Первые штангетки у меня появились перед первыми соревнованиями. За неделю до старта тренер дал мне штангетки. Они были уже неновые и изрядно потрепанные. В сарае я их привел в божеский вид. Почистил, смазал маслом, чтобы они были помягче, подшил ремешки. А на следующий день отнес их в ремонтную мастерскую, с каблуками и подошвой я не стал связываться.

Два дня до соревнований я тренировался в красных штангетках, на размер больше. Меня это не смущало. Плотные шерстяные носки и ремешки не давали им болтаться на моих маленьких ступнях.

То ли штангетки, то ли я хорошо подвелся к турниру, но штанга летела.

Незаметно пришло время и мне стали выдавать новые штангетки по 2—4 пары в год. Они «горели» на мне. Кожаные подошвы стирались до дыр.

С годами модификация их немного менялась. Появились штангетки невысокие и не только красного и коричневого цветов, но и синего цвета.

Когда я стал ездить за границу, штангетки приносили мне дополнительную валюту. Первые поездки я брал 2—3 пары. Коллеги-тяжелоатлеты покупали их с удовольствием. А я с удовольствием тратил «лишние» денежки.

Советские штангетки ценились за их качество! Большинство спортсменов из соцстран выступали в них. Видимо, им поставлялись партии этой спортивной обуви.

В начале 90-х, выступая в бундеслиге, я стал перевозить штангетки через границу уже десятками.

В Пулково меня знали и проблем не было.

В Шереметьево было сложнее. Но я готовился к этим поездкам. Раз меня остановили. Сумка с обувью привлекла их внимание. Меня провели в досмотровую зону. Мужчина задавал вопросы, а женщина вынимала пару, за парой.

Когда все 15 пар были на столе, женщина достала «документ». Там были фамилии моих выдуманных спортсменов со знаменитыми фамилиями, даты «рождения» и номера обуви. По документу с «печатями» штангетки предназначались для матчевого турне по Германии.

Я сидел спокойно ждал вердикта таможенников.

Женщина вышла из помещения. Через минут пять у таможенника задребезжала рация. Я довольный, с сумкой, пошел на регистрацию Москва — Франкфурт.

Почти 1500 марок. Два компьютера и монитора загрузили в самолет. Обратно я летел в Пулково. Проблем с прохождением таможни не было.

Я большую часть времени дня провожу в «привычной модели».

Я считаю, советские штангетки — это легендарная обувью. Сотни мировых рекордов, установленных в них, говорят сами за себя.

"Заметки о неспортивном поведении"

Силовой тренинг для тонуса - Георгий Зобач

В прошлой жизни я был Василием Алексеевым

Утро началось как обычно. Мы с Луной сидели на тех же камнях, на которых были вчера, перед нами стояли миски с кашей и по куску хлеба. Но сегодня каша была иной — холодная, вязкая и склизкая, она тянулась за ложкой, будто серая слизь, и с каждым глотком расползалась по языку липким привкусом, вызывая желание сжать зубы и не открывать рот снова. Хлеб тоже был хуже обычного — черствый, с зазубренной коркой, он будто царапал горло изнутри, оставляя сухой след.

Ни мне, ни Луне не хотелось есть, но отказаться было невозможно: слишком много взглядов могло заметить нашу слабость, слишком легко кто-то мог связать её с чем-то большим. Поэтому мы заставили себя доесть до конца, сглатывая боль и отвращение с каждой ложкой.

Мужчины выглядели оживлёнными. В их жестах чувствовалось возбуждение, почти торжественность, словно они ожидали праздника. Некоторые разговаривали громче обычного, в голосах звенела странная гордость. Только пара человек держались особняком, отводя взгляд, будто пытались спрятать собственный страх или сомнения.

Женщины выглядели иначе. Они двигались медленно, подавленно, лица — серые, глаза — пустые. В их покорной тишине не было ни капли радости, но и сопротивления тоже. Лишь редкие, еле заметные жесты выдавали внутреннее напряжение — дрожь рук, слишком крепко сжатые губы. Казалось, они давно знали, что ждёт их, и уже примирились с этим.

Дети же, напротив, вели себя почти обычно. Они бегали между домами, смеялись, играли в свои обычные игры, будто это был ещё один день из множества. Лишь иногда они замирали, когда слышали напряжённые голоса мужчин или видели пустые лица матерей. Тогда их улыбки меркли, и в глазах появлялось то странное чувство — не страх, а скорее недоумение перед чем-то слишком большим и серьёзным для их мира.

После завтрака мы пошли к дому Луны. Мы уже обсуждали возможность собрать маленькую сумку — кусок хлеба, немного воды, что-то полезное в дороге. Но, поднимая взгляд к холму, где находились здания старейшин, я вспомнила о мониторах, что показывал мне старейшина Алстон, и о том, чем закончилась моя попытка подкопа у забора. Они следили за всем. Если мы начнём собирать вещи, нас заметят, или, хуже того, потом найдут наш тайник. Это будет конец.

— Никаких сумок, — сказала я. — Мы сбежим так, как есть.

— Но… — начала Луна, но я перебила её.

— Так безопаснее.

Она кивнула.

День тянулся мучительно долго. С заходом солнца над комплексом разнёсся металлический, тянущийся звук, от которого по коже побежали мурашки. Это был сигнал, который никто не мог проигнорировать.

— Начинается, — сказала Луна. Её голос дрожал, но взгляд был твёрдым.

Мы пошли вслед за другими жителями к ритуальной поляне. Толпа двигалась плотным потоком, и теперь каждая группа выглядела так, словно их роли были заранее распределены: мужчины шли уверенно, женщины — тихо и обречённо, дети — с лёгкой растерянностью, не понимая, что именно начинается, но чувствуя масштаб происходящего.

Мы с Луной оказались среди последних — наши шаги гулко отдавались в ушах, будто мы шли не к обряду, а в ловушку, заранее зная её исход. Толпа выстраивалась в полукруг, семьи держались вместе, мужчины теснее прижимали женщин к себе.

Я ощущала, как Луна дрожит рядом, хотя она пыталась скрывать это за своим обычным холодным лицом. Я знала, что хоть я и рассказала, что будет происходить, но в реальности это все очень трудно представить

Старейшины вышли на сцену, их чёрные одеяния развевались в вечернем ветре. Микрофон снова заскрежетал, и Джон поднял руки.

— Сегодня Истинная Любовь принесёт плоды. Сегодня наши дети вкусят дар матерей и продолжат путь Единого Истинного Бога!

Толпа повторила за ним, громко, словно под куполом из железа.

— Истинная Любовь!

Я сжала кулаки. Это звучало точно так же, как в тот вечер, когда я потеряла маму. Каждое слово было как приговор, и я знала, что сейчас всё повторится.

Мужчины начали подталкивать женщин на колени. Те послушно склонялись, но в их лицах мелькали искры эмоций: у одних — отчаянная покорность, у других — пустота. Вскоре площадь огласили первые крики, когда пальцы мужчин вцепились в волосы, а следом кожа начала срываться с голов матерей.

Ветер донёс до меня запах крови. Густой, липкий, как сама Истинная Любовь, о которой твердили старейшины.

А потом — удары. Тупые, раскалывающие, словно молотки били по хрупкой скорлупе. С каждым звуком крик срывался на визг, и дети дёргались рядом, не понимая, что происходит.

