутов расположился на своем насиженном месте у окна, когда к нему подсел какой-то незнакомый тип, а рядом с ним через мгновение встала женщина — словно чего-то ждала.

— Вон же свободные места есть, — показал ей мужчина на пустующие кресла, но женщина и не думала отходить.

— Тут насиженное просто, — шепнул ему Плутов.

— Курятник, что ли? — удивленно хмыкнул тот.

— Негласный кодекс.

— Чё еще за фигня? И чё мы не едем?

— Федьку ждем, — сказал Плутов. — Опаздывает… Как всегда.

Александр Райн

Друзья, подписывайтесь на мой телеграм. Зачем? Да просто я не могу делиться тут информацией о продаже моих книг и билетов на литературные концерты, а другого способа рассказать вам о них, я не знаю https://t.me/RaynAlexandr

Поплёс к камбузу. Дверь была распахнута. На плите - остывший котёл с баландой. На столе - разбросанные карты, недопитая кружка чая. Будто все только что вышли. Но куда? На палубе - кромешная тьма.

Лестница наверх. Каждая ступенька скрипела, как кость. Я высунул голову на палубу. Холод ударил по лицу - не морозный, а мёртвый, безжизненный. И тьма... она была не просто отсутствием света. Она была материальной. Её можно было пощупать. Она давила на глаза, заставляя их слезиться.

И тут я услышал. Не скрежет. Дыхание. Где-то совсем рядом. Медленное, влажное, свистящее. Оно шло со всех сторон сразу. Из темноты над головой, из-за вентиляционных труб, из-под ног. Будто сам корабль дышал. И в этом дыхании было что-то чужое, древнее, неправильное.

Я отпрянул, прижался спиной к холодной стали рубки. Фонарь выхватил из мрака след. На обледеневшем настиле. Отпечаток. Не сапога. Не животного. Что-то длинное, перепончатое, с острыми, впившимися в металл следами когтей. И от него тянулся липкий, блестящий след, пахнущий озоном и тухлой икрой.

Жопа. Полная, окончательная. Меня затошнило от страха. Я рванул обратно, вниз, в «безопасность» железного ящика. Запер дверь каюты на все щеколды, чего раньше никогда не делал. Сидел на койке, трясясь, вцепившись в фонарь, как в спасательный круг. Снаружи это дыхание не умолкало. Иногда к нему присоединялся тихий, высокий скрип - будто по обшивке возили чем-то огромным и тяжёлым. Шлёп. Пауза. Шлёп. Ещё пауза. Ближе.

Я не знаю, сколько это длилось. Часы показывали 14:30. Они застыли. Время перестало течь. Я молился, чтобы это был кошмар. Чтобы я проснусь от пинка Паханыча: «Подъём, соня, на промысел!».

Внезапно скрежет и шлёпки стихли. Дыхание тоже. Наступила гробовая тишина. Давящая. Я не выдержал. Мне захотелось кричать. Я рванулся к двери, отщёлкнул замки. Мне нужно было увидеть небо. Убедиться, что я жив.

Я выскочил на палубу. Тьма всё так же висела непроглядным саваном. Но теперь в ней, в двадцати метрах от борта, светилось что-то. Тусклое, фосфоресцирующее. Синеватое. Как гнилушка. Это было похоже на огромную, полупрозрачную медузу, но с щупальцами, которые тянулись к «Мурманску», сливаясь с тенями. От неё исходил тот самый сладковато-трупный запах, что я почуял в коридоре.

Я замер, парализованный. И тут оно заметило меня. «Тело» медузы колыхнулось, и одно из щупалец, толстое, как бревно, покрытое поблёскивающими слизью сосочками, медленно поползло по палубе в мою сторону. Оно двигалось бесшумно, оставляя за собой тот самый липкий след.

Я побежал. Бежал слепо, отчаянно, спотыкаясь о ящики и тросы. За спиной я слышал тихое, влажное шуршание - щупальце двигалось быстрее. Я рванул к трапу, ведущему вниз, но споткнулся о что-то мягкое. Упал. Фонарь вылетел из рук и погас.

Я лежал в кромешной тьме, и тут луч аварийного прожектора, включившийся от тряски, рванул через палубу. Он осветил то, о что я споткнулся. Это был Паханыч. Вернее, то, что от него осталось. Его кожа была облезлой, синеватой, а глаза... глаза смотрели на меня пустотой, и изо рта тянулась та же слизь, что и от щупальца.

А потом луч ушёл дальше и упёрся прямо в него. В монстра. Это была не медуза. Это было нечто большее. Огромное, бесформенное, состоящее из тьмы, слизи и этих блестящих щупалец. И в центре - единственный глаз. Огромный, мутный, как у дохлой рыбы, и полный такого леденящего, внеземного безразличия, что разум мой затрещал по швам.

Щупальце обвило мою ногу. Холодное, скользкое. Оно тянуло. Я цеплялся руками за скобу люка, кричал, рвал горло. Но сила была нечеловеческой. Кости хрустнули. Я почувствовал, как меня тащат к тому глазу. Последнее, что я увидел перед тем, как тьма поглотила меня полностью - это моё собственное отражение в его мутной поверхности. Искажённое ужасом. Одинокое.

Берег. Кабак «Северянин». Спустя полгода.

Два рыбака, пропахшие ветром и водкой, сидели за столиком. Один, помоложе, жестикулировал.
- ...клянусь, видел! В прошлый рейс! «Мурманск»! Весь в ржавчине стоит, как вкопанный, в тумане! Огней нет, ничего! Как могила!
- Замолчи, - старший, с лицом в морщинах, как в трещинах старый фарватер, мрачно хлебнул из стакана. - Не болтай ерунды. «Мурманск» на дно ушёл три года назад. Со всей командой.
- Да я ж тебе говорю! Видел! И... и слышал будто... скрежет. Как будто кто-то по металлу скребётся.
Старик посмотил на него тяжёлым взглядом.
- Его многие видят. В тумане. Или когда шторм зачихает. Стоит. Молчит. И никто, слышишь, никто из тех, кто решался подойти да крикнуть «ау!», - обратно не возвращался. Говорят, он теперь не один там плавает. Экипаж себе новый набрал. Из любопытных.

Он умолк. За окном завывал ветер. И где-то там, в кромешной тьме бесконечной полярной ночи, что-то скреблось о ржавый борт, дожидаясь следующего гостя.

