История российского общепита началась задолго до появления советских столовых и фабрик-кухонь. В дореволюционной России существовали сотни чайных, трактиров и первых ресторанов, где кипела жизнь — от деловых встреч до застолий под гармошку. Первое кафе в Петербурге открылось ещё в 1841 году, а московский ресторан «Яр» стал легендой столичного вкуса и стиля.

В 1920-е годы, уже в СССР, появилось понятие «общественное питание» — сеть предприятий, призванная накормить страну, построить быт и внедрить новую культуру еды. Столовые, закусочные и фабрики-кухни стали символом новой эпохи, где еда перестала быть роскошью и стала нормой для всех.

Ресторан «Медведь» открылся в Санкт-Петербурге в 1878 году, на Большой Конюшенной улице. Его основал бельгиец Эрнест Игель, а в начале XX века заведение выкупил известный ресторатор Алексей Судаков — владелец московского «Яра». После реконструкции «Медведь» стал одним из самых престижных ресторанов столицы: двадцать кабинетов, два больших зала на 100 и 150 человек, собственный оркестр и штат из семидесяти официантов и сорока пяти поваров.

В 1914 году архитектор Николай Алексеев полностью обновил интерьер в духе неоклассицизма, а в меню появились изысканные блюда и — по тем временам — диковина: настоящий бар с миксами и стойкой. «Медведь» стал одним из первых заведений России, где начали подавать коктейли, и символом ресторанного Петербурга начала XX века.

Ресторан Крынкина на Воробьёвых горах открылся в 1891 году и быстро стал одним из самых известных мест отдыха Москвы. Его владелец, крестьянин Степан Крынкин, превратил скромное заведение в первый видовой ресторан города — с широкой террасой, откуда открывался захватывающий вид на Москву-реку. В 1904 году здание перестроили в камне, добавили зимний зал и четырёхуровневую галерею, освещённую собственной электростанцией — редкостью для того времени.

Ресторан славился кухней и атмосферой. Здесь играли цыганские хоры, выступали артисты, а с веранды можно было наблюдать фейерверки. Особенно известными были раки, паровые цыплята и крынкинские огурцы — солёные в бочках, опущенных на дно Москвы-реки. После революции заведение закрылось, а его здание сгорело.

Когда после Гражданской войны страна оказалась на грани вымирания, губкомголы открывали бесплатные столовые, собирали еду по крошкам, договаривались с международными организациями и кормили тех, у кого ничего не осталось. По всей стране — от Поволжья до Сибири — именно эти импровизированные кухни давали шанс пережить зиму, когда хлеб выдавали по фунту, а мясо — по ложке.

В Челябинске губкомгол запустил первые две бесплатные столовые уже осенью 1921-го. Очереди стояли по нескольку сотен человек — в день здесь кормили тысячи. К весне 1922 года в городе работало семь детских столовых, которые обслуживали почти четыре тысячи детей. За пару месяцев выдали больше 300 000 обедов.

На фото выше коммунары — участники сельскохозяйственных коммун 1920-х годов, где всё строилось на коллективном труде и общем быте. Они отказывались от личных хозяйств и готовки дома: ели вместе в больших избах, за длинными столами, где кипели самовары, разливали суп из общего котла. Общественная столовая была символом нового уклада — равенства, труда и отказа от частного ради общего.

Отдельные столовые создавались не только ради удобства, но и как проявление идеологии: все ели одно и то же, за одним столом, без различий по положению. Продукты поступали из общего урожая, а еда распределялась по принципу «каждому по потребности».

Столовые для делегатов партийных съездов создавались из практических соображений — чтобы обеспечить питание сотен участников, прибывших со всей страны. Прямо при местах проведения съездов — в зданиях, клубах, театрах — организовывались специальные буфеты и столовые, где делегаты могли быстро получить горячую пищу, чай, хлеб, иногда кашу или суп. Обслуживали такие заведения буфетчицы и повара, работавшие по пропускам, выдаваемым участникам.

Меню в столовых для делегатов партийных съездов было максимально простым и утилитарным — еда должна была быть сытной, дешёвой и быстро приготовляемой. По воспоминаниям участников X съезда РКП(б) 1921 года, завтрак часто ограничивался бутербродами из тонких ломтиков чёрного хлеба, а к обеду могли подавать кашу, суп и горячий чай из самоваров, которые видны на сохранившихся фотографиях. В условиях нехватки продуктов заменой мяса служила солонина, а сладости и десерты встречались нечасто.

Так называемый буфет без продавца — редкое, но примечательное явление советского общепита. На длинных столах выставлялись чайники, закуски, выпечка, напитки, и каждый брал то, что было нужно. Долго такие буфеты не проработали — эксперимент в основном кончался недостачей.

