Личность + Роман

Здравствуйте, уважаемые пользователи Пикабу. Я начинающий автор, работаю над собственной вселенной "Граслинд" и историями в рамках этой вселенной. Меня больше увлекает именно работа над фундаментом мира, если можно так выразится. Более половины работы происходит "в стол", потому что я с трудом представляю как и что публиковать. Решил опубликовать пост по совету знакомого, чтобы пригласить вас познакомиться с моим миром. Мне очень сложно описать что-то конкретное, без какого-то плана, порой и с планом, а тут как вы можете понять - максимально спонтанная идея.

Что такое "Граслинд"? Как описал выше, это фэнтези вселенная, создаваемая мной на протяжении многих лет. Я не так много читаю, но играю и смотрю тематические сериалы, которые так или иначе находят отражение в моём мире. Мне понадобилось отойти от привычных терминов - эльфы, гномы, дроу и так далее - чтобы ощутить творческую свободу в 2013 году, когда вселенная переродилась из фанфика по Толкиену. Я уверен, что кто-то может понять причину такого решения и представить ощущение полной свободы действий со вселенной. Само собой, я опираюсь на многие уже существующие вселенные и механики, в том числе на науку в некоторых аспектах. Переработка меня увлекает и порождает множество "сов, которых можно натянуть на Граслиндский глобус". Могу увлечься, поэтому прервусь на самом интересном... наверное)

Если кого-то заинтересует моя вселенная и я лично, то постараюсь иногда публиковать ответы на вопросы или вещи, которые кажутся мне интересными.

Приглашаю вас на Author.Today, чтобы посмотреть опубликованные там работы. Я, честно говоря, не ожидаю какой-либо реакции и являюсь пессимистом по жизни. Мне сложно как-то себя преподносить, поэтому если на моих работах появится несколько лайков после этого поста - буду просто счастлив. Спасибо заранее тем, кто проявил интерес.

Ссылка на работы:
Мирослав Крехалев (Мир Катцельвурм) @tatzelmir читать книги онлайн (author.today)

Фэнтези — это непременно фейерверки и колдовство, вампирские клыки и эльфийские длинные уши? Если вы так думаете, спешим вас разочаровать. Фэнтези бывает разным. Иногда оно вполне спокойное, вдумчивое, философское. Тогда его задача не удивлять экшеном и поражать в самое сердце страстями, а заставлять читателя размышлять над реальными проблемами в своей жизни. Такова книга Дмитрия Хатуцкого «Отражение в окне», знакомясь с которой только вы сами решаете, воспринимать ее как развлечение или в качестве чего-то большего.

Главная тема произведения сводится к ответу на вопрос: что есть цель, а что мы с полным правом назовем мечтой? Герою предстоит найти отличия между этими понятиями, научиться ставить перед собой цели и определять, чего же он действительно хочет и насколько сильно. Как вы понимаете, сперва придется выяснить, кто он такой, потому что на момент начала повествования четкого представления по этому вопросу у Константина нет. Он фактически типичный современник, который плывет по течению. Его нельзя назвать хроническим неудачником, но и вершин он не покоряет, даже не знает как. У него хватает комплексов и проблем, знакомых и болезненных. Кажется, что они не решаемы. Дмитрий Хатуцкий подталкивает Константина к действию, приведя в его жизнь джинна-трикстера. И к концу повествования библиофил осознает, что джинн в данном случае не что-то мистическое или сказочное, а эдакий психолог. Его советы актуальны, над ними стоит подумать.

Итак, о сюжете. Обычный молодой мужчина сталкивается с мошенниками, которые предлагают найти его родственников за границей. От них парень мог получить какое-нибудь наследство. Так как Костя довольно слабохарактерный и в себе не уверен, сказать нет ему трудно, и он соглашается. Вскоре выясняется, что родственник на чужбине у него действительно был. Английский дядюшка некоторое время назад скончался и оставил племяннику кучу проблем и долгов, а заодно странную бутылку. Потерев этикетку, Костя сделал то, на что уж точно не рассчитывал. Он выпустил джинна. И тот готов исполнять желания. Но есть проблемка. Орденом запрещено волшебство. Джим (так зовут нового старика Хоттабыча) может помогать лишь советом. А делать Костя все будет сам. Стоит ли затеваться? Почему бы не попробовать. Но чего же захотеть?

По мере повествования Константин неизбежно преобразуется в другого, намного более сильного и самодостаточного человека. Он получает желаемое и начинает понимать, что подходит к вопросу целеполагания с неправильной стороны. Сама его жизнь меняется до неузнаваемости, становясь более полной, активной и интересной. События развиваются без привычного для фэнтези напора, но драйва и напряжения хватает. При этом драматизм не зашкаливает, романтика имеется, надежда маячит на горизонте и настроение в целом позитивное.

«Отражение в окне» — любопытная и нетипичная книга, которая может стать психотерапией, но только в том случае, если вы ей это позволите.

Неделя пролетела быстро. Я все слушал и слушал запись последнего сеанса на прошедшей неделе и никак не мог понять, как же я мог достигнуть состояния возрождения, ведь я не чувствовал никакого просветления и того, что духи отправились мне на помощь. И что я должен был делать? Когда я мог найти выход? Справился ли я с задачей? Я знал, что я должен был терпеливо ждать и вспомнил слова поэтического Учителя.
«Терпение и время… все придет тогда, когда должно прийти… Все станет со временем ясно. А у тебя должен быть шанс усвоить все те знания, которые ты уже от нас получил». И я ждал.
В начале приема Кэтрин рассказала мне отрывок из сна, который она видела несколькими днями ранее. В этом сне она жила в доме своих родителей и ночью в этом доме начался пожар. Она не растерялась, помогала всем покинуть дом и спасала важные вещи, но её отец вел себя отрешенно, выглядел совершенно безразличным в такой критический момент. Она выгнала его из дома. И на улице он вспомнил, что что-то забыл в доме и отправил Кэтрин в пылающий дом за каким-то предметом. Она никак не могла вспомнить, что он там забыл. Я решил не истолковывать этот сон сразу, решил подождать, может разгадка придет тогда, когда она будет под гипнозом.

Она очень быстро вошла в состояние глубокого гипнотического транса. «Я вижу женщину в капюшоне, он не скрывает её лицо, только волосы». Затем она замолчала.
«Что вы видите сейчас? Капюшон?».
«Я потеряла это… Я вижу какую-то черную материю, парчу с золотым узором на ней… Я вижу здание с какими-то точками на нем, они структурированы… белое».
«Вы узнали здание?».
«Нет».
«Оно большое?».
«Нет. Там за зданием горы с заснеженными вершинами, но в долине трава зеленая… мы в долине».
«Вы можете войти в здание?».
«Да, оно построено из какого-то мрамора… очень холодного на ощупь».
«Это какой-то храм или место культа?».
«Я не знаю, мне кажется, что это тюрьма».
«Тюрьма?» переспросил я. «Там есть люди внутри? Или снаружи?».
«Да, несколько солдат. У них черные мундиры с золотыми погонами… золотыми аксельбанты. Черные шлемы с чем-то золотистым… с золотыми эмблемами и золотыми макушками… и они подпоясаны красными кушаками».
«Они вокруг вас?».
«Может двое или трое».
«Вы находитесь там?».
«Я где-то, но не внутри здания. Я где-то рядом».
«Оглядитесь. Посмотрите, если вы можете найти себя… Там горы и трава… и это белое здание. Там есть другие дома?».
«Если там и есть другие здания, то они далеко от того. Я вижу одно… отгороженное какой-то стеной, выстроенной рядом с ним… стеной».
«Вы думаете, что это крепость или тюрьма, или нечто вроде этого?».
«Вполне может быть, но… очень оно обособленно».
«Почему это для вас важно?» Я немного помолчал. «Вы знаете названия города или страны, где вы находитесь? Где находятся солдаты?».
«Я продолжаю видеть Украину».
«Украину?». Я повторил пораженный разнообразием её жизней. «Вы видите год? Вы вспомнили это? Какой хотя бы период времени?».
«Тысяча семьсот, семьсот», она ответила нерешительно, но потом поправила себя. «Тысяча семьсот пятьдесят восьмой… тысяча семьсот пятьдесят восьмой. Там много солдат. Я не знаю, что они намерены делать. У них длинные кривые сабли».
«А что вы ещё видите или слышите?», осведомился я.
«Я вижу фонтан, из которого они поят лошадей».
«У этих солдат есть лошади?».
«Да».
«Известно ли вам, как называют этих солдат? Как они сами себя называют?». Она некоторое время прислушивалась.
«Я этого не слышу».
«Вы среди них?».
«Нет». Её ответы снова стали по-детски короткими и часто односложными и мне надо было её очень активно расспрашивать.
«Но вы видите их вблизи?».
«Да».
«Вы в городе?».
«Да».
«Вы там живете?».
«Думаю, что да».
«Хорошо. Посмотрите, может быть вы найдете себя или то место, где вы живете».
«Я вижу совсем оборванную одежду. Я вижу ребенка, мальчика. Его одежда вся изорвана. Он замерз…».
«У него есть дом в этом городе?». Она сделала долгую паузу, прежде чем ответить мне.
«Я не вижу этого», продолжила она. Казалось ей было очень трудно войти в эту жизнь. В её ответах была какая-то неточность и неуверенность».
«Хорошо. Вы знаете, как зовут мальчика?».
«Нет».
«Что случилось с этим мальчиком? Идите за ним, посмотрите, что случилось».
«Кого-то из его знакомых сидит в тюрьме».
«Друг? Родственник?».
«Я думаю, что это его отец». Коротко ответила она.
«Вы и есть этот мальчик?».
«Я не уверена».
«Вы знаете, что он чувствует по отношению к отцу, который заключен в тюрьму?».
«Да… он очень боится, потому что они могут убить его».
«А что сделал его отец?».
«Он что-то украл у этих солдат, какие-то бумаги или что-то ещё».
«Мальчик до конца не понимает?».
«Нет. Возможно, он больше никогда не увидит своего отца».
«Он совсем никак не может встретиться с отцом?».
«Нет».
«Они знают, сколько ещё его отец будет сидеть в тюрьме? И останется ли он в живых?».
«Нет», ответила она дрожащим голосом. Она была очень огорчена и печальна. Она даже не могла рассказать о подробностях, настолько она была втянута в события, свидетельницей которых была.
«Вы можете чувствовать то, что чувствует этот мальчик», продолжал я расспрашивать, «чего он боится, о чем он беспокоится? Вы это чувствуете?».
«Да».
«Что происходит? Продвигайтесь вперед во времени. Я знаю, это тяжело. Вперед!».
«Его отца казнили».
«Что мальчик чувствует после этого?».
«Его отец ничего не украл, но они казнили его ни за что».
«Да, мальчик, скорее всего, очень расстроен».
«Я думаю, что он полностью не осознает… что произошло».
«Есть ли люди, к которым он может обратиться?».
«Да, но его жизнь после этого будет очень тяжелой».
«Что стало с мальчиком потом?».
«Я не знаю, скорее всего он умер». Её голос звучал очень печально. Она умолкла и, казалось, что она оглядывается вокруг.
«Что вы видите?».
«Я вижу ладонь… ладонь, обхватывающую что-то… белое. Я не знаю, что это такое…». Она опять затихла на несколько минут.
«Что ещё вы увидели?», спросил я.
«Ничего… темноту». Либо он умер, либо она от него как-то отключилась от этого мальчика, жившего в Украине более чем двести лет назад.
«Вы покинули этого мальчика?».
«Да», прошептала она и расслабилась.
«Чему вы научились в той жизни? Что в ней было важного?».
«Людей не должны судить поспешно. С каждым нужно быть справедливым. Очень много жизней было разрушено из-за поспешности человеческого осуждения».
«Жизнь этого мальчика была короткой и горькой, потому что его отца осудили… несправедливо?».
«Да», и она снова замолчала.
«А сейчас вы видите или слышите что-то?».
«Нет». Опять она ответила кратко и замолчала. По каким-то причинам эта короткая жизнь была для неё особенно изнурительной. Я велел ей основательно отдохнуть.
«Отдохните. Почувствуйте умиротворение. Ваше тело выздоравливает, а ваша душа отдыхает… Вы чувствуете себя лучше? Отдохнули? Это было трудно для того маленького мальчика. Очень тяжко, но сейчас вы снова полны сил. Ваше осознание переносится в другие места и в другое время… к другим воспоминаниям. Вы отдохнули?».
«Да». И тут я решил поработать над фрагментом её сна, в котором её дом горел, а её отец равнодушно бездействовал, а затем отправил её в горящий дом, чтобы она принесла какую-то его вещь.
«У меня есть вопросы по поводу вашего сна… о вашем отце. Вы можете сейчас его вспомнить? Это не страшно? Вы в глубоком трансе. Вы помните этот сон?».
«Да».
«Вы вернулись в горящий дом за чем-то. Вы этот момент помните?»
«Да… это был металлический ящик».
«Что в этом ящике такого, что он послал вас за этим прямо в огонь?».
«Там коллекция его почтовых марок и монет», ответила она. То, как она подробно могла вспомнить свой сон под гипнозом разительно отличалось от её отрывочных пересказов в обычном состоянии. Гипноз все-таки был очень мощным инструментом не только для того, чтобы просто вспомнить забытые моменты жизни, спрятанные в дальних уголках разума, но и позволял получить мельчайшие подробности этих воспоминаний.
«Эти марки и монеты действительно очень важны для него?».
«Да».
«Но посылать дочь в горящий дом, за какими-то марками и монетами…».
Она меня перебила. «Он не думал, он просто рисковал».
«Он думал, что это безопасно?».
«Да, конечно».
«Тогда почему он сам не пошел спасать свои драгоценности?».
«Потому что думал, что я проворнее».
«Я вижу. А вам не казалось это слишком рискованным?».
«Да, но он этого не осознавал».
«Имел ли этот сон какое-то большее значение для вас? В нем отразились ваши отношения с отцом?».
«Я не знаю».
«Похоже на то, что он не слишком торопился выбраться из горящего дома».
«Нет».
«Почему же он был таким нерасторопным? Вы же действовали быстро, потому что вы видели опасность».
«Потому что он хотел просто спрятаться от всего происходящего». И тут я решил воспользоваться моментном, чтобы истолковать часть сна.
«Да, это его привычное поведение, и вы все делаете вместо него, как вы пошли в огонь за его коробкой. Я надеюсь, что в будущем он у вас научится вести себя в таких ситуациях. Я думаю, что пожар – это ни что иное, как уходящее время, и вы это осознаете, а он нет. То, что он посылает вас за каким-то предметом означает, что вы знаете и умеете больше, чем он и вы должны его многому научить, но он, кажется, не хочет ничему учиться».
«Нет», она со мной согласилась. «Он не хочет».
«Так я понимаю ваш сон. Однако вы не можете его заставить. Он сам должен все осознать и понять».
«Да», снова согласилась она, а потом её голос стал громким и хриплым, «это не важно, что наши тела сгорят, если они нам не нужны…». Учитель Дух высказал иную точку зрения по отношению к этому сну. Я был очень удивлен этим внезапным появлением, и мог только, как попугай, повторить эту мысль.
«Нам не нужны наши тела?».
«Нет. Мы проходим так много стадий, когда мы здесь. Мы являемся в телах младенцев, потом становимся детьми, потом взрослыми, а потом становимся стариками. И почему мы после всего этого не должны перейти на стадию духов? Это то, что мы делаем. Мы не прекращаем расти, мы всегда растем. Даже после того, как мы достигаем духовного плана, мы продолжаем расти и там тоже. Мы проходим разные стадии развития. И мы сгораем после того, как переходим с одного уровня на другой. Нам нужно проходить стадию обновления, стадию обучения и стадию принятия решения. Мы решаем, когда мы хотим вернуться и по каким причинам. Некоторые вообще решают не возвращаться. Они решают пойти на другой уровень развития и остаются в состоянии духов… некоторые дольше других, прежде чем вернуться. Это все рост и обучение… постоянно продолжающийся рост. Наши тела, это просто транспортные средства пока мы на физическом уровне. А мы – это наши души, наш дух, которые вечны».
Я не узнавал голос и стиль говорящего со мной «нового» Учителя, а он все говорил и говорил мне о важных вещах. Я хотел узнать больше в этой сфере.
«А обучение на физическом уровне происходит быстрее? И есть ли причины, по которым не все люди навсегда остаются в состоянии духов?».
«Нет, обучение на духовном уровне намного быстрее, нежели в физическом состоянии, но мы выбираем то обучение, в котором нуждаемся. Если нам нужно проработать отношения с кем-то, то мы возвращаемся на физический уровень, а когда заканчиваем идем дальше. Пока вы в состоянии духа вы всегда можете связаться с теми, кто находится в физическом состоянии, если вы решите, но это только в случаях особой важности… если вы должны сказать им то, что они обязательно должны знать».
«И как вы связываетесь? Как вы передаете послания?».
К моему удивлению, ответила Кэтрин. Её шепот стал увереннее и быстрее. «Иногда вы можете просто явиться этому человеку… в том обличии, в котором вы были, когда жили в материальном плане. Иногда вы просто устанавливаете духовный контакт, иногда послания зашифрованы, но чаще всего люди просто знают, что они предназначены им. Они это понимают так или иначе. Это передается прямо от разума к разуму».

