— Три часа ночи, — тихо сказала она, не задавая вопроса. Её голос был ровным, но в нём дрожала обида, которую она пыталась скрыть.

— Дело, — выдохнул я, проводя рукой по лицу. Кожа была жирной и липкой от городской грязи и стресса. — Сложное. Тяжелое.

Я прошел на кухню, к раковине, и одним залпом выпил два стакана холодной воды, пытаясь смыть со слизистой привкус лжи и страха, оставшийся от того звонка. Ледяная вода обожгла горло, но не смогла смыть привкус того голоса. Он въелся в меня, как кислота, и на языке снова отчетливо проступил вкус ржавого железа — точь-в-точь как тогда, в вырицкой бане, когда я прижал окровавленную ладонь к губам, чтобы заглушить крик. По телу пробежала мелкая дрожь.

— «Дело» — это твой новый пароль от всего, да? — Аня стояла в проеме, скрестив руки на груди. — Раньше, что бы ни случилось, ты звонил. В прошлый четверг я три часа прождала тебя в ресторане. Официанты смотрели на меня с такой жалостью...

Я отвернулся, глядя в темное окно, в котором отражалось наше с ней искаженное отражение — двое людей, которых когда-то свела вместе судьба, а теперь что-то невидимое начало растаскивать в разные стороны.

Воспоминание нахлынуло внезапно, как спасительный глоток воздуха. Два года назад. Осень. Хлесткий дождь. Я преследовал одного жулика, который сбежал с кассой ювелирного, и в какой-то момент мы оба, как идиоты, выскочили на проезжую часть. Оглушительный визг тормозов, белый свет фар. Я отскочил, а он — нет. Я помню, как стоял под дождем, смотря на искореженный металл, и чувствовал, как внутри все пустеет.

И тут какая-то девушка, совсем малышка по сравнению со мной, с зонтиком-тростью, подошла и просто встала рядом. Её зонт создал внезапный тихий купол посреди адского ливня и воя сирен. Не спрашивала, не лезла с расспросами. Её молчание было громче любых слов — оно говорило: «Я вижу твою боль, и тебе не нужно через это проходить одному». Потом протянула мне бумажную салфетку. «У вас кровь на рукаве», — сказала она. Её голос был тихим и спокойным. Её звали Аня. Она оказалась учительницей младших классов. В тот день она не просто дала мне салфетку. Она бросила мне веревку, когда я тонул в отчаянии. И я, зацепившись за нее, наконец-то вынырнул на свет.

— Миша, я здесь! — её голос, уже с дрожью, вернул меня в реальность. Она подошла ближе, и её рука потянулась, чтобы коснуться моего плеча — её обычный жест утешения. Я инстинктивно дёрнулся назад. Под тонкой тканью рубашки старый шрам заныл, будто его тронули раскалённым железом. Её рука повисла в воздухе, и на её лице мелькнула тень боли — от моего отторжения, от этой невидимой стены, которую она впервые ощутила так явно. — Смотри на меня. Пожалуйста.

Я заставил себя обернуться. Её лицо было искажено болью. Я видел себя её глазами — бледный, с тенью двухдневной щетины, с синяками под глазами, в которых прятался неотвязный ужас.

— Это дело... оно связано с моим прошлым, — прошептал я, и слова показались мне хрупкими, как стекло. Это была не ложь, но и не вся правда. Правда была бы похожа на бомбу, брошенную в эту уютную кухню. «Кто-то убивает людей из-за истории, которая началась, когда мне было семь, Ань». В горле встал ком.

— Каким прошлым? — её глаза стали еще больше, в них читался не только испуг, но и что-то новое — страх за меня. Не за «нас», а конкретно за меня. И это было в тысячу раз больнее. — Ты никогда ничего не рассказывал. О детстве. О Вырице. Вчера вечером... ты во сне кричал «не лезь в баню». И ты схватил меня за руку. Так сильно, что остались синяки. Ты смотрел на меня, но не видел. В твоих глазах был... тот лес.

— И не буду, — резко, почти грубо, выпалил я. Плечо под рубашкой снова заныло, будто в ответ на мой тон, напоминая о старом, незаживающем долге. — Не сейчас. Не могу.

Она отступила на шаг, и этот шаг показался мне пропастью. Её губы дрогнули.

— Я вижу, как ты таешь на моих глазах, — прошептала она.

— Хорошо, — она кивнула, и в этом кивке была капитуляция. Она повернулась, чтобы уйти, но на полпути остановилась. — В субботу мы едем к моим родителям. В их новый дом под Вырицей. Помнишь? Ты сам сказал, что тебе там понравилось. Мы уже полгода переносили. Они ждут. Ты обещал.

Сердце упало куда-то в ботинки. Вырица. Слово прозвучало как приговор. Поездка в самое сердце моих кошмаров, притворяясь «обычным» человеком. Нормальная жизнь. Та, о которой я когда-то мечтал, прячась от своих демонов. И та, которая сейчас казалась такой же недостижимой, как Луна.

— Я помню, — выдавил я. — Я... постараюсь освободиться.

— Не «постарайся», — её голос прозвучал с неожиданной твердостью. — Просто будь. Хотя бы в субботу. Просто будь обычным человеком. Для меня.

Она ушла в спальню, оставив меня одного в тишине кухни. Я подошел к столу и увидел там тарелку, накрытую пищевой пленкой. Под ней лежали котлеты с картошкой. Она оставила их на самой маленькой конфорке, чтобы хоть как-то сохранить тепло, как когда-то пыталась сохранить тепло наших отношений. Они остыли, и жир застыл белыми разводами, похожими на морозные узоры на стекле. Узоры, которые почему-то напомнили мне те самые, что были на заиндевевшем окне старой бани в Вырице. Той самой бани, что стояла на обрывке фотографии в кармане моей куртки. Комок подкатил к горлу.

Я погасил свет и остался стоять в темноте, прислушиваясь к тиканью часов и собственному тяжелому дыханию. За окном пронеслась машина, и луч фар на секунду осветил комнату, выхватив из мрака фотографию на полке — мы с Аней смеемся, обнявшись, в какой-то солнечный день. На секунду мне показалось, что я даже чувствую то солнце на своей коже, слышу её смех. Но это было так далеко, как будто не со мной. Я был за толстым стеклом, отделенный от собственной жизни всем, что не сказал и что боялся сказать.

Я потянулся к пачке сигарет в кармане, но остановился. Аня ненавидела этот запах. Мои пальцы вместо сигареты нащупали крошечный след от её помады на воротнике — она поправляла мне куртку утром. Этот невидимый след жёг сильнее огня.

Вместо этого я просто упал на стул, и мои веки сомкнулись сами собой, будто придавленные гирями. Я сидел в темноте, и шрам на плече пульсировал ровно в такт тиканью часов. Это была не просто боль. Это было эхо. Эхо того гвоздя, эхо голоса в трубке, эхо сдавленного детского плача. И я понимал, что этот шрам — не часть меня. Это и есть настоящий я, а всё остальное — просто временная и очень хрупкая оболочка.