В начале 1930-х фабрики-кухни стали символом нового советского быта — огромные пищевые комбинаты, готовившие еду сразу для тысяч рабочих, студентов и служащих. Здесь стояли гигантские котлы, плиты и конвейеры для мытья посуды, а сотни поваров выпускали тысячи порций в день. Идея была в том, чтобы освободить женщин от домашней готовки и превратить питание в централизованный, рациональный процесс — почти как на заводе.

Архитектура таких фабрик поражала современников: здания в стиле конструктивизма с лентами окон, светлыми залами и продуманной логистикой. Самарская фабрика-кухня, например, была построена в форме серпа и молота — символа труда. К 1932 году по всей стране планировали десятки подобных объектов, рассчитанных на сотни тысяч блюд ежедневно. Это была попытка организовать питание «по науке» и сделать его частью индустриальной эпохи.

Элизабет родилась около 1720 года в Англии, точные детали её происхождения неизвестны. Она вышла замуж за Джеймса Браунригга, после чего пара поселилась в Лондоне. После семи лет в Гринвиче они переехали в дом на Флауэр-де-Люс-Корт в Феттер-Лейн. У супругов было 16 детей, но выжили только трое. Элизабет работала акушеркой в приходе Святого Данстана, что давало ей респектабельный статус в обществе. В результате её работы, приход назначил её надзирательницей за женщинами и детьми в приюте, и ей передали под опеку одну девочку, в качестве домашней прислуги из Лондонского приюта для подкидышей .По идее она должна была обучать девочку своей профессии.

Первую девочку звали Мэри Джонс и ей можно сказать повезло, Браунригг в место обучения решила всячески издеваться над девочкой. В начале Мери просто заставляли работать по дому и держали на пайке из воды и хлеба, иногда правда и хлеба не давали. Но чуть позже Браунригг начала раздевать девочку, приковывать ее цепью к трубам на кухне и избивать кнутом. С каждым днем она все чаще била Мэри, в какой то момент девочка смогла убежать обратно в приют.

В приюте избитую девочку осмотрел местный врач и рассказал о травмах руководству . Попечители Лондонского приюта, не то чтоб были удивлены, ведь многие, кто брал в ученики детей, обращались с ними не лучше чем с собаками. Все же раны на теле девочки и ее рассказ им совсем не понравился и они потребовали, чтобы Джеймс Браунригг контролировал склонность своей жены к насилию. На этом они и закончили, ну а чтоб проверить будет ли теперь избивать детей Браунригг, ей передали двух девочек - Мэри Митчелл и Мэри Клиффорд 15 и 14 лет соответственно.

В этот раз Браунригг пошла еще дальше, она попросила мужа прикрепить стальной крюк на кухне под потолком, для того что бы подвешивать там девочек и избивать их. Стоит сказать, что муж и сын который жил с ними, всячески приветствовали эти "воспитательные процедуры" иногда и сами активно участвовали в них.

Больше всех доставалось Мэри Клиффорд ее изуверка раздевала и подвешивала на крюке по несколько раз на дню, избивая всем чем только можно до такой степени что раны не успевали заживать и гноились. Так же Мэри морили голодом и заставляли спать голой на соломенном коврике в угольной яме.

Избиения продолжались несколько месяцев, в какой то момент, соседи устали от криков детей за стеной и пожаловались в приют, вскоре человек из приюта вместе с полицейскими пришли к двери четы Браунригг и попросили показать им в каких условиях содержаться девочки.

Браунригг вывела, немного побитую и исхудавшую Мэри Митчелл, на вопрос почему девочка так плохо выглядит женщина сказала, что девочка была наказана за воровство еды из шкафа. Полицейский попросил показать вторую девочку, и вот тут садистка вспомнив, как выглядит Клиффорд поняла, что в этот раз с рук ей это не сойдет. Полицейский и человек из приюта обыскав дом нашли еле живую Мэри Клиффорд в угольной яме. Пока арестовывали мужа Браунригг вместе с сыном, смогла сбежать через заднюю дверь.

Девочка была практически мертва, ее шея опухла из-за того, что садистка незадолго до этого подвесила ее за шею цепью, вся в гноящихся ранах обнаженная и худая как смерть. Она прожила еще два дня и умерла от ран.

Я обнаружил на её голове шесть ран, три из которых были очень большими, а три маленькими; они выглядели как ушибы, такие, которые могли быть нанесены рукояткой кнута; её голова и горло сильно распухли, она не могла ни говорить, ни глотать; от головы до пальцев ног она была изранена, так что пересчитать раны было невозможно, но особенно много их было на спине и бедрах остальные раны, по-видимому, были нанесены ударами кнута, то есть от головы до пальцев ног; и они, находились в состоянии гноения.

