Далай Лама
Если проблему решить можно — не стоит о ней беспокоиться. Если проблему решить нельзя — беспокоиться бесполезно.
Если проблему решить можно — не стоит о ней беспокоиться. Если проблему решить нельзя — беспокоиться бесполезно.
Послесловие: краткое содержание этой книги
Я взял на себя смелость раз или два позаимствовать прекрасное выражение — «Исторический очерк». Исследуя одну определенную истину и одну определенную ошибку, я нимало не пытаюсь соревноваться с многосторонней исторической энциклопедией, для которой выбраны эти слова. Однако связь тут есть. Историю, рассказанную Уэллсом, я могу критиковать только как очерк, ибо лишь очертания ее неверны.
Факты собраны замечательно, книга — просто клад, сокровищница, все в ней хорошо, кроме той самой линии, которая помогает отличить карикатуру на Уинстона Черчилля от карикатуры на сэра Алфреда Монда. Неверен абрис, неверны соотношения точного и неточного, важного и неважного, обычного и необычного, правила и исключения.
Это не мелкие придирки к крупному писателю, у меня нет причин придираться — сам я, замахнувшись на меньшее, погрешил ровно тем же. Я сильно сомневаюсь, что показал читателю истинные пропорции истории и объяснил ему, почему пишу так много об одном, так мало — о другом. Я не уверен, что выполнил все обещанное во вводной главе, и потому пишу главу заключительную.
Зато я верю, что описанное здесь важнее для абриса истории, чем опущенное. Я не верю, что цивилизация просто скатывается к варварству, религия — к мифологии, христианство — к религиозности. Словом, я не верю, что у истории нет очертаний, что они размыты.
По-моему, если уж выбирать, лучше рассказать древний миф или сказку о человеке, создавшем солнце и светила, или о боге, вдунувшем душу в священную обезьяну. Поэтому я сведу сейчас воедино то, что рассказывал насколько мог правдиво и разумно — краткую историю человечества.
В краю, освещенном светом звезды, есть много всяких предметов. Одни из них движутся, другие — нет.
Среди движущихся есть существа, которые по сравнению с другими поистине богоподобны. Этому ничуть не противоречит то, что порою они похожи скорее на бесов. Отличаются они от других не случайно, не иногда, как, скажем, белая ворона, а всегда, непременно, и это отличие лишь подчеркивают возражения и споры. Да, человек, бог здешнего мира, связан с ним многими связями — но это лишь другая грань той же истины. Да, он растет, как дерево, и движется, как животное, — но это лишь оттеняет различие.
Так можно сказать, что гном — совсем как человек или что феи пляшут ногами. Теперь принято обращать внимание только на такое сходство, забывая о главном. Принято утверждать, что человек — совсем как все прочие. Конечно, это так, но он один способен это заметить. Рыба не знает, что и у птицы есть позвоночник, страус и слон не сравнивают своих скелетов. Да, человек един со всеми существами, но сколько в его единстве одиночества!
Этот полубог или бес видимого мира обладает особым зрением, таким неповторимым, словно он один зажег свечу: благодаря ему мир становится видимым. Мир этот — не какой-то, а весьма определенный. Если судить на глаз, в нем есть закон, во всяком случае многое повторяется. Полубог видит зеленые здания, которые вроде бы никто не строит, но очертания их так четки, словно план начертан в воздухе невидимым перстом. Мир не зыбок, не расплывчат, он не похож на «слепую жизнь».
Все стремится к какой-то прекрасной цели, любой одуванчик, любая маргаритка. В самой форме вещей — не слепое развитие, но законченность, окончательность цветка. Кажется это или нет, это повлияло на странный род мыслителей и ремесленников, и очень многие из них решили — верно ли, неверно, — что у мира есть план, как вроде бы есть он у дерева; что у мира есть цель и венец, как есть они у цветка.
Пока мыслители умели мыслить, они выводили отсюда, что есть еще какое-то странное, невидимое существо — незнакомый друг, таинственный благодетель, который построил к их приходу леса и горы и зажег для них солнце, как слуга зажигает лампу или топит камин. Мысль о разуме, придающем смысл миру, укреплялась в разуме человека, ибо он много думал и много видел такого, что неуловимей и тоньше любых доводов.
Но сейчас я стараюсь писать попроще, даже погрубее, а потому скажу лишь, что большинство людей, включая самых мудрых, поверили в цель, тем самым — в первопричину мира. Однако мудрые понимали это по-одному, прочие — по-другому. И два эти пути составляют почти всю историю религий.
И большинство, и меньшинство остро ощущало, что все не так плоско и просто; что неведомый мастер ведает тайну мира. Но большинство, то есть народ, толпа, воспринимало это как сплетню. В сплетне всегда есть и ложь и правда. Люди сплетничали о неведомом, о его детях, вестниках, слугах.
Одни рассказы походили на бабушкины сказки, другие — на рассказы странника. Многие были правдивы — достаточно правдивы, чтобы здравомыслящий человек поверил, что за шторою мироздания кроется нечто чудесное. Что-то мелькало, но то были только отблески; что-то появлялось на миг — и скрывалось.
Такие боги — словно призраки, одним они мерещатся, другие слышат о том, что они примерещились кому-то. Большей частью слухи о богах сообщают не ради правды, а ради самой темы. Это — не свидетельства, это — мифы, ненапечатанные стихи.
Меньшинство отошло в сторону и занялось не менее интересным делом. Мудрецы и мыслители чертили план мироздания — им казалось, что они его знают. Разум их обращался прямо к разуму Мастера; они прикидывали, каким он должен быть и какая у него цель. Самые мрачные представили его враждебным и злым, самые падшие поклонились не богам, а бесам. Однако чаще всего мыслители были теистами и видели не только план мироздания, но и нравственный закон, предписанный людям.
Чаще всего это были хорошие люди, делали они благое дело и их помнили и почитали. Они писали, и писания их стали в некой мере священными. Они творили законы, и законы эти стали весомыми, как предание. Можно сказать, что мудрецам воздавали божеские почести, как воздавали их царям или вождям. Всюду, где дух легенды и сплетни соприкасался с ними, он окружал их атмосферой мифа. Миф превращал мудреца в святого — и больше ничего.
Мудрец оставался человеком, все это помнили. Божественный Платон, как божественный кесарь, — титул, а не догма. В Азии, где атмосфера эта гуще, мудрец больше походил на миф, но оставался человеком — человеком особого рода, особой, почетнейшей профессии. Он был философом, он принадлежал к тем, кто всерьез пытается внести порядок в видимый беспорядок мира. Философы чертили план мироздания, словно оно еще не создано.
В самой сердцевине всего этого возникло чудовищное исключение. Оно окончательно, как трубный глас, но несет новую весть, слишком благую, чтобы в нее поверить. Люди услышали, что таинственный Создатель мира посетил этот мир; что совсем недавно на самом деле по миру ходил Тот, о Ком гадали мыслители и сплетничали мифотворцы.
Мы солжем, если скажем, что мудрецы или герои хоть в какой-то мере выдавали себя за него. Ни одна секта, ни одна школа не покушалась на это. Самые великие пророки называли себя Его глашатаями. Самые великие мистики говорили, что видели Его отблеск, а чаще — отблеск других, низших существ. Самые глубокие мифы сообщали, что мир сотворил Творец.