Физическая усталость была такой всепоглощающей, что кости ныли. Но хуже была усталость души. Я сидел между двух огней: между холодным голосом в трубке, который тянул меня в ад прошлого, и теплым голосом любимой женщины, которая пыталась удержать его в настоящем.

И я с ужасом понимал, что выбрал себе дорогу. Она вела не в загородный дом под Вырицей, где пахло шашлыком и семейным покоем, а обратно, в тот самый лес, где пахло хвоей, страхом и правдой, которая, я знал, могла разрушить всё, что у меня оставалось. А единственное, что я мог сделать для Ани, — это принести в её светлый дом эту вонь прошлого, притворившись на выходных «обычным человеком». И эта ложь казалась мне самым большим предательством из всех возможных.

Совпадение? Сбой? Или очередной реверанс системы в сторону судьбы?

Он прошёл по холодным залам. Под ногами скрипели полы — каждый скрип был ему знаком. В кухне — потайной люк с оружием. В ванной, тайная комната с мини-станций связи. В Подвале тайный тоннель к отступлению, и много взрывчатки в стенах. Агент помнил, что объект можно уничтожить дистанционно в любой момент. Ближайшая старая антенна глушения сейчас отключена, но нанопередатчик, установленный им заранее, всё ещё работал.

Всё было продумано и готово. Всё не как в симуляции, такого не было на тренировках и самое важное — это не тренировка.

Агент опустился в кресло у окна. За этим окном ровно через 12 часов должна была появиться мишень. В нужный момент — выстрел, точный и решающий.

Но теперь встреча должна пройти в этом самом доме. Там будут люди. Ребёнок. Его отец. Адольф… это все усложняло, пьяной охраны тут не будет, за домом будет пристальное наблюдение и его обыщут.

Нужно все тщательно еще раз проверить, подумал агент.

Он взял и положил на видное место пистолет «пугач», как называли его в подразделении. Игрушка. Но только с виду. Металлическая, чернёная рукоять. Незаметный боевой калибр. Может прошить даже бронированное стекло лимузина. Технология из будущего, замаскированная под безобидную безделушку. Он её проверил. Стоит на предохранителе. Готово к сипользованию

Теперь перед ним стоял выбор: либо удаленно активировать взрывчатку и выполнить задание. Либо вмешаться. Войти в комнату. Притвориться кем-то другим. Попробовать изменить с меньшим уроном пулей, а может и вовсе словом, все и так обойдётся. Но это значило выйти за рамки. Против протокола. Не так как планировала система.

Центр наблюдения.

Архивариус и судья склонились над панелями. Графики, гистограммы, тепловые карты.

— Есть отклонения по параметрам Гамма и Бета. Не критично. Пока. — произнёс архивариус.

— Сколько? — уточнил судья.

— Около двадцати процентов. Агент на позиции. Цель в зоне поражения.

Маршрут утверждён. По данным — все пройдёт точно в указанный час.

Судья кивнул.

— Время?

— Десять часов до дедлайна.

Судья отвернулся от экрана и посмотрел в тёмную панель стекла.

— Тогда всё идёт по плану. Пока что.

Судья стоял у проекционного экрана, внимательно наблюдая за потоками данных. Все параметры в пределах нормы: маршрут агента, графики активности, уровень отклонений — всё соответствовало предписаниям. Но, как часто бывало в последнее время, идеальная картина вызывала в нём не удовлетворение, а тревогу.

Он не сразу вернулся в кабинет. Прошёл по коридорам комплекса, сделал круг по внутреннему двору, выслушал несколько докладов. И лишь затем, когда мысли оформились, сел в кресло перед экраном и позволил себе минуту тишины.

Он понимал: нельзя сомневаться вслух. Нельзя показывать трещины. Но нельзя и игнорировать их. Поэтому он допустил сомнение — внутри. Тихо.

Осторожно. Чтобы не разрушить систему, но проверить её устойчивость. Это и есть его работа. Это и есть его груз.

Судья сидел в кресле, не отрывая взгляда от проекционного экрана. Внутри него — сомнение. Не в решении, не в агенте, а в самой конструкции системы.

Он не был тем, кто строил её, его поколение её унаследовало с верой, что всё было продумано. Каждый элемент проверен, протестирован, утверждён. Однако за годы службы он видел, как внутри безупречной структуры появлялись трещины. Мелкие, но устойчивые. Они не рушили здание, но и не исчезали.

Он видел, как в одних секторах граждане до сих пор добывают воду из грязных колодцев, а в других — алгоритмы предсказывают потребности за три дня вперёд. Он знал о случаях, когда правда не просто терялась — её убирали. Не из соображений безопасности, не ради пользы. А просто потому, что могли. И если раньше он думал, что это случайности, теперь видел: это паттерн. Это часть системы.

Его мотив сохранить целостность и доверие. Не к себе, не к агенту, а к самой идее контроля над временем. Судья не верит в добро или зло. Он верит в баланс. В равновесие, которое позволяет системе продолжать работать. Он судит не по чувствам. Он судит по форме. Но даже форма со временем начинает искажаться, если её не проверять. Поэтому он допускает сомнение. Вовремя и в нужной дозировке.

Он знал, что его мысли не уникальны. И знал, что они опасны. Поэтому он доверял лишь себе. И тем, кто всё равно знал правду — даже если не говорил её вслух. Таким был Архивариус.

Архивариус, как адепт системы, напротив, верит только в факты. В надёжность записей. Его мотив сохранение истины. Не объективной, а официальной. Та, что останется в отчётах, в истории, в обучающих модулях. Он знает, что слово судьи переписывается. Что истинная речь очищается от эмоций и двусмысленностей. Он сам это делает. И делает это потому, что понимает, насколько опасна искренность в системе, где всё должно быть предсказуемо.

Он служит не правде, а порядку. Порядок — это не отсутствие хаоса. Это договорённость о том, как хаос оформляется. Он старше судьи. Мудрее. Возможно, сильнее. Но он подчинился. Потому что именно так сохраняется его власть. Он наблюдает за агентом не с сочувствием. С интересом. Как за ходом эксперимента. Успех агента — это успех системы. Провал агента — тоже успех. Потому что он станет частью отчёта, ошибкой, из которой сделают выводы.

И в этом трагедия. Потому что и судья, и архивариус знают, что за каждым действием стоят судьбы. Но говорить об этом вслух уже нарушение порядка. А порядок. Порядок превыше всего!

Момент Х

— М-да, не просто изменили локацию — её назначили в том самом доме, из которого я должен был совершить выстрел. Символично, а, возможно и опасно. Подумал про себя агент.

Агент проверил данные КПК. На экране пробежало сообщение - отклонение 36%. Гео данные цели подтверждены... Анализ системы… Успешность – 99%. Короткое резюме…

Он знал каждый угол этого дома. Каждую неровность пола, скрип двери, трещину в окне. Он сам заминировал его, на случай провала. В доме был спрятан арсенал, системы подрыва, маршруты отхода.

