Нейронные сети
Нашла хорошие работы. #немоё
Нашла хорошие работы. #немоё
Некоторые люди, столкнувшиеся с жизненными неудачами, ощущают глубокую эмоциональную боль из-за жестокости и несправедливости судьбы. Однако, они находят в себе силы наслаждаться каждым днём, рассветом, несмотря на все трудности. Не обладая высоким интеллектом и аналитическим мышлением, которые облегчают усвоение информации и запоминание, они не отчаиваются, а стойко принимают все испытания и несчастные случаи. Из-за своих ограничений в памяти, логике и мышлении, такие люди возможно не достигнут значительных результатов в жизни, ведь они сталкиваются с преградами, ограничивающими их способности к достижению поставленных целей. Это естественный закон, который подчёркивает суровую реальность мира и различия между неудачниками и успешными людьми. Если все люди обладали бы одинаковыми способностями, то не существовало бы ни добра, ни зла, и не было бы возможности конкурировать, чтобы одолеть слабых и занять лидирующие позиции. Когда есть конкуренция между умными и глупыми людьми, это выгодно для природы, так как делает мир разнообразным — это процесс естественного отбора, где слабые отступают. Те, кто стремится достичь своих целей честным трудом, сталкиваются с жестокостью судьбы, которая помешает им добиться успеха. В таких случаях несправедливость мира разрушает их мечты, однако они не опускают руки и находят радость в простых радостях жизни, таких как свежий чудесный запах после дождя или вид красивой радуги. Люди, проявляющие стойкость, становятся героями своей жизни, которые не позволяют разочарованию и поражениям взять верх над ними. Такие люди с сильным характером не скажут: "Зачем мне дальше жить и переносить невыносимую душевную боль из-за суровой реальности, если судьба уже предопределила, что я не добьюсь своих высоких целей в жизни, например, стать высококлассным специалистом по ремонту техники? Мои желания и старания не принесут достойных результатов, и мои мечты останутся иллюзорными. Ничего не измениться, так как это уже заложено в меня судьбой." А наоборот, такие настойчивые люди скажут: "И что, что мне не дарованы природой способности стать высококвалифицированным специалистом по ремонту различной техники? Если это не судьба, то я готов работать дворником или мусорщиком, чтобы заработать себе на пропитание. Я не буду позволять разрушать своё здоровье и нервы из-за суровой реальности и её несправедливости. Я буду радоваться маленьким мелочам и находить в них своё счастье, не обращая внимания на суровые условия жизни на Земле". Я понимаю, что моё здоровье ценнее исключительных мышлений, памяти и навыков. В жизни некоторые люди благодаря законам природы достигают успеха, тогда как другие испытывают неудачи из-за суровой судьбы. Жизнь — это такая вещь, где слабые погибают, если они слишком сильно переживают и расстраиваются из-за того, что их судьба сложная. Чтобы выжить в этом несправедливом мире, нужно держать себя в руках и правильно относиться к препятствиям, принимая их смиренно и спокойно. Только так можно сохранить себя в этой жизни и жить обычной жизнью, несмотря на все трудности.
© Айдар Замальдинов
«Теперь, когда мы научились летать по воздуху как птицы, плавать под водой как рыбы, нам не хватает только одного: научиться жить на земле как люди».
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509
Самая верная, самая дорогая, самая реальная свобода в мире есть только одна. Единственная настоящая.
Это свобода от чужого мнения.
Не позволяйте чужим злым языкам испортить вашу жизнь. Она у вас только одна. И она ваша.
История, сводящая к экономике и политику, и этику, – и примитивна, и неверна. Она смешивает необходимые условия существования с жизнью, а это совсем разные вещи. Точно так же можно сказать, что, поскольку человек не способен передвигаться без ног, главное его дело – покупка чулок и башмаков. Еда и питье поддерживают людей словно две ноги, но бессмысленно предполагать, что не было других мотивов во всей истории. Коровы безупречно верны экономическому принципу – они только и делают, что едят или ищут, где бы поесть. Именно поэтому двенадцатитомная история коров не слишком интересна.
Овцы и козы тоже не погрешили против экономики. Однако овцы не совершали дел, достойных эпоса, и даже козы – хоть они и попроворнее – никого не вдохновили на “Золотые деяния славных козлов”, приносящие радость мальчишкам каждого века. Можно сказать, что история начинается там, где кончаются соображения коров и коз. Я не думаю, что крестоносцы ушли из дома в неведомые пустыни по той же самой причине, по какой коровы переходят с пастбища на пастбище. Вряд ли кто-нибудь считает, что исследователи Арктики снова и снова тянутся на север по тем же причинам, что и ласточки. Но если вы уберете из истории религиозные войны и подвиги исследователей, она перестанет быть историей.
Теперь принято рассуждать так: люди не могут жить без еды, следовательно, они живут для еды. На самом же деле люди думают не столько об экономическом механизме, поддерживающем существование, сколько о самом существовании. Жизнь важнее для них, чем средства к жизни. Конечно, время от времени человек размышляет о том, какая именно работа даст ему средства и какие именно средства дадут еду. Но за это же время он десять раз подумает, что сегодня хорошая погода или что жизнь – странная штука, или спросит себя, стоит ли жить вообще, или пожалеет, зачем он женился, или порадуется своим детям, или застонет о них, или вспомнит свою юность, или еще как-нибудь задумается о загадочном жребии человека.
Это относится даже к рабам нашей мрачной индустриальной цивилизации, бесчеловечная жестокость которой действительно вытолкнула на первый план экономические вопросы. Это несравненно более верно по отношению к крестьянам, охотникам, рыбакам, составляющим во все времена основную массу человечества. Даже те сухари, которые считают, что этика зависит от экономики, не могут не признать, что экономика зависит от жизни. А большая часть естественных сомнений и мечтаний связана с жизнью как таковой; не с тем, как прожить, а с тем, стоит ли жить.
Доказательства тому – в прямом смысле слова – убийственно просты. Представьте себе, что данный человек собирается не жить, а умирать. Стоит ли профессору политической экономии ломать себе голову над вычислением его будущего заработка? Стоит ли хлопотать о пенсии для мученика, вычислять семейный бюджет монаха? Что делать с тем, кто отправился умирать за родину, или с тем, кому нужен не любой, а свой, единственный на свете клочок земли? Все эти люди не подчиняются экономическим выкладкам. Чтобы понять их, надо понять и узнать, что же чувствует человек, когда через странные окна глаз он смотрит на странное видение, которое мы зовем миром.
Ни один разумный человек не хотел бы увеличивать количество длинных слов. Но мне все-таки придется сказать, что нам нужна новая наука, которая могла бы называться психологической историей. Я бы хотел найти в книгах не политические документы, а сведения о том, что значило то или иное слово и событие в сознании человека, по возможности – обыкновенного. Я уже говорил об этом в связи с тотемом. Мало назвать кота тотемом (хотя, кажется, котов так не называли), важно понять, кем он был для людей – кошкой Уиттингтона или черным котом ведьмы, жуткой Баст или Котом в сапогах.
