lexx.poll

Миша щелкнул - раз, другой - и уставился на крохотный огонёк. Одно движение - и весь этот затянувшийся кошмар, с которым так грустно было теперь расставаться, закончится раз и навсегда.

Он медленно поднёс заклинание к зажигалке. Пламя мгновенно охватило бумагу; Миша кинул горящий листок на тарелку, не в силах отвести от него взгляд. Через секунду заклинание превратилось в пепел, он поднял глаза и уставился на замершую посреди комнаты девушку в попытке навсегда сохранить в памяти ее лицо.

- Прощай, - он проглотил комок и зажмурился, неспособный увидеть, как она растает в воздухе у него на глазах.

На стене мерно тикали, отмеряя секунды, старые бабушкины часы.

- Ииии что?

Миша открыл глаза - девушка все так же стояла посреди комнаты, недоуменно уставившись на него.

- А чего вы, собственно, ожидали, молодые люди, позвольте спросить? - неожиданно раздался незнакомый ехидный голос у двери.

Миша резко обернулся - у входа на кухню, ухмыляясь, стоял какой-то смутно знакомый старик.

- Ты ещё кто такой? - обратилась к незнакомцу девушка, и в мозгу Миши вдруг вспыхнула яркая картинка. Странный дом, пучки сушеных растений, древний фолиант. И внимательные голубые глаза.

- Это он, - пробормотал Миша. - Это знахарь. Елисей.

- К вашим услугам, - согнулся к неуклюжем полупоклоне старик.

***

- Вы позволите? - незваный гость указал рукой вглубь комнаты, затем, не дожидаясь разрешения, прошагал мимо застывших девушки и мужчины и с довольным видом уселся в кресло.

- Я встретил вас как нельзя кстати - вы сидели в машине возле сгоревшей школы, когда я как раз совершал вечерний моцион. Видел, видел, как Вы, Михаил, героически спасли от пожара прекрасную даму, - он хихикнул, прикрыв рукой рот. - Я Вас сразу узнал, юноша, хоть и лет прошло - и не припомню уже даже сколько. Дай, думаю, погляжу, как нынче живые развлекаются - да ещё и с мертвыми заодно. Я вас потерял возле кладбища, да вот догнал, и, как вижу, не напрасно - шутка ли, Вы пошто мои вирши сжигаете? - он притворно нахмурился и погрозил Мише пальцем.

- Почему амулет все ещё работает? Мы ведь сожгли заклинание - почему я все ещё здесь? Да и Вы - живых я от духов отличаю, - Катя сложила руки на груди и, нахмурившись, уставилась на старика.

- Амулет? Заклинание? Вы серьезно? - знахарь запрокинул голову и громко, на всю комнату, захохотал; через мгновение, однако, его сотряс хриплый кашель - старик скорчился и схватился за грудь. - Кгхм…чертовы легкие, и какого дьявола я при жизни дымил, как паровоз, - он прочистил горло и с насмешкой уставился на девушку.

- Хорошая сказочка для деревенского дурачка. Вы правда поверили? Ай да я, ай да фантазёр! - знахарь хлопнул себя по коленке и самодовольно ухмыльнулся. - Вы присаживайтесь, - он махнул рукой в сторону скамейки, - я расскажу, как обстоят дела.

***

- Позвольте для начала представиться - Мороков Елисей Геннадьевич, доктор биологических наук, учёный-генетик, бывший член АН СССР.

Мои покойные родители были сподвижниками Николая Ивановича Вавилова - советского академика, известного своими изысканиями в области генетики, за которые он в конечном итоге и пострадал. В 40-х годах, во время Большого террора, Николай Иванович был репрессирован, попал по ложному доносу в тюрьму - и там, собственно, и умер, прямо посреди войны. Мои родители, не желавшие разделить незавидную участь своего наставника, бросили перспективную карьеру в стенах Академии наук, собрали все свои пожитки и накопления и на служебной машине сбежали сюда, в деревенскую глушь - это малая Родина моей мамы. Именно здесь, в купленном ими за бесценок доме посреди глухого леса в 46-м году и родился ваш покорный слуга, - старик на секунду склонил голову в ироничном поклоне.

- С явлением, частью которого мы с вами являемся, и видимые признаки коего многие по невежеству называют духами, привидениями и иже им, я впервые столкнулся в раннем детстве, в возрасте где-то лет четырёх. Родители, даром что люди весьма образованные и обладавшие известной широтой взглядов, с некоторой опаской отнеслись к рассказам маленького мальчика - о пожилом мужчине, который каждый день заглядывал к нам в окна и очень походил по описанию на бывшего владельца, у сына которого мы купили дом; незнакомой женщине, которая на моих глазах упала в колодец, и падала туда при мне ещё несколько раз - и других странных людях, коих никто из родителей почему-то не видел, но которых я описывал с такими подробностями, которых маленький ребёнок выдумать просто не мог. Не знаю, что они сделали бы в современном мире - наверное, повели меня к психотерапевту или просто сдали в детдом; но тогда, на мое счастье, времена были другие, да и единственным в округе врачом был деревенский ветеринар. Так бы, наверное, они и грешили на гипоксию при родах, если б однажды не застали меня на кухне, ведущим задушевный диалог с незадолго до нашего приезда почившей бабулей - с их точки зрения, разумеется, в комнате я был один. Когда моя мама - женщина довольно логичная и умная, да не упокоит никогда Господь ее душу - услышала в разговоре имя своей также покойной сестры, которую при мне никто не упоминал, и некоторые подробности ее гибели - и мать, и отец были вынуждены признать, что в моих видениях есть некое рациональное зерно.

К сожалению, они, как это говорилось в том фильме - "были ограничены технологиями своего времени", поэтому все, что им было доступно - просто за мной наблюдать. По счастью, детский мозг довольно гибок, и видения не отразились на моей психике - со временем я просто перестал их замечать. То есть, я все ещё постоянно видел мертвых, но в видениях не было чего-то ужасного; они были даже по-своему увлекательны, да и как это - жить, не будучи окружённым призраками, я просто не знал. Довольно скоро мне стало понятно - о том, что я вижу, лучше просто никому не рассказывать - наверное, именно поэтому мы с какого-то момента свели к минимуму все контакты с местными, уже начавшими болтать про странного ребенка, который видит то, чего нет.

Благодаря родителям я получил неплохое образование, особенно в профильных для них областях - сельская школа, в которую меня каждый день за 50 километров возил папа, не могла похвастаться глубоким уклоном ни в какой из наук, и мама постоянно занималась со мной на дому.

К семнадцати годам мои видения прекратились сами собой - мы так и не поняли, как и чем они были вызваны, и почему исчезли в какой-то момент. Так что, наверное, родители просто вздохнули с облегчением, думая, что я, наконец-то, стал таким же, как и любой другой безусый юнец.

Я все так же оставался затворником. Не могу сказать, что меня не привлекали игры со сверстниками или деревенские девушки - но с самого раннего возраста я, с полученной по наследству и далее развитой родителями тягой к знаниям, находил местных удручающе скучными - и они, в свою очередь, не особо привечали меня. По всей видимости, мои родители, хоть и находящиеся в добровольной ссылке, сохранили связь с большим миром и не испытывали недостатка в друзьях - мы никогда не нуждались в средствах, и типично деревенские занятия - уход за скотом, сельское хозяйство и прочее - благополучно прошли мимо меня.

В середине шестидесятых, как раз, когда я достиг подходящего возраста, чтобы задуматься о выборе жизненного пути, гонения на генетиков кончились - возможно, вы слышали про так называемую "лысенковщину", именно благодаря которой мои родители так долго скрывались в глуши. Ни секунды не сомневаясь, родители упаковали наш нехитрый скарб, погрузились в машину - и мы все вместе вернулись в Москву.

Можете представить себе эмоции молодого человека, который ни разу в жизни не выезжал из деревни и знал о больших городах разве что из книг и рассказов отца?

Наверное, будь это сейчас - открывшиеся возможности вскружили бы мне голову, я бы ринулся по клубам, пьянкам и всяким злачным местам - кто знает, кем бы я стал тогда? Но в то время порядки были куда более строгими - мой отец почти сразу по приезду устроил меня на первый курс только что основанного Института генетики - именно к этой науке я проявлял особые склонности, да и ректор был старым отцовским приятелем ещё по довоенным временам.

Студентом я был талантливым и упорным - хорошая база сочеталась во мне с тягой к знаниям, и я погрузился в учебу с головой. Однажды - я тогда учился уже на третьем курсе, ко мне пришел один из тамошних академиков - тоже папин знакомый, с которым они часто заседали у нас на кухне с бутылочкой белой за ведением душевных бесед. Выснилось, что в один из таких вечеров, изрядно набравшись, мой папа проболтался о посещавших меня в детстве видениях, чем изрядно заинтересовал и заинтриговал собеседника, хоть тот и не подал виду.

Академик - Семен Павлович, ставший в будущем моим научным руководителем, спросил - не хочу ли я войти в научную группу, которая занималась глубоко засекреченными исследованиями по заказу Министерства Обороны.

Думаю, не нужно говорить вам, каков был ответ - хоть я и был разумным и самостоятельным юношей, слова "государственная тайна" не могли не взбудоражить мой пытливый ум.

Через некоторое время я узнал, что ученым Института генетики куда больше известно о происходившем со мной в юности явлении, чем мне самому - хоть никто из обширной научной группы и не мог похвастаться тем, что тоже видел мертвецов. Я был для них ценным приобретением - не только перспективным сотрудником, но и, как выяснилось позже - подопытным; ранее до ученых доходили только слухи о призраках - слухи тревожащие, слишком подробные, чтобы списать их на деревенские байки и отмахнуться, хотя бы не попытавшись опровергнуть или подтвердить. Я был первым реальным человеком, который сам сталкивался с духами умерших и обладал в достаточной степени критическим мышлением, чтобы мое мнение по этому поводу было ценным источником информации.

Не буду утомлять вас подробностями - скажу только, что в следующие несколько лет нам удалось доподлинно установить, что призраки - не плод воображения и не фантазия больного ума. Если вкратце - то, что вы по невежеству называете «духами», представляет собой сгустки остаточной энергии, которые покидают тело умершего и продолжают существовать отдельно от него, сохраняя при этом все эмоции, воспоминания, фактически - личность того человека, которому она принадлежала. Энергии столь сильной, что она даже может создавать проекции предметов, которыми был окружён при жизни - как правило, на пороге смерти, породивший ее человек.

- Энергия? - Миша, не проронивший до этой поры ни слова, недоверчиво нахмурился. - Как можно видеть энергию?

- Вы слышали что-нибудь о синестезии? - Елисей Геннадьевич привстал в кресле и с интересом уставился мужчине в лицо, который в ответ на вопрос отрицательно покачал головой. - Это такое заболевание, при котором человек, например, может видеть музыку - раздражение одного органа чувств влечет за собой реакцию другого. Вы ведь можете, например, чувствовать электричество? Знакомое ощущение - когда после шерстяного пледа волоски поднимаются на коже, и словно маленькие невидимые искры пробегают по рукам? Наша с вами способность - разновидность синестезии, при которой зрение реагирует на энергию, воспринятую осязанием. В ходе изысканий нам удалось даже выявить ген - рецессивный, крайне редко встречающийся, который порождает это свойство. В организме человека, который получил от родителей два экземпляра этого гена, вырабатывается особый белок, и в юном возрасте - до завершения полового созревания - фермент, который может его расщеплять. При расщеплении белка вы и можете видеть эту особую энергию - у взрослых нужный фермент вырабатывается только под действием сильных душевных переживаний, и именно поэтому я, как и вы, видел "призраков" в юном возрасте - а затем, повзрослев, перестал. Вам не довелось испытать относительно недавно сильного стресса? Думаю, да, раз вы видите меня - и вашу подругу - сейчас.

- Стресс? - Миша вспомнил недавний болезненный развод и мрачно кивнул. - У меня его за глаза.

- Я и не сомневался, - довольно ухмыльнулся старик. - Так что, батенька, нет у вас никакого дара, как нет его у меня. Вы, дорогой мой, самый обычный мутант - ошибка эволюции, или, быть может, ее новая ступень - как и я. Кстати, то, что в такой маленькой деревне, как наша, нашлось сразу три человека, у которых проявилось столь редкое качество - вряд ли простая случайность. Предположу, что мы с Вашей бабушкой - отдаленная родня, - старик, покашливая, хрипло посмеялся над вытянувшимся лицом Миши и, слегка продышавшись, продолжил рассказ.

- Спустя несколько лет от синергии в нашей исследовательской группе не осталось и следа. Мои коллеги - все так же по заказу Минобороны - усиленно искали способы искоренить это явление, вылечить тех немногих, в чьем геноме встречался подобный сбой, бороться с проявлениями этой странной энергии, которую, если угодно, являла собой душа.

Бороться? - старик неодобрительно хмыкнул. - Разве мы боремся с энергией ветра? С силой текущей воды, с энергией расщепления ядра? Нет, - он отрицательно покачал головой, - мы ищем способы ее применять.

К сожалению, мои коллеги оказались не в силах понять всего величия открывшихся перед нами - и всем цивилизованным миром - возможностей. Ведь речь идет фактически о бессмертии, - он важно поднял над головой указательный палец, - посмертном существовании - в здравом уме, со всеми навыками и знаниями, которые накопил при жизни человек. Представьте, сколько всего создал бы Королев, если б мы обнаружили его посмертную энергию и научились с ней сосуществовать? Как продвинул бы вперед науку тот же Вавилов, умерший на пике продуктивности в тюрьме? Ландау, Эйнштейн, Колмогоров - сколько великих умов, чья карьера могла бы продолжаться без искусственных и досадных, возведённых естественными процессами, границ? Что, если бы нам удалось сделать искомую мутацию направленной - и вместо малого числа людей, обладающих нужным качеством, вывести целую нацию?

Представьте себе мир, в котором человек не боится смерти, суть которой - неизведанность, или даже сознательно уходит из жизни в молодом, самом активном и здоровом возрасте - чтобы, никогда не меняясь, навеки остаться внетелесно существовать?

Ни болезней, ни голода, ни старости - наше открытие могло бы дать ответы на самые насущные вопросы человечества, полностью перевернуть устоявшиеся взгляды на смерть - и саму жизнь, - глаза старика лихорадочно блестели, он с силой вцепился в ручки кресла, его взгляд затуманился - словно перед его умственным взором ярко предстали картины утопии, которую невольным слушателям нарисовали его слова.

- Да Вы башкой стукнулись, - насупившись, вынес категоричный вердикт Миша; Катя, обхватив руками голову, не проронила ни слова.

Старик зло рассмеялся:

- Вы говорите совсем как мои коллеги. Что ж, это не удивительно - если так же считали многие люди куда поумнее Вас.

Как бы то ни было, в нашей лаборатории мне удалось искусственно синтезировать нужный фермент - я мог по желанию выпить небольшую ампулу и взаимодействовать с любым духом, буквально когда я того захочу. Но, - он грустно усмехнулся, - никто так и не оценил моих устремлений.

Возможно, власть имущие испугались, что так много силы будет сосредоточено в столь немногих руках. Я не предал своих убеждений, отказался принять официальную политику партии, попал в немилость, и, как когда-то родители - мои неприятности их, к счастью, не затронули - вынужденно покинул стены института и вернулся сюда.

Об остальном, вы, наверное, догадываетесь. В какой-то момент ко мне заявилась Ваша, - он кивнул в сторону Миши, - бабушка, исследовав кровь которой я, к своему удивлению, обнаружил искомый ген. Не составило большого труда продать ей сказочку про древнюю магию, всунуть старую гильзу с бессмысленным стишком и фермент под видом лекарства, которое она обязалась принимать. Ее кровь и ее наблюдения обеспечили моим исследованиям качественный материал - до самого развала Союза я продолжал работу и даже добился некоторых успехов в деле направленной мутации, тогда как мои коллеги вскоре лишились финансирования - внимание руководства переключила на себя холодная, с каждым днём все сильнее угрожавшая перейти в ядерную, война.

В 93-м я выехал в Норвегию - выяснилось, что зарубежные коллеги тоже вели похожие исследования, и мои идеи нашли в их умах куда больший отклик, чем среди учёных нашей страны. В Штатах предприимчивые дельцы даже стали получать из посмертия коммерческую выгоду - мне в руки как-то попался забавный комикс про мужчину со странной русской фамилией - Николай что ли, или Константин - который видел души умерших и как-то там с ними боролся. Видимо, неприятие и боязнь неизведанного свойственны большинству - думаю, комикс, в котором живые и мертвые сосуществуют, было бы куда сложнее продать.

К сожалению, мне помешала другая мутация - когда у меня обнаружили рак лёгких - увы, в терминальной стадии, я вернулся обратно в Россию и снова приехал сюда. Одиночество было привычным мне состоянием - хотя, признаюсь, умирать одному в нашем старом доме было несколько боязно, хоть я и знал совершенно точно, что смерть - это далеко не конец.

- Постойте, - Катя подняла руку и невежливо перебила старика. - Что-то я не понимаю. Вавилов, Королев, Ландау - как они связаны с нашей деревней? Как вообще в Академии наук - а тем более, за границей, узнали о событиях, происходящих тут, у нас?

- С деревней? - эхом отозвался старик и непонимающе уставился девушке в глаза. - Аааа, вы не знаете, - в его глазах отразилась неожиданная догадка, и снисходительная улыбка прорезалась на губах.