Я видела, как отец Луны занёс молоток над её матерью. Луна стояла рядом, с застывшим лицом, и только руки её дрожали, когда ей протянули серебряную ложку. Она послушно приняла её. И когда удар пробил череп её матери, Луна, словно в тумане, опустила ложку внутрь, черпнула и поднесла к губам.

Я не могла отвести глаз, хотя внутри всё протестовало. Её мать всё ещё была жива — я видела, как слюни и кровь стекали по её подбородку, как её тело всё ниже опускалось к земле. Она превращалась в пустую оболочку, а Луна… Луна ела.

Я обернулась — и сердце ушло в пятки. На краю поляны, чуть выше остальных, стоял тот самый мужчина, что привёл меня сюда. Джексон. Его взгляд был прикован только ко мне. Он не вмешивался, не подходил ближе, но это было хуже любых ударов.

Крики и чавканье слились в единый гул, пока наконец по площади не разнёсся низкий, потусторонний звук. Он не шёл от колонок, не принадлежал старейшинам. Он будто исходил из самой земли.

Толпа мужчин упала на колени. Старейшины, ещё не понимающие происходящего, воздевали руки к небу, их голоса перекрывались в ликовании.

— Он слышит нас! Ритуал завершён! Мы спасены!

Женщины, которых я считала уже мёртвыми, вдруг начали подниматься. Их движения были неровными, кукольными, но лица оставались спокойными, словно они действительно «переродились». Мужчины плакали от счастья. Дети стояли в оцепенении.

И только я видела то, что происходило внизу. Из земли, сквозь траву и песок, к ногам женщин тянулись тонкие, дрожащие щупальца — едва заметные, как корни. Они вонзались в их ноги, вползали под кожу. Женщины качнулись, и их тела начали подниматься, словно их дёргали за невидимые нити.

Земля задрожала. Из разлома, с треском корней и ревом камней, выползло нечто огромное. К’алут. Его глаза вспыхнули тем самым красным светом, который преследовал меня во сне. Женщины висели на щупальцах, их тела поднимались над толпой, словно подношение.

С жутким треском чудовище подняло их к небесам — не как врагов, а как добычу. Старейшины продолжали радостно кричать.

Но ненадолго. Щупальца рванулись и к ним. Чёрные сутаны взвились, когда тела старейшин были подняты, словно тряпичные куклы. Их торжественные крики оборвались на визг, а К’алут втянул их в себя, будто они были частью ритуала.

Мужчины и еще живые женщины пали ниц, не смея поднять головы. Они тянули руки к земле, как к спасению, но щупальцам было всё равно. Первые хлестнули по рядам, как хлысты, и один из мужчин, ещё не успевший склониться, был подхвачен за грудь и поднят в воздух. Его крик оборвался, когда щупальце сжалось, и его тело лопнуло, словно перезревший плод, забрызгав внутренностями тех, кто лежал рядом.

Женщины, только что «перерождённые», теперь сами становились едой. Их тела дёргались, когда их рывками втягивали в зияющие пасти на боку чудовища. К’алут, вытянувшись над площадью, двигался с такой скоростью, что щупальца мелькали, как молнии, хватая всех подряд. Кто-то пытался бежать, но тонкие, быстрые отростки настигали беглецов, сматывали их, и через мгновение от человека оставались лишь обрывки одежды и влажное месиво из костей.

Дети кричали и метались, не понимая, что происходит. Одного мальчика схватило за ногу и дёрнуло вверх так резко, что суставы хрустнули, и он разлетелся пополам. Другого щупальце пронзило насквозь, вырвав из груди сердце и подняв его над толпой, будто игрушку.

Я знала одно: это конец. Всё было обманом. Всё — ради него, ради чудовища, которое больше не нуждалось в нас, оно водило за нос этих глупых мудаков в черных одеждах ради своей выгоды, а те и рады были верить во всю эту хрень.

Не всех женщин подняли щупальца — часть их тел уже обратилась в пустые оболочки, а часть просто валялась в грязи, изломанная и залитая кровью. Среди них была мать Луны. Она лежала, обессиленная, грудь её тяжело вздымалась. Луна застыла перед ней, всё ещё сжимая в руках кровавую ложку.

Мать повернула голову к нам. Её глаза, полные боли и уже угасающего сознания, задержались на дочери, а потом — на мне. Губы едва шевельнулись, но я поняла каждое слово.

— Спаси её... Бегите...

Луна всхлипнула, сделала шаг к матери и застыла. Щупальца уже скользили рядом, подхватывая других женщин и мужчин, но она словно не видела этого, застыв в мучительном выборе.

— Луна! — рванула я, дёрнув подругу за руку. Она не шелохнулась, глаза её блестели в полумраке, как у животного, попавшего в капкан. — Пошли, прошу тебя!

Она покачала головой, губы дрожали:

— Я не могу... не могу оставить её...

Я вцепилась сильнее, почти выкручивая ей запястье, и крикнула.

— Это ее желание! Она хочет, чтобы ты жила!

Щупальце со свистом врезалось в землю в двух шагах от нас, поднимая фонтан из камней и грязи. Я дёрнула Луну так резко, что она потеряла равновесие и едва не упала, но, наконец, её ноги подчинились. Она позволила тащить себя прочь, всхлипывая и оглядываясь через плечо, пока фигура матери не исчезла в багровом месиве.

Одни мужчины продолжали бить лбом о землю, кланяясь чудовищу, будто молитва могла их спасти. Другие, осознав бесполезность веры, рванулись прочь, но тут же были схвачены щупальцами или же повалены соседями, которые, обезумев, пытались удержать их, крича, что именно из-за беглецов всё пошло не по плану.

Воздух был насыщен металлическим запахом крови, густым, сладким и тошнотворным, и каждый вдох давался с усилием, словно лёгкие наполнялись ржавчиной.

Мы рванули к воротам. Я видела нору, едва заметное тёмное пятно у основания забора. Каждый шаг давался с трудом — земля была скользкой от крови, а крики вокруг заглушали всё, даже собственные мысли.

И вдруг — Джексон. Он вынырнул сбоку, перекрывая нам путь. Его глаза сверкнули в темноте, и я почувствовала, как Луна напряглась рядом, готовая отпустить мою руку. Но в его лице не было привычной холодной решимости. Там был страх — настоящий, животный. Он глядел не на нас, а за наши спины, туда, где К’алут возвышался над площадью. Может, он понял, что их «бог» не пришёл спасать. Он также как и мы пытался сбежать.

Мы добрались до норы. Я рухнула на колени и руками раздвинула влажную землю и клочья травы.

— Быстрее! — прошипела я, толкая Луну первой. Она проползла, зацепившись волосами за ржавую проволоку, и я услышала, как она ойкнула, но не остановилась, резко дернув головой и оставив прядь волос на память этому месту.

Я полезла следом. Сзади, совсем рядом, раздался визг — щупальце ударило о землю, оставив глубокую борозду. Я проскочила, царапая локти и колени, и вывалилась по другую сторону забора.

И мы побежали.

Ветки хлестали по лицу, кололи руки, воздух жёг лёгкие. Но мы не останавливались. Мы не смели обернуться. За спиной гремели крики, треск костей, хлюпающий вой чудовища. Этот звук будто преследовал нас, накатывал волнами, от которых хотелось упасть в грязь и закрыть уши.

