Вечная глупость и вечная тайна. Глава восемнадцатая⁠⁠

Глава восемнадцатая. Рождение.

Я ушел на работу раньше, чем приехал Игорек, который должен был проводить Веру в больницу. В середине дня он мне позвонил и сказал, чтобы я срочно ехал, потому что дело принимает серьезный оборот. Врачи в связи с плохим состоянием ребенка приняли решение устроить досрочные роды. Я смог освободиться только к четырем вечера никого в фирме совершенно не интересовали мои проблемы, приемщица не хотела переигрывать сроки выполнения заказов. Зимой было такое, что я всю неделю работал с высокой температурой. Я приехал в больницу, поднялся на пятый этаж, как мне сказал Игорек, и увидел его сидящим среди беременных женщин. Он держал руки на животе, как они. Когда же он уловил мой насмешливый взгляд, он резко отдернул свои руки от живота и подскочил со стула, смущенно сказал, что это совсем не то, о чем я подумал.

Он провел меня в палату, где была Вера и сказал, что поедет домой. Она стояла на кровати на четвереньках и скулила о том, что ей как-то не по себе. Я сел на стул рядом с кроватью и не знал, чем я могу ей помочь. Она потребовала от меня пятьдесят лат для того, чтобы ей сделали обезболивающий укол. Я дал, но не вполне понял, как и когда она будет расплачиваться.

- Так что, ты прямо сейчас рожать будешь?

- Конечно сейчас! А когда ты думаешь? Жирный тебе что ли не передал?

- У тебя что ли уже схватки начались?

- Конечно, начались!

Больше я решил ничего не спрашивать, хотя и не понимал, почему она не орет от боли, как это обычно бывает у женщин в кино. Она сказала, что я должен присутствовать при родах. Я безоговорочно согласился, хотя и не видел в этом никакой необходимости. В этом был бы смысл, если бы она хотя бы любила меня. А на тот момент мы уже ненавидели друг друга. Все, что я чувствовал эти пару часов – это страх за ребенка. Никаких теплых чувств к жене у меня не было.

Наконец в палату зашла врач и велела Вере подняться и идти в родильную палату. И она, к моему изумлению, встала и пошла. Я мог поверить во что угодно, но не в то, что она прямо сейчас так просто возьмет и родит. Я за свою жизнь слышал множество рассказов о том, как женщины рожают сутками и в страшных муках. Я пошел следом, исполняя волю своей жены. Когда её поместили в гинекологическое кресло, она начала громко и нецензурно ругаться в адрес врачей, требовать, чтобы ей срочно дали обезболивающее. А врачи реагировали на это очень спокойно, сказали, что об анестезии надо было говорить раньше. Вера взвыла, еще раз предложила врачам пятьдесят лат, заявила, что она сейчас умрет.

- А ты что здесь делаешь? – завопила она, увидев, что я стою рядом. – Иди отсюда! Быстро!

Я охотно вышел в коридор и замер, стоя у двери, прислушивался к крикам своей некультурной супруги. В тот момент я подумал о том, что нашел для своего сына неправильную мать. Он еще не родился, а она его уже проклинает! Через минуту Вера перестала орать и в повисшей тишине я еле различил крик своего сына, совсем тихий, больше похожий на мяуканье кота.

- Все в порядке! – мило улыбаясь сказала мне молодая медработница. – Сейчас мы её подготовим, и вы сможете зайти. Идите!

- Папаша! – позвала меня врач. – Принимайте сына! Вес три шестьсот, рост пятьдесят три сантиметра.

О том, что у меня будет сын я знал, после многочисленных обследований, которые вера делала во время беременности, для них она специально приезжала в Ригу. Он был темно-розовый, молча смотрел вокруг удивленным взглядом. Я держал его на руках и чувствовал какое-то облегчение, умиротворение, тихое счастье. Ранее, мне казалось, что дети – это часть родителей, что родители могут из них сделать то, что захотят, но в тот момент я понял, что это хоть и маленький, но другой человек, которому я не имею права что-либо навязывать и что-то из него лепить. Мне стало вдруг ясно, что я для него, а не он для меня. Я могу его защитить, сделать его жизнь приятной, помочь ему понять что-то, но я не в праве ему что-то указывать, могу лишь посоветовать что-то, если он меня об этом попросит. Я поднял глаза и увидел Веру, её лицо кривилось, выражая неприязнь то ли только ко мне, то ли ко мне и сыну. И блаженство я чувствовать перестал. Мне велели дать ребенка матери, чтобы она его покормила. Нехотя я отдал ребенка в её распухшие руки. Она неуклюже пихала ему в рот свой сосок, а он не хотел его брать поначалу, потом немного пососал и выплюнул. Это разозлило Веру, она начала нести всякий бред, о том, что её соски слишком большие, а ребенок слишком маленький.

Я смотрел на ветви вековых деревьев за окном на фоне темнеющего ясного неба. На ветвях распускались нежно-зеленые листья. Дальше в окне была католическая церковь. Я смотрел в окно и думал о том, что это самый счастливый день в моей жизни, что этот день прошел как-то по-дурацки, что можно было его и как-то поприличнее организовать. Это начало во мне говорить чувство вины перед сыном. Мне сказали, что я могу прийти на следующий день, и я удалился, улыбнувшись сыну, небрежно кивнув Вере.