- Вы ошибаетесь, думая, что мертвые не могут упокоиться только здесь. Напротив - это происходит повсюду. Призраки заполнили мир.

***

В кухне на несколько долгих минут воцарилась мертвая тишина - Катя с Мишей изо всех сил пытались переварить услышанное, и, наконец, одновременно взорвались потоком вопросов:

- Как это - повсюду? Почему я видел призраков только здесь? На Камчатке ничего такого не было! - Миша вскочил с места и непроизвольно сжал кулаки.

- Что значит - заполнили? И что - все они, как я, привязаны к месту своей гибели? Каждый день переживают собственную смерть? Это - Ваша утопия? Если это - бессмертие, которого Вы так искренне желаете людям, я бы предпочла раз и навсегда умереть! - девушка, вскочившая с места вслед за парнем, постепенно повышала голос и под конец практически перешла на крик.

- Тише, тише, молодые люди, не нужно нервничать, - академик поднял руки в примирительном жесте. - Понимаю, красивую ложь про заклинание, магию, рай или ад, которые ждут вас дальше, стоит лишь уничтожить амулет - куда проще понять и принять; да и Ваш, юная леди, комплекс жертвы, не даёт Вам здраво размышлять.

Но правда, какой бы горькой она ни была - в том, что нет никакого «дальше», да и выбора, в общем-то, тоже никакого нет - абсолютно все умершие с какого-то момента истории начали внетелесно существовать. Все, что нам с Вами остаётся - как и при жизни - решать, как именно мы распорядимся тем временем, что у нас есть.

Что касается Вашей привязанности к месту гибели, как и того, что Вы вынуждены раз за разом ее проживать, - старик многозначительно постучал указательным пальцем себе по виску, - все границы - только у нас в голове.

Вы слышали широко известную присказку - что убийца всегда возвращается на место преступления? Да, для того, чтобы убедиться, что не оставил никаких улик, но кроме того - потому что с искомым местом у преступника возникает сильная эмоциональная связь. Представьте, как сильна эта связь с местом, где Вы умерли, особенно - если то была не естественная смерть? Для многих потрясение столь сильно, что с момента гибели они буквально не видят вокруг ничего и никого - но, как бы то ни было, зацикливаются они лишь потому, что сами этого хотят. Вы просто не знали, что можете уйти - и Вы, и Ваши дети - куда угодно, у ваших ног целый мир. Теперь - знаете, - старик улыбнулся и перевёл взгляд на Мишу.

- Касаемо Вас - Вы утверждаете, что видели мертвых только здесь. Позвольте спросить - в своём детстве Вы осознавали, что Ваш дедушка на самом деле - не жив? Что только Вы - и Ваша бабуля - можете видеть его? - рассмотрев глубокую задумчивость на лице мужчины, знахарь удовлетворенно кивнул.

- Уверен, что если хорошо подумать, Вы вспомните и других. Может, это был какой-нибудь странный парень, который неподвижно стоял где-то на улице посреди подсознательно обтекающей его и спешащей по своим живым делам толпы? Может, завсегдатай какого-нибудь кафе, которого Вы видели при каждом своём визите - и который всегда сидел в одиночестве, за отдалённым столиком, ничего не заказывая, и просто глядя в окно? А может, то была девушка, у которой Вы на улице спросили телефон - и которая молча прошла мимо - так, будто Вас вовсе нет? В конце концов, - старик многозначительно ухмыльнулся, - Вы точно уверены, что Вы сами - живы сейчас? Вдруг Ваша «Нива» в эту самую минуту догорает где-то в кювете по дороге сюда, а Вы просто не успели осознать, что погибли, и все, что Вас окружает - включая ту же машину - просто проекции - как пожар в школе - создаваемые силой ума? - знахарь эффектно взмахнул рукой, и между его пальцев из воздуха материализовалась зажженная сигарета, которой он, не медля, с удовольствием затянулся.

- Несмотря на то, что изучением посмертной энергии занимается множество учёных умов по всему миру, мы почти ничего не знаем о ней - как и о тайнах человеческого мозга, следствием работы которого она, несомненно, является. И, возможно, никогда не поймём всего происходящего до конца. Один мой норвежский коллега, к слову, имеет забавную теорию - что, мол, души перестали уходить в мир иной только в 45-м, после атомного взрыва в Хиросиме. До этого, дескать, их каким-то образом собирали по всему миру крылатые представители иной - древней и чуждой человечеству расы, послужившей прообразом мифических валькирий. А ген, который позволяет людям видеть энергию, попал в наш геном в результате кровосмешения людей и этих странных существ - норвежец называл их Старшими, или как-то так. И как его до сих пор не турнули из науки за подобный бред? - Елисей иронично усмехнулся и недоуменно покачал головой.

Катя, обессиленно упав на скамейку, со стоном закрыла лицо руками. Покачиваясь, словно под грузом тяжкой, свалившейся ей на спину, ноши, она глухо прошептала:

- Это конец.

- Конец? - знахарь недовольно поморщился. - Я ведь уже говорил, да Вы и сами это понимаете, что смерть - это только начало, пусть эта фраза попсово и избито звучит.

- Но что мне теперь делать? Вы забрали у меня последнюю надежду! Как мне дальше жить? - жалобно вскричала девушка.

- А я откуда знаю? - старик легкомысленно пожал плечами. - Я открыл Вам правду.

Понимаете Вы это или нет, но - я только что Вас освободил. Вы можете просто жить - свободной от всех мирских неурядиц и забот. Вспомните, чего Вы сильно хотели при жизни - но не могли сделать из-за работы, обязательств, потребности в деньгах - и сделайте это. Мертвым деньги не нужны, - старик взглянул на часы и, неожиданно заторопившись, с кряхтением поднялся из кресла.

- Крайне приятно было пообщаться; признаюсь - Ваше невежество немало потешило мое самолюбие. Однако, засим я вынужден Вас оставить - у меня назначена встреча с норвежскими коллегами через час.

Ах да, забыл сказать - скорость Вашего, юная леди, перемещения в пространстве ограничена только скоростью света. Я навещаю коллег по всему миру примерно раз в день - недавно мы открыли способ взаимодействия мертвых с живыми, для которого мутация не нужна. Рад был познакомиться с Вами взрослым, - Елисей кивнул Мише, церемонно откланялся Кате, - Прощайте, юная леди, - слегка картинным жестом хлопнул в ладоши и исчез, оставив потрясённых людей - живого и мертвую - в тишине.

ЭПИЛОГ

Миша стоял на пороге дома рядом с обнимающими его и друг друга бабушкой и дедушкой - они довольно спокойно восприняли весть о том, что уничтожение амулета не помогло, хоть и не пожелали вникать в сбивчивый и малопонятный рассказ внука о том, что произошло.

Напротив них сгрудились в плотную кучку Катины дети - не было только Саши; сама она крепко держала за руку маленькую девочку - самую младшую из всех - и, украдкой смахивая слёзы, смотрела Мише в глаза.

- Какой план? - Миша с трудом разлепил губы, перебарывая в себе желание сжать девушку в объятиях - он и не думал, что кто-то может так глубоко забраться к нему в душу всего за два неполных дня, хоть событий в них и хватило бы на целую человеческую жизнь.

- Не знаю, - Катя пожала плечами, посмотрела на девчушку, которая, стесняясь и пряча глаза, иногда украдкой поглядывала на Мишу, и улыбнулась:

- Кнопка ещё на уроках географии всегда мечтала посмотреть на слонов. Если старик не соврал - как знать, может, мы сможем до них когда-нибудь добраться. По-крайней мере, попытаемся. А у тебя?

- И я без понятия, - он оглянулся на бабулю. - Попробую просто с этим жить. Не знаю, удастся ли - с учетом всего, что я узнал.

- Обязательно удастся, - Катя, на мгновение замявшись, отпустила девочку, сделала шаг вперёд - и обняла Мишу, во второй раз за вечер. - Мы обязательно сюда вернёмся. Не прощаемся, ладно? - она чмокнула мужчину в щеку, зарделась, подхватила Кнопку на руки и прокричала: - Ребята, все готовы? Выдвигаемся!

В последний раз кинув прощальный взгляд на Мишу, она двинулась в сторону междугородней трассы во главе возбужденно гудящей оравы детей. Спустя несколько минут все они медленно растаяли в воздухе, и Миша ощутил постепенно растущую на сердце тяжесть - расставаться оказалось неожиданно нелегко.

Бабушка перекрестила ребят на дорогу и, подняв лицо к небу, прошептала молитву.

***

Миша выехал на трассу и притопил педаль газа, воткнув повышенную передачу.

Прощание с призраками родных было тёплым и долгим - он понимал, что, возможно, вернувшись, уже больше их не увидит - поддерживать выработку фермента в организме, испытывая постоянный стресс, ему вряд ли бы удалось. Но бабуле об этом говорить он не стал - как и Кате, на встречу с которой он в глубине души надеялся, но в которую с присущим ему пессимизмом не особенно верил.

Наверное, не стоило так быстро уезжать - но теперь он, так же сильно, как недавно в уединении, нуждался в обществе обычных живых людей, хоть пока и не мог представить себе, как вернуться к привычному укладу жизни, зная, что где-то вокруг - повсюду - бродят неприкаянные и не осознающие происходящего призраки. Наверное, он хотел бы забыть все это, но с другой стороны - за эти два дня новая реальность успела стать такой неотъемлемой его частью, что лишиться ее казалось сродни ампутации.

Неожиданно, повинуясь внезапно возникшему импульсу, он резко ударил по педали тормоза, чуть не оглохнув от гудка едущей позади машины, чудом избежавшей ДТП.

Мгновение поразмыслив, он тронулся с места, развернулся и поехал обратно в деревню.

Нет, он точно не готов оставить все, что случилось, позади.

Если дом знахаря ещё стоит - бабушка говорила, что местные боялись к нему подходить - возможно, где-то там ещё остались запасы «лекарства», которым Елисей пичкал бабулю.

Он найдёт его. Он будет видеть призраков. Если понадобится - заставит лекаря приготовить ещё - Бог знает как, но заставит.

Мир куда больше, чем ему казалось ещё вчера.

И именно в этом мире он будет жить.

Финальная часть получилась слишком большой и была разбита на 2 отдельных поста, которые выкладываются одновременно.

———

В несколько осторожных шагов Миша приблизился ко входу в комнату. Неуверенно потянувшись к дверной ручке, он на мгновение замер, несколько раз крепко сжал и разжал кулак, затем тяжело и протяжно выдохнул и, наконец, одним движением распахнул дверь.

В комнате негромко работал телевизор - именно из его динамиков доносилась услышанная Мишей и его спутницей минуту назад музыка - кажется, показывали какой-то старый выпуск "Играй, гармонь"; рядом на тумбочке возвышался развесистый фикус - он вспомнил, как своими руками вынес горшок на свалку, когда за цветком некому стало ухаживать - пару лет назад, почти сразу после похорон; в печурке, которую он со вчерашнего дня не растапливал, негромко потрескивали дрова, а в кресле...

В глазах его внезапно помутнело, по щекам потекло что-то горячее - он прикоснулся к лицу и недоуменно уставился на оставшийся на пальцах мокрый след; вытер кулаком взявшиеся из неоткуда слезы и почувствовал слабость, расползающуюся по телу - будто кто-то бросил на плечи пыльный тяжелый мешок. Колени его неожиданно подогнулись и задрожали - так сильно, что пришлось опереться неверной рукой на дверной косяк, просто чтобы не упасть.

В кресле - в своей любимой меховой жилетке, укутавшись в теплый шерстяной платок и сложив морщинистые руки на груди - дремала, полуприкрыв глаза, его любимая бабушка, которую вот уже 2 года он видел только на фотографиях и во снах. До этой самой минуты простая и очевидная мысль ни разу не пришла ему в голову - если никто из умерших не мог покинуть деревню, значит, не упокоилась и она.

На негнущихся и все сильнее дрожащих ногах он сделал несколько шагов вглубь комнаты - и почти упал на колени возле бабушки; схватил ее руку - огрубевшую от тяжелой работы, теплую, настоящую - прижал к своей щеке и зарыдал.

- Внучек! Мишенька! Родной мой! - бабушка открыла глаза, неловко нагнулась и стала покрывать поцелуями его лицо. - Ты как здесь? Откуда? Хороший мой, ты чего, ну не плачь!

- Бабуля, - всхлипывая и заикаясь, сквозь душащие его рыдания, пробормотал он. - Бабуля...как же я по тебе скучал.

***

Через минуту, слегка успокоившись и почти нечеловеческим усилием воли взяв себя в руки, Миша вскарабкался во второе кресло и обнял бабушку, прижавшись к ее груди; он чувствовал, как по его телу волнами пробегают мурашки, и в то же время растекается приятное, согревающее до самых кончиков пальцев тепло. Он как будто ненадолго вернулся в детство - спустился с горячей печки, влекомый запахом свежей сдобы, и прибежал пожелать бабушке доброго утра, а все остальное - взрослая жизнь, их разлука, полная духов деревня - было просто приснившимся маленькому мальчику странным дурным сном.

Бабуля ласковыми, легкими прикосновениями гладила его по волосам - маленькая, хрупкая, почти невесомая; он вспомнил, как однажды сильно вытянулся в детском лагере за всего один летний месяц, и когда приехал к ней в гости - ему впервые пришлось нагнуться, чтобы ее обнять. С тех пор он становился только выше и крупнее - весь в деда и немаленького отца, а бабушка все больше усыхала и уменьшалась - как будто земля, которую она всю жизнь обрабатывала своими натруженными руками, с годами все сильнее тянула ее к себе.

Она счастливо улыбалась и иногда целовала плачущего внука - здоровенного взрослого мужчину - в макушку, совсем как в детстве, когда он был еще юным непоседливым пацаном.

- Родной мой, - на лицо Светланы Григорьевны неожиданно опустилась тень; она бережно подняла его голову и с тревогой уставилась внуку в глаза. - Как же это? Ты тоже..?

- Нет, - он всхипнул, утер слезы, выдохнул и пролепетал: - Я живой, живой, приехал погостить на месяц, а тут такое - откуда мне было знать!

- Слава тебе, Господи, - бабушка перекрестилась и одними губами прошептала молитву, подняв глаза к потолку. Она снова взглянула на внука и широко улыбнулась:

- Твой дар. Твой дар снова с тобой.

Миша перевел дыхание, встряхнул головой в попытке собраться с мыслями и пробормотал:

- Это все из-за амулета, верно? Ты ведь ходила к знахарю, чтобы дедушка Коля...вернулся к тебе, чтобы он оставался с тобой?

Светлана Григорьевна кивнула, откинулась в кресле - и улыбка медленно сползла с ее лица.

- Не устояла я, внучек, не устояла. Видит Бог - я пыталась, что было сил пыталась - но так и не смогла его отпустить.

Она на мгновение замолкла, вспоминая детали, и глубоко задумалась, тщетно силясь подобрать правильные слова. Потом тяжело вздохнула и начала свой рассказ.

- Твой дедушка впервые явился мне через пару лет после гибели. Был вечер, я хлопотала по хозяйству - дала поросятам и доила корову в хлеву. Мамка твоя - совсем еще кроха, путалась под ногами и пыталась уже помогать, как могла: то за курами по пятам походит - зерна в ручонку наберет, на землю насыплет - и смотрит, как они квохчат и клюют; то псину дворовую погладит - любила она маленькой обниматься с собаками, забиралась к ним прям в конуру; а то и буренку за вымя схватить пытается - то и дело получала коровьим хвостом по лицу.

Дою я себе спокойно и чувствую, будто кто-то уставился на меня ото входа во двор - так пристально, что аж между лопаток зазудело. Обернулась я - и обомлела: Коленька мой, живой, невредимый, на ворота оперся, машет рукой мне - и улыбается: тепло так, радостно - как и не разлучались мы, как будто он только с работы вернулся, и не было ничего - ни расстрела, ни немца того окаянного, ни нескольких лет моей жизни, прожитых в тоске по нему. Я вскочила, споткнулась - ведро, как живое, упало мне под ноги; загремела оземь, ударилась, а как встала - его уж и след простыл, только молоко растеклось по двору.

Через несколько лет он мне снова привиделся - мы с бабами ехали тогда в телеге на сенокос. Едем, бабы смеются, песни поют, чему-то радуются, а я думку думаю - посватался ко мне мужик из соседней деревни, и мать моя - строгая была женщина - все уши прожужжала - соглашайся, мол, тебе дочь ещё поднимать. Бедно мы жили, голодно, с мужиком куда проще стало бы - вот только не мил он мне, да и Колькину память я предать не могла. Гляжу - а Коля стоит себе на обочине: рубаха на груди распахнута, на голове фуражка его любимая, соломинку пожевывает - и смотрит прям на меня.

Очнулась - над головою небо ясное, в глаза солнышко светит, а я - раскинула руки и чего-то в траве разлеглась. Бабы вокруг меня кучкой сгрудились, судачат тревожно - и водой в лицо; говорят - мол, сидела, сидела я, пошатнулась - и упала с телеги головой вперед. И как только не расшиблась - не иначе как повезло. Поднялась я кое-как, огляделась - а Кольки уж нет нигде, как и не было - и никто даже не упомянул, что видел его.

Ох, внучек, сколько я дум тогда передумала.

Сначала всем сердцем верила, что он выжил, избежал страшной участи - и теперь скрывается, прячется где-то в лесу ото всех. Потом - что это наваждение, что дьявол - прости, Господь, мою душу грешную, соблазняет меня, испытывает, искушает на грех. Я ночей не спала и почти непрестанно молилась - сначала, чтобы Коля являлся почаще, потом - чтоб не видеть его больше совсем. Чтоб душа его - светлая, чистая, отважная - его, без вины убиенного, наконец обрела бы покой.

