Он отпустил меня, недоверчиво хмыкнув, и быстро зашагал прочь, оглядываясь через плечо на темную воду, будто боялся увидеть что-то.

Я глубоко, с дрожью, вздохнул, собрался с мыслями и снова пошёл к автовокзалу. Шёл уже почти бегом, сердце колотилось, как птица в клетке, не оглядываясь, глядя только вперёд, к цели. Вот он — поворот. Вот здание, уже ближе...

И снова. Резкий, тошнотворный провал в восприятии, будто мир на миг выцвел в негатив. Моргнул — и я снова стою на берегу. Прямо перед камнем с дарами. Песок под ногами был мокрым и холодным, вязким, как трясина.

Второй раз. Второй раз!

Рациональные объяснения кончились, оборвались, как тонкая нить. Воздух вокруг стал густым и тяжелым, как вода в заболоченном пруду, им стало трудно дышать. И пахнет он теперь навязчиво, невыносимо — тиной, гнилью и горькой полынью. Я не могу уехать.

Разум, хватаясь уже буквально за воздух, шептал одно: надо звонить Андрюхе, услышать знакомый голос, почувствовать тот самый простой, человеческий смех, слегка охрипший от дыма, выговориться насчёт этой деревенской экзотики — именно так выглядела бы эта мысль в здоровом человеческом сознании. Рука дрожью полезла в карман за телефоном. Экран был немым. Не «нет сети». Вообще ничего. Пустота. Даже не знаю, какой тут оператор должен ловить. Увидел того самого мужика с хлебом, он копался у забора. Подошел, пытаясь придать лицу нормальное, неискаженное паникой выражение.
— Извините, — голос сорвался на сиплый шепот. — У меня связь… Не могу… Можно ваш телефон позвонить? Срочно нужно.
Он недоверчиво протянул свой старенький, в царапинах смартфон, косясь на меня и мой дорогой аппарат. На его экране тоже красовался зловещий крестик.
— У меня не ловит, — пробормотал он, отводя глаза. — Хозяйка, видать, на что-то гневается. Надо задобрить, паря, пока не поздно. Серьезно тебе говорю. — В его голосе не было угрозы, только усталая, древняя покорность.

Попробовал у другого, какого-то парня помоложе, чинившего мопед. Только начал: «Слушай, а можно…» — а он так резко отшатнулся, будто я протянул ему раскаленный уголек, а не телефон. Его глаза расширились, он втянул носом воздух с резким, шипящим звуком и отвернулся, демонстративно занявшись цепью. И так — с каждым. Женщина с ребенком буквально шарахнулась в сторону, прижав дитя к себе. Они не просто отказывали. Они втягивали носом воздух, их ноздри трепетали, будто от меня и правда несло чем-то мерзким, падалью и тиной. Может, и вид у меня был уже соответствующий — небрит, глаза, наверное, дикие, запавшие, одежда помята после бессонной ночи.

Пешком уйти? Слышал, по трассе тут даже волки бродят. Да и куда идти-то? Десятки километров до города по незнакомой дороге, которая, как я уже знал, имеет свойство замыкаться сама на себе.

В отчаянии, с чувством полной потери почвы под ногами, побрел по деревне и увидел ту самую бабку. Она сидела на лавочке, что-то щипала в миске. Подошел, пытаясь скрыть дрожь в руках, вежливо, насколько позволяли сжатые голосовые связки:
— Бабушка, ради Бога, объясните, что здесь происходит? Может, в воде какие-то психотропные вещества? Скотомогильник рядом старый?

Она резко, почти грубо швырнула миску на землю, ее глаза, обычно мутные, стали острыми, колючими:
— Молчи уже! Лихо-то уже близко, чует жертву! Слышит, как ты трещишь! Не сделаешь ничего — утащит в лес, и косточек твоих белых не соберут. Иди, пока не поздно!

Я засмеялся. Резко, громко, истерично — прямо в её сморщенное, серьёзное лицо. Два высших образования. Десятки спроектированных зданий. Разумный, прочный мир из стекла и бетона. И этот бред? «Лихо»? «Голубошерстное»?
Я развернулся и рванул к дому, почувствовав себя не хозяином, а загнанным зверем в клетке из бревен и суеверий.
Защелкнул засов, захлопнул ставни. Мир снаружи стал враждебным. Достал водку. Не чтобы напиться. Чтобы стереть. Выжечь каленым железом эту навязчивую картинку: мелкие куличики на песке и черную воду, наступающую на них.

Заперся на все щеколды, на засов, задвинул тяжелый деревянный запор, зашторил окна плотной тканью, отрезав себя от этого безумного мира. Достал из пакета литровую бутылку дешевой, обжигающей горло водки, купленную в магазине. К этой вони тины и полыни я вроде бы уже привык, почти не чувствовал. Но сейчас она снова ударила в нос, едкая, густая, прожигающая, словно в дом впустили туман с болота. А еще… звуки. То тихий, булькающий смех из темного угла за печкой. То шепот, словно со дна реки, прямо из-под половиц, влажный и прилипчивый: «Иди… Иди к воде… Матушка ждет…»

Алкоголь, возможно, был ошибкой. Он не заглушил это. Он стер последние барьеры, растворил тонкую плёнку реальности. Я залпом допил оставшиеся пол-литра, чтобы просто отключиться, чтобы нервы не сорвались окончательно. Глоток за глотком чувствовал, как огонь растекается по желудку, но не может прогнать внутренний лёд.