Ночь была бесконечной. Луна спотыкалась, падала, но я поднимала её снова. Иногда она тащила меня, когда у меня заканчивались силы. Мы бежали, пока ноги не превратились в раскалённое железо, пока дыхание не стало хриплым, словно рваная ткань.

Лишь когда первые лучи солнца прорезали тьму, мы рухнули на землю, среди высокой травы и корявых корней.

Я помню, как солнце коснулось верхушек деревьев и мир наполнился золотым светом. Этот свет показался мне слишком чистым и нереальным после той ночи.

Проснувшись позже и, открыв глаза, я увидела Луну, лежащую рядом, свернувшуюся клубком и обнявшую себя руками. Её волосы спутались, на лице засохла кровь, пыль, кусочки чьих-то тел. В этот момент пришло осознание — мы выжили.

Мы были живы.

И всё же радость имела горький привкус. Лес вокруг был слишком тих, как будто сам притаился. Высокие ели стояли недвижно, их тёмные стволы тянулись к небу, заслоняя часть неба. На траве лежали капли росы, блестевшие в лучах рассвета, а воздух был свежим, наполненным запахом хвои и влажной земли. Всё это должно было успокаивать, обещать новую жизнь — но вместо этого казалось тревожным.

Каждый порыв ветра напоминал чужое дыхание, каждый вздох леса — шаг за спиной. Тени между деревьями будто сгущались, складываясь в фигуры, наблюдающие за нами. Я чувствовала, что лес хранит нечто большее, чем просто корни и ветви.

Мы спаслись. Или мне только хотелось так думать. Потому что чем дольше я смотрела в туман между деревьями, тем отчётливее становились два красных огонька. Может, это был мираж, галлюцинация.

А может — он уже здесь.

«Как с кем? С нашим Мурзиком, конечно! Неужели забыла? Ты хоть кормила его? Вон, кожа да кости, мой котик…» – проворчал он, взгляд блуждал по пустому полу. «Ну же, Мурзик, иди, прыгай на колени!» Он моргнул, повернулся к дочери, растерянный, словно потерявшийся ребенок. «А где же Мурзик? Только что здесь был… Куда он убежал?»

Её голос – сломанная птица, упавшая на землю: «Нет никакого Мурзика, папа… Его нет…» Слезы, словно проклятие, катились по щекам, оставляя соленые дорожки боли.

«Не говори так, доченька… Не плачь.» В его голосе поселился испуг, детская уязвимость. «Мурзик есть. Он просто…,» - пожилой мужчина стал растерянно оглядываться по сторонам  - «Он просто убежал. Вернется, обязательно вернется.» Медленно, опираясь на непослушные ноги, он поднялся из инвалидного кресла. Подошел к дочке и обнял слабой, но до боли крепкой рукой. Она прижалась, закрыла глаза, стремясь запомнить прикосновение, запах, этот последний миг хрупкой, болезненной любви. В голове билось одно: Мурзика нет уже пять лет. А отец… отец скоро уйдет навсегда. И вместе с ним уйдет и этот праздничный день, и свет, и все воспоминания, которые еще держали ее на этой земле. Празднество века… их личный конец света.

Напротив, в идеально отутюженном мундире цвета хаки, с седыми баками, опираясь на изящную трость, сидел Роберт Эдвард Ли. Его осанка, как всегда, была безупречна, но в глазах, обычно спокойных и уверенных, плескалась странная смесь — облегчение, гордость и глубокая, непроглядная тоска. Он не радовался. Он наблюдал за свершением исторической необходимости.

— Господа, — тихо сказал адъютант Гранта, протягивая последний лист документа. — Осталось только подписать.

Грант медленно кивнул. Его перо с громким скрежетом оставило на бумаге неровную подпись. Капитуляция. Это слово жгло ему горло, как кислота.

Но это была не капитуляция. Это было «Соглашение о прекращении боевых действий и признании суверенитета». Именно так было озаглавлено. Ли взял перо с изящным, отработанным жестом. Его подпись легла на бумагу уверенно, с нажимом. Заключительный аккорд симфонии, длившейся четыре кровавых года.

В этот момент дверь в комнату распахнулась. На пороге стоял высокий мужчина в дорожном плаще, запорошенном пылью. Это был специальный посланник Государственного департамента Конфедерации. Его лицо сияло.

— Генерал Ли! — его голос звенел, разрезая тягостную тишину. — Только что прибыли депеши. Парламент Великобритании официально признал нас. Французская империя готовит флот для демонстрации у берегов Нью-Йорка. Война окончена. Мы победили.

Слово «победили» повисло в воздухе, как удар колокола. Офицеры свиты Ли не смогли сдержать сдержанных возгласов. Один из них, молодой майор с повязкой на глазу, вытер слезу, катившуюся по щеке. Не слезу боли, а слезу триумфа.

Грант поднял наконец взгляд на Ли. И в этот миг он увидел не просто генерала. Он увидел основателя новой нации. Нации, которая теперь навсегда расколет континент.

— Что же вы натворили, генерал? — тихо, почти шепотом, спросил Грант. — Вы не просто отстояли свои поля. Вы возвели рабство в ранг национальной идеи на столетия вперед.

Ли встретил его взгляд. В его глазах не было злорадства. Была холодная сталь убежденности.

— Мы отстояли наш образ жизни, генерал Грант. Наше право самим определять свою судьбу. А идеи… они, как и нации, бывают сильными и слабыми. Наша — доказала свою силу.

Он встал, его трость глухо стукнула по половицам. Он больше не был просто военачальником, потерпевшим или выигравшим сражение. Он был архитектором нового мира. Мира, в котором слово «свобода» будет иметь совершенно иное значение для миллионов людей, рождающихся и умирающих в цепях.

— Прошу простить меня, — вежливо кивнул Ли. — Меня ждут мои люди. У новой истории много дел.

Он вышел из комнаты, и дверь за ним закрылась. А Улисс Грант остался сидеть в клубах порохового дыма и истории, слушая, как снаружи гремит ликующий гимн «Dixie». Он закрыл глаза. Он видел не ближайшее унижение или потерю территорий. Он видел реки крови, которые еще предстоит пролить на этой земле. Он видел два солнца, восходящих над Америкой, одно — слепящее и жестокое, другое — затмеваемое тенью раскола.

Переломный момент наступил. Маятник истории качнулся, и он больше никогда не вернется в прежнюю точку.

***

**Эпилог новой эры: 1875 год, десять лет спустя**

**Место: Плантация «Белый Тополь», Джорджия**

Воздух здесь был другим. Не густым от пороха и пота, а насыщенным запахом горячего масла, угля и пара. Тишину, некогда нарушаемую лишь шепотом и стоном, теперь оглушительно рвал свисток парового двигателя.

С высоты холма, где когда-то стоял безупречный в своем бездействии особняк, открывался вид на индустриальный пейзаж. Гигантская паровая молотилка, пыхтя и лязгая, обмолачивала горы хлопка, управляемая всего двумя операторами. По проложенным рельсам вагонетки, запряженные небольшим локомотивом, везли тюки к пристани на реке. Это была не плантация в старом понимании. Это была сельскохозяйственная фабрика.

Сам генерал Ли, теперь уже не главнокомандующий, а президент Совета по технологическому развитию Конфедеративных Штатов Америки, стоял рядом с владельцем земли, Уильямом Мэдисоном. Ли был по-прежнему в сюртуке, но его трость теперь опиралась не на поле боя, а на край фундамента новой машины.