Молитвы не помогали. Он являлся мне каждые несколько лет - все такой же статный, молодой, красивый; все в той же рубахе и кепке - что жарким летом, что морозной зимой.

Наконец, я поняла, что это не происки дьявола. Твой дедушка навещал всегда в самую трудную пору: когда в деревне был голод - морозы губили урожай, когда померла моя матушка, или в дом приходили сватья - а я снова отказывала и потом ночей не спала, ломая голову, как нам выжить в те суровые времена. Он не подходил слишком близко, ни разу не заговаривал - только улыбался молча и смотрел издалека; и от взгляда его руки наливались силою, а улыбка его поддерживала в самых трудных делах. Я знала - то Господь ниспослал мне ангела, чтоб сберечь и меня, и твою подрастающую мать - после каждой нашей встречи я находила в себе волю бороться и жить дальше - если не ради себя и дочери, то хотя бы ради духа ее отца.

Бабушка ненадолго замолчала, перевела дыхание, собираясь с силами, и продолжила:

- С войны минуло тридцать лет, когда в деревне появился он. Елисей Геннадьевич - мужчина годов тридцати-сорока; по всему видать, что культурный, образованный, одним словом - городской. Переехал в колхоз чуть ли не из столицы - поговаривали, что там он был большим человеком, да перешел дорогу кому-то из партии и отправился в ссылку сюда. Он родился в нашей деревне и тут вырос, но семью его близко никто не знал - они всегда были нелюдимы и, как бирюки, прятались в большом доме где-то в глухих лесах.

Его родители тогда уже то ли померли, то ли переехали - не знаю, но жил он один, бобылем. Спустя пару лет вся деревня наполнилась слухами - что он, мол, антихрист, призывает в своем доме дьявола и старается спрятаться ото всех, кто может нарушить его покой.

В один дурной год странный мор пошёл по дворам: у многих полегла вся скотина, да и люди стали часто и тяжко хворать. Областные врачи развели руками, оставив нас - кого от голода, а кого-то от хвори, но все одно - помирать. Кто-то из мужиков во хмелю обвинил во всем знахаря - дескать, это он наслал проклятие на скот; толпа собралась почти сразу - мужики окружили дом с вилами, бабы тут же - кто с цепью, а кто и с серпом; промелькнула даже пара пистолетов и ружей - у некоторых было припрятано еще с самой войны. Каюсь - и я была там, у меня тогда корова слегла.

Елисей отворил двери и вышел - без единого слова, спокойно, будто зная заранее, что мы не сможем причинить ему вреда. Толпа перед ним расступилась - он взял с собой травы, микстуры, и пошёл по страдавшим от мора дворам - пошептал что-то, сделал  руками какие-то знаки - и все хворые вскоре поправились - и люди, и животные; от болезни не осталось и следа.

С той поры сторониться его стали сильнее: почти все обвиняли Елисея в самых тяжких и страшных грехах - и в первую очередь те, чья скотина без него б померла. Шептались об этом, правда, втихую, никто не решался сказать ему что-то в глаза - боялись, что знахарь нашлет на деревню очередную напасть. Но, несмотря на его славу антихриста, были и те, кто обращался к нему за помощью - с лекарствами у нас всегда было туго, и когда с кем-то случалась тяжёлая хворь - перво-наперво люди ехали не в больницу, а в его одиноко стоявший и затерянный в лесах дом. Он почти никому не отказывал - хоть и знал, что все те, кого он ставил на ноги, крестились и плевали через плечо, едва выйдя от него за порог.

Одна бабка - мы вместе убирали колхозную свеклу - мне обмолвилась, что, дескать, видела, как знахарь гулял вечером по лесу - заложил руки за спину и оживленно болтал, только рядом в то время никого не было. Бабка все время крестилась и шептала вполголоса - так, чтоб слышать могла только я - что этот, мол, христопродавец говорил тогда с мертвецом.

Твой дедушка не приходил ко мне тогда уже лет пять - и я, хоть и благодарна была Богу в надежде, что он, наконец, упокоился - все же тревожилась, что увидеть мне его больше не суждено. Разговор с этой бабкой никак не выходил из памяти; я мучалась несколько месяцев - снова бессонные ночи, снова молитвы Господу, чтобы он ниспослал мне знак; и в итоге - Боже, прости мою душу грешную, собрала чего-то съестного в корзинку и отправилась к знахарю на поклон. Не знаю, что тогда влекло меня больше - любопытство или надежда; твоя мама жила уже в городе - и никто, кроме Всевышнего, не смог бы мне помешать.

Нелегко, видит Бог, мне было признаться, с какой просьбой к нему я пришла. Сказать, что я видела твоего дедушку - наяву, как сейчас вижу тебя; что моя дочка - мое ненаглядное солнышко - от изменника Родины, рожденная во грехе - никто больше не знал этого, даже моя собственная мать.

Я ползала перед ним на коленях, я просила его, нет, умоляла - так, как никогда не молилась и Господу - всего об одном. Я хотела в последний раз, хоть глазком посмотреть на моего любимого - попрощаться с ним, сохранить его образ в памяти, если он и правда покинул меня навсегда.

Елисей слушал в полном молчании. Не срамил, не судил, не выгнал - хоть я и призналась ему в самых тяжких, годами терзавших мою душу, грехах. Он сказал, что ему нужна капля моей крови - и лишь сутки спустя он узнает, сдюжит ли то, за чем я пришла.

Через неделю - неделю, которую я провела как на иголках - он пришел ко мне сам. Никого не таясь, не стесняясь, он медленно прошел через всю деревню - бабы крестились, запирали двери, загоняли по хатам детей - и молились, чтобы он направлялся не к ним. Он разулся в сенях, вошел в избу и сел под иконами - видит Бог, я подумала, что ежели он антихрист, то почему Господь Всемогущий не в силах прям на месте его покарать? Елисей молча протянул мне тусклую гильзу на цепочке, а вместе с ней - коробку каких-то непонятных микстур.

"Держи эту гильзу где-нибудь в хате", - он молвил, - "но на теле не носи, чтоб никому из деревенских она, не дай Бог, не попалась на глаза. И никому - ни единой живой душе, не говори о том, что увидишь или услышишь - и особенно, что амулет тебе сделал я. Лишь мне - ты должна поклясться, положа руку на сердце - каждое последнее воскресенье каждого месяца ты станешь рассказывать обо всем - и давать очередную каплю крови, чтобы я мог зарядить амулет".

Он вырвал из блокнота маленький листик, написал на нем что-то в несколько строчек, прочитал написанное про себя, свернул листок и протянул мне.

"Если прочесть заклинание и вложить его в гильзу, ты обретешь куда больше, чем можешь мечтать. Но пока листок внутри амулета, и пока ты даешь свою кровь - ты должна принимать лекарство", - он кивнул на микстуру, - "или тебя покарает болезнь".

Он не взял с меня ничего - ни еды, ни скотины, ни денег; только снова немного крови и клятву - делать так, как он приказал.

Ещё неделю я не решалась прочесть заклинание. Не смыкая глаз, я держала  латунную гильзу с цепочкой в кулаке - и чуяла сердцем, что ежели сделаю это, душа моя будет проклята навсегда. Твой дедушка смотрел на меня с фотографии, - она кивнула на висящий на стене ковер, - единственной, которая у меня была; я каждый день вспоминала его улыбку - как тогда разлила молоко, увидев его в первый раз; как он поддерживал меня в самую трудную пору - безмолвно, просто появляясь где-то вдалеке и исчезая у меня на глазах. И наконец - да простит мне Господь мои прегрешения - я все же сдалась. Я прочла заклинание, засунула в гильзу, приняла микстуру, иии...не произошло ничего.

Еще несколько дней я молилась в полном отчаянье, не выходя из дома - гильза, вопреки велению знахаря, лежала у сердца на моей груди - молилась, чтобы все это было правдой, чтобы мой суженый пришел ко мне - хоть из рая, хоть из самых темных посмертных глубин. Субботним вечером, когда я, все же собравшись с силами, накормила скотину и, как в первую нашу встречу после его смерти, уселась доить, Коля вошёл в ворота моего двора.

Знахарь был прав - я и не мечтала о том, что случилось: подойдя, твой дедушка обнял меня, постоял минуту - и заговорил. И я услышала, почувствовала его тёплые руки на своих плечах - и растаяла; в этот миг я вспомнила, за что в юности любила его. За звук его голоса, за крепкие объятия - я будто помолодела на эти тридцать с лишним лет, которые прошли с того проклятого утра, когда я видела его живым в последний раз.

С тех пор мы были почти неразлучны - он покидал меня каждый день, но всего на несколько минут, перед самым рассветом - всегда в одно и то же время, а потом снова возвращался назад. Каждый месяц, ночью последнего воскресенья, я тайком приходила в дом знахаря - он вручал мне новую порцию микстуры, а я рассказывала обо всем, что произошло, и давала немного собственной крови - хоть и думала каждый раз, что за это после смерти я попаду в ад. Эта клятва - и то, что вместе с твоим дедушкой я стала видеть и других мертвецов - свою маму, сгоревшую от болезни за месяц - высохшую, изможденную; погибшего на войне и похороненного в деревне отца - хоть они почему-то не видели меня; Егорку - деревенского дурачка, который однажды весной полез на плотину купаться и утоп, и многих других - тяготило меня. Но - разве могло это сравниться с тем, что мой суженый - вечно молодой, высокий, вечно красивый - держал меня за руку каждую ночь, пока я спала? Знахарь говорил, что это мой амулет обладает такой силой - именно он призывает духов с того света; но я была слишком счастлива и слишком слаба, чтобы разрушить магию и навсегда расстаться с любимым, пусть это и обрекало на страдание многие души, включая моих родных.

Бабушка вздохнула, вытерла рукавом сбежавшую по щеке слезинку, посмотрела на Мишу и улыбнулась:

- А потом появился ты. Ты не можешь представить, как горд был дедушка - когда твоя мама привозила тебя в деревню, он не отходил от тебя ни на шаг. Пел тебе колыбельные - хоть ты и не мог их слышать, наблюдал, как ты делал свои первые шаги по дому, как возился с цыплятами - агукал что-то по-своему и гладил их пальчиком по желтому пушку. Ты не по дням, а по часам подрастал у него на глазах; но в какой-то момент я, до того ослепленная счастьем, вдруг увидела, что твой дедушка о чем-то грустит. Каждый раз, когда я обнимала и целовала тебя - он хмурился и отводил взгляд, пока, наконец, не признался - как горько ему от того, что он-то не сможет обнять тебя никогда.

Эти слова долго не выходили у меня из головы, а дедушка с каждым прожитым тобой днем, с каждым твоим приездом становился все грустнее и молчаливее; когда твоя мама уезжала обратно в город, он по нескольку дней мог где-то скрываться и, вернувшись, не произносить ни слова.

Бабушка сжала Мишину руку и с любовью погладила его по щеке:

- Надеюсь, ты не осудишь меня слишком строго...в очередной визит к знахарю я, скрепя сердце, решилась спросить у него - сможет ли он сделать амулет и для тебя.

На удивление, моя просьба не расстроила и не разозлила его - напротив, он даже обрадовался, оживился - и попросил привести тебя к нему.

Твоя мама приехала где-то через неделю - тогда, кажется, у них с твоим папой случился разлад, и она оставила тебя здесь на какое-то время, попросила меня присмотреть. Тебе, кажется, года два всего было, смешной любопытный карапуз.

После твоего приезда мой Коленька в очередной раз - о моем разговоре со знахарем он не знал - отвернулся, когда я взяла тебя на руки - и у меня сердце зашлось. Я не могла видеть, как он страдает - это было невыносимо, и я - прости меня, пожалуйста - все же отвела тебя к знахарю, в первый и последний раз. Твой дедушка пошел с нами - он был против, говорил - а что, если мы обрекаем ребенка на вечные муки, что если мы загубим его бессмертный дух? Но я в своей настойчивости, кажется, была слишком слепа.

Знахарь взял капельку крови и у тебя - ты даже не заплакал, когда он кольнул тебе в пальчик иглой - и скрылся где-то в глубине дома; через пару минут вернулся и, широко улыбаясь - я впервые видела его таким довольным - сказал, что тебе не нужен никакой амулет. Что у тебя дар - от рождения, и ты сможешь видеть духов и так, нам нужно только подождать - это проявится не сразу, но проявится обязательно - когда ты еще немного подрастешь. У меня как камень упал с сердца - раз Господь подарил тебе эту способность, как он может тебя за нее наказать?

Знахарь и здесь не ошибся. Попробуй вообразить, каким счастливым выглядел твой дедушка, когда где-то через год ты впервые спросил меня, кто это - и указал своим пальчиком прямо на него.

Бабушка прикрыла дрожащими руками лицо и расплакалась.

- О, все хорошо, родной мой, это слезы счастья, - улыбнулась она, когда Миша снова крепко прижал ее к себе. - Ты рос замечательным внуком - заменил дедушке сына, которого у него никогда не было, и родиться которому было не суждено. Это были счастливые годы, - она снова тепло улыбнулась, - хоть и недолгие. В день вашего отъезда на Камчатку вы видели друг друга в последний раз.

Спустя год после того, как вы переехали, знахарь из деревни куда-то пропал. Его дом стоял брошенным - никто из деревенских не решался к нему даже приблизиться, все так же опасаясь проклятия - и того, что можно найти внутри. Пара мужиков, помолясь, только разобрали крышу над его спальней - чтобы, если дух ведуна еще не ушел, он смог покинуть здание и предстать перед Всевышним за свои грехи. Никто не знал, куда именно делся знахарь - кто-то говорил, что его убили бандиты, главного у которых он не слишком удачно подлечил; кто-то - что после развала Союза он вернулся обратно в город - партия больше не могла этому помешать.

Как бы там ни было, спустя примерно месяц после нашей последней встречи твой дедушка исчез. Только недавно я поняла, что моя кровь нужна была не для того, чтобы призывать - или не отпускать - мертвых, с этим до сих пор справляется и сам амулет; кровь была нужна затем, чтобы я смогла их увидеть. Я убедилась в этом, снова встретив твоего дедушку спустя много лет, только после того, - она грустно вздохнула, - как сама умерла.

Миша остолбенело замер:

- Дедушка? Он тоже здесь?

Светлана Григорьевна улыбнулась и просветлела лицом:

- Конечно. Мы снова, как в старые времена, проводим вместе почти каждый день, хоть ему, наверное, и скучновато с такой старухой, как я - он-то ни капли не изменился, все такой же молодой. Он ждет меня снаружи - каждый день, после того, как снова переживет свой расстрел - только теперь я узнала, куда он пропадал каждое утро, и после того, - она покачала головой, - как в очередной раз умру я. Он будет счастлив тебя увидеть - точнее, счастлив, что и ты снова можешь видеть его.

Миша, забыв обо всем, вскочил с кресла и рванулся было к выходу, но Светлана Григорьевна схватила его за руку:

- Внучек, послушай. Я знаю, для тебя это может оказаться очень непросто. Поверь, мне не менее трудно будет смириться с тем, что я больше тебя не увижу, хоть я с самой смерти и до этого дня не могла даже подумать, что нам доведется поговорить еще раз. Но - ты должен остановить это. Должен сделать то, чего не смогла я. Уничтожь амулет - достань заклинание из гильзы и сожги, а пепел развей по ветру. Всем нам пора отправиться дальше - что бы ни ждало нас впереди, если, конечно, там будет хоть что-то, - она пожала плечами. - Можешь считать меня эгоисткой, но - я очень устала. И все те люди, которые годами бродили по деревне после своей смерти - не заслуживают того, чтобы продолжать страдать. Жаль, что я не понимала этого раньше.

Ты найдешь амулет, - она неожиданно с силой сжала его предплечье и напряглась всем телом, - ты найдешь его...найдешь... - она откинулась в кресле, ее глаза закатились, по телу пробежала крупная дрожь, - на чердаке, в деревянной шкатулке...там письма...твоего дедушки с фронта и этот...этот..амулет, - ее глаза закатились, тело в последний раз вздрогнуло, Светлана Григорьевна глубоко вздохнула - и умерла. Снова.

Миша держал ее за руку, ни капли не стесняясь все это время стоявшей в дверях Кати и текущих по щекам слез. Когда, наконец, тело его бабушки обмякло и растаяло в воздухе, звуки гармони затихли, и телевизор погас - он встал с кресла, протиснулся мимо девушки и молча вышел на улицу.

***

Возле старой и покосившейся деревянной скамейки напротив дровяного сарая возвышалась одинокая фигура. Высокий и статный мужчина стоял, повернувшись спиной к дому - одетый в одну рубашку, несмотря на осенний холод, он, слегка заслоняя глаза рукой, любовался плывущим по чистому небу солнцем - кустистые тучи, все до единой, после ночного дождя уплыли за горизонт. Спустя мгновение рядом прямо из воздуха возникла ещё одна невысокая, согбенная фигурка - старая женщина,  оглядевшись, медленно подошла к обратившему на неё внимание мужчине, взяла его за руку, что-то негромко сказала - и кивнула на дом.

Мужчина обернулся, замер, неуверенно отпустил ее руку и, мгновение поколебавшись, широким, почти строевым шагом, слегка прихрамывая, направился к замершему на пороге Михаилу.

