Когда СК решил взять коррупцию за яйца, несмотря на гендер, и оперативники ворвались в кабинет регионального чиновника Малохуева, то они офигели. Деньги лежали прямо в коробках от офисной бумаги «Снегурочка».
Пачки лиловеньких нерусских и красненьких русских были небрежно накиданы в коробки, стоящие на подоконниках и полу, и даже вываливались из них.
Руководивший операцией полковник — ну а что, чиновник-то не хухры-мухры, а первый зам губернатора, второй человек в регионе — стянул маску-балаклаву, натянутую чисто для приличия — все и так знали, кто под ней скрывается — и потому что она сочеталась с полевой формой (а он никогда не был паркетным офицером и штабной крысой), обтёр лоб и сказал:
— Нихуя себе, Малохуев, чтоб я так жил!
Положенный, как положено, на пол лицом вниз Малохуев промычал, чувствуя себя мучеником, полусвятым, Данко, несущим людям огненный пример самоотречения. Ведь он сейчас страдает за честность и, если можно так выразиться, антикоррупционное поведение. Он перестал любить брать взятки. Ну не мог уже, при виде красненьких и зелёненьких пачек его даже тошнило.
Деньги натуральным образом вызывали у Малохуева рвоту. Это проявился коррупционный токсикоз с ярко выраженным блевательным синдромом. А если наступает такой вид токсикоза, то всё, считай, чиновник мёртв. Коровинск его меняет на новенького, жадненького, бедненького, который взахлёб начинает брать. А старого беременного деньгами деликатно отправляет в какое-нибудь хорошее место, Мотрасскую Тишину, например. И там потихоньку делает ему выкидыш из окна или аборт.
В Коровинск перестали поступать бабки. Серьёзные коровинские господа вежливо спросили у губернатора:
— В чём дело, мил человек? Почему поток бабоса из региона оскудевает? Ужель народ стал сознательнее али жаднее?
Губернатора бросило в десять контрастных потов, сначала горячие, потом холодные и так по очереди сменялись поты.
— Э-э-э… а-а-а… м-м-м… простите, Господь Вседержитель… простите милостиво… моей вины нет… видит бог… то есть вы… аз есмь… это зам, собака, пёс смердячий, разленился, беременный, подозреваю, у него даже секретарша с деньгами в туалет ходит, да папильотки делает, да сигарету раскуривает купюрами! Он, собака, виноват! Не вели казнить меня, вели его казнить!
Так и сдал губернатор зама, а ведь клялся в бане в вечной любви, так и говорил, трогая его всего:
— Не могу без тебя жить, свет-Алёшенька, желаю, чтоб ты вечно был со мной!
И делал ему нежный трах-тибидох.
А вот гляди-ка, как запел, когда прижучили. Своя шкура дороже.
А мы на примере Малохуева видим — всё может приесться и опостылеть, и бабос, и милые Алёшеньки.