Но никто и помыслить не мог о том, что Творец ходит в гости, беседует с мелкими чиновниками, участвует в будничной жизни Римской империи и уж тем более что в это будет верить не одну тысячу лет великая цивилизация. Ничего более дикого человек не сказал с тех пор, как произнес первое слово. Такая весть отличается от всего человеческого, как слово отличается от лая, и саму ее неповторимость можно обернуть против нее. Нетрудно сказать, что это — безумие, но никакого толку не будет, разве что нелепица научных домыслов.
Мудрых философов, мифотворцев-поэтов и многих, многих других удивляет, что мы и сейчас ведем себя так, словно мы — вестники. Вестник не рассуждает и не спорит о том, какой могла бы быть его весть — он несет ее. Весть его — не теория и не вымысел, а факт. В этом заведомо поверхностном очерке я и не пытаюсь доказывать, что она — факт.
Я просто хочу обратить внимание на то, что вестники относятся к ней, как люди относятся к фактам. Все, за что упрекают католиков, — авторитет, упорство, воинственность всегда присущи людям, сообщающим о факте. Я хотел бы избежать в этом коротком послесловии сложных споров; они снова смазали бы четкие линии той повести, которую я назвал — слишком слабо, конечно, — самой странной в мире.
Но я хочу показать еще раз, как идут эти линии, а главное — где проходит граница. Христианство и другие религии не переливаются друг в друга, как тонкие оттенки мистицизма или разные типы мифологии. Граница проходит между теми, кто несет весть, и теми, кто о ней не слышал или в нее не верит.
Когда мы излагаем эту странную повесть на грубом и сложном языке нашего века, привычные названия и ассоциации вводят нас в заблуждение. Например, когда мы говорим, что в такой-то стране столько-то мусульман, мы хотим сказать, что в ней столько-то монотеистов, другими словами, столько-то людей, поверивших древнему ощущению. Они свидетельствуют необходимую и высокую истину, но ее никак нельзя назвать новой. Их вера — не новый цвет, а неопределенный фон многоцветной человеческой жизни.
Магомет, в отличие от волхвов, не открыл новой звезды — он увидел из своего окошка часть сероватого поля, залитого древним звездным светом. Когда мы говорим, что в стране столько-то буддистов или конфуцианцев, мы имеем в виду, что в ней столько-то язычников, получивших от мудрецов или мистиков другой, еще более смутный образ Неведомой Силы — не только невидимой, но и безличной.
Когда мы говорим, что у них тоже есть храмы, идолы, священство, праздники, это значит, что они люди и потому любят пышность, веселье, картинки и сказки; это просто означает, что язычники нормальнее пуритан. Но сущность их Высших Сил, но слова их священников ничуть не похожи на поразительную картину, которую несут наши вестники. Ни у кого, кроме этих вестников, нет Евангелия — Благовествования, Благой Вести, хорошей новости — по той простой причине, что у них нет новости.
И чем дальше, тем быстрее бегут вестники. Прошли века, а они говорят так, словно что-то случилось сейчас, на их глазах. Шаг их не стал медленней, взгляд их сияет, как взгляд свидетелей. В католической Церкви — армии вестников — не оскудевают дела святости; и самоотречения, решительные, как самоубийства, поражают мир.
Но это — не самоубийства. В них нет уныния. Вестники радостны, как святой Франциск, друг цветов и птичек. Они моложе духом, чем самые новые школы; и нет сомнения, что они стоят на пороге новых триумфов. Эти люди служат Матери, которая хорошеет с годами. Мы можем даже сказать, что Церковь молодеет, хотя стареет мир.
Вот последнее доказательство чуда: не чудесно ли, что столь естественными стали такие сверхъестественные вещи? Я очень хорошо отношусь к монотеистам — к мусульманам или евреям, но наша вера кажется им кощунством, способным покачнуть мир. Однако наш мир не покачнулся, он стал на место.
Я совершенно согласен с неверующими — от одной мысли о том, во что их просят поверить, может закружиться голова. Но у верующих голова не кружится, она кружится у неверующих. Они цепляются за любую крайность этики и психологии: за пессимизм, отрицающий жизнь, за прагматизм, отрицающий разум. Они ищут знаний в кошмарах и правил — в противоречиях. Они кричат от страха, потому что их обступили болезненные призраки и оглушили толки о жутких мирах, где дважды два — пять.
Только вера, которая на первый взгляд кажется самой немыслимой, остается твердой и здравой. Она одна может смирить эти мании, спасти разум от прагматизма и смех — от пуританства. Я намеренно подчеркнул и вызов ее, и суровость. Вся тайна в том, как такая — мятежная и предельная вера стала совершенно здравой. Человек, назвавший себя богом, вполне подобен тому, кто считает себя стеклянным. Но стеклянный безумец не застеклил окон мироздания и не сияет так, что в его свете сияет все остальное.
Наше безумие сохранило здравый смысл. Оно сохранило его, когда все сошли с ума. В наш сумасшедший дом, век за веком, люди возвращаются домой. И мир не может понять, почему такая строгая и противная логике вера снова и снова дает самую большую радость.
Я не знаю, как могла бы высочайшая на свете башня так долго стоять без основания. Еще меньше могу я понять, как стала бы она человеку домом. Если бы она рухнула, ее вспоминали бы как последний взлет фантазии, последний миф, которым разум хотел пробить небеса — и пал. Но разум не сломлен. Только у нее одной не сломлен разум среди повального безумия.
Если бы она была ошибкой или приступом экстаза, она не продержалась бы и дня. Но она держится без малого две тысячи лет. У тех, кто в ее доме, ум яснее, душа уравновешеннее, инстинкты здоровей, они проще всех относятся к смерти и не боятся судьбы.
Душа христианского мира, порожденная немыслимым Христом, — здравый смысл. Мы не смеем взглянуть на Его Лик, но мы видим Его плоды, и по плодам Его узнаем Его.
А плоды эти — весомые, и плодородие — не только метафора, и нигде в этом печальном мире нет таких счастливых мальчишек, взобравшихся на яблоню, и таких свободных мужчин, поющих на виноградниках, как у нас, в ослепительном свете вечной молнии.
Конец.
Гилберт Честертон
P.S.
✒️ Я перестал отвечать здесь на комментарии к своим постам. На все ваши вопросы или пожелания, отвечу в Telegram: t.me/Prostets2024
✒️ Простите, если мои посты неприемлемы вашему восприятию. Для недопустимости таких случаев в дальнейшем, внесите меня пожалуйста в свой игнор-лист.
✒️ Так же, я буду рад видеть Вас в своих подписчиках на «Пикабу». Впереди много интересного и познавательного материала.
✒️ Предлагаю Вашему вниманию прежде опубликованный материал:
📃 Серия постов: Семья и дети
📃 Серия постов: Вера и неверие
📃 Серия постов: Наука и религия
📃 Серия постов: Дух, душа и тело
📃 Диалоги неверующего со священником: Диалоги
📃 Пост о “врагах” прогресса: Мракобесие
Нужно знать, что после смерти каждого человека душа его проходит мытарства, где вспоминаются все дела, добрые и злые, совершенные им при жизни. Всего мытарств двадцать, и самые страшные, самые трудные из них — 16-е, 17-е и 18-е.