- Внучек, - мужчина остановился в полуметре от Миши, окинул его фигуру взглядом, развёл руки в стороны и обнял внука, прижав его к своей широкой груди. - Как долго я этого ждал!

- Дед, - Миша, задыхаясь, словно от нехватки воздуха, вырвался из объятий и отступил на полшага назад. Впервые за многие годы он посмотрел деду в лицо - и только сейчас понял, что они почти ровесники: дедушка выглядел даже моложе него.

- Я столько должен тебе рассказать! - дед увлёк внука, которому годился разве что в братья, обратно к скамейке; сел рядом, снова взглянул на солнце и опустил голову вниз.

- Я все знаю, - слабо проговорил Миша. - Бабушка уже поведала вашу историю.

Сидящий рядом молодой мужчина кивнул.

- Прости, что меня не было рядом. Видит Бог, не прошло ни дня, чтобы я об этом не жалел - о том, что ты вырос без деда, а твоя мама росла без отца. Если б я только знал - тогда, в 45-м, к чему приведёт мой поступок - я бы гнал того немца взашей. Сколько всего не было сделано, столько не сказано - но я счастлив, Бог видит, искренне счастлив - что хотя бы все твоё детство прошло у меня на глазах. Что я вижу, каким ты вырос - хоть не знаю и, наверное, не пойму, кем ты стал. В молодости многое казалось мне важным - что я делаю, говорю, как живу; но только теперь, спустя годы, я понял, что самое важное всегда было рядом - это моя семья. Ты, твоя мама, мой Светик, - он оглянулся на бабушку, которая стояла неподалёку, - я существую только ради всех вас.

- Мужчину определяют поступки, - медленно проговорил Миша. - и твои говорят о тебе лучше любых слов. Ты сделал то, о чем другие и не подумали - оказал помощь нуждающемуся, хоть и понимал, чем это грозит. Ты 70 с лишним лет прожил призраком - не стеная, не жалуясь; поддерживал бабушку в трудные времена. Ты растил меня - пел колыбельные, успокаивал, научил читать - хотя мог бы зациклиться на собственной гибели и бродить, безучастный и неприкаянный, как многие, кого я увидел тут.

Я не знал всего этого. Не знал, что ты сделал, почему и куда ты пропал. Не знал даже, где похоронен - и почему мне никто не может сказать. Но сейчас мне известна вся ваша история, и, поверь - я тобою горжусь.

Горжусь тобой, слышишь? Я горд, что во мне течёт твоя кровь. И я точно знаю, что даже будь тебе известно, что с тобой станет - когда тот человек, этот пленный, постучал в твою дверь - ты все равно все сделал бы так же - а вот я бы, наверное, струсил. Не смог.

И ты знай - что бы дальше с нами со всеми ни стало, у меня был лучший на свете дед.

Мужчины обнялись. Помолчали, каждый задумавшись о чем-то своём.

- Коля, - прервала наступившую тишину бабушка и грустно улыбнулась. - Нам пора. Миша уничтожит амулет. Пусть дальше нас ждёт неизвестность - я счастлива, что встречу ее вместе с тобой.

Дедушка встал со скамейки, взял спутницу всей своей жизни за руку и с любовью посмотрел ей в глаза. Он не видел покрывавшие ее лицо морщины, не смотрел на седые волосы, торчащие из-под шерстяного платка. Перед ним стояла все та же юная, гибкая девушка с длинной, до пояса, чёрной косой - он держал ее за руку, и красота ее, пусть и скрытая от посторонних, ярким светом пылала в его темных глазах. Его смерть разлучила их на десятилетия, но над чувствами оказалась бессильна даже ее безграничная власть.

- Иди, - он обернулся в сторону Миши и протянул ему руку. - Мы останемся здесь. Что бы потом ни случилось - помни, мы любим тебя. Спасибо, Господи, что дал нам поговорить напоследок. Иди - и до встречи во снах.

Миша медленно встал, пожал дедушке руку, крепко обнял бабулю - и направился обратно в дом.

В сенях он зажег лампочку, отставил лестницу от стены и поднялся на чердак. Он любил ковыряться здесь в детстве - среди старых сундуков и сумок, читая мамины школьные тетрадки и копаясь в ее детских вещах - тогда в его голове не укладывалось, что и мама когда-то была маленькой - такой же, как он сам.

Деревянная шкатулка, запертая на замок, была запрятана в большом сундуке в дальнем углу чердака - он пару раз на неё натыкался, спрашивал у бабушки - та отмахивалась, что у неё давно уже нет ключа, и что внутри только старые ненужные бумажки и прочая скучная взрослая ерунда. Зажав шкатулку подмышкой, он спустился обратно, прошёл в кухню, достал большой нож из шкафа и, поднатужась, взломал замок.

Катя, сидевшая в кресле, подошла поближе и заглянула ему через плечо.

Внутри оказался ворох пожелтевших, сложенных треугольником солдатских писем - на каждом из них твёрдой рукой был выведен адрес деревни и бабушкино имя - Миша мимоходом удивился, как дедушкин почерк оказался похож на его собственный. Бережно вынув письма из прошлого- он обязательно вернётся к ним позже, Миша нащупал на самом дне маленькое металлическое что-то и вынул на свет.

- Вот и он, - выдохнула девушка, во все глаза уставившись на тусклую винтовочную гильзу, которую мужчина сжимал в руке.

Миша, помедлив, достал засунутую в амулет бумажку, аккуратно развернул ее и прочёл вслух:

Пусть тот, кто потерян, вернётся.

Как в море впадает река -

В объятьях с любимой сольётся.

Останется с ней на века.

Пусть кровь запечатает узы,

И горе уйдёт навсегда -

Что к сердцу разбитому грузом

Подвесила злая судьба.

В начале всего было слово -

Я им даже смерть отменю.

Разрушит любые оковы

Всесильное слово «люблю».

- Красиво, - Катя развернула мужчину лицом к себе, внимательно посмотрела ему в глаза - и крепко обняла.

- Спасибо, что поверил мне. Прости, что назвала тебя бараном - я правда не со зла. Немного жаль, что мы не встретились при жизни - кто знает, как бы все тогда сложилось, - она слегка улыбнулось, и у Миши часто-часто забилось сердце.

- Ты готова? - глухо пробормотал он и достал из кармана зажигалку.

- Готова, - девушка встала в центре комнаты, глубоко вздохнула и закрыла глаза. - Как там сказал твой дедушка? До встречи во снах?

Прости, что подслушала. Они у тебя замечательные - мои старики были такими же. Кажется, им подобных людей больше нет. Надеюсь, мы с ними ещё встретимся, - она на мгновение замолчала, - и с тобой. Только не так. Жаль, что с ребятами не попрощаюсь, - неожиданно вспомнила она о своих детях и погрустнела, - но перед смертью не надышишься. Хотя я, кажется, вполне надышалась - ещё бы, умереть столько раз. Давай, не будем затягивать - она открыла глаза и кивнула на зажигалку. - Прости, если что не так. И прощай.

Скривившись, словно от надоедливой зубной боли, Миша уставился перед собой - от напряжения сводило руки, в течение всего рассказа все крепче сжимавшие руль. Он пытался как-то переварить и осознать услышанное - мысли вихрем роились в его голове, не останавливаясь ни на секунду; такой знакомый и понятный ему мир буквально переворачивался вверх дном. Привидение, фантомный пожар в черневших в зеркале заднего вида развалинах, погибшие в конце девяностых дети, которых он видел собственными глазами буквально пару минут назад - все это было слишком нереально, слишком фантастично, чтобы случиться именно с ним - самым обычным парнем, который просто надеялся скрыться от общества и, может, спокойно уйти в запой. Хотелось похлопать себя по щекам, ущипнуть посильнее за ногу и проснуться - на тёплой и родной печке, укутанным в толстое одеяло, а лучше - в собственной спальне, на широкой упругой кровати, в которой они с бывшей провели так много страстных и бурных ночей. Повернуться к жене, мирно сопящей рядом, поцеловать ее в слегка пахнущую духами макушку и осознать, что развод, его бегство из города, все отвратные, разбившие на тысячи мелких кусков его душу события - особенно эта ночная поездка, черт его дёрнул вообще выйти из дома - были не более чем страшным сном.

Но нет - проснуться почему-то не получалось, как бы сильно он ни старался - Миша все так же сидел посреди окружавших школу зарослей в уже остывшей отцовской машине, а рядом с ним неподвижно застыла странная девушка, всерьёз утверждавшая - ну надо же - что она давно умерла.

С видимым усилием отпустив руль, Миша сел вполоборота и нерешительно протянул руку в ее сторону. Катя не пошевелилась. Он опустил руку девушке на плечо, как будто ожидая, что она пройдет насквозь, очертания незнакомки помутнеют или вовсе развеятся, как тает в лучах утреннего солнца туман - но ощутил под своей ладонью лишь тонкую ткань водолазки.

- Как? - с трудом разлепив губы, прохрипел он. - Как это может быть правдой? Если ты призрак, почему я могу прикоснуться? Как ты можешь сидеть в машине рядом со мной?

Глубоко вздохнув, девушка пожала плечами, попутно стряхнув его руку:

- Мир куда больше, чем тебе кажется. Иногда в нем случаются вещи, которые сложно даже просто вообразить. Понимаю, что все это, - она описала рукой в воздухе полукруг, - все, что ты видел, что я только что рассказала, в первый раз не может вызвать ничего, кроме недоверия. Ты, наверное, думаешь, что все это какой-то розыгрыш, а я то ли актриса, то ли мошенница, то ли просто сидела в дурке и совершила побег - гуляю теперь вот по лесу, дышу свежим воздухом и время от времени где-нибудь горю, - она невесело усмехнулась и устало прикрыла рукой глаза. - Если это и шутка, то какая-то не смешная - хотя чему удивляться, я и при жизни не умела шутить.

Я сама долго не могла привыкнуть, - она откинула голову на подголовник, - поверить, что вся эта ерунда происходит со мной. Только, в отличие от тебя, я не сторонний наблюдатель, который сам может решить - во что ему верить, а во что - нет; или, в конце концов, просто вернуться домой и попробовать забыть все то, что ему не повезло увидеть.

Ты веришь мне? Эй, - Миша уставился в окно, положив на колени руки, - санитаров в лесу высматриваешь? Или скрытую камеру? Как было бы здорово, если бы это и правда была просто дурацкая шутка, - последнюю фразу она с досадой почти прошептала себе под нос.

В машине, несмотря на неуклюжую попытку Кати разрядить обстановку, на несколько долгих мгновений повисла тягостная тишина.

- Хорошо, - она решительно кивнула самой себе. - Вспомни, когда ты в последний раз был на деревенском кладбище?

Миша на мгновение задумался и, наконец, пробормотал:

- Кажется, года три назад.

- Я докажу тебе. Заводи мотор.

***

Десять минут спустя, прорезая колесами давно заросшую колею и разбрызгивая во все стороны вездесущую осеннюю грязь, "Нива" выбралась из низины на еще один холм и уткнулась в несколько брошенных и местами ветхих домов - отдаленный хутор, где уже вроде бы пару лет как никто не жил.

Возле одной из покинутых хат Катя махнула рукой, призывая остановиться, и взглянула на светящиеся на приборной панели часы.

- Подождем. Недолго, буквально 10 минут.

В молчании наблюдая за минутной стрелкой, бесконечно медленно и монотонно отмеряющей за кругом круг, Миша всерьёз задумался - верит он все-таки или нет?

Украдкой покосившись на сидевшую в соседнем кресле девушку, он повнимательнее всмотрелся в ее лицо: каштановые волосы, стрижка каре, полные губы, ровный овал лица, неглубокие ямочки на щеках - должно быть, у нее хорошая улыбка, хотя вряд ли он когда-то сможет ее увидеть. Нос с легкой горбинкой, раскосые брови, темные глаза - ее можно было назвать симпатичной, даже красивой; в неярком полумраке, слегка рассеянном светом горящего в салоне фонаря, он рассмотрел глубокую складку, залегшую между ее бровей, и сеточку легких морщин на решительно нахмуренном высоком лбу - кажется, ей в жизни многое довелось пережить. Да, он легко мог представить ее стучащей кулаком по столу какого-то мелкого чиновника, требуя выделения необходимых школе средств - и на мгновение поймал себя на мысли, что даже хотел бы это увидеть. И - нет, она совсем не походила на сумасшедшую, а как должны выглядеть мошенники, Миша не представлял.

- Пора, - бросив последний взгляд на часы, Катя распахнула дверь и первой покинула салон.

Мельком оглянувшись на выросшую неподалёку фигуру ее невольного спутника - он все-таки вышел из машины, не остался внутри - девушка направилась прямиком к дому, смотрящему на незваных пришельцев слепыми глазницами темных запыленных окон.

Зайдя за угол - уверенно, как будто далеко не в первый раз, она тихонько, без единого скрипа, открыла калитку палисадника и, осторожно ступая между неухоженными кустами роз, приблизилась к зданию вплотную. Поманив за собой нерешительно застывшего за забором мужчину, она молча указала на одно из окон - в отличие от прочих, слегка освещенное чем-то изнутри, и замерла.

Аккуратно, словно страшась хоть звуком нарушить разлитую вокруг звенящую тишину, в которой слышны были только далекие вопли лягушек, уханье совы и звон надоедливых комаров, Миша приблизился к девушке и всмотрелся сквозь прорезавшую шторы узкую щель во внутренности явно покинутого, но сейчас, судя по неяркому свету - кем-то обитаемого дома.

Его глазам открылась самая обычная для деревни комната - широкий разложенный диван с небрежно наброшенным на него скомканным покрывалом, большой плоский телевизор на заваленном неаккуратными стопками газет письменном столе, темневшая в углу серая печь с едва тлеющими в ее недрах угольками; выкрашенный краской деревянный пол был застелен старым узорным ковром. Напротив шипящего черно-белыми помехами телевизора стояло слегка качавшееся кресло-качалка, в котором, укутанная в одеяло, дремала пожилая женщина с растрепанными космами седых волос, торчащими из-под свободно лежащего на ее голове и плечах платка.

На диване, закинув одну руку за голову, вытянулся одетый в тельняшку и спортивные штаны немолодой мужчина с залихватски закрученными усами; другой рукой он обнимал прижавшуюся к нему, свернувшись в клубочек, маленькую девочку со смешными, торчащими в разные стороны, косичками - посасывая палец она, судя по всему, сладко спала.

Идиллия. Миша примерно так и представлял себе свою старость - правда, дом в его фантазиях был новее и больше, внуков в гостях была целая орава - скорее всего, спящая девочка приходилась пожилой паре именно внучкой - а в кресле-качалке сидел он сам. Обязательно у камина, не у печи - с какой-то хорошей книгой, кружкой пива или бокалом вина, и парой лежащих у его ног немолодых и слегка уставших от детского внимания собак.

Горько скривившись, он сглотнул, помахал головой, развеивая теперь куда менее реальную, чем раньше, мечту, и сделал шаг от окна - он как будто без спроса засунул свой любопытный нос в чью-то - точно более счастливую, чем его собственная - жизнь, и теперь почувствовал обжигающий стыд.

Он почти успел отвернуться, когда Катя, резко схватив его за руку, прошептала:

- Смотри!

Миша нехотя заглянул обратно в щелку - тёплая картина семейного счастья не изменилась: девчонка все так же спала в обнимку с дедулей, а бабушка так же дремала в кресле, свесив голову набок.

Несколько минут спустя он, неожиданно разозлившись и чувствуя себя идиотом - одному Богу известно, что эта психанутая хотела ему показать - выдернул руку и снова сделал шаг в сторону, когда вспыхнувшая в голове догадка буквально пригвоздила его к месту.

- Они…они ведь не спят - глухо пробормотал он, не узнавая собственный голос, и посмотрел Кате в глаза.

- Угарный газ, - мягко прошептала девушка и снова взяла его за руку. - Они забыли открыть заслонку.

Помертвев, он сгорбился и уронил голову на грудь - как будто ростовая кукла, из которой кто-то вынул человека, а саму ее оставил стоять. Сейчас он до конца сдуется, его свернут, затолкают ногами в большущий мешок и унесут на склад.

И без того тёмный окружающий мир словно разом лишился остатков всех своих красок. Дети умирали постоянно - да, конечно, Миша об этом знал. Смерть каждый день пожинала по миру сотни тысяч самых разных людей - все они были чьими-то детьми, сёстрами, братьями, родителями или просто друзьями. Почему-то трагедия в школе - когда пламя пожара пожрало сразу стольких ребят, которые только начинали жить - не тронула его так сильно, как эта мирная и спокойная картина гибели наверняка счастливой семьи.

Он представил, как родители привозят девочку в гости к бабушке и дедушке - так же, как привозили когда-то его. Радостные улыбки, объятия, гостинцы, девочка топчет осенние лужи зелёными резиновыми сапожками - у него в детстве были именно такие. Родители уезжают - бабушка держит внучку за руку и крестится, одними губами шепча молитву - как всегда провожала родителей Миши его бабуля, стоя на крыльце. Они ужинают - девочка болтает ножками, сидя на высокой деревянной скамейке, и не хочет есть суп - а бабушка уговаривает; при взгляде на внучку ее морщины разглаживаются, и свет, идущий откуда-то изнутри, озаряет ее лицо. Дедушка затапливает печку - к вечеру наверняка похолодало; они вместе садятся смотреть телевизор - бабушка мёрзнет, и муж, проживший с ней - сколько? 30? 50 лет? - заботливо подтыкает ей одеяло, подкидывает в печку ещё пару поленьев, хватает внучку и падает с ней на диван.