Ты киваешь, пряча замёрзшие пальцы в карманах пальто. Косишься на подругу:

— И где это тепло взять?

Она морщится, как когда на контрольной по математике попадалась слишком сложная задачка.

— Откуда мне знать? Я же совсем мертва! Ты мне скажи, ты ведь должна его чувствовать.

Правила интерактива:
1. Посты выходят раз в два дня.

2. Некоторые варианты в голосованиях могут оказаться смертельными.

3. Голоса во всех соцсетях суммируются.

4. У нас есть две жизни. берегите их: 🔥🔥

Мои книги и соцсети — если вам интересно!

—Спасибо. Вы говорите, как эксплуататор. Я думала, что вы поддержите. Лена посмотрела с тоской. Обречённо принимая, что чудесного обогащения не случилось. Не жили богато, не стоит начинать...

— А кто тебе предложил деньги?— спросил Петрович.

— Я своих не закладываю,— ответила Лена.

—Если он свой, то ему тоже не нужны деньги. Давай позовём его выпить, — сказал Петрович и набрал номер Виктории Павловны.

— Это Пашка из отдела маркетинга,— сказала Лена,— только это секрет.

— Уже не секрет,— сказал Петрович,— сдам его безопасникам.

—Вы меня подставляете. Зачем?

—Он вор, а значит он нафиг не нужен,— сказал Петрович.

—Значит я тоже нафиг не нужна, раз собиралась стать вором.

— Не стала же. Ты обыкновенная маленькая дура недоросшая. Иди работай. В обед поспи.

—А может быть Пашка тоже дурак недоросший? Может быть не нужно его безопасникам? —Сказала Лена.

—До свидания,— сказал Петрович и позвонил Виктории Павловне. Лена ушла, телефон ответил:

— Алло.

— Виктория Павловна, добрый день. Вы знаете, что от вашего смеха становится светлее? Предлагаю ресторан со свечами и вашей улыбкой,—сказал Петрович, тоном влюбленного кота.

—Добрый день. Я рада, что вы решили позвонить. Знаете, мне все говорили: не делай глупости, «Нафиг тебе вечернее платье в поход?». А я сделала глупость и счастлива.

Андрей сидел на торце, как хозяин праздника. Напротив — Влад и Ольга, дальше — остальные.

— Доброе утро, — сказала я.

— Доброе, — кивнула Ольга.

— Рад тебя видеть, — добавил Андрей, улыбнувшись так, что в улыбке было и тепло, и чуть-чуть озорства.

Да, всё же нравится он мне, — мелькнула мысль, пока я делала вид, что внимательно изучаю меню.

— Значит, драники? — уточнила я, отрывая взгляд от страницы.

— Конечно. Тут настоящие белорусские, со сливочным грибным соусом. Ты обязана их попробовать, — сказал Андрей.

— Здесь вообще вкусно, как дома, — подхватила Ольга, делая глоток кофе.

— Будто ты дома готовишь, — усмехнулся Влад, не поднимая глаз от телефона.

Ольга замерла на секунду, поставила чашку на стол чуть громче, чем стоило, и резко повернулась к нему:

— Слушай, если бы мой мужчина завтракал дома, а не у каких-то «левых баб», я бы, может, и готовила.

Её фраза прозвучала, как пощёчина, и разговор за столом мгновенно стих, оставив после себя густую, натянутую тишину.

— Оль… — начал Влад, но она уже отодвигала стул.

— Пойду покурю, — сказала она, даже не посмотрев в его сторону, и направилась к выходу

— Что это с ней? — вполголоса спросил Андрей, поднимая бровь.

— Да так…повздорили с утра немного  — Влад пожал плечами, но угол его рта дёрнулся, выдавая раздражение.

Я наклонилась к нему:

— Думаешь, мне стоит с ней поговорить?

— Как хочешь, — ответил он с таким видом, будто ему всё равно, и тут же уткнулся обратно в телефон.

— Андрей, — повернулась я к нему, — закажешь мне бокал шампанского? И чёрный кофе, если не сложно.

— Конечно, без проблем

— Спасибо, — я улыбнулась в ответ, но уже на ходу, вытаскивая из сумки сигареты и зажигалку. — Пойду, подышу свежим воздухом.

Я вышла, и тихий звон колокольчика над дверью отсёк за спиной уютное кафе, музыку 80-х и запах кофе — на улице, оперевшись плечом на колонну ко мне спиной стояла Ольга и её утренний шторм.

— Привет, — сказала я, подходя ближе.

Ольга чуть закатила глаза, явно недовольная тем, что её одиночество нарушили, но всё же ответила:

— Привет, — и снова затянулась.

— Слушай, не бери в голову, — я постаралась придать голосу лёгкость. — Ну правда, он просто тупо пошутил.

— Ты не понимаешь, — отрезала она, стряхивая пепел с сигареты. — Он муда

— Ну… — я чуть пожала плечами, — может, просто сказал без задней мысли?

— Без задней мысли? — она криво усмехнулась, но в глазах — ни намёка на улыбку. — Слушай, три месяца назад, когда мы ещё в Киеве жили, я улетела с родителями в Тайланд на две недели. Отдых, море, шопинг… ну, думаю, он там дома, кота кормит, сериалы свои смотрит. Возвращаюсь. Вечером он в душе, я… ну, как дура, полезла в его телефон. И что я вижу? СМС от какой-то его «подруги»: "Спасибо за завтрак".

Она сделала ещё одну затяжку, посмотрела куда-то в сторону дороги:

— Я его спрашиваю — это что за хрень? А он спокойно так говорит: «Ну, я один раз у неё ночевал, пока тебя не было». Один раз! У «подруги».

Я только выдохнула:

— Жесть…

— Жесть — это мягко сказано, — перебила она. — У нас тогда скандал был такой, что соседи, наверное, думали — кого-то убивают. Истерики, мат, я его выставила к чёртовой матери из квартиры. А потом… — она замолчала на пару секунд, стиснула губы, — ну, мы же вместе работаем. Постоянно видимся. Слово за слово… в итоге помирились.

— И что, всё нормально стало? — спросила я осторожно.

Она посмотрела на меня и усмехнулась безрадостно:

— Помириться-то помирились, а простить я так и не смогла. Представляешь, я в таком, извините за выражение, ауте тогда была, потом через его соц сети нашла эту курицу и через ее профиль выяснила, что у нее парень есть. Написала ему, спросила, где он был в ту ночь. Сказал, что тоже, как и я был не в городе. Рассказала, чем его суженая занимается в его отсутствие

— А он чего? — спросила я.