Я сказал Кэтрин. «Знания, которыми вы сейчас обладаете, вся эта информация, эта мудрость, всё это очень важно… Почему всё это вам не доступно, когда вы в обычном состоянии?».
«Я думаю, что я не могу этого понять. Я просто не способна этого понять».
«Тогда может я объясню вам все это, чтобы вас это не пугало, и вы смогли узнать много нового».
«Да, конечно».
«Когда вы слышите голоса учителей, они говорят вещи похожие на то, что вы мне сказали сейчас. Вы обязаны поделиться этой информацией!». Я был заинтригован той мудростью, которой она обладала в этом состоянии.
«Да», ответила она слишком просто.
«Это все исходит из вашего ума?».
«Но они вкладывают это в него». Что ж, она отдает должное Учителям.
«Да», признал я. «А как мне лучше взаимодействовать с вами, чтобы вы развивались и побыстрее избавились от своих страхов?».
«Вы уже делаете всё наилучшим образом», она ответила очень нежно. Она была права, её фобии почти исчезли. Как только она начала вспоминать свои прошлые жизни, она начала выздоравливать невероятно быстро.

«Какие уроки вам нужно усвоить сейчас? Что было самым важным, что вы поняли в течении той жизни, чтобы дальше развиваться и процветать в будущем?».
«Доверять», быстро ответила она. Она была уверена в том, что именно это её принципиальная задача.
«Доверять?», повторил я удивленный тем, как быстро и уверенно она ответила.
«Да, я должна научиться верить и доверять людям. Я этого не могу сейчас. Мне кажется, что все люди постоянно пытаются мне навредить. Это заставляет меня сторониться людей и ситуаций, которых я, возможно, не должна сторониться. И это удерживает меня с теми людьми, с которыми мне стоит порвать отношения».
Её прозрение было фундаментальным, пока она была в состоянии повышенной осознанности. Она знала свои слабости и свои сильные стороны, знала те области, которым надо уделить внимание, над которыми следует поработать, чтобы продвинуться на пути к самоусовершенствованию. Загвоздка была в том, что надо было как-то довести все эти прозрения до неё, когда она в обычном, бодрствующем состоянии, чтобы она применила их в своей будничной жизни. Эти прозрения в состоянии повышенного восприятия были поразительными, но их было недостаточно для того, чтобы она изменила свою жизнь.

«А кто те люди, с которыми вам следует прекратить общение?», спросил я.
Она немного помолчала. «Я боюсь Бекки. Я боюсь Стюарта… Это как-то мне навредит… Они мне навредят из-за этого».
«Можете ли вы от них отстраниться?».
«Нет, не совсем, но от многих их проявлений да. Стюарт пытается держать меня взаперти, и ему это частично удается. Он знает, что я многого боюсь. Он знает, что я боюсь с ним расстаться и пользуется этим, чтобы мной манипулировать».
«А Бекки?».
«Она постоянно подрывает мою веру в людей, если она у меня только появляется. Только я увижу в ком-то что-то хорошее, как она начинает убеждать меня в том, что это неправда. И она постоянно сеет семена сомнений в моем мозгу. Она сомневается во всем и во всех, везде видит только зло, но это её проблема, а я не должна позволять заставлять меня думать так, как думает она».

В состоянии повышенного восприятия Кэтрин могла определить основные недостатки в характерах Бекки и Стюарта. Под гипнозом она становилась превосходным психологом, наделенным непогрешимой интуицией, но стоило ей проснуться, как все эти способности тут же исчезали без следа. Моей задачей было перекинуть мост через пропасть между Кэтрин под гипнозом и Кэтрин в бодрствующем состоянии. Конечно, её драматически быстрое выздоровление свидетельствовало о том, что что-то из этих прозрений все-таки просачивалось в её повседневную жизнь. Я должен был построить больше таких мостов.
«Кому вы можете доверять?», спросил я. «Подумайте об этом. Кому вы могли бы довериться, чтобы научиться близости?».
«Я могу довериться вам», прошептала она. Я это знал, но я так же знал и то, что ей необходимы люди, которым она может доверять в повседневной жизни.
«Да, вы можете мне доверять, мы достаточно близки, но вам нужно найти людей, с которыми вы могли быть ближе, чем со мной». Я не хотел, чтобы она как-то зависела от меня. Я хотел, чтобы она была целостной и независимой.
«Я могу доверять своей сестре. Я не знаю никого больше, кому можно доверять. Я могу довериться Стюарту, но только в определенной степени. Он, конечно, заботится обо мне, но не знает, как это нужно делать, он все путает и из-за этого он ненамеренно мне вредит».
«Да, всё это так. Но есть ещё какой-то мужчина, которому вы можете доверять?».
«Да, я могу доверять Роберту», ответила она. Это был ещё один психиатр из больницы, с которым она подружилась.
«Да. Может быть, вы скоро встретитесь… в недалеком будущем».
«Да», подтвердила она.
Возможность узнать будущее меня отвлекла и заинтриговала. Она всегда была так точна в отношении своего прошлого. Через неё от Учителей можно было узнать такие особенные, неизвестные почти никому факты из прошлого. А могут ли они узнать факты, которые нас ждут в будущем? И можем ли мы поделиться этими предсказаниями с другими? Множество вопросов вспыхивали в моей голове.