А следующим утром - Миша представил это так явно, как будто на диване лежала его дочь - или, может, через пару дней, когда родители девочки вернулись обратно..

Нет - он тряхнул головой и сжал кулаки так сильно, что ногти до крови впились в ладони. Пережить такое он бы не смог.

Через несколько мгновений озарявший комнату свет телевизора потух, сам телевизор - а вместе с ним диван, лежащие на нем девочка и мужчина, сидящая рядом женщина, застилавший пол выцветший ковер - медленно растаяли в воздухе, оставив после себя тёмную запылённую комнату, посреди которой одиноко валялось перевёрнутое кресло-качалка.

Миша долго не мог оторвать глаз от пустого безлюдного помещения - в глубине души он, кажется, ещё надеялся, что это все же дурацкая шутка, и девочка - живая, весёлая, обутая в свои любимые зелёные сапожки, сейчас выскочит из-за угла с по-детски пронзительным и наивным «буууу», а следом появится и пожилая пара - женщина запахнет на голове платок, ее муж с хитрым прищуром подкрутит ус, и они все вместе посмеются над тем, как ловко его, Мишу, удалось разыграть.

Но время шло - вдалеке все так же надрывались лягушки и кричала какая-то ночная птица - а комната оставалась все такой же безлюдной, и никто не собирался выскакивать к ним из-за угла.

- Пойдём, - девушка потянула его к машине. - Это пока ничего не доказывает, едем дальше. Заводи.

Механически, словно робот с единственной заложенной в него задачей, он сел в машину, повернул ключ зажигания, воткнул передачу и тронулся с места, резко бросив сцепление - так, что «Нива» дернулась, будто раненый зверь, и двигатель чуть не заглох; развернулся на заросшей пожухлой крапивой обочине и поехал обратно к спуску с холма.

Фары мельком мазнули по трём нечетким фигурам, застывшим в стороне от дороги - две побольше, видимо, взрослые, держали за руки третью - поменьше, и неотрывно смотрели из-за забора на ещё несколько минут назад освещённый дом.

***

Они съехали с холма в вязкую низину, не проронив ни единого слова.

Миша все не мог сформулировать вопросы, крутящиеся на языке - если возле школы голова его разрывалась от мыслей, то сейчас будто кто-то дёрнул за невидимый слив, и все нелёгкие думы вытекли из его черепа, оставив после себя только гулкую пустоту.

Его спутница, кажется, не была настроена продолжать беседу - если так можно было назвать ее предшествующий остановке монолог, и лишь изредка показывала направление жестами рук. Сам он с момента встречи произнес всего пару слов, но тишина его вполне устраивала - если очень постараться, можно было представить, что он едет на утреннюю рыбалку - спозаранку, пока ещё не рассвело, и впереди его ждёт самое обычное спокойное утро, а не какой-нибудь очередной сюр.

Не успел он порадоваться царящему в салоне молчанию, как Катя резко схватила его за плечо, внимательно уставившись на что-то, скрытое от его взгляда, за окном:

- Останови. Останови, пожалуйста, - он ударил по тормозам - так, что машина клюнула носом, и девушка чуть не ударилась грудью о приборную панель.

Прищурясь в неверном свете фар, он попытался было рассмотреть, что же привлекло ее внимание - но тут же, опомнившись, распрямился в кресле и отвёл взгляд.

В это время его спутница уже распахнула дверь и ступила туфлями в осеннюю грязь.

- Я больше не хочу ничего видеть, - глухо пробурчал Миша, изо всех сил вцепившись в руль, как в спасательный круг.

- Тебя никто и не зовёт. Останься в машине, - слегка повернув к нему голову, коротко ответила девушка.  Она хлопнула дверью и скрылась в покрывавших обочину зарослях.

Просидев пару минут в одиночестве, Миша зло чертыхнулся по адресу дурацкого сверлящего мозг любопытства - он ведь точно знал, что снаружи не ждёт ничего хорошего, так зачем тогда ему идти? - вытащил ключ, выскочил из машины и направился следом за ней.

За первым же тянувшим к ночному небу голые ветви кустарником из-под ног послышался странный и совсем неуместный звук - в неярком свете висящей над головой луны он с удивлением рассмотрел, что идёт по самому настоящему снегу - хрустящему, словно в лютый январский мороз.

Это действительно было странным - он готов был поклясться, что в этом году ещё не было минусовой температуры; сугроб тем временем становился все глубже, и вскоре он уже с трудом переставлял ноги, чувствуя, как их неприятно холодит сквозь тонкую резину сапог.

Опустив вниз голову, он искал на снегу следы Кати - их, однако, нигде не было видно - и чуть было не прошёл мимо незнакомого ему мужчины, который, раскинув руки в стороны, лежал в распахнутой телогрейке и с непокрытой головой прямо на снегу.

Оглянувшись по сторонам, Миша подошёл к незнакомцу - из его внутреннего кармана торчала бутылка чего-то горячительного; вторая, почти пустая, лежала рядом, наполовину зарывшись в снег.

- Э, мужик. Ты себе так кишки отморозишь. Вставай давай. Ты откуда тут взялся? - Миша нагнулся к спящему и слегка похлопал его по щеке, отшатнувшись от убойного запаха алкоголя - казалось, незнакомец вернулся с Крещенских купаний, только нырял он не в прорубь, а в чистый спирт.

- Але, уважаемый! Вставать будем или где? Давай, я на машине, докину тебя до дома, только покажи, куда. Вставай, бл., - он схватил никак не реагирующего мужика за грудки и попытался поднять его с земли, как вдруг откуда-то сзади раздался дрожащий от едва сдерживаемой ярости голос:

- Отпусти.

Миша, все так же не выпуская из рук чужой телогрейки, неловко обернулся через плечо и наткнулся на враждебный, исподлобья, взгляд - в нескольких шагах от него, набычась, стоял какой-то смутно знакомый пацан лет двенадцати на вид - сжимая и разжимая маленькие кулачки, он тяжело дышал и, казалось, еле сдерживался, чтобы не броситься с тумаками на чужака:

- Я сказал - отпусти! Оставь его! Уходи! - почти проорал пацан и по-звериному оскалился, подняв руки в неуклюжем подобии бойцовской стойки и сделав в сторону Миши широкий шаг.

- Саша! - потерянная в снегах учительница выскочила словно из неоткуда: она прижала к себе мальчишку, оттащила его в сторону и кинулась к Мише: - Было же сказано - останься в машине! Что непонятного? Ты же сказал, что уже насмотрелся! - она ударила своего ошеломлённого спутника по рукам, заставив, наконец, отпустить телогрейку, и потащила его обратно в сторону дороги.

Обернувшись, Миша увидел, что пьяный мужик так и валяется, расхристанный, на снегу - а рядом, взяв его за руку, сидит, опустившись на колени, пацан - Саша, самый старший из детей, чьи жизни оборвал в сельской школе пожар.

Теперь, наконец-то, Миша его узнал.

За пару шагов до дороги наваждение рассеялось - снежная перина исчезла, оставив вместо себя участки пожухлой травы и самую обычную грязь.

***

Поездка продолжилась - и снова в полной тишине.

Прижавшись лбом к холодному оконному стеклу, Катя, слегка покачиваясь на колдобинах, безучастно наблюдала за медленно плывущими мимо очертаниями деревьев и кустов.

Покосившись на водителя и заметив его нахмуренные брови и губы, сурово сжатые в едва различимую тонкую черту, она, наконец, нехотя произнесла:

- Это был отец Саши, моего ученика. Я рассказывала тебе о них.

Помолчав ещё с минуту и собравшись с мыслями, она продолжила:

- Его родители уехали отсюда вскоре после пожара. На деревенском кладбище теперь лежали оба их сына - и старший, и младший. Думаю, они просто не понимали, как жить дальше, и бросили все - в надежде, что расстояние поможет времени смягчить эту боль. Мы вместе с Сашей наблюдали, как родители выносят коробки из его родного дома, как вешают на входную дверь навесной замок - и как скрывается в дорожной пыли их машина - как мы тогда думали, навсегда.

Однако, несколько лет назад его отец - Игорь Николаевич, кажется - вернулся обратно в деревню, в свой старый дом. Один.

Удивительно, но Сашка его увидел - помнишь, я говорила, что мои дети не могут видеть живых?

Мальчик вился вокруг отца хвостом - но, конечно, папа не знал об этом - он и понятия не имел, что младший - точнее, его дух - постоянно наблюдает за каждым его шагом. Остальные ребята завидовали по-чёрному - их родители или жили слишком далеко, чтобы до них добраться, или тоже уехали из деревни и не возвращались уже никогда.

Игорь пил горькую, в полном одиночестве, практически не просыхая. Я пыталась отвлечь от него Сашку всеми доступными способами - ребёнок ведь своими глазами наблюдал, как постепенно опускается его отец. Но - что я могла ему предложить? Играть в прятки с другими духами в брошеных домах и лесу? Наблюдать за ещё каким-нибудь призраком - из тех, что бесцельно шатаются по деревне и не видят никого вокруг - ни мертвых, ни живых? За многие годы любой досуг, который мне удавалось придумать для детей, по тысяче раз наскучил и им, и мне самой. Сашка пропадал с отцом постоянно, мы видели его только по ночам - когда все собирались в школе, чтобы пережить очередной пожар.

Катя сглотнула и отвернулась к окну.

- Однажды зимой - это было Рождество, кажется, года 4 назад, Игорь куда-то засобирался прямо посреди ночи. Он тепло оделся, подхватил две бутылки водки и отправился в сторону кладбища - Сашка, конечно, увязался за ним. Была жуткая метель, морозы стояли лютые - они добирались до кладбища несколько часов, хотя в хорошую погоду от их старого дома идти было максимум полчаса.

Игорь долго сидел на могилах своих сыновей. Плакал, падал на колени, обнимал деревянные кресты - с одного из них теперь смотрела фотография Сашки; молился о чем-то Господу - и пил. Много пил. Все это время младший сидел на своей собственной могиле рядом с ним.

Через пару часов, уже глубокой ночью, Игорь засобирался обратно - к тому моменту он выпил почти целую бутылку водки. Нараспашку, забыв шапку на снегу возле могил, он, шатаясь, побрёл обратно по своим почти полностью заметенным следам.

Какое-то время спустя, - девушка украдкой смахнула пробежавшую по щеке предательскую слезу, - метель разбушевалась сильнее прежнего, и Игорь сбился с пути. Он ушёл в сторону от дороги, двинулся по глубокому снегу, споткнулся о какую-то корягу, упал, - она глубоко вздохнула, - и больше уже не поднялся.

Сашка все это время был где-то поблизости. Он пытался докричаться до отца, направить его в нужную сторону, затем - разбудить, заставить подняться и идти дальше, или хотя бы не спать.

А после, отчаявшись, просто сидел рядом, пока его отец замерзал. Он ничего не мог сделать. Ни-че-го.

В салоне снова повисла тишина - Миша притормозил на обочине и молча слушал еще одну историю, сломавшую незнакомому ему мальчишке теперь уже посмертную жизнь.

- Там я и нашла его, - девушка вытерла слёзы и тихонько шмыгнула носом. - В ту ночь я была в развалинах школы с остальными - на Рождество я всегда рассказывала ребятам сказки, так уж у нас повелось. А тут - как будто почувствовала что-то, кинулась искать их - и нашла. Игорь замёрз буквально в ста метрах от своего дома - просто потому, что сбился с дороги и был слишком пьян, чтобы это понять.

А потом, когда его призрак вернулся в деревню - как будто всего случившегося было недостаточно - он не увидел нас. Не увидел Сашку. Даже после смерти они не воссоединились, ты можешь себе представить, как тупо утроен этот идиотский мир? - Катя стукнула кулаком по приборной панели и прикусила губу.

- С тех пор Саша изменился. После того, как он рассказал мне эту историю, мы больше не разговаривали. Он больше не играет с другими детьми в игры, не слушает мои сказки - пропадает после пожара и не возвращается к нам, вообще. Все свободное время - а у духов его очень много - он проводит рядом с призраком своего отца. Не знаю - наверное, надеется, что за ту вечность, что нам отмеряна, что-нибудь изменится, и они, наконец, будут вместе. И, может быть, Сашка узнает, почему в деревню не вернулась его мать.

Я просто хотела проведать его сегодня, узнать, как он. Кажется, пока все осталось по-прежнему - отец его все ещё не видит, а Сашка все ещё не теряет надежды. Даже у мертвых она умирает последней - почти каламбур.

Ну что, подъедем или дальше пешком? - она неожиданно перевела тему и кивнула на невысокую ограду, видневшуюся неподалёку. Миша и не заметил, как они сюда добрались - перед ними было деревенское кладбище.

***

Они медленно брели вдоль неровных рядов неухоженных и заросших, с покосившимися безымянными памятниками старых могил.

В детстве Мише нравилось гулять по кладбищам: всматриваться в пожелтевшие фотографии, читать незнакомые имена и фамилии и прикидывать в уме - кто и сколько прожил, удивляясь про себя долгожителям и размышляя, что сталось с теми, кто ушёл молодым.

В окружении могил он чувствовал трепет и благоговение, кладбище было синонимом неотвратимости - будь ты богатым или нищим, безвестным или знаменитым - конец для всех уготован один.

- Пришли, - девушка остановилась у тускло блестевшей в лунном свете ограды и кивнула на большой гранитный памятник, на котором золотыми буквами было выведено «Помним. Любим. Скорбим.»

Ваза с давно увядшими розами - их белые лепестки устилали могилы вперемешку с принесенными ветром разноцветными осенними листьями. Гора выцветших погребальных венков, прислонённых к ограде рядами - «Любимой мамочке», «Петру Афанасьевичу от коллег», «Дорогому отцу»; их искусственная хвоя, побледневшая от времени, слегка шелестела на ветру. Деревянная скамейка и маленький столик - аккуратные, с резными ножками - в двух шагах от оградки, и утоптанная тропинка от могил в сторону дороги, откуда они начинали свой путь.

Миша тупо уставился на знакомые лица, смотревшие на него с памятника - мужчина с закрученными кверху густыми усами, в рубашке и галстуке, и женщина с аккуратным пробором и навеки застывшей полуулыбкой на лице.

На фото они были моложе, чем врезалось ему в память - но это несомненно были те самые люди, которых он уже видел сегодня в заброшенном доме - доме, в окно которого он подсматривал, как шкодливый мальчишка, какое-то время назад.

- Девочку похоронили на другом кладбище, с тех пор прошло примерно полтора года, - учитель тихонько присела на скамейку и облокотилась локтями на стол. - Убедился? Ты не видел эту могилу, а значит, и лиц бы представить не смог. Памятник настоящий - пощупай, если все ещё думаешь, что это галлюцинация.

Миша отчаянно цеплялся за остатки стремительно ускользающего разума - конечно, он догадывался, что именно они ищут здесь, на ночном кладбище, но все же признать, что весь вечер он видит лишь привидения, было выше его сил.

- Я мог встречать их где-нибудь раньше, - негромко пробормотал он себе под нос, хоть на деле и был совершенно уверен, что это не так.

- Да Господи, - девушка вскочила на ноги и почти подбежала к Мише, уперев руки в боки и надвинувшись на него. - Почему из всех живущих на свете мне достался такой вот упёртый баран? Ты видел их призраки, слышишь? Почему тебе так сложно просто признать это - я ведь вижу, я вижу, что ты веришь мне, где-то в глубине твоей черствой души!

Миша со стоном опустился на скамейку, упёрся локтями в колени и закрыл ладонями лицо:

- Боже, за что мне все это? - едва слышно прошептал он.

- За что все это ТЕБЕ? Прости, я не ослышалась? - Катя ошеломлённо уставилась на него. - А мне - за что? А Сашке? Ты, может, думаешь, что он это заслужил - погибнуть в пожаре в таком юном возрасте, просто потому, что какая-то тварь зажала нам денег, чтобы заплатить за свет? Заслужил долбаных 20 лет скитаться, мечась между могилой брата и призраком родного отца? Брата, который погиб так далеко отсюда, что даже дух его встретить Сашке не суждено, и отца, замерзшего у него на глазах? Может, они - все они - заслужили такую судьбу? - девушка в сердцах махнула рукой в сторону видневшихся в отдалении могил.

Оторвав лицо от ладоней, Миша только сейчас обратил внимание на темные фигуры, бродившие по кладбищу вдалеке - наверное, все это были духи,  которых как магнитом тянуло к месту, где были погребены их тела.

Катя присела рядом со своим спутником и обхватила ладонями его мокрое то ли от слез, то ли от начавшегося некстати дождя лицо.

- Ты правда думаешь, что больше всех здесь достоин сочувствия именно ты? - прошептала девушка, глядя ему прямо в глаза.

Миша на мгновение зажмурился, задержал дыхание, замер, затем взглянул на неё и спросил:

- Как я могу помочь?

***

- У меня есть теория, - они снова сидели в машине: он безвольно откинулся в кресле, а она нервно барабанила по подлокотнику ногтями правой руки. - Ты слышал, что когда-то в деревне жил знахарь - старик, который вроде как практиковал оккультизм?

В его голове вдруг всплыло нечёткое, состоящее из кучки обрывочных фрагментов воспоминание: тёмная комната, висящие под потолком пучки какой-то душистой травы, терпкий запах благовоний, стол с горящими по периметру свечами, освещавшими толстый и древний по виду фолиант; застывшая неподалёку фигура дедушки, и чьи-то голубые глаза - глубокие, словно море, и пронзительные, видевшие маленького Мишу насквозь.

