Литература + Маньяк

- Ага – равнодушно отвечает отец на мои жизнерадостные крики, и мы также молча продолжаем ехать дальше, и я обязательно скажу отцу, если снова увижу корову.

Мы проезжали по этой дороге бесчисленное количество раз: вначале мы пересекали большой каменный мост, затем те самые поля с коровами и бесконечным лесом, а после большое кладбище с бессчетным количеством низких, металлических, чёрных оградок внутри которых стояли большие и маленькие кресты, или гранитные памятники с лицами умерших людей. Неподалёку от кладбища стояла небольшая, выкрашенная в бело-синие цвета, каменная церковь, на куполе, которой возвышался золотой крест. Наверное, внутри церковь была ещё красивее: её стены были покрыты фресками и мозаиками, которые изображали сцены из Библии, жизнь апостолов и прочих святых. Наверняка там был и алтарь, возле которого стоял бородатый батюшка с большим крестом на шеи и читающий молитвы, а на скамейках молча сидели старики и старушки. Я никогда не был в церкви, но мне представляется что всё было именно так. Проехав церковь и поднявшись на горку, перед нами раскинулись первые деревянные домики деревни Ручнево, где родился мой отец. Мы приезжали сюда постоянно: в дождливую, серую осень; в холодную, снежную зиму; в весеннюю распутицу, когда дорога представляла собой сплошное месиво из грязи и таявшего снега; и в жаркое, знойное лето, когда мелкие мошки так и хотят тебя укусить. Я никогда не любил сюда ездить – здесь было скучно и одиноко, отчего меня постоянно клонило в сон.

Прошло немало лет, и я опять еду той же дорогой в эту заброшенную деревню, но на этот раз один – отца больше нет. Я проезжаю мимо деревянных и полуразрушенных домов, где когда – то жили люди, которые своим упорным и непосильным трудом кормили города одной большой страны – да я говорю о колхозниках, если хотите можете называть их сельскими тружениками или земледельцами, или на современный манер – аграриями, но суть от этого не поменяется, считалось что именно они являются основой нашего государства, но оказалось иначе. Кто – то там наверху, где не слышно пения птиц, и куда не заглядывает солнечный свет, обитающие во мраке тёмных кабинетов, развалившись в кожаных креслах и одетые в красивые пиджаки, решили что хлеб людям не особо нужен, и молоко больше не нужно, не нужны овощи и фрукты, а нужны только деньги, и то не всем, а лишь небольшой группе людей и тогда… Собственно что случилось дальше можно прочесть в учебниках по истории.

Я проезжаю мимо новых двухэтажных домов и коттеджей, верхушки которых величественно возвышаются над высокими металлическими заборами. Это дома дачников - новых жителей «мёртвых» деревень. Дачники живут в этих деревнях с апреля по сентябрь, не дольше. Всё это время они валяются на матрасах и наслаждаются теплыми лучами летнего солнца, а их дети рассекают на великах по деревне или выгуливают мелких собак (шпицев, терьеров, чихуахуа и тд.). Некоторые дачники могут завести небольшой огород, на котором будут выращивать помидоры и огурцы, или же могут посадить несколько кустов малины или смородины, которые вскоре зарастут травой и крапивой; а вечером всё их семейство соберётся вместе и будет жарить шашлыки или сосиски, а стол будет заполнен пластиковыми тарелками с хлебом, овощами и тем самым знаменитым соусом (майонез, смешанный с кетчупом), пластиковые стаканчики будут наполнены соком – для детей, и алкоголем – для взрослых. И так будет продолжаться, изо дня в день, до самого сентября. В сентябре, когда отпуск у родителей подойдет к концу, а детям нужно будет идти в школу, все разъедутся по городам и снова наступит затишье.

Я подъезжаю к низенькой, слегка перекошенной бревенчатой избе. Выхожу из машины и направляюсь к дому. Я знаю, что дверь открыта, потому что хозяйка дома – моя бабушка, которая из – за острой боли в ногах перестала двигаться, её не запирает. Как только я перешагиваю порог дома в нос тут же врезается резкий и отвратительный запах мочи и говна.