Теперь он снова был в нём. Только уже не тенью. Не невидимкой. А в роли офицера разведки. В компании с другими «аналитиками» он проверял дом перед встречей. Все официально. Все по протоколу.

— Здесь давайте глянем, — сказал он, указывая на скрытую нишу.

Он знал, где искать и что он найдёт. Одностволка. Старая и исправная. Патроны рядом. Он делает паузу, смотрит на остальных.

— Ну вот. А вы говорите — всё проверили. На встрече оружие - это плохой знак. Как оно там в любом учебнике.

В комнате прозвучал нервный смех, а также уважительные возгласы и фразу.

Агент играет роль. Внутри у агента дискомфорт. Он знал, что ружьё там будет. Он сам его туда спрятал. И всё равно позволил себе «обнаружить» его. Для образа. Для сценария. И ему от этого мерзко.

30 минут до дедлайна

Дом оживлён. Прислуга, адъютанты, протокол. Всё строго, но напряжение висит в воздухе. В доме собралось около 13 человек, были все и цель тоже. Тот, кто инициировал встречу, был в роли хозяина дома и все ждали его решения. Никто не осмеливался, что-либо предложить

Адольф стоит у окна, затем оборачивается, будто желая разрядить обстановку.

— Погода сегодня — что надо. Надо бы размяться немного. Постреляем?

Оживление в гостиной. Кто-то смеётся, кто-то одобряет. Один из адъютантов кидается за оружием. Мгновение — и приносит то самое ружьё.

Агент чувствует, как сжимается грудная клетка. Он почти надеялся, что обойдётся. Возможно, если бы он не нашёл ружьё вчера — его бы и не вспомнили. А теперь — все идут в лес, за дом.

Взрыв, точно отменяется.

Агент достаёт игрушечный пистолет, вручает ребёнку:

— Тебе — командирское. Только не потеряй, ладно?

Он заранее убедился, что блокировка по геному работает. В руках ребёнка это просто игрушка. Но выглядит — как уменьшенный Люгер. Такая и была задумка.

Отец ребенка, взял игрушку повертел в руках, передал ее Адольфу, тот бегло осмотрев, почти сразу отдал офицеру.

Офицер уже внимательно смотрел на нее, попытался что-то нажать, взвёл затвор, убедился, что это хорошая имитация. Он обратил внимание, что в стволе стоит перемычка и не видно, что там вообще есть дуло. Проверил стыки, а также обратил внимание на пару болтов. В общем качественная детская игрушка, он бы с радостью подарил ее своему сыну.

Офицер вернул игрушку ребенку, у которого уже было почти заплаканное лицо. Ребенок знал, что тут оружие только у офицеров, а также у него была еще свежа рана.

— В прошлый раз у меня забрали кортик и не вернули… вырвалось из его уст.

Этот трогательный момент, отвлек внимание всех. Агент, успел достать из тайника пистолет и спрятать его поближе к себе, переложив его в карман мундира.

Это уже был пистолет из будущего. Модель: Уравнитель. Скин: Люгер, внешне, неотличим от оригинала. Дистанция работы по бронированным целям до 50 метров, против не бронированных 150. Просто идеальное оружие в корпусе Люгера.

Дедлайн

На мониторах — всё по графику. Только один параметр — отклонение в гаммапотоке. 36%. Много. Выше за норму.

Цель — в зоне поражения. Агент — в прямой видимости. Время идёт.

Главное — всё должно произойти тогда, когда нужно. Ни секундой позже.

Система следит. Архивариус уже начал фиксировать протокол. Судья — наблюдает. День Х остаётся ровно несколько минут.

ОХОТА

Они вышли из дома неожиданно — как будто просто пошли прогуляться, но всё было не по протоколу. Адольф вёл себя расслабленно, почти игриво, как на охоте. Он шёл впереди, с ружьём на плече, рядом — отец мальчика, тот самый, что когда-то служил офицером, а теперь стал носителем неудобных идей.

Офицеры, не зная, как реагировать, рассредоточились и не обращали на агента рядом. Агент не приближался и был в сторонке. Он наблюдал. Впитывал каждое слово, каждое движение. Всё, что происходило, выходило за пределы плана. И это было опасно.

— Сейчас, — начал отец, — много тех, кто уже недоволен. Я не про врагов. Я про своих. Мы же хотели социализм. Единство. Не войну со всем миром. Но, Адольф, я понимаю — без силы нас съедят. Это очень странный мир. Все всё понимают, но никто ничего не делает. И если не мы, то кто?

Я тебя прошу, не развивай планы с лагерями. Не трогай эту дверь. Это не ради — этого задумывалось. Мы можем быть сильными, но мы не обязаны быть чудовищами. Как только они получат свою землю обетованную, они потеряют свою силу и возможно обретут покой.

Адольф слушал его молча, глазами выискивая добычу.

— Советы перевооружаются. Это правда. Но если сделать блицкриг — показать мощь, и сразу же сесть за стол — мы выиграем. Война станет уроком. Тогда, мы вернём захваченные земли в обмен на пакт. Мы предложим союз. Даже Японию подтянем. Дадим Китаю шанс развиваться. Ведь именно в этом — истинная победа. Не в пепле, а в балансе. Ты можешь запустить цепочку.

Отец мальчика замолчал, а потом добавил:

— А старость… Старость проведёшь где-нибудь в Аргентине. — Он усмехнулся. — А если машина репрессий продолжит работать, то вот тебе первые кандидаты: я, мои соседи, мой сын… и я сам — за эту шутку.

Агент стоял, не вмешиваясь. Но всё, что он слышал, ударяло в голову, будто пули. Он посмотрел на часы. Тридцать минут назад должен был быть сделан выстрел. Миссия, к которой он готовился всю жизнь, уже должна была закончится.

Он стоял на грани. Убрать цель прямо сейчас — и завершить всё, как запланировано. Или… прислушаться. Посмотреть. Понять.

Но на это времени почти не осталось.

Ошибка системы, дальнейший прогноз невозможен. Степень отклонения 99%. Успех миссии 99%

Система

Уже прошло 40 минут после дедлайна, в зале наблюдения царила тишина, нарушаемая лишь редким звоном обновляющихся данных. Судья сидел с прямой осанкой, глядя в проекционный экран. Он не выражал эмоций, но взгляд был цепким. Перед ним — график отклонений, медленно, но неотвратимо ползущий вверх.

— 99,3% отклонения. И это точно в пределах нормы? — произнёс он, не отрывая взгляда от линии.

Архивариус, стоявший чуть позади, тут же ответил:

— Согласно протоколу, до 22% допустимо. Порог вмешательства — 27%. Шанс выполнения 99%. Всё стабильно.

Судья кивнул и что-то отметил в КПК. Иногда бубнил себе под нос — тихо, почти шепотом:

— Третий случай за цикл… график не сгладился… нужно добавить примечание в отчёт…

Архивариус, погружённый в анализ показателей, не замечал этих фраз. Для него существовала лишь последовательность данных: поток телеметрии, пакеты сигнатур, пересечения траекторий. Его голос оставался спокойным, точным, как машина:

— Агент в зоне прямой видимости. Цель стабильна. Переменные сдвинулись, но остаются в допустимом диапазоне.