16- е мытарство — блуда, где испытуются те, кто жил вне церковного брака.
17- е мытарство — прелюбодеяния, где испытуются те, кто был венчан и нарушил обет супружеской верности.
18- е мытарство — содомские грехи, то есть все виды извращений с супругами, кто сам с собой допускал вольности, а также противоестественные отношения лиц одного пола.
Начальник этих мытарств — дьявол Асмодей. У него на службе находятся огромные полчища блудных бесов, которые соблазняют людей на смертные блудные грехи. Бесы похваляются, что через эти мытарства проходят только единицы, потому что виновных много, а кается редко кто: дьявол наводит на людей ложный стыд. Но, как говорят святые отцы, постыдные грехи сгораются стыдом. Если у нас есть подобные грехи, и мы не исповедали их духовнику, то они остались на нашей совести и помешают нам войти в Царство Небесное, ибо туда не войдет ничто нечистое.
В день Страшного Суда будет шествие святых, и первыми за апостолами пойдут девственники, и ангельское пение будет таким дивным, таким прекрасным, что если бы его услышали люди, все растаяли бы от любви. Но и блудники, если покаются, первыми войдут в рай.
Надо стараться жить целомудренно, свято, отгонять всякие нечистые помыслы, не допускать, чтобы они вошли в наше сердце. Жить надо так, чтобы дух бодрствовал над плотью, но не плоть над духом. Блудные грехи бывают от многоядения, многоспания, от вольного обращения с лицами другого пола. Когда мы много смеемся и празднословим, слишком заботимся о красоте лица, одежды, это значит, что в нас действует блудный бес.
Христианка должна заботиться не о внешней красоте, а о внутренней, не о тленной красоте тела, а о нетленной красоте души. «Да будет украшением вашим, — обращается апостол Петр к женам, — не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно перед Богом» (1Пет. 3:3-4). Главная же причина блудных грехов — наша гордость, тщеславие, осуждение ближнего.
Господь будет судить нас не только за дела, но и за мысли. Целомудрие — это не только чистота тела, но и чистота, целостность ума и души. Потому и говорят святые отцы: «Что стыдишься делать перед людьми, о том стыдись помышлять тайно в сердце».
Вот поучительный пример. Одна игумения воспитывала в монастыре сиротку. Девица несла клиросное послушание, а когда ей исполнилось шестнадцать лет, умерла. Игумения сорок дней постилась и молилась, чтобы Бог открыл ей, в каких обителях рая находится ее воспитанница. И в сороковой день она увидела, как разверзлась земля, и огненные волны выбросили девицу. «Дочь моя, ты в огне?! — в ужасе воскликнула игумения. — Почему ты туда попала?» — «Матушка, молись за меня, — сказала девица, — я достойна этого наказания. Когда я несла послушание на клиросе, в храм приходил юноша, и я любовалась им, услаждалась и в мыслях с ним блудодействовала, а духовнику в этом не каялась. И вот теперь страдаю…»
P.S.
✒️ Я перестал отвечать здесь на комментарии к своим постам. На все ваши вопросы или пожелания, отвечу в Telegram: t.me/Prostets2024
✒️ Простите, если мои посты неприемлемы вашему восприятию. Для недопустимости таких случаев в дальнейшем, внесите меня пожалуйста в свой игнор-лист.
✒️ Так же, я буду рад видеть Вас в своих подписчиках на «Пикабу». Впереди много интересного и познавательного материала.
✒️ Предлагаю Вашему вниманию прежде опубликованный материал:
📃 Серия постов: Семья и дети
📃 Серия постов: Вера и неверие
📃 Серия постов: Наука и религия
📃 Серия постов: Дух, душа и тело
📃 Диалоги неверующего со священником: Диалоги
📃 Пост о “врагах” прогресса: Мракобесие
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
В этой книге я не собираюсь говорить подробно о том, что было с христианством дальше; тут начнутся споры, о которых я надеюсь написать еще где-нибудь. Я просто хочу показать, что наша вера, возникшая в языческом мире, была и сверхъестественной и единственной в своем роде. Чем больше мы о ней знаем, тем меньше находим ей подобий. Но все же в заключение я расскажу об одной ее черте, которая очень важна для наших дней.
Я уже говорил, что Азия и античность были слишком стары, чтобы умереть. О христианстве этого не скажешь. Христианский мир претерпел немало переворотов, и каждый приводил к тому, что христианство умирало. Оно умирало много раз и много раз воскресало — наш Господь знает, как выйти из могилы. Снова и снова переворачивалась Европа, и всякий раз в конце концов наверху оказывалась одна и та же вера. Она являлась в мир не как предание, а как новость.
Мы этого не замечаем, потому что от многих это скрыто условностями, которые тоже замечают редко, те же, кто их заметил, вечно их обличают. Нам твердят, что священники и ритуалы — не вера, а церковные сообщества — лишь форма, и не знают, как это правильно. Три или четыре раза, по меньшей мере, душа уходила из христианства, и почти все ожидали, что ему придет конец. Но и теперь и в старину как ни в чем не бывало жила та официальная религия, которую, к своей гордости, свободомыслящие видят насквозь.
Христианство оставалось религией вельможи времен Возрождения или аббата времен Просвещения, как античные мифы оставались религией Юлия Цезаря, и даже арианство долго оставалось религией Юлиана Отступника. Но Юлиан отличается от Юлия, потому что к его времени Церковь уже начала свой странный путь. Юлий спокойно мог поклоняться богам на людях и смеяться над ними дома. Но когда Юлиан счел христианство мертвым, он увидел, что оно — живое, и еще он увидел, что Юпитер никак не оживает. История Юлиана — только первый из примеров.
Я уже говорил, что, по всей видимости, суеверие Константина отмирало само собой. Оно прошло все обычные фазы, когда вера стала почтенной, затем — условной, и наконец — разумной, а рационалисты, как и сейчас, были готовы прикончить ее совсем. Когда христианство восстало и отбросило их, это было неожиданно, как воскресение из мертвых. Почти тогда же в других местах случалось почти то же самое. Когда, например, из Ирландии хлынули миссионеры, так и кажется, что молодежь неожиданно напала на старый мир и даже не стареющую Церковь. Многие из них погибли на берегах Корнуолла; и лучший знаток корнуоллских древностей говорил мне, что, по его мнению, их замучили не язычники, а «не очень ревностные христиане».
Если поглубже нырнуть в историю, мы найдем немало таких примеров. Равнодушие и сомнение опустошали христианство изнутри, и оставалась только оболочка, как в поздней античности оставалась только оболочка мифологии. Но всякий раз, когда отцы были «не очень ревностны», дети пылали огнем веры. Это очевидно, когда Возрождение сменяется Контрреформацией. Это очевидно, когда Просвещение снова и снова сменяется христианством. Однако есть много других примеров, и стоит их привести.
Вера — не пережиток. Она живет не так, как жили бы друиды, если бы им удалось продержаться две тысячи лет. Так могло случиться в Азии и в античной Европе, ибо мифология и философия равнодушно терпели друг друга и друг другу не мешали. Вера не просто выжила, она непрестанно возвращалась в западный мир, который так быстро менялся, в котором все время что-то гибло.