Кошмары пришли сразу, едва я закрыл глаза. Я не спал — я тонул наяву. Видел её снова — та самая девушка, что стояла возле реки. Только сейчас она замерла на самом краю берега, красивая до дрожи, но глаза её смотрели холодно и равнодушно, будто ничего живого давно уже не осталось внутри. А я барахтался посреди воды, которая вдруг стала густой, липкой, почти как смола. Со дна тянулись к моим ногам синеватые, распухшие руки, обвивая лодыжки мёртвой хваткой, увлекая вниз, в холодную, безвоздушную тьму, где мерцали лишь её глаза. Затем видел дочь, Леру. Она играла на песке у воды, лепила куличики, а из реки беззвучно выползали те же руки и тянулись к её маленьким пяточкам…

Я проснулся от резкого, оглушительного стука. Не по крыше — в окно. Стучала вода. Плотные, тяжёлые, размером с монету капли били в стекло с такой силой, словно хлестали из пожарного шланга, заставляя окна вибрировать, хотя за окном, в щелочку между шторами, виднелось сухое небо и недвижные ветви деревьев.

Похмелья не было. Не было ни головной боли, ни тошноты. Была лишь ледяная, кристально чистая, нечеловечески ясная мысль и абсолютная внутренняя пустота — выжженная пустыня. Я сидел на диване, не в силах пошевелиться, глядя в потрескавшиеся доски пола.

Прямо перед порогом, на потертом половике, лежала аккуратная, сложенная со страшной точностью кучка: свежий, сочный пучок полыни, перевязанный черной, похожей на волос ниткой; небольшая дохлая рыбина с мутными, выцветшими глазами и неестественно выгнутым хребтом; три мокрых, гладких, темных камня с реки, уложенные рядом в идеальную пирамидку.

Они лежали внутри дома. Я был здесь один. Дверь была заперта на все запоры изнутри.

Мне кажется, это уже не намёки.

Меня пронзила холодная острая мысль, словно осколок льда прямо в сердце. Лера. Я видел её во сне. Там, у воды, такая маленькая и беззащитная. Тоненькие ручки с ямочками на локотках лепят куличики, звонкий, похожий на колокольчик смех сейчас отзывался в висках ледяным эхом… Нет. Только не она. Это был не просто кошмар. Это было последнее — самое страшное — предупреждение.

Я рванулся к холодильнику, с грохотом распахнул дверцу. Внутри пахло остывшим металлом и пустотой. Схватил первое, что попалось под руку — полускрученную палку сервелата, булку вчерашнего хлеба, заветревшуюся на срезе. Вспомнил, что на камне лежали в основном вещи, сделанные руками, с душой, с трудом. Мои руки тряслись так, что я едва удерживал нож. Я наскоро, скомкано слепил несколько кривых бутербродов, стараясь хоть как-то их прилично оформить, вытирая пальцы об штаны. Налил в кружку молока — газировку такая привереда вряд ли станет пить. Жалкое, нищенское подношение. Но большего у меня не было.

Я сорвался с места, выбежал из дома, даже не закрыв дверь, и побежал к реке, подгоняемый ледяным ужасом. К ней. К той, кого они тут называют... Матушкой.

Выбежал на берег, спотыкаясь о кочки. Подошёл к тому самому камню-алтарю. Мне было плевать на редких прохожих, на их удивлённые или понимающие, полные жалости взгляды. Просто рухнул на колени в сырой, холодный песок, ощутив влагу, проступающую сквозь ткань, и выложил перед тёмным, отполированным временем камнем своё жалкое подношение. Бутерброды легли криво, кружка с молоком подкатилась, грозя опрокинуться.

— Прости... — выдохнул я, и голос сорвался в надрывный, сиплый шепот, в котором слышались слёзы и отчаяние.
— Матушка, прости, не ведал, что творю... Не хотел обидеть, оскорбить твоё место... Не гневайся... Краса ненаглядная... Хозяйка светлая... Заступница...

Я сыпал всеми словами, что приходили в голову, умоляя, унижаясь, обращаясь к чему-то древнему, слепому и страшному, как к последней инстанции, в которую ещё вчера не верил. Кланялся в мокрый песок, чувствуя, как кружится голова.

Ветер, до этого едва колышущий листья, словно прислушиваясь, внезапно зашумел в ветвях старой ивы над моей головой. Он стал сильнее, плотнее, обвил меня, как невидимая река, и в нём появился запах — не тины и полыни, а диких луговых цветов, липового мёда и свежего, только что скошенного сена. Он был неестественно густым, сладким и пьянящим, перебивая все остальные запахи, заполняя лёгкие.