Судья поднял глаза:

— И время?

— Отклонение плюс 40 минут. Но точка воздействия зафиксирована. Протокол пошёл в действие. Подтверждение системы ожидается.

Прошло ещё пять минут. За окном искусственный свет лениво дрожал, как будто воздух стал плотнее. Судья не двигался. Он просто наблюдал. На экране мигнул зелёный индикатор.

— Подтверждение получено, — произнёс Архивариус.

Судья встал, подошёл ближе. График выровнялся. Линии, до этого колебавшиеся, слились в стабильную прямую. Все отклонения исчезли. Миссия завершена. Система официально зафиксировала изменение линии времени.

Судья перевёл взгляд на Архивариуса:

— Сколько это заняло?

— 45 минут 34 секунды после контрольной точки. Мы зафиксировали стабильное смещение.

Судья задумчиво провёл пальцем по краю панели. Это был третий случай за его каденцию, когда миссия затянулась. Не сбой — но напряжение. Он снова сделал запись в КПК. Мысли не оставляли его, но в голосе их не было.

— Запустите процедуру анализа. И приготовьте протокол для передачи…

Твоя роль — фиксировать, очищать, сохранять официальную истину. Но иногда я думаю: а если бы ты возразил? Что бы сломалось первым — протокол или мы?

Архивариус кивнул, не отрываясь от экрана, где каждое слово судьи превращалось в стерильный текст, лишённый эмоций, двусмысленностей, всего, что могло бы вызвать "долбаёбисм" — так шутили в кулуарах о тех, кто запрашивал доступ без уровня.

Их система была на пол пути к реальной утопии на бумаге: демократия чистая, смешанная с социализмом. Голосование — от народа (через анонимные запросы) до коллегии и агентов с уровнями доступа. Решение выносится коллегией, но ответственность — на судье, как цепь на шее. Взятки были исключены, все проверялось через агентов и система была не подкупна, но она все равное трещит: правда искажается, медиа раздувают за кредиты, у общества эго хрупкое, нарциссизм цветёт, внимание переключают на "стабильность".

Судья смотрел дело о лагерях в 1933 — Дахау открыли как "перевоспитание" для политических, но эскалацию скрыли, переключив на "единство". "Мы исправляем прошлое, чтоб избежать войн, но люди на помойках — наш провал.

А здесь? Мы боги в параллельных мирах, меняем по приговору. Но эмпатия... куда он делать. Слабость или сила? Ты записываешь? Отлично. Скажи, ты бы смог сделать такой выбор? Зная, что спасёшь миллионы — и сотрёшь другие? Нет, не отвечай. Я знаю. Это не твоя работа. Твоя — записывать."

Архивариус прочистил горло: — "Готовы к брифингу?" и продолжил.

Вот данные про агента - прямой, физические показатели в норме, психическое здоровье в норме, 33 года, из средне-бедной семьи: родители "подарили" его системе

— За лучшую жизнь, перебил Судья, Из работяг в средний класс, пособие, престиж — жертва ребёнком ради скачка.

— Не "венценосной национальности". Продолжил архивариус.

— Классовая дискриминация в чистом виде, где элита — "чистые" по крови и статусу, а его миссия поддерживать такую чистоту.

— Снайпер, продолжил архивариус, посмотрев на судью.  — Попадает в монету с дистанции, оратор,  умение убеждания 74, шахматист, глубина просчита 42 хода вперёд. Звезда на стене славы ждёт — честь для него, родным — уважение и пособие.

[ДОСЬЕ АГЕНТА AV-GAMMA-2129 — ФРАГМЕНТ, УРОВЕНЬ ДОСТУПА 3]

Подготовка: С детства в системе.

Семья — жертвы  подъёма. Мотивация: Честь, звезда, подъём Симуляции — 620/620, 100%.

Потенциал после 33: Колоссален (стратег, миротворец).

Судья: "Дело подтверждено. Цель: Устранение. Год 1932, Место — Оберзальцберг, Альпы. Berghof — резиденция, планируется, встречи с офицерами.

Шесть месяцев внедрения. Два выстрела из домика: грудь, контрольный. Затем — таблетка.

— Садись, Агент. Дело подтверждено — PR1932-A-HK. Ты знаком с деталями, но по протоколу повторю, — начал Судья.

(Агент кивает и садится, не касаясь спинки стула.)

— Цель: устранение субъекта, данные в вашем планшете. Местоположение: Берхтесгаден, Бавария. Точка: южный склон, смотровая позиция на тропе к Оберзальцбергу.

— Период внедрения: шесть месяцев. Цель будет в ротации между Мюнхеном, Веной и Альпийской резиденцией. Протокол синхронизирован: в дату N он прибудет по стандартному маршруту — подтверждён, охрана — уиленная, погодные условия — нейтральные.

—Твоя задача — удостовериться, что реальность стабильно движется по отработанному шаблону. Повторы маршрутов, поведение местны и органов валсти, движения цели по доступным каналам. Ты можешь устранить его уже сейчас — но не должен. Оптимальный момент зафиксирован через 183 дня. Это точка минимального отклонения и Дантесального эффекта.

(Пауза. Судья смотрит на ассистента; тот делает едва заметный кивок.) — Последняя симуляция. Подтверждение готовности.

Агент послушно переходит в капсулу.

СИМУЛЯЦИЯ: Берхтесгаден, 1932 год

На чёрном фоне белыми буквами появилось последнее, что увидел агент перед тем, как почувствовать холод и свежий горный воздух. Это были Альпы.

Хруст снега. Редкие облака над зубчатыми гребнями. Агент сидит с винтовкой в доме напротив окна, вокруг дома — камни и жухлая трава, пригнутая ветром.

В прицеле — силуэт в форме, медленно приближающийся. Он знает, что это цель. Агент ждет. Действует только по сигналу.

Монета подброшена вверх, сверкая на солнце, и падает точно в намеченную точку.

Два выстрела. Один — в грудь. Второй — контрольный. Цель падает.

Всё чисто.

Агент, достает таблетки выбирает одну из них и съедает.

У него в голове проносятся мысли о слухах про таблетки: 1) Перезагрузка в новую миссию — вечный агент, без отдыха. 2) Возврат как ИИ — часть системы, без тела. 3) Свобода, но потеря эмпатии — живи роботом, без чувств.

РАЗГОВОР

(Судья и архивариус находятся в звукоизолированной зоне.)

— Протокол 33-летнего цикла завершён. Текст сформирован, — ровно отчитался архивариус.

— Как звучит? — спросил Судья.

— «Именно в этот день система сделала шаг навстречу человечеству. Взвешенное решение, исполненное с честью и точностью. Новая реальность сформируется немедленно. Предварительный канал анализа активен. Ожидаем поток», — продекламировал архивариус.