Следуя традиции Рима, Европа всегда все переворачивала, перестраивала, строила заново. Сначала она непременно отбрасывала старый камень, кончала же тем, что ставила его во главу угла. Она откапывала его на свалке и венчала им здание. Одни камни Стоунхенджа стоят, другие — упали, а где камень упадет, там и ляжет. Вера друидов не приходит заново каждый век, ну, каждые два века, и молодые друиды, увенчанные омелой, не пляшут в лучах солнца на Солсбери-плейн. Стоунхендж не воссоздают в каждом архитектурном стиле, от грубой объемистости норманов до причудливости барокко. Святыне друидов не грозит варварство воскрешения.
Церковь жила не в том мире, где все слишком старо, чтобы умереть, а в том, где все так молодо, что его можно убить. Если смотреть со стороны, сверху ее часто убивали; мало того, она часто выдыхалась и без этого. Отсюда следует то, что очень трудно описать, хотя это важно и более чем реально. Время от времени смертная тень касалась бессмертной Церкви, и всякий раз Церковь погибла бы, если бы могла погибнуть. Все, что могло в ней погибнуть, погибало.
Если такие сравнения уместны, я скажу, что змея сбрасывала кожу или кошка теряла одну из своих 999 жизней. Выберу более достойный образ: часы били — и ничего не случалось; колокол возвещал о казни — но ее снова откладывали.
Что значило смутное беспокойство XII века, когда, как очень верно сказали, Юлиан зашевелился во сне? Почему так рано, в самом начале рассвета, возник глубокий скепсис, способный породить номинализм? Видимо, потому, что Церковь уже считали не частью Римской империи, а частью Темных веков. Века эти кончились, как кончилась прежде Империя, и Церковь кончилась бы с ними, если бы она была лишь тенью ночи.
Победа номинализма, как и победа арианства, означала бы, что христианству пришел конец. Сомнение номинализма глубже, чем сомнение атеизма. Вопрос встал перед миром; каким же был ответ? Аквинат воссел на престоле Аристотеля, и многие тысячи юношей, от крепостного до вельможи, спокойно жили впроголодь, чтобы учиться философии схоластов.
Что значит страх перед исламом, который населил наши песни дикими образами сарацинов, победивших Норвегию и Шотландию? Почему обитателей дальнего Запада, скажем, короля Иоанна (если я не путаю), обвиняли в тайном мусульманстве, как обвиняют в тайном безбожии? Почему так встревожило богословов арабское переложение Стагирита?
Потому что сотни людей уже поверили в победу ислама. Они поверили, что Аверроэс разумнее Ансельма, что сарацинская культура хотя бы внешне выше, лучше нашей. Может быть, старшее поколение и усомнилось, и устало, и впало в отчаяние. Если бы Европу победил ислам, много раньше пришел бы унитарий. Как и сейчас, такая победа казалась разумной и возможной.
Как удивились они, наверное, тому, что случилось! Тысячи и тысячи юношей бросили свою юность в горнило крестовых походов. Сыновья святого Франциска, жонглеры Господни, пошли, распевая, по дорогам. Готика взлетела в небо тысячами стрел. Мир проснулся; и мы давно забыли, что альбигойские войны чуть не погубили Европу.
Мы забыли, что та философия была и модной и новой — пессимизм всегда нов. Она была очень похожей на наши модные учения, хотя и стара, как Азия; но ведь и они тоже. Вернулись гностики; почему же они вернулись? Потому что тогда тоже кончилась эпоха и должна была кончиться Церковь. Пессимизм навис над миром, манихеи восстали из мертвых, чтобы мы имели смерть, и имели ее с избытком.
Еще убедительней для нас пример Возрождения, потому что он ближе к нам и мы гораздо больше о нем знаем. Однако и здесь мы знаем далеко не все. Я намеренно не касаюсь религиозных распрей тех лет, я просто хочу напомнить, что они были совсем не так просты, как принято думать сейчас. Протестанты зовут мучеником Латимера, католики — Кампиона, но мы нередко забываем, что в те времена были мученики атеизма, анархии и даже сатанизма.
Мир XVI века был почти так же дик, как наш. Один утверждал, что Бога нет, другой — что он и есть Бог, третий говорил такое, чего Сам Бог не разберет. Если бы мы услышали беседу тех лет, нас, наверное, поразило бы ее кощунственное бесстыдство. Может быть, Марлоу и не говорил того, что ему приписывают, но такие речи характерны для интеллектуальных кабацких бесед его времени. Много странных вопросов поставили люди от начала Реформации до начала Контрреформации. В конце кондов они получили все тот же ответ. Однако и в те годы христианство шло по воздуху, как некогда шел по водам Спаситель.
Но все это было давно. Хотя мы видим довольно четко, как язычество Возрождения пыталось прикончить христианство, нам гораздо легче увидеть тот упадок веры, что начался в веке Просвещения. Ведь он еще не кончился; мы сами воочию видим упадок того упадка. Двести последних лет не кажутся нам единым мигом, как IV и V или XII и XIII века. Мы знаем сами, как окончательно и полно утратило общество свою веру, не отменяя обрядов, как люди поголовно становятся агностиками, не смещая епископов.
И еще мы знаем, как случилось чудо — молодые поверили в Бога, хотя его забыли старые. Когда Ибсен говорил, что новое поколение стучится в двери, он и думать не мог, что оно стучится в церковные врата.
Да, много раз — при Арии, при альбигойцах, при гуманистах, при Вольтере, при Дарвине — вера, несомненно, катилась ко всем чертям. И всякий раз погибали черти. Каким полным и неожиданным бывало их поражение, мы можем убедиться на собственном нашем примере.
Чего только не говорят об Оксфордском движении и католическом возрождении во Франции! Но почти никто не говорит о самом очевидном их свойстве — полной неожиданности. Они поразили, более того, озадачили всех, словно река потекла вспять и даже вверх, в гору. Вспомните книги XVIII и XIX столетий. Всем было яснее ясного, что река веры вот-вот оборвется водопадом или, на худой конец, разольется дельтой безразличия. Даже спокойное ее течение показалось бы чудом, немыслимым, как ведовство.
Самые умеренные люди не сомневались, что река веры, как и река свободы, разольется и обмельчает, если не высохнет совсем. Весь этот мир Гизо и Маколея, мир торговых и научных свобод ни минуты не сомневался, что знает, куда все движется. Направление было ясно всем, спорили только о скорости. Многие ждали с тревогой, некоторые — с надеждой, что бунтари-якобинцы не сегодня-завтра доберутся до архиепископа Кентерберийского или чартисты, взбунтовавшись, развесят англиканских священников на фонарях.
Но мир перевернулся; архиепископ не потерял головы — он обрел митру, а ненависть к пастору сменилась благоговейным почтением к патеру.
Словом, все спорили только о том, медленнее или быстрее течет река — и вдруг увидели, что вверх по течению что-то плывет. И как образ, и как факт это может обеспокоить. Все мертвое плывет по течению, против течения может плыть только живое. Вниз по реке, гонимые просвещением и прогрессом, плыли демагоги и софисты; но даже те из них, которые еще не умерли, вряд ли доказывали, что они живы и животворны.