«Когда вы входите в состояние повышенного восприятия, как сейчас, когда вы так мудры, вы тоже развиваете свои экстрасенсорные способности? И возможно ли для вас заглянуть в будущее? Мы много чего сделали в прошлом».
«Это возможно», подтвердила она, «но сейчас я ничего не вижу».
«Это возможно?», повторил я.
«Я думаю, что да».
«И вы можете сделать это без какого-либо страха? Можете ли вы проникнуть в будущее, собрать там какую-то нейтральную информацию, которая бы вас не напугала? Вы можете видеть будущее?».
Её ответ был резким. «Я не могу этого видеть. Они мне этого не разрешают». Я понял, что «они», - Учители.
«Они и сейчас вокруг вас?».
«Да».
«Они с вами разговаривают?».
«Нет, но они за всем наблюдают». Значит, она под надзором и ей запрещено заглядывать в будущее. Возможно, что от этих проблесков для нас никакого толка не будет. Возможно, что эта авантюра только усилит её тревожность. Возможно, что мы просто не готовы для того, чтобы усвоить те сведения. Я не стал настаивать на попытке проникновения в будущее.
«А дух, который был рядом с вами ранее, Гедеон…».
«Да».
«Что ему нужно? Он рядом? Вы его знаете?».
«Нет, не думаю».
«Но он вас защищает от какой-то опасности?».
«Да».
«Учители…».
«Я их не вижу».
«Иногда у них есть для нас послания, которые помогают вам и мне. Эти послания вам доступны даже тогда, когда они молчат? Они просто вкладывают мысли в вашу голову?».
«Да».
«Они следят за тем, насколько далеко вы можете зайти? Что вы можете запомнить?».
«Да».
«Так цель объяснений прошлых жизней…».
«Да».
«… Для вас и для меня… в том, чтобы обучать нас. Чтобы мы избавились от страха».
«Есть много способов общения. Они выбирают многие… чтобы показать нам, что они существуют». Что бы с Кэтрин ни происходило, слышала ли она их голоса, видела ли картины из своих прошлых жизней или переживала заново то, что чувствовала в других жизнях, или же осознавала мысли, которые вдруг появились в её голове, цель всегда была одна и та же – показать, что они есть и более того, что они помогают нам, посылают нам прозрения и подсказки на нашем пути, и все для того, чтобы мы с помощью мудрости стали богоподобными».
«Вы знаете, почему они выбрали вас…».
«Нет».
«… как канал связи?».
Это был достаточно деликатный вопрос, Кэтрин даже не могла слушать аудиозаписи наших сеансов. «Нет», тихо прошептала она.
«Это вас пугает?».
«Иногда».
«А иногда нет?».
«Да».
«Это обнадеживает», вставил я. «Теперь же мы знаем, что мы вечны, и потому больше не боимся смерти».
«Да», согласилась она и замолчала. «Я должна научиться доверять». Вернулась она потом к главному уроку вспомнившейся ей жизни. «Когда мне что-то говорят, я должна научиться этому доверять… когда говорит человек осведомленный».
«Наверняка есть много людей, которым верить не стоит», вставил я.
«Да, но я в замешательстве. Я знаю, что я должна доверять людям, но в то же время борюсь с этим чувством и не хочу доверять никому». Она замолчала. Молчал и я восхищенный её прозрением.
«В последний раз мы говорили о вас в обличии ребенка в саду около лошадей. Вы помните? Помните свадьбу вашей сестры?».
«Немного».
«Можно узнать побольше о том времени? Вы не знаете?».
«Можно».
«Может нам стоит вернуться в то время и исследовать его подробнее?».
«Сейчас это не получится. В той жизни есть много всякого… много знаний дается в каждой жизни. Да, ту жизнь надо исследовать, но не сейчас».
Тогда я вернулся к неприятностям в её отношениях с её отцом. «Ваши отношения с отцом очень сильно повлияли на вашу жизнь».
«Да», просто ответила она.
«Это ещё одна область, которую надо исследовать. Вам следует извлечь много уроков из этих отношений. Попробуйте их сравнить с историей мальчика из Украины, который потерял своего отца в раннем возрасте. В вашей нынешней жизни такого не случилось. У вас и сейчас есть отец, даже, думаю, многие трудности в ваших отношениях разрешились…».
«Раньше всё это было более обременительно», заключила она. «Мысли…», добавила она, «мысли…».
«Какие мысли?», я почувствовал, что она переместилась в другую область.
«Я про анестезию. Когда вы под наркозом, можете ли вы слышать? Вы можете все слышать даже под наркозом!». Она сама ответила на свой вопрос, и зашептала быстро и взволнованно. «Ваш разум более восприимчив к тому, что происходит. Они разговаривали о том, что я задыхалась, когда оперировали мне горло».

Я вспомнил, что за несколько месяцев до первого визита ко мне Кэтрин сделали операцию на голосовых связках. Она волновалась перед операцией, но после неё она у неё началась паника в послеоперационном отделении, так что медсестрам потребовалось больше часа, чтобы её успокоить. И теперь выяснилось, что причиной её ужаса был разговор хирургов во время операции, который она услышала под наркозом. Мысленно я вернулся к своей хирургической практике во время обучения. Я вспомнил случайные разговоры во время операций, когда пациенты были под наркозом. Я вспомнил разные анекдоты, ругань, споры, характерные для хирургов истерики. И что могли слышать пациенты на подсознательном уровне? И как всё это может повлиять на них после пробуждения? И сколько же зарегистрировано случаев, когда это влияло на их мысли, эмоции, страхи, беспокойство, после операции? Зависело ли выздоровление после операции от позитивных или негативных замечаний во время самой операции? Умер ли кто-то из-за негативных замечаний во время операции? Может ли человек, услышав, что его положение безнадежно, просто сдаться?
«Вы помните, о чем они говорили?», спросил я.
«О том, что нужно срочно вложить трубку. Когда они вынули трубку, мое горло могло опухнуть. Они не знали, что я всё это могу слышать».
«Но вы слышали».
«Да, и потому у меня потом начались проблемы». После того сеанса Кэтрин больше не боялась задохнуться и захлебнуться. Вот так все было просто. «Вся эта тревожность…», продолжила она, «по поводу того, что я задыхаюсь».
«Вы теперь чувствуете себя свободной?», спросил я.
«Да, вы можете исправить то, что они сделали».
«Я могу?».
«Да, вы… Им следует быть очень осторожными с тем, что они говорят. Я вспомнила это сейчас. Они вложили трубку в мое горло, а затем я не могла им сказать об этом».
«Ну, теперь вы свободны… Вы их слышали».
«Да, я слышала их разговор…». Она умолкла на минуту или две, а затем начала мотать головой и казалось, что она кого-то слышит.
«Кажется, вы слышите какое-то послание. Вы знаете, от кого оно? Я надеюсь, Учители явились».
«Кто-то говорит со мной», ответила она загадочно.
«Но они ушли», попытался я вернуть её обратно. «Смотрите, если вы можете вернуть духов с их посланиями для нас… чтобы помочь нам…».
«Они приходят только тогда, когда они захотят, а не когда я решила, что они нам нужны», ответила она уверенно.
«Вы никак не можете ими управлять?».
«Нет, конечно».
«Хорошо», уступил я. «Однако их послание про анестезию было очень кстати для вас. Это был источник вашей тревоги по поводу удушья».
«Это было важно для вас, а не для меня», парировала она и её ответ отразился в моей голове. Она вылечилась от мучившей её фобии, но тем не менее это откровение было важнее для меня, а не для неё. И я был тем, кто лечил. В её простом ответе было много уровней смысла. Мне казалось, что я понимал его на всех возможных уровнях, слышал все резонирующие октавы смыслов, казалось, что я совершаю квантовый скачок в понимании человеческих отношений. Возможно помощь, была намного важнее лечения.
«Для меня, чтобы помочь вам?», спросил я.
«Да, вы можете исправить то, что они сделали и вы исправили то, что они сделали…». Она отдыхала. Мы оба усвоили великий урок.


Вскоре после своего третьего дня рождения, моя дочь Эми подбежала ко мне, обняла мои ноги, посмотрела вверх и сказала: «Папа, я любила тебя сорок тысяч лет». Я смотрел вниз на её маленькое личико и чувствовал себя абсолютно счастливым.

Каждую неделю с Кэтрин сходил новый слой невротических страхов и беспокойств. С каждой неделей она становилась всё более беззаботной, мягкой, терпеливой. У неё появилась уверенность в себе, и люди потянулись к ней. Она стала чувствовать в своем сердце больше любви и люди вокруг откликались на её любовь. Алмаз внутри неё, её истинная сущность, засиял бриллиантом, на радость всем окружающим.

Воспоминания Кэтрин о ранее прожитых жизнях растягивались на тысячелетия. Всегда перед тем, как ввести её в состояние гипноза, я понятия не имел, в каком времени она мысленно окажется, в доисторических пещерах, или в древнем Египте, или в нашем времени. И за всеми её жизнями любовно наблюдали Учителя, находящиеся где-то вне времени и пространства. В тот раз она оказалась в двадцатом столетии, однако не как Кэтрин.

«Я вижу фюзеляж и взлетно-посадочную полосу, какой-то аэродром», тихо и нежно шептала она.
«Знаете ли вы, где это?».
«Я не могу разглядеть… Эльзас?». А потом она повторила немного иначе, «Эльзас».
«Тот, что во Франции?».
«Я не знаю, просто Эльзас… Я вижу фамилию Фон Маркс, Фон Маркс. Какой-то коричневый шлем или шапка… шапка с очками поверх неё. Отряд уничтожен. Должно быть это удаленное место. Думаю, что до города далеко».
«Что вы видите?».
«Я вижу разрушенные здания. Я вижу дома… Вся земля разрыта… после бомбежки. Это хорошо скрытое место».
«Что вы делаете?».
«Я помогаю им с ранеными. Они их увозят».
«Осмотрите себя и опишите. Посмотрите во что вы одеты».
«На мне какая-то куртка. У меня светлые волосы и голубые глаза. Моя куртка очень грязная. Вокруг много раненых».
«Вы обучены ухаживать за ранеными?».
«Нет».
«Вы там живете или вас туда привезли? Где вы живете?».
«Я не знаю».
«Сколько вам примерно лет?».
«Тридцать пять». Кэтрин было двадцать девять и у неё были карие глаза, а не голубые. Я продолжил расспросы.
«Как вас зовут? На куртке есть нашивка с фамилией?».
«На куртке только крылья. Я летчик… какой-то летчик».
«Вы летаете на самолетах?».
«Да, летаю».
«Кто заставляет вас летать?».
«Я служу в авиации. Это моя работа».
«Вы тоже кого-то бомбите?».
«У нас в самолете есть стрелок и ещё штурман».
«На каком именно самолете вы летаете?».
«На военном самолете с четырьмя пропеллерами и неподвижным крылом». Я был удивлен, потому что Кэтрин ничего не знала о самолетах. Интересно, что она подразумевала под «неподвижным крылом». Но под гипнозом ей был доступен огромный запас знаний, к примеру, она знала все об изготовлении масла или бальзамировании покойников. И только очень малая часть этих знаний была доступна ей в обычном состоянии. Я продолжил её допрашивать.

«У вас есть семья?».
«Они сейчас не со мной».
«Они в безопасности?».
«Я не знаю. Я боюсь… боюсь, что они вернуться. Мои друзья убиты!».
«Кого вы боитесь, кто должен вернуться?».
«Враги».
«Кто они?».
«Англичане… американские вооруженные силы… англичане».
«Хорошо. Можете вспомнить вашу семью?».
«Вспомнить? Всё слишком запутано!».
«Давайте вернемся обратно в этой же жизни! Обратно в счастливые времена, до начала войны, в то время, когда вы были дома со своей семьей. Вы можете это увидеть. Я знаю, это тяжело, но я хочу, чтобы вы расслабились. Попробуйте вспомнить».