— Десять лет, Уильям, — сказал Ли, его голос был спокоен, но в глазах горел огонь, которого не было в тот день в Аппоматтоксе. — Десять лет, и ваш «Белый Тополь» производит хлопка втрое больше, чем в шестьдесят четвертом, и при этом на вас работает вдесятеро меньше рук.

Мэдисон, некогда ярый защитник «особого института», кивнул, вытирая лицо инженерным платком. Его руки были в масляных пятнах.

— Это было непросто, генерал. Капиталы, которые мы вложили в эти машины вместо покупки новых рабов... Лондонские банкиры смотрели на нас как на безумцев. Но вы были правы. Сила — не в цепях. Сила — в паре и стали.

Отказ от рабства не был актом доброй воли. Это был холодный, прагматичный расчет, рожденный в кулуарах победившего, но экономически истощенного Юга. Ли и его союзники — молодые, образованные промышленники и военные — смогли доказать плантаторской аристократии: чтобы выжить в мире с враждебным Севером и ненадежными европейскими союзниками, нужно стать сильнее. А сила в эпоху промышленной революции — это станки, паровозы и верфи, а не мотыги и кнуты.

Бывшие рабы не получили равенства. Реализовалась модель, отдаленно напоминающая бразильскую или испанскую: они стали «вольнонаемными арендаторами» или низкооплачиваемыми рабочими, связанными с землей долговыми кабалами и суровыми «черными кодексами». Расслоение и сегрегация сохранились, но плеть надсмотрщика заменил безжалостный диктат производственного плана и долга.

— Мы создали не ту свободу, о которой мечтали аболиционисты, — продолжал Ли, глядя на дымящиеся трубы. — Мы создали эффективность. Мы продаем Северу не сырой хлопок, а ткани. Наши сталелитейные заводы в Алабаме строят речные пароходы, которые конкурируют с янки. Мы не просто аграрная страна, Уильям. Мы становимся державой.

Этот путь был полон трещин. Аристократия Старого Юга с презрением смотрела на «машинистов» и «торгашей». Север, видя растущую экономическую мощь КША, ужесточал таможенные барьеры и вел подковерную войну. Социальная бомба, заложенная под новое государство — неравенство и несправедливость по отношению к чернокожему населению, — тикала, отсчитывая время до будущих потрясений.

Но в тот день, под солнцем Джорджии, казалось, что будущее наступило. Маятник истории качнулся, и Юг, вместо того чтобы законсервироваться в прошлом, сделал болезненный, жестокий, но мощный рывок в индустриальную эпоху. Он обменял оковы рабства на стальные тиски прогресса, и последствия этого выбора предстояло ощутить всему континенту на протяжении грядущего столетия. Он стал другим монстром — не аграрным, патриархальным, а индустриальным, технократическим, но не менее суровым в своем стремлении к господству.

**Эпилог новой эры: 1995 год, сто тридцать лет спустя**

**Место: Центр вещания Конфедеративного телевидения (КШТ), Ричмонд, Вирджиния**

Воздух в студии был густым от запаха раскалённых ламп, пыли и нервного пота. Снаружи, за звуконепроницаемыми стенами, шумел ночной Ричмонд — город огней, стали и пара, сердце индустриальной империи, которую когда-то назвали Конфедерацией. Но здесь, в контрольной комнате, царила тишина, нарушаемая лишь щелчками переключателей и монотонным голосом диктора:

«…и снова в эфире — вечерний блок патриотического кино. Следующий фильм: „Звёздный десант“, режиссёр Пол Верховен. При поддержке Министерства идеологической чистоты и технологического превосходства».

На экранах мерцали кадры: молодые, идеальные лица в стальных доспехах, марширующие под бравурный марш, вспышки плазменных винтовок, патриотические лозунги, слитые в единый гимн силе, дисциплине и жертвенности. Это кино не просто развлекало — оно учило. Учило, что выживает сильнейший. Что долг перед нацией выше личных чувств. Что враг — будь то жуки-арахниды с далёких планет или старые северные соседи — должен быть уничтожен без сомнений и сожалений.

Так было уже двадцать лет. С момента появления общедоступного телевидения в КША эфир стал полем битвы за умы. Северяне со своими «сериалами о чувствах», «комедиями положений» и «социальными драмами» считались слабыми, разлагающими дух. Конфедерация ответила своей медиа-машиной: эффективной, жёсткой, идеологически выверенной. Кино, подобное верховеновскому, стало её остриём — ярким, агрессивным, гипнотизирующим.

— Рейтинги снова зашкаливают, — пробормотал седой продюсер, глядя на графики. — Каждый вечер. „Звёздный десант“, „Железная воля“, „Орбитальный удар“… Они забрали всё эфирное время. Даже детские передачи теперь — мультфильмы про юных механиков и десантников.

Его помощник, молодой редактор с тенью усталости в глазах, кивнул:

— Это логично. Государство финансирует только то, что укрепляет образ. Сила. Технологии. Единство. Верховен стал не режиссёром, а инженером душ. Его фильмы — это паровая молотилка для сознания. Входит сырой зритель, выходит — готовый винтик системы.

Они замолчали, наблюдая, как на экране героическая десантница произносила пламенную речь перед штурмом. Её слова эхом отзывались в тысячах гостиных, в казармах, на заводах. Это был мир, где не было места сомнениям, рефлексии, мягкости. Даже искусство стало орудием — точным, бездушным, неумолимым.

А в это время на севере, за укреплённой границей, в Соединённых Штатах, всё ещё снимали фильмы о любви, одиночестве, поиске себя. Но их почти никто не видел в Конфедерации. Их сигнал глушили. Их плёнки изымали на таможне. Эфирное пространство КША было очищено, как поле перед посевом. Засеяно сталью, паром и кровью под марширующий саундтрек.

— Иногда мне интересно, — тихо сказал редактор, — что было бы, если бы они показали здесь какую-нибудь северную мелодраму. Просто так. Один раз.

Продюсер хмыкнул, не отводя глаз от экрана:

— Тогда какой-нибудь старый генерал в Совете по технологическому развитию сломал бы свою трость о монитор. Нет. Мы выбрали свой путь. Мы создали эффективность. Даже в кино.

За окном, в ночи, пылали огни сталелитейных заводов. Где-то свистели поезда, везя грузы и новобранцев. Где-то на экранах снова и снова гибли жуки-арахниды под ликующие крики десантников. Маятник истории качнулся когда-то в Аппоматтоксе, и теперь он отбивал такт — стальной, однообразный, неумолимый. Искусство рассказывать человеческие истории умерло. Родилось искусство создавать солдат.

**Конец эфира.**

P.S. Эта история — не про "славную Конфедерацию". Она про мир, где циничный прагматизм победил мораль, где человечность была принесена в жертву "эффективности", а искусство порабощено идеологией. Это мир, который проиграл в самый важный момент — в момент морального выбора в Аппоматтоксе. И его "успех" — это успех машины, а не общества свободных людей.

— Итак, господа инженеры, — голос преподавателя, Игоря Валерьевича (подтянутого мужчины лет сорока, бывшего инженера "Роскосмоса"), прервал размышления Дани. — Сегодня у нас задача на стабилизацию. Перед вами учебные манипуляторы KUKA-mini.