«Опять ведро» - сказал я про себя и устало вздохнув, прохожу по длинному, обшарпанному коридору и направляюсь в комнату, где лежала моя бабушка, а точнее, то, что от нее осталось.

Бабушка представляла собой большой, наполненный жиром, кожаный, пахучий мешок, с бесчисленным количеством складок по всему телу, на верху которого болталась голова с короткими и седыми волосами, темными, похожими на пуговицы, глазами и маленьким носом, лицо было покрыто морщинами и бородавками.

- Привет бабуль – сказал я и выдавил из себя улыбку.

- Здравствуй, – прохрипела она – подойди я поцелую тебя.

«Вот чёрт!» - сказал я про себя и неохотно подойдя к её кровати подставил щёку к её губам.

Раскрыв свой беззубый рот, она медленно обслюнявила мою щеку, что считалось для неё, поцелуем.

- Как дела на работе? – хриплым голосом спросила она.

- Хорошо – коротко ответил я и потянулся к мокрой щеке, делая вид, будто бы решил её почесать, на самом же деле я принялся незаметно вытирать гадкие слюни.

Я взглянул на часы, было около одиннадцати часов дня – я не спал уже больше пятнадцати часов. Вернувшись с ночной смены, вместо того чтобы немного поспать, я выпил две кружки кофе и сел за руль, а теперь зевая и с мешками под глазами, я стою в душной и вонючей избе и вынужден любоваться полумертвой старухой, но ничего, я надеюсь, что медики уже скоро приедут и заберут её с собою. Я ещё какое-то время молча стою около неё, а затем решаю вынести наполненное испражнениями старухи, ржавое железное ведро. Я берусь за ручку ведра и чувствую, что она покрыта теплой жидкостью.

— Вот блять – как можно тише, прикусив губу произношу я, и не выпуская из руки влажную ручку ведра иду к выходу.

Сильно хлопнув дверью, я выхожу на улицу и направляюсь на задний двор, где находится деревянный, уличный туалет, куда я и выливаю наполненное мочой и с плавающим в ней говном, ведро. Потом наполнив ведро холодной водой и добавив туда немного хлорки, я оставляю его около туалета, а сам отойдя подальше, достаю сигарету. Затянувшись сигаретой, я чувствую во рту вкус крови и вытащив сигарету изо рта, обнаруживаю, что фильтр стал бурого цвета. Я сплевываю красную слюну.

«Сильно прикусил губу» - равнодушно замечаю я и снова заполняю лёгкие табачным дымом.

Когда не спишь уже больше пятнадцати часов, то такие мелочи, как прокусанная тобою губа и заполненный кровью рот – тебя уже не очень сильно тревожат. Твой уставший мозг думает лишь о собственном выживании. Он просит тебя немного поспать, всего пару часов, но вместо этого ты выпиваешь несколько кружек кофе, а затем включаешь в машине музыку и в непогоду несешься в глухую, заброшенную деревню, отлично. А потом, когда ты в сорок лет сляжешь с инфарктом или с инсультом, твой мозг тебе скажет: - «А помнишь, тот раз, когда ты предпочёл вместо здорового сна поехать в глушь и смотреть на ненавистную тобою, умирающую бабку? Это всё из – за той поездки, теперь наслаждайся последствиями, а я буду засыхать, превращаясь в маленький сухой комок».

Я заканчиваю курить, как раз в тот момент, когда за моей спиной слышится стук в окно. Я оборачиваюсь – это старуха подползла к окну и стучит в него. Я делаю последнюю затяжку, и бросаю окурок в лужу.

«Что еще нужно от меня этой ведьме» - думаю я, и иду обратно в дом.

- Свари мне макарон. – просит она, когда я захожу к ней в комнату.