Кэтрин молчала, а потом прошептала, «Я слышу имя Эрик… Эрик. Я вижу девочку блондинку».
«Это ваша дочка?».
«Да, должно быть… Марго».
«Она рядом с вами?».
«Она со мной. Мы устроили пикник. Прекрасный день».
«Кто-то ещё с вами есть, кроме Марго?».
«Я вижу женщину с каштановыми волосами, сидящую на траве».
«Она ваша жена?».
«Да… Я её не знаю», она имела в виду, что она не знает её в своей нынешней жизни, в которой она была Кэтрин.
«Вы знаете Марго? Посмотрите на неё пристально. Вы её знаете?».
«Да, но я не уверен, как… Я откуда-то знаю её».
«Это придет к вам, просто посмотрите в её глаза».
«Это Джуди», ответила она. Джуди была настоящей лучше подругой Кэтрин. При первой же их встрече мгновенно между ними возникло взаимопонимание. Они стали близкими подругами, безоговорочно доверявшими друг другу, им даже не надо было нужды озвучивать мысли друг друга, они их просто знали.
«Джуди?», повторил я.
«Да, Джуди. Она выглядит, как она, улыбается точно так же».
«Да, это хорошо. Вы счастливы дома или есть какие-то неприятности?».
«Дома все отлично». Она сделала долгую паузу. «Да. Да это смутное время. Проблемы глубоко внутри немецкого правительства, в политической структуре нашей страны. Так много людей стремятся к разным целям, и в конечном итоге это разорвет страну… Но я должен бороться за свою родину!».
«У вас сильные чувства в отношении своей родины?».
«Я не люблю войну. Я чувствую, что неправильно убивать, но я должен исполнять свой долг».
«А сейчас вернитесь туда, где вы были, к самолету на земле, где бомбежка и война. Это после начала войны. Англичане и американцы бомбят недалеко от вас. Возвращайтесь. Вы снова видите самолет?».
«Да».
«У вас теперь те же самые чувства к родине и желание выполнять свой долг, и убивать, и воевать?».
«Да, мы умрем не за что».
«Что?».
«Мы умрем непонятно за что», повторила она уже громким шепотом.
«Как это ни за что? Почему ни за что? Разве в этом нет славы? Разве это не защита вашей земли и ваших близких?».
«Мы просто умрем, защищая идеи нескольких людей».
«Даже если это правители вашей страны? Они могут ошибаться, но…», и тут она резко оборвала меня.
«Они не лидеры, не правители! Если бы они были лидерами, то не было бы столько внутренних раздоров в правительстве».
«Некоторые люди называют их сумасшедшими. Это имеет для вас смысл? Власть безумна?».
«Должно быть безумны мы, если им подчиняемся, если позволяем им нами руководить… убиваем людей по их приказам. Мы и себя убиваем…».
«У вас ещё остались друзья?».
«Да, несколько из них ещё живы».
«Есть ли среди них те, с кем вы близки? Они в экипаже вашего самолета? Ваш стрелок и штурман живы?».
«Я их не вижу, но мой самолет не уничтожен».
«Вы снова полетите на своем самолете?».
«Да, нам надо торопиться, мы должны убрать боевые машины с полосы… пока они не вернулись».
«Так бегите же в свой самолет!».
«Никуда я не хочу бежать». Она будто договаривалась со мной.
«Но вам же надо лететь!».
«Это всё так бессмысленно…».
«А какая у вас была профессия до войны? Вы помните? Чем Эрик раньше занимался?».
«Я был вторым в команде… в экипаже маленького самолета, который совершал грузовые перевозки».
«Так вы и раньше тоже были пилотом?».
«Да».
«Вы из-за этой работы редко бывали дома?».
Она ответила нежно и задумчиво. «Да…».
«Продвигайтесь вперед во времени», инструктировал её я. «во время вашего следующего полета. Вы можете это сделать?».
«Не будет следующего полета».
«С вами что-то случилось?».
«Да». Её дыхание участилось, и она стала взволнованной. Она переместилась в день своей смерти в той жизни.
«Что случилось?».
«Я бегу под неприятельским огнем. Мое подразделение, было просто разорвано этим огнем».
«Вы выжили?».
«Никто не выжил… никто не выжил в этой войне. Я умираю!». Её дыхание стало очень тяжелым. «Кровь! Везде кровь! Сильная боль у меня в груди. Я был ранен в грудь… в ногу… в шею. Как же больно!». Она билась в агонии, но вскоре её дыхание замедлилось, стало размеренным, мышцы её лица расслабились, и, казалось, умиротворение снизошло на неё. Я узнал спокойное состояние между жизнями.

«Теперь вы выглядите лучше. Все кончилось?». Она долго молчала, прежде чем ответить очень тихим нежным шепотом.
«Я парю… прочь от своего тела. Теперь у меня больше нет тела. Я снова только дух».
«Хорошо. Отдохните. У вас была тяжелая жизнь. Вы пережили тяжелую смерть. Вам нужно отдохнуть. Восстановитесь. Чему вы научились в этой жизни?».
«Я узнала много о ненависти…  бессмысленности убийства… о неуправляемой ненависти… о людях, которые ненавидят и не знают почему. Нас к этому привели… ко злу, когда мы были в физическом состоянии…».
«Есть ли долг превыше долга перед родиной? Есть ли нечто, что не дало бы вам убивать, даже если вам приказано? Есть ли какой-то долг перед самим собой?».
«Да…». Однако она не стала вдаваться в подробности.
«Вы сейчас чего-то ждете?».
«Да… Я жду пока перейду в состояния возрождения. Мне надо подождать. Они придут за мной… они придут…».
«Хорошо. Я хотел бы с ними поговорить, когда они придут…». Мы ждали несколько минут. Затем она вдруг заговорила громким и хриплым голосом. Это был голос настоящего Учителя Духа, а не Учителя – Поэта.
«Вы были правы, предположив, что это правильное лечение для тех, кто находится на физическом уровне. Вы должны выкорчевывать страхи из их умов. Энергия расходуется напрасно, когда человек боится, а это мешает им выполнить, то, ради чего они были туда посланы. Ищите подсказки в том, что вас окружает. Их надо поместить на очень, очень глубокий уровень, на котором они не смогут чувствовать свое тело. Когда вы сможете углубиться в них, вы поймете, что только на поверхности у них беды и хлопоты, а в глубине их душ у них рождаются великие идеи, на этом уровне вы должны сноситься с ними.
Энергия… энергия это всё. И сколько же её растрачено напрасно! Горы… внутри горы тихо, в центре покой, но снаружи только беды и неприятности, волнения. Люди могут видеть только то, что снаружи, но вы можете углубиться, вам нужно увидеть вулкан, чтобы это сделать вам нужно проникнуть вглубь.
Существование в физическом состоянии ненормально. Но когда вы без тела, когда вы дух – это ваше естественное состояние. Когда нас отправляют обратно, это похоже на погружение в неизвестность. Это занимает много времени. В нематериальном мире вам надо ждать пока вы переродитесь и обновитесь, есть такое состояние обновления. Это такое же измерение, как и другие измерения и вы почти достигли этого состояния…».

Это застало меня врасплох. Как я мог приблизиться к состоянию обновления? «Неужели я почти достиг его?». Спросил я недоверчиво.
«Да, вы знаете очень много, намного больше нежели остальные. Вы так много поняли. Будьте терпеливы с ними, ведь они не знают того, что знаете вы. Духи будут посланы вам в помощь. Но вы все делаете правильно… продолжайте. Эта энергия не должна пропасть. Вы должны избавиться от страха. Это будет самым великим вашим оружием…».

Дух Учитель замолчал, а я обдумывал значение этого невероятного послания. Да я успешно избавлял Кэтрин от её страхов, но в этом послании говорилось о некоем глобальном избавлении от страха. Это было нечто большее, чем подтверждение эффективности лечения методом гипноза. Речь тут шла больше, чем о воспоминании прошлых жизней, что было бы трудно применить к большой части людей, лечить их так одного за другим. Нет, я полагал, что это как-то связано со страхом перед смертью, страхом таким глубоким, как жерло вулкана. Страх умереть, который скрыт во всем, который присутствует постоянно, от которого не избавляют ни деньги, ни власть, он просто ядро нашего осознания. Но если люди, которые уверены в том, что жизнь рано или поздно кончится, узнают, что они никогда не умрут и никогда не рождались, то их страх просто исчезнет. Если бы все люди узнали, что они уже жили несчетное количество раз и будут жить ещё столько же, какое бы облегчение они могли бы почувствовать! А если бы они узнали, что духи окружают их, чтобы помочь, когда они на физическом уровне, и что после смерти они присоединяться к этим духам, сами став духами, и встретятся со своими умершими близкими, как хорошо бы им стало! Если бы они только знали, что «ангелы» хранители действительно существуют, то все бы почувствовали себя в безопасности. Если бы они только знали, что всё насилие и несправедливости, которые творятся вокруг не остаются незамеченными и будут оплачены в следующих жизнях, насколько бы меньше в мире было бы гнева, ненависти и жажды мести. И если только путем познания мы приближаемся к богу, то какой тогда смысл стремиться к материальным благам или власти, если они, конечно, не средство получения знаний, а цель? Получается, что скупцы и властолюбцы просто напрасно тратят свои силы и время.

Но как донести эти знания до людей? Большинство людей молятся в своих церквях, синагогах, мечетях, храмах, провозглашая бессмертие души. Но вот, время молитвы окончено, и они возвращаются в рутину, где конкурируют, манипулируют и думают только о себе самих, потому их души не развиваются. Если веры недостаточно, то, может, наука поможет? Возможно такой опыт, как у меня и Кэтрин должен быть тщательно изучен, проанализирован и изложен в отстраненной научной манере специалистами в области поведения и физики? Однако в тот момент я был далек от написания научной статьи или книги, это было для меня весьма маловероятным. Я думал о том духе, который послан мне помочь. А что он должен был помочь мне сделать?

Кэтрин зашевелилась и начала шептать. «Кто-то по имени Гедеон, кто-то по имени Гедеон… Гедеон. Он пытается говорить со мной».
«Что он говорит?».
«Он повсюду. Он не хочет останавливаться. Он некий опекун… что-то. Но сейчас он играет со мной».
«Он один из твоих хранителей?».
«Да, но он играет… он просто скачет вокруг. Я думаю, что он хочет донести до меня то, что он вокруг меня… повсюду».
«Гедеон, значит?». Повторил я.
«Он там…».
«Он дает тебе почувствовать себя в безопасности?».
«Да, он придет, когда понадобится мне».
«Хорошо. А другие духи тоже нас окружают?».
Она ответила шепотом, который был характерен для её высшего сознания. «Да, конечно… много духов. Многие духи приходят, когда они захотят. Они приходят… когда хотят. Все мы духи. Но только другие… некоторые в физическом состоянии, а у некоторых время обновления. А некоторые хранители-опекуны. Но все мы идем туда. Мы тоже были хранителями».
«Почему мы возвращаемся, чтобы учиться? Почему мы не можем учиться, будучи духами?».
«Это разные уровни обучения, и некоторым вещам мы должны учиться во плоти. Мы должны чувствовать боль. Когда мы духи, мы не можем её почувствовать. Это время обновления. Душа обновляется. Когда вы на физическом уровне, во плоти, вы можете чувствовать боль и можете её причинять. А в бестелесном состоянии вы ничего такого не чувствуете. Там только счастье и ощущение благополучия, но это только период обновления для… нас. Взаимодействие людей на духовном уровне совсем другое, а на физическом уровне… вы можете отношения пережить».
«Я понял. Всё будет хорошо». Она снова замолчала на несколько минут.

