Я родилась и выросла в секте. Когда я наконец сбежала, я поняла, что то, во что они верили — реально… (Часть 1 из 6)
Решиться уйти было нелегко, хотя мысль об этом зрела почти два года. Я не собираюсь говорить название культа — они известны тем, что отслеживают своих диссидентов и используют методы, законные и не очень, чтобы вернуть их обратно. Но можно сказать, что это был крупный производственный культ, и, как я узнала, довольно классического строя.
Мы жили в огороженном местечке посреди “нигде”, окруженные густым лесом, и нас было несколько сотен. Я родилась и выросла там, рожденная рождённая вне брака, по приказу наших старейшин двумя людьми, которые едва могли терпеть друг друга. И я была не единственная такая. За много лет до моего рассказа старейшины составили пары из жителей комплекса, чтобы они зачали детей в одно и то же время. Теперь тут было как минимум сто детей одного возраста и куча ворчливых родителей, воспитывающих их. В некоторых семьях хорошо ладили друг с другом. В нашей так не получалось.
Но, конечно, мои родители любили друг друга, как и все остальные любили друг друга. Это не была любовь как чувство, а скорее общественное соглашение, которое стыдило тех, кто сопротивлялся; тех, кто проявлял какие-либо чувства, кроме покорности. Они называли это Истинной Любовью, и, вроде как, она пронизывала все и всех.
Мне было около тринадцати, когда “покорный фасад” нашей семьи дал первую трещину. Однажды, поздно ночью, мой отец пронес алкоголь в наш дом и напился — серьезное преступление; если бы его поймали — последовало бы суровое наказание. Но, думаю, ему было все равно, и по мере того как он пил и пил, его сдержанность таяла, а жгучий гнев, который рос в нем, подавляемый много лет, наконец, потребовал выхода.
Он начал кричать на мою маму, всячески обзывая ее. Говорил, что из-за нее его жизнь такая пресная и невыносимая. Что он никогда по-настоящему не любил ее, и с годами она только становилась все хуже и уродливее в его глазах. Что я была ошибкой.
Она не отвечала, но это только раззадоривало его. А потом он начал ее бить.
Я не видела отца некоторое время после этого, но ущерб от его поведения был значительный как для мамы, так и для меня. Даже через две недели после того, как маму выписали из больницы, ее лицо было темным и опухшим, а несколько кровавых пластырей закрывали порезы на ее коже. Что касается меня, я увидела, что Истинная Любовь не была реальна. Она не была постоянной. Хотя у нее могли быть добрые намерения, она была просто насаждена всем здесь. Образ истины, как постеры, наклеенные на стены: ложный Бог.
Теперь вы имеете представление о том, где я выросла. Эта секта — все, что я когда-либо знала. Для меня этот мир и слова старейшин были истиной в последней инстанции. Но, даже учитывая это, сомнение подтачивало уверенность в Истинной Любви, и отчетливое чувство, что что-то не так, начало овладевать мной. Это вызывало кошмарное чувство стыда и страха, а мои попытки делать вид, что все в порядке, только усугубляли ситуацию.
С тех пор я постоянно начала замечать ссоры и внутренние конфликты, мимо которых раньше спокойно проходила, считая их признаком нормальности. А еще… если все было так хорошо, почему наш дом не мог отапливаться всю ночь? Почему мы ели одно и то же каждый день? И почему старейшины решали все, хотя их решения делали других несчастными? Мысль о том, что все это как-то неправильно, закралась в мою голову, и чем больше я об этом думала, тем сильнее становилось чувство искаженности.
Я хорошо это скрывала. Моим родителям не было до меня дела. Никто из них не хотел моего рождения, поэтому мое воспитание происходило с минимальными требованиями. Я была просто побочным продуктом Истинной Любви, предписанной старейшинами. Поэтому, пока я выполняла свои обязанности в поселении, им было все равно, что я делала, как себя чувствовала или о чем думала. Остальные были слишком заняты работой или своими проблемами, чтобы проверять, как у меня дела.
Мысль о том, чтобы уйти, однажды неожиданно пришла мне в голову, и это напугало меня. Это была одна из худших вещей, о которых можно было подумать. Нас воспитывали, будто наше поселение — рай, а остальной мир — ад, и ты был бы вечно обречен (и крайне глуп), если решишься уйти. Но мысль была там, в глубине сознания, опасная и сладкая, и не отпускала.
Постепенно я привыкла к этой мысли. Хотя сначала это было ужасно и вызывало страх, вскоре она стала знакомой. Ее сила крепла с каждым днем, и вскоре за ней последовала другая мысль: “Я уйду.”