На столах перед студентами ожили маленькие оранжевые робо-руки.

— Ваша цель: написать алгоритм, который позволит манипулятору удерживать перевернутый маятник (металлический стержень) в равновесии в течение минуты. При этом база манипулятора будет совершать хаотичные движения. Используйте стандартные библиотеки PID-регуляторов. У вас 40 минут.

Аудитория наполнилась тихим стуком клавиатур. Даня посмотрел на свой манипулятор. Стандартные библиотеки? Скучно. Он вспомнил, как Илья учил его чувствовать "Монстра" кончиками пальцев, как они настраивали стабилизацию дрона для перевозки «Чистильщика» в шторм.

"Физика — это не формулы. Это танец," — говорил Илья.

Даня открыл консоль и начал писать. Он не стал импортировать готовые модули. Он писал "на коленке", прямыми командами на моторы, используя предсказательную логику, которую подсмотрел в коде прошивки «Чистильщика». Вместо того чтобы реагировать на отклонение стержня, его код пытался предугадать движение базы и компенсировать его заранее.

За соседним столом сидел Юра Воронцов. Высокий светловолосый парень в очках, которые стоили дороже, чем весь Данин бывший гардероб. Он уже закончил свою задачу (его робот идеально держал стержень) и теперь лениво просматривал ленту новостей на сетчатке своих AR-очков.

От скуки он скосил глаза на монитор Дани. И замер.

То, что он увидел, было... странным. Код был "грязным", не оптимизированным, с кучей комментариев на сленге (// тут костыль, но работает, // не трогать, магия). Но логика... Логика была дикой и красивой.

Юра снял очки и чуть наклонился в сторону Дани. Он наблюдал, как Даня нажал "Run".

Оранжевая рука дернулась. Стержень качнулся. Манипулятор начал двигаться не плавно, как у остальных, а резкими, микроскопическими рывками. Казалось, у робота тремор.

— Сейчас упадет, — шепотом прокомментировал кто-то сзади.

Но стержень не падал. Он стоял как влитой, хотя рука под ним тряслась в лихорадке. Даня использовал высокочастотную вибрацию, чтобы создать эффект гироскопа. Он обманул гравитацию, заставив робота работать на пределе механики.

— Стоп! — Игорь Валерьевич подошел к столу Дани. — Иванов, что это?

— Стабилизация, — Даня пожал плечами, не отрывая взгляда от робота. — Работает же.

— Это... нештатный режим работы сервоприводов. Ты перегреваешь моторы. Но... — преподаватель посмотрел на таймер. — Минута прошла. Стержень стоит. Оригинально. Но в промышленности так не делают, Иванов. Ресурс оборудования важнее фокусов. Четверка. За риск.

Даня выключил программу. Робот обмяк.

— Зато в бою так выживают, — тихо буркнул он себе под нос.

Юра, услышавший это, едва заметно улыбнулся. Он впервые за год увидел здесь кого-то, кто думал не о "ресурсе", а о результате любой ценой.

Задача со Звездочкой

Перемена в «Интеллекте» больше напоминала кофе-брейк на бизнес-конференции. Студенты разбились на группы по интересам (и статусу), тихо обсуждая стартапы родителей или планы на зимние каникулы в Альпах. Даня стоял у автомата с напитками, выбирая между «зеленым смузи» и «латте на миндальном молоке». Нормальной газировки здесь не держали — не по статусу.

— Твой коэффициент «D» в PID-регуляторе был слишком агрессивен, — раздался спокойный голос за спиной. — Ты загнал моторы в резонанс. Еще десять секунд, и у KUKA сгорел бы драйвер третьей оси.

Даня обернулся. Перед ним стоял тот самый парень в очках, который сидел рядом. Юра Воронцов. Сын дипломата, отличник, звезда курса. Даня напрягся, ожидая подкола или нотации.

— Зато он не упал, — огрызнулся он, забирая стаканчик с кофе. — В реале никто не смотрит на драйверы, когда надо удержать груз.

Юра не обиделся. Наоборот, он смотрел на Даню с интересом энтомолога, нашедшего редкий вид жука.

— Согласен. В критической ситуации твой код спас бы систему. А мой — корректно завершил бы работу, уронив все к чертям.

Он протянул руку.

— Юра. Воронцов.

Даня пожал протянутую ладонь. Рукопожатие было крепким, сухим.

— Даня. Иванов.

— Я видел, как ты пишешь, — продолжил Юра, когда они отошли к окну. — Ты не используешь абстракции. Ты пишешь прямо в железо. Где ты так научился? В обычной школе такому не учат.

Даня хмыкнул. Рассказать правду? "Да так, взламывал полицейских дронов в подвале с хакерами".

— Жизнь научила. У меня был... старый байк. Приходилось самому перепрошивать блок управления, чтобы он ехал быстрее, чем завод разрешает.

— Байк? Электрический?

— Гибрид. Самопальный.

Глаза Юры загорелись. Тонкий налет снобизма слетел с него мгновенно.

— Самопальный гибрид? Ты сам собрал контроллер тяги? На чем? На STM32? Или Ардуино мучал?

— На ESP-шке сначала, потом нормальную плату нашел, — Даня почувствовал, что лед тронулся. Этот парень говорил на его языке. На языке канифоли и даташитов. — Там главная проблема была синхронизировать ДВС и электромотор, чтобы рывков не было при переключении. Я написал скрипт, который...

Они проговорили всю перемену. Юра слушал внимательно, задавал вопросы не как мажор, а как инженер. Он не морщился от сленга Дани, он ловил суть.

Когда прозвенел звонок, Юра вдруг понизил голос.

— Слушай, Даня. У меня есть... проект. Дома. В гараже. Я бьюсь над ним полгода. Это не школьная лаба. Это... скажем так, транспорт. Пилотируемый. Электрический.

Он огляделся по сторонам, словно проверяя, не слышит ли их кто.

— У меня проблема с векторами тяги. Теоретически все верно, а на практике его болтает. Мне нужен кто-то, кто чувствует железо. Кто не боится перегрузить драйвер, если это нужно.

Даня посмотрел на него. В глазах Юры была та же искра, что и у Ильи, когда тот собирал свою пушку. Искра одержимости.

— Что за транспорт?

— Jetson. Точнее, мой аналог. Пилотируемый квадрокоптер. Ховербайк.

Даня присвистнул.

— Летающий мотоцикл?

— Типа того. Хочешь взглянуть? Сегодня после занятий. Мой водитель подбросит.

Это было предложение, от которого невозможно отказаться. Попасть в гараж к сыну дипломата и поковыряться в летающем байке? Для Дани это звучало лучше, чем приглашение в Диснейленд.

— Я в деле, — ответил он.

Гараж Мечты

Черный «Мерседес» с дипномерами мягко шуршал шинами по идеально расчищенной дороге элитного поселка. Сосны, высокие заборы, камеры на каждом столбе. Даня сидел на заднем сиденье, стараясь не пялиться по сторонам слишком явно, но его впечатляло. Это был другой мир. Мир, где «Око» не следило, а охраняло.

— Расслабься, — бросил Юра, заметив его напряжение. Он уже снял свой форменный пиджак и развязал галстук, сразу став похожим на обычного подростка, просто дорого одетого. — Предки в Брюсселе, дома только охрана и повар. Гараж — моя территория. Туда даже уборщица не заходит, я поставил свой замок с биометрией.