«Я вижу коляску», начала она, «синюю коляску».
«Детскую коляску?».
«Нет, коляску в которой вы едете… Что-то синее! Синяя бахрома сверху, синяя снаружи…».
«Лошади тянут коляску?».
«У неё большие колеса. Я не вижу никого внутри, но две лошади в неё запряжены… серая и коричневая. Серую зовут Яблочко, потому что она любит яблоки, а коричневую зовут Герцог. Они очень красивые. Они вас не укусят. У них большие копыта… большие копыта».
«Там есть и плохая лошадь? Другая?».
«Нет, они очень красивые».
«Вы там?».
«Да. Я могу видеть их морды. Они такие большие, больше, чем я».
«Вы едете в коляске?». По характеру её ответов, я понял, что она ребенок.
«Там лошади… И мальчик тоже там».
«Сколько тебе лет?».
«Я очень маленькая. Я не знаю, сколько мне лет. Думаю, что я ещё не умею считать».
«Кто этот мальчик? Это твой друг или брат?».
«Он сосед. Он пришел, на какую-то… вечеринку. У них… свадьба или что-то другое…».
«Ты знаешь, кто женится?».
«Нет. Нам сказали не испачкаться. У меня каштановые волосы… туфли застегиваются сбоку очень туго».
«На тебе праздничная одежда? Хорошая одежда?».
«Она белая… какое-то белое платье и что-то взъерошенное поверх него и это застегивается сзади».
«Твой дом рядом?».
«Это большой дом». Последовал детский ответ.
«Ты там живешь?».
«Да!».
«Хорошо. А теперь вы можете зайти в дом, посмотреть, что там. Сегодня важный день. Остальные люди тоже нарядятся в особую одежду».
«Они готовят еду. Много еды».
«Ты чувствуешь, как пахнет едой?».
«Да, они пекут какой-то хлеб. Хлеб… Мясо… Нам снова сказали, чтобы мы шли гулять на улицу». Меня позабавило то, что она сказала, я разрешил ей войти в дом, а взрослые там снова сказали ей идти на улицу.
«Они назвали твое имя?».
«… Мэнди… Мэнди и Эдвард».
«Так зовут соседского мальчика?».
«Да».
«Они не разрешают вам заходить в дом?».
«Нет, они слишком заняты».
«Что ты сейчас чувствуешь?».
«Это не страшно, но очень трудно не испачкаться. Мы ничего не можем из-за этого делать».
«Могла бы ты перенестись на день вперед, на день свадьбы?».
«Да… Я вижу много людей, которые толпятся в комнате. Жарко, жаркий день. Там пастор, у него… смешная шляпа, большая… черная. Она прячет его лицо…».
«Это счастливый момент для твоей семьи?».
«Да».
«Ты знаешь, кто женится?».
«Моя сестра выходит замуж».
«Она намного старше тебя?».
«Да».
«Ты её сейчас видишь? На ней свадебное платье?».
«Да».
«Она красивая?».
«Да. У неё так много цветов вокруг головы».
«Посмотри на неё внимательно. Ты можешь вспомнить в другом времени? Посмотри в её глаза, на её рот…».
«Да. Я думаю, что это Бэкки… но она гораздо моложе, намного младше». Бэкки была коллегой Кэтрин, и они были близки. Хотя Кэтрин и раздражала манера подруги постоянно осуждать и её навязчивость, залезая не в свое дело. В конце концов она была только подруга, а не родственница. Но вероятно в тот момент разницы не было. «Она… Я нравлюсь ей… я могу стоять рядом с ней, впереди, потому что она разрешила».
«Хорошо. А теперь посмотри вокруг. Там есть твои родители?».
«Да».
«Они тебы очень любят?».
«Да».
«Это хорошо. Посмотри на них пристально. Сначала на маму. Ты можешь её вспомнить? Вглядись в её лицо».
Кэтрин сделала несколько глубоких вдохов-выдохов. «Я её не знаю».
«А теперь посмотри на своего отца. Посмотри на него очень внимательно, на выражение его лица, на его рот, загляни ему в глаза. Ты его знаешь?».
«Он Стюарт», ответила она быстро. Что ж, Стюарт всплыл ещё раз. Стоило исследовать что было дальше.
«Какие у тебя с ним отношения?».
«Я очень люблю его… он очень добр ко мне. Но он думает, что я неприятность. Он думает, что дети – это неприятности».
«Он очень серьезный?».
«Нет. Он очень любит с нами играть, но мы задаем слишком много вопросов. Он хорошо к нам относится, но только до тех пор, пока мы не начинаем задавать ему слишком много вопросов».
«Это иногда его раздражает?».
«Да, мы же должны учиться у учителя, а не у него. Для этого мы ходим в школу… чтобы учиться».
«Звучит так, будто он тебе это много раз говорил. Это так?».
«Да, ведь у него много более важных дел. Он должен управлять фермой».
«У него большая ферма?».
«Да».
«Ты знаешь, где она?».
«Нет».
«Они когда-то называли какой-то город или страну?».
Она замолчала и какое-то время внимательно слушала. «Я ничего такого не слышу». Сказала она и снова замолчала.
«Хорошо. Вы не хотели бы больше исследовать эту жизнь? Может перенесемся во времени вперед или…».
И тут она меня оборвала. «Этого достаточно!».

В течении всего лечения Кэтрин я не хотел обсуждать её откровения с другими профессионалами. На самом деле, кроме Кэрол и ещё нескольких «безопасных» знакомых, я ни с кем не делился этой замечательной информацией. Я знал, что эти сведения, полученные в результате сеансов гипноза, были правдой и чрезвычайно важной правдой, но меня беспокоила реакция моих профессиональных и научных коллег, потому я решил хранить молчание. Тогда я всё ещё беспокоился о своей репутации, карьере и тем, что обо мне думают другие. Мой профессиональный скептицизм был подорван доказательствами, которые каждую неделю слетали с губ Кэтрин. Я часто проигрывал аудиозаписи сеансов с ней и переживал всё заново, весь их драматизм и непосредственность. Однако другим придется положиться на мой опыт, хотя и мощный, но чужой. Я чувствовал, что обязан собрать больше данных.

Чем больше я принимал и верил в послания, тем проще становилась моя жизнь, тем больше она приносила мне удовлетворения, все это происходило постепенно. Я понял, что мне совсем не нужно играть в какие-то игры, притворяться, разыгрывать какие-то роли, как в театре или даже ломать себя, чтобы стать тем, кем я не хочу. Отношения с людьми стали более открытыми, честными, прямолинейными. Из семейной жизни исчезла путаница и она стала более расслабленной. Мое нежелание поделиться той мудростью, которая ко мне приходила через Кэтрин, стало понемногу отступать. К моему удивлению, многие люди вдруг стали интересоваться паранормальными явлениями, они хотели больше узнать об этом. Многие начали рассказывать о своих очень сокровенных переживаниях из области парапсихологии, будь то экстрасенсорное восприятие, дежавю, выход из тела, сны о прошлых жизнях и многое другое. И в основном эти люди даже со своими супругами об этом не говорили. Большинство людей просто боялись рассказывать об этом с родными и психотерапевтами, ведь из могли счесть либо странными, либо вообще сумасшедшими. На самом деле паранормальные явления случаются намного чаще, нежели люди думают. И только нежелание большинства об этом говорить заставляет нас полагать, что все это редкость. И чем больше человек образован, тем меньше он хочет говорить на эту тему.

Уважаемый заведующий основным клиническим отделением в моей больнице, человек, которым восхищались по всему миру, из-за его опыта и профессионализма, часто рассказывал о том, что его отец после смерти несколько раз являлся к нему и выручал в очень опасных ситуациях. Другой профессор часто видел во сне, где он ошибся и как можно решить сложные задачи в своих экспериментах и исследованиях, и сны неизменно давали ему правильные подсказки. Один известный доктор всегда знал, кто ему звонит, ещё до того, как подходил к телефону. Жена заведующего кафедрой психиатрии среднезападного университета имела докторскую степень по психологии и всегда тщательно планировала и исполняла свои исследовательские проекты. Она никогда никому не рассказывала о своей первой поездке в Рим, где она шла по городу так, будто у неё в памяти была отпечатана точная карта города. Она всегда знала, что было за каждым углом. Кроме того, хоть она никогда ранее не бывала в Италии и ни слова не знала по-итальянски, все местные обращались к ней именно на итальянском, принимая её за свою. И её разум никак не мог встроить это в её видение мира.

Я вполне понимал, почему эти высокообразованные люди помалкивали об этом. Я сам был одним из них. Мы не можем отрицать наши собственные переживания и ощущения, но все это диаметрально противоположно тому, чему мы учились, чему мы верили много лет. Потому мы и молчали.

В ту зиму начались события в Украине, в результате которых свергли президента Януковича. Игорь Николаевич в разгаре этих событий взял несколько баллонов самого дешевого семипроцентного пива и устроил спор на всю ночь со своим соседом по комнате. Сережа со своим другом не могли заснуть, пока двое мужиков, которым было далеко за сорок, едва не дрались, обсуждая события в далекой Украине. Игорь Николаевич, считал, что Украине следовало присоединиться к России и это могло бы быть началом восстановления СССР. Его соседу совсем не хотелось возвращаться в советское время, да и он не считал это возможным. Он считал, что украинцы имеют право хотеть интегрироваться в Европу, хотя и не хотел бы, чтобы в Латвию начали приезжать украинцы на заработки в массовом порядке. А в целом латыши как-то безразлично отнеслись к украинской революции.

А у меня из-за этих событий произошел конфликт со своим редактором Совиным. Ему и ранее не нравилось, когда я что-то положительное писал о Европе, а тут он просто начал требовать от меня писать гадости про украинцев, про то, что европейцы все извращенцы, а американцы умственно неполноценные захватчики. Сам он начал печатать о том, что Украина является периферией России, которую пытается захватить Запад. Со второго аккаунта он писал стихи призывающие латышей ехать в Сибирь, осваивать новые земли. Он грозился меня выгнать со своего портала, если я не начну «работать на совесть». Я перестал писать для него, не смотря, на то, что он отрекся от своих угроз, предлагал писать то, что я считаю нужным и за деньги, но отвечать на его послания я перестал, а потом и вовсе заблокировал его в своей социальной сети. Девушка, которая тоже работала на него, как-то узнала, что он пишет за двоих и после этого в нем сильно разочаровалась. Он часто откровенно требовал от неё, как и от меня искажать исторические факты в статьях путем замалчивания некоторых обстоятельств, а его последние требования вероятно шокировали её, как и меня.

В социальной сети начались жуткие баталии между сторонниками евроинтеграции Украины и её противниками. Споры шли даже в группах, в которых о политике ранее вообще никогда не заходила речь. Я удивлялся тому, откуда у людей столько свободного времени для того, чтобы печатать с утра до вечера длинные посты. В той социальной сети было много украинцев и русских живущих в Украине. Большинство из них очень хотели в Европейский Союз, многие там побывали на заработках, многие только в качестве туристов. Представления многих из них о вхождении в Украины в Европу были наивными, даже фантастическими. Им казалось, что практически на следующий день после вхождения у них сразу появится и высокооплачиваемая работа, и государственная социальная защита, как в Германии, а цены на все будут прежними. Но были и реалисты, которые понимали, что вхождение в Евросоюз является процессом длительным и наладится все только при их детях, а то и внуках. Они от этого хотели в основном права на безвизовый въезд в Европу и права там работать.

Россияне в дискуссиях со мной уже не звали меня в Россию, все чаще пускались на оскорбления, а были и такие, что прогнозировали вооруженное вторжение в страны Балтии, в результате которого обещали анальные пытки таким предателям, как я. Да, мне писали, что я намного хуже латышей, потому что я предал своих великих предков. Однако я тогда соблюдал установленные для себя правила, среди которых было никого лично не оскорблять, избегать обсценной лексики, никого не блокировать, ни на кого не жаловаться. Постепенно я уже перестал удивляться тому, что меня ненавидят заочно, ничего обо мне не зная, только, потому что мое мнение не совпадает с доминирующим мнением в их стране.

На занятиях кроме стирки и глажки делать было особенно нечего, часто мы просто занимались разным рукоделием, плели рождественские венки из кустов черники, учились пришивать пуговицы, мастерили всякие безделицы из картона и цветной бумаги. Неожиданно прибыла проверка и зафиксировала перерасход моющих средств в нашей прачечной. Это заставило нервничать двух наших начальников, и они приняли меры. С тех пор в машины стали запихивать в два раза больше белья, чем прежде, но свое личное белье, как и белье других преподавателей стирать не перестали. И пятна стали выводить не после стирки, а перед ней, чтобы потом ничего не перестирывать.