Несомненно, живым было огромное чудище, которое плыло вверх по реке, хотя многим оно и казалось чудищем доисторическим. Люди того века ощущали, что обряд так же нелеп, как морской змей, что митры и тиары — словно рога допотопных монстров, а ходить в церковь так же дико, как жить в пещере.
Мир до сих пор дивится чудищу, главным образом — потому, что оно все плывет и не тонет. Чем больше его ругают, тем непонятней оно становится. В определенном смысле я пишу эту книгу если не для того, чтобы объяснить, то для того, чтобы показать путь к объяснению; и прежде всего я хочу показать одно: так уже бывало, и не раз.
Да, в недавнее время мы видели, как умирает вера, но то же самое видывали люди много веков тому назад. И тогда, и сейчас это кончилось одинаково. Вера не исчезла; к нам возвращается даже то, что казалось давно утерянным. Снова, как и много раз, возвращается не «упрощенная» и не «очищенная» теология, а тот самый теологический пыл, которым отмечены века доктрины.
Старый добрый ученый с буквами Д. Т. после фамилии стал образцом педанта и символом скуки не потому, что страстно любил богословие, а потому, что богословие наводило на него тоску. Латынь Плавта ему интересней, чем латынь Августина, греческий Ксенофонта — чем греческий Златоуста. Мы равнодушны к нему, потому что он сам — великолепный представитель религиозного равнодушия. Это совсем не значит, что люди бы остались равнодушны, если бы им довелось увидеть дивное, диковинное зрелище — Доктора Теологии, Учителя Богословия.
Мы нередко слышим, что христианство может остаться как дух, как атмосфера. Поистине, многие хотели бы, чтобы оно осталось как призрак. Но оно не хочет. После каждой его смерти не тень встает, но воскресает тело. Многие готовы проливать благочестивые слезы над могилой Сына Человеческого, но они совсем не готовы увидеть, как Сын Божий идет по утренним холмам. Такие люди — а их немало — привыкли к мысли, что старый светильник блекнет в свете дня. Они видели сами, что он горел бледным пламенем свечи, забытой на рассвете.
Как же не удивиться, если семисвечник волшебным деревом вознесся к небу и солнечный свет показался бледным в сиянии его лучей? Но другие века тоже видели, как дневной свет становился ярче светильника, а потом разгорался светильник и становился ярче света. Много раз люди утоляли жажду неразбавленной водой, и много раз, неизвестно откуда, снова била струя чистого вина.
И вот мы говорим: «Много лет и веков тому назад наши предки верили, что пьют Кровь Господню. Потом, хотя и не скоро, вино католичества стало уксусом кальвинизма. Затем и это кислое питье развели водой забвения и скуки, и мы не надеялись снова ощутить терпкий вкус Лозы Виноградной. День за днем и год за годом слабели наши надежды и наша вера. Мы уже привыкли, что вода заливает виноградник и гибнет последний привкус истины, словно последняя капли пурпура тонет в сером море. Мы привыкли к разведенному, разбавленному, обесцвеченному христианству. Но Ты хорошее вино сберег доселе».
Вот что случилось на наших глазах, и это удивительней всего. Вера не только умирала — она умирала от старости. Она пережила не только гонения от Диоклетиана до Робеспьера — она пережила покой. Вряд ли стоит снова говорить о величии Крестной Муки, венчания молодости со смертью. Но когда я думаю о судьбе Церкви, другой образ является мне: так и кажется, что Христос умер стариком, а воскрес молодым.
Не раз и не без основания говорили, что Церковь часто венчалась с сильными мира сего; что ж, она часто вдовела. Враги говорили, что она — супруга кесарей, и это так странно сейчас, словно ее назвали супругой фараонов. Говорили, что она супруга феодалов, но феодалов нет и в помине, а она здесь. Все мирское шло своим путем до естественного конца; казалось бы, тут кончиться и Церкви. Она и кончалась — но рождалась снова.
«Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». Античная цивилизация была целым миром, и представить землю без нее было не легче, чем представить землю без солнца. Она ушла, а слова эти живы. В долгие ночи Темных веков феодализм был привычен, так что человек помыслить себя не мог вне феодальной иерархии, и Церковь была туго вплетена в эту сеть.
Но феодализм разлетелся, вдребезги под напором народной жизни истинного средневековья — и самой новой, самой молодой силой была наша вера. Средневековый уклад — сложный, как мироздание, дом человека — тоже пришел к концу, и тут уж каждому стало ясно, что слова отжили свой век. Но они пересекли сияющую бездну Ренессанса, и через полвека вспыхнули славой новых апологетов и святых.
Наконец, они поблекли в резком свете разума и, кажется, исчезли совсем в землетрясениях революций. Наука разоблачила их, но вот — они здесь. История погребла их в прошлом, они пришли к нам из будущего. Она снова на нашем пути; мы смотрим на них; они все ярче.
Если наше общество и предания его не оборвутся, люди, может быть, научатся применять разум к накапливающимся фактам. Раньше или позже враги веры сделают вывод из своих бесконечных разочарований и перестанут ждать ее смерти. Они могут бороться с ней, как борются люди с лесом, со стихией, с небом. «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». Ждите, что она оступится; ждите, что она заблудится, но не ждите, что она умрет.
Сами того не зная, вы в своем ожидании подчинитесь условиям поразительного пророчества и приучитесь ждать не того, что угаснет неугасаемое, а того, что придет комета или охладеет солнце.
Продолжение следует...
P.S.
✒️ Я перестал отвечать здесь на комментарии к своим постам. На все ваши вопросы или пожелания, отвечу в Telegram: t.me/Prostets2024
✒️ Простите, если мои посты неприемлемы вашему восприятию. Для недопустимости таких случаев в дальнейшем, внесите меня пожалуйста в свой игнор-лист.
✒️ Так же, я буду рад видеть Вас в своих подписчиках на «Пикабу». Впереди много интересного и познавательного материала.
✒️ Предлагаю Вашему вниманию прежде опубликованный материал:
📃 Серия постов: Семья и дети
📃 Серия постов: Вера и неверие
📃 Серия постов: Наука и религия
📃 Серия постов: Дух, душа и тело
📃 Диалоги неверующего со священником: Диалоги
📃 Пост о “врагах” прогресса: Мракобесие
В этом трогательном видео мы раскрываем вечную притчу о маме и разговоре ребенка с Богом накануне его рождения на Земле. Ребенок исследует свои страхи и волнения по поводу жизни на Земле, от незнания языков до столкновения со злом. В ответ на каждый его вопрос, Бог обещает подарить ему ангела, который окажется самым близким и любящим существом в его жизни — его мамой.
Часто от безбожников приходится слышать — мол, Библия говорит, что миру около шести тысяч лет, а наука оценивает возраст земли в миллиарды лет, и как при этом ты умудряешься верить в это все?
Я отвечаю: когда Бог создал Адама на шестой день, сколько ему было? Один день. А на сколько лет он выглядел? Адам был создан уже взрослым. То же самое касается и земли: Бог создал ее уже в готовом варианте. Все просто.