В каком-то полусне я добрался до бара «Зайга» на улице Лачплеша, по дороге я позвонил Игорьку, сказал, где встречаемся, что пока с ребенком все в порядке, потому можно это событие хорошенько отпраздновать. Игорек явился с огромным пакетом всяких сладостей – конфет, шоколадок, вафельных тортиков, печений. Дело в том, что ему повезло накануне. Его сестра была адвокатом, и разбирала дело какого-то разорившегося торговца. Ей надо было пересчитать на его складе товары, и она пригласила брата помочь это сделать. За день работы он получил полную легковую машину этих товаров. Сначала радовался, но через неделю его начало тошнить от сладкого, и он менял у Яши сладости на другие продукты. Конечно, он одарил этими по большей части просроченными товарами и меня, и Шурика, и даже Покемона.

- Возьми! Я подобрал то, у чего срок годности еще не вышел. Принеси Вере, пусть она врачам раздаст. Они, наверное, после такой пациентки решили переквалифицироваться в дворники! Не каждый выдержит такой напор, с каким она на людей накидывается. Ой, ты знаешь, пока я её туда вез, я чуть с ума не сошел! Она эти семечки щелкала, шелуху плевала прямо на пол, на живот тоже попадало. Я замучился стряхивать. А она свой мат только слегка разбавляет нормальной речью. И начала мне на весь троллейбус рассказывать, как она сначала пришла к плохому гинекологу, который ей в одно место палец засунул и в глаза смотрел. Это было ужасно! Я чуть там со стыда не сгорел! А что это она так быстро родила?

- Не знаю, в предродовой палате на четвереньках час постояла, а потом сама пошла в родовую и за пятнадцать минут все случилось примерно.

- Везет же, нехорошим бабам! А некоторые хорошие сутками разродиться не могут. Моя вот, тоже долго мучилась. Нет, надо было перед родами её как-то перевоспитать, чтобы профессионалы это сделали. А то пока по городу шли, она на машины буквально лаяла, как собака. Все повторяла, что она тяжелая и типа ей теперь все можно. Всех оскорблять, бить, плеваться на пол в общественном транспорте. Сколько же в ней зла!

Маме я позвонил и сообщил, что все в порядке, пока еще ехал в троллейбусе, потому я мог со спокойно напиться, как свинья, что я и сделал. В голову лезли мысли о будущем, а о нем я думать совершенно не хотел, понимая, что ничего хорошего меня с Верой не ждет. Игорек рассказал мне утром, что, когда я дошел до определенной кондиции со мной случился странный приступ, похожий на эпилепсию. Охранник уже вызывал скорую помощь, когда я неожиданно очнулся, пришел в себя и попросил еще пива. К утру я оказался уже у Игорька в гостях и мне снова стало нехорошо. Он побежал на кухню, где у него над раковиной висел маленький шкафчик, а на его дверцах было приклеено очень маленькое зеркальце, маленькая не освещенная иконка, и крохотный квадратик бумаги, на котором мелким шрифтом была напечатана молитва «Отче наш». Он встал перед шкафчиком, не на колени, а в полный рост и слегка согнулся и принялся читать молитву, креститься и целовать свой нательный крест. Он делал это долго, пока я наконец не очнулся, не вошел в кухню, не увидел, чем он занимается, и не рассмеялся над ним.

Страдая от остаточной алкогольной интоксикации, я довольно быстро отстрелялся на работе и поехал в больницу. Вера находилась в палате с еще двумя недавно родившими женщинами. Детей привезли на кормление. Двух других женщин почему-то не было в палате. Я спросил у Веры, который из детей наш и она начала на меня орать, упрекая в том, что я не чувствую, где моя родная кровь. Орала она по той причине, что и сама этого не чувствовала, потому принялась читать метрики. Я дал ей пакет с конфетами и наказал, раздать врачам и медсестрам, чего она делать явно не собиралась. Она сказала, что на следующий день её с ребенком переведут в другую детскую больницу. У ребенка после рождения со здоровьем наблюдались внезапные улучшения, но еще недели две он должен быть под наблюдением врачей.

Сына она решила назвать Павликом в честь своего отца. Я ничего не имел против этого имени, хотя и знал, что что бы я ни предложил, она все отвергнет. Далее она потребовала, чтобы я подарил ей какое-то золото, за то, что она родила мне ребенка. Требовала она этого в очень грубой и бранной форме, а я пытался научиться терпеть её выходки, ведь рядом лежал Павел и надо было хотя бы попытаться вести себя прилично, вне зависимости от того, как вела себя Вера.

На следующий день после работы, мне пришлось устроить небольшой корпоратив в офисе в честь рождения сына. Я накупил разного алкоголя, холодных закусок, мама испекла торт. Директор подарил мне немного денег, а коллеги преподнесли мне электрочайник и надувной матрас. Дело в том, что я им рассказал, что с женой мы спим отдельно, а диван у нас на новой квартире был только один. Коллеги начали требовать от моей мамы, чтобы она пустила нас жить к себе домой. Мама из-за этого неуклюжего вмешательства в её личную жизнь сильно переживала, а я из-за этого чувствовал себя виноватым перед ней.