— А он, в отличие от меня, молодец. Как только узнал, сразу же её бросил. Ну и правильно сделал, поделом ей.

Я не удержала легкой улыбки.

— Ну, хоть кто-то в этой истории поступил правильно.

Ольга затянулась сигаретой, выпустила дым в сторону улицы и продолжила:

— И сегодня утром тоже — сидит, в телефон уткнулся. Вижу, с кем-то переписывается. Спрашиваю: «С кем пишешься?» А он мне: «Не твоё дело». Ну а как у меня может быть доверие после всей этой истории? По итогу — скандал. Кое-как помирились, чтобы с вами сюда пойти, но и тут… сама видишь, не получается.

— Понимаю тебя, — кивнула я. — Ладно, решится как-нибудь. Время все расставит на свои места. Пойдём, а то там без нас сейчас начнут обсуждать, кто как спит и у кого что на завтрак.

Она коротко усмехнулась, затушила сигарету и, выдохнув, пошла рядом со мной.

Внутри всё было по-прежнему — мягкий полумрак, музыка 80-х и терпкий запах свежесваренного кофе, будто ничего не изменилось. Мы вернулись к столу, и компания без паузы продолжила разговоры: кто-то смеялся, кто-то оживлённо обсуждал меню, кто-то наклонялся к соседу, делясь чем-то личным. Андрей рассказывал что-то вполголоса сидевшему рядом Владу, и в его интонации слышалось что-то между шуткой и заговором.

Я опустилась на своё место, взяла в руки бокал шампанского, наблюдая, как пузырьки неспешно поднимаются вверх. Сделала глоток — прохладный напиток мягко разлился теплом внутри, возвращая меня в ритм этой неспешной, почти ленивой беседы. Слушала обрывки фраз, звон посуды из кухни, глухой смех за соседними столиками… и всё же в голове то и дело всплывало лицо Оли, её сжатые губы, нервные движения, когда она рассказывала про Влада.

Я не хотела о ней думать. И уж тем более — о том, что у них там происходит. Но в этом всём было что-то странное: не любить человека и при этом продолжать быть с ним. Как-то странно. Хотя… кто я такая, чтобы судить? Ещё вчера я была в похожей ситуации. Да, у нас всё выглядело иначе, но по сути — то же самое. И, возможно, в её мести, какой бы колкой и ядовитой она ни была, есть своя правда. Наверное, ей действительно было очень больно.

Я сделала ещё один глоток, позволив шампанскому чуть щекотать язык, и вернулась к разговору за столом, решив, что эта история пусть останется за пределами «Розмарина». Здесь было достаточно своего — улыбок, знакомых интонаций и ощущения, что впереди день, в котором точно произойдёт что-то интересное.

____

После завтрака, который плавно перетёк в обед — на часах уже перевалило за два, — мы решили продолжить начавшееся веселье на пляже Могрен, недалеко от Старого города. Несмотря на то, что весна была в разгаре, город еще не успел наполниться туристами, и пляж оставался почти пустым. Галька прогрелась, солнце светило мягко, а между скал даже в полдень чувствовалась прохлада. Там было меньше суеты, можно было спокойно поговорить, глядя на Адриатику, и поэтому выбор оказался единогласным.

Мы дружно вышли из «Розмарина» и, направляясь к пляжу, почти сразу растянулись в длинную линию: впереди пошли Влад, Максим и Денис; за ними — я с Андреем; сзади шла Марина, держала за руку Лёшу и оживлённо перешёптывалась с Ольгой. Где-то позади терялись Сергей, Ксюша и Алёна — то останавливались, то снова догоняли, но всё равно исчезали из моего поля зрения.

— Давайте в магазинчик заглянем, — Макс, шедший первым, остановился возле лавки у дороги. — Пива возьмём. Кому что?

— Нам воды, пожалуйста, — отозвалась Марина, догоняя. — И…

— И чупа-чупс! — дёрнул её за руку Лёша.

— И чупа-чупс, — улыбнулась она, вздохнув

— Сходим с ними? Возьмём что-нибудь, — повернулась я к Андрею

— Да, давай, — легко согласился он.

Внутри лавки веяло прохладой от холодильников, где на полках стояли бутылки с водой, лимонадом и вином. На стеллажах рядом лежали плитки шоколада и пачки печенья. Мы с Андреем без колебаний взяли две бутылки сухого белого — еще на подходе к полке мы переглянулись, и без слов было понятно: вечер точно не про ЗОЖ. Здесь вино было смешно дешевым, легким и сухим, с яркой свежестью и чуть солоноватым послевкусием. Неудивительно. Все страны вокруг Адриатического моря умели делать отличное вино. Андрей расплатился, привычно пробормотав на сербском:

— Еш едан Винстон дуги. Плави.... Ништа друго.

— Здорова, Андрюха, — голос сзади щелкнул, как зажигалка

Мы обернулись. Перед нами стоял мужчина лет сорока пяти, плотный, даже чуть упитанный, ростом чуть выше меня, но заметно ниже Андрея, который со своими почти метром девяносто возвышался над всеми. На нём была белая рубашка и темно‑серые брюки — видно, что он надел всё самое лучшее, что у него имелось. Туфли когда‑то смотрелись солидно, но теперь выцветшая кожа и сбившиеся складки выдавали годы службы.

И всё же в образе было что‑то классическое: он явно старался выглядеть презентабельно. Волосы зачесаны назад, взгляд внимательный, цепкий, с усталостью, которую уже невозможно было спрятать.

Они пожали руки.

— Как дела? Куда направляетесь? — продолжил мужчина

— Да всё нормально, — ответил Андрей — Вон, выгуливаю интуристов. Сейчас на Могрен пойдём. Составишь компанию? Заодно переговорим.
— Кстати, это Агата. — представил меня Андрей своему товарищу
— Приятно познакомиться, — я протянула ладонь

— И мне. Филипп. — произнес мужчина в ответ

— Так ты пойдёшь с нами? Нет?

— Конечно, сейчас только сигарет возьму, — ответил Филипп и сразу же переключил внимание на кассиршу, чтобы побыстрее рассчитаться и двинуться вместе с нами.

