Парень тут же вздрогнул и отвел взгляд, чуть не выронив то, что он подобрал. Улыбка этого мужчины была максимально добродушная, однако то, что он себе представлял, никак не вязалось с видом этого благожелательного мужичка.
Сева вернул ему выпавшие продукты и поспешил к прилавку, напоследок поймав на себе взгляд мужика, с которого уже сползла улыбка. На его облегчение, когда Сева затарился сам, этого мужика он уже нигде не увидел. И теперь встал другой вопрос. Что это, лишь фантазия, или образ, основанный на воспоминании этого потенциально больного урода? Проверить этого Сева не мог.
Разве что предположить, что, допустим, у велосипедиста, который мечтал о Порше, помимо значка, руль, а так же приборная панель ничем не отличалась от четырнадцатой. Уловил Сева схожести, у его друга Елисея как раз была четырнадцатая. От чего можно смело заявить, что у педального мечтателя совсем нет понимания о том, как Порш выглядит изнутри, за исключением значка, конечно.
У Елько картина его поединков складывалась в целом красочная, видимо не раз он перед сном проворачивал свои подсознательные сражения, и опять же, его проворность с возрастом и его комплекцией, а соответственно с реальностью никак не вяжется.
Ну а Марина кроме двух самых пикантных факторов ничего толком и не представила, за исключением песка под собой и шума прибоя. А вот у этого мужика из магазина вся картина сложилась вполне отчетливо. Худощавый пацан, его чуть сползшие трусы, ссадины и побои на теле. Отделка подвала, освещение, все в этой картине говорило о том, что этот человек знает, что представляет и явно не тот, за кого себя выдает.
И что делать в таком случае? Конечно же, надо заявить об этом в полицию! Камера в магазине есть, Сева ее прекрасно увидел, и она тоже увидела. А как сообщать? И главное — доказать? На этом моменте у Севы случился небольшой затык. Ну, допустим, обратится в полицию, скажет, что вот этого надо проверить, может у него загородный дом есть, там-то все и вскроется. Но главный затык был в том, что Сева не мог быть уверен, что этот мужик именно вспоминал, а не просто фантазировал.
Вот дома Сева принял окончательное решение — нахер ему не нужны эти качели, мало ли, за подельника еще примут или в лучшем случае на допросы затаскают. А у него учеба, работа какая-никакая есть. И так устает на продовольственном складе во вторую смену работать, а тут еще и с полицией связываться — ну уж нет.
Со временем Сева отпустил этот случай, но случай не отпустил его. Его друг, тот, что Елисей, однажды поведал ему о том, что в городе поймали маньяка.
— Какого еще маньяка? Обычно о маньяках хоть что-то да известно, а тут всплыл вдруг, — не понимал Сева.
— Да его бы не нашли, он жертв четко подбирал себе, которых наверняка искать не станут, вот и тихо все было. А этот мужик в органах опеки работал, знал в округе кто, как и куда. Вот только на последнем пацане он прокололся. Там из неблагополучной семьи он, его папаша свалил давно, а матери вообще было насрать на него. Вот только папаша нежданно-негаданно вернулся, а сына-то и нет. От жены бывшей не допытался ничего, та в очередном запое была, вот сразу в полицию побежал.
Из дальнейшего разговора Сева узнал, что пацан то был человеком асоциальным сам по себе. В такой семье вырос, что ни друзей, ни хороших знакомых, да и баловался запрещенным, и решил подработать в той же сфере.
А этот мужик, чтобы не упускать свою добычу, раньше его сгреб себе для своих садистских и плотских утех. Полиция долго искала пропавшего парнишку, но на удачу, они вышли на того, кто интересовался жертвой до пропажи, и в загородном доме помимо еле живого парня нашли еще пять тел.
В хорошем таком изолированном и отремонтированном подвале был еще маленький погребок, куда мужик скидывал уже мертвых и щедро засыпал тела хлоркой. Так, на всякий случай.
Узнал это все Елисей, поскольку сам был будущим полицейским и отец, работающий в полиции следователем, поскольку сам хотел пристроить сына после армии к себе под крыло, рассказывал ему основы работы в органах, тонкости, нюансы и не только, как оказалось.
Позже Сева узнал о том, что матери того паренька долго горевать не пришлось. Да, он видел ее. Ее заплывшее лицо и полный ненависти взгляд. Она пришла в отдел в то время, когда Сева и Елисей приехали, чтобы забрать и отвезти домой курьерскую доставку, тяжелую коробку с обувницей, которую отцу доставили прямо в отдел. Можно было и домой, но присутствия Елисея там не планировалось, от чего поступили так.