Я часто гулял с Игорем Николаевичем по морскому берегу, иногда мы брали бутыль легкого пива. Он постоянно генерировал бизнес идеи. Правда идеи эти были однотипны – купить дешево в одном месте и продать в другом месте подороже. Он собирался поехать в Россию, купить там по дешевке водки и сигарет и поехать в Финляндию или Норвегию, чтобы все это продать в десять раз дороже. Я пытался ему объяснить, что норвежцы вряд ли будут покупать алкоголь и сигареты с рук у иностранца, что для того, чтобы поехать в Россию ему надо будет делать визу, да и на границе есть таможня и вряд ли у него получится ввезти в Европу беспошлинно большую партию сигарет и алкоголя. Потом он начал планировать бизнес производства и продажи сахарной ваты на улице. Он уверял меня в том, что может собрать агрегат для производства этой ваты в домашних условиях из того, что можно найти на свалке.

Иногда он вспоминал счастливое советское время, когда он двадцать лет своей жизни беспробудно пил, работая при этом на стройках. Он рассказывал, как можно было выносить со стройки разные материалы и выгодно продавать их дачниками и тем, кто затеял у себя ремонт. Хватался тем, что мог неделями практически ничего не делать на работе и не быть за это наказанным. Порой он предавался воспоминаниям о своих женитьбах и разводах, которые сопровождались для него потерей какой-либо жилплощади. Иногда он рассказывал и о том, как он жил в то время, в старой аварийной квартире без удобств, с братом, который тоже был инвалидом, но почему-то только второй группы, хотя и практически ничего не видел и психическое состояние его было таково, что одного его оставлять надолго было нельзя. У него был отец, который жил отдельно, сильно пил и иногда приглядывал за его братом.

Алексей устроил еще один скандал, в тот раз уже по любви. С некоторых пор он положил глаз на одну девушку из группы швей, с которой у нас иногда проводили совместные занятия. Я предлагал ему помочь с ней познакомиться, но он говорил, что настанет час и он справиться с этим сам. И одним утром он явился в школу пьяный и возбужденный с букетом пластмассовых цветов и пакетом не совсем чистых мягких игрушек. После завтрака он пошел не в прачечную, а на урок кройки и шитья. Мы с Игорем Николаевичем пытались его удержать, но он кричал о цене любви и отталкивал нас и шел напролом. Полицию не вызвали, его скрутил одногруппник той девушки, с которым она давно была в отношениях. Он зашел в прачечную, очень расстроенный, кричал, что его кулаки горят, что он всего этого так не оставит, а потом отдал грязные игрушки Виктории и решил отправиться в первое отделение психиатрической больницы своим ходом. Вернулся он только перед самой практикой в середине февраля. И его после написания объяснительной с помощью преподавателей, простили, и он продолжил обучение.

Случилась неприятность и с нашим преподавателем Гунаром, тем, что большую часть своей жизни отработал учителем физкультуры. Эта неприятность была запоем, в который он вошел где-то на неделю. И всю эту неделю он каждый день приходил на работу, дышал на нас перегаром, говорил глупости, проигрывал в шахматы даже Дагу, а потом еще и где-то завалился, разбил лицо и ходил уже окровавленный. Виталий, видя, что с нашим учителем что-то не так, иногда пел ему песни, чтобы тот успокоился и убеждал всех, что лицо Гунару разбили бандиты.

Виталий примерно в то время вдруг начал носить сетчатую старомодную шляпу и уверял всех в том, что он Уокер техасский рейнджер, иногда для пущего эффекта показывал нарукавную нашивку, которую приклеил к своему бумажнику. Как-то в очереди в столовую, я сказал Виталию, по секрету, что полицейским дают маленькие пистолеты, а лесникам большие ружья, и с тех пор он захотел стать не полицейским, а лесником. Он тоже влюбился в одну ветренную хрупкую девицу из группы печатников. Пару раз он подходил к ней и с ходу предлагал ей выйти за него замуж, а потом пел песню про то, что он шоколадный заяц. Девица заливисто над ним хохотала, а он страдал, и Алексей настолько ему сочувствовал, что даже обругал его возлюбленную.

Дагу так же не были чужды человеческие чувства и влечения. Как-то раз он подошел к Виктории во время работы и сказал, что очень хотел бы видеть, как она стоит в душе и вода струиться по её обнаженном телу. Девушка не сразу поняла, куда он клонит, а когда все начали прыскать смехом в ладони, она взяла мокрое полотенце и начала хлестать им своего ухажера. Он бегал от неё по всей прачечной, а она за ним. С тех пор она иногда гоняла Дага, и Виталия за плохое поведение. Даг потом спрашивал у меня, что ей не понравилось в его изысканном поэтическом комплименте, и мне пришлось долго ему объяснять, что не стоит начинать с таких сильных комплиментов, подсказал ему несколько более невинных, но и за них он тоже получил по голове. С ней так же любил общаться и Игорь Николаевич, которого она за горячие комплименты не била, а стыдливо опускала глаза. Он говорил, что она похожа на его первую любовь и огорчался, когда она ему напоминала о том, что он для нее слишком старый.

Практику нам предложили поискать самостоятельно, но никто толком ничего за неделю не нашел. И тогда наш учитель Гунар позвал очень деловую женщину, которая примерно за час с помощью компьютера и телефона пристроила нас всех по маленьким прачечным. Меня, Дага и Альберта устроили в пансионат для слепых, который находится в спальном районе Риги. В этом пансионате какое-то время проживал Даг, тогда он уже начал выбивать для себя муниципальную отдельную жилплощадь и довольно успешно. Прачечная в том пансионате была кошмарной, как и белье, которое там стиралось. Самое чистое постельное белье отправляли в большую прачечную, а у нас стирали только то, что было все в моче и фекалиях. Было очень много фасонного белья, которое надо было долго сортировать перед стиркой, а потом гладить утюгами. Коландер там был совсем маленький, примитивной конструкции. Стиральные машины совсем старые, плохо работавшие, а сушили белье не в сушильных машинах, а развешивая его на палках в помещении, полном батарей.

Троим лбам в той прачечной делать было особенно нечего, старушка, которая там работала, только следила за тем, что мы делаем. Самым утомительным было находить на белье номера палат и раскладывать его в стопки. Слепые часто жаловались на то, что белье не слишком хорошо отглажено, делать им было особо нечего, вот и ощупывали они простыни. Как-то я один раз решил зайти в пансионатскую столовую, чтобы поесть там за деньги, я там пообедал, но больше туда идти не хотел, не смотря на низкие цены. После вкусной еды в нашей школе пансионатскую было есть невозможно. Большую часть рабочего дня мы сидели на кроватях в комнате отдыха для прачек и играли в шахматы. Альберт рассказал мне, что уже нашел работу в Риге, и боялся, что там не дождутся, пока он закончит учебу. Он хотел собирать помидоры в тех самых теплицах, которые построили на мусорном полигоне и вроде как отапливали их, сжигая мусор. В прачечной он работать не планировал, и в школу учиться пошел только для того, чтобы бесплатно получить водительские права.

Пока я проходил практику случилась аннексия Крыма Россией. В середине практики я вышел на больничный, и две недели просидел дома у компьютера, потому мог следить за событиями по социальным сетям. До последнего россияне отрицали то, что в Крыму российские военные, отрицали они и намерения Путина захватить этот регион Украины. А потом вдруг сказали, что всех перехитрили, и Крым теперь их. После такого мне уже не хотелось с ними дискутировать, до меня, наконец дошло, что это совершенно бесполезно. Некоторые украинцы начали ругаться с россиянами, некоторые просто ушли из той социальной сети, мои русские друзья, жившие в Украине, сначала пребывали в растерянности, а потом начали проклинать Путина с его военными хитростями. В одной группе, где не было редактора и каждый писал, что хотел, редакторский пост захватил один очень скандальный мужик, который удалил все мои темы и комментарии выгнал меня оттуда, не потрудившись даже объяснить за что. Вычистил оттуда он и многих моих друзей и стирал все, что вызывало у него малейшее недовольство.

Я был в то время подавлен, мне было почему-то стыдно за русских, которые радовались тому, чего следовало стыдиться. А тут еще этот террор в социальной сети, которая занимала много места в моей жизни. Я решил развивать свою группу с той социальной сети и печатать только в ней. Каждый день я рассылал тысячи приглашений в свою группу, которую усиленно наполнял материалами. Была одна трудность, которая заключалась в том, что автором я там был один, комментариев было мало, в основном это были всякие гадости в мой адрес, но я был за свободу слова и не считал себя в праве удалять этот мусор и даже аккуратно отвечал на каждую глупость. Чтобы позабавить публику, я начал писать разными стилями сначала за двоих, а потом создал себе аж шесть аккаунтов и порой спорил сам с собой. Это было чем-то похоже на написание пьес, и в эти длинные диалоги бесцеремонно влезали несколько пенсионеров со своими категорическими и банальными суждениями.

Игорь Николаевич проходить практику не стал, ибо проработать где-то месяц совершенно бесплатно, было для него уже слишком. Он еще раньше подал документы в психиатрическую комиссию по инвалидности и после практики получил вторую группу инвалидности, и у него еще появились проблемы с рукой. Предоставив несколько справок о том, что он совершенно не в состоянии работать в прачечной, он соскочил с курсов, не заплатив за обучение, питание и проживание. По второй группе ему насчитали пенсию чуть больше ста евро. Это было лучше семидесяти евро по третьей, но жить на эти деньги было невозможно, хотя квартиру ему, как малоимущему оплачивало государство, так же ему бесплатно привозили дрова. Только пенсия его брата в двести евро позволяла ему как-то сводить концы с концами. У него очень много денег уходило на сигареты, и он иногда вместо того, чтобы купить себе поесть, покупал пару баллонов пива. Каждые полгода он ложился в психиатрическую больницу санаторного типа, за которую не надо было ничего платить, но положить туда могли не чаще, чем раз в полгода и только на месяц.

Перед практикой Гунар откуда-то взял экзаменационные вопросы, скопировал и роздал нам, чтобы мы попробовали на них ответить. Вопросов было где-то пятьдесят и к ним давались три варианта ответа. Все, ответили на них нормально только с несколькими ошибками, трудности были только у Дага, Виталия и Виктории. У них ошибок было больше, чем правильных ответов, потому им велели пройти это тестирование еще раз, дав предварительно изучить правильные ответы на все вопросы. Результат повторного тестирования всех потряс, они допустили еще больше ошибок, чем в прошлый раз. И посадили меня и Альберта позаниматься с ними, чему я не очень возмущался, делать мне все-равно тогда было нечего, и было интересно попробовать себя в качестве педагога младших классов.

После практики нас всех поселили в одной большой комнате общежития, всего на несколько дней, в течении которых мы должны были сдать экзамены и получить дипломы. Раймонд сказал мне, что со дня на день собирается уехать в Ирландию навсегда, практику он прошел в больнице у себя в маленьком городе Кулдига, в котором находился единственный в Латвии водопад. Арнис тоже прошел практику в больнице недалеко от родной Скрунды, он сильно сомневался в том, что его примут туда работать. Виталий прошел практику в маленькой прачечной, и ему там очень не понравилось, он говорил, что собирается работать охранником в гостинице, чтобы ему дали белую рубашку, значок с его именем, наручники и пистолет.

Экзамен все успешно сдали, как теоретический, так и практический. Я не вполне понял, как это получилось у Дага с Виталием и Виктории, но мы в прачечной дождались объявления результатов, а потом пошли в общежитие, где решили отметить получение дипломов распитием дешевого пива. Виталий праздновать с нами отказался, ушел гулять. Пива было выпито очень много, и дипломы мы на следующий день получали не в самом лучшем состоянии. В Ригу я ехал вместе с Алексеем, который был ужасно рад диплому, но работать в прачечной он категорически не хотел. Он говорил, что способен на большее, что он специалист по ремонту и обслуживанию электроники, и не собирается заниматься такой ерундой, как стирка и глажка белья.

Глава восемнадцатая. Рождение.