Мы разбились на маленькие группы. Марина расстелила полотенце, Лёша копал гальку ладошками. Ольга молча смотрела на море, щурясь. Влад с Денисом спорили о работе — говорили о том, что у них вот‑вот должен был выйти новый релиз сайта. Максим сразу открыл пиво и позвал Сергея присоединиться, Ксюша с Алёной ушли ближе к воде и принялись фотографироваться на телефоны. Каждый проживал на этом пляже свой маленький счастливый момент. Мы сели на гальку: открыли вино, сделали каждый по глотку и закурили. Я устроилась чуть поодаль, а Филипп сразу уселся возле Андрея, так что они заговорили вполголоса. Я не вмешивалась, но слышала каждое слово.

— Ну что, — Андрей кивнул. — Твои ребята будут брать большую партию? Или опять тянут резину?

Филипп сделал затяжку и ответил слишком спокойно:

— Пока не знаю. Деньги у них есть, но репутация… так себе. Сделка мутная.

— Боишься или торгуешься? — усмехнулся Андрей

— Я люблю зарабатывать, а не умирать, — сказал Филипп и не улыбнулся. — Я им сказал: без предоплаты и нормальных гарантий — идите гулять.

Филипп тут же перевёл разговор, будто проглотил тему. Он мотнул головой в сторону компании айтишников и спросил:

— Долго они ещё на вилле у тебя будут? Украинцы эти?

Андрей неторопливо откинулся на локти, растянувшись на гальке с ленивой уверенностью, словно всё происходящее уже решалось в его пользу:

— Да. Сняли на год. Три этажа сразу. Я доволен. Платят вовремя, тихие. Ну, почти

— «Почти». Я слышал издалека, — заметил Филипп. — Только знаешь, что странно? Пока они у тебя живут, я свою комиссию не вижу. А раньше видел. Ты мне дыру в бюджете сделал. Красиво живёшь, Андрей.

Дальше я уже не вслушивалась в подробности: разговор плавно ушёл в обсуждение арендаторов. Но и по отрывкам было ясно — Филипп риелтор. Раньше он подбирал Андрею жильцов и получал процент с каждой сделки, вроде такого местного «Букинга». А теперь — ничего. Пустой карман вместо привычного дохода. Простая математика, но за этой арифметикой слышалась усталость и раздражение.

Андрей, будто не слыша, достал из кармана маленький пакетик, свернул косяк уверенными движениями, как будто выполнял ритуал.

— Отстегнёшь один? — буднично спросил Филипп, глядя на его руки. — И пойду. Дел по горло

— Ты вечный пассажир, — высокомерно усмехнулся Андрей

— Будто ты не знаешь, — отрезал Филипп. Его голос дрогнул. — Сейчас не сезон. Полгода работы - в минус. И… у меня дочь. Всё, что зарабатываю, — туда. Лечение. Германия. Счета — словно тянутся до звёзд.

Андрей скривил губы, будто собирался сказать что-то, но передумал. Он протянул Филиппу только что скрученный косяк и тут же принялся закручивать второй — для себя.

Мужчина спрятал добычу куда-то во внутренний карман и неторопливо поднялся на ноги. На прощание коротко взглянул на меня, потом снова на Андрея:

— Ну, надолго не прощаемся. Сегодня-завтра по тем ребятам будет яснее. Сообщу, как будет более конкретная информация.

Он ушёл, пружиня на гальке. Я проводила его взглядом — спина чуть сутулая, шаг быстрый, как у человека, который спешит догнать что-то важное, ускользающее впереди.

— Что с его дочерью? — спросила я, когда он стал маленькой фигуркой у скалы.

Андрей затянулся, выпустил дым в сторону моря:

— Да какой-то диабет. Моди, что ли, называется… Он говорил, что её сперва перепутали с первым типом, потом разобрались наконец-то. Но там какие-то хитровыдуманные помпы нужны, датчики, обучение. Я в эти подробности не лезу. Мне кажется, он параноит больше. Вон сколько людей с диабетом живут — и ничего, живы.

Он говорил отрывисто, с лёгким раздражением, будто чужая болезнь была чем-то вроде досадной помехи. Запах травы смешивался с морской солью, а ветер с моря приносил прохладу, обволакивающую кожу.

— Ты помогаешь им? — спросила я

— Я? — Андрей усмехнулся. — С какой стати? Я живу своей жизнью. У Фила — своя история, у меня — своя. Меня волнует только то, как я могу заработать. Хоть он и неплохой мужик, но каждый сам за себя.

Он поднялся, стряхнул гальку с ладоней и, будто обрывая тему, сказал:

— Ладно, хватит философии. Пошли к ребятам, вино ждёт.

Мы направились к Владу, Денису и Максу, каждый из которых уже расправился со второй или третьей банкой пива. Было очевидно: закат мы встретим здесь, на Могрене.

Сначала всё складывалось почти идеально: лёгкое вино, смех, разговоры, звонкие всплески воды. Но через пару часов веселья между мужчинами разгорелся спор. Сначала в шутку, потом жёстче. Украина, Россия, Россия, Украина… слова начали звучать громче, обрывая смех. Пляжная компания, ещё недавно беззаботная, постепенно превращалась в поле боя. Воздух натянулся, как струна, и казалось, что ещё чуть-чуть — и она лопнет. Я поймала себя на мысли: всё это может вылиться во что-то большее, чем просто пьяная ссора. Но никто и подумать не мог, насколько далеко зайдет этот конфликт.

*polako - срб. - «медленно, не спеша; потихоньку, постепенно; спокойно, без паники»

Первое, что я делаю, когда заступаю на смену, — включаю лампу с красным абажуром. Она единственная, которая не даёт тени. Потом ставлю на плитку воду для очередного дошика и сажусь читать. У меня есть ящик, где лежат книги и всё остальное, что находят уборщицы после детских походов. Вчера дочитал комикс про путешественника во времени, который всё забывал, включая сам себя. Показалось реалистично.

Всё это может показаться странным, но у меня нет потребности в общении. Иногда приходит охранник из соседнего музея, приносит кофе. Мы молча выпиваем, переглядываемся, как собаки на автобусной остановке, и он уходит. Иногда звонит кто-то по старому городскому телефону у входа. Я не поднимаю трубку. Да и работать он не должен.

Прошлой ночью я заметил кое-что странное: потолок над куполом в зале покрылся тонкой сеткой трещин. Как будто бы не трещины, а сеть, выцарапанная изнутри. В ней угадывался рисунок. Что-то вроде цветка или схемы. Я видел подобное в старом журнале «Наука и жизнь», который валялся в коробке с лампочками. Тогда это был чертёж нейронной сети мозга. Сейчас — просто след.