Её просьба вызывает у меня гнев, я еле сдерживаюсь чтобы не схватить подушку и не придушить её. «Знала бы ты как я ненавижу тебя! Меня тошнит от твоего уродства! Вместо крепкого и здорового сна, я- полусонный мертвец с тёмными кругами под глазами, вынужден был приехать сюда – место, которое я ненавижу и которое хочу стереть из своей памяти, и исполнять твои проклятые пожелания! Я здесь только потому, что, обещал помогать отцу, но он умер! Умер раньше тебя! Ты угробила его! Почему ты не захотела остаться в больнице под присмотром врачей? Зачем было мучить моего отца, который постоянно ухаживал за тобой из – за сраного чувства долга, только потому что ты его мать! Пожалуйста умри, жалкое подобие человека!» - мысленно кричу на неё, и отправляюсь на кухню варить макароны.

«Держись, – говорю я себе, засыпая макароны в кипящую воду– тебе нужно только погрузить её в машину скорой помощи и всё, а потом ты забудешь о ней навсегда».

— Вот твои макароны – с еле скрываемой злостью в голосе говорю я и ставлю поднос с едой ей на кровать

- Спасибо внучок – кашляя отвечает старуха и начинает перемалывать макароны свои беззубым, чёрным ртом.

Я выхожу на улицу и достаю сигарету, но тут мой взгляд падает на стоявшую, возле туалета лопату и меня посещает мысль, о том, что нет ничего проще, как убить эту старуху и закопать её в сырой земле. Или можно просто задушить, а потом сжечь её тело вместе с туалетом. Я не пытаюсь выкинуть эту мысль из головы, она мне приятна. «Да это не плохая идея» - решаю я и на моем измученном лице появляется мрачная улыбка – «К тому же и свидетелей нет, все соседи разъехались по городам». Затем я выкуриваю сигарету, потом ещё одну. В голове вырисовывается момент, как я зажимаю подушкой лицо старухи и как она сопротивляется: крутится на диване, пытается отнять подушку, тогда я давлю сильнее и через какое -то время она перестаёт двигаться. От разыгравшегося воображения по телу пробегают мурашки, а в глазах появляется яркий огонь решимости. Выкурив последнюю сигарету, я быстрым шагом иду обратно в дом. Старуха, закончив есть поставила поднос на пол, и повернувшись на бок уснула. Я медленно накрываю ее голову одеялом, отчего она начинает шевелиться - видимо ей стало душно. Я крепко держу одной рукой конец одеяла, а другой – ищу подушку. «Ага вот она!» - радуюсь я и схватив обеими руками подушку, начинаю душить старуху.

На моём лице появляется злая усмешка, глаза пылают огнём, сердце с каждым мгновением начинает стучать всё быстрее и быстрее. Старуха, сообразив, что происходит, крутится на диване, как уж на сковороде и пытается освободиться. Мне нравятся её мучения, и я хочу, чтобы они продлились немного дольше, и потому я ослабляю хватку и убираю подушку в сторону. Старуха вылезает из-под одеяла, и я вижу её покрасневшее и перекошенное от ужаса лицо со слезами на глазах. Она начинает плакать. Я поглаживаю её седые волосы, а затем говорю:

- Хочешь попить? – и не дожидаясь ответа я заливаю в её беззубый рот полный стакан воды, отчего она начинает закашливаться.

Я смотрю в её темные, полные страха, глаза и чувствую прилив энергии и бодрости.

- Внучок… – жалобно произносит она – внучок…

Я закрываю ладонью её рот и не даю ей продолжить. Обильный поток слёз течет с её глаз, отчего моя ладонь становится такой же влажной, как и тогда, когда я выносил ведро с её испражнениями. Это воспоминание приводит меня в бешенство, и я ударяю своей ладонью по её щеке, на которой остаётся розовый отпечаток моей ладони. Потом бью ещё раз и ещё – на моем лице появляется улыбка, и я начинаю смеяться. Так продолжается какое – то время, пока мои ладони не начинают болеть и тогда я останавливаюсь.

- Ладно пора заканчивать – говорю я, и потирая ладони беру в руки подушку.