— Никакой теории. Только факты. Мы увидим результат смещения ветвей позже, — отозвался Судья.

— У каждого из них было одно и то же на уме, — тихо добавил архивариус. — Вопрос не в цели. Вопрос в смысле.

ПОДГОТОВКА К ПЕРЕХОДУ

Капсула остаётся закрытой. Свет внутри меняется. Агент вводит финальный код.

— Симуляция пройдена. Результат — 100% соответствие, — раздаётся отчётливый голос в капсуле

Судья встаёт и подходит ближе к капсуле. Агент внутри — неподвижен, готов.

— Открываем переход. Запускаем миссию, — командует Судья.

Свет гаснет. Голограммы сходят на нет. Только свет под капсулой освещает помещение. Яркая вспышка и капсула  исчезает. Система выключается.

— Начинается, — звучит тихий голос в темноте.

Когда агент выходит, вокруг уже не тренировочный центр, а переходной шлюз. Ассистент вручает ему серый рюкзак и маленькую металлическую звезду (идентификатор: AV-Gamma-2129).

Агент берёт рюкзак, звезду. Фото для архива — щелчок, как выстрел. Уходит — билет в один конец, в мир, где небо аквамариновое не только в лужах.

Он видит перед шлюзом. металлическая плита с сотнями звёзд. Каждая — имя. Каждая — «исправление». Каждая — путь без возврата.

АРХИВ

[Архивная запись: PR1932-A-HK-FINAL]

Дата: 23.08.2055

Оператор: архивариус Элио Мартессен

Документ содержит служебное подтверждение завершения миссии PR1932-AHK, её анализ, формулировки для протоколов, а также системные комментарии. Все данные зафиксированы в соответствии с Порядком 11-E.

Задание номер I.

(Шорох кресла. Щелчок включения диктофона.)

— Запись пошла… хм. Странно, что после сотен дел именно это вызывает дрожь в пальцах. Наверное, от кофе, — тихо говорит голос на записи.

(Пауза. Щелчок интерфейса, ввод данных.)

— Миссия PR1932-A-HK завершена успешно. Перемещение агента в поток “1932-R” подтверждено. Реальность “A-S1” приостановлена, переходный канал стабилен. Предварительные результаты будут поступать в течение 17 часов, пост-коррекция займёт 19 циклов анализа.

— Формальное закрытие выполнено. Запрос на архивное хранение — подтверждён. Идентификатор звезды агента: AV-Gamma-2129.

(Мягкий вздох в тишине.)

— Звезда. Металл, имя и иллюзия. Гвоздь в новую дверь, которая ведёт куда угодно — только не назад, — произносит архивариус задумчиво.

(Шелест перелистываемой страницы.)

— Вот оригинальные слова судьи. Его “исходный монолог”, как он это называет. Да, я помню его взгляд: уверенность вперемешку с почти незаметным страхом. Страх был — я видел, — говорит архивариус, понижая голос и пытаясь не выдать сарказм

— «Он понимал, насколько шатка структура, когда она выглядит несокрушимо», — цитирует архивариус шёпотом.

— Теперь — как это звучит в финальной версии, для записи, для экранов, для потомков, — продолжает он уже ровным тоном.

«Взвешенное решение, исполненное с честью и точностью.»

«Система доказала свою зрелость, готовность к адаптации и устойчивость к отклонениям.»

«Каждый шаг в прошлое — это жест ради будущего. А каждый шаг в будущее

— память об этом мужестве.»

(Пауза. Стук пальцев по столу.)

— Знаете, иногда мне кажется, что я редактирую историю, не дожидаясь её исхода. А потом вспоминаю: да, так и есть, — рассмеялся архивариус.

— Субъект: AV-Gamma-2129. Возраст: 33. Подготовка — исключительная. Симуляции — сданы 62 из 62. Результат последней — 100% совпадение с моделью, — диктует архивариус.

ПОЛ ГОДА В ТИШИНЕ

Агент открыл глаза — иней и лёд на внутреннем стекле капсулы, за мутным стеклом аквамариновое небо над зубчатыми гребнями Альп. Капсула отрылась и вид стал по истине заворожившим. Горы, небо и облака на фоне красивейшего рассвета. В симуляции такого не было.

Агент наблюдал за этим, 5 минут ничего не решат, а вид того стоит. Он достал камеру, сделал пару снимков, не для отчета, а для себя. Он накинул камуфляж на капсулу и пошёл уже в известном ему направлении. До места было 4 километра.

Редкие порывы холодного ветра, пробирали до костей, влага оседала в лёгких — это была реальность, не симуляция. "Наконец," — подумал он, снимая капюшон. Ветер принёс запах снега и хвои, смешанный с едва ощутимым дымом от крестьянских очагов в далеке. Полгода до дня X.

Рюкзак оттягивал плечо: паспорта на разные имена, валюта в старых марках, документы, пару наград из "любимых" симуляций — для маскировки под ветерана. Кейс с оружием: "Люгер - Уравнитель", внешне — модель 1930х, но внутри чудо будущего. Калибр .22, встроенный глушитель в стволе, магазин на 39 патронов, возможность подключить барабан или приклад, разгонный блок. Пробьёт любую броню этого времени на дистанции 50 м, легко бронированные — на 150. С прикладом, удлинителем ствола и барабаном. Рабочая дистанция была около 1500 метров. Можно было уничтожить колону бронетехники находясь в абсолютной безопасности и не будучи замеченным. Звук — только падение гильз, тихое, как снег.

Он шёл по узкой тропе, скрип снега под ботинками напоминал о симуляциях, но здесь всё было острее — холод кусал кожу, дыхание паром.

Домик охотничий ждал: большой, без лишних излишеств, можно сказать скромный, таких тут было много. Сам дом был сделан с Дантесальной практичностью и уютом. Чтоб охотники могли отдохнуть после удачного дня или же подготовится к охоте с Дантесально возможным комфортом. Он был рассчитанный на нескольких гостей, деревянный, с печкой и окном, идеально выходящим на южный склон Berghof. Каждая комната имела свою ванну, а большой зал с камином, был идеальным местом для вечерних посиделок, да чего уж там, там можно и было и небольшой Октоберфест провести.

Здесь он проводил больше всего времени — проверял маршруты, оттачивал прицел, медитировал у окна, глядя на далёкую резиденцию, где флаги трепетали на ветру. Квартира в ближайшем городке — крохотная, с кроватью и лампой — была только для сна, чтоб не привлекать внимания. Патрули — пьяные от шнапса, легко обходимые, как в симуляциях (100% успех). Всё по плану.

Добравшись к домику, агент зашел него и сразу сел проверить оборудование. Разложив все из сумки, он первым делом достал полуавтоматическую винтовку, быстро собрал ее и в привычной для себя манере начала проводить видеообзор. Так сам для себя

— Так, так, а на чем мы там остановились, а точно. — Оптика была с тепловым сенсором, а наведение пули было автоматическим. — Так, по сути, стрелку нужно удержать три секунды и выстрелить. Всё. Можно спокойно собираться и идти пить шнапс. — Стрелять из нее одно удовольствие.