Кто-то может спросить, зачем я всё это терплю. Почему не сплю дома. Почему не уехал в тёплые края на те деньги, что получил после аварии. А я скажу: я не знаю. Есть вещи, которые держат тебя на месте, как гвоздь через тень. Не больно, не страшно. Просто не двигаешься.

Иногда по ночам приходит девушка. Она не говорит, не привлекает внимание. Просто садится на верхние ряды купола, под самый край тени. По вечерам моё зрение теряет остроту, так что её лицо для меня размыто, как у тех, кого сняли на старый полароид в движении. Я не зову её. И она не зовёт меня.

В прошлый раз она оставила синюю перчатку. Детскую. С вышитой птичкой.

С тех пор в коридоре пахнет ладаном. Хотя свечей я не жгу.

На следующее утро, когда я остался немного подремать после смены, снова приснился кран. Стальной, массивный, он медленно вращался в воздухе, как будто выбирал, куда упасть. Я стоял на бетонной плите и почему-то знал, что, если сделаю шаг вправо — он раздавит меня, а если влево — нет. Я сделал шаг влево. Он всё равно упал. Но по касательной. Как будто пожалел. И всё, что осталось — гул в ушах и я, невредимый в облаке пыли.

Я проснулся с липким горлом, будто проглотил ватный фильтр от старой сигареты. Крайние пальцы — или то, что от них осталось — ныли. Я редко думаю об этом, но бывают дни, когда обручальное кольцо вспоминается яснее, чем лицо бывшей жены. Интересно, куда оно делось. Металл не растворяется просто так. Хотя в той смене вообще многое исчезло.

На текущей работе я ни с кем это не обсуждал. Коллег у меня нет. Руководства — формально тоже. Дежурства приходят автоматически, по расписанию, как сны, которые никто не просит.

Той ночью девушка появилась снова. Она шла по проходу в зале, босиком, оставляя следы на полу, будто по нему прошёл человек, который вышел из душа. Я слышал шаги, но, когда поднял голову — никого не было. А потом её силуэт возник в проекции купола на ряд ниже от обычного места — как брак на плёнке, фантом среди звёзд. Она не смотрела на меня. Просто сидела, как и прежде.

Я не стал её тревожить. Не подходил. Просто поставил чайник и пошёл проверять коридоры. Иногда помогает сменить обстановку.

У двери к техническому помещению я заметил, что в щели кто-то засунул фотографию. Маленькая, цветная, с выгоревшими краями. На ней была детская площадка, качели и мальчик в синей куртке с мороженым. Лицо размыто, но что-то в нём было знакомое. Может, я. Может, кто-то другой. На обратной стороне фотографии был набор цифр, написанный то ли детской рукой, то ли в спешке. Я положил фото в ящик стола. На следующий день она исчезла. А может я её убрал и забыл.

В коридоре пахло ладаном сильнее обычного. Я даже вышел на улицу, проверить не забилась ли решётка вентиляции. На дворе — тишина. Луна как раз висела над верхушками сосен, чуть подсвечивая купол. Он казался живым, как жаба, глубоко втянувшая воздух.

Я вернулся и услышал, как звякнул городской телефон. Старый, с дисковым набором, тот самый, который не должен работать. Против воли я снял трубку.

— Ты ведь знаешь, что она не спит, — сказала женщина. Голос будто скребся по слуху, как наждачка по стеклу.

— Кто? — спросил я.

Ответа не последовало. Только тишина. Я ждал секунд двадцать, потом положил трубку. Посидел. Проверил, дёргается ли безымянный палец на правой руке. Его не было.

Я вспомнил, как жена просила меня выбросить этот телефон. Тогда он стоял дома, в коридоре. Красный, облупленный. Ей казалось, он "пугает гостей". Я смеялся. Тогда я много смеялся.

С тех пор, как я устроился сюда, смеюсь редко. Сны всё чаще накладываются на день. И я уже не уверен, был ли звонок на самом деле. Или это была часть иллюзии купола. Или девушка, оставившая перчатку.

Вернулся в зал. Она лежала на полу под куполом, в центре проекции. Вокруг — звёзды, пульсирующие, как капли воды в микроскопе. Я подошёл, медленно, не из любопытства — скорее из чувства приличия. Нельзя же просто так уйти, не удостоверившись что всё в порядке.

Она открыла глаза.

— Ты ведь не рассказывал мне о кольце, — сказала она и улыбнулась.

А я и правда — не рассказывал.

---

Я проснулся. Странный сон. Было уже за полдень. Солнце било в окно так, будто пыталось выгнать меня из постели. Я долго смотрел в потолок, пока не понял, что это не потолок, а видение сна, ещё не успевшее раствориться. Комната держала тепло, как будто много людей дышали в ней всю ночь. Но я точно был один.

Окно на кухне моей однушки выходило на парк. Старые ели и клёны, обвешанные синими лентами, шумели так, будто шептались обо мне. Внизу гуляли люди. Один из них вёл собаку с короткими ногами — у неё была смешная походка, она подёргивала задней лапой будто катилась на невидимом скейтборде.

Я налил себе кофе, облокотился на подоконник и слушал, как шуршит вода в трубах. Включили отопление. Когда почти каждую ночь дежуришь в планетарии, время становится вязким. Его можно размазывать, складывать в комки и прятать в карманы. Иногда кажется, что можно не приходить домой день или неделю, и никто не заметит.

Я вспомнил как на днях мне снилась школа. Я сидел в пустом классе, меловая доска трещала, как будто её царапали когтями, а на подоконнике лежала перчатка. Женская. Красная. Такая, какие носили в 80-х. Я смотрел на неё и знал, что она откуда-то из будущего. Или из прошлого. Или из парка. После того как тогда проснулся — под ногами была пыль, на пальце — фантомная боль.

---

В планетарии сегодня выходной и вечером я решил прогуляться по парку. Без особой цели — просто не хотелось сидеть под куполом до темноты. В такие дни планетарий казался мне выдохшимся. Как старик, который больше не в состоянии рассказывать сказки, но всё ещё помнит, что рассказывал.

На скамейке сидела она. Та же девушка. Или нет — почти та же. На этот раз её волосы казались короче, в руках — книга без надписей на обложке. Я сел на соседнюю скамейку, молча. Она не обратила внимания.