И в тот же миг, оглушительно громко в этой давящей, только что разрядившейся тишине, в кармане пиликнул телефон. Звонок был резким, как выстрел. Я судорожно, чуть не порвав шов, выдернул его наружу. Ладонь была мокрой от пота, и я едва не уронил аппарат. На экране, ярко сияя, светилось сообщение от бывшей жены.

«Привет. Вчера Лера температурила страшно, до 39 доходило, бредила даже. Вызвали скорую, те ничего не нашли. Сегодня как огурчик, скачет, хочет на речку. Странно всё это. Как ты там?»

Я поднял голову и смотрел на реку, на шепчущие, будто благословляющие меня теперь ветви ивы, на свой жалкий, но принятый дар на камне. Воздух больше не пах смертью и тленом. Он пах жизнью. Цветущей, густой, неумолимой и всепобеждающей. Сладкий запах сена смешивался с запахом воды и становился одним целым.

Она приняла извинения. Она отпустила мою дочь. Обмен состоялся.

Я сидел на коленях в мокром песке, и по щекам текли горячие, соленые слёзы — не от страха, а от дикого, всепоглощающего облегчения, смешанного с леденящим душу пониманием. Это не просто чужая деревня. Это Её деревня. Ее удел, ее царство. И я теперь не хозяин в своем доме. Я всего лишь гость. На ее условиях. В ее милости.

Я кое-как встал на ватные, будто чужие ноги, стряхнув с коленей грязь, оставив тёмные мокрые следы на штанах, и зашагал домой, даже не обернувшись назад. Всё стало ясно до ужаса: рациональный мир, гладкий и понятный, словно стекло и бетон, остался позади. Впереди раскинулась другая реальность — древняя, полная ароматов мёда, свежего сена и сырой земли. Теперь мне предстояло здесь обживаться.

Первая часть

Я распахнул массивную дверь муниципалитета, и тут же меня накрыло палящим зноем летнего солнца — ярким, раскалённым, будто материальным. Его лучи мгновенно прожгли мою двухдневную щетину и лысую голову, заставив ощутить тот самый узнаваемый зуд, который вот-вот обернётся болезненным солнечным ожогом. Рука сама потянулась к пачке сигарет в нагрудном кармане. Закурив, затянулся так глубоко, что закружилась голова, ощущая, как никотин медленно и методично прогонял остатки нервного напряжения, сковывавшие плечи всё время этой бюрократической эпопеи. С этим горьковатым привкусом небольшой, но значимой победы на губах я побрёл к автобусной остановке, не замечая окружающих.

На вокзале, пахнущем пылью и остывшим асфальтом после дождя, купил билет на вечерний рейс до места под названием Заречье. Название звучало просто, успокаивающе, по-деревенски основательно. Автобус был полупустой, пропитан сладковатым запахом старого пластика и топлива. Я устроился у окна, упёр лоб в прохладное, слегка вибрирующее стекло и погрузился в созерцание. За окном мелькала, убегая назад, моя прежняя жизнь: серые многоэтажки сменились покосившимися гаражами и частным сектором, потом поплыли бескрайние поля, отливающие золотом в последних лучах солнца, тёмные зубчатые полосы леса и пустынные просёлочные дороги, теряющиеся в сумерках.

В Заречье я прибыл уже затемно. Деревня оказалась на удивление живописной и уютной — не глухомань какая-нибудь, а вполне себе крепкое, дышащее жизнью поселение. Кое-где горели старые фонари, отбрасывая на землю круги тусклого оранжевого света, в которых танцевала мошкара. Они освещали аккуратные улицы: встречались и старенькие, но ухоженные бревенчатые дома с замысловатыми резными наличниками, хранящими тень былого мастерства, и новые, пахнущие древесиной срубы из оцилиндрованного бревна или аккуратно зашиты сайдингом.

Я дошёл до своего участка, и сердце невольно ёкнуло — вот он. Мой новый дом. Небольшой, бревенчатый, почерневший от времени, но крепкий, точь-в-точь такой, какой я себе и представлял в самых светлых грезах. Стоял он чуть в стороне от основной улицы, ближе к речке, откуда доносился ровный, убаюкивающий шёпот и плеск невидимой в темноте воды.

Пока шёл, встретил местную жительницу — бабушку лет семидесяти, с резко очерченным морщинами лицом и палочкой, но невероятно бодрую. Она шла, что-то интенсивно бормоча себе под нос, но, заметив меня, резко остановилась, уставившись любопытными, совсем не старческими, яркими глазами, блестящими во тьме, словно у ночной птицы.

— Здравствуйте, — поздоровался я, слегка смутившись под её пристальным взглядом. — Не подскажете, где тут у вас магазин? А то я новенький.

Бабуля медленно, с судебной пристрастностью оглядела меня с ног до головы, словно составляя опись имущества и прикидывая, свой я или чужой, опасный или безобидный.

— Магазин-то? — переспросила она, и в голосе её послышался характерный уральский говор, густой, тягучий, как мёд. — Да вон он, краешком виден, за акациями, с красной вывеской. Только, милок, — она сокрушенно покачала головой, — он уж к девяти-то вечера на замок. Поздновато ты, родимый, спохватился. Хозяин Федот рано ложится.