Я ушел на работу раньше, чем приехал Игорек, который должен был проводить Веру в больницу. В середине дня он мне позвонил и сказал, чтобы я срочно ехал, потому что дело принимает серьезный оборот. Врачи в связи с плохим состоянием ребенка приняли решение устроить досрочные роды. Я смог освободиться только к четырем вечера никого в фирме совершенно не интересовали мои проблемы, приемщица не хотела переигрывать сроки выполнения заказов. Зимой было такое, что я всю неделю работал с высокой температурой. Я приехал в больницу, поднялся на пятый этаж, как мне сказал Игорек, и увидел его сидящим среди беременных женщин. Он держал руки на животе, как они. Когда же он уловил мой насмешливый взгляд, он резко отдернул свои руки от живота и подскочил со стула, смущенно сказал, что это совсем не то, о чем я подумал.

Он провел меня в палату, где была Вера и сказал, что поедет домой. Она стояла на кровати на четвереньках и скулила о том, что ей как-то не по себе. Я сел на стул рядом с кроватью и не знал, чем я могу ей помочь. Она потребовала от меня пятьдесят лат для того, чтобы ей сделали обезболивающий укол. Я дал, но не вполне понял, как и когда она будет расплачиваться.

- Так что, ты прямо сейчас рожать будешь?

- Конечно сейчас! А когда ты думаешь? Жирный тебе что ли не передал?

- У тебя что ли уже схватки начались?

- Конечно, начались!

Больше я решил ничего не спрашивать, хотя и не понимал, почему она не орет от боли, как это обычно бывает у женщин в кино. Она сказала, что я должен присутствовать при родах. Я безоговорочно согласился, хотя и не видел в этом никакой необходимости. В этом был бы смысл, если бы она хотя бы любила меня. А на тот момент мы уже ненавидели друг друга. Все, что я чувствовал эти пару часов – это страх за ребенка. Никаких теплых чувств к жене у меня не было.

Наконец в палату зашла врач и велела Вере подняться и идти в родильную палату. И она, к моему изумлению, встала и пошла. Я мог поверить во что угодно, но не в то, что она прямо сейчас так просто возьмет и родит. Я за свою жизнь слышал множество рассказов о том, как женщины рожают сутками и в страшных муках. Я пошел следом, исполняя волю своей жены. Когда её поместили в гинекологическое кресло, она начала громко и нецензурно ругаться в адрес врачей, требовать, чтобы ей срочно дали обезболивающее. А врачи реагировали на это очень спокойно, сказали, что об анестезии надо было говорить раньше. Вера взвыла, еще раз предложила врачам пятьдесят лат, заявила, что она сейчас умрет.

- А ты что здесь делаешь? – завопила она, увидев, что я стою рядом. – Иди отсюда! Быстро!

Я охотно вышел в коридор и замер, стоя у двери, прислушивался к крикам своей некультурной супруги. В тот момент я подумал о том, что нашел для своего сына неправильную мать. Он еще не родился, а она его уже проклинает! Через минуту Вера перестала орать и в повисшей тишине я еле различил крик своего сына, совсем тихий, больше похожий на мяуканье кота.

- Все в порядке! – мило улыбаясь сказала мне молодая медработница. – Сейчас мы её подготовим, и вы сможете зайти. Идите!

- Папаша! – позвала меня врач. – Принимайте сына! Вес три шестьсот, рост пятьдесят три сантиметра.

О том, что у меня будет сын я знал, после многочисленных обследований, которые вера делала во время беременности, для них она специально приезжала в Ригу. Он был темно-розовый, молча смотрел вокруг удивленным взглядом. Я держал его на руках и чувствовал какое-то облегчение, умиротворение, тихое счастье. Ранее, мне казалось, что дети – это часть родителей, что родители могут из них сделать то, что захотят, но в тот момент я понял, что это хоть и маленький, но другой человек, которому я не имею права что-либо навязывать и что-то из него лепить. Мне стало вдруг ясно, что я для него, а не он для меня. Я могу его защитить, сделать его жизнь приятной, помочь ему понять что-то, но я не в праве ему что-то указывать, могу лишь посоветовать что-то, если он меня об этом попросит. Я поднял глаза и увидел Веру, её лицо кривилось, выражая неприязнь то ли только ко мне, то ли ко мне и сыну. И блаженство я чувствовать перестал. Мне велели дать ребенка матери, чтобы она его покормила. Нехотя я отдал ребенка в её распухшие руки. Она неуклюже пихала ему в рот свой сосок, а он не хотел его брать поначалу, потом немного пососал и выплюнул. Это разозлило Веру, она начала нести всякий бред, о том, что её соски слишком большие, а ребенок слишком маленький.

Я смотрел на ветви вековых деревьев за окном на фоне темнеющего ясного неба. На ветвях распускались нежно-зеленые листья. Дальше в окне была католическая церковь. Я смотрел в окно и думал о том, что это самый счастливый день в моей жизни, что этот день прошел как-то по-дурацки, что можно было его и как-то поприличнее организовать. Это начало во мне говорить чувство вины перед сыном. Мне сказали, что я могу прийти на следующий день, и я удалился, улыбнувшись сыну, небрежно кивнув Вере.

В каком-то полусне я добрался до бара «Зайга» на улице Лачплеша, по дороге я позвонил Игорьку, сказал, где встречаемся, что пока с ребенком все в порядке, потому можно это событие хорошенько отпраздновать. Игорек явился с огромным пакетом всяких сладостей – конфет, шоколадок, вафельных тортиков, печений. Дело в том, что ему повезло накануне. Его сестра была адвокатом, и разбирала дело какого-то разорившегося торговца. Ей надо было пересчитать на его складе товары, и она пригласила брата помочь это сделать. За день работы он получил полную легковую машину этих товаров. Сначала радовался, но через неделю его начало тошнить от сладкого, и он менял у Яши сладости на другие продукты. Конечно, он одарил этими по большей части просроченными товарами и меня, и Шурика, и даже Покемона.

- Возьми! Я подобрал то, у чего срок годности еще не вышел. Принеси Вере, пусть она врачам раздаст. Они, наверное, после такой пациентки решили переквалифицироваться в дворники! Не каждый выдержит такой напор, с каким она на людей накидывается. Ой, ты знаешь, пока я её туда вез, я чуть с ума не сошел! Она эти семечки щелкала, шелуху плевала прямо на пол, на живот тоже попадало. Я замучился стряхивать. А она свой мат только слегка разбавляет нормальной речью. И начала мне на весь троллейбус рассказывать, как она сначала пришла к плохому гинекологу, который ей в одно место палец засунул и в глаза смотрел. Это было ужасно! Я чуть там со стыда не сгорел! А что это она так быстро родила?

- Не знаю, в предродовой палате на четвереньках час постояла, а потом сама пошла в родовую и за пятнадцать минут все случилось примерно.

- Везет же, нехорошим бабам! А некоторые хорошие сутками разродиться не могут. Моя вот, тоже долго мучилась. Нет, надо было перед родами её как-то перевоспитать, чтобы профессионалы это сделали. А то пока по городу шли, она на машины буквально лаяла, как собака. Все повторяла, что она тяжелая и типа ей теперь все можно. Всех оскорблять, бить, плеваться на пол в общественном транспорте. Сколько же в ней зла!

Маме я позвонил и сообщил, что все в порядке, пока еще ехал в троллейбусе, потому я мог со спокойно напиться, как свинья, что я и сделал. В голову лезли мысли о будущем, а о нем я думать совершенно не хотел, понимая, что ничего хорошего меня с Верой не ждет. Игорек рассказал мне утром, что, когда я дошел до определенной кондиции со мной случился странный приступ, похожий на эпилепсию. Охранник уже вызывал скорую помощь, когда я неожиданно очнулся, пришел в себя и попросил еще пива. К утру я оказался уже у Игорька в гостях и мне снова стало нехорошо. Он побежал на кухню, где у него над раковиной висел маленький шкафчик, а на его дверцах было приклеено очень маленькое зеркальце, маленькая не освещенная иконка, и крохотный квадратик бумаги, на котором мелким шрифтом была напечатана молитва «Отче наш». Он встал перед шкафчиком, не на колени, а в полный рост и слегка согнулся и принялся читать молитву, креститься и целовать свой нательный крест. Он делал это долго, пока я наконец не очнулся, не вошел в кухню, не увидел, чем он занимается, и не рассмеялся над ним.

Страдая от остаточной алкогольной интоксикации, я довольно быстро отстрелялся на работе и поехал в больницу. Вера находилась в палате с еще двумя недавно родившими женщинами. Детей привезли на кормление. Двух других женщин почему-то не было в палате. Я спросил у Веры, который из детей наш и она начала на меня орать, упрекая в том, что я не чувствую, где моя родная кровь. Орала она по той причине, что и сама этого не чувствовала, потому принялась читать метрики. Я дал ей пакет с конфетами и наказал, раздать врачам и медсестрам, чего она делать явно не собиралась. Она сказала, что на следующий день её с ребенком переведут в другую детскую больницу. У ребенка после рождения со здоровьем наблюдались внезапные улучшения, но еще недели две он должен быть под наблюдением врачей.

Сына она решила назвать Павликом в честь своего отца. Я ничего не имел против этого имени, хотя и знал, что что бы я ни предложил, она все отвергнет. Далее она потребовала, чтобы я подарил ей какое-то золото, за то, что она родила мне ребенка. Требовала она этого в очень грубой и бранной форме, а я пытался научиться терпеть её выходки, ведь рядом лежал Павел и надо было хотя бы попытаться вести себя прилично, вне зависимости от того, как вела себя Вера.

На следующий день после работы, мне пришлось устроить небольшой корпоратив в офисе в честь рождения сына. Я накупил разного алкоголя, холодных закусок, мама испекла торт. Директор подарил мне немного денег, а коллеги преподнесли мне электрочайник и надувной матрас. Дело в том, что я им рассказал, что с женой мы спим отдельно, а диван у нас на новой квартире был только один. Коллеги начали требовать от моей мамы, чтобы она пустила нас жить к себе домой. Мама из-за этого неуклюжего вмешательства в её личную жизнь сильно переживала, а я из-за этого чувствовал себя виноватым перед ней.

Глава пятнадцатая. Западня.


В конце осени Вера в Прейли встала на биржу труда, и записалась на курсы швей. Работать швеей она не собиралась, её соблазнили стипендией, которую платили учащимся на этих курсах для безработных. Платили двадцать пять лат в месяц. В этой связи она совсем перестала приезжать ко мне в Ригу. Я начал ездить к ней на выходных. Как-то раз, когда уже навалило снегу, и были довольно сильные морозы, я приехал в Прейли. Как обычно, мы мало говорили, и много совокуплялись, чтобы уменьшить вероятность возникновения ссоры. Она встала с кровати не одетая, повернулась ко мне боком, и я заметил, что её живот как-то сильно округлился. Я сказал, что ей надо бы сесть на диету, а то у неё живот, как у беременной.

- Я на четвертом месяце! – вдруг злорадно прошипела она. – На этот раз аборт ты меня не заставишь сделать! А ты думал, что я теперь бесплодная и ты можешь выгнать меня в любой момент? Нет! Теперь ты от меня так просто не отделаешься!

- Что ты несешь? Какой аборт? Ты что, и в правду беременна? Но мы же договорились, что сейчас не время, что лучше потом, когда будет свое жилье! Где мы будем жить с ребенком?

- Все наши договоренности недействительны! Теперь все буду решать только я, а если тебе что-то не нравится, то можешь валить прочь.

И после этих её слов, которые были изрядно сдобрены очень неприличными выражениями, я почувствовал, что она у меня что-то украла, похитила часть меня, взяла в заложники, и теперь начала шантажировать. Пришло и понимание того, что ничего уже исправить нельзя, никак, что бы я ни сделал. Она продолжала злорадствовать, а я понимал, что даже самоубийством тут ничего не поправишь. Она знала, как я сильно хочу ребенка, что я люблю его заочно и не смогу его бросить. Да что там бросить? Ребенок был в ней, и я уже не мог её ударить, что бы она со мной ни делала.