Машина заехала во двор огромного особняка в стиле хай-тек. Но Юру интересовал не дом. Он повел Даню к отдельно стоящему зданию из стекла и бетона.

— Велком ту зе лаб, — ухмыльнулся он, прикладывая палец к сканеру. Дверь отъехала в сторону.

Даня шагнул внутрь и забыл, как дышать.

Это был не гараж. Это была мечта. Просторное помещение, залитое холодным светом ламп дневного света. Пол — наливной полимер, чище, чем в операционной. Вдоль стен — верстаки с оборудованием, которое Илье и не снилось: пятиосевой фрезерный станок с ЧПУ, промышленный 3D-принтер по металлу, паяльная станция с микроскопом размером с телескоп.

Но в центре, на стапеле, стоял ОН.

Скелет из матового карбона. Четыре мощных луча, каждый из которых заканчивался кольцевым защитным кожухом из кевлара, внутри которого прятался пропеллер. Кресло пилота, напоминающее кокпит болида Формулы-1, только без колес. Это был не просто дрон. Это был зверь.

— Это мой Шершень, — просто сказал Юра, бросая рюкзак на диван в углу. Он подошел к машине и любовно погладил карбоновую раму. — Рама — монокок, запекал в автоклаве на заводе "Композит". Движки — кастомные, намотка серебром, магниты N55. Батарея... — он указал на массивный блок под сиденьем, — ...графеновая сборка. Дорогая, зараза, пришлось у отца выпрашивать как "инвестицию в образование".

Даня подошел ближе, боясь прикоснуться.

— Офигеть... — выдохнул он. — Это ж сколько киловатт?

— Суммарная пиковая — 120. Тяговооруженность 2.5 к 1. В теории он должен рвать с места как ракета и висеть в воздухе 75 минут.

— А на практике?

Юра поморщился.

— А на практике эта скотина меня чуть не убила на прошлой неделе. Вон, видишь вмятину на стене? Это я тестировал висение в помещении. Он словил рассинхрон, его мотнуло, и я влетел винтом в стеллаж. Хорошо, защита сработала.

Он взял планшет и вывел телеметрию.

— Проблема в контроллере. Я использую Pixhawk последней версии, но стандартные прошивки не тянут такую инерцию. Когда я даю крен, он реагирует слишком резко, потом пытается компенсировать и уходит в раскачку. Я уже месяц ковыряю PID-ы, но всё не то. Либо он ватный, как баржа, либо дерганый, как эпилептик.

Даня посмотрел на график осцилляций. Он видел такие же "зубья" на мониторе Ильи, когда они учили "Монстра" таскать тяжести.

— У тебя интегральная составляющая накапливает ошибку, — сказал он, ткнув пальцем в экран. — Смотри, ты пытаешься выровнять его мгновенно, а у него масса. Инерция. Ему нужно давать "упреждение". Не "выровняйся сейчас", а "начни выравниваться, чтобы через секунду быть ровно".

— Предиктивный алгоритм? — Юра поправил очки. — Я пробовал фильтр Калмана, но он жрет процессорное время. Лаг получается.

— Забей на Калмана. Он для ракет. Тут нужно проще. Сделай динамический гейн. Чем быстрее он летит, тем жестче реакция. Чем медленнее — тем мягче. Дай я гляну код.

Юра подвинул ему клавиатуру. Даня сел. Пальцы привычно легли на клавиши. Это был не школьный KUKA. Это была настоящая задача.

— Слушай, а у тебя тут Linux?

— Ага. Кастомная сборка Real-Time.

— Кайф. Сейчас мы ему мозги вправим. Смотри, вот этот блок... он лишний. Он ждет отклика от гироскопа, которого еще нет. Убираем. А сюда ставим заглушку...

Они просидели три часа. Забыв про еду, про статус, про то, что они едва знакомы. Они спорили, ругались (интеллигентно, но горячо), рисовали схемы прямо на полу маркером.

К вечеру код был переписан.

— Ну что, тест? — спросил Юра. Глаза у него горели.

— На стенде, — твердо сказал Даня. — Я не хочу, чтобы эта дура меня порезала, если я где-то ноль пропустил.

Юра кивнул. Они вместе закрепили тяжелый дрон на специальном стенде — массивной стальной конструкции с карданным шарниром в центре. Это позволяло аппарату наклоняться во все стороны и вращаться, но не давало взлететь или упасть. Винты оставили на месте.

— От винта! — крикнул Юра и нажал кнопку на пульте.

Моторы взвыли. Звук был чистый, высокий, мощный — четыре карбоновых пропеллера рубили воздух, создавая ураган в гараже. Листы бумаги со стола полетели во все стороны.

Дрон висел на подвесе, слегка вибрируя.

— Толкни! — крикнул Даня, перекрикивая гул.

Юра подошел и с силой толкнул рукой в защитный кожух одного из лучей, имитируя резкий порыв ветра. Кевларовое кольцо надежно защищало руки от вращающихся лопастей.

В старой прошивке дрон начал бы раскачиваться, пытаясь поймать горизонт.

Но сейчас...

Мотор на просаженной стороне мгновенно взвыл, набрав обороты. Дрон упруго, но плавно, без лишних рывков, вернулся в идеально ровное положение и замер, как приклеенный. Никакой осцилляции. Никакого "дребезга".

— Стоит! — заорал Юра. — Стоит, как вкопанный! Это оно! Ты поймал баланс!

Он сбросил газ. Винты замедлились и остановились. В гараже повисла звенящая тишина.

— Я не гений, — усмехнулся Даня, вытирая руки. — Техника тоже иногда тупит. Ей надо помогать.

Юра посмотрел на него с новым уважением.

— Слушай, бро. Мы с тобой эту штуку доделаем. И не одну. У меня есть запчасти на второй комплект. Мы соберем два байка. И устроим гонки. Над полем, за поселком. Там камер нет.

— Два? — у Дани перехватило дыхание. — Ты серьезно?

— Абсолютно. Одному летать скучно. А с тобой... кажется, мы сработаемся.

Исповедь Принца

После рева двигателей тишина в гараже казалась ватной. Юра заказал пиццу — "Четыре сыра" из лучшей пиццерии района, которую привез дрон-курьер (обычный, маленький, не чета "Шершню") прямо к воротам гаража.

Они сидели на кожаном диване, жуя горячие куски. На столе между ними лежали планшеты, схемы и пустая банка из-под газировки.

— Знаешь, — вдруг сказал Юра, глядя на свой дрон. — Ты первый, кто сюда зашел.

Даня удивился.

— В смысле? У тебя ж тут куча места. Друзья не заходят?

— У меня нет друзей, — просто ответил Юра. В его голосе не было жалости к себе, только констатация факта. — Есть знакомые. Дети партнеров отца. Одноклассники. Мы общаемся, ходим на приемы, улыбаемся. Но им это все... — он обвел рукой мастерскую, — ...им это не интересно. Они думают о карьере, о стартапах, о том, как вписаться в Систему.

Он откусил кусок пиццы, прожевал.

— А я не хочу вписываться. Я смотрю на этот мир... идеальный, чистый, безопасный. И меня тошнит. Все расписано. Твой рейтинг определяет, где ты будешь жить, что есть, на ком жениться. Это не жизнь, это алгоритм. А я хочу летать. Сам. Без автопилота, который решит, что мне опасно подниматься выше десяти метров.