Как только я приняла решение, то осталось лишь решить практические вопросы. Хотя я не имела представления о том, что меня ждет во внешнем мире, я знала, как работает наш комплекс, и на этом решила строить свой план.
Через несколько месяцев должно было состояться великое ритуальное событие, нечто легендарное, о чем все всегда говорили, но что казалось скорее сказкой, чем чем-то реальным. Но дата события все равно приближалась, и, поскольку все должны были присутствовать, это был мой лучший шанс уйти незамеченной, получив какую-то фору, пока все были заняты.
На протяжении недель, предшествующих ритуалу, у нас было несколько собраний для детей, на которых я узнала достаточно информации, чтобы рассчитать точное место, где меня могут поймать с наименьшей вероятностью, пока я буду перелезать забор, окружающий комплекс. Нам не говорили, что это будет за ритуал, только то, что мы получим шикарный ужин во время него, и, в целом, нам просто нужно прийти вовремя.
Самой сложной частью было вести себя как обычно, не выдавая нервозности и предвкушения. Каждый раз, когда я открывала рот, я боялась закричать: “Я УЙДУ В ДЕНЬ ВЕЛИКОГО РИТУАЛА!” Но, к счастью, ничего подобного не произошло. Все были так заняты подготовкой поселения к ритуалу, что никто и не заметил, что я веду себя слегка иначе.
Накануне ритуала я собрала небольшую кожаную сумку с одеждой, бутылкой воды и баллончиком антиперспиранта и спрятала ее под кроватью. Все тут жили довольно скромно, так что это все, что я могла утаить, не привлекая внимания. Я не сомкнула глаз; сумка жгла мне руки, а волнение поддерживало постоянный поток хаотичных мыслей, заполняя мой разум и готовя его к любым возможным ситуациям.
Ритуал должен был начаться после заката, поэтому я провела день как обычно. Если бы я не была такой уставшей от бессонной ночи, уверена, кто-то бы заметил, что со мной что-то не так. Я была ужасно взволнована. И напугана. Напугана больше, чем когда-либо прежде.
Начали опускаться сумерки, и люди собрались вокруг центральной площади комплекса. Мы все сгруппировались по своим семьям, оставляя между собой десять футов расстояния, образуя длинный и широкий полукруг вокруг импровизированной сцены, как будто мы выстраивались в очередь к ней. Я стояла с родителями, которые выглядели более серьезными, чем я когда-либо видела их раньше, и мы молча смотрели на сцену.
Старейшинам понадобилось пятнадцать минут, чтобы добраться до сцены. Один из них, лидер, постучал по микрофону, и гигантские колонки завизжали в оглушающей обратной связи. Кто-то убавил громкость, и старейшина продолжил, его коллеги расположились на сцене за ним, также образуя полукруг.
Речь была скучной, как и большинство речей, произносимых старейшинами. Учитывая мои новые открытия и мысли, их бред об Истинной Любви, нашей силе и Едином Истинном Боге звучал еще более заезженно, чем обычно. Я перестала слушать и начала осматривать окрестности, в моих венах стал понемногу закипать адреналин. Я наконец собиралась сбежать.
Наша семья находилась на самой внешней линии людей, так что мне оставалось только дождаться подходящего момента и незаметно ускользнуть. Некоторые дети уже начали бродить вокруг; речь старейшин была недостаточно интересной, чтобы удержать их внимание. Это было странно: все взрослые так внимательно смотрели и слушали, а мы, дети, могли делать что угодно. Мы обычно никогда не могли себе позволить такое поведение. Что-то было не так, но это совпадало с моим планом, так что мне было неважно.
Я оглядывалась и ждала своего шанса, но потом старейшины сказали что-то, и мой отец повернулся ко мне, заставив меня вздрогнуть.
— Скажи “прощай” своей матери, — сказал он мне. Его лицо дергалось, как будто он больше обычного старался сохранить свое фирменное серьезное выражение.
— Эээ… Прощай, мама, — проговорила я, повернувшись к ней, зная, что приказы моего отца всегда должны исполняться — и лучше не спорить.
Это сбило меня с толку; его слова были неожиданны, и я не могла сосредоточиться одновременно и на отслеживании ритуала, и на побеге. Все остальные дети тоже прощались со своими мамами, некоторые даже обнимали их. Никто из нас, похоже, не понимал, что происходит, но родители, должно быть, знали что-то, потому что я слышала, как некоторые из старших парней-отцов плакали. Плакать не входило в понятие Истинной Любви, и это еще больше сбивало меня с толку. Глубокое тревожное чувство поселилось в моем животе, утягивая меня в темный водоворот.
“Черт, неужели я упустила свой шанс?” — подумала я, надеясь изо всех сил, что это не так.