А мать пострадавшего вела себя как сумасшедшая. Орала на всех, проклинала за то, что вообще взялись искать этого урода, и нехер вообще было слушать отца, такого же придурка, как их общий сын. Доводы закипающего дежурного о том, что все-таки маньяка поймали, ей были вообще по барабану, столько бедняжке хлопот доставили. Это ведь ей теперь кормить его, деньги тратить кровные, которые она честно зарабатывала своей пилоткой, а когда та пришла в негодность вместе с хозяйкой в связи с частой долбежкой и литрами спиртного, вынуждена была устроиться на работу и теперь у нее, бедной, вообще нет денег, сама еле пробку с пробкой сводит.
Когда Сева посмотрел в ее бешеные глаза, он честно в моменте хотел прекратить заглядывать людям в головы, и на этот раз его странная способность сработала иначе. Он увидел все вокруг глазами этой женщины. Увидел самого себя, стоящего рядом Елисея, только лица эти были искажены до неузнаваемости. Носы поплыли, волосы у самого Севы были почему-то грязные, спутанные и длиной до плеч, на голове Елисея не было и волосинки. Руки их были вывернуты в нескольких местах, из них торчали сломанные кости, пальцы под неестественными углами топорщились в разные стороны. В остальном же, вокруг была странная рябь, в которой все окружение менялось от самого обычного до неузнаваемости. Когда поплывший глаз Елисея вытек из глазницы, Сева больше не выдержал. Он отвел взгляд и отпрянул, схватив друга под руку, и вовремя. Женщина как раз замахнулась на них, собираясь полосонуть лицо грязной рукой, под ногтями которой была не то грязь, не то какой-то желтоватый, засохший гной.
Она продолжала орать и кидаться на них, но два друга быстро ретировались.
Вот так в первый раз Сева взглянул на мир глазами сумасшедшего человека. В прямом смысле сумасшедшего, это был или острый психоз или белая горячка. Но еще парня удивило то, что смотря на все под таким мерзким углом, женщина ни на что не жаловалась, окромя как на своего сына, которого сволочи додумались найти, так еще и живым.
Но, как упоминалось, горевать ей по этому поводу пришлось недолго. Через неделю, более-менее оклемавшись, парнишка в больничном туалете разбил зеркало и перерезал себе горло так старательно, что еще поработай ножовкой минуту, и в принципе готово — голова с плеч. Наверное, ежедневные надругательства и привели парня к такому решению свести счеты с жизнью.
Жалел ли Сева о том, что не сообщил в полицию заранее о том, что человек в опасности. Ведь тогда его могли спасти раньше, и он бы не решился на такой поступок? Возможно, и жалел бы, если не тот случай, когда он взглянул на окружающий мир глазами его матери. С такой опекой ему долго все равно было бы не прожить. А так даже какая-никакая польза обществу, минус один маргинал. А случится это, когда мама этого парня сдохнет в своей квартире, возможно во время очередной попойки и драки по пьяной лавочке, или же просто цирроз печени нагрянет так неожиданно, что она совсем ослабнет, и будет загибаться в своей квартире несколько дней, заблевывая все вокруг себя кровью. А лучше не в квартире — соседей жалко, как-никак.
Сева не мог выбросить из головы то, что видел ее глазами. Этот мир, где все было неправильно, уродливо и непропорционально. Мир безумия, где все было не так, как в реальности. Пока эта женщина не замахнулась на него, Сева даже и не думал отводить взгляд от этой женщины.
Он пытался запомнить все, каждую деталь, каждый неестественно вывернутый палец свой и Елисея, отслаивающуюся кожу, сгнившие уши, такие разные прически, и эта рябь. Очень странная рябь, в которой окружающее пространство меняется от привычного всем мира до полной неузнаваемости. Глазами этой женщины он увидел в стороне двух стоящих полицейских, она разговаривали и курили. Разговаривали, почему-то по рациям, стоя в метре друг от друга. В целом они были нормальные, но по тому, что они, докурив, растеклись черными лужами и впитались в землю, Сева понял — их нет. Не существует. Больной мозг решил, что раз отдел полиции, значит, и полицейские должны быть.
Он бы и дальше смотрел на эту картину, но вытекший глаз Елисея добил, а тем более последующая замашка ненормальной.
И тогда Сева понял, что он влюбился. Нет, не в эту бабу. Сева влюбился в болезнь.
В его всепоглощающее великолепие — Безумие.