Доклад доктора, который обследовал Мэри Клиффорд

Мать и сын сняли комнату в Уондсворте, надеясь пересидеть немного и выбраться из города. Но историю про замученных девочек знал уже каждый горожанин. Хозяин гостиницы узнал в своих гостях двух человек, разыскиваемых властями, и немедленно выдал их. Беглецов арестовали и доставили в Ньюгейт, а в августе 1767 года вся троица предстала перед судом Олд-Бейли.

Судебный процесс длился одиннадцать часов, муж и сын обвиняли Элизабет во всех преступлениях. Как бы невероятно это ни звучало, им поверили, они были оштрафованы на один шиллинг и приговорены к шести месяцам тюремного заключения.

Элизабет была признана виновной в убийстве Мэри Клиффорд и приговорена к смерти.14 сентября 1767 года Элизабет Браунригг была повешена в Тайберне перед огромной толпой, которая освистывала и забрасывала её камнями по пути к эшафоту. Впоследствии её тело доставили в Хирургический зал и передали на анатомирование. После этого её скелет был выставлен в нише напротив первой двери в Хирургическом театре.

Дело Браунригг вызвало настолько сильный общественный скандал, что произошли реформы в системе ученичества. Теперь за всеми, кто брал учеников из приюта велось наблюдение специальными инспекторами.

Всем спасибо, кто прочитал. Подписывайтесь будет интересно.

Еще есть группа в вк https://vk.com/club230098140 - где статьи выходят чуть раньше, есть короткие посты, и просто исторические фотографии.

Так же сообщество в телеграме https://t.me/+Y-znwBrdDJlhMTIy тут выходит, дополнительный контент 18+ и самые кровавые и ужасные истории

Сегодня мы садимся в машину и просто едем — не думая, где можно остановиться поесть или переночевать. Но ещё каких-то 70 лет назад для афроамериканцев дорога по США была совсем другой историей.

Чтобы не рисковать, чернокожие путешественники пользовались The Negro Motorist Green Book — справочником, который подсказывал, где безопасно заправиться, остановиться, поужинать или просто перевести дух. Его выпускал почтальон из Нью-Йорка, Виктор Х. Грин, и с годами эта книга стала настоящим символом свободы.

В подборке окрашенных фото — та часть американской жизни, которая редко попадала в официальные хроники. На них — дороги, небольшие предприятия и люди, для которых возможность безопасно путешествовать была результатом собственных усилий и взаимной поддержки.

Фотография ниже показывает одно из самых повседневных проявлений расовой сегрегации в довоенной Америке. Вывеска «We Cater to White Trade Only» («Обслуживаем только белых клиентов») была обычным явлением не только на Юге, но и в северных штатах вроде Огайо. Такие надписи не требовали закона — они отражали негласные, но жёсткие социальные правила, по которым афроамериканцам отказывали в еде, жилье и обслуживании.

В противовес этому на некоторых заведениях для цветных появлялись похожие по смыслу вывески:

Small Hotel в Талсе был не просто гостиницей, а важным культурным узлом квартала Greenwood — знаменитого Black Wall Street. Здесь останавливались Нэт Кинг Коул, Дюк Эллингтон и Каунт Бейси, для которых Талса была ключевой остановкой юго-западного Chitlin’ Circuit — сети сцен, клубов и отелей, где могли выступать чернокожие музыканты. Через такие заведения проходила целая инфраструктура джаза и ритм-н-блюза, формировавшая карту афроамериканской музыкальной Америки середины XX века.

Филиал международной сети Poro School of Beauty Culture, основанной афроамериканской предпринимательницей Энни Тёрнер Мэлоун — одной из первых женщин-миллионеров США. Атлантский филиал открылся под руководством Эллы Мартин в здании Odd Fellows Building на Оберн-авеню — деловом центре афроамериканского сообщества, известном как Black Wall Street of the South. Здесь женщины обучались парикмахерскому искусству, косметологии и деловому этикету.

Образовательные поездки — одна из немногих возможностей для афроамериканцев увидеть природные достопримечательности Америки в годы расовой сегрегации. До 1950 года посетители-чернокожие сталкивались в парке с системой раздельных зон: им разрешалось пользоваться лишь определёнными стоянками, столовыми и зонами отдыха.

Lewis Mountain — первый и единственный участок Шенандоа, где в конце 1930-х начали строить домики, столовую и кемпинг специально для афроамериканцев. Этот проект рождался в противоречиях: федеральное правительство пыталось сочетать равноправие, декларируемое администрацией Рузвельта, с сегрегационными законами Виргинии. В 1939 году парк сделал робкий шаг к интеграции, открыв одну смешанную площадку — Pinnacles Picnic Ground. Полная десегрегация произошла только летом 1950 года — за десятилетие до того, как подобные изменения коснулись большинства парков и общественных пространств Юга США.