Он знал: всё готово. За эти шесть месяцев он проверит маршруты, отточит движения, снова проведёт расчёты, хотя они и так безошибочны. Всё просчитано, всё согласовано, каждая секунда.

Его задача быть на точке, в 3 км от цели. Место великолепное, есть удобные подходы и множество мест где можно спрятаться. С одной стороны, оно просматривается и его заметить, но там таких мест десятки, а с 3х километров в то время стреляла только артиллерия, а тут ее просто не было. Так, что на него просто не смотрели. Дом было легко покинуть так и не будучи замеченным. Вишенкой на торте было окно, которого так удачно выходило на место где будет цель. По сути, не выходя из тепла, можно было произвести выстрел. Идеальное место, даже немного перебор.

Из плюсов, что в момент Х когда, Адольф был в городе. В этом доме было всегда пусто, да как и в других. В эти недели, охота была под особым контролем, и чтобы получить разрешение, нужно было идти в канцелярию и пройти все возможные проверки. С точки зрения экономии времени, никто этого не делал. Поэтому все дома для охотников были пустыми.

Да, были патрули и редкая охрана, но шнапс в их флягах творил чудеса. Все что нужно было, это не заметно пройти мимо патрульных, занять позицию в домике, не выходя из тепла, произвести два выстрела и всё. В симуляция агент ради шутки брал с собой барабан и проход через патрульных играл марш. В чаще всего ему подыгрывали и говорили спасибо. На втором месте патрули танцевали под ритм. А самое страшное что было, охрана пела эту песню во сне.

В симуляциях можно было все, тут же нужно строго следовать инструкциям. Это знали все. Но никто не знал, как он будет жить в эти шесть месяцев.

Первые недели прошли в абсолютной пустоте. Он ел по расписанию. Тренировался. Медитировал. Смотрел в окно. Иногда сидел в комнате так долго, что начинал разговаривать с тенью от лампы.

А потом пришло то, что он не ожидал — скука. Как будто вечность смотрела на него и молчала. Он вспоминал симуляции. Вспоминал, как там не было этого чувства. В них всё было плотным, насыщенным. А здесь — медленно. Жизнь не торопилась.

Он начал играть. Менять детали. Не в задании — в быте. Сегодня встал на 12 минут позже. Завтра купил другие носки. Один раз он взял газету, которую раньше игнорировал — и прочитал её от корки до корки. Он начал отличать скучные дни по запаху кофе в гостинице. Он шёл в те же магазины, но открывал новые маршруты. Он решил жить, не как агент, а как человек. Хотя бы на время.

Но скука, как лавина — вязкая, холодная, бесконечная. Дни сливались: еда по расписанию (хлеб, сыр, кофе с привкусом металла от термоса), тренировки (прицел на монету, брошенную в снег), медитация (чтоб не сойти с ума от тишины). "Зачем жить эти месяцы, если конец — таблетка?"

О таблетке говорили разное. Никто не знал точно. Формально — она завершала задание. Символ. Но были слухи…

Сны о ней мучили ночами: это перезагрузка в новую миссию, в вечный цикл заданий, без отдыха, как машина. А может это возврат как ИИ… слиться с системой, потерять тело, стать кодом в архиве. Вдруг это и есть та сама свобода, но потеря эмпатии. Живи королём в прошлом, но без чувств, монстром, роботом, зная будущее, которого уже не будет, но не способным радоваться.

Он не знал, что из этого правда. Но одна мысль цеплялась: может, именно сейчас — это его последние настоящие месяцы. Его жизнь. До… После он не будет собой.

В скуке — рефлексия: "Семья жертвой сделала меня звездой. Родители из низов, работяги, пожертвовали мной за пособие и статус — из грязи в средний класс. Честь? Или рабство системы, где 'венценосные' правят, а мы — пушечное мясо?"

В особенно скучный вечер — жёлтый мел, найденный на тропе. На стене муниципалитета, где точно ничего не происходило, он написал: "Власть развращает." Кривые буквы, как у ребёнка. Доказать: "Я живу, не симуляция." В симуляции на утро обычно стирали — цензура работала как часы.

Он улыбнулся. Потому что знал: здесь, в этом времени, ему не чуждо раздражение и положил мел рядом. Ему хотелось проверить: а точно ли он в реальности?

За углом его увидела женщина с книгой под мышкой. Она ничего не сказала, но на следующий день под надписью появилась приписка: «— O.» Просто буква — подпись неравнодушного свидетеля. Эстетический жест? Политический? Или случайное проявление уязвимости системы?

Надпись находилась на внешней стене небольшого административного здания. В таких местах действовала особая цензура: любые знаки должны были устраняться немедленно — к полудню следующего дня эту каракуль должны были стереть.

Агент понимал, что идёт на нарушение инструкции. Он оставил символ, которого не было ни в одной симуляции, в месте, которое часто проходил, сверяя маршруты.

Позже, мальчик лет десяти начал рисовать рядом портрет — угловатый, детский, но узнаваемый: усики, косой пробор. Его схватили. Удивлённого и почти в панике.

Надпись не заметили или забыли стереть вовремя. Возможно, система, слишком уверенная в своём автоматизме, дала сбой.

И вот, в один день, кортеж Адольфа, возвращаясь домой, едет по к себе резиденцию. Машина останавливается из-за мелкой технической неисправности. Его взгляд цепляется за стену. Надпись. Подпись. Портрет.

Адольф выходит, взгляд цепляется за надпись.

Офицер ему докладывает. — Мальчик, шебутной, избалованный, 10 лет, который рисовал — задержан, Адольф хмурится — гнев и тревога.

Офицеры получают указание. Мальчика и его отца вызывают “на беседу”.

Сбой в делах

Утром агент покупает газету: заметка о "инциденте", надпись стёрта, как будто не было. Паранойя накрывает: "Моя шалость — цепочка?" Это не катастрофа — пока. Все идет по лану встреча на точке, запланированная на День X, не должна пострадать. Но также, возможно, это событие изменит всё.

Агент сидит на съёмной квартире, уставившись в газету с заметкой о предстоящей встрече. В горле стоит ком: это он. Его мел, его рука создали эту цепочку. Глупая попытка доказать себе, что он живёт, обернулась реальными последствиями.

Он втянул в игру ребёнка, сделал его пешкой — возможно, обрёк.

Агент должен узнать, что будет дальше. Он принимает рискованное решение. В архивах будущего он помнил об офицере, имя которого всплыло лишь после событий Дня X. До той поры этот человек “находился в отъезде”. Агент понимает: вот его шанс.

Он надевает форму, продумывает легенду и планирует попасть на предстоящую встречу под видом офицера военной разведки.

У него в голове три сценария. Два — катастрофичные. Один — требует личного присутствия. Он не знает, что в этот момент запускает цепь событий, которую никто — даже Суд последней инстанции — не сможет остановить.