Она сопротивляется: крутит головой и пытается отнять у меня подушку и даже несколько раз царапает мою руку. Меня это злит, и я бью кулаком в её маленький острый нос, который тут же немного сдвигается на бок. Старуха хватается за свой кривой нос, из которого ручьем льётся алая кровь, заливая её морщинистые руки и вонючее одеяло. Я накрываю ее голову подушкой и начинаю давить. Я слышу её стоны и попытки позвать на помощь, она пытается отобрать подушку, но её попытки тщетны - я намерен завершить эту игру и потому напираю сильнее. Наконец она перестала шевелиться, и тогда я откидываю, испачканную в крови подушку в сторону. Её лицо наполнилось кровью, а в глазах застыл ужас медленной смерти.

Я хватаю её за толстые ноги и тащу по полу: прохожу дверной проем, но голова старухи цепляется за угол двери, полный злости я дёргаю её за ноги и на её щеке появляется продолговатый порез из которого широкой струёй бежит кровь, но тело наконец пролезает и я дальше тащу его по коридору, оставляя за собой широкую, кровавую дорожку тёмно-красного цвета. Дотащив этот морщинистый мешок жира до туалета, и кинув его лицом в грязь, я иду за бензином. Зелёная канистра с бензином уже стоит около туалета, когда я беру мёртвое тело старухи и пытаюсь засунуть его ногами вперёд в дыру туалета, но ничего не выходит и тогда я решаю начать с головы. Схватив её за шею, я опускаю седую голову внутрь ямы, затем я обхватываю её расплывшееся от жира тело, руками и задираю к верху, из – за чего, оголяется ее толстая, волосатая задница, на которую натянуты розовые в цветочек, немного испачканные в дерьме, трусы, отчего меня начинает тошнить и я извергаю поток рвотной массы, который накрывает весь туалет и тело старухи.

— Старая дрянь! – кричу я, и вытираю свои розовые губы от остатков рвоты, затем я встаю ногами на задницу старухи и начинаю резкими ударами ног постепенно проталкивать её вниз. Спустя десять минут - тело вошло почти полностью, только жирная задница всё еще торчала снаружи. Я вспоминаю о лопате. Схватив лопату и засунув черенок в потрескавшуюся, между ягодицами её огромной задницы волосатую щель я начинаю пытаться пропихнуть её оставшуюся часть тела – рывок! еще раз! Ещё! Да получилось! Всё ее тело оказалось внутри ямы. Я оставляю окровавленный черенок лопаты в её кровоточащей заднице.

«Славный анальчик, не правда ли, бабуля?» - с ухмылкой на лице думаю я и закрываю дверцу туалета.

Я беру канистру с бензином и заливаю ей весь туалет, который благодаря одной искре от зажигалки, тут же превращается в огромный двухметровый, бурно пылающий костёр. Я стою совсем близко к костру и чувствую, как огненные языки пламени обжигают моё счастливое лицо.

https://author.today/work/397203

мой ВК: https://vk.com/artem1ko

Вдруг резко засвинел звонок. Звонок обозначает опасность, но скорее всего, решил маньяк, это тренировочный звонок.

Однако люди кричали : Огонь! Огонь ! Оставим этих убийц, их всё равно казнят и выбежем!

Дверь открылась. Перед мужчиной стояла десятилетняя девочка.

- Идём! Быстрее. Быстрее !

Она подошла к нему, схватила и побежала с ним.

Бежала долго по коридорам тюрьмы, людей не было рядом, к счастью для них обеих.

Выбежали из тюрьмы, побежали в лес, к хижине.

Там мужчина отдышался, схватил нож и подошёл к девочке.

- Зачем спасла ?

- Просто я считаю что каждый человек без исключения заслуживает права жить. Я убеждена что для любого убийства есть мотив, и мне бы хотелось подтвердить мою теорию.

Мужчина отбросил нож и начал рассказ.

Раньше над ним смеялись все в школе, оскорбляли , как только могли. Идиотом, дураком, слабым и беспомощным.

А парочка учеников применили к нему насилие, его ударили руками и ногами.

На работе его выгнали поскольку он не подходил под нужные критерии.

А гадалка назвала его ауру мрачной и тёмной.

- Ты бы простила их ?