Точно так же я хотел бы узнать, какие именно чувства объединяли в том или ином случае простых людей, здравомыслящих и эгоистичных, как все мы. Что чувствовали солдаты, когда увидели в небе сверкание странного тотема – золотого орла легионов? Что чувствовали вассалы, завидев львов и леопардов на щитах своих сеньоров? Пока историки не обращают внимания на эту субъективную или, проще говоря, внутреннюю сторону дела, история останется ограниченной, и только. искусство сможет хоть чем-то удовлетворить нас. Пока ученые на это не способны, выдумка будет правдивее факта. Роман – даже исторический – будет реальнее документа.
Такая внутренняя история особенно необходима, когда речь идет о психологии войн. Мы задыхаемся под тяжестью документов, но об этом не находим ни слова. В худшем случае мы читаем официальные воззвания, которые никак не могут быть правдой хотя бы потому, что они официальны. В лучшем – добираемся до тайной дипломатии, которая не выражает чувств народа хотя бы потому, что она тайная. На каких документах основаны, как правило, суждения об истинных причинах той или иной войны?
Правительства боролись за колонии или рынки, за гавани или высокие тарифы, за золотые прииски или алмазные копи. Но правительства вообще не борются. Почему боролись солдаты? Что думали, что чувствовали те, кто делал своими руками это страшное и славное дело? Ни один мало-мальски знающий солдат не поверит ученым, утверждающим, что миллионы людей можно послать на убой из-под палки в прямом смысле слова. Если все дезертируют, кто накажет дезертиров? Да и сравнительно небольшое количество дезертиров может погубить всю кампанию. Что же чувствуют солдаты? Если они действительно верят на слово политикам, то почему? Если вассалы слепо шли за сеньором, что же видели в нем эти слепые люди?
Нам вечно твердят, что люди воюют из-за материальных соображений. Но человек не умирает из-за материальных соображений, никто не умирает за плату. Не было платных мучеников. Призрак “чистой”, “реалистической” политики невероятен и нелеп. Попробуйте представить себе, что солдат говорит: “Нога оторвалась? Ну и черт с ней! Зато у нас будут все преимущества обладания незамерзающими портами в Финском заливе”. Почему бы война ни начиналась, то, что ее поддерживает, коренится глубоко в душе. Близкий к смерти человек стоит лицом к лицу с вечностью. Если даже его держит страх, страх должен быть прост, как смерть.
Обычно солдатом движут два чувства, вернее, две стороны одного чувства. Первое – любовь к находящемуся в опасности месту, даже если это место называется расплывчатым словом “родина”. Второе – ненависть к тому чужому, что ей угрожает.
Первое чувство много разумнее, чем принято считать. Человек не хочет, чтобы его родина погибла или даже просто изменилась, хотя не может припомнить все хорошее, что для него связано с ней; точно так же мы не хотим, чтобы сгорел наш дом, хотя вряд ли можем перечислить все свои вещи. То, за что он борется, кажется поверхностной абстракцией, на самом же деле это и есть дом.
Второе чувство не менее сильно, более того, благородно. Люди сражаются особенно яростно, когда противник – старый враг, вечный незнакомец, когда в полном смысле этих слов они “не выносят его духа”. Так относились французы к пруссакам, восточные христиане к туркам. Если я скажу, что это религиозная распря, вы начнете возмущаться и толковать о сектантской нетерпимости. Что же, скажу иначе: это разница между смертью и жизнью, между тьмой и дневным светом. Такую разницу человек не забудет на пороге смерти, ибо это спор о значении жизни.
В самые темные дни мировой войны, когда все мы извелись вконец от боли, страха и тоски по близким, люди давно забыли о тонкостях государственных интересов и не ради них продолжали драться. Они – во всяком случае, те, кого я знаю, – и подумать не могли о поражении, потому что представляли себе лицо германского императора, вступающего в Париж. Это совсем не то чувство, которое мои идеалистические друзья зовут любовью.
Я ничуть не стыжусь назвать его ненавистью, ненавистью к аду и делам его. Хотя, конечно, теперь не верят в ад и потому не обязаны верить в ненависть. Но все это – длинное введение, а понадобилось оно потому, что я хотел напомнить, что такое религиозная война. В такой войне встречаются два мира, как сказали бы сейчас, две атмосферы. Что для одних воздух, для других – отрава. Никого не убедишь оставить чуму в покое. Именно это мы должны понять, даже если нам придется поступиться некоторыми нравственными взглядами, иначе мы не поймем, что же случилось, когда на другом берегу закрыл римлянам небо Карфаген – темный, как Азия, и порочный, как империализм.
Древняя религия Италии была той самой мешаниной, которую мы рассматривали под именем мифологии; но если греки тянулись к мифам, то латиняне как бы тянулись к вере. И там и тут множились боги, но можно сказать, что греческий политеизм разветвлялся, как ветви дерева, а римский – как корни. А может быть, точнее сказать, что у греков дерево цвело, а у римлян склонялось к земле под тяжестью плодов.
Греческие боги поднимались в утреннее небо сверкающими пузырями, латинские плодились и множились, чтобы приблизиться к людям. Нас поражает в римских культах их местный, домашний характер. Так и кажется, что божества снуют вокруг дома, как пчелы, облепили столбы, как летучие мыши, и, как ласточки, приютились под карнизом. Вот бог крыши, вот бог ветвей, бог ворот и даже гумна. Мифы часто назывались сказками. Эти можно сравнить с домашней и даже няниной сказкой: она уютна и весела, как те сказки, где, словно домовые, говорят стулья и столы.
Старые боги италийских крестьян были, вероятно, неуклюжими деревянными идолами. Там тоже было немало уродливого и жестокого, например тот обряд, когда жрец убивал убийцу. Такие вещи всегда заложены в язычестве, они неспецифичны для римлян. Особенностью же римского язычества было другое: если греческая мифология олицетворяла силы природы, то латинская олицетворяла природу, укрощенную человеком. У них был бог зерна, а не травы, скота, а не охоты. Их культ был поистине культурой.
Многих ставит в тупик загадка латинян. Их религия вьющимся растением обвивает каждую мелочь дома, и в то же время они на редкость мятежны. Империалисты и реакционеры часто приводят Рим как пример порядка и лояльности. На самом же деле было не так. Истинная история древнего Рима гораздо более похожа на историю нового Парижа. Его можно было бы назвать городом баррикад. Говорят, ворота его никогда не закрывались, потому что за стенами всегда шла война; почти столь же верно сказать, что внутри всегда шла революция.