— Теперь откройте их сердца! Откройте их истинную любовь к нашим детям, братья мои! Смотрите в глаза своих матерей, дети! Они благословляют вас Истинной Любовью! — закричал старейшина в микрофон.
Все женщины на площади встали на колени и склонили головы. Издалека послышались крики. Отец прервал мои мысли, схватив меня за голову и повернув к себе. В нескольких футах от меня моя мама тоже стояла на коленях, как и все остальные. «Ты должна это видеть», — сказал он, — «и не отворачивайся».
Взглянув на меня и убедившись, что я наблюдаю, он подошел к маме и схватил ее за волосы, обвив ее длинный хвост вокруг кулака. «Во имя Единого Истинного Бога», — сказал он и начал тянуть.
Мама закричала от боли, а он уперся пятками в сухую землю, поднимая пыль в воздух, и тянул изо всех сил. Сначала ничего не происходило, но вдруг у основания черепа мамы образовалась красная трещина. Быстро она начала ползти вширь, разрывая кожу головы на две части.
Теперь крики раздавались повсюду — оглушительные и будто адские. Как только первая трещина расширилась, моему отцу не нужно было тянуть так сильно. Он резко вздохнул и на мгновение расслабил руки, а затем вернулся к тянущему движению с новой энергией. Ее кожа начала сползать, как шкурка с авокадо. Ярко-красная кровь и частички плоти вырывались из поврежденных вен, потоки медленно стекали по ее черепу — слепяще-белому в этих сумерках, как его ярость, когда он чуть не убил ее тем вечером.
Отец чуть рычал, продолжая это жуткое действо, и как только верх черепа мамы полностью обнажился, он потянул в последний раз, полностью отрывая кожу от ее головы. Неаккуратно оборванные края свисали над ушами и лицом. Я огляделась и увидела, что тот же процесс происходит со всеми другими женщинами. Некоторые уже закончили, некоторые все еще были в процессе. Мужчины порыкивали от напряжения, упираясь в землю, женщины кричали в агонии. А мы, дети, не могли ничего сделать. Просто замерли на месте, остолбеневшие от ужаса и слишком напуганные, чтобы что-либо предпринять.
Я начала слышать тупое постукивание, за которым следовал треск, похожий на треск разбивающейся яичной скорлупы. Снова взглянув на своих родителей, я едва их узнала. Мама была покрыта кровью и тихо всхлипывала. Отец стоял над ней с молотком в руке, постукивая им по ее обнаженному черепу и держа ее голову второй рукой, чтобы она не дергалась. После каждого осторожного удара он пальцами аккуратно выбирал маленькие кусочки черепной кости и бросал их на землю рядом со мной. По его лицу тек пот, глаза были широко открыты и зафиксированы на точке ударов, полные решимости закончить начатое.
После того как крупный кусок кости упал на землю, он отступил на шаг и осмотрел свою работу, словно скульптор, отступающий назад, чтобы увидеть целое. Казалось, он был доволен. Отец поманил меня к себе, приказывая подойти. Хотя находиться рядом с ним было последним, чего я хотела сейчас, я знала, что неповиновение его приказам разрушит любую возможность побега, которая у меня все еще оставалась. Я собралась с силами, как всегда, и подошла к нему.
Он протянул мне серебряную ложку, украшенную странными символами. Я никогда не видела такой роскошной ложки; обычно мы просто ели нержавеющими стальными ложками, которые использовались на протяжении всей моей недолгой пока жизни. Я уставилась на ее изящные контуры и странные символы, но он прервал мои мысли, схватив меня за запястье и сказав: «Ешь».
— Что?.. — спросила я.
— Я дал тебе многое, а твоя мать отдает тебе последнее. Теперь ешь, — ответил он.
Это был приказ, а приказы всегда выполнялись. Хотя я все еще не была уверена, что мне нужно делать, я подняла ложку и посмотрела на него с недоумением, надеясь, что он не разозлится. Он тяжело вздохнул и схватил меня за плечи, подтолкнув и заставив встать над мамой.
— Ешь! — крикнул он, голосом полным раздражения..
Я посмотрела вниз и увидела отверстие, выбитое отцом. Грубые, острые края черепа образовали сосуд, внутри которого находились червивые струны мозга, слабо пульсирующие, потоки крови стекали в разные стороны.
— Мама? — спросила я, наклонив голову, чтобы взглянуть на ее лицо.
— Она уже не здесь. Теперь ешь, пока не стало слишком поздно, — сказал отец, поднимая мне голову обратно.
Я осторожно вонзила ложку в дыру на поверхности мозга и попыталась выскоблить как можно меньший кусочек. Мама снова закричала, но она стояла неподвижно, сдерживая свою агонию. Отец пока не орал на меня, так что я понимала, что делаю именно то, что он хочет.