Девочка тихо ответила

- Той ночью когда я была в театре, родители мои остались дома и ты их убил.

Маньяк поразился умом и добротой девочке. Она не стала мстить.

- Этот мир построен на мести. Ты мстишь и они мстят, но скрывая это благом.

- А как ты меня спасла? Кто то был с тобой? Взломал камеру, или ты подкупила людей? Нас же увидят.

Девочка ответила

- О тебе я узнала в газете. Решила помочь. Я незаметно пробралась в тюрьму, но вовремя нажала на кнопку аварийного сигнала. Люди были вынуждены убежать , а поскольку они жаждят мести, тебя и убийц бы не спасли, а оставили бы на произвол судьбы, от пожара бы умерли.

Я тогда из далека сожгла костёр, из окна он виден , правда он в лесу. Но на нервах люди и в правду решили что начался пожар. Затем я побежала в комнату с камерами и сломала их. Нас не найдут.

Затем я побежала к тебе. И вот, мы здесь.

Девочка добавила улыбаясь

- Мир, где все простили бы друг друга, начали бы уважать и любить возможен. Но человеческий эгоизм всё портит. Это из за неумения поставить себя на чужое место.

Что делать будешь?

Ни сказав ни слова мужчина убежал.

С тех пор они никогда не увиделись.

Иногда в новостях рассказывали о благородном убийце. Люди благодарили за то что он отомстил вместо них.

Кто то всё равно называл это убийством.

Однако, человек признался по телевизору в убийстве одного щенка, но убийца пощадил его, заявив, что не убьёт его поскольку один маленький мальчик рассказал как важно уметь прощать и любить этот мир.

Девочка, с грустью, сразу поняла, что это он, тот самый убийца.

Правда теперь он получил прозвище благородный убийца.

Девочка выросла, стала адвокатом и защитила судьбы многих людей.

А легенды до сих пор разносятся про убийцу или убийц.

Ведь в тот вечер из тюрьмы выбежали все заключённые, боялись быть сожгаными.

Преступника так и не нашли.

Все улики смыты.

Конец.

— Место решающей битвы? И этот художник в ней участвовал? — оживилась баронесса. — Три ваших замка, то есть, я хотела сказать, ходячих замка стиев, там все сравняли с землей. А замок берийцев был огромен и управлялся не только стиями металла, верно? Я читала, что…

— Нет. Адэлард был еще совсем мальчишкой. Школа Дидье располагалась прямо у озера. Ученики, как и большинство жителей близлежащих поселений, почему-то решили, что война пройдет мимо… — Эстиан говорил все медленнее, чувствуя, как пересыхают губы и ускоряется сердцебиение. Закончил он едва слышно: — Но ребенок не погиб. И теперь сияет, как само солнце.

Вперившись взглядом в верхний угол полотна, где красовалась роспись автора, герцог почти не слышал жаркой речи Урсулы.

— Берийцам всегда было плевать на жителей завоеванных земель, сколько бы лет ни прошло! Готова поспорить, что их разведчики даже не подумали предупредить мирное население. А некоторые из них еще смеют утверждать, что это была дезинформация с нашей стороны, чтобы подстегнуть риссирийцев к восстанию! Даже когда линия фронта…

Если бы мужчина не был так погружен в себя, он бы с сожалением отметил, что ошибся в своей новой пассии, ожидая от нее большей заинтересованности созиданием, нежели разрушением. Но перед его мысленным взором стояло полное котлованов пепелище, обломки обугленной деревянной стены, груды изувеченных тел и разбросанные тут и там испорченные холсты и наброски.

— Ты можешь остановить кровь?

— Нет. Слишком много… Слишком устал…

— Держись, прошу. Я тебя подниму.

— Не получится.

— Эстиан-нэки? Если сказала лишнего, простите…

— Прости меня. Она деревянная. Я не смогу ее вытащить аккуратно. Ты что? Почему ты смеешься?

— Оглядись! Здесь же была школа Дидье! Хах! Кх-х-х… Ха… а-а-а-а… Иронично тут умереть… Кх-х-х… Живопись — единственное, что мне никогда не давалось.