С первых восстаний плебеев до последних восстаний рабов государство, навязавшее мир всему свету, не могло установить его у себя. Сами правители были мятежниками. Но религия в доме и революция на площади связаны очень тесно. Хрестоматийное, но не поблекшее предание говорит нам, что республика началась с убийства тирана, оскорбившего женщину. И действительно, только тот, для кого семья священна, способен противостоять государству. Только он может воззвать к богам очага, более священным, чем боги города. Вот почему ирландцы и французы, чей домашний уклад более строг, так беспокойны и мятежны. Я намеренно подчеркиваю эту сторону Рима – внутреннюю, как убранство дома.
Конечно, римские историки совершенно правы, рассказывая нам о циничных деяниях римских политиков. Но дух, подобно дрожжам, поднимавший Рим изнутри, был духом народа, а не только идеалом Цинцината. Римляне укрепили свою деревню со всех сторон; распространили свое влияние на всю Италию и даже на часть Греции, – как вдруг очутились лицом к лицу с конфликтом, изменившим ход истории.
Я назову этот конфликт схваткой богов и бесов.
На другом берегу Средиземного моря стоял город, называющийся Новым. Он был старше, и много сильнее, и много богаче Рима, но был в нем дух, оправдывавший такое название. Он назывался Новым потому, что он был колонией, как Нью-Йорк или Новая Зеландия. Своей жизнью он был обязан энергии и экспансии Тира и Сидона – крупнейших коммерческих городов. И, как во всех колониальных центрах, в нем царил дух коммерческой наглости. Карфагеняне любили хвастаться, и похвальба их была звонкой, как монеты. Например, они утверждали, что никто не может вымыть руки в море без их разрешения. Они зависели почти полностью от могучего флота, как те два великих порта и рынка, из которых они пришли. Карфаген вынес из Тира и Сидона исключительную торговую прыть, опыт мореплавания и многое другое.
В предыдущей главе я уже говорил о психологии, которая лежит в основе некоторых культов. Глубоко практичные, отнюдь не поэтичные люди любили полагаться на страх и отвращение. Как всегда в таких случаях, им казалось, что темные силы свое дело сделают. Но в психологии пунических народов эта странная пессимистическая практичность разрослась до невероятных размеров. В Новом городе, который римляне звали Карфагеном, как и в древних городах финикийцев, божество, работавшее “без дураков”, называлось Молохом; по-видимому, оно не отличалось от божества, известного под именем Ваала.
Римляне сперва не знали, что с ним делать и как его называть; им пришлось обратиться к самым примитивным античным мифам, чтобы отыскать его слабое подобие – Сатурна, пожирающего. Но почитателей Молоха никак нельзя назвать примитивными. Они жили в развитом и зрелом обществе и не отказывали себе ни в роскоши, ни в изысканности. Вероятно, они были намного цивилизованней римлян. И Молох не был мифом; во всяком случае, он питался вполне реально. Эти цивилизованные люди задабривали темные силы, бросая сотни детей в пылающую печь. Чтобы это понять, попытайтесь себе представить, как манчестерские дельцы, при бакенбардах и цилиндрах, отправляются по воскресеньям полюбоваться поджариванием младенцев.
Нетрудно было бы рассказать обо всех торговых и политических превратностях той поры, потому что вначале дело действительно сводилось к торговле и политике. Казалось, Пуническим войнам нет конца, и нелегко установить, когда именно они начались. Уже греки и сицилийцы враждовали с африканским городом. Карфаген победил греков и захватил Сицилию. Утвердился он и в Испании; но между Испанией и Сицилией был маленький латинский город, которому грозила неминуемая гибель. И, что нам особенно важно, Рим не желал мириться. Римский народ чувствовал, что с такими людьми мириться нельзя. Принято возмущаться назойливостью поговорки: “Карфаген должен быть разрушен”. Но мы забываем, что Рим был разрушен. И первый луч святости упал на него, потому что Рим восстал из мертвых.
Как почти все коммерческие государства, Карфаген не знал демократии. Бедные страдали под безличным и безразличным гнетом богатых. Такие денежные аристократы, как правило, не допускают к власти выдающегося человека. Но великий человек может появиться везде, даже в правящем классе. Словно для того, чтобы высшее испытание мира стало особенно страшным, в золоченом чертоге одного из первых семейств вырос начальник, не уступающий Наполеону. И вот Ганнибал тащил тяжелую цепь войска через безлюдные, как звезды, перевалы Альп. Он шел на юг – на город, который его страшные боги повелели разрушить.
Ганнибал продвигался к Риму, и римлянам казалось, что против них встал волшебник. Две огромные армии утонули в болотах слева и справа от него. Все больше и больше воинов затягивал омут Канн. Высший знак беды – измена натравливала на погибающий Рим новые племена. А пестрая армия Карфагена была подобна парадному шествию народов: слоны сотрясали землю, словно горы сошли с мест, гремели грубыми доспехами великаны галлы, сверкали золотом смуглые испанцы, скакали темные нубийцы на диких лошадях пустыни, шли дезертиры, и наемники, и всякий сброд, а впереди двигался полководец, прозванный Милостью Ваала.
Римские авгуры и летописцы, сообщавшие, что в эти дни родился ребенок с головой слона и звезды сыпались с неба, как камни, гораздо лучше поняли суть дела, чем наши историки, рассуждающие о стратегии и столкновении интересов. Что-то совсем другое нависло над людьми – то самое, что чувствуем мы все, когда чужеродный дух проникает к нам как туман или дурной запах.
Не поражение в битвах и не поражение в торговле внушало римским жителям противные природе мысли о знамениях. Это Молох смотрел с горы, Ваал топтал виноградники каменными ногами, голос Танит-Неведомой шептал о любви, которая гнуснее ненависти… Боги очага падали во тьму под копытами, и бесы врывались сквозь развалины, трубя в трубу трамонтаны. Рухнули ворота Альп, ад был выпущен на волю. Схватка богов и бесов, по всей очевидности, кончилась. Боги погибли, и ничего не осталось Риму, кроме чести и холодной отваги отчаяния.
Ничего на свете не боялся Карфаген, кроме Карфагена. Его подтачивал дух, очень сильный в преуспевающих торговых странах и всем нам хорошо знакомый. Это – холодный здравый смысл и проницательная практичность дельцов, привычка считаться с мнением лучших авторитетов, деловые, широкие, реалистические взгляды. Только на это мог надеяться Рим. Становилось яснее ясного, что конец близок, и все же странная и слабая надежда мерцала на другом берегу. Простой, практичный карфагенянин, как ему и положено, смотрел в лицо фактам и видел, что Рим при смерти, что он умер, что схватка кончилась и надежды нет, а кто же будет бороться, если нет надежды?
Пришло время подумать о более важных вещах. Война стоила денег, и, вероятно, в глубине души дельцы чувствовали, что воевать все-таки дурно, точнее, очень уж дорого. Пришло время и для мира, вернее, для экономии. Ганнибал просил подкрепления; это звучало смешно, это устарело, на очереди стояли куда более серьезные дела… Так рассуждали лучшие финансовые авторитеты, отмахиваясь от новых и новых тревожных и настойчивых просьб. Из глупого предрассудка, из уверенности деловых обществ, что тупость – практична, а гениальность – глупа, они обрекли на голод и гибель великого воина, которого им напрасно подарили боги.