90 ЧАСОВ

Таймер пошёл. 90 часов до Дня X. Всё должно было быть идеально: сценарий расписан, симуляции пройдены, поведение цели предсказуемо до минуты. Но никто не учёл одной короткой надписи, сделанной мелом. Не учли одной женщины и её подписи, и одного мальчика, который просто рисовал, что видел. Мелочь — а именно такие мелочи ломают реальность.

Агент, проживший этот отрезок времени сотни раз в симуляциях, начинает понимать жизнь. Некоторые дни скучны до боли. Если раньше он знал, что будет в каждом часе. Но теперь каждое отклонение бьёт по нервам, как удар. Слишком реальное. Слишком человеческое.

Он нарушил инструкцию. Он должен был оставаться тенью. Агент — это тень, анонимная фигура, незаметная, везде и нигде. Но он написал на стене. Глупость. Детская шалость. И всё пошло по-другому.

Надпись заметили. Кто-то поставил под ней подпись “— O.” Просто буква, символ. Власти не возмутились сразу — только потому, что надпись была не на том месте. На здании муниципалитета её бы стёрли мгновенно. Но здесь — заметили поздно. Дали команду убрать. Опоздали.

Ребёнок нарисовал рядом портрет. Мальчик, как часто бывает, шебутной и немного избалованный. Отец мальчика, судя по сему уважаемый человек в этом городе. Как писали в газетах  "В глазах властей почти что “фашист правильного направления”: он говорит правильные вещи, служит режиму" А мальчик — просто рисовал. И от этого всё изменилось.

Почему Адольф поехал по другому маршруту. Да и какая разница? Там должна была быть пустота — Дантесум пятно стёртой краски. Пусть даже машина остановилась, и он увидел просто затертую надпись. Но нет, увидел и задумался. Не о надписи — о том, что что-то не так. Может он гневается, но не на надпись, а на само ощущение сбоя. Достоверно точно, то все в этой реальности почувствовали:  рядом прокрался хаос.

Отца мальчика срочно вызывают на встречу. Слухи, интриги — Адольф не предсказуем. Встреча назначена. Через 90 часов, он будет на закрытой встрече. Агент знает, когда, но не знает, где. Он не осознаёт, что больше не контролирует ничего – сейчас происходит чистая импровизация, хотя потом он наверняка всё объяснит как надо.

С такими мыслями агент выполнял проверку на соответствие плану и куда движется реальность, сильных отклонений пока нет. Время опять почти остановилось.

За 24 часа до времени Х, в ходе рутиной проверки данных и передач сообщений на всех частотах, агент замечает, что один сеанс связи, между его целью и куратором, который должен был произойти на зашифрованном канале - не состоялся. Агент инициировал протокол компиляции ядра миссии на планшете, указав все данные и про случай с рисунком и добавив лог отклонений.

Данные планшета были обновлены.

На экране пробежало сообщение - отклонение 96%. Гео данные цели изменены... Анализ системы и перехват сообщений. Короткое резюме.

Встречу, на которой будет мишень перенесли... показать больше?

Агент смотрит на сообщение, перечитывает его снова и снова, лихорадочно думает. Просчитывает варианты. Еще раз перечитывает.

— Всего два варианта? Буркнул он себе под нос.

Один — безумно рискованный: быть поблизости в момент встречи и попытаться перенаправить ход событий на места. Но проблема даже не в этом. Теперь совсем все не понятно, не в симуляции, а как в реальности. Мыли роились у него в голое.

Всё его обучение, вся стрельба, вся точность были рассчитаны на один единственный выстрел — из заранее определённой позиции. Позиции, из которой он должен был устранить цель, его единственного шанса. Встречу перенесли неизвестно куда. Его снайперская позиция, как и годы тренировок, превращается в тыкву. Нужно действовать быстрее.

Он не имеет права стрелять сейчас. Он не должен был вмешиваться — но уже вмешался.

Второй — Узнать, где место встречи и переместится поближе. Улучшить пистолет до пулемета и пройти эту миссию более простым способом.

Система по-прежнему ждёт, что наступит момент исполнения.  По плану, в назначенный час, он должен будет принять таблетку. Никто не знает, что она делает на самом деле. Слухи говорят: стирает память, дарит новую жизнь… вечный отдых… или отправляет в ад. Но теперь у него есть эти 90 часов. Он будет наблюдать. Искать выход. Готовиться. И, возможно, говорить, когда придёт момент.

Следующий шаг — момент X. Но что он принесёт — ещё не решено. Всё зависит от того, кто теперь контролирует реальность. И кто осмелится ее изменить.

72 ЧАСА

На голографических панелях развёрнута реальность. Германия, 1932.

По точкам маршрута проходят анимированные фигуры, стрелки, графики. Цифры, графики, таблицы. Всё в порядке. Всё в пределах нормы. На поверхности — порядок.

— Погода подтверждена? — судья не отрывает взгляда от панели.

— Да, ясное небо. Температура 21,2. Влажность стабильна. Давление — без скачков. — голос архивариуса звучит безупречно, как у человека, который уже миллион раз докладывал одно и то же.

— Потоки?

— Чистые. Ни одного аномального события за последние 72 часа.

— А этот… — судья едва кивает в сторону одной из меток. — Агент. Поведение в норме?

— В пределах допусков. Есть эмоциональные колебания, но не критично. Он активен. Проверяет маршруты, анализирует, визуализирует модель операций… Судья медленно откидывается назад в кресле. Затем, словно сам с собой:

— Когда механизм работает слишком хорошо… это тоже тревожит. Ты понимаешь?

Архивариус отвечает сдержанно:

— Механизм работает так, как мы его создали.

Судья бросает взгляд:

— Это приказ, архивариус. Запиши дословно.

Архивариус активирует запись.

Начинается стенографирование монолога:

«Иногда даже идеальная система допускает микротрещины. Агент — не стандартный продукт. Он не венценосный. Не потомственный. Его кровь — не из списка. Но интеллект, реакция, эмпатия — всё в нём отточено.

Он — наша инвестиция. 33 года подготовки ради одного момента. И теперь он там, среди тех, кого история по учебникам зовёт чудовищами. А он — человек будещего твори торит новое будущее в 1932.

Мы говорим, что ему делать он наблюдает и действует. Но по факту — он это он влияет. Мы только говорим на что, где и как. А что, если он будет действовать самостоятельно...

— Это страшная мысль. Потому что у нас нет на неё протокола!

Архивариус молча редактирует — убирает фразы про нестандартность, про кровь, про страх. Оставляет следующее:

«Субъект действует в соответствии с параметрами. Система отреагировала на незначительные отклонения в пределах нормы. Угроза реализации миссии отсутствует.»

Судья смотрит на экран. На графике — метка агента.

— Что у нас по отклонениям? Есть хоть что-то, что стоит рассмотреть?

— Аномалия уровня 2. Неясный источник. Возможно, объект взаимодействовал с внешним носителем информации. Проверка в процессе. Скорее всего, случайность.

— У нас нет права на «скорее всего». Особенно на таких масштабах.