- Я с ним никогда не встречалась, но маленькой часто слышала от местных всякую чушь - что он, якобы, заглядывал в будущее, читал судьбу по рукам и мог разговаривать с мертвыми - стандартный набор деревенских суеверий прямиком из средних веков. К нему часто приходили с болячками - говорили, что он помогал не всем, а только людям, которые чисты душой. Маленькую, меня часто пугали, что отдадут этому странному старику - и он превратит меня в лягушку, ворону или чёрного кота, если я не буду послушной и не стану помогать родителям по хозяйству. Тогда мне и правда было страшно, хоть сейчас это и звучит как полнейший бред, но важно другое, - она подскочила на кресле и возбуждённо приблизила к Мише лицо. - Пару лет назад я вспомнила одну из бабушкиных историй - тех страшилок, что рассказывают шепотом у ночного костра. Она говорила, что у этого старика - шамана, знахаря, целителя, как ни назови - был какой-то особенный амулет, с которым абсолютно любой, кому хватило бы смелости, мог призвать с того света близкого человека, пообщаться с ним - и даже привязать к себе, не отпустить обратно - туда, откуда он пришёл. Нормальные люди не верят таким россказням, знаю, но - таких совпадений не бывает. Вдруг это не сказка? Вдруг амулет на самом деле существует? Вдруг старик пытался привязать кого-то - и, нечаянно или специально, но - переборщил со своим заклинанием? Может, именно из-за этого мы не можем уйти?

Она на мгновение сделала паузу и, не дождавшись реакции, продолжила:

- Я обошла все дома в деревне, до которых смогла достать. Поговорила со всеми духами, которые могут видеть других умерших - таких здесь, правда, всего ничего. Никто из них точно не знает, где жил этот старик - говорят только, что дом его стоял где-то на отшибе, в глухом лесу, и призрак его никто никогда не встречал. Но почти все, с кем я говорила, знают про этот амулет - даже мои дети слышали похожие истории от своих родителей или стариков.

Не в моем положении отказываться даже от самых дурацких теорий, так что, пусть это и звучит бредово, но - мне нужно, чтобы ты нашёл его дом. Нашёл этот чертов амулет - как бы он ни выглядел и чем бы ни был, если конечно, он и правда есть. И уничтожил его - сжёг, растоптал, разорвал - чтобы от него не осталось и следа. Если и это нам не поможет - что ж, значит, мы и правда заперты здесь навсегда.

Спустя несколько минут Миша пошевелился, прокашлялся, подумал немного и, наконец, произнёс:

- Честно? Идея - полная херня. Как, например, я пойму, что амулет - это амулет, когда его найду?

Но если ты думаешь, что это поможет, я готов попытаться. К тому же я, кажется, был там, у этого знахаря, в глубоком детстве - не скажу, правда, когда и зачем. Но думаю, есть способ выяснить, где был - или все ещё находится - его дом.

Он завёл двигатель, включил передачу и тронул машину с места.

***

Продолжение в комментариях.

- Это что вообще только что было? Кто ты? Что с детьми - Господи, мы могли спасти хоть кого-то! Почему ты мне помешала? - Миша оттолкнул девушку в сторону и, застонав, потёр ушибленную грудь, в которую та врезалась мгновением раньше под действием взрывной волны.

- Не могли, - жестко отрезала незнакомка, вскочив на ноги и протягивая мужчине руку. - Меня Катя зовут. Вставай, мне многое нужно тебе рассказать.

Он уцепился за протянутую руку и вслед за покрытой гарью и растрёпанной девушкой поднялся с неприятно холодившей земли.

- Миша, - пробормотал он, потирая все так же ноющую грудь. - Ты настоящая, или это все какая-то слишком подробная галлюцинация? - он окинул взглядом взрытую колёсами «Нивы» колею, привязанный к машине трос, на другом конце которого на месте оторванной от стены решётки ничего не было, и поёжился. - Я свихнулся, да?

- Если тебе это привиделось, но я скажу, что все реально, как ты поймёшь, что это не часть галлюцинации? - новая знакомая усмехнулась и, откинув с глаз непослушную прядь волос, направилась к машине. - Ты не против, если я сяду?

- Конечно, конечно, - он окинул взглядом девушку в тонкой водолазке и джинсах, вдруг засуетился и стал стаскивать с себя фуфайку. - Надень, ты же замёрзнешь.

- Не замёрзну, - снова слегка улыбнулась она, на этот раз - с легким оттенком грусти, и забралась на переднее пассажирское сиденье, громко хлопнув дверью.

Мгновение поколебавшись, Миша запахнул фуфайку обратно, сел на водительское и аккуратно прикрыл оставленную им ранее нараспашку дверь.

- Мы не могли спасти их, - проговорила девушка спокойным размеренным голосом. Откинув козырёк, она бросила взгляд в небольшое прикреплённое к нему зеркальце и тут же с неожиданной злостью захлопнула козырёк обратно. - Все, что ты видел, и вчера, и сегодня - лишь повторение  истории, давно ушедшей в прошлое. Эти дети погибли в пожаре примерно 20 лет назад.

Снова отбросив челку в сторону, она кинула взгляд на вцепившегося в руль мужчину и пожала плечами:

- Строго говоря, и меня ты тоже не спас, хотя сейчас наверняка уверен в обратном. Я не плод твоего воображения, но в то же время я не жива. Я просто крохотный след когда-то реально жившей девушки - меньшая ее часть, как ни горько это признавать - дух, привидение, призрак, если угодно. О да, я понимаю, как это звучит, - она негромко рассмеялась, посмотрев недоверчиво уставившемуся на неё слушателю прямо в глаза. - Ты, наверное, ни капли не веришь в потустороннее - как не верила когда-то и я.

20 лет назад мы задержались с ребятами в этой самой школе, я хотела повторно разобрать кое-какой непростой материал. Весь урожай уже собрали, поэтому спешить им было некуда, а я так и вовсе никакого хозяйства никогда не держала. Я городская, окончила пединститут и вернулась в свою родную деревню, нести свет учения ребятишкам, которых больше некому было учить. Да-да, я родилась здесь, но переехала в пятилетнем возрасте, - она задумчиво посмотрела в зеркало заднего вида на освещённые фарами развалины школы.

- Когда я вернулась, школа стояла закрытой - никому не было дела до дюжины детей, родители которых не сорвались в города за длинным рублем и предпочли остаться на родной земле. С большим трудом мне удалось выбить с районной администрации хотя бы какие-то деньги и купить минимально необходимые учебники и канцтовары. И мы начали заниматься, - она улыбнулась собственным воспоминаниям и слегка оживилась. - О, ты не представляешь, что это были за дети!

Какое-то время, до этого предоставленные сами себе, они меня сторонились, отмалчивались - не могли и не хотели понять, откуда и зачем в их жизни появился этот странный незнакомый человек, который пытается вдолбить им какие-то дроби, заставляет читать сто лет как устаревшие романы классиков, рассказывает про города и страны, в которых никому из них никогда не побывать. Каждый из ребят словно выстроил вокруг себя высокую каменную стену и спрятался за ней от всего остального мира; я же была в их глазах захватчиком, который стремился эту стену сломать.

Кнопка выбралась из-за своей стены первой, - глаза рассказчицы заволокло слезами, и в голове Миши вдруг отчётливо всплыло лицо маленькой девочки, которую учитель подносила к пробитой в окне дыре, пытаясь привести ее в чувство.

- Кажется, это была весна, самое время работать в поле; дети, которые постарше, помогали родителям, и занимались мы почти всегда по вечерам. В один из таких дней Кнопка пришла в класс самой последней - все остальные уже сидели на своих местах, а я в тот момент писала тему урока на доске. Она недолго помялась в самых дверях, как будто не решаясь что-то сказать или сделать, затем глубоко вдохнула, словно ныряя в воду, протопала между рядами парт и, сильно покраснев, положила на самый краешек моего стола крохотный букетик ромашек. Положила, метнулась на своё место и спрятала в ладонях красное, как помидор, лицо.

Она была первой вестницей начавшейся оттепели - оттепели в умах и душах ребят, с которыми мы на тот момент виделись уже почти каждый день. Вскоре после этого я ощутила - они меня приняли. Те годы, те условия, в которых мы жили, все то, что происходило вокруг - сломало и искалечило множество судеб.

Моя бабушка, Царствие ей Небесное, была ребёнком войны. Несколько раз, обычно накануне 9 Мая, она вспоминала, как сильно повзрослели - а некоторые как будто даже успели постареть - за те долгие 4 года ее сверстники. Почти каждый из них потерял кого-то на полях сражений, в немецких лагерях или в одной из сотен сгоревших по всей нашей огромной стране деревень, и эти потери всегда читались у них по глазам. В глазах моих детей - я правда считала их своими - я тоже видела нечто подобное.

Вскоре после Кнопки мне открылся Саша, самый старший из всех, - в Мишиной голове вспыхнула картинка с лицом мальчишки, первым заметившего пожар. - Было воскресенье, все деревенские отдыхали от трудов праведных, а мы с ребятами собрались в школе - пораньше, с самого утра. Он - единственный - в школу в тот день не пришёл.

После уроков я зашла к ним домой - удостовериться, что с моим учеником все хорошо. Дверь мне открыл его отец - неразговорчивый, крупный мужчина, которого я встречала всего пару раз - обычно возле деревенского магазина, в обнимку с бутылкой или сразу с двумя. Когда я спросила, почему его сына сегодня не было, он что-то неразборчиво буркнул, махнул рукой в сторону кладбища и захлопнул перед моим носом дверь.

Я нашла Сашу там, на кладбище, одиноко сидящим на краешке довольно свежей могилы, неотрывно глядя на слегка покосившийся деревянный крест. С висящей на кресте поблекшей фотографии на меня смотрел молодой парень с открытой широкой улыбкой, в берете, лихо заломленном набок - очень похожий на возмужавшего и взрослого Сашу и отдаленно напоминавший его спивающегося отца. Под фотографией на кресте простой чёрной краской были выведены цифры: «1976 - 1997». Этот так похожий на моего ученика парень прожил всего 21 год.

Какое-то время мы просто молча сидели рядом. Не думаю, что он хотел, чтобы кто-то увидел его таким - скорбящим на могиле безвременно почившего старшего брата, прячущим слёзы, с искривлённым от бессильной злобы и горечи лицом. Но я знала совершенно точно - никто, и в особенности ребёнок, не должен оставаться со своим горем наедине.

Примерно час спустя - час, который мы провели в молчании, Саша, кусая губы в тщетной попытке сдержать слёзы, пробормотал, что его старший брат погиб 2 года назад, где-то в Чечне, охваченной пламенем очередной войны. Олег, механик-водитель бронетранспортера, сопровождал колонну с припасами к какому-то дальнему блокпосту, его машина была головной. В узком горном ущелье на колонну напали боевики, БТР Олега был подбит; огрызаясь огнём, он отвёл горящую машину на узкую обочину, давая остальному транспорту проскочить засаду - и в этот момент в БТР сдетонировал боекомплект.

Вместо старшего брата в деревню вернулся орден Мужества, вручённый Олегу посмертно, и запаянный цинковый гроб, который со всеми положенными почестями зарыли под этим простым деревянным крестом.

Уткнувшись лицом в колени, Саша, сквозь душившие его горькие слёзы, прошептал мне, как сильно он ненавидит брата. Брат для него был практически Богом: именно он купил Саше его первый велосипед, катал Сашу на своём первом мотоцикле, вступался за него в неравных драках с ребятами из соседних деревень; прикрыл перед родителями, когда Сашка втихаря начал курить - и он же тогда оттаскал младшего за ухо и отобрал початую пачку «Примы», которую тот стащил у отца. Брат был для него всем - и после его гибели Саша остался один.

Что ты сказал бы ему на моем месте?

Что боль от утраты и ненависть идут рука об руку так близко, что иногда их просто не отличить? Что Олег был героем, и благодаря его жертве десятки - а может, и сотни других людей продолжают жить? Эти люди были где-то там, Бог знает где - а погибший брат, который и при жизни был героем для Саши, лежал прямо тут, на два метра вниз - и ему брат был нужен живым. Я не нашла правильных слов - каюсь; все слова мне казались лицемерными, лишними; поэтому я просто прижала плачущего мальчишку к себе и осталась сидеть рядом с ним, пока солнце не село за горизонт.

Саша был заводилой в маленькой компании моих учеников. На следующий день после уроков он сам вызвался помочь мне убраться в классе - протереть доску, перевернуть стулья, подмести пол - и ещё двое мальчишек остались вместе с ним.

Через месяц мне удалось выбить у городской библиотеки в районном центре целый грузовик художественной литературы, которую отправили под списание. Я несколько недель околачивала пороги администрации, пока мне не выделили дополнительных средств на учебники - и мы, наконец, смогли хотя бы по верхам начать изучать историю, хоть это в целом и не мой профиль. Родители учеников притащили мне кучу горшков с цветами - целый дендрарий, да и вообще деревенские старались помогать, кто чем мог - даже те, чьи дети давно уже выросли и никогда не посещали мои уроки. Казалось, что все налаживается - каждый день, приходя в класс и здороваясь с детьми, я отчётливо понимала, что все делаю правильно. Моя жизнь наконец обрела смысл.

Катя надолго замолчала, невидящим взглядом уставившись в окно, за которым царила лишь слегка разгоняемая светом фар темнота.

- Мне неизвестно, как именно тем вечером начался пожар - быть может, от какой-нибудь упавшей свечи - у нас часто отключали электричество, потому что за него нечем было платить. Замок двери в единственный нормально сохранившийся класс, в котором мы и занимались, уже несколько раз заедал, но починить его не доходили руки. Вот и на этот раз - дверь заклинило, - она с горечью развела руками, - и мы просто не смогли выбраться. Накануне мне удалось договориться о доставке партии пропана - была мысль организовать небольшую столовую, чтобы дети могли поесть чего-то горячего в течение дня - несколько мам согласились помогать мне с готовкой по утрам. Кажется, огонь добрался до кладовой, где стояли баллоны - последнее, что я помню, это яркая вспышка и гул пламени в ушах.

Она снова замолчала, задумчиво теребя воротник своей водолазки и слегка покусывая губу. Прочистив горло, девушка продолжила:

- Мне сложно описать, что было дальше. После вспышки я оказалась в кромешной темноте и полном безмолвии - и поначалу даже испугалась, что из-за пожара потеряла одновременно и зрение, и слух. Какое-то время я была лишена абсолютно любых ощущений - знаешь, как в такой ванне с солевым раствором, звукоизолированной и погружённой в темноту, где ты плаваешь, ничего не осязая, не слыша, не видя - не чувствуя ничего. Казалось, это невесомое парение длилось почти целую вечность, прежде чем я, наконец, ощутила, что меня куда-то влечёт - мягко и ласково, словно течение небольшой и тёплой реки. Мне хотелось отдаться течению полностью - плыть, ни о чем не думая и не тревожась, туда, куда оно меня вынесет - в этот момент я и правда не думала ни о чем. В голове лишь изредка проскакивала мысль о том, как там дети - но очень издалека, как будто школа, уроки, пожар - все это было не со мной, все это было лишь однажды прочитано в какой-то старой и ныне утерянной книге и теперь отзывалось в моих воспоминаниях негромким эхом. Я все ещё не видела и не слышала ничего вокруг - во мне царило лишь ощущение непрерывного движения, и вместе с ним - какой-то безграничной умиротворённости. Я словно познала в один миг все тайны Вселенной - и факт этого знания стал моментально обыденным, от чего все тайны тут же потеряли смысл - я медленно плыла мимо них с легкой улыбкой на губах, и мне ни до чего не было дела. Течение слегка ускорилось, и я неожиданно ощутила, что мое путешествие близится к концу: с одной стороны мне стало грустно - от того, что оно уже почти позади, а с другой я снова ощутила в себе интерес к познанию - что со мной случится дальше?

В этот миг что-то резко перехватило меня поперёк груди, больно сдавив тело и лишив дыхания - перехватило и резко дернуло, вытягивая из той чёрной пучины, в которой я медленно плыла, в ослепительно белый, заполнивший все пространство вместо темноты свет. Когда мои глаза снова обрели способность видеть, а в ушах улёгся звенящий гул, я обнаружила себя стоящей в собственном классе, куском мела пишущей что-то на доске. Все ребята тоже были здесь - они, как всегда, внимательно слушали и конспектировали в тетради, и только Кнопка, в силу возраста ещё не догнавшая остальных в математике, рисовала цветочки на полях. В замешательстве я хотела спросить у них, что это было - видели ли они то же, что видела я? Плыли ли они по течению посреди безграничного Ничего? Чувствовали ли тот же рывок, который вернул меня обратно, на своей груди? Но в этот момент я поняла, что не управляю своим телом. Я, будто запертая внутри самой себя, слыша, как из моих губ вырываются уже ранее сказанные слова, как ни в чем не бывало вела урок; затем, заметив признаки пожара, попыталась вырваться, разбила окно с потерявшей сознание Кнопкой на руках, и, наконец, снова погибла - теперь я точно знаю, что погибла - в огне развалившего школу взрыва. Ребята же либо не подозревали, что ждёт их в скором времени, либо просто каждый из них играл свою роль.