Почему практичные люди убеждены, что зло всегда побеждает? Что умен тот, кто жесток, и даже дурак лучше умного, если он достаточно подл? Почему им кажется, что честь – это чувствительность, а чувствительность – это слабость? Потому что они, как и все люди, руководствуются своей верой. Для них, как и для всех, в основе основ лежит их собственное представление о природе вещей, о природе мира, в котором они живут; они считают, что миром движет страх и потому сердце мира – зло. Они верят, что смерть сильней жизни и потому мертвое сильнее живого. Вас удивит, если я скажу, что люди, которых мы встречаем на приемах и за чайным столом, – тайные почитатели Молоха и Ваала. Но именно эти умные, практичные люди видят мир так, как видел его Карфаген. В них есть та осязаемая грубая простота, из-за которой Карфаген пал.
Он пал потому, что дельцы до безумия безразличны к истинному гению. Они не верят в душу и потому в конце концов перестают верить в разум. Они слишком практичны, чтобы быть хорошими; более того, они не так глупы, чтобы верить в какой-то там дух, и отрицают то, что каждый солдат назовет духом армии. Им кажется, что деньги будут сражаться, когда люди уже не могут. Именно это случилось с пуническими дельцами. Их религия была религией отчаяния, даже когда дела их шли великолепно. Как могли они понять, что римляне еще надеются? Их религия была религией силы и страха – как могли они понять, что люди презирают страх, даже когда они вынуждены подчиниться силе? В самом сердце их мироощущения лежала усталость, устали они и от войны – как могли они понять тех, кто не хочет прекращать проигранную битву? Одним словом, как могли понять человека они, так долго поклонявшиеся слепым вещам; деньгам, насилию и богам, жестоким, как звери?
И вот новости обрушились на них: зола повсюду разгорелась в пламя, Ганнибал разгромлен, Ганнибал свергнут. Сципион перенес войну в Испанию, он перенес ее в Африку. Под самыми воротами Золотого города Ганнибал дал последний бой, проиграл его, и Карфаген пал, как никто еще не падал со времен Сатаны. От Нового города осталось только имя – правда, для этого понадобилась еще одна война. И те, кто раскопал эту землю через много веков, нашли крохотные скелеты, целые сотни – священные остатки худшей из религий. Карфаген пал потому, что был верен своей философии и довел ее до логического конца, утверждая свое восприятие мира. Молох сожрал своих детей.
Боги ожили снова, бесы были разбиты. Их победили побежденные; можно даже сказать, что их победили мертвые. Мы не поймем славы Рима, ее естественности, ее силы, если забудем то, что в ужасе и в унижении он сохранил нравственное здоровье, душу Европы. Он встал во главе империи потому, что стоял один посреди развалин.
После победы над Карфагеном все знали или хотя бы чувствовали, что Рим представлял человечество даже тогда, когда был от него отрезан. Тень упала на него, хотя еще не взошло светило, и груз грядущего лег на его плечи. Не нам судить и гадать, каким образом и когда спасла бы Рим милость Господня; но я убежден, что все было бы иначе, если бы Христос родился в Финикийской, а не в Римской империи.
Мы должны быть благодарны терпению Пунических войн за то, что через века Сын Божий пришел к людям, а не в бесчеловечный улей. Античная Европа наплодила немало собственных бед – об этом мы скажем позже, – но самое худшее в ней было все-таки лучше того, от чего она спаслась. Может ли нормальный человек сравнить большую деревянную куклу, которая забирает у детей часть обеда, с идолом, пожирающим детей? Врагу, а не сопернику отказывались поклоняться римляне. Не о хороших дорогах вспоминали они и не о деловом порядке, а о презрительных, наглых усмешках. И ненавидели дух ненависти, владевший Карфагеном.
Мы должны им быть благодарны за то, что нам не пришлось свергать изображения Венеры, как свергли они изображения Ваала. Благодаря их непримиримости, мы не относимся непримиримо к прошлому.
Если между язычеством и христианством – не только пропасть, но и мост, мы должны благодарить тех, кто сохранил в язычестве человечность. Если через столько веков мы все-таки в мире с античностью, вспомним хоть иногда, чем она могла стать. Благодаря Риму груз ее легок для нас и нам не противна нимфа на фонтане или купидон на открытке.
Смех и печаль соединяют нас с древними, нам не стыдно вспомнить о них, и с нежностью видим мы сумерки над сабинской фермой и слышим радостный голос домашних богов, когда Катулл возвращается домой, в Сирмион: “Карфаген разрушен”.
Продолжение следует...
P.S.
✒️ Я перестал читать комментарии к своим постам и соответственно не отвечаю на них здесь. На все ваши вопросы или пожелания, отвечу в Telegram: t.me/Prostets2024
✒️ Простите, если мои посты неприемлемы вашему восприятию. Для недопустимости таких случаев в дальнейшем, внесите меня пожалуйста в свой игнор-лист.
✒️ Так же, я буду рад видеть Вас в своих подписчиках на «Пикабу». Впереди много интересного и познавательного материала.
✒️ Предлагаю Вашему вниманию прежде опубликованный материал:
📃 Серия постов: Семья и дети
📃 Серия постов: Вера и неверие
📃 Серия постов: Наука и религия
📃 Серия постов: Дух, душа и тело
📃 Диалоги неверующего со священником: Диалоги
📃 Пост о “врагах” прогресса: Мракобесие
Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры,
что затворяете Царство Небесное человекам,
ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
(А.С. Пушкин)
Земные пастухи, чтоб в Духе править бал земной,
Обосновали просто право насаждать свою религию,
Сказав – Сам Бог поставил их между Собой и мной
И потому все мысли их – святые и великие!!!
Пиарят книжники цитаты самой МУДрой книги,
Чтоб, руководствуясь священной МУДротой,
Людское стадо было к цели ближе с каждым мигом
Для стрижки, для удоя и убоя – под одной уздой.
Удивительно, что физики, служители науки, которой обосновывали материализм, размышляя о времени и свободе воли, приходят к понятию о духе Газета Суть Времени № 583
Джорджоне. Песочные часы. 1500
Время — достаточно таинственное понятие. В школьной физике не объясняется, что это такое и откуда берется, школьникам постулируется, что это нечто, измеряемое часами, и так это и надо понимать.
Рассмотреть подробно проблему времени в представлении современной физики меня побудил спектакль «Пастырь» в Театре «На досках». Ход времени в спектакле «Пастырь» дан не так, как привычно нам в повседневной жизни — равномерно и прямолинейно. Спектакль представляет собой путешествие по воспоминаниям Сталина, где причудливо переплетаются настоящее и прошлое, а также разномоментные события.
