Лига историков

Это случилось давно, когда трава была зеленее, воздух чище, бензин продавался в аптеках, а миром управляли газетчики. 31 января 1907 года парижская Le Matin напечатала на первой полосе такой призыв: «Необходимо доказать, что, если у человека есть автомобиль, он может сделать всё что угодно и добраться куда угодно. Решится ли кто-нибудь этим летом проехать от Пекина до Парижа на автомобиле?». Газета обещала публиковать регулярные репортажи о таком путешествии — и её тираж немедленно вырос в полтора раза.

Впрочем, очень скоро путешествие превратилось в гонку, поскольку попытать счастья решило сразу несколько экипажей «самодвижущихся повозок»: князь Шипионе Боргезе из Италии (на специально изготовленной для этого приключения роскошной и мощной машине Itala), Чарльз Годарт на автомобиле голландской фирмы Spyker, и трое гонщиков на французских машинах. Всего пять машин, причём одна французская «колесница» оказалась трёхколёсной «самоделкой» с маленьким и слабым моторчиком, снаряжённой компанией энтузиастов на последние деньги, а две другие, наоборот, были, что называется, «заводской командой» знаменитой тогда французской марки De Dion-Bouton. Для них этот неслыханный автопробег длиной свыше 16 тысяч километров должен был стать отличной рекламной кампанией.

Маршрут гонки кое-где проходил вдоль линий и станций телеграфа, а в каждой машине ехал корреспондент, чтобы при любой возможности сообщать о ситуации на трассе, так что в редакции Le Matin ловили каждую новость. Но, конечно, финансировать гонку газета не собиралась — по сто тысяч франков за организацию поддержки на маршруте должны были заплатить сами участники. И никакого приза, кроме бутылки дорогого шампанского «Mumm». Зато — всемирная слава победителю была, без всяких сомнений, обеспечена.

Стартовать из Пекина планировалось 17 мая, чтобы успеть проехать по Китаю до начала сезона Великих Дождей. Но дожди в том году решили начаться раньше, и уже на старте все пять машин попали в глубокую грязь. Их — километр за километром — тащили с помощью мулов, а порой и прямо на руках специально нанятых носильщиков. По правилам это не запрещалось — главное было не пользоваться железнодорожными вагонами.

По пути следования гонки были организованы склады с бензином, маслом и запчастями (всё это отправили заранее из Пекина караванами верблюдов), но в топливе не было особой нужды. Моторы заводить почти не приходилось — автомобили волокли через грязь «на конной тяге». Часто путь им преграждали разлившиеся в половодье реки, через которые машины приходилось переправлять в разобранном виде, по частям. А дальше их снова тащили по раскисшей земле волоком, или на канатах втаскивали на горные перевалы. Иногда за весь день гонщики продвигались всего на 30–40 километров.

В июне, когда они всё-таки добрались до пустыни Гоби, потоки воды сменились изнуряющей жарой. Теперь моторы работали, хотя и перегревались, но песок оказался непреодолимым препятствием для единственного французского трицикла (трёхколёсного автомобиля), участвовавшего в гонке. Он завяз в Гоби навсегда.

Остальные один за другим, хотя бы и не без помощи верблюдов, сумели преодолеть пустыню и выехать к границам Российской Империи. По ней предстояло проехать большую часть маршрута — почти 13 тысяч километров. И главным препятствием на пути была Сибирь.

Первой к российской границе в районе Кяхты выбралась ярко-красная «Итала», за рулём которой сидел блистательный князь Боргезе (впрочем, от пыли и грязи он казался уже не таким блистательным — блестели только глаза из-под капюшона грязного бурнуса). Но если бы его хорошенько отмыть и переодеть (что с ним вскоре и сделали), перед нами предстал бы первый аристократ и богач Италии из рода «тех самых» Боргезе, образец хороших манер, к тому же великолепно образованный и знающий кучу языков (в том числе русский).

В Италии имя 36-летнего князя не сходило со страниц газет, ведь он, помимо прочего, был автогонщиком и спортсменом, увлекался альпинизмом, всходил без проводников на самые недоступные вершины Альп, и при этом его внешность заставляла страдать тысячи девичьих сердец. Одним словом, не человек, а легенда — если смахнуть с него слой песка и пыли. А на пассажирском месте в его машине сидела ещё одна легенда, светило итальянской журналистики, 30-летний Луиджи Барзини, «золотое перо» газет «Corriere della Sera» и «Daily Telegraph». Он вообще выглядел как сплошной кусок грязи.