Наша земелюшка
Некоторые верующие придерживаются такого мнения, что мир был сотворен не за шесть дней в общепринятом смысле, а за шесть "циклов", "периодов", так как: а) в первые три дня творения не было солнца; б) с иврита слово йом (יְוֹם) якобы переводится не только как "день", но и как "цикл" или "отрезок". Неправда. Как человек, знакомый с ивритом, говорю: нет. Йом означает день и только день! Циклы, отрезки и прочее переводятся как олам (עוֹלָם).
Не стану углубляться и расписывать то, что там вычислили-сопоставили мудрецы иудаизма и ученые — об этом можете почитать в Интернете, благо информация в свободном доступе, — но лично я исповедую строгий шестоднев. При всем уважении к науке, особенно учитывая, что все толковые ученые никогда не отрицали Бога. Но это уже тема для отдельной публикации.
На протяжении всей истории человечества мы видели, как фанатизм и нетерпимость приводили к самым трагическим последствиям. Ярые приверженцы ортодоксальных догм зачастую становились слепыми орудиями в руках тех, кто жаждал власти и контроля над массами.
Охота на ведьм, инквизиция, гонения на инакомыслящих - все это порождения одного и того же зла. Зла, которое прикрывается благими намерениями и праведными целями, но на деле несет лишь страдания и разрушения.
Фанатики всегда убеждены в своей правоте и непогрешимости. Они не ведают сомнений и не терпят любых отклонений от навязанных ими догм. Для них существует лишь черное и белое, свои и чужие, праведники и еретики. Любая попытка инакомыслия воспринимается как угроза и вызов, который должен быть подавлен.
История учит нас, что там, где воцаряется ортодоксальность и религиозный экстремизм, свобода и прогресс обречены на гибель. Фанатики жаждут контролировать не только поступки, но и саму мысль. Они требуют безоговорочного подчинения и готовы карать любое неповиновение.
Охота на ведьм становится неизбежной, ибо для фанатиков инакомыслие - это ересь, которую необходимо искоренить. Невинные люди объявляются слугами дьявола и предаются жестоким казням и пыткам. Разум вытесняется безумием, а человечность - варварством.
Наша задача - помнить эти уроки истории и не допустить возрождения подобного мрака. Ибо фанатизм, ортодоксальность и охота на ведьм - прямая дорога в ад нетерпимости и деспотизма, откуда нет возврата к свету разума и гуманизма.
В продолжение темы, хотелось бы рассказать вам одну притчу
В эпоху Возрождения, когда искусство и наука расцветали в Италии, один религиозный фанатик едва не погубил жемчужину Ренессанса - Флоренцию. Монах Джироламо Савонарола, одержимый идеями ортодоксальности и ханжества, развернул настоящую "охоту на ведьм" в городе. Под предлогом борьбы с пороками и "делами дьявола" он терроризировал флорентийцев, уничтожая бесценные произведения искусства и культуры. Трагическая история Савонаролы - пример того, как религиозный фанатизм и нетерпимость могут погрузить даже самый просвещенный город в мрак невежества.
Флоренция, жемчужина Ренессанса, была опутана сетями фанатизма одного человека - Джироламо Савонаролы. Этот монах-доминиканец возомнил себя посланником Божьим и принялся вершить суд над городом.
Джироламо Савонарола оставил след в истории как одна из самых противоречивых фигур Ренессанса. Его имя вызывает резонанс и сегодня, а его деяния бурно обсуждаются до сих пор.
На момент своего восхождения он представлял собой образ непримиримого борца с пороками, но его методы и взгляды часто вызывали отторжение даже среди его последователей.
Савонарола был отличным оратором, его пламенные проповеди о пороках и коррупции среди элиты Флоренции привлекали массы. Однако за его словами о духовном очищении и обновлении скрывалось что-то более мрачное. Вместо истинного религиозного реформаторства, Савонарола на деле проявил себя как глава режима, который исключает компромиссы и не учитывает другие принципы, отличные от исходного. Он поощрял интолерантность и подавление любых видов инакомыслия.
Одним из самых жестоких аспектов его правления стало создание так называемых "Костров тщеславия", куда горожане должны были сбрасывать предметы, которые Савонарола считал символами распущенности и греха — это включало картины, книги, музыкальные инструменты. Через это действие Савонарола фактически взял на себя роль цензора культуры, уничтожая не только предметы искусства, но и подавляя свободу самовыражения и творческую мысль.
Кроме того, его образ праведника и реформатора получил серьезный удар, когда его обвинили в использовании религии как инструмента для установления жестокой диктатуры, подчиняющей церковные и светские учреждения своей жесткой воле. Под его руководством Флоренция была погружена в эпоху страха и паранойи, где любое отклонение от норм, установленных Савонаролой могло привести к аресту или даже смерти.
Взяв на себя роль нравственного цензора, Савонарола начал критиковать все слои общества, включая влиятельные политические и духовные круги. Он выступил против семейства Медичи, которые были покровителями искусств и просвещения, став в этом смысле символом антикультурного вандализма.
Савонарола не только осудил культурное богатство Флоренции, но и наложил своего рода моральный террор на его жителей, ограничив почти все формы развлечений и удовольствий, считая их греховными и развратными. Его учение породило атмосферу страха и подозрительности, когда люди начали доносить друг на друга, обвиняя в лицемерии и несоответствии новым строгим моральным нормам.
Под его влиянием образовательные и художественные учреждения подверглись цензуре и контролю. Савонарола утверждал, что истинная религиозная жизнь требует отказа от искусства и науки — утверждение, которое было в корне ошибочным и привело к упадку научного и художественного потенциала города, который ранее был центром Ренессанса.
Его власть закончилась так же внезапно, как и началась. Революция нравственности, вызванная его религиозным фанатизмом, в итоге обернулась против него. Джироламо Савонарола был обвинён в ереси и сам стал жертвой того огня, который так часто разжигал. Эгоистично стремясь исправить мир в соответствии со своими убеждениями, он оставил после себя город, обессиленный и раздираемый внутренними конфликтами.
Так затмил собой процветание города человек, который мог бы быть его защитником, превратив Флоренцию в поле битвы между страхом и верой. Остаётся лишь горький урок из истории о том, как даже высокие идеалы могут быть искажены и как стремление к власти под духом религиозной чистки может привести к разрушению самой сущности человеческой цивилизации и культуры.
Когда общественное мнение наконец повернулось против Савонаролы, он был обвинен в ереси, взят под стражу и, в конце концов, казнен. Это стало горьким концом жизни человека, который мог войти в историю как реформатор, но выбрал путь фанатизма и инквизиционной ригористичности, проигнорировав все, что проповедовал Ренессанс о гуманизме и свободе личности.
К сожалению, и в наше время встречаются подобные "савонаролы" - фанатики, одержимые манией величия и стремлением навязать свои "единственно верные и правильные" взгляды окружающим. Они обличают мир и людей в грехах, осуждают искусство и культуру, призывают к аскетизму и воздержанию. Требуют "распять и сжечь" все то, что не подходит под критерии их мировоззрения.
Однако единственный плюс современности в том, что мы можем просто пройти мимо этих новоявленных "пророков", не обращая на них внимания. В отличие от мрачных времен инквизиции, сегодня у них нет реальной власти, чтобы терроризировать общество и уничтожать культурное наследие.