- Ты это… Не нервничай, тебе нельзя, если ты беременна. Успокойся. Все будет, как ты скажешь. А теперь мне надо немного побыть одному. Я пойду прогуляюсь.

- Никуда ты не пойдешь! Я тебе не разрешаю! Хочешь, чтобы у меня выкидыш был? Сам сказал, что мне нервничать нельзя!

Я все-таки оделся и направился к выходу. Она схватила меня за куртку, но я из неё выпрыгнул, и по морозу в свитере пошел в бар, где очень быстро напился водкой. И даже пьяный я не мог уйти от осознания того, что действительно, никуда я от неё больше не денусь. Будто на казнь я пошел обратно, к ней. Она орала, требовала отдать ей все деньги. Теперь она была борцом с пьянством. Остаток выходных был для меня пыткой. Пришлось молча выслушивать её брань в свой адрес и сумасшедшие планы на будущее. Она планировала сдать на права, купить автомобиль и начать на нем бомбить по окрестностям Прейли. Если ранее у меня были надежды на то, что когда-нибудь я её все-таки полюблю, то с того момента у меня уже не было таких иллюзий. Я окончательно решил, что она мой враг, которого мне не победить, который окончательно победил меня и так победил, что я даже не могу убить себя, ведь убить себя – значит оставить своего ребенка с этой ведьмой. Ситуация в тот момент мне казалась безвыходной. Я ей поверил, когда она говорила, что хочет измениться, что любит меня, а она меня обманула. Каким же я был болваном, когда возобновил с ней отношения!

Той ночью я почувствовал, что она перестала быть для меня сексуально привлекательной. Она, конечно, принудила меня к соитию, и я делал все, что она требовала, но мне это не доставляло никакого удовольствия. Конечно, я притворялся, что мне хорошо, но она чувствовала эту ложь, пыталась меня разоблачить, придиралась ко всему, орала, что ничего не чувствует. А мне в ответ на её крики и упреки, хотелось только рассмеяться. Теперь мне было безразлично, приятно ей или нет, закончила она или нет. Я, конечно, понимал, что лучше её удовлетворить, чтобы она меньше орала.

Когда я рассказывал всем о том, что скоро стану отцом, меня поздравили все, кроме мамы и Игорька. Они видели настоящее лицо Веры, и понимали, что ничем хорошим все это не закончится. Другим же, кто настоящее лицо Веры не видел, казалось, что отношения наши с ней теперь точно наладятся. Один из коллег даже предложил крупную сумму денег взаймы под честное слово, которой могло хватить на то, чтобы купить комнату в общежитии. Я, не раздумывая, отказался, ибо понимал, что при новых обстоятельствах буду пить больше, возможно потеряю работу, и тогда вряд ли смогу отдать долг.

Под предлогом экономии денег, я не ездил к Вере одни выходные за другими, только звонил и разговаривал с ней, стиснув зубы от бессильной злости. Эта не находящая выхода злость отравляла меня изнутри. О будущем, в котором мне предстояло жить с ней, я старался просто не думать, концентрировался на настоящем, в котором у меня было мало свободного времени. После работы надо было ехать на велосипеде по заснеженной дороге на велосипеде, потом качать воду, носить её в дом, топить печку, готовить еду. Иногда я еще умудрялся почитать какую-нибудь книгу, в основном короткие произведения Пикуля.

Как-то раз на хутор приехал мой дядя со своими малолетними сыновьями. Он неожиданно спросил меня, люблю ли я Веру, я ответил, что очень люблю, и сказал о том, что мы с ней ждем ребенка. В ответ раздались сердечные поздравления, а у меня была кислая мина, и никак не получалось украсить её хоть какой-то натянутой и вымученной улыбкой. Глядя на своих двоюродных братьев, я подумал о том, как плохо будет моему ребенку с такой мамой, как Вера. Захотелось рассказать дяде обо всех ужасах своего положения, но я сдержал этот порыв, подумав о том, что он просто не поверит мне. При нем она никогда не орала и не дралась, при нем и его семье она даже пить отказалась, создав себе репутацию тихони и скромницы.

Время до нового года пролетело очень быстро. На корпоративе в деда мороза нарядили меня, правда с тем условием, что я не буду пить водку после каждого вручения подарка. Я сразу сказал, что мне на следующий день надо ехать к беременной жене в Прейли, потому мне позволили уйти с корпоратива в более или менее трезвом уме. А монтажник Алдис, который собирался на новый год ехать в родную Малту через Прейли, обещал подбросить меня с ветерком и совершенно бесплатно.

Утром я ждал этого своего коллегу в условленном месте, недалеко от вокзала, но он опаздывал. Я позвонил ему и по голосу понял, что он не совсем трезвый. И в тот момент, мне бы взять, да пойти на автобус, но я не хотел обижать товарища, который ко мне вроде как со всей душой. Я ждал еще где-то полчаса и тут в сугроб возле меня врезалась машина Алдиса, а потом и он открыл дверь и вывалился в снег с совершенно безумным взглядом. Когда я не выразил желания с ним ехать, он уверил меня в том, что поведет его жена. Кое-как мы доехали до его дома, где его усталая жена предложила мне выпить водки и закусить салом. Потом мы поехали к его друзьям, которые одолжили ему автомобиль. Жена Алдиса никак не могла запомнить, как переключать передачи в доверенной ей машине, да и взяла с собой не те очки, которые следовало. Ехали чудовищно медленно. Меня то и дело просили подержать совсем маленького сына Алдиса, который ужасно громко орал. Дороги были почищены плохо и снег продолжал валить. Коллега мой продолжал пить из припасенной бутылки водки. Один раз мы едва не съехали с дороги, потом забуксовав на перекрестке, чуть не попали под несущийся грузовик. В Прейли я оказался поздним вечером. Вера с утра мне названивала, и ругала за то, что я все-таки пошел на корпоратив, не поехал к ней вечером.

Новый год был встречен скучно. Верина мама и её гражданский муж изрядно набрались, а Вера их била и кричала на них, да и на меня тоже. Я подарил ей очередной дешевый магнитофон, предыдущие она быстро сломала. Будущая мать выпила только шампанского и чувствовала себя из-за этого несчастной. Украдкой, постепенно я выпил спрятанную поллитровую бутылку водки, но злость и тоска не отпустили даже на время. Сходили посмотрели салют в центр города, а потом пораньше легли спать. Утром Вера озвучила свое решение выйти за меня замуж, то есть оформить брак официально. Я только покорно кивнул в ответ. Она сказала, что все это только ради ребенка, чтобы никто не упрекал его в том, что он незаконнорожденный.

- Но на свадьбу много денег тратить не будем, - заявил я. – Просто придем в загс, тихо распишемся и пойдем домой. Для ребенка самое важное, чтобы ему было где жить, и жить с комфортом. Надо накопить пару тысяч, а потом можно будет купить квартиру со всеми удобствами, но где-то на окраине Риги…

- Я не хочу жить на окраине! – перебила меня Вера. – Слабо тебе в центре квартиру купить? Или кишка тонка? Мне соседка сказала, что если на очередь встать, то можно быстро бесплатно новую квартиру получить, потому что сейчас строят очень быстро.

- Да будет тебе известно, уже давно никакого нового социального жилья не строят ни быстро, ни медленно. Много твоя соседка знает! Где она это услышала? От таких же соседок на лавочке?

Затем последовала пара часов криков, потом я побежал в магазин за пивом, после чего мы продолжили ругань. Впрочем, это только для меня был скандал, для Веры это был нормальный обычный разговор. Иной стиль общения давался ей ценой очень больших усилий. И тут я подумал о том, как же, черт возьми, она мучилась летом, когда вела себя со мной прилично. Да, она знала за что терпит муки, и теперь пожинает плоды своего терпения. Теперь она загнала меня в угол надолго и может расслабиться. Каким же облегчением для меня было, когда я зашагал к автобусной станции, зная, что как минимум месяц она меня не будет беспокоить!

Я решил подать заявление в ЗАГС на Тейке, рядом с работой, зашел туда, все разузнал, позвонил Вере, и сказал, когда приехать. Встречал я её вечером на велосипеде, решил посадить её на автобус и потом встретиться на остановке, но она побоялась стоять и ждать меня на темной остановке на окраине города, потому с уже большим животом влезла на багажник. Там, где дорога была почищена ехать было еще легко, но, когда доехали до обледенелого проселка, я предложил ей пойти пешком. Она попробовала пройтись по льду, получилось у неё не очень хорошо, потому она снова влезла на багажник, и принялась еще и колотить меня по спине, чтобы я ехал быстрее, а то она замерзла. Я до сих пор горд тем, что проехал с ней на багажнике по льду, с пакетами продуктов на руле эти три-четыре километра без единого падения.

Зайдя в дом, она сразу легла на тахту, укрылась одеялами, не сняв обуви и верхней одежды, и принялась не переставая голосить, пока я растапливал печь, разогревал суп, раскладывал купленные продукты. На следующий день предстояло сделать первый шаг к тому, чтобы захлопнуть дверцу западни, в которую я попал. Её крик сильно действовал мне на нервы. Я размышлял о том, что возможно со временем я привыкну к её крику, и буду воспринимать его, как некую музыку. А что ещё делать? Другого выхода не было.

Я договорился на работе об одном выходном дне. Мою работу, конечно, никто вместо меня в тот день не делал, просто приемщица не принимала заказы на следующий день. Рано утром, еще за темно я растолкал свою невесту, накормил яичницей с колбасой и сыром, напоил горячим чаем, обещал на базаре купить ей новые сапоги, только с условием, что она помолчит пару часов. Был сильный мороз, ниже десяти градусов и сияло яркое солнце. Вера терпеть не могла яркий солнечный свет, она была раздражена, но молчала, чтобы получить новые сапоги. До ЗАГС добрались без приключений, заявление подали без проблем. Копии паспортов свидетелей я раздобыл заранее. Свидетелем с моей стороны был Игорек, а с её - сестра Надежда. Осталось только пройти медицинскую комиссию. Для этого мы отправились в железнодорожный медицинский центр около вокзала. В регистратуре сказали нам приходить на следующий день в восемь утра. Тут я распахнул бумажник и нагло спросил, нельзя ли пройти медкомиссию в ускоренном порядке за дополнительную плату. И мне ответили, что запросто, от нас требовалось только сообщить свою группу крови и резус-фактор. Этого мы не знали, и пришлось женщине в регистратуре пофантазировать. Так, за полчаса и пятьдесят лат мы получили медицинские справки для вступления в брак.

Потом мы зашли на работающий еще вещевой рынок, где Вера выбрала себе кошмарные сапоги из дерматина на ватине, по крайней мере они были не на высоком каблуке. Но и переобувшись на в зале ожидания на вокзале, она заявила, что до хутора по проселку она не дойдет, потребовала, чтобы я позвонил маме и договорился о ночлеге с комфортом. Я позвонил, и мама, естественно сказала, что не пустит мою невесту в свой дом ни под каким предлогом. По этому поводу Вера пустила слезу, но не орала, решила давить на жалость. Я позвонил Игорьку, и тот согласился нас пустить, при условии, что я выставлю ему четыре бутылки глинтвейна. До Игорька от вокзала было тоже не очень малое расстояние, если идти пешком, но Вера его прошла очень бодро. Пока мы спали на его диване, Игорек пил горячее вино, топил печку, курил у открытого окна и слушал эстрадную музыку восьмидесятых годов. Вера была так зла, что так и не смогла заснуть, и не давала этого сделать мне. Утром я проводил её на автобус до Прейли. По пути на работу с ужасом думал о том, как же я буду с ней жить тогда, когда она переедет в Ригу насовсем.