Я смотрел, как её пальцы переворачивают страницы. Мягко, не торопясь. Как будто они и были страницами, а книга — просто повод касаться чего-то. Листья падали ей на плечи, но она не стряхивала их. Будто не чувствовала.

— Приятная погода, — сказал я.

Она кивнула, не отрываясь от текста.

— Я раньше думал, что парк — это просто место. А теперь понимаю, что он живой.

— Почему?

— Потому что он слушает. И запоминает.

Она закрыла книгу и посмотрела на меня. Глаза были тёмные, как серая стена в тёмной комнате, на которой отражаются старые диафильмы.

— Тебя ведь тоже запомнили.

Я хотел что-то сказать, но язык прилип к небу. Она встала и пошла по аллее, оставляя за собой еле слышный хруст листьев.

---

Я вернулся в планетарий и не включал свет. Просто лёг на кушетку в диспетчерской и смотрел на выключенный монитор. В отражении я увидел её — она сидела на моём месте, положив ноги на стол. Улыбалась. Мне показалось, что у неё не хватает двух пальцев. Но, скорее всего, это просто игра теней и отражения.

В ту ночь снова пришла тревога. Не в груди, не в горле — в воздухе. Как будто кто-то шептал за стенкой, повторяя моё имя. Я встал, пошёл по коридору. Лампы мерцали. Вдоль стены — следы босых мокрых ног, как в прошлый раз. Но теперь они вели не в зал, а к аварийному выходу. Дверь была открыта. За ней — ночь. И парк.

Я вышел.

Свет фонаря отбрасывал длинные тени. Где-то в глубине деревьев был шелест, словно бумажный. Я пошёл на звук.

В центре поляны стояли старые качели. Один из тросов был оборван, сиденье покачивалось медленно, как маятник. Рядом — старая лавка и... я.

Я сидел там, в рабочей куртке, с кружкой чая. Пальцы — все на месте. Он... (я в рабочей куртке) посмотрел на меня и усмехнулся.

— Ты всё ещё не понял, да?

— Что?

— Почему кран не убил тебя.

— Случайность.

Он покачал головой.

— Не бывает случайностей. Бывают попытки. Уйти — тоже попытка. Не дожить — тоже.

Я моргнул, и он исчез. Только кружка осталась на лавке. Я подошёл и увидел: на ней гравировка — две буквы, инициалы "А.Н."

Где я мог их видеть?

---

Долго не мог вспомнить — именно так подписывала меня жена в телефоне.

По мере прогулки я начал замечать, что забываю простые вещи — ПИН-код, имя начальника, дату рождения. Мне казалось, что я становлюсь легче, будто из меня что-то вытекает. Появлялась ностальгия по вещам, которых не было. В голове вспыхивали образы: стройка, ночь, туман из пыли, лязг крана, кровь на бетоне. Кто-то кричал. Но не я. Кто-то другой.

Я вернулся в планетарий, но не пошёл в сторожку. Просто сел в зале, в первом ряду, и смотрел на пустой купол. В темноте он казался бесконечным, как чёрная дыра, которая засасывает не только свет, но и время. Я чувствовал, как что-то внутри меня растворяется, как сахар в горячем чае.

Внезапно включился проектор. Сам по себе, без нажатия. На куполе появились звёзды — не те, что обычно показывают посетителям, а какие-то другие. Неправильные. Как будто кто-то перерисовал карту неба от руки, по памяти. Там, где должен быть Орион, была пустота. А на месте Кассиопеи — символ, похожий на замочную скважину.

Я не стал выключать. Просто сидел и смотрел. Звёзды медленно вращались, как в калейдоскопе накладываясь верхние ряды. А потом среди них появилась она — девушка. Её силуэт был нарисован светом, как на старом диафильме. Она сидела под самым краем купола, и смотрела вниз.

— Ты не спишь, — сказала она. Голос звучал откуда-то из воздуха, как эхо в пустой комнате.

— Не могу, — ответил я.

— Почему?

— Потому что боюсь увидеть сон.

Она спустилась по рядам, медленно, как будто ступала по невидимым ступенькам. Её ноги не касались пола. Она остановилась в нескольких метрах от меня.

— А что ты видишь, когда не спишь?

— Тебя? – попытался пошутить

Она улыбнулась. Это была не та улыбка, которая согревает.

— Я не настоящая, — сказала она.

— Я догадывался.

— Тогда почему ты меня видишь?

— Потому что ты — часть меня? Та часть, которая осталась там, под краном?

Она села рядом, на соседнее кресло. Её присутствие было ощутимым, как холод от открытого окна зимой.

— Ты помнишь, что было после? — спросила она.

— Нет. Только боль. И кровь.

— А я помню. Ты лежал на бетоне и смотрел на звёзды. Даже тогда, когда кровь стекала по каске, ты смотрел вверх. И не просил о спасении. Ты просто ждал.

— Кого?

— Меня.

Я повернулся к ней. В полумраке её лицо было размытым, как на старом фото, но глаза — ясными и грустными.

— Ты — моя смерть?

— Нет. Я — твоя жизнь. Та, которая могла бы быть, если бы ты не выбрал остаться.

— Остаться где?

— На месте. Здесь. В этом мире. Без пальцев. С этой памятью.

Она подняла руку и коснулась моего лица. Её пальцы были холодными, как лёд, но прикосновение было нежным.

— Ты мог увернуться. Ты мог уйти. Но выбрал остаться на месте. И я осталась с тобой. Как тень. Как память о том, что могло бы быть.

— А теперь?

— Теперь я хочу быть кем-то другим. Не тенью. Не памятью. Кем-то настоящим.

Она встала и пошла к выходу. У двери остановилась.

— Спасибо, — сказала она.

— За что?

— За то, что не забыл меня.

И исчезла. Как дым от сигареты.

Я остался сидеть в зале, глядя на купол. Звёзды медленно исчезали, одна за другой. А потом включился свет, и я понял, что просидел здесь всю ночь.

Утром я пошёл в парк. Солнце светило ярко, но воздух был холодным. На скамейке сидела девушка — настоящая, живая. Молодая, с книгой. Она подняла глаза и улыбнулась. И в этой улыбке было что-то знакомое.

Я понял, что она нашла кого-то другого. Кого-то, кто сможет дать ей то, что я не смог дать себе.

А я остался.

И это было правильно. Потому что каждый должен найти своё место в этом мире. Даже если это место — в тени.