Пусть они сами себе доказывают, что можно, а что нельзя. Мы же вольны игнорировать их воинствующий фанатизм и наслаждаться свободой мысли, творчества и самовыражения. Времена Савонаролы, к счастью, канули в прошлое.
В нашем времени нет места для фанатичных смутьянов, пытающихся диктовать людям, как жить по написанным ими нормам. Каждый волен сам выбирать свой путь, не опасаясь осуждения и гонений со стороны ханжей и моралистов.
Так что современным "савонаролам" остается лишь продолжать свои бесплодные попытки обличать мир, в то время как остальные будут наслаждаться красотой жизни, искусством, музыкой, творчеством и всеми радостями бытия. Фанатизм обречен на поражение в открытом обществе.
Наш Telegram-канал. Еще больше тайн, паранормального и неизведанного.
Наш TikTok. Короткие ролики сверхъестественных явлений
На днях мне попалась на глаза публикация одного популярного научного журналиста – молодой женщины, которая на вопрос собеседника о Боге воскликнула: «Послушайте, я человек с приличным образованием, живущий в Москве XXI века, какая у меня может быть вера в Бога, вы о чём?», и продолжила: «На самом деле всё статистические исследования, социологические, показывают, что вера в Бога отрицательно коррелируется с уровнем образования. Что чем выше уровень образования, тем больше вероятность, что человек будет атеистом. Скажем, среди обычных американцев до 90% говорят, что они верят в Бога. При этом среди заключённых тюрем, более 99% говорят, что они верят в Бога».
Это довольно типично для той атеистической риторики, которую легко встретить в интернете, и которую я бы обозначил как «подростковый атеизм». Его особенность – вера в своё интеллектуальное превосходство. Перед нами юноша (или девушка), уверенные, что само по себе отнесение себя к атеистам обозначает их как людей умных и образованных, принадлежащих к наиболее просвещённой и продвинутой части как сограждан, так и человечества в целом. И, конечно, производящих особенно благоприятное впечатление на фоне тех отсталых, невежественных людей, которые всё ещё верят в Бога.
Это простодушное любование своим интеллектуальным превосходством совершенно естественно для подростка, который только входит во взрослую жизнь и стремится самоутвердиться. Кто-то делает это за счёт глупых трат родительских денег, но этот способ доступен немногим. Кто-то показывает своё превосходство в спорте. А кто-то ещё желает подчеркнуть свои глубокие познания и могучий интеллект, принадлежность к тем блестящим умам, которые творят науку и открывают перед ошеломлённым человечеством новые горизонты.
Такое стремление к самоутверждению может сохраняться и в зрелом возрасте – форум сайта Ричарда Докинза, человека уже немолодого, был назван «Оазис чистого мышления», а одно из атеистических движений, из-за того, что слово «атеист» звучит негативно, решило называть себя brights, что на русский приблизительно можно перевести как «умники» или «светлые головы».
Конечно, на свете есть разные атеисты, и, разумеется, не всем неверующим свойственна такая заносчивость и самохвальство, но одной из бросающихся в глаза маркетинговых стратегий атеизма является именно продажа подросткового самоутверждения.
Самоутвердиться на научном поприще чрезвычайно трудно – тут и редкой гениальности мало, нужны упорные труды, да и элемент везения. Зато можно просто сопричислить себя к миру науки при помощи несложного психологического приёма: 1) принять идеологический миф о борьбе науки и религии; 2) постулировать, что в этой борьбе ты на стороне науки; – и готово – ты уже интеллектуально превосходишь большую часть людского рода, у тебя всегда есть на кого посмотреть сверху вниз. Для этого совершенно необязательно вообще утруждать себя приобретением каких-либо научных познаний – достаточно прочитать пару публицистических книг Докинза или ещё кого-то из «новых атеистов», которые вовсе не возлагают на читателя чрезмерного интеллектуального бремени.
Характерной особенностью этой стратегии продвижения атеизма является перевод разговора с реальности (как на самом деле устроено мироздание и как мы можем это знать) на сравнительные интеллектуальные достоинства атеистов (больших умниц) и верующих (совсем наоборот). Упор делается не на то, что верующие неправы, а на то, что они глупы и невежественны, и уважающий себя подросток не должен принадлежать к такой компании. Как писал ещё К.С. Льюис в «Письмах Баламута», «Самоуверенная тарабарщина, а не аргументы, поможет тебе удержать пациента вдали от церкви. Не трать времени на то, чтобы убедить его в истинности материализма: лучше внуши ему, что материализм силён или смел, что это философия будущего».
Эта стратегия вряд ли сработает, если вас не интересует, какое именно место в таблице великих умов вам отведено. Вероятно, не самое высокое, но это не мешает вам жить. Есть вещи поважнее вашего места в таблице, например, истина о мироздании, которая от лично моего или вашего места в таблице никак не зависит.
Вы принадлежите к умникам с «приличным образованием» и полагаете, что я – нет? Вы – умы, а мы – увы? Ну, как хотите, я вообще не считаю вопрос о чьём-то умственном превосходстве важным. Важен вопрос об истине, а он лежит в несколько иной плоскости.
Более того, предположим – в порядке допущения – что неверующие в среднем более умны и образованы. Будет ли это аргументом в пользу атеизма? Едва ли. Люди самого блестящего образования и интеллекта могут придерживаться ложных взглядов на мир. Например, такие столпы биологической науки, как Томас Гексли или Эрнст Геккель были «научными расистами», то есть полагали чем-то научно несомненным превосходство белой расы. Как говорил Томас Гексли, «Ни один здравомыслящий, знакомый с фактами человек не поверит, что типичный негр является ровней или, что ещё более невероятно, превосходит белого человека. А значит, просто нелепо ожидать, что, удалив всё препятствия и предоставив нашему украшенному выдающимися челюстями сородичу равное поле, без каких-либо привилегий и притеснений, мы станем свидетелями его успеха в соревновании с наделённым большим мозгом и челюстями меньшего размера соперником; в соревновании, где побеждают мысли, а не укусы. Безусловно, высочайшие вершины цивилизации нашим темнокожим братьям недоступны».
Это не значит, что они были глупы или необразованны – они были, по меркам эпохи, образованы самым наилучшим образом, и обладали, несомненно, могучим интеллектом. Но это не мешало им придерживаться воззрений, которые мы сегодня считаем ложными и предосудительными. Вообще многие верования и практики, которые были приняты научным миром ещё сто лет назад, – расовая теория, социал-дарвинизм, евгеника – в наши дни рассматриваются как ошибочные и постыдные.
Книга Гилберта Кийта Честертона «Eugenics and other evils», «Евгеника и другие виды зла» посвящена полемике с популярной в его время доктриной евгеники – представления о том, что многие общественные проблемы: такие, как пьянство, бродяжничество и преступность, связаны с «плохой наследственностью» и эти проблемы можно решить, сдерживая размножение людей с социально нежелательными признаками, и поощряя людей с «хорошей наследственностью» заключать браки исключительно между собой. В рамках этой доктрины в разных странах были развёрнуты кампании по принудительной стерилизации людей с «плохой наследственностью». В одних только США были стерилизованы около 60 000 человек. Честертон – как и другие консервативные христиане – выступали против этой практики по соображениям, прежде всего, религиозного и морального характера, и производили на образованных современников впечатление замшелых ретроградов, противящихся науке во имя средневековых догм.