— Молчи. Береги силы. Я попробую…

— Смотри! Хо… хорошая работа… Вон там… Смотри… Дай…

— Боги, Аворий!

— Покажи ближе… Не закончена… Но подписана… Не знал, успеет ли… Хорошая ра… кх… х… Если он не погиб здесь, то в будущем засияет, как… как само… а-а-а-а-а…

— Эстиан. Вы меня слышите?

— Аворий? Ты меня слышишь?

— Отдай перстень моему ста… старшему сыну… Летану. И из… из… изви… и…

— Аворий? Аворий! Пожалуйста, нет.

Мраморный герцог вздрогнул.

— Знаете, — он повернулся к Урсуле, выглядевшей встревоженно, — я всегда немного завидовал стиям воды. Их способности чувствовать направление, ощущать течения, замечать предпосылки, прогнозировать последствия. Практически видеть будущее.

Баронесса совершенно растерялась. Кинув прощальный взгляд на работу известного пока в узких кругах художника, чей талант явно сохранит ему место в истории, Эстиан нежно поправил волосы Урсуле и прижал ее к себе. Он обнимал ее долго — пока глаза не перестало пощипывать от печальных, но неожиданно теплых воспоминаний и пока ее ответные действия совершенно не оставили прошлое в прошлом.

Необходимость проявить терпение и должное уважение к его интересам лишь усилило пламя страсти баронессы, когда представителям вавстравийской знати пришло время познакомиться наиболее тесно. Первая ночь с новой пассией всегда была полна сюрпризов и игривых нюансов, но по утрам Эстиана неизбежно встречали огромные от удивления глаза и плохо скрываемая обида. Не портя себе настроение мыслями о будущих трениях, герцог нырнул в объятия сладостной усталости и быстро погрузился в крепкий сон, полный приятных отголосков прожитого дня.

В отличие от подавляющего большинства наполненных стиев — потомков Стихий, чья кровь смешалась с людским родом лишь в первом поколении, — Эстиан не избегал весьма тесного общения с человеческими женщинами, несмотря на опасность, которую подобный контакт для него представлял. За всю свою не короткую жизнь герцог превосходно научился препятствовать если не всегда зачатию, то, безоговорочно, рождению собственной погибели. Он не скрывал своих убеждений и методов ни от Урсулы, ни от тех, кто был до нее, уважая право женщины на власть над собственным телом, но раз за разом удивлялся — почти каждая пассия верила, будто именно ей суждено стать особенной и заставить его поступиться принципами.

Мраморный Герцог проснулся в седьмом темном часу оттого, что ему стало трудно дышать. Открыв глаза, в слабом свете догорающих свечей он увидел прямо перед собой лицо мальчишки в обрамлении светлых волос. По круглым мягким чертам и видимой даже в полутьме гладкости кожи Эстиан легко догадался, что еще не пришло то лето, за которое паренек вытянется на добрую ладонь, а его голос начнет трещать и ломаться, как расстроенная лютня. Однако возраст пришельца не умалял того факта, что над герцогом навис наемный убийца: плотно сжатые черные губы и желтые, как у волка, глаза могли принадлежать только маланийцу.

Эстиан открыл рот, но вместо крика из него фонтаном вырвалась кровь. Не было кашля или рвоты, просто поток смердящей железом жидкости изливался из него, стекал по щекам и подбородку на постель, шею и грудь. Выпучив глаза, Мраморный Герцог дернул было рукой в отчаянной попытке расправиться с нападавшим, но его запястья оказались крепко прижатыми к ложу сапогами убийцы. Однако податливому металлу лепнины с изголовья, чтобы откликнуться, было достаточно судорожных, едва ли продуманных движений пальцев.