Я глянул на часы — без десяти десять. Эх, значит, ужин будет скудной сухомяткой, что валяется на дне рюкзака.
— Понял, спасибо. Ладно, как-нибудь перебьюсь. Не впервой.

Я уже сделал шаг, чтобы двинуться в сторону дома, но бабушка не отпускала, внезапно подняв вверх костлявый, исчерченный прожилками палец.
— Слушай сюда, приезжий. Домой, поди, устраиваться? Так смотри у меня — не шастай зря по темноте-то. Не ровен час... — голос ее снизился до драматического шепота.

— Дикие звери? — предположил я, пытаясь угадать и слегка улыбаясь. — Кабаны, что ли?
— Не-е, — качнула она головой, и тень от козырька ее платка скрыла выражение глаз, сделав его зловещим. Голос стал тише, гуще, насыщеннее. — Зверь зверем, а лихо-то по деревне гуляет. Шныряет, похаживает, по задворкам. Зазеваешься — утянет, и след простынет. Оно тут, голубошерстное, — прошипела она, — по ночам шуршит, из-под земли глядит огоньками. Берегись, сказываю.

Я кивнул, стараясь сохранить максимально серьезное, уважительное выражение лица, хотя внутри всё смеялось. Колоритный местный фольклор, чего уж. «Голубошерстное» — это сильно. Наверное, барсук-альбинос какой-нибудь или помешанный на блестящем енот, раздутый суеверными деревенскими слухами до мифических пропорций.
— Спасибо за предупреждение, бабушка, я учту. Обязательно буду смотреть по сторонам. Счастливо оставаться.

— Ну, с Богом, — бросила она мне вслед и, не прощаясь, зашуршала своими валенками по песчаной дороге, снова погрузившись в безразрывное, никому не ведомое бормотание.

Я пошел к своему дому, к своему новому, пока еще чистому листу. Завтра буду налаживать быт, искать дрова, воду, проверять, есть ли свет. Благо, работаю на удаленке, интернет, по словам той же бабушки, тут есть, спутниковый. Выпилю массивный деревянный стол, поставлю его прямо у окна, чтобы видеть речку, и буду работать под аккомпанемент воды и птиц. Все будет хорошо. Просто. Спокойно. По-настоящему.

А слова старухи о «лихе» я отбросил как забавную, колоритную деревенскую страшилку для приезжих. Ерунда.

Дом оказался всего в два окна, неказистый, приземистый, но удивительно крепкий. Сруб из тёмного, почти чёрного бревна дышал вековой прочностью. Видно было, что прежний хозяин не просто следил за ним — он его лелеял. Я прошёлся по надёжно уложенным половицам — ни одна не скрипнула, ни одна не зашаталась. Крыша, покрытая тёмным шифером, оказалась целой, печь в углу сложена аккуратно, изразцы (керамическая облицовка печи) тускло поблёскивали в полумраке скупым отсветом. Но внутри царила какая-то неестественная, гнетущая тишина. Щелчок выключателя ничего не изменил. Темнота оставалась непроглядной.

Покопался в ржавом щитке на улице, на ощупь, пальцы наткнулись на холодный рычаг вводного автомата. Хозяин, видимо, человек предусмотрительный, отключил всё на время своего отсутствия — мало ли, пожар. Я с некоторым усилием щелкнул им. Внутри дома тут же раздался мягкий, почти неслышный гул, и из-под двери брызнул желтый свет. Заработало.

Интерьер был скромным, даже аскетичным, но всё необходимое имелось: старенький, похожий на лакированный сундучок холодильник «ЗИЛ» мирно заурчал в углу; на тумбе стоял ламповый телевизор «Рекорд» с выпуклым глазом-экраном. Я включил его — с шипением и снежными помехами выплыло изображение, ловил аж два канала. Чудо. Дровяная печь, небольшой буфет с посудой. И — вот это настоящая удача — полка с книгами. Я люблю почитать, особенно вечерами, когда тишина давит на уши. Полистал корешки пальцем, сдувая пыль: что-то советское, классика в потрепанных переплетах, сборник рыболовных советов, пачка журналов «Охота и охотничье хозяйство». Пригодится.

Разложил свои нехитрые пожитки, заполняя пустоту чужого жилья знакомыми вещами. Холодильник с жалобным скрипом принял у меня дань в виде полукольца колбасы, буханки хлеба и пары банок тушенки. Ноутбук, мой главный инструмент и связь с прежним миром, я водрузил на крепкий, видавший виды деревянный стол — он тут уже был, как и старенький, но еще добротный диван с просевшими пружинами. Две комнаты: кухня да зал-гостиная, большего мне и не надо. Туалет, что отдельно радовало, был обустроен и в сенях, и, по классике жанра, на улице — выбор на любой вкус и погоду.