Спектакль начинается с юбилея Сталина в 1949 году: к оставшемуся в одиночестве после пышных торжеств Сталину является наша современница и начинает задавать провокационные вопросы. Сталин понимает, что соратники по партии планируют его устранение от власти, но не хочет сражаться, заявляя, что ему всё равно, что будет со страной после его смерти. Он устал и не понимает, зачем сопротивляться Берии и партийной верхушке. Но ведущая уговаривает его всмотреться в прошлое.
По ходу спектакля зритель из 1949 года попадает в юность Сталина-семинариста, затем в еще более раннее, дошкольное детство, когда он онемел. Затем вновь возвращается в 1949 год, затем опять в детство, когда мальчик болел оспой и его спасли при помощи обряда Амирани, затем — в революционную юность Сталина, в несколько лет его отношений с первой женой, затем опять в его семинаристское прошлое, из которого зритель вместе со Сталиным проваливается в события, предшествовавшие рождению Сталина. Затем снова в 1949 году Сталин беседует с Камо, затем еще дальше в прошлое — в замужество матери Сталина, затем снова в детство в Гори, когда происходит жестокая казнь крестьян, которую наблюдал мальчиком Сталин, и — возвращение в 1949 год.
Интересной представляется также концепция гостьи из будущего, само существование которой зависит от принятых Сталиным решений. Гостья прямо заявляет, что пришла из возможного будущего, которое — в том виде, как есть, — может и не реализоваться. Согласитесь, неожиданная «работа со временем»!
А что же концептуально по поводу времени говорит современная физика?
Над этим вопросом физики и философы задумывались давно. Например, Аристотель в «Физике» писал: «Сейчас» не часть чего-то, поскольку часть есть мера целого, которое должно состоять из частей. Время же нельзя себе представить состоящим из многих «сейчас». Кроме того, «сейчас», которое кажется связывающим прошлое и будущее, — остается ли всегда одним и тем же или всё время становится другим? Трудно ответить. Если оно всё время другое и другое, и если разные части времени не одновременны (если только одна не содержит другую, а другая не содержится в первой, как более короткое время содержится в более длинном), и если «сейчас», которого нет, но которое существовало в прошлом и прекратило свое существование, то многие «сейчас» не могут существовать одновременно с другими, а предшествующее «сейчас» всегда должно прекращать свое существование».
Размышлял на эту тему и блаженный Августин, написавший в «Исповеди»: «Что есть время? Если никто не спрашивает меня об этом, я знаю ответ; если я хочу объяснить это, то ничего не знаю». Он заявлял, что для человека нет прошлого или будущего, а есть только три настоящих: «настоящее прошлых вещей, то есть память; настоящее существующих вещей — зрение; и настоящее вещей будущих — ожидание».
Проще всего к вопросу, что такое время, подошел Исаак Ньютон, который в трактате «Принципы» писал: «Я не даю определений времени, месту или движению, поскольку это и так всем хорошо известно». Отметим на полях, что ньютоновская физика не содержала направленного времени. Все процессы и уравнения классической (ньютоновской) механики будут выглядеть так же, если время потечет в другую сторону.
Эйнштейн, гениально расширивший ньютоновскую физику, заметил: «Вокруг проблемы „сейчас“ существует нечто очень важное, что, однако, лежит вне сферы досягаемости науки». И при этом общая теория относительности также не объясняет понятие «сейчас» и не объясняет появление стрелы времени. Однако объявляет время четвертой координатой пространства-времени, что как бы подразумевает, что время существует всё целиком от рождения нашей Вселенной и до конца времен, что бы под этим ни подразумевалось. Отметим также, что огромное преимущество общей теории относительности заключается в том, что она работает. Например, точная работа спутниковых систем навигации невозможна без учета замедления времени на спутниках, предсказанного этой теорией.
Современный физик-теоретик, профессор Колумбийского университета Брайан Грин в книге The Fabric of the Cosmos («Ткань космоса») утверждает, что «теория относительности объявляет нашу Вселенную эгалитарной (уравнительной), в которой каждый момент так же реален, как и любой другой». Он повторяет за Августином, что «в нас живет постоянная иллюзия прошлого, настоящего и будущего». Грин утверждает, что, поскольку теория относительности ничего не говорит о течении времени, такое течение должно быть всего лишь иллюзией, а не частью реальности. Однако если течение времени иллюзорно, то и прошлое, и настоящее, и будущее существуют одновременно, т. е. будущее является уже свершившимся фактом, а не чем-то, что возникает в результате свободной воли людей.
Одной из научных и тем не менее общедоступных (научно-популярных) работ, описывающих воззрения современной физики на проблему времени, является книга американского профессора Ричарда Мюллера «Сейчас. Физика времени». Эта книга была издана на русском языке в 2017 году.
Мюллер констатирует хорошо известный факт, что почти все теории в современной физике, и уж точно все, изучаемые в школе, — классическая механика, электричество и магнетизм — не делают различия между прошлым и будущим. Планеты могут двигаться по своим орбитам в обратном направлении. Антенна для излучения радиоволн может с таким же успехом использоваться и для их приема. Атомы испускают свет, однако они его и поглощают: оба этих процесса легко описываются одними и теми же уравнениями. Пустите кинопленку в проекторе с конца, и вы не нарушите никаких законов физики. Никаких, кроме второго закона термодинамики, который гласит, что энтропия будет всегда увеличиваться (не убывать) со временем.
Исторически первую попытку объяснить направленность течения времени сделал астрофизик Артур Эддингтон. В книге The Nature of the Physical World («Природа физического мира», 1928) он писал: «Великое свойство времени заключается в том, что оно идет вперед». И тут же сожалел: «Но это именно тот аспект времени, который физики иногда склонны отрицать».
Эддингтон связал течение времени с энтропией. Энтропи́я — широко используемый в естественных и точных науках термин. В термодинамике это функция состояния термодинамической системы, обозначающая меру необратимого рассеивания энергии или бесполезности энергии (потому что не всю энергию системы можно использовать для превращения в какую-нибудь полезную работу). В статистической физике энтропия характеризует вероятность осуществления какого-либо макроскопического состояния. Энтропия также употребляется в математике: в теории информации и в математической статистике, где определяется статистически и называется статистической, или информационной энтропией. Хотя понятия термодинамической и информационной энтропии вводятся в рамках различных разделов физики и математики, они имеют общий физический смысл — логарифм числа доступных состояний системы.
Эддингтон постулировал, что поскольку процессы с уменьшением энтропии невозможны, то есть имеют явную асимметрию по времени, то именно увеличение энтропии определяет течение времени. Эта гипотеза Эддингтона пользовалась популярностью в первой половине ХХ века, однако к концу XX века открытия в астрофизике поставили ее под вопрос.