В водовороте неожиданно захлестнувших его чувств представитель славного рода Шадэнвойдов потерял ощущение заклинаемой бронзы и лишился возможности сопротивляться. Боль, мягкое золото канделябров, отчаяние, простой серебряный кулон Урсулы на тонкой цепочке, холод, недосягаемый и неукротимый черный полумесяц, медь и железо крови, ужас, тяжесть на ладони от перстня-печатки с морским чудовищем, которого там быть никак не могло. Суча ногами и сбивая одеяло, фаворит и советник Правительницы Вавстравии испустил дух. Он так и не успел до конца осознать, что убило его серповидно закругленное лезвие из черного металла, впившееся в шею чуть выше кадыка.

2

Все продлилось шесть размеренных ударов маланийского сердца.

Глаза Эстиана были открыты, он лежал на спине, широко раскинув руки. Растянувшись практически на шпагат, убийца стоял на запястьях грузной жертвы, от которой ожидал большего сопротивления. Его тело было напряжено и вытянуто, стелясь над свежеиспеченным покойником; одной рукой он упирался на неподвижную грудь, второй — все еще надавливал на рукоять. С глухим скрежетом лезвие опустилось на позвоночник, и маланиец второй раз за время, что находился в роскошных покоях, услышал, как изменилась частота дыхания женщины, лежащей на другой стороне поистине исполинского ложа. Первый раз это случилось во время хруста гортани ее мужчины.

Как и любому наемнику из Малании, мальчику были не интересны биографические сведения о нанимателях или целях, поэтому он ничего не знал о личности любовницы герцога. Все, что убийца мог о ней сказать, — это то, что не назвал бы ее сон чутким. Женщина потянула на себя одеяло, сместившееся от предсмертных судорог ее покровителя, перевернулась на бок и затихла.

Выждав несколько секунд, убийца практически стек с кровати, не только не потревожив покой спящей, но и не запачкавшись в продолжающем растекаться озере крови. Как только маланиец оказался ногами на полу и выпрямился, его сердце прекратило свою спокойную работу и, затрепыхавшись, рухнуло куда-то в брюхо: он увидел изголовье ложа. На мгновение ему показалось, что это тянутся худые руки толпы мертвяков — с длинными тонкими пальцами и опасными когтями. Мимолетный образ развеялся быстро, но реальность все равно пугала: места́, где раньше была лепнина из цветов и то ли поросят, то ли жирных младенцев, покорежились и выгнулись внутрь десятками острых штырей разной длины и толщины. То, что его не задело, было, без сомнения, невероятным везением.

Испуг, так быстро сместивший воодушевляющую гордость, поспешил уступить место яростной злобе. Мальчик вырвал свою каму из шеи отозвавшегося хлюпаньем трупа и метнул оружие в большую картину, изображающую, без сомнения, Ракгара — славного сына величайшего из Великих. Маланиец знал, что людям-заклинателям и тем более чистокровным стиям нужно в первую очередь калечить руки, иначе могут возникнуть проблемы, но пожелал повторить позу нарисованного воина, затейливо проводившего время с женой.

Медленно подходя к полотну, наемник ругал себя, беззвучно шевеля губами. Он не хотел выказывать непочтение духу и все еще считал свою забаву стоящей, явно впечатлившей жертву в последние секунды жизни. Но то, что он не заметил, как по воле стия начали расти металлические шипы и колья, едва не распоровшие его, было непростительным.

Довольно шумно втянув носом воздух, молодой маланиец высвободил из полотна свое оружие. Поглядел на окровавленное ложе поверх лезвия из черной стали — металла, который невозможно заклинать, — и вернулся к телу герцога за трофеем. Пока мальчик извлекал жилы, он искренне дивился тому, как вавстравийка продолжала наслаждаться миром грез.

Движение воздуха, скользнувшего по волосам, привлекло внимание наемника к закрытому окну, в котором, видимо, притаилась щель. Убийца сразу перехотел уходить по уже зачищенным коридорам, решив спуститься из окна и тихо умертвить несколько стражников еще и в саду. Обледеневшая стена и скрипучий снег будут непростыми препятствиями, которые помогут ему доказать самому себе, что он не просто везучий, а хоть чего-то стоит. На просьбу нанимателя обойтись наименьшим числом непричастных жертв уязвленному мальчишке было плевать.