Заняться было нечем, спать, несмотря на усталость, не хотелось — в крови ещё играл адреналин после переезда. Решил осмотреть хозяйство при свете мощного фонаря. Двор оказался больше и обустроенней, чем я думал. Аккуратный сарайчик, а в нём — дрова, сложенные под навесом с почти немецкой педантичностью, поленница к поленнице. И вот удача — в углу, прислонённые к стене, нашлись удочки, целый арсенал: запасные лески в мотках, катушки, коробочки с блёснами, крючками и грузилами. Вся рыбацкая премудрость. Эх, как женился — всё это забросил. Ни разу не ходил. То времени нет, то желания, то дела. А ведь когда-то так любил… Но потом беременная жена, родилась Лера, бесконечные заботы, работа… Мечты о тихой воде и плавающем поплавке растворились в суете.

Со стороны реки сквозь приоткрытое окно донесся звонкий, серебристый девичий смех. Ну конечно, а местные-то не слушают свою же бабушку с ее страшилками. Молодежь, наверное, отдыхает, греется у костра. Решил наплевать на суеверия. По темным деревенским улицам шастать не буду, это правда небезопасно, а спуститься к речке — почему нет? Если там компания, просто отойду подальше, в тень, чтоб не мешать и не смущать своим видом.

Взял хлеба для прикормки, выбрал самую прочную на вид удочку и пошёл к воде. Берег был пустынен и безмолвен. Никого. Ни огонька, ни потухшего костра, ни обрывков разговоров. Словно тот смех мне почудился. Тишина стояла абсолютная, звенящая, нарушаемая лишь ленивым, сонным плеском воды о песчаный берег. Луна, круглая и яркая, отражалась в тёмной воде длинной дрожащей дорожкой, уходящей в никуда.

Уселся на прохладный песок, начал мять хлеб в ладонях, чувствуя, как крошки липнут к пальцам, возиться со снастью, насаживать грузило. Насладиться одиночеством и покоем не дали. Краем глаза заметил движение. Девушка. Она шла по самому краю воды, освещённая лунным светом, и казалась его порождением. Высокая, невероятно стройная, в длинном струящемся платье цвета слоновой кости, которое каким-то странным, необъяснимым образом не намокало у самой кромки воды. Очень красивая. Даже смутился на миг, почувствовав давно забытый поворотный толчок где-то под сердцем, и отогнал прочь невольную, болезненную мысль — вспомнил, как точно так же, при лунном свете, в городском парке, впервые увидел свою будущую жену... Та же внезапность, то же сбивающее дыхание впечатление.

Она подошла ближе, бесшумно, словно не касаясь ногами земли. Луна осветила ее лицо — нежное, с идеальными, словно выточенными чертами и какой-то... нездешней, глубокой задумчивостью в огромных, слишком темных глазах. Но сейчас в уголках ее губ играла улыбка, светлая и в то же время печальная, отстраненная.

— Новенький? — спросила она. Голос был тихим, мелодичным, без малейшего намека на местный говор, звучал как далекий перезвон хрустального колокольчика. Может, дачница из Москвы, приехала погостить на лето, подышать воздухом.
— Да, вот, получил дом в наследство, — ответил я, чувствуя себя неловко и немного глупо с удочкой в руках, как мальчишка. — Только сегодня заехал, буквально пару часов назад.
— Один? — поинтересовалась она мягко, и ее взгляд, скользнув по моим скромным пожиткам у воды, вернулся ко мне, будто оценивая не обстановку, а меня самого.
— Один, — кивнул я, и это слово прозвучало в тишине особенно гулко и одиноко.

Она прошептала напоследок какое-то пожелание тихим голосом, вроде бы упомянув хороший улов и спокойную ночь. Я, слегка растерявшись от такой нежданной теплоты, пробормотал благодарность за разговор и неожиданно добавил комплимент насчёт её внешности. Девушка повернулась с почти воздушной лёгкостью и направилась дальше, идя аккурат по берегу реки. Её силуэт постепенно исчезал среди сумерек, словно капелька сливок растаявшая в чашечке чёрного крепкого кофе.

А я остался сидеть на песке, и лишь теперь до меня дошло, насколько оглушительной стала тишина. Пропал даже ленивый плеск воды. Замолкли лягушки, умолкло ночное насекомое за спиной. Воздух застыл. И до меня донесся запах, который она оставила после себя. Сладковатый, тяжелый и горьковатый одновременно, навязчивый и древний. Свежей речной воды, влажной земли и полыни. Словно кто-то разломал только что пучок этой горькой, пахучей травы прямо у кромки воды.

Я тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. «Вот ведь, — подумал я с досадой. — Старая бабка своими сказками мозги запудрила. Теперь и девушки при луне мерещатся, и запахи». С силой, большей, чем требовалось, перезабросил удочку, стараясь сосредоточиться на рыбалке, на поплавке, на чем угодно. Но образ девушки с печальными глазами и этот странный, необъяснимый аромат полыни и влажной почвы никак не выходили из головы, навязчивые и тревожные.

Даже не сразу заметил резвое подергивание вершинки удочки — так глубоко ушел в пучину собственных мыслей, в воспоминания, что всплывали, как пузыри со дна. Рыба, вытащенная на берег после короткой, но азартной борьбы, оказалась на добрые три килограмма — трофейный, жирный лещ, его чешуя отливала на лунном свете тусклым серебром, а упругое тело выгибалось в последних судорогах. Неплохо для начала! В душе шевельнулся азарт, забытый охотничий инстинкт. Решил попробовать поймать еще одну, на славный завтрак.