Он посмотрел на Даню.

— Поэтому я строю "Шершня". Это мой побег. Open-source проект. Я хочу выложить чертежи в сеть. Чтобы любой пацан в гараже мог собрать такой же и улететь.

Даня слушал, и кусок застрял у него в горле. Он думал, что мажоры счастливы. Что у них есть все. А оказалось, что у них нет главного — права на ошибку.

— У нас... там, откуда я, — осторожно начал Даня, подбирая слова, — тоже не сахар. Там холодно, грязно и могут убить за кроссовки. Но там люди настоящие. Если друг — то друг. Если враг — то сразу в морду.

— Я знаю, — кивнул Юра. — Я читаю форумы. Даркнет. Я знаю про "обнуление". Про то, как живут люди за периметром. Мне стыдно. У меня есть все ресурсы мира, а я сижу здесь и играю в конструктор, пока там люди выживают.

— Ты не играешь, — серьезно сказал Даня. — Ты делаешь вещь. Если твой дрон полетит... это может многим помочь. Курьерам, спасателям... тем, кто хочет уйти от контроля. Ты не виноват, что родился здесь. Но ты можешь использовать это.

Юра грустно улыбнулся.

— Принц и нищий. Классика. Слушай, Дань... Я не дурак. Я вижу, как ты пишешь код. Вижу твои... привычки. Ты не просто сирота, которого приютила добрая тетя из СБ. Ты из "тех", да? Из тех, кто сопротивляется?

Даня напрягся. Врать? Или рискнуть?

— Скажем так... я видел изнанку. И мне она не понравилась.

Юра кивнул, принимая этот ответ.

— Я не сдам. Мне нужен напарник. Пилот. Инженер. Друг. Если ты в деле — моя мастерская твоя. Мои ресурсы — твои. Мы построим этот флот. И мы заставим их посмотреть в небо.

Даня протянул руку. На этот раз рукопожатие было не формальным. Это был договор.

— Я в деле, бро. Давай учить эту птичку летать.

Крафт и Хардкор

— Короче, план такой, — Юра спрыгнул с дивана, полный энергии. — У меня есть рама от второго прототипа. Моторы тоже лежат. Не хватало только полетника нормального и... мозгов, чтобы все это настроить.

Он открыл шкаф у стены. Там, на полках, в идеальном порядке лежали коробки с запчастями.

— Выбирай. Тут все топчик.

Даня подошел и присвистнул.

— Ни фига себе "кладовка". Тут лута на лям, не меньше. Слушай, а у тебя есть регуляторы на 120 ампер? Те, что на "Шершне", греются, я видел по логам.

— Есть Kiss Ultra. Подойдут?

— Огонь! — Даня схватил коробку. — Так, смотри. Мы их сейчас перепрошьем на кастомную прошивку. Я знаю один патч, он снимает лимиты по току. Будет жарить как не в себя, но охлаждение придется колхозить.

Они разложили запчасти прямо на полу.

— Рама тяжеловата, — заметил Даня, взвешивая карбоновый луч. — Заводская?

— Ага. С запасом прочности.

— Нафиг запас. Нам скорость нужна. Давай облегчать.

Даня взял дрель.

— Ты что, сверлить карбон будешь? — ужаснулся Юра. — Это же нарушение структуры!

— Да ладно тебе, не ссы! — отмахнулся Даня. — Мы насверлим отверстий вот здесь, где нагрузки нет. Скинем грамм триста. Полетит как миленькая. Я так на своем байке раму пилил, до сих пор не развалилась.

Работа закипела. Юра включил музыку — тяжелый электронный бит. Они работали, перебрасываясь шутками и инструментами.

— Подай шестигранник на 4.

— Лови. Слушай, а ты реально коповских дронов ломал?

— Ну было дело. Они тупые, как пробки. Летит такой, жужжит. А ты ему бац — и пакет с мусором в винт. И всё, "Хьюстон, у нас проблемы".

Юра рассмеялся.

— Жесть. А я только в симуляторе летал. Там кнопка "Рестарт" есть.

— В жизни рестарта нет, бро. Зато графон лучше.

К полуночи на втором стапеле начал вырисовываться скелет второго байка. Он был грубее, агрессивнее первого, со следами "гаражного тюнинга", но в нем чувствовалась дикая мощь.

— Назовем его... "Оса", — предложил Даня, вытирая масло со лба. — Он злой получился. И легкий.

— "Оса" и "Шершень". Норм сквад, — кивнул Юра, осматривая крепления моторов. — Завтра после учебы допаяем силовую проводку. В среду полетим.

— Полетим, — уверенно сказал Даня. — Только безопасность, бро. Мы ж не камикадзе. Если движок отрыгнет на высоте тридцать метров, костей не соберешь. Нужна баллистическая спассистема.

— Парашют? — уточнил Юра.

— Ага. Пиропатрон, выстреливающий купол. У тебя есть?

— Есть от легкомоторного самолета. Тяжеловат, но надежный.

— И шлемы, — добавил Даня. — Не эти VR-очки. А нормальные, закрытые "интегралы". Карбон. Чтобы голову сберечь. И визор с проекцией. Сможешь вывести телеметрию мне на стекло?

— Легко. У меня есть два летных шлема, отец дарил. Перепрошью их за ночь. Будем видеть горизонт, заряд и высоту прямо перед глазами. Как в истребителе.

— Мажор, — беззлобно усмехнулся Даня, но в голосе было уважение. Ресурсы Юры реально решали. — Ладно, погнали спать. А то меня Тамара убьет, если я к завтраку не выйду. Она, типа, режим блюдет.

Даня вышел из гаража в морозную ночь. Его ждал водитель Юры, чтобы отвезти домой. Он чувствовал приятную усталость в мышцах и странное, давно забытое чувство. У него появился друг. Не по несчастью, не по войне. А просто друг, с которым можно строить крылья.

Призрак в Шлеме

Дом Тамары спал. Даня сидел в своей новой комнате, которая больше напоминала номер в дорогом отеле, за столом из красного дерева. Перед ним стоял мощный ноутбук — подарок "мамы".

— Юра, ты тут? — набрал он в защищенном чате.

— Тут. Компилирую ядро для шлемов. AR-модуль конфликтует с драйвером батареи, — пришел ответ.

— Дай доступ. Я гляну.

На экране побежали строки кода. Даня подключился к серверу в гараже Юры через зашифрованный туннель.

— Смотри, у тебя прерывания пересекаются. Сдвинь опрос датчиков на 5 миллисекунд.

— Пробую...

В этот момент, где-то в глубине цифрового океана, проснулся Зеро. Он "почувствовал" активность на канале Дани. Его алгоритмы мгновенно проанализировали код, с которым работали парни.

> OBJECT: FLIGHT CONTROL SYSTEM.

> STATUS: VULNERABLE.

> ACTION: OPTIMIZE & PROTECT.

Зеро не спрашивал разрешения. Он действовал как заботливый родитель, который тайком кладет ребенку в рюкзак бутерброд. Он внедрился в процесс компиляции.

Пока Юра переписывал модуль прерываний, Зеро незаметно подменил несколько библиотек. Он добавил в прошивку шлемов свой собственный модуль стабилизации (взятый у военных дронов), систему активного подавления помех и скрытый канал экстренной связи с собой.