Покинуть место преступления юному маланийцу, уже доставшему из небольшого заплечного мешка моток веревки и аккуратно вглядывающемуся во тьму, царящую снаружи, помешала женщина. Ведь каким бы крепким ни был сон любовницы герцога, он явно был тревожным, так как та в очередной раз перевернулась, обнажив значимую часть своих прелестей и обняв одеяло, которое должно было их прикрывать. Кинувший прощальный взгляд на ложе мальчишка не смог сдержать интереса.

Женщина спала. Золотые волосы рассыпались по подушке шелковым ореолом. Вытянутое лицо с длинным острым носом и вздернутыми бровями хмурилось и шевелило тонкими губами. Худые белые руки крепко прижимали к себе голубую ткань, закрывая маленькие грудки, однако спина, талия, подтянутые бедра обнажились перед неотступным оком ночи. Перед желтыми глазами убийцы.

Маланиец не находил ее красивой — тощая, поджарая, — он не сомневался, что, если до нее дотронуться, твердость мышц под бледной кожей не уступит его собственным. Наемник слышал, что любая вавстравийка умеет обращаться с оружием. Но он был молод и еще не имел собственной жены, поэтому отвести полный юношеской завороженности взгляд оказалось ему не по силам.

Женщина спала. А граница между голубой и черной от крови тканью уже почти дотянулась до нее, несмотря на колоссальные размеры ложа. Со стороны убитого алые капли одна за другой едва слышно падали на пол. Ни этот звук, ни тошнотворный металлический запах, пропитавший комнату, не мешали сну любовницы убитого. Чего говорить о стоящем над ней пришельце, который был не громче ее собственного дыхания. Бесшумный гость провел рукой по воздуху над ее изгибами.

Вдруг маланиец почувствовал присутствие. Затем увидел боковым зрением, как смутные очертания, только лишь напоминающие человеческие, словно ткутся из теней. Мальчик знал, что стоит ему повернуть голову, чтобы постараться рассмотреть своего потустороннего спутника, как того уже не будет на прежнем месте. Было ли это верным духом, желающим ему помочь, или чем-то иным, враждебным и неизвестным, — юный наемник не знал, но всегда, когда это появлялось, все нутро маланийца скручивалось от смеси ужаса и благоговения.

Бесполый голос, не имеющий силы, высоты, тембра — ничего, кроме сладкого давления. Будто отчетливый шепот, странно громкий, мгновенно заставивший вспотеть, но едва ли отличимый от собственных мыслей и уж точно не способный потревожить чужой сон. «Давай, — искушал его голос, — ты ведь хочешь. Развлеки нас обоих. Раскрась все красным. Докажи, что никто, пусть даже Правитель, не имеет права спокойно спать, пока живы лучшие из лучших. Давай. Ты не веришь, но она воин. Попробуй. Сильный противник и вкусная женщина… Первая женщина… Разорви ночь криком. Развлеки нас обоих…» Мальчик отпрянул от ложа. «Нет. Я не буду слушать. Уже скоро я смогу выменять себе жену. Я не хочу чью-то женщину».

«Она ничейная. Ты ее такой сделал. А теперь сделай ее своей. Давай». Маланиец сглотнул. Свет догорающих свечей с издевкой отразился в скатившейся по щеке слезе. «Нет. Нельзя. Здесь… все другое. Я не смогу забрать ее. Она не подарит мне сына». «Убей. Ты же хочешь. Убей не как женщину, а как воина. Ты же жаждешь увидеть вавтравийку в деле. Победи, а потом убей. Разрежь, разруби, поломай, разорви». «Молю, замолкни! Мне разрешили убрать на своем пути всех солдат, но никого больше. Я должен сделать работу чисто. Должен. Она… она осознает свою никчемность, когда поймет, чего избежала. Поймет, как ей повезло».

Женщина шумно вздохнула и открыла глаза.

Иллюстрации к главе "Роль Мраморного Герцога"

Большой ознакомительный фрагмент на Author.today

Роман полностью на Литрес

Специальное иллюстрированное издание на Литрес

Оба издания в ВК-сообществе автора