Пока ждал следующую поклёвку, машинально закурил. Докурив, замер с бычком в пальцах, ощущая внезапную неловкость: швырять окурок на этот девственно чистый, мелкий песок, в который буквально утопала ступня, язык не поворачивался. Возникло стойкое, иррациональное ощущение, что это место — живое и видящее, и здесь такое кощунство не принято. Тщательно затушил, вдавливая тлеющий конец в сырую прохладу у кромки воды, и сунул окурок в карман куртки.

Следующий заброс оказался неудачным — вытащил корявую, облепленную илом мокрую ветку, похожую на скрюченную руку. А следующий и вовсе поверг в легкое недоумение, быстро сменившееся брезгливостью: на крючке, бессмысленно болтаясь, висела огромная, почти разложившаяся рыбина с мутными, выцветшими глазами. От нее шел тошнотворный, сладковато-гнилостный дух, от которого свело скулы. С отвращением, стараясь не смотреть, скинул её обратно в воду, в черную пучину. Настроение было безнадежно испорчено. Решил, что на сегодня хватит этих странностей, и пошел домой чистить свой улов.

Чистил леща на старой, иссечённой следами ножа разделочной доске на кухне. Вода из-под крана текла ржавая, густая, и мне почудилось, будто от неё пахнет тиной и чем-то затхлым.
— Просто долго на реке пробыл, нанюхался, всё кажется, — убеждал я себя вслух, чтобы разогнать тишину.

Проспал до самого обеда, что было дико и непривычно — впервые лет за десять я проснулся один, без дребезжания будильника, без пронзительных криков дочки из соседней комнаты, без навязчивого шума пылесоса за стеной. И чувствовал себя... отдохнувшим. Тело было лёгким, голова ясной.

На улице встретил местных — мужики курили у деревянного магазина, женщина с двумя румяными детьми тащила тележку с картошкой. Все они оказались на удивление улыбчивыми и приветливыми, здоровались за руку, смотрели прямо в глаза. Словно ждали меня здесь, давно знали. В разговоре, мельком, между делом, кто-то из мужиков, глядя на чистое небо, обронил: «Спасибо, матушка, добра послала на денёк». Другой, расплачиваясь в магазине за пачку соли и хлеб, бросил продавщице: «Надо матушку не гневить, задобрить, чтобы урожай дождём не побило». Я лишь кивал, делая вид, что понимаю, о ком речь. Видимо, местная святая или некий дух-покровитель.

По дороге домой с пакетами встретил ту самую бабушку. Она неспешно брела со стороны реки, с пустой холщовой котомкой за плечами, её палочка оставляла на земле аккуратные точки.

— Ну что, приезжий, обживаешься? — прищурилась она, останавливаясь и оглядывая мои покупки пронзительным, всё видящим взглядом.

— Да вот, понемногу, — кивнул я. — Продуктов купил.

— Смотри, не забудь матушку-то задобрить, — сказала она, и её голос внезапно потерял привычную старческую ворчливость, став низким, на удивление серьёзным и зловещим. — А то лихо своё на тебя напустит. Оно этого только и ждёт, голодное.

Я никогда не был суеверным, в церковь заходил разве что на экскурсию, как в музей. Но тут, под ее пристальным взглядом, на этой пустынной дороге, стало как-то не по себе, похолодело между лопаток. Просто молча кивнул и пошел дальше, чувствуя ее взгляд у себя в спине.

Перед самым входом в дом замер, как вкопанный. На пороге, на выщербленном сером дереве, отчетливо, будто чернилами, виднелся мокрый след босой ноги. Небольшой, изящный, с четким отпечатком пятки и пальцев, будто кто-то недавно стоял здесь, прильнув к щели, заглядывая в дверь. Я ошарашенно огляделся по сторонам — ни души, только ветер шелестел листьями клёна. «Бред какой-то, наверное, от дождя», — проворчал я, стараясь не всматриваться, и переступил через него, словно через невидимую черту.

Войдя в дом, снова почувствовал тот же странный, навязчивый запах — тины, влажной глины и горькой полыни, теперь уже густо висевший в воздухе самого дома. «Видимо, на ботинки налипло, пока ходил, надо разуваться на улице», — логично, почти отчаянно предположил я и снял обувь, швырнув её в угол.

Решил приготовить наконец свою рыбу. Достал леща из холодильника — и резко отпрянул, чуть не выронив тушку. Рыба, которая ещё вчера пахла речной свежестью и была упругой, покрылась скользкими чёрными пятнами, её глаза побелели и вспучились, а от неё шёл насыщенный сладковато-гнилостный дух, ударивший в ноздри. Испортилась. Но как? Холодильник-то работал. По телу пробежала холодная мурашка неприязни, даже не страха, а жутковатого недоумения. С отвращением швырнул её в ведро, с досадой принялся резать хлеб и колбасу.