В этот раз я уже никуда не плыла - лишившись тела, невесомая, как летучая паутина по осени, я воспарила над пылающей школой и затем медленно опустилась на ноги среди зарослей, краем глаза увидев мелькающие вдалеке, возле ближайших домов, лучи фонарей - люди торопились сюда, к школе, ещё не зная, какая случилась беда.

До первых лучей солнца я молча наблюдала за тем, как приехавшая из райцентра пожарная машина тушит пожар. Как сотрудники МЧС разбирают завалы. Как достают из-под завалов изуродованные, обгоревшие останки - наверное, среди них было и мое тело - и как пытаются оттащить от дымящихся развалин по-звериному воющих матерей.

Я довольно быстро поняла, что никто из людей, подоспевших на помощь, не обращает на меня никакого внимания. Я махала руками перед глазами пожарных, кричала некоторым из деревенских прямо на ухо - никто и виду не подал, что видел или слышал хоть что-нибудь; все их внимание было сосредоточено на тушении огня.

Отчаявшись, я добрела до деревни. На удивление, хотя я четко помнила, как горела моя кожа - я не чувствовала никакой боли, вообще ничего - ни ледяной воды на своих туфлях, когда переходила реку, ни холода от порывов стылого осеннего ветра - пожалуй, это было бы даже неплохо, если бы в этот момент я не была мертва.

Бродя между охваченными суматохой домами и сторонясь спешащих на помощь к дымящейся школе людей, я то и дело пробовала это слово на вкус - мертва, мертва, мертва, мертвамертвамертва. Как ты можешь догадаться, такое не очень просто с полной серьезностью говорить о самой себе - но мне очень нужно было к этому привыкнуть.

Закат я встретила, сидя на холме напротив школы, возле вон той хаты, - она махнула рукой в сторону видневшихся вдалеке окон Мишиного дома, в котором он перед выходом забыл погасить свет.

- Как только солнце полностью село, примерно в то же время, когда случился пожар, я ощутила уже знакомый рывок - и снова оказалась в классе, возле той же самой доски, с тем же самым куском мела в руках. Школа на следующие несколько минут стала целой - за партами сидели ребята, Кнопка рисовала на полях тетради, у противоположной стены высился шкаф с книгами, добытыми с таким трудом. Все повторилось в точности, ровно 1 раз - затем меня снова вышвырнуло из школы, и я принялась бродить по охваченной трауром деревне, гонимая плачем, звучащим из многих домов.

С тех пор я узнала довольно много нового о том незавидном положении, в котором нахожусь. Во-первых, как бы я ни хотела, я не могу покинуть эту деревню - как только я удаляюсь от школы хотя бы на пару километров или около того, рывок поперёк груди снова возвращает меня обратно.

Во-вторых, - девушка прервала рассказ и внимательно посмотрела на своего невольного слушателя, до этой самой минуты не проронившего ни слова, - я такая не одна. Все, кто умер в деревне за достаточно долгий период времени, заперты здесь в своих бестелесных оболочках - так же, как я. Ты не можешь представить себе, как я была рада, увидев через некоторое время возле школы всех своих ребят - всех до единого, наблюдающих за пожаром. Им было куда проще принять факт собственной смерти - они не успели толком понять, что это такое, пока были живы, а без понимания - не успели начать бояться. После этого я стала видеть и других - тех, кто и сейчас населяет деревню. Не все призраки это могут - видеть кого-то из мертвых или, как это ни странно, живых. Я очень удивилась, когда ребята спросили меня, куда из деревни подевались все люди, в то время как мы стояли рядом с одним из домов, и я смотрела, как его хозяин задаёт корм свиньям.

Большинство из нас мало того что приговорены к вечности, так ещё и обречены провести ее в одиночестве.

Кроме того, каждую ночь все повторяется ровно по одному и тому же сценарию - для нас это урок, пожар и взрыв, для остальных - повторение последних минут их жизни, снова и снова, каждую ночь. Одиночество, в котором ты раз за разом переживаешь собственную смерть.

Ну и, наконец, самое важное - почти никто из живых не может видеть нас. Я думала, что это доступно одним только детям, и то лишь некоторым из них - видимо, их мозг достаточно восприимчив, чтобы увидеть то, что когда-то случилось, и достаточно гибок, чтобы это осознать. Именно после того, как однажды ночью возле здания заночевала у костра группа ребят, о школе пошли зловещие слухи - один из них увидел пылающий в здании пожар.

Ты первый взрослый человек на моей памяти, кому удалось то же самое - более того, ты смог не только наблюдать, но и взаимодействовать. Ты сломал сценарий - смог вывернуть решётку, вытащить из школы меня - хотя в целом, как ты понимаешь, взрыв уже никак не мог мне навредить. Это заставляет меня надеяться, - Катя прикусила губу, - что ты действительно сможешь помочь нам - по-настоящему.

Сможешь помочь нам обрести покой.

Миша хлопнул дверью старенькой отцовской "Нивы" и чертыхнулся, поскользнувшись в вязкой, намытой недавним дождем осенней грязи. Издалека взглянув в затянутые толстым слоем пыли темные окна небольшого деревенского дома, на покрытой облупившейся краской двери которого висел массивный амбарный замок, он проковылял к задней части машины, открыл багажник и закинул на плечо тяжелый туристический рюкзак, подхватил два больших, наполненных съестными припасами пакета с эмблемой крупного сетевого гипермаркета и мелкими шажками направился в сторону входа в дом.

Добравшись до небольшой забетонированной площадки, предварявшей вход в запертый и выглядящий покинутым домик, он скинул пакеты на относительно свободный от грязи бетон и зашарил по карманам непромокаемой осенней ветровки, натянутой на толстый вязаный свитер; нащупал большую связку ключей и, некоторое время повозившись с туго поддающимся замком, наконец распахнул входную дверь. Пригнувшись, Миша шагнул в темные и стылые сени, нащупал на стене выключатель и щелкнул, озарив помещение тусклым светом одиноко болтавшейся у самого потолка пыльной лампочки. Подхватив пакеты, он закрыл входную дверь, оставшись в мрачноватом полумраке, затем повернул щеколду второй двери и вошел в хату; аккуратно поставив пакеты на пол возле ледяной печи, включил свет в комнате, отведенной под кухню, и осмотрелся.

Все выглядело примерно так, как сохранилось в его памяти: покрытый скатерью большой деревянный стол сразу под красным углом - обычно он был заставлен тарелками со съестным и накрыт еще одной скатертью для защиты от мух, но сейчас, разумеется, пустовал; возле стола - две скамьи и старое продавленное кресло, в котором его встречала бабушка, когда он приезжал к ней в гости; рядом - большой двухкамерный холодильник: выключенный из розетки, он ни звуком не нарушал царившую вокруг звенящую тишину; в упор с холодильником - небольшой шкафчик, заставленный чистой посудой, в ящиках которого, как припоминал Михаил, тусклой грудой лежали столовые приборы; большая выкрашенная в синий цвет печь с завешенными пологом полатями, на которых всегда спала бабушка, сколько он себя помнил - сам он предпочитал забираться на теплую, иногда почти обжигающую печь, переворачивать большую пуховую подушку, прижимаясь к ее нагретой стороне лицом - и засыпать так, в тепле, уюте и почти полной темноте. Ну и, конечно, иконы - много потускневших икон на небольшой полочке в углу над столом, завешенной когда-то белым, а сейчас скорее грязно-серым полотном.

Бабушка Миши, Светлана Григорьевна, умерла в этом самом доме, в соседней комнате 2 года назад. Воскресным утром, поздней осенью, она присела посмотреть свою любимую "Играй, гармонь" в еще одно старенькое и скрипящее кресло - ее любимое - рядом с дочерью, Мишиной мамой, которая приехала к ней в гости. Сам он тогда еще спал - как всегда, на печи - и неожиданно проснулся от какого-то резкого звука; прислушавшись, он разобрал доносившийся из соседней комнаты плач, тут же соскочил с печки и вихрем ворвался к сидящим в креслах маме и бабушке. На фоне тихо бормотал телевизор, доносились негромкие переливы гармони - Миша никогда не понимал такую музыку - а прямо перед ним его плачущая мама прижималась к груди как-то сразу поникшей и уменьшившейся в размерах бабушке: на губах ее играла едва заметная улыбка, а в навсегда закрывшихся глазах стояли слезы - как случалось каждый раз, стоило ей лишь услышать гармонь, мгновенно возвращавшую в юность, когда их насчитывающая теперь всего пару жилых домов деревня была многолюдной, а сама бабушка была еще юной и гибкой девушкой с тугой русой косой - задорной и смешливой, с легкостью пускавшейся впляс. Михаил часто жалел, что никогда не видел ее такой, если не считать пары старых потрескавшихся фотографий; бабушка навсегда осталась в его памяти сухонькой и сморщенной, сидящей в своем любимом стареньком кресле, навеки мирно уснувшей под звуки любимой музыки.

С тех пор в этом доме никто не жил - дедушка ушел задолго до бабушки, в смутное время начавшейся "великой перестройки", сломавшей судьбы миллионов людей и развалившей некогда великую и грозную страну, которую люди из его поколения с гордостью называли "Родина" и бережно строили натруженными руками для своих потомков. Дедушка запомнился Мише крепким и сильным мужчиной - рядом с ним бабуля, тогда еще статная, с прямой спиной и без единого седого волоса, часто заразительно смеялась - у него до сих пор иногда всплывала в памяти яркая и красочная картинка - как дедушка и бабушка, крепко держась за руки, сидят на скамье возле этого самого дома и, улыбаясь, смотрят на солнце, закатывающееся за горизонт.

В 92-м, когда Михаилу было 8 лет, его отца - кадрового военного, вместе со всей его семьей перевели служить на Камчатку - перед отлетом они все вместе заехали к бабушке в гости, и, уезжая, маленький Миша еще долго махал дедуле в заднее окно папиной служебной машины - они с бабушкой в обнимку стояли на пороге дома; бабушка крестилась и плакала, а дедушка улыбался и махал в ответ. Тогда Миша видел дедушку в последний раз - обратно домой они вернулись в 2000-м, когда отец вышел на пенсию и устал от работы преподавателем каких-то военных дисциплин новым поколениям курсантов. К тому моменту бабушка уже осталась одна, и Миша даже не знал, где похоронили деда - на деревенском кладбище его могилы не было, а родители в ответ на вопрос только неопределенно пожимали плечами и отмахивались.

Он прошел во вторую, погруженную во мрак, комнату, скрипя иссохшимися, покрытыми облупившейся красной краской деревенными половицами, и осмотрелся: в дальнем углу возвышался на тумбочке накрытый салфеткой небольшой телевизор, напротив которого стояли два стареньких кресла - при взгляде на них у Михаила защемило сердце; на стене висел узорчатый советский ковер, усыпанный старыми черно-белыми фотографиями - бабуля, со счастливой улыбкой обнимающая его еще молодую маму, державшую на руках бесформенный сверток - старшую сестру Миши, Олю; портрет дедушки - молодого, коротко стриженного мужчины с крепкими скулами и волевым подбородком; сам Миша, стиснувший в одной руке печеное яблоко, а другой прижимающий к себе толстого полосатого деревенского кота, судя по выражению морды, принимавшего свою участь с философским спокойствием. Под ковром стоял накрытый выцветшим покрывалом диван; неподалеку от двери виднелась слегка перепачканная сажей печурка. Миша скинул тяжелый рюкзак на пол, вернулся на кухню, включил холодильник в розетку, затем вышел из дома и направился к стоящему неподалеку покосившемуся сараю, в котором, как он помнил, должны были храниться дрова.

Выбрав из большой связки очередной ключ и открыв висящий на двери сарая замок, он нащупал на полке внутри большой серебристый фонарик, потрусил его, включил и осветил большую поленицу березовых дров и стоящее у ее подножия старое помятое ведро. Накидав в ведро несколько больших поленьев, он вернулся в дом и зажег в остывшей на годы печи огонь, услышав, как в печной трубе загудела тяга. Притащив в дом ещё с десяток больших поленьев, Миша взглянул на экран захваченного из дома старенького кнопочного телефона, показывавшего слабый, но вполне устойчивый сигнал, повесил ветровку на ворох висевших у двери фуфаек, переобулся в тапочки, закинул несколько поленьев в печурку во второй комнате и уселся в одно из кресел.

Дом достался в наследство его маме - единственному ребенку, которая, как человек городской, с бабушкиных похорон нечасто наведывалась в родовое гнездо; дом, оставшийся без присмотра, потихоньку приходил в негодность, как и все остальные дома на их хуторе, когда-то полные жизни, а ныне покинутые и безлюдные. Михаил тоже никогда не стремился приезжать в деревню - он до сих пор иногда вздрагивал от ярких воспоминаний о бесконечном огороде, который они вместе с немногочисленными родственниками обрабатывали под палящими лучами солнца чуть ли не все летние выходные напролет. Он и сейчас, скорее всего, блаженно сидел бы на своем любимом диване и играл в свою любимую приставку вместо того, чтобы месить сапогами деревенскую грязь - если бы у него по-прежнему был диван.

Несколько месяцев назад его любимая супруга - спутница всей его взрослой жизни, его надежда и опора, с которой он планировал встретить старость, если бы ему удалось до нее дожить, неожиданно для всех - и, в первую очередь, для самого Миши - подала на развод. Стандартные причины - разлюбила, не уделял внимания, не ценил - когда-то ему казалось, что так бывает только в жалостных, хотя и жизненных историях, на которые он десятками и сотнями натыкался в сети, и уж точно не коснется их дружной и крепкой семьи. Эти несколько месяцев для него прошли словно в бреду - не задумываясь, как будто на автомате, он подмахнул все подсунутые ему адвокатом супруги - теперь уже бывшей - документы, согласно которым все их совместно нажитое имущество оставалось ей; покидал свой нехитрый скарб в несколько клетчатых сумок и покинул ныне чужую квартиру, только на улице осознав, что одним росчерком ручки он перечеркнул и все свои планы на некогда понятное и предсказуемое будущее, и те прожитые вместе 10 лет, которые крайне много значили для него, но оказались несущественными для нее.

Слегка оклемавшись от таких неожиданных и глобальных, затронувших абсолютно все стороны его жизни, перемен, Михаил быстро осознал, как сильно ему требуется уединение. У них с бывшей не только имущество, но и почти все прочее было общим - общие хобби, друзья, семейные посиделки с родственниками с обеих сторон, даже общие коллеги; и теперь каждый, кто знал бросившую его супругу и был в курсе ситуации, считал своим долгом участливо посмотреть ему в глаза, прикоснуться к плечу и проникновенным голосом пробормотать что-нибудь в духе «ну ты как, держишься?».

Миша проклинал эти идиотские правила приличия - никто не знал, что именно говорить в таких ситуациях - даже те, кто сам через них проходил, да и надо ли говорить хоть что-то, но почти все почему-то пытались, испытывая при этом неловкость и доставляя ему один только дискомфорт - и каждый раз словно сдирая корку с едва начавшей подживать раны. Поначалу он стал просто избегать встреч почти со всеми своими знакомыми и друзьями, даже не очень близкими, а затем и вовсе плюнул и принял спонтанное, но кажущееся в моменте единственно верным решение - взял на работе отпуск за свой счёт (для начала на месяц), заехал к родителям за машиной, на которой отец иногда выезжал на охоту, и ключами от старого дома, и забрался сюда, в некогда оживлённую деревню, а ныне - пустынную безлюдную глушь.

Дом потихоньку прогревался - медленно, но верно; под уютный звук потрескивающих в печурке поленьев, ощущая расходящиеся во все стороны от ее раскалённых стенок волны приятного тепла, Миша неожиданно для себя расслабился. Спустя несколько минут, однако, он снова почувствовал себя неуютно - его ноутбук, как и смартфон, в это пропитанное унынием и безнадежностью путешествие не поехали, и после буквально пары минут бездействия Михаил, как и большинство людей из его поколения привыкший проводить время, уставившись в тот или иной экран, ощутил информационный голод.

Вскочив с кресла, он направился в кухню, подхватил с пола пакеты с продуктами и стал распихивать их в холодильник и стоящие рядом шкафчики. Справившись за несколько минут, он вернулся в жилую комнату и слегка растерянно огляделся по сторонам, не зная, чем, собственно, себя занять - дальше бегства из города подальше от назойливости окружающих его план не заходил.

Взгляд его остановился на невысокой тумбочке, на которой стоял телевизор - присев рядом и распахнув скрипучие дверцы, Миша заглянул в ее запылённое нутро и стал аккуратно вытаскивать на свет лежащие внутри предметы.

Перетянутая резинкой пачка советских новогодних открыток - ни на одной из них не было ни адресов, ни почтовых марок - Миша вспомнил, как любил перебирать их когда-то в детстве: садился вот так же на пол возле тумбочки и с горящими глазами разглядывал во всех деталях и самых разных вариациях румяного бородатого старика с мешком подарков за плечами, предвкушая наступление Нового года. Футляр с советской же электрической бритвой - дедушка почему-то никогда ей не пользовался, а вот его двоюродный младший брат, приезжая в гости, частенько жужжал ей по утрам, начисто выбривая покрытый седой щетиной подбородок. Следом шла коробка с разноцветными клубками пряжи - в последние годы бабушка уже редко пользовалась спицами, а вот в детстве Миша почти каждую зиму носил связанные ее заботливыми руками колючие, но очень тёплые шерстяные носки и рукавицы. Стопка каких-то старых истрёпанных журналов - что-то про садоводство, охоту, рыбалку, плотницкое ремесло - ими часто зачитывался дедушка, у которого всегда было острое зрение.  Бабушка же, насколько он помнил, никогда не умела читать - ближайшую школу построили только в послевоенные годы в соседней деревне, и бабуля, уже тогда тянувшая на себе большое хозяйство, так и не нашла времени на получение образования, оставаясь при этом мудрейшей женщиной с чистейшим умом из числа всех, кого Михаил когда-либо знал - тут он снова невольно вспомнил бывшую и горько усмехнулся - недаром она не понравилась бабушке в их первый совместный визит.