Однако сегодня мы понимаем, что научное сообщество того времени заблуждалось, причём заблуждалось страшно. Идеи евгеники и расовой теории потом были подхвачены и доведены до логического завершения национал-социализмом. А вот религиозные консерваторы, которые противились модным на тот момент теориям, оказались правы.
Кто был умнее и образованнее? Ну, в биологии-то точно лучше разбирались сторонники евгеники, чем её противники. Может быть, Честертон и единомысленные ему были люди глуповатые и несведущие в науках, многие их таковыми считали. Но правы-то в итоге оказались именно они. Самые ложные и ядовитые идеи, из-за которых пролились моря крови, были разработаны и продвигались отнюдь не тупицами.
Блестящий интеллект и обширное образование вовсе не обязательно связаны с истиной. Это просто возможности, которые человек может употребить на самое изобретательное противление добру и истине. Как сказал неверующий философ XVIII века (и герой атеистов) Дэвид Юм, «Разум является и должен быть рабом страстей, и никогда не должен притворяться, что может не только подчиняться и служить им». Могучий интеллект в таком случае – не больше чем могучий раб страстей, и ожидать от него истины было бы наивно.
Но всё вышесказанное мы рассматривали в рамках допущения, что атеисты и вправду в целом умнее. Обосновано ли само это допущение?
Обратимся к истории науки. Научную революцию совершили отнюдь не атеисты. Величайшие имена в истории науки – Паскаль, Бойль, Ньютон, Кеплер, Максвелл, Фарадей и многие другие, не только принадлежали к христианской культуре, но и были лично глубоко религиозными людьми. Никто не заставлял Паскаля писать сочинения по христианской апологетике, а Бойля – финансировать перевод Библии на новые языки и завещать деньги на финансирование лекций против атеизма.
Более того, прямо сейчас среди выдающихся мужей науки немало тех, кто верит в Бога. Едва ли, например, выдающийся современный генетик Френсис Коллинз, который руководил проектом расшифровки генома человека, а сейчас возглавляет национальный институт здоровья США, не знает о мире чего-то, что знают юные энтузиасты из сетевых антирелигиозных сообществ. Предполагать, что у него не было «приличного образования», значило бы ставить под удар репутацию научного сообщества, которое, безусловно, признаёт его за своего выдающегося коллегу. Тем не менее, Коллинз, как и многие его собратья, включая таких нобелевских лауреатов, как нейрофизиолог сэр Роберт Экклз или физик Чарльз Таунс, верит в Бога.
Конечно, то, что некоторые выдающиеся учёные верят в Бога, ещё не доказывает, что Бог реален. Но это демонстрирует очевидную ошибочность тезиса, что вера в Бога – результат необразованности. Есть не так мало людей, которые образованнее нас всех, и это не мешает им пребывать в доброй вере.
Но что мы можем сказать о постоянно повторяющемся тезисе, что среди учёных больше атеистов, и более высокое образование коррелирует с более высоким уровнем неверия? Он опирается на американскую статистику, которая отражает специфически американскую культурную ситуацию, где такая корреляция действительно есть.
Однако считать, что эта корреляция доказывает вред образования для христианской веры, – значит впадать в ошибку, против которой обычно предостерегают ещё на первом курсе, – путать корреляцию и причинность. Например, существует корреляция между потреблением дорогих сортов вина и долголетием. Доказывает ли это целебные свойства дорогого вина? Нет, это просто говорит о том, что люди, которые покупают дорогое вино, обычно богаче, то есть живут в лучших условиях и имеют доступ к лучшей медицине, поэтому и живут дольше.
Американское население в целом довольно религиозно и смотрит на атеистов с подозрительностью. Атеисты даже описывают первое открытое объявление о своём неверии как coming out – выражение, которое первоначально означало открытое признание гомосексуалиста в своём образе жизни. Подразумевается, что человек, совершающий coming out, рискует вызвать непонимание и отчуждение у окружающих – включая свою семью – и нуждается в том, чтобы его подбадривали товарищи по несчастью.
В самом деле, открытые атеисты в США непопулярны, и даже политики, занятые продвижением вопиюще неприемлемых с точки зрения библейской этики вещей, говорят о себе как о «христианах». Например, бывший вице-президент США Джо Байден, которого католики отлучили от причастия за его поддержку абортов, продолжает настаивать на том, что он – католик и в своей политической деятельности «вдохновляется христианской верой». Открыто признать себя атеистом – значит потерять голоса избирателей.
Поэтому обычные социальные конформисты, которым, в общем-то, всё равно, и которые хотели бы просто ладить со своим окружением, в США будут относить себя к христианам. За одним важным исключением. Академическая среда в США гораздо более дружественна к атеизму, и вообще является рассадником левых идей, – так что в ней скорее неуютно будет чувствовать себя традиционный христианин, и люди из этой среды охотно признают себя атеистами. Эти субкультурные особенности не являются результатом уровня образования как такового.
Мы можем не сомневаться, что, например, в СССР опрос в среде учёных показал бы, что 100% из них исповедуют марксизм-ленинизм – это едва ли доказывало бы истинность самой доктрины.
Истинность доктрины не доказывается тем, что её исповедовали умные и образованные люди. Они исповедовали самые разные доктрины, в том числе такие, которые мы всё сейчас согласны признавать вопиюще ложными. Истина вообще не ищется голосованием – всеобщим или среди избранных умников.
Подростковая заносчивость, когда человек думает, что записавшись в сообщество ru_antireligion, он немедленно превзошёл интеллектом и познаниями как основателей европейской науки, так и нынешних нобелевских лауреатов, естественна для этого возраста, но ничего не сообщает нам об устройстве мироздания. Как говорил Марк Твен, «Когда мне было четырнадцать, мой отец был так глуп, что я с трудом переносил его; но когда мне исполнился двадцать один год, я был изумлён, насколько этот старый человек поумнел за последние семь лет».
Подросток может, с высоты пары прочитанных им популярных книжек, объявлять всю христианскую интеллектуальную традицию, с которой он совершенно не знаком, глупостью, происходящей от недостатка образования. Это по-своему естественно.
Менее естественно, когда такое отношение сохраняется до седин – это уже выглядит довольно странно, как пионерский галстук, выглядывающий из-под седой бороды.
P.S.
✒️ Я перестал читать комментарии к своим постам и соответственно не отвечаю на них здесь. На все ваши вопросы или пожелания, отвечу в Telegram: t.me/Prostets2024
✒️ Простите, если мои посты неприемлемы вашему восприятию. Для недопустимости таких случаев в дальнейшем, внесите меня пожалуйста в свой игнор-лист.
✒️ Так же, я буду рад видеть Вас в своих подписчиках на «Пикабу». Впереди много интересного и познавательного материала.
✒️ Предлагаю Вашему вниманию прежде опубликованный материал:
📃 Серия постов: Семья и дети
📃 Серия постов: Вера и неверие
📃 Серия постов: Наука и религия
📃 Серия постов: Дух, душа и тело
📃 Диалоги неверующего со священником: Диалоги
📃 Пост о “врагах” прогресса: Мракобесие