Захотелось горячего, согревающего чая. Включил электрочайник, но когда он с щелчком вскипел и я приподнял крышку, меня ударил в нос тот же знакомый, уже ненавистный запах — местная вода и правда воняла тиной и болотной гнилью, будто её зачерпнули со дна старого омута. Вылил её с отвращением в раковину. Придётся пить только бутилированную.

Я вошёл в гостиную с бутылкой минералки, и тут на меня, словно физическая волна, накатило странное, давящее чувство — будто я переступил порог не своего дома, а чужого, внимательного и враждебного пространства. Воздух стал густым, тяжёлым, им было трудно дышать. И сквозь приоткрытую створку окна, словно из самого подполья, донёсся смех.

Тот самый девичий, что я слышал вчера у реки. Но теперь он был другим — не серебристым и беззаботным, а глухим, булькающим, мерзко хлюпающим, словно кто-то смеялся, захлебываясь водой и илом, прямо из-под пола, из темноты подвала.

Я резко, почти с панической силой, захлопнул окно, чтобы отсечь этот звук. Стекло задрожало. Сердце заколотилось где-то в самом горле, учащённо и громко. Рука сама потянулась к телефону в кармане, чтобы позвонить кому-нибудь, рассказать, услышать человеческий голос. Но кому? Жене? Бывшей жене. Она лишь тяжело вздохнёт в трубку и скажет, что я окончательно сошёл с ума от одиночества.

Так и стоял я посреди комнаты, в центре сгущающейся тишины, вслушиваясь в её новое, звенящее качество. Тишина была уже не пуста, а полна — чем-то невидимым, древним и бесконечно внимательным именно ко мне.

Решил выйти утром к реке с удочкой — вдруг повезёт больше. Солнце сияло ярко, но его лучи были холодными, не греющими. Ночью не заметил, а теперь мой взгляд поймал у самой кромки воды, почти в холодной тени раскидистой плакучей ивы, ветви которой украшали выцветшие ленточки, импровизированный алтарь. Несколько крупных, отполированных водой плоских камней, аккуратно сложённых друг на друга в виде грубой столешницы. На камнях лежали дары, от которых замирало сердце: ломти свежего ещё тёплого домашнего хлеба с узором из колосков, два жирных, полных икры налима с тусклой чешуёй, пучок сухой полыни, источающей горечь и пыльный запах, несколько маленьких вязаных салфеточек с хитрым орнаментом и даже детская рубашка, бережно сложённая, словно для самого желанного гостя. Всё выглядело таким свежим, будто принесено всего несколько минут назад.

Как по заказу, из-за поворота вышел тот самый мужик из магазина, с добродушным, обветренным лицом. Он, не глядя на меня, молча, с почти ритуальной торжественностью положил на центральный камень круглый, румяный каравай, от которого пахло дрожжами и теплом. Склонил голову набок, словно прислушиваясь к течению реки, и тихим, но удивительно чётким голосом произнёс, едва шевеля пересохшими от волнения губами:
— Прими, хозяйка, сохрани да укрой нас от беды великой...
Потом обернулся ко мне, не улыбаясь, лишь помахал рукой, указывая на камень, словно приглашая присоединиться, и ушёл той же дорогой. Его спина выражала странную смесь умиротворённости и покорности.

Я пробормотал себе под нос, чувствуя нервную дрожь в пальцах:
— Совсем тут все с катушек съехали. Какую-то мать-хозяйку себе придумали…

Но люди-то вроде хорошие, приветливые. Решил, что их суеверия останутся для меня просто местным колоритом, этнографическим фоном. С усилием оторвал взгляд от алтаря и забросил удочку.

Не клевало. Совсем. Ни одной поклёвки за четыре долгих, тягучих часа. Поплавок застыл неподвижно, словно вкопанный в тёмную воду. Будто вся рыба в реке вымерла или нарочно демонстративно меня игнорировала. Со злостью швырнув на берег невредимую снасть, побрёл домой, ощущая на себе невидимый тяжёлый взгляд со стороны реки. Нужно заняться делом, отвлечься на что-нибудь реальное.

Включил ноутбук. Привычный звук загрузки, но вместо логотипа производителя на миг, словно вспышка, мелькнула заставка — но это была не она. Мелькнуло лицо. Женское, бледное, землистое, с глубокими провалами вместо глаз и мокрыми, слипшимися на впалых щеках волосами. Оно исказилось в беззвучном, но яростном шипении, будто из глубин омутных, полных ненависти, и тут же исчезло, сменившись привычным радужным экраном приветствия.

Я замер с недогоревшей сигаретой в руке, минуту просто тупо, не мигая, смотрел на монитор, на своё бледное отражение в нём. «Вирус, — первая, спасительная мысль. — Или глюк видеокарты. Перегрев». Запустил антивирусную проверку, пальцы чуть дрожали. Интернет, который до этого ловился более-менее, начал дико, истерически сбоить. Полоски связи то пропадали совсем, то появлялась одна, разрываясь, хотя за окном — ни единой тучи, ясное небо.