Так, Мюллер пишет, что, во-первых, из астрофизических исследований известно, что нынешняя Вселенная очень высоко организована, — причины этого Эддингтон тогда еще не мог определить. В нашем мире низкая энтропия. Когда вы заставляете газ, сконцентрированный в одном углу емкости, распределиться по всей этой емкости, вы имеете дело с огромным увеличением энтропии. А материя во Вселенной сосредоточена компактно в разных ее областях, как газ, скопившийся в каком-то углу емкости. Бо́льшая часть видимой массы Вселенной обнаруживается в звездах, небольшая часть — в планетах, еще какая-то часть находится в черных дырах; и всё это окружено пустым пространством (если не касаться вопроса о темной материи, которая была неизвестна во времена Эддингтона). Так что во Вселенной много пустого пространства, которое могло быть заполнено для увеличения энтропии.
Во-вторых, с конца 1970-х годов уже было известно, что энтропия совокупности безмассовых частиц не меняется по мере расширения Вселенной. А в ранней Вселенной, согласно современным воззрениям, энтропия всего вещества содержалась в безмассовых разогретых частицах, так что она не увеличивалась. Если бы стрела времени действительно направлялась ростом энтропии, не было бы никакой стрелы. Время должно было остановиться. Мы никогда не покинули бы ту эру. С остановившимся временем и расширение Вселенной должно было прекратиться (или, во всяком случае, не продолжаться). В отсутствие времени не возникли бы галактики и звезды.
Принято считать, что в первые моменты после Большого взрыва материя была распределена по пространству примерно равномерно. Но тогда образование сгущений материи, звезд, планет является не увеличением энтропии, а ее снижением.
Мюллер подчеркивает, что, излагая свою гипотезу, Эддингтон оперировал лишь образами и аналогиями вроде тех, что упавшая со стола чашка с чаем никогда не запрыгнет обратно на стол и не станет целой, а разлившийся по полу чай не соберется сам назад в чашку. Никакой строгой математической теории, которая бы связала энтропию со временем, Эддингтон не представил. Такой теории нет до сих пор, поэтому нет никакой возможности подтвердить или опровергнуть энтропийную гипотезу, поскольку нет следствий, которые можно было бы проверить измерениями. То есть в строгом смысле слова гипотеза Эддингтона не является научной.
В современной физике предложено много альтернатив стреле времени, определяемой увеличивающейся энтропией. Это стрелы времени черной дыры, уменьшающейся энтропии, временно́й асимметрии, причинно-следственная, излучения, психологическая, квантовая и космологическая. Здесь изложим эти альтернативы коротко, подробнее они описаны в книге Мюллера и соответствующей научной литературе.
1. Стрела времени черной дыры основана на том простом факте, что брошенный в черную дыру объект падает в нее и никогда не вернется. Так что, наблюдая падение объектов в черную дыру, можно было бы определить направление хода времени. Однако при тщательном рассмотрении этой гипотезы выясняется, что если измерять падение объекта в черную дыру в системе отсчета Земли, то этот объект никогда дыры не достигнет. То есть в пределах любого конечного промежутка времени (измеренного в системе отсчета Земли) объект, падающий в черную дыру, скорее всего, может вернуться. Оказывается, теория относительности допускает существование не только черных дыр, но и белых дыр, являющихся повернутыми во времени вспять черными дырами. Согласно уравнениям общей теории относительности, они действительно могут существовать, однако пока что путем наблюдения не обнаружены. То есть в уравнениях черных дыр нет изначальной асимметрии времени — во всяком случае, в нашей собственной системе отсчета. Это означает, что черные дыры не могут задавать стрелу времени.
2. Стрела уменьшающейся энтропии — это попытка объяснить направление хода времени локальным уменьшением энтропии. При этом говорится не о разбивающейся чашке, а о производстве вещи, которую можно уничтожить. Эта гипотеза постулирует, что время движется вперед, так как пространство пусто и холодно и «излишняя» энтропия может быть сброшена в него подобно мусору, что позволяет уменьшить локальную энтропию.
Стрела уменьшающейся энтропии страдает теми же недостатками, что и «стандартная модель» Эддингтона. Локальная энтропия увеличивается днем (из-за подъема температуры; горячие вещи внутренне менее организованны, чем холодные), а затем уменьшается ночью. Если бы течение времени хотя бы на Земле было однозначно связано с уменьшением энтропии, то оно бы шло вперед гораздо быстрее на ночной стороне Земли, которая не получает тепла от Солнца (то есть энтропия локально уменьшается), однако такого эффекта мы не наблюдаем ― экспериментальные часы продолжают идти вперед с постоянной скоростью. Для преодоления этой проблемы предложены эмпирические поправки, сглаживающие суточные колебания энтропии, однако их невозможно проверить и опровергнуть.
Эту проблему пытаются обойти, сосредоточившись на фундаментальной энтропии разума, оставив в стороне энтропию биосферы как неважную. При этом речь идет об энтропии мысли, памяти, организации мышления и его воспроизводства, а не об общей энтропии нашего мозга как набора молекул, которая в основном определяется температурой.
Для определения энтропии разума ученые попытались использовать методы, разработанные Клодом Шенноном для описания энтропии информации. В результате работы в этом направлении появилась даже новая теория — теория информации. Она имеет много общего с теорией энтропии физического мира, и в обеих применяются одни и те же теоремы. Энтропия информации, однако, содержит парадоксы. Сколько информации заключено в числе 3,1415926535…? Бесконечное множество или столько, сколько содержится в символе π?
Однако и в этой гипотезе есть проблемы: пока что не удалось даже примерно оценить информационную энтропию человеческого мозга, а также понять, увеличивается она с течением времени или уменьшается. (Например, если рассматривать разум новорожденного как набор нулевых бит, который затем в ходе жизни превращается в смесь единиц и нулей, то память может описываться увеличением энтропии.) Наша память, безусловно, постоянно реорганизуется в силу того, что человек каждый день воспринимает что-то новое. Однако пока что научное сообщество не изобрело действенного способа измерения важности информации. Может быть, такие измерения, если удастся их изобрести, сделают эту теорию подлинно жизнеспособной.
3. Основанная на теории излучения стрела времени. Испускание электромагнитного излучения может быть рассчитано с использованием классических уравнений Максвелла, однако для этого нужно иметь представление о направлении времени. Именно отсюда родилась идея, что излучение может определять направление времени. Уравнение, описывающее излучение, было выведено в 1897 году. Для его выведения необходимо постулирование принципа причинности, то есть требуется (так написано в большинстве учебников по физике) признать, что колебания электронов происходят до возникновения излучения. Причинность открыто вводится включением в уравнение того, что называется запаздывающим потенциалом и пренебрежением опережающим потенциалом.