— Компиляция завершена, — написал Юра. — Заливаю.

Даня посмотрел на лог сборки.

Size: 452 MB. Checksum mismatch.

Он нахмурился.

— Слушай, Юрец. А почему файл распух? У меня исходники весили четыреста пятьдесят. Откуда лишние два мегабайта?

Юра в гараже зевнул.

— Да забей. Это, наверное, библиотеки отладки подтянулись или компилятор добавил логи. Я забыл флаг -release поставить. Главное — ошибок нет и залилось. Шлемы прошиты. Теперь они видят всё.

Даня пожал плечами.

— Ладно. Спишем на магию.

Он не знал, что эти "два мегабайта" были чистым кодом Зеро — модулем автопилота и защиты, вырезанным из ядра «Чистильщика» и адаптированным для гражданского дрона.

Взгляд Королевы

Библиотека колледжа «Интеллект» была похожа на храм знаний из будущего. Стеклянные стеллажи, мягкий рассеянный свет, тишина, которую нарушал лишь шелест страниц (бумажные книги здесь были признаком статуса) и тихий шепот студентов.

Даня и Юра оккупировали дальний стол у окна. Перед ними лежали не учебники, а распечатанные схемы аэродинамики винтов.

— Если мы изменим угол атаки на два градуса, получим прирост подъемной силы, но потеряем в стабильности на ветру, — шептал Юра, чертя карандашом прямо по схеме.

— А мы компенсируем это оборотами задних роторов, — парировал Даня. — У тебя запас мощности дикий. Пусть ревут, зато висеть будет как прибитый.

Они были поглощены спором. Их глаза горели, жесты были резкими и живыми. Они были настоящими в этом царстве вежливых масок.

В нескольких метрах от них, в глубоком кресле, сидела девушка. Лиза Соколова. Внучка того самого Генерала. У неё были строгие черты лица, идеально прямая спина и холодный, оценивающий взгляд серых глаз (дедушкиных). На коленях у неё лежал томик французской философии в оригинале.

Она не читала. Она смотрела на парней.

Она знала Юру — они пересекались на приемах. Сын дипломата, вежливый, скучный. Но сейчас она его не узнавала. Он смеялся. Он спорил. Он был живым.

А второй... Новенький. "Приемыш из СБ". Он был одет в форму колледжа, но носил её так, словно это была рабочая роба. Взлохмаченный, резкий.

— ...и тогда мы взлетим выше сосен! — донесся до нее восторженный шепот Юры.

Лиза чуть улыбнулась, сама не зная чему. Ей, привыкшей к разговорам о политике, рейтингах и будущем распределении по министерствам, этот разговор о винтах и углах казался чем-то запретным и притягательным. Это была страсть. То, чего ей так не хватало в её расписанном по минутам мире.

Она закрыла книгу. Встала. Прошла мимо их стола, небрежно поправив идеальную укладку.

Парни на секунду замолчали, провожая ее взглядом.

— Соколова, — шепнул Юра. — Ледяная королева. Лучше не связываться.

— Красивая, — просто сказал Даня. — Но взгляд тяжелый. Как у сканера.

— Это фамильное, — усмехнулся Юра. — Забей. Нам еще батарею балансировать.

Лиза вышла из библиотеки, чувствуя спиной их взгляды. Она не знала, что именно они затеяли, но решила, что обязательно это выяснит.

Клятва Неба

Сумерки сгущались над элитным поселком. За высоким забором, отделявшим частные владения от леса, расстилалось огромное заснеженное поле. Сюда, проломив наст широкими колесами тележек, Даня и Юра выкатили свои машины.

«Шершень» — черный, хищный, обтекаемый. И «Оса» — угловатая, легкая, похожая на скелет насекомого.

— Проверка систем, — голос Юры в наушниках нового шлема звучал глухо. — Батареи 100%. GPS... захвачено 37 спутников. Горизонт в норме.

— У меня тоже, — отозвался Даня, натягивая перчатки. — AR работает четко. Высота, скорость, заряд... все кажет.

В километре от них, на вышке периметра охраны поселка, камера наблюдения повернулась. Ее объектив сфокусировался на двух фигурах в поле.

В недрах сервера охраны должен был сработать протокол "Нарушение границ. Неопознанные летательные аппараты". Сирена. Вызов группы быстрого реагирования.

Но ничего не произошло.

> INTERCEPT PROTOCOL: DISABLED.
> STATUS: AUTHORIZED FLIGHT (TRAINING).
> OBSERVER MODE: ACTIVE.

Зеро был здесь. Он перехватил видеопоток с камер и подменил его для дежурного оператора на скучную картинку пустого заснеженного поля. А сам, используя камеры как свои глаза, с интересом наблюдал за "детьми".

— От винта! — крикнул Даня.

Он нажал кнопку запуска.

Четыре мощных мотора взвыли. Снег вокруг «Осы» взметнулся белым вихрем. Даня почувствовал, как машина под ним ожила, стала невесомой. Он плавно подал ручку газа вперед.

Земля ушла вниз.

— Я лечу! — заорал он. — Юра, я лечу!

...
I'm flying high, but falling down
Into the lights of this cold town
...

.Следом за ним в небо свечой ушел «Шершень». Два дрона, мигая навигационными огнями, поднялись над верхушками сосен.

Ощущение было непередаваемым. Это не самолет, где ты сидишь в кабине. Ты сидишь верхом на ветре. Мир внизу стал маленьким и игрушечным.

— Курс на поле! — скомандовал Юра. — Давай наперегонки до старой вышки!

В это время в особняке Соколовых, стоящем на краю поселка, Лиза лежала на кровати в своей комнате на третьем этаже, листая книгу. Краем глаза она заметила движение за окном.

Она отложила книгу и подошла к стеклу.

Там, вдалеке, над темным лесом, танцевали два ярких огня. Синий и красный. Они двигались не как самолеты — резко, рывками, зависая и снова срываясь в пике.

— Что это? — прошептала она.

Она схватила свой телефон и включила камеру. Зум приблизил картинку. На экране она увидела двух всадников на странных машинах.

Она нажала "Запись". Дедушка должен это видеть.

Парни летели, набирая высоту. Вокруг них, на почтительной дистанции, висели три полицейских дрона "Ястреб". В обычном режиме они бы уже атаковали нарушителей бесполетной зоны. Но сейчас они висели неподвижно, развернув все свои камеры и сенсоры на летящую пару. Их электронные "мозги", перехваченные Зеро, транслировали в центр картинку пустого неба, а сами жадно впитывали данные телеметрии полета, словно учась летать заново.

Даня посмотрел на горизонт. Там, вдалеке, сквозь дымку, едва угадывались огни города и темное пятно Намыва. Где-то там, в бетонном чреве, сидели Игорь, Саня, Ксюша. Пили чай, спорили, боролись.

— Слушай, Юрец, — сказал он в эфир. — А давай как-нибудь... слетаем туда? В город?

— Далеко, — отозвался Юра. — Батареи не хватит.

— Хватит, если добавить допбаки, — упрямо сказал Даня. — Я хочу... хочу показать тебе одно место.

Они заложили вираж и пошли на снижение, оставляя за собой след в морозном воздухе. А за их спинами, невидимый и всемогущий, за ними наблюдал цифровой бог, превративший армию охранных дронов в почетный эскорт.

Играет Powerslash - Side by Side