Архивариус кивает. Затем едва слышно:

— Агент в последние 72 часа активизировался. Некоторые сигналы поведения выходят за пределы пассивного режима. Он исследует. Возможно — импровизирует.

Судья сдерживает усмешку:

— Импровизация — источник всех катастроф. Или всех открытий.

— Я отмечу в протоколе как «обстоятельства, не влияющие на ход миссии».

— Конечно, отметь. А потом ты их же подчистишь. Как всегда. Как все.

Экран гаснет. Осталась только надпись: «Операция активна. До исполнения: 72 часа.»

Архивариус впечатывает отчёт. Отправляет в центральное хранилище. Затем, не поднимая глаз:

— Еще несколько часов, и либо он станет легендой. Либо — источником новой хроники ошибок.

Судья не отвечает. Смотрит в пустой экран. Там, где на табличке было имя. И дата.

Продолжение - тут

Попытавшийся было поднять тревогу двухметровый дворецкий с важными бакенбардами был остановлен прислонённым к горлу трёхгранным штыком, удерживаемым в руках молодого капрала. Крупная тёмная капля крови побежала по шее здоровяка замарав белоснежный, только утром накрахмаленный кружевной воротник. Сглотнув, Доминик, променявший плащ и маску брави на вычурную ливрею, посчитал лучшим хранить тишину. У жилистого, подвижного русака, уставившегося на него немигающим взглядом, рука насадить его на штык, как жука на иголку, точно не дрогнет. Он делал это много-много раз: в рукопашной схватке, в штыковой атаке, которой так страшны русские. В людях дворецкий разбирался приотлично.

Парочку слуг, кучера, горничную, тщательно обыскав (и не без сюрпризов), гвардейцы положили на пол прямо в коридорах особняка, крепко связав им за спиной руки и ноги.

Факелы отбрасывали диковинные тени на стены украшенные старыми картинами и гобеленами, торопливый стук подошв армейских сапог по каменным ступеням, и вот они у цели - в огромном хорошо освящённом подвале. Солдаты в киверах, и в расшитых серебром и золотом тёмно-зелёных мундирах, в начищенных до блеска сапогах, споро взяли на прицел хозяев.

- Что вам здесь нужно, господа!? - стоящие в центре идеально круглого зала мужчины в церемониальных сутанах чёрного цвета с капюшонами (в количестве тринадцати человек) словно по команде развернулись к незваным гостям.

Говорил высокий, широкоплечий мужчина бесстрашно выдвинувшийся вперёд. Он словно и не заметил направленное на них оружие. Отбросив капюшон храбрец продемонстрировал окружающим римский профиль, волевой, раздвоенный подбородок и блеснул глазами необычного тёмно-синего цвета.

- Указом от 25 марта 1820 года, Его Величество императора Всероссийского Александра I запрещается любая деятельность Ордена иезуитов именуемого так же Обществом Иисуса, на территории Российской империи, - громко будто на плацу проскандировал молодой сероглазый поручик в зелёном с отливом кителе. - А всех его членов государь повелел выслать за пределы страны. Имущество ордена будет конфисковано и перейдёт в казну, а коллегии и Академии упразднены без остатка!

Иезуиты услышав сказанное молодым русским офицером начали переглядываться и хихикать. Некоторые незаметно положили руки на рукояти шпаг скрытых от посторонних взглядов сутанами.

- Вот ещё! - бросил один.

- Размечтались! - подхватил другой.

- Чтобы немытые мужики нас как дворовых котов вышвырнули!? - давясь от смеха закричал третий. - Не дождётесь!

Поднятая вверх рука синеглазого заставила товарищей замолчать. Его авторитет здесь был непререкаемым.

- Сама Екатерина Великая нам благоволила... - начал было он.

- Господа хорошие, - перебил его усатый гвардейский прапорщик с хитрым прищуром глаз, - императрица давно мертва, а вот из-за смерти Павла Петровича ваши ушки торчат! Торчат-торчат, не спорьте!

От синеглазого не укрылось то что все целящиеся в них солдаты держат тяжёлые винтовки легко, привычно, не вдавливают приклад в плечо как новобранцы. Замки штуцеров взведены и пальцы гвардейцев уже замерли на спусковых крючках.

«Страху нагоняют. Как говорят русские: на испуг берут», - решил он, но червь тревоги уже зашевелился в груди.

- К покушению мы не имеем никакого отношения! - только очень внимательный, натренированный человек заметил бы, что синеглазый немного заволновался из-за чего в его речи стал слышен иностранный акцент.

- Вам бы надо российским законам подчиниться! - продолжил прапорщик подмигнув поручику всё это время спокойно наблюдавшему за происходящим. - Здоровее будете.

От поручика же не укрылось, что глава иезуитов чуть повёл правым плечом взявшись за рукоять пистолета на поясе тоже скрытого церемониальной сутаной.

- Подчиниться?! Кому? Этому сопляку? - кивнул подбородком на поручика синеглазый, а люди его сжали круг, чтобы оказаться спина к спине, плечом к плечу друг с другом. - А если нет, то что?! Убьёте нас?! Да вас за это повесят ещё до конца недели!

Дмитрий Никитин не был сопляком. Просто он молодо выглядел. Все у них в роду такими были. Как говорил полковой доктор Диркшнайдер: «Всё дело в генах, молодой человек. Только в генах». Своё первое унтерское звание и первое тяжёлое ранение Митя получил ещё в 1813 году при взятии Берлина. Тогда он остался единственным выжившим из своей роты. До сих пор лица сослуживцев, некоторые из которых ему были что близкие родственники, приходили к Мите во сне. Тогда он не был командиром, и не мог ничего изменить, спасти их, сохранить, но теперь то был. Иезуиты были серьёзными, искусными бойцами... вон они как скалятся. Попробуй их арестуй...

Проведя пальцами правой руки по выпуклому золотому двуглавому орлу на кивере, раскинувшему крылья прямо над блестящим лаковым козырьком, и холодно улыбнувшись, поручик негромко (но так что его услышали все), произнёс:

- Вы спрашиваете, что если нет, генерал? Дайте подумать... хм, как там в вашем девизе? ...Ad majorem Dei gloriam. ОГОНЬ!

ГЛОССАРИЙ:

Брави (итал. bravi - «смелый») - название шаек авантюристов, по найму совершавших преступления в Италии XVII–XVIII веков. В современном итальянском языке (особенно в литературе) слово используется как название подозрительных компаний, склонных к насилию, или для обозначения наёмных убийц.

Ad majorem Dei gloriam («К вящей славе Божией») - девиз ордена иезуитов (Общества Иисуса). Также известен в виде аббревиатуры AMDG. Значение девиза: краткое изложение идеи о том, что любое действие, не направленное на зло, даже то, которое обычно считается несущественным для духовной жизни, может быть духовно достойным, если оно выполняется для того, чтобы прославлять Бога.

Появился канал в телеграме там выкладывать рассказы буду рандомно всех приглашаю.

Страничка ВК здесь

Ссылка на литрес здесь

Канал на дзене здесь