В 1945 году Ричард Фейнман, начинающий молодой ученый, занялся проблемой излучения. Научный руководитель диссертации Фейнмана в Принстоне Джон Уилер, предложил молодому ученому заняться изучением асимметрии в выводе уравнения излучения и выяснить, может ли излучение быть рассчитано с использованием опережающего потенциала с таким же успехом, как и с использованием потенциала запаздывающего. Тогда такое предложение, пишет Мюллер, было равносильно вопросу о том, может ли знание будущего быть использовано для предсказания прошлого. Требуют ли уравнения классического излучения, чтобы время двигалось вперед, или излучение может быть даже обращено назад? Фейнману удалось аргументировать, что уравнения работали как с опережающим, так и с запаздывающим потенциалами. Этот результат подтвердил позицию Эйнштейна. Он показал, что уравнения для излучения симметричны во времени, никакой первичной стрелы времени не существовало. Таким образом, Фейнман показал, что классическая теория излучения не делает разницы между прошлым и будущим.
Позже уже именитый ученый Фейнман предложит гипотезу, что позитроны — это движущиеся назад во времени электроны. Хотя эта гипотеза не является общепринятой, опровергнута она также не была.
4. Психологическая стрела времени. Она возникла из вопроса, может ли все-таки направление стрелы времени задаваться самой жизнью? Ведь человек помнит прошлое, а не будущее, несмотря на симметрию законов физики относительно направления течения времени. Мюллер отмечает: пока мы рассматриваем человека как сложное сочетание различных химических веществ и соединений, реагирующее на внешние импульсы, нет никакой необходимости в постулировании психологической стрелы времени. Компьютеры, работающие исключительно на физических формулах и уравнениях, прекрасно запоминают прошлое и не помнят будущее и при этом не нуждаются в психологии сознания или жизни. «Таким образом, говорить о психологической стреле времени можно только за пределами физики, например, заходя в духовную сферу», — пишет Мюллер.
5. Космологическая стрела времени гласит, что время расширяется так же, как и пространство. При этом расширение пространства интерпретируется как создание нового пространства. Тогда и время тоже создается, т. е. каждый момент времени создается новое время, именно поэтому мы не помним будущего — его еще нет.
6. Квантовая стрела времени основана на теории измерения, и ключевым понятием тут является представление о коллапсе волновой функции частицы во время измерения. Современная квантовая физика говорит, что все частицы имеют волновую природу и их поведение можно описать волновой функцией. Эта функция (или, точнее, ее квадрат) задает вероятность получить тот или иной результат при измерении, например, положения частицы в пространстве. При этом может оказаться, что вероятность найти частицу велика в каких-то точках пространства, а в каких-то мала. Но при измерении мы получаем конкретные координаты частицы. То есть реализуется одна из возможностей, задаваемых волновой функцией, а остальные как бы исчезают. Это называется коллапсом или редукцией волновой функции. Этот коллапс необратим во времени. И дело не в том, что частица до измерения на самом деле находится в той или иной точке пространства, но мы не знаем, в какой; мы можем с уверенностью сказать, что она не находится ни в одной из возможных точек, но правильно описывается самой волновой функцией, что в некотором смысле «разрешает» все возможные результаты наблюдения. В качестве примера тут можно привести дифракцию электрона на двух щелях, см. рис. 1. Оказалось, что если электроны пропускать по одному через две щели, то после пропускания нескольких тысяч на экране возникнет картинка, показанная на рисунке справа. В центре рисунка приведена кривая, показывающая число прилетевших на экран электронов в зависимости от координаты на экране. Эту кривую можно считать хорошим приближением к квадрату волновой функции электрона на экране. При этом если пропускать эти электроны по одному (например, по одному в секунду), то абсолютно невозможно предсказать, на какую часть экрана попадет этот конкретный электрон, пройдя через две щели. Известно, что один электрон даст на экране одну вспышку, его положение будет конкретным. То есть его волновая функция сколлапсирует в точку. Но невозможно заранее сказать, в какую. Тут возникают два вопроса. Первый: куда пропадают все другие состояния квантовой системы, кроме одного, когда волновая функция коллапсирует? И второй: если квантовые объекты принимают конкретные параметры только при наблюдении и если мы допускаем, что физический мир существовал миллиарды лет до нас, то кто производил наблюдения? Особенно это касается первых моментов существования Вселенной, когда именно квантовые эффекты имели решающее значение. Выделим два возможных ответа:
a) Вселенная измеряет сама себя.
b) Гипотеза множественных миров.
Рис.1
Вторая гипотеза гласит, что реализуются все варианты поведения квантовой частицы, но… во множественных мирах. То есть остальные возможные состояния исчезают из нашего восприятия, но остаются реальностями в разных (параллельных) мирах.
7. Отдельно упомянем, что поиск примеров нарушения симметрии времени очень долго был одной из задач физики элементарных частиц, этому вопросу уделялось много внимания при планировании экспериментов на ускорителях элементарных частиц. И в 2012 году коллектив ученых из Центра линейного ускорителя Стэнфордского университета опубликовал результаты исследования двух разных реакций, имеющих отношение к распаду редкой частицы под названием «В-мезон». Эти частицы существуют в нескольких формах, в том числе нейтральный В-мезон и отрицательный В-мезон. Ученые изучали две реакции: одну, в которой нейтральный мезон превращается в отрицательный, и обратный процесс. Это процессы с обращенным временем: если вы смотрите фильм, показывающий один процесс, то это может быть и фильм, показывающий другой процесс в обратном времени. Однако в ходе изучения реакций группа наблюдала нарушения симметрии, которые составили 14 стандартных отклонений, то есть асимметрию процесса можно считать доказанной. Однако Мюллер пишет, что не совсем понятно, как временну́ю асимметрию квантового процесса (распад мезона) можно связать с макропроцессами вроде эволюции Вселенной.
Вернемся к гипотезе множественных миров — она звучит как ненаучная фантастика. Однако это решение было предложено не фантастом, а молодым физиком Хью Эвереттом III в его докторской диссертации 1957 года в Принстоне, где он работал под руководством Джона Уилера. Он предполагал решить «проблему измерения», используя только то, что мы уже знаем: что квантовая механика работает.
Когда Эверетт представил свою диссертацию и в то же время опубликовал идею в уважаемом физическом журнале, ее в основном проигнорировали, но не раскритиковали и не опровергли. Только в 1970 году люди начали обращать внимание на эту гипотезу, после того как в широко читаемом журнале Physics Today была представлена статья американского физика Брайса Де Витта об этой идее.
Де Витт задался простым вопросом: если все возможные результаты квантового измерения реально существуют, то где они и почему мы видим (или думаем, что видим) только один? Вот тут-то и появляется множество миров. Де Витт утверждал, что альтернативные результаты измерения должны существовать в параллельной реальности: в другом мире. Вы измеряете путь электрона, и в этом мире кажется, что он летит по одной траектории, а в другом мире траектория может быть другой.