Миша встал, прошёл к стоящему в углу комнаты шкафу, распахнул его и пробежался пальцами по ряду платьев, пиджаков, рубашек и свитеров, висящих на вешалках, полной грудью вдохнув смесь запахов, знакомых с самого детства - советский одеколон, запах чистого свежестиранного белья, примесь нафталина и чего-то ещё, неуловимо знакомого и родного.

Странное это было чувство - прикасаться к предметам, которые когда-то составляли часть чьей-то жизни, которые кто-то с любовью покупал, использовал, за которыми кто-то ухаживал - кто-то, кого давно уже нет. Он представил, как вот так однажды кто-нибудь придёт и в его квартиру, вот так же раскроет шкаф и пробежится взглядом по его вещам; переберет его любимые диски, что-то - возможно, очень ценное для него, просто выкинет на свалку за ненадобностью или продаст за бесценок, и от него, Миши, не останется уже ничего. Здесь, сейчас, все эти вещи - практически нетронутые с того момента, как умерла бабушка, местами покрытые пылью, изъеденные молью, старые, бесполезные - все ещё несли на себе следы ее ласковых морщинистых рук, все ещё помнили о ней, все ещё создавали ощущение, что через минуту она зайдёт в хату с мороза, скинет фуфайку, сядет в любимое кресло в своей любимой меховой жилетке и включит свою любимую «Играй, гармонь».

Михаил уважительно прикрыл шкаф, аккуратно сложил вытащенные из тумбочки предметы обратно - в том же порядке и на те же места, накинул куртку, обулся и вышел на улицу.

Выбив из пачки сигарету, он слегка рассеял незаметно сгустившуюся на улице тьму огоньком зажигалки и прикурил; затем затянулся, зажмурившись от удовольствия, выпустил терпкий дым к небу, открыл глаза и застыл.

Безграничное пространство над его головой было усыпано миллионами и миллионами ярких и тусклых, больших и маленьких, знакомых и не известных ему бесконечно далёких звезд. Он уже и забыл, что на небосводе вообще могут и должны быть звёзды: в городе небо, засвеченное бесчисленными огнями стоящих в пробках машин и светом из миллионов окон, за каждым из которых протекали чьи-то года, всегда было пустым, мрачным, лишённым яркости, как и вся новая Мишина жизнь. Он невольно вспомнил фразу из одного хорошего фильма - что на самом деле мы видим не звёзды, а лишь их старые фотографии - как те снимки на покрывающем стену ковре, где он ещё маленький, мама молода, а бабушка еще жива и может улыбаться не только на фото или в его памяти. Небо поглотило его, впитало в себя без остатка - Миша стоял с открытым ртом, запрокинув голову, не в силах отвести глаз от холодной вечности, которая неожиданно разверзлась над крышей старого деревенского дома.

Внезапно его руку что-то обожгло - он чертыхнулся, выпав обратно в реальность, отбросил в сторону прогоревший до самого фильтра окурок, подул на обожженные пальцы - и зацепил краем глаза неяркий свет, горящий в окне разрушенной школы, стоявшей на соседнем холме.

Миша с удивлением уставился на освещаемое неровными всполохами, словно от нескольких свечей, окно в этих развалинах вдалеке - насколько он помнил, школа сгорела где-то в конце девяностых, за пару лет до того, как они с родителями вернулись с Камчатки, и с тех пор деревенские всегда обходили ее стороной; а сегодня шариться по развалинам было и вовсе некому - ближайший не покинутый жильцами дом был в нескольких километрах отсюда.

Пожав плечами, он притоптал тлеющий на земле окурок и вернулся в дом. Включив пестрящий помехами телевизор, показывавший всего 2 канала, он с полчаса пытался поудобнее устроиться в кресле, расслабиться и перебороть вновь накатившую на него скуку. Наконец, не выдержав, выдернул вилку телевизора из розетки, выглянул из дома и увидел, что в окнах школы все ещё мерцает неяркий подрагивающий свет. Накинув тёплую фуфайку, он вытащил из чулана резиновые сапоги, натянул их вместо домашних тапочек, подхватил фонарь, прикрыл дверь дома и, посвечивая себе под ноги, неспешно двинулся в сторону разрушенного здания.

Вся деревня когда-то стояла на нескольких больших холмах - внизу раньше текла небольшая речушка, ныне вконец обмелевшая и превратившая некогда служившую пастбищем низину в заросшее густой травой и осокой болотце. Михаил аккуратно перешагивал поблёскивающие в свете фонаря лужицы, раздвигая руками особенно густые пожелтевшие заросли и разгоняя слетавшиеся на свет тучи мошкары. Перешагнув едва струящийся ручей - все, что осталось от речки, Миша, в очередной раз поскользнувшись в грязи и слегка запыхавшись, начал подъем на противоположный холм и через несколько минут оказался у невысокой и местами все ещё покрытой облупившейся штукатуркой стены школьного здания.

Заглянув в привлекшее его внимание окошко с целыми и чистыми стёклами, неожиданно для себя он рассмотрел в неровном свете двух стоящих на полке свечей погружённую в полумрак комнату, похожую на кладовую: у дальней стены возвышался стеллаж с аккуратными стопками рулонов туалетной бумаги и какими-то моющими средствами, возле стеллажа стояло ведро с прислонённой к нему деревянной шваброй, а все остальное пространство комнаты было заставлено большими красными баллонами, в которых обычно перевозят пропан. Комната выглядела абсолютно нормально - ни следа пожара или накопившейся за более чем 20 лет разрухи: казалось, будто Михаил заглянул во внутренности обычной деревенской школы, и что школьный завхоз покинул кладовую буквально пару минут назад.

Двинувшись вдоль стены, Миша наткнулся ещё на несколько окон - вполне целых на вид, но уже не освещённых; минуту спустя, обогнув школу, он увидел ещё одно светящееся окошко с противоположной стороны здания.

Посмотрев в него сквозь частую и ни капли не проржавевшую решетку, он с удивлением увидел самый обычный школьный класс: с полдюжины деревянных парт не первой свежести, выкрашенных в слегка облезшую зелёную краску, и такие же потрепанные стулья; большой книжный шкаф - во всю стену, заставленный какими-то учебниками и растущими в горшках цветами; черная школьная доска, местами исписанная мелом, и плакаты известных учёных, висящие над ней. Эта комната тоже освещалась свечами: почти на каждой парте их стояло по несколько штук - наполовину сгоревших, укутанных потеками воска. Но самым неожиданным для Миши стало то, что в этот самый момент, практически ночью, в этой самой сельской школе, которую он считал давным-давно заброшенной, шёл самый настоящий урок: за партами сидели семеро ребят самого разного возраста, а у доски, нацепив очки на нос, стояла миловидная девушка с учебником математики, которая писала что-то мелом - кажется, формулы Виетта для решения квадратных уравнений, и время от времени поворачивалась к классу лицом.

В полном недоумении Михаил прильнул к решётке, отстранённо подумав, что наверняка он сейчас довольно странно - или даже пугающе - выглядит со стороны, и что хотел бы он знать, кому пришла в голову идея проводить уроки в этой сельской школе в столь поздний час, как вдруг из-под запертой двери, отделявшей помещение класса от остальной школы, в комнату скользнула тонкая струйка чёрного дыма.

Разглядев ее, Миша недоуменно нахмурился; через секунду, увидев, что в класс продолжает проникать дым, он сначала неуверенно, а затем изо всех сил забарабанил в окно, пытаясь привлечь внимание и предупредить детей и учителя об опасности - но никто из них даже не повернул голову на шум. Наконец один из школьников, закашлявшись, обернулся в сторону двери - и тут же, увидев дым, испуганно вскочил с места, замахал руками учителю и закричал что-то, беззвучно открывая рот. В следующий миг все остальные ребята подорвались из-за своих парт и отскочили подальше от двери в сторону окна, по-прежнему не обращая внимания на Михаила, все так же стучащего в окно в тщетной попытке привлечь внимание. Учительница, намочив водой какую-то тряпку и прижав ее к лицу, сквозь быстро заполнявшие класс клубы дыма рванулась к выходу, взялась за дверную ручку - и тут же отдернула руку, обжегшись о нагретый металл. Задумавшись всего на мгновение, она задержала дыхание, убрала от лица мокрую тряпку и, обмотав ей руку, схватилась за ручку снова - но дверь, по всей видимости, оказалась заперта. Девушка налегла на неё плечом - сначала с места, затем - оттолкнув в сторону парты и как следует разбежавшись; но дверь не поддавалась, и выход все равно оставался заблокированным. Все это время дети, сбившись в кучу у противоположной от двери стены и то и дело кидая панические взгляды на забранные в решетку окна, что-то безмолвно кричали друг другу: Миша увидел, как по щекам двух девочек потекли слёзы, но вскоре их лица скривились в приступе кашля и скрылись от него в застилавшем комнату дыму. Михаил застыл, не в силах пошевелиться - как будто в первом ряду уличного кинотеатра он наблюдал за трагедией, развернувшейся у него на глазах - вот учительница схватила стул и сквозь кашель, замахнувшись, из последних сил опустила его на добротную классную дверь, которая даже не пошатнулась под ударом; вот девушка метнулась к окну - ни секунды не колеблясь, разбила замотанной в тряпку рукой одно из стёкол, тут же скорчившись от боли в появившихся на руке порезах. Нагнувшись, она подняла с пола потерявшую сознание маленькую девочку и прижала ее к окну, в надежде, что свежий воздух приведёт ее в чувство.

Эти несколько минут - или, быть может, секунд, тишину ночного леса не нарушало ни единого звука - Миша не слышал ни треска горящего дерева, ни звона разбитого стекла, ни протяжного крика молодого учителя, запертого в огненной ловушке вместе с несколькими детьми. Казалось, ему достаточно протянуть руку, и он сможет коснуться этой испуганной девушки, смотревшей куда-то мимо него, погладить ее по щеке, попытаться успокоить, но он изо всех сил вцепился в решетку - так, что его пальцы побелели, и просто смотрел на ее покрытое гарью лицо, почти до хруста сжимая зубы. Через несколько секунд комната почти полностью исчезла в дыму - и в это мгновение девушка наконец встретились взглядом с Мишей, как будто только сейчас его заметив; ее глаза широко распахнулись, она что-то беззвучно закричала - и вдруг Михаил словно обрёл слух: ночную тишину разорвал истошный крик

«ПОМОГИИИИИ!!!»

и следом за ним - оглушительный взрыв, превративший лицо учителя и прижатой к ней так и не очнувшейся девчушки в пылающие, дрожащие огненные маски с чёрными провалами истошно вопящих ртов.

Мишу отбросило от окна на добрые несколько метров; проломив спиной заросли какого-то кустарника, он кубарём покатился по поляне; наконец, остановившись, он резко поднял голову и посмотрел в сторону пылающей школы: на его глазах торчащие из окон языки огня словно растаяли в воздухе, минуту назад ещё крепкие стены развалились, на их обломках из неоткуда возникли молодые побеги деревьев, мох и местами даже грибы; вся поляна погрузилась в темноту, и школа за несколько мгновений превратилась в заросшие высокой травой старые развалины с обвалившейся крышей, по которым можно было понять, что когда-то давно в них случился пожар.

Он уронил голову на траву и потерял сознание.

***

Михаил очнулся от сковавшего все его тело жуткого холода - судя по тому, что на поляне было уже довольно светло, он провалялся в отключке почти целую ночь. Кинув взгляд на все так же представлявшую собой груду давно заброшенных и догоревших развалин школу, он вскочил на ноги, обхватил себя руками, ощутив, что вся его одежда вымокла до нитки, и, стуча зубами, ринулся домой.

Ввалившись на кухню, Михаил моментально скинул с себя мокрые вещи прямо на пол, включил электрический чайник, плеснув в него пару литров воды, подкинул в едва тлеющие в печке угли несколько новых поленьев, в два движения взлетел на не остывшую за ночь лежанку на печи и с головой закутался в тёплый плед, ни на секунду не переставая дрожать.

Одному Богу известно, что это было.

Может, эту фантазию подкинул ему его мозг - воспалённый и уставший прокручивать их с бывшей супругой некогда счастливые моменты, теперь втоптанные в жидкую осеннюю грязь тяжёлыми ботинками развода?

Миша не мог найти случившемуся рационального объяснения, но, как и любой нормальный человек, изо всех сил пытался - его разум, попав в не укладывающуюся в привычные границы реальность, сначала ушёл в отрицание, а затем стал пытаться подстроить свои рамки под то, что увидел и пережил. Вероятно, это все же была галлюцинация, вызванная стрессом и переутомлением - с этой мыслью он, все ещё дрожа от холода и в то же время - чувствуя пламя ночного взрыва на своём лице, соскочил с печи, все так же укутанный в плед, налил себе кружку горячего чая и заполз обратно, стараясь не расплескать кипяток.

Пригубив из кружки, он вдруг вспомнил, что не ел со вчерашнего обеда - и тут же ощутил лютый голод, от которого моментально засосало под ложечкой. Наскоро перекусив и залив в себя сразу три кружки чая, Миша наконец ощутил, как по телу разливается блаженное сытое тепло; забравшись обратно на печь, он перевернул подушку и, прижавшись к ее горячей стороне, почти мгновенно провалился в крепкий сон без сновидений.

В этот раз его привёл в чувство какой-то странный звук - открыв глаза, Михаил услышал как будто бы музыку - приглушённую, тихую, доносящуюся откуда-то издалека. Спрыгнув с печи, он прислушался - кажется, звук доносился из второй комнаты; медленно и аккуратно ступая по слегка поскрипывающим половицам, Миша приблизился к межкомнатной двери, на секунду замер - и тут же дёрнул дверь на себя, ввалившись в комнату и заозиравшись вокруг.

Пустота. Безмолвие. Темнота.

Он подошёл к беззвучно стоящему на тумбочке телевизору, посмотрел на его вынутую из розетки и сиротливо висящую вилку, ещё раз прислушался, на этот раз не уловив никаких посторонних звуков, плюнул и вышел из стылой комнаты обратно на кухню.

Кажется, ему и правда нужен отдых - Михаил кинул взгляд на часы и недоуменно хмыкнул - хотя куда уж больше? Часы показывали 20:15, за окном было темно, и он с удивлением осознал, что, пролежав до этого в отключке всю ночь, теперь он ещё и проспал практически весь день. Большой проблемы он в этом не видел - поддерживать режим не было никакого смысла, однако так странно он ещё никогда не спал. Прислушавшись к своим ощущениям, Миша с удовлетворением отметил, что проведённая на сырой поляне ночь прошла для его организма бесследно - кажется, он даже умудрился не заболеть. Вспомнив события прошедшего вечера, он ощутил, как в его мозгу аккуратно копошится червячок сомнения - а что, если все это было взаправду? Что, если он и правда мог как-то помочь? Если это не просто странная фантазия его утомлённого мозга, то почему девушка не видела его до самого конца, хотя он долбился в окно изо всех сил?

Миша щелкнул кнопкой чайника, долив в него ещё немного воды, достал из холодильника остатки утренних колбасы и сыра, накинул чистую фуфайку и сухие штаны, перешагнул через кучу лежащего на полу ещё сырого тряпья и вышел на улицу, подхватив со стола слегка отсыревшую пачку сигарет и зажигалку.

Затянувшись первой за целый день сигаретой, он уставился на начавшие понемногу загораться звёзды и поплотнее запахнул фуфайку на груди, прячась от налетевшего порыва промозглого осеннего ветра. Небо над головой было чистым - ни единой тучи или облака; Михаил мысленно поблагодарил Всевышнего за то, что ночью не было дождя - полежав несколько часов в ледяной осенней луже, так просто он бы уже не отделался. Сквозь постепенно растворяющийся в воздухе дым показалось созвездие Малой Медведицы - солнце тем временем уже с концами спряталось за горизонт - он неожиданно вспомнил, как он выискивал обеих Медведиц на небе, когда изредка по ночам, ещё будучи ребёнком, выбегал в уличный туалет - и как он мчался, не чуя под собой ног, обратно под надежную крышу дома, услышав тоскливый скрип старой ивы, возвышавшейся за сараем - ему всегда казалось, что это кто-то горько плачет там, в темноте - или, может быть, стонет - страдающий и одинокий.

Миша усмехнулся - кто бы тогда мог подумать, что на самом деле бояться нужно не чего-то таинственного и непонятного, а в первую очередь - очень даже простого и знакомого - например, собственной жены. Сделав последнюю затяжку, он бросил окурок подальше в траву и взялся за дверную ручку, когда его боковое зрение мельком уловило неяркое пятно света - в разрушенной школе на соседнем холме зажглось одинокое окошко - то же самое, что и вчера.

Минутой позже он уже выскакивал из дома, сжимая в кулаке ключи от машины. Галлюцинация или нет - это он очень скоро выяснит; но в том, что решетки на окнах были очень даже реальными, сомневаться не приходилось. В темноте нашарив в багажнике смотанный трос, Михаил прыгнул за руль и завёл двигатель.

Продолжение в комментариях.