С трудом дождавшись конца проверки («ничего не найдено»), решил съездить в город. Решаю кучу проблем разом: вызову сантехника проверить трубы (вода ведь воняет!), куплю в магазине нормальный фильтр для воды и мощный роутер с сим-картой, чтобы не зависеть от этой дьявольщины. Иначе работать невозможно. Да и просто хочется увидеть других людей — нормальных, не кланяющихся камням.

Оставил ноут и пошёл на автовокзал. Шёл быстро, почти бежал, стараясь не смотреть по сторонам. Вот он — знакомый поворот. Вот здание вокзала, убогое, но такое желанное. Подошёл к запотевшей стеклянной двери, потянулся к холодной железной ручке… и моргнул.

Вторая часть

В заснеженной глуши Миннесоты одинокая женщина отправляется исполнить последнюю волю мужа. Но случайно становится свидетелем ужаса — в изолированном доме бандиты держат девушку-подростка. Связи нет, помощи ждать неоткуда… И тогда на их пути встаёт та, кого они меньше всего ожидали встретить. ⚡ Холод, тишина и кровь на снегу. Маньякам не повезло нарваться на пулю. На пути у них — Боевая Бабуля.

HiddenUser в VK
HiddenUser в YouTube
HiddenUser в VK Видео
HiddenUser в RUTUBE
HiddenUser в ТГ

ЗАБРАТЬ

Vesper Charm повествует о двух наёмниках-вольнонаёмниках (кратко Лансерах), нанятых для поиска таинственного сокровища в, казалось бы, вездесущем подземелье гоблинов.

Чейки связала свою душу с зачарованным мечом под названием «Дьюкло», дарующим ей способность использовать магию огня. Левша — член клана, который превращает путь меча в религиозную доктрину, которой нужно следовать. Эти два Лансера работают вместе, преследуя общую цель — найти виновника резни в деревне Чейки, произошедшей много лет назад.

Vesper Charm — это современная интерпретация классического jrpg-бродилки, в которой вместо традиционного города представлено питейное заведение. Игра также включает в себя мои оригинальные иллюстрации, боевую систему Charge Turn и оригинальную музыку от:

Подробнее

• Комитет Koga

• Обновлено 3 сентября 2024 г.

• Опубликовано 9 октября 2022 г.

• Статус: Выпущено

• Платформы: Windows

• Дата выхода: 2 августа 2023 г.

• Рейтинг: 5,0 из 5 звёзд

• Автор: Kogasoft

• Жанр: Ролевая игра

• Создано в RPG Maker

• Теги: 2D, Фэнтези, JRPG, Пиксель-арт, Ретро, RPG Maker, Вид сверху, Пошаговая, Пошаговая стратегия

• Средняя продолжительность сессии: Несколько часов

• Языки: Английский

• Устройства ввода: Клавиатура, Мышь, Контроллер Xbox

ALONE CARS

ЗАБРАТЬ

Сыграйте со мной в самый реалистичный автосимулятор на мобильных устройствах.

Подробнее

• Обновлено 1 день назад

• Опубликовано 27 декабря 2024 г.

• Статус: Выпущено

• Платформы: Android

• Рейтинг: 5,0 из 5 звёзд

• Автор: Эксклюзивные игры

• Жанр: Симуляторы

• Теги: 3D, автомобили, открытый мир, суперкары, транспорт

TROX

ЗАБРАТЬ

После пепла Третьей мировой войны миру больше нечего предложить. Урожаи уничтожены. Животные вымерли. Семьи теперь выживают под сенью Закона об устойчивом развитии мясной промышленности — закона, который требует от каждого домохозяйства внести свой «вклад».

Вы в роли Марко — отца и мужа, разрывающихся между долгом, отчаянием и гнетущим бременем выбора. То, что начинается как обычный вечер, вскоре превращается в нечто гораздо более мрачное…

Ключевые особенности

🕯️ Психологический хоррор — Исследуйте разрушающуюся реальность, где воспоминания и кошмары сливаются воедино.

🍖 Запутанная атмосфера — Домашний быт сталкивается с немыслимым.

🔦 Погружение от первого лица — Каждая деталь важна, каждый звук тревожит.

🩸 Выбор и последствия — Выживание требует жертв.

«Каждый вклад имеет свою цену».

Управление

• ДВИЖЕНИЕ: WASD

• ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ: E

• ПРОДОЛЖЕНИЕ ДИАЛОГА: ПРОБЕЛ

• Время игры: ~10-15 минут

• Рекомендуемые настройки экрана (1920*1080P)

  Подробнее

• Обновлено 5 часов назад

• Опубликовано 10 дней назад

• Статус: Выпущено

• Платформы: Windows, macOS

• Рейтинг: 4,2 из 5 звёзд

• Авторы: Vinil, injury_ok

• Жанр: Выживание, Приключения

• Создано в Unity

• Теги: Атмосферный, Жуткий, От первого лица, Хоррор, PSX (PlayStation), Психологический хоррор, Одиночная игра, Хоррор на выживание

• Средняя продолжительность сессии: Около получаса

• Язык: Английский

• Ввод: Клавиатура