Это потребовало значительных усилий, но мне удалось вытащить кусочек мозга мамы размером с улитку. Когда я посмотрела на этот кусочек, слегка покачивающийся на середине ложки, я задумалась, какие воспоминания и идеи он содержит; какую часть мамы я собиралась съесть?
— Ешь это! Прямо сейчас! — закричал отец, уже серьезно разозлившись.
Я засунула ложку в рот и попыталась сразу проглотить, но кусочек застрял у меня в горле. Рвотный позыв, за которым последовала небольшая лужица желудочного сока, вытолкнул его обратно в ложку. Быстрый взгляд на ярость в глазах отца заставил меня проглотить свою собственную рвоту вместе с кусочком мозга; я знала, что он достиг того же состояния, в котором был той ночью с мамой. Мне было интересно, был ли его гнев таким же сильным, когда он был трезв; бьет ли он с большей или меньшей точностью и силой.
— Хорошо. Продолжай, — сказал он одобрительно, когда я проглотила содержимое.
Я отламывала еще кусочки, сначала пытаясь спасти маму от агонии, но это оказалось бесполезным. Она больше не кричала, и с каждым моим укусом она становилась все более вялой, ее тело лениво покачивалось, пока я поглощала все, чем она являлась и когда-либо была. У меня уже ныли челюсти от жевания жестковатых склизких кусков. Слизь и кровь стекали по моему подбородку. Я бросила взгляд вниз, увидев, что изо рта мамы потекли слюни. Она все еще была жива, но все, чем она была, навсегда исчезло. Смотреть вниз стало невыносимо, поэтому, жуя каждый кусок, я бросала взгляды на других.
Большинство криков прекратилось, и шум напоминал мне столовую во время обеденного часа, но без гудения разговоров. Все остальные дети тоже ели. Некоторые женщины уже упали на землю, вялые и неподвижные, но мы продолжали есть, каждый отец следил за тем, чтобы его ребенок вонзал ложку в мозг своей матери. Я слышала, как кто-то давится и жует. Вокруг раздавался хруст и чавканье, пока все дети поглощали “изысканный” обед, который обещали старейшины.
Наш пир был прерван громким гудком, раздавшимся вдалеке. Все мужчины упали на землю, прижав лица к земле и держась за затылки, как будто собиралась взорваться бомба. «Это мой шанс», — подумала я, надеясь, что это удачное совпадение. Я огляделась и направилась к нашему зданию, стараясь делать шаги тихо, двигаясь трусцой. Никто не следовал за мной. Мужчины молчали, женщины были почти все мертвы, дети начали перешептываться.
Вбежав внутрь, я схватила свою сумку, собранную ранее. Мое сердце колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвется. Вдруг из моего горла вырвался сильный сдавленный звук, за которым последовал поток рвоты, разлетевшийся по полу. Это выглядело примерно как те дешевые макароны с сыром из продуктового магазина, которые я ела несколько раз.
Когда я вышла на улицу и быстро направилась к забору, я увидела что-то вдалеке, что заставило меня замереть и вглядеться внимательнее.
Мне следовало бежать. Мне не следовало смотреть.
На другой стороне комплекса, за забором, что-то выходило из густого леса. Это выглядело как животное, только оно было выше любых зданий, которые у нас были, почти наравне с деревьями. Огромные, щупальцеобразные руки выступали из его мускулистого тела, и казалось, что оно держится ногах-копытах, как лошадь.
Раздался громкий визг, который заглушил все остальные звуки вокруг меня, и я поняла, что это было то самое существо, о котором постоянно твердили старейшины. Оно рвануло к поселению и перепрыгнуло забор. Я начала бежать в противоположном направлении. Казалось, что существо увидело меня, но, оглянувшись, я увидела, что оно остановилось рядом со “сценой” и медленно двигалось среди толпы людей, как будто пыталось что-то найти.
Я быстро добралась до забора и нашла точное место, где провода были разорваны, оставив дыру, достаточную, чтобы я могла выскользнуть. Я побежала к лесу, и, когда добралась до него, обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на комплекс.
Вдалеке существо стояло между детьми и поваленными женщинами. Его глаза были темно-красными, размером с луну, и я почувствовала, как оно смотрит на меня. Я не знаю, как оно могло видеть меня с такого расстояния, и, возможно, оно и не могло, но его взгляд превратил мои ноги в желе, а животный страх пронзил мой позвоночник. Оно хотело меня. Я чувствовала это. И тогда я поняла, что это было.
Единственный Истинный Бог.
~
Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта
Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)
Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