Близка к этому подходу и фейнмановская формулировка квантовой механики, называемая сумма по историям. Она строится на трех основных идеях: вероятностный аспект природы (то есть то, что поведение микрочастиц описывается волновыми функциями), суперпозиция волновых функций (принцип суперпозиции волновых функций гласит, что если частица может находиться в нескольких состояниях, каждое из которых описывается своей волновой функцией, например в двух состояниях Ψ₁ и Ψ₂, то состояние частицы может описываться линейной комбинацией этих волновых функций, в нашем примере Ψ = C₁Ψ₁ + C₂Ψ₂, где C₁ и C₂ — это коэффициенты, которые должны соответствовать известному набору правил. Иными словами, благодаря принципу суперпозиции частица может находиться в некоей смеси всех возможных состояний сразу) и классический предел, то есть необходимость получать в результате именно то, что мы наблюдаем. Отметим, что при этом подходе для любой точки в прошлом обязательно существовали параллельные миры, а при рассмотрении события из будущего очевидно, что и для текущего момента времени есть параллельные миры. Конечно, речь тут не идет о макромире, а лишь о микромире. Однако Хокинг и Хертог в статье 2018 года под названием «Плавный выход из вечной инфляции?» попытались доказать существование множественных миров.
Таким образом, гипотеза множественности миров как минимум рассматривается современной физикой, хотя и не находится в мейнстриме. А гипотеза Фейнмана о путешествующих назад во времени электронах, по крайней мере у нефизиков, вызывает вопрос: ведь антипротоны также можно рассматривать как движущиеся назад во времени протоны, тогда можно ли это же объяснение применить к атомам из антиматерии, и каких размеров могут быть молекулы, путешествующие назад во времени? Отметим, что этот способ не годится для сооружения машины времени, так как антиматерия рано или поздно сталкивается с материей и аннигилирует, то есть от антиматерии остается пучок фотонов.
Отметим, что гипотеза множественных миров легко разрешает парадокс с убийством собственного дедушки путешественником во времени. В случае такого события просто создается разветвление миров, в одном из которых с дедушкой всё в порядке и путешественник жив, а в другом нет ни дедушки, ни путешественника, как нет и парадокса.
Объяснение природы времени за пределами мейнстримной физики также существует. Выдвигаемых гипотез много, остановимся на достаточно проработанной гипотезе французского профессора Мишеля Буниаса. Он создал альтернативную мейнстриму физику, включая объяснения эффектов, которые считаются обоснованием теории относительности, в частности аномальное смещение перигелия Меркурия (взаимное влияние планет Солнечной системы приводит к тому, что эллипсы, по которым движутся планеты, как бы вращаются вокруг Солнца. В результате смещаются и перигелии орбит планет. Для всех планет, кроме Меркурия, это смещение хорошо объяснялось в рамках ньютоновской механики, а вот для Меркурия расхождении расчетов с наблюдениями составляло примерно 43 угловые секунды за 100 лет, что значительно превышало погрешности при наблюдении) — именно объяснение этого наблюдения убедило ученых в состоятельности теории относительности.
Буниас предположил, что пространство состоит из элементарных ячеек размером порядка планковской длины (порядка 10–35 м), причем все законы физики объясняются топологией этих ячеек. Объяснение строения Вселенной в этом формализме вроде бы снимает ограничения на перемещения быстрее скорости света, введенные с принятием теории относительности, да и запрет на путешествия во времени можно поставить под вопрос.
Вот что пишет соавтор Буниаса Владимир Красноголовец о выводах из разработанной ими совместно теории: «Таким образом, время не является основным параметром. А у физической вселенной больше нет начала: время связано лишь с упорядоченным восприятием существования, а не с самим существованием. Топологическое пространство не требует какого-либо фундаментального различия между обратимыми и стационарными явлениями, а также между обратимыми и необратимыми процессами. Скорее, порядок отношений просто придерживается нелинейных распределенных топологий, от грубых до самых точных топологий».
То есть время связано с восприятием кем-либо существования Вселенной или Земли, то есть связано с сознанием. Отметим, что тут возникают те же вопросы, что и в случае гипотезы параллельных миров: кто именно осуществляет восприятие, если нет человека? Существование Луны и Земли до эпохи динозавров сомнению подвергают только очень экзотические люди, однако в случае, если время зависит от восприятия, кто-то должен был воспринимать.
Отметим — что Мюллер, что Буниас приходят к понятию духа.
Рассматривая вопрос свободы воли человека, Мюллер выдвигает предположение, что, может быть, существует духовный мир, волновые функции которого связаны с миром физическим: «Представьте, что в дополнение к физическому существует мир духовный. Это мир, в котором есть душа; это царство, в котором эмпатия может действовать и влиять на принимаемые решения. Представьте, что духовный мир каким-то образом связан с физическим. Действие в духовном мире может влиять на волновые функции в реальном. Точно так же и физический мир может передавать информацию и влиять на духовный. <…>
Когда я пытаюсь понять собственную душу, эта картина обретает определенный смысл. Действительно, существует духовный мир, отдельный от реального. Волновые функции обоих миров запутаны между собой, но поскольку духовный мир недоступен для физического измерения, эту связь невозможно заметить. Дух способен влиять на физическое поведение — я могу налить чаю или разбить чашку; могу воевать или искать мира — посредством того, что мы называем свободой воли».
Что до Буниаса, то его концепция времени, связанная с упорядоченным восприятием существования, требует ответа на вопрос, чье это восприятие. И хотя прямого ответа на вопрос не дается, свою книгу о возникновении жизни он назвал «Создание жизни: от материи к духу», так что идее духа он также был не чужд.
Интересно, что физики, размышляя о природе пространства и времени, приходят к такой категории, как дух.
Франсиско Гойя. Правда, Время и История. 1808
Вопрос о возможности путешествий во времени кажется простым, поскольку никто не видел в реальности гостей из будущего. По крайней мере, никто из физиков об этом не заявлял. Однако даже в этом более простом вопросе нет однозначности. В 1988 году американский физик Кип Торн (ставший в 2017 году нобелевским лауреатом) с двумя коллегами из Калифорнийского технологического института опубликовал статью в очень престижном научном журнале Physical Review Letters под интригующим заголовком Wormholes, Time Machines, and the Weak Energy Condition («Кротовые норы, машины времени и слабое энергетическое условие»). В аннотации к статье говорится: ...
Конкурс мемов объявляется открытым!
Выкручивайте остроумие на максимум и придумайте надпись для стикера из шаблонов ниже. Лучшие идеи войдут в стикерпак, а их авторы получат полугодовую подписку на сервис «Пакет».
Кто сделал и отправил мемас на конкурс — молодец! Результаты конкурса мы объявим уже 3 мая, поделимся лучшими шутками по мнению жюри и ссылкой на стикерпак в телеграме. Полные правила конкурса.
А пока предлагаем посмотреть видео, из которых мы сделали шаблоны для мемов. В главной роли Валентин Выгодный и «Пакет» от Х5 — сервис для выгодных покупок в «Пятёрочке» и «Перекрёстке».
Реклама ООО «Корпоративный центр ИКС 5», ИНН: 7728632689