---

Парк просыпался неохотно, как будто ночь оставила на нём слишком много отпечатков. Мягкий свет просачивался сквозь листву, запутавшуюся в проводах и ветках, и воздух был густым от запахов мокрой земли, старого асфальта и чего-то еле уловимого, почти животного — как будто город выдыхал. Каждый шаг по утреннему мокрому асфальту казался для меня шагом в совсем другом времени, другом месте, но в пределах одного города. Это место было родным и чуждым одновременно.

Я шёл через парк, не спеша, теряя в воздухе остатки сна. Девушка — та, что была тенью, памятью, несбывшимся — шла немного позади, рядом с парнем в чёрной толстовке. Он её не видел. Он не должен был её видеть. Но тело его уже чувствовало перемену: плечи чуть расправились, походка стала плавнее. Будто к нему вернулся кто-то, кого он сам забыл. Он шёл по привычке, а не по необходимости. Я стоял в стороне и наблюдал — наблюдал как в фильме, где все движения — медленные, но точно знаешь, что всё происходящее изначально уже завершено.

Она обернулась. Её глаза, чуть сонные, будто были проникнуты светом, не видимым остальными. Губы — чуть приподняты, как у девушек на старых фотографиях: не улыбка, но намёк. Тень улыбки. Та самая, которую оставляют в памяти.

— Спасибо, — сказала она. Всё было как когда её голос, вроде бы только что услышанный, исчезал в комнате.

— За что? — сказал я, хотя понял, что вопрос не имеет смысла.

— За то, что не забыл, — ответила она, почти неслышно, и я почувствовал, как этот ответ тянет меня в какую-то пустую, неизведанную часть души. «За то, что не забыл» - этих слов было достаточно, чтобы почувствовать, как уходят долгие годы в пустую тень.

Она прошла мимо. Легким шагом, не оборачиваясь. Тело её двигалось как будто без усилий, как волны, скользящие по поверхности пруда, не создавая ряби, но оставляя после себя неясное послевкусие.

Она исчезла. Нет, не растворилась — именно свернула с дорожки и ушла. Словно человек. Как будто теперь у неё были колени, которые могли болеть от долгих прогулок, и лёгкие, которые могли хрипеть при простуде.

Парень оглянулся. Он не понял, что случилось. Он не мог понять. По крайней мере сейчас.

---

Я лёг на пол зала под куполом. Плитка холодила плечи, и купол над головой вдруг стал не потолком, а открытым небом — старые лампы дрогнули, звёзды начали медленно тянуться в стороны, как будто кто-то растягивал фотографию. Я сказал вслух, почти шёпотом, не для кого-то, а для себя:

— Я готов... готов вспомнить.

В тот же момент лоб будто провалился. Не было одного длинного воспоминания, была серия вспышек — коротких, сухих, почти без звука; я видел их, как слайды диафильма, прокручиваемые как старая киноплёнка, и я был и свидетелем, и участником.

Кран. Ветер. Металл, мягкий как пластилин медленно сминается и падает. Во сне я делал шаг влево — и он лишь по касательной немного меня толкнул. В воспоминании я остался стоять. Я вижу шлем, кровь, бетон, звёзды над головой, как дырки в фотоплёнке. Я смотрю на себя, а в глазах — стекловатая пустота. Там, где должны были быть пальцы, — только два обрубка. Я чувствую не боль, а удивление: почему я не кричу, не шевелюсь, не пытаюсь подняться. Я просто лежу и смотрю вверх. Жить тогда казалось ошибкой. Жить — это значит терпеть дальше. Значит помнить дальше.

Вспышка детства: парк, та же скамейка, зима, та же девочка в синих перчатках с птичкой. Она сидела и крутила в руках старый полароид, и мир вокруг был меньше и проще. Родители работали, меня оставляли одному. Я ел мороженое хотя была зима, но оно было недорогое. Девочка посмотрела на меня только раз. Её перчатки были синие, как небо в звёздную ночь. Я запомнил их. Они прилипли к запахам — смола, сироп, кленовые листья. Фотография — полароид с моим лицом в синей куртке, солнце, детская улыбка, зубная щель. Она позже окажется в её вещах. Она — та, кто угощал меня мороженым и приглашала в гости, когда родители задерживались.

Бутылка. Скрип кресла. Жена стоит в кухне, волосы растрёпаны, голос режет воздух:

— Хватит, ты же не спишь. Ты же видишь, что не один мучаешься.
Я вижу свою же руку, пустую, с бутылкой, и вторую — ту, которую не мог удержать. Слова — как пузыри в вине. Однажды она оставила номер телефона на выцветшей фотографии— снимок, который она когда-то сделала. На нём я в зимней куртке. На нём тот самый парк, тот самый день. "Если что — звони", — сказала она, и ушла, не оглянувшись. Я вспомнил этот звук двери, как если бы он был записан на пластинку и играл ещё долго после того, как игла упала.

Ладан. Люди с работы, коллеги, попавшие под кран вместе со мной — их похороны. Строительная площадка, я один лежу практически невредимый, без двух пальцев на правой руке. На похоронах пахло ладаном — тяжёлым, сладким, как снотворное. Его запах засел в одежде, в волосах. Он вернулся в парке как эхо, как отзвук.

Я — и я со стороны. Смотрю, как я опять напиваюсь, как стакан хлопает по столу, как жена кричит и снова уходит. Я — свидетель и не могу ничего изменить. Я вспомнил, как однажды, после бессонницы, выжатый как губка, я брёл по ночному городу. Вломился в планетарий, и впервые за недели заснул на полу зала. Спал как мертвец, тусклая боль в пальцах ушла, как будто её присыпали сахаром. Проснулся — утро, солнце, пошёл домой. В квартире пустота. Она ушла, оставив на столе тот номер телефона на моём детском снимком. Я не позвонил.

Компенсация. Бумажные купюры, походы по инстанциям, штампы, подписи — и в конце — перевод. Я помню цифры, маленькие и холодные. Купил бывший муниципальный планетарий. Купил не от жадности, а чтобы не возвращаться в пустыню однушку, где каждый миг тишины казался криком.

Сцены мелькают, как кадры в старом фильме: я в ночной куртке, ставлю чайник, снимаю перчатку, сижу в сторожке смотрю на телефон. Иногда звонок, иногда тишина. Иногда она появлялась в дверях зала — то живая, то не живая. Вспышки так тесно переплелись, что трудно понять, что первично: сон или память. Но одно ясно, планетарий — это архив. Он бережно хранил то, что я последние годы старался не поднимать на свет.

Я встал. Пол был прохладен, но уже не ледяной. Я подошёл к старому телефону из холла — тот, который когда-то стоял в нашей прихожей и пугал гостей. Поднял трубку, под ней лежал свёрток. Та самая фотография сложенная в четыре раза. Набрал номер. Гудки тянулись, как кровать перед падением.

— Алло? — голос. Хриплый. Женский. Живой.

Я прикоснулся ладонью к холодной плитке на стене, посмотрел на руку без крайних двух пальцев и сказал

— Я тебя вспомнил.

Пауза. Я слышал её дыхание. Потом тихо:

— Я знаю.

---

Я не стал просить прощения, не стал требовать объяснений. Слова были лишними. Просто сказал, что «буду ждать тебя дома», положил трубку и вышел на улицу. Утро было влажным, парк просыпался медленно, и где-то вторая чашка кофе кипела в киоске. Девушка в красных перчатках прошла мимо — живая, простая, с лёгкой улыбкой на лице.

Я сделал шаг. Воздух пахнул смолой и чем-то тёплым. Впервые за долгое время мне не хотелось спрятаться под куполом. Стало не легче. Стало как будто возможным — помнить и жить.

Чуть позже начали происходить странные вещи. Сначала это были мелочи: пропажа флешки с резервными копиями, сбой серверов в лаборатории, странные помехи во время важных звонков. Потом в окружении раскопок и лаборатории Артура стали появляться странные мужчины в безупречных, но ничем не примечательных костюмах, с холодными, всевидящими глазами. Они не вступали в контакт, не угрожали, они просто наблюдали, и их присутствие было леденящим.

За день до отправки статьи в журнал Элиза пришла к нему в кабинет поздно вечером. Ее обычная жизнерадостность испарилась.

- Артур, ты должен остановиться, ее голос был тихим, но твердым. Мы не позволим этой информации выйти в свет.

Он уставился на нее.

- Ты?..

- Я не твой враг, а скорее твой шанс выжить. - Она достала из сумочки небольшой металлический жетон в виде стилизованного лабиринта, увенчанного неизвестным древним цветком, похожим на сплетение змей и бабочек. - Ты нашел Порог, и теперь тебе предлагают не просто переступить его, но и увидеть, что за ним.

Артура охватила ярость, смешанная с леденящим страхом.

- Тайное общество? Вы и есть те, кто прячет правду? Кто контролирует все?

- Контролируем? Скорее, направляем, - поправила его Элиза. - Мы - Хранители Порога. Мы существуем столько же, сколько и ложь о нашем одиночестве во Вселенной и в истории. Твоя находка не первая и, к сожалению, не последняя, но она самая значительна. Слишком значительна, чтобы стать достоянием толпы.

- Вы украли историю у человечества!

- Мы спасли его от паники, от хаоса, от преждевременного знания, к которому оно не готово, - ее глаза стали жесткими. - Представь, Артур, что будет, когда люди узнают, что их цивилизация бледная тень чего-то невообразимо древнего и могущественного? Что их религии, их науки лишь жалкие попытки понять осколки утраченного? Мир погрузится в хаос, или станет легкой добычей для других.

- Других? - Артур почувствовал, как по спине пробежал холодок.

- Тех, кто создал то, что ты нашел? Или тех, кто уничтожил их? Или тех, кто придет следом? - Элиза пожала плечами. - Знание - это не только сила, Артур, это мина замедленного действия. Хранители обезвреживают такие мины веками, и теперь у тебя есть выбор: стать еще одной жертвой несчастного случая на раскопках или присоединиться к нам. Узнать все, увидеть истинную историю Земли, скрытую в наших архивах. Понять, как на самом деле устроено мироздание.

Соблазн был чудовищным. Артур Кейн, археолог, всю жизнь искавший истину в пыли веков, стоял перед дверью, за которой лежали ответы на все его вопросы. Но цена? Молчание. Соучастие в величайшем обмане.

- Что будет с моими находками? - спросил он хрипло.

- Они будут утеряны при загадочных обстоятельствах. Твоя репутация пострадает, тебя объявят фантазером, жертвой профессионального выгорания, но ты будешь жив, и ты будешь знать.

Элиза сделала шаг вперед. -Ты хотел изменить историю, Артур? Вот твой шанс. Не написать новую главу для всех, но стать одним из немногих, кто держит в руках всю книгу.

Той ночью Артур Кейн исчез. Его лагерь в Уре опустел, важнейшие находки пропали. В научном мире разразился скандал, затем волна скепсиса и насмешек. Доктор Кейн, светило археологии, сошел с ума от жары и амбиций, решили коллеги, его карьере пришел конец.

Но спустя месяц в роскошном, лишенном окон зале где-то в предгорье Памира, Артур Кейн стоял перед собранием Хранителей Порога. Его величественный председатель, человек с лицом, казавшимся высеченным из древнего мрамора, произнес ритуальные слова:

- Доктор Кейн. Ты искал начало. Теперь ты увидишь нить, связующую эпохи. Ты узнаешь о Цивилизации Звездных Зодчих, чьи города светились на континентах, которых больше нет. Узнаешь об их падении, о Великом Очищении. Узнаешь о Коде Мироздания, спрятанном в структуре ДНК и в константах физики. Узнаешь о наших истинных задачах: не управлять, но оберегать человечество, пока оно не созреет для звезд... или пока не придут Они снова.

Спустя время после церемонии Артур уже видел артефакты, от которых захватывало дух: кристаллы, размером с яйцо, хранящие энергию света давно погасших солнц, карты галактик возрастом в миллионы лет, устройства, работающие на принципах, о которых современная физика не смела и мечтать. Он увидел подлинную историю Земли - кровавую, цикличную, наполненную потерянными величием и ужасающими катастрофами.

Он получил доступ к тайнам мироздания и вместе с ними тяжелое знание о хрупкости человечества и бездонной пропасти, скрытой за завесой обыденности. Он стал Хранителем. Его жажда истины была утолена, но цена оказалась выше, чем он мог представить: вечное молчание и осознание, что правда, которую он так жаждал, слишком опасна для тех, кого он когда-то хотел просветить. И где-то в глубине души, под грузом открывшихся тайн, теплилась горькая мысль: Стал ли я хранителем знаний... или всего лишь тюремщиком человечества в клетке неведения? Но этот вопрос он задавал уже только себе, в тишине бесконечных архивов и немыслимых библиотек Хранителей.