Но пограничников это не смутило.

С русским двором всё было оговорено, потому военные приняли гонщиков с распростёртыми объятиями — итальянцев отвели в роскошный (по местным меркам) дом директора местного отделения Русско-Китайского банка, где им организовали ванные, выстирали одежду, а наутро снабдили всеми необходимыми документами для проезда по России. Половина документов, кстати, касалась права на ношение оружия — его им тоже выдали, по два револьвера на каждого. Пограничное начальство решило, что в Сибири после событий 1905 года неспокойно, и гонщикам нужно себя защищать. Князь с презрением посмотрел на «эти железки» и распорядился немедленно засунуть их подальше в багаж. Он был прав — пистолеты им не понадобились.

Вот если бы вместо револьверов был бензин…

Но как раз бензина в Кяхте и окрестностях не оказалось. Несмотря на обещания русских властей, о топливе просто забыли. Забыли о нём и в Верхнеудинске (ныне Улан-Удэ), куда российская «Нобель Компани» бензин завезти не успела, поэтому князю пришлось скупить все его запасы в бакалейных лавках (бензин был нужен местным жителям только для выведения пятен с одежды). «Ничего, походят в грязном», — цинично заметил один из продавцов, выдавая итальянцам последние флаконы. Этого как раз хватило, чтобы наполовину заправить бак, и кое-как дотянуть до Мысовой (сейчас город Бабушкин), где обнаружился наконец большой склад бензина. Оттуда, заправив все канистры, уже можно было отправляться в дальнюю дорогу.

Однако дороги на месте тоже не оказалось. То есть она была — но только на старых русских военных картах, которые Боргезе где-то заранее раздобыл. А на самом деле, после постройки Транссиба, Сибирский тракт во многих местах оказался заброшен: часть дороги заросла лесом, многие мосты еле выдерживали вес человека, а под машиной опасно прогибались. «Автомобиль, как скаковая лошадь, прыгал по рытвинам, камням и сваленным деревьям. Нередко нам приходилось скользить по самому краю песчаного обрыва, отвесная стена которого уходила прямо в воду Байкала. Чуть ли не через каждую сотню метров мы были вынуждены пролагать себе дорогу топорами и лопатами. Мосты находились в самом неприглядном состоянии: без перил, сложенные из полусгнивших круглых брёвен, они производили впечатление случайных нагромождений…» — писал Барзини.

Промучившись целый день (иногда приходилось проезжать по мостам «с разгона», чтобы они не успели рухнуть под тяжестью машины), путешественники упёрлись в реку Мишиха и поняли, что дальше продвигаться невозможно. Журналист был в отчаянии и уже строчил в газету срочную статью с названием «Сибирская ловушка», однако Боргезе лишь зевал и задумчиво кидал в реку камушки, наблюдая, как совсем рядом по отличному железному мосту реку пересекает поезд. Затем он сел за руль и решительно развернул машину назад. К вечеру они снова были в Мысовой.

Там итальянцы заселились в гостиницу, и князь немедленно запросил разрешение иркутского генерал-губернатора, чтобы его машине позволили продолжить путь по железнодорожному полотну Транссиба. Через два дня разрешение было получено — и, прихватив с собой пару широких досок и расписание движения поездов, экипаж «Италы» продолжил путешествие. На сей раз — въехав на рельсы.

Колёса у машины были достаточно большие, и, хотя трясло её на шпалах немилосердно, она всё-таки продолжала двигаться вперёд с вполне приличной скоростью. Вот только обилие тоннелей и высоких насыпей сулило большие проблемы в случае встречи с поездом. И, несмотря на хладнокровные расчёты Боргезе, вскоре эта встреча состоялась. Приближаясь к разъезду, он и Барзини увидели стрелочника, который кричал: «Освободите рельсы! Поезд едет, он вышел из Танхоя». Но как раз в эту минуту передние колёса машины провалились между шпалами. Поезд уже свистел где-то за поворотом и явно не собирался тормозить. Подбежавшие рабочие подкладывали доски, толкали машину — но она как приклеилась к путям. Князь вместе с рабочими наваливался на рычаги, стараясь столкнуть машину с рельсов, а Барзини будто парализовало — он оставался на своём сидении и выпученными глазами смотрел, как в ста метрах от них из-за поворота на полной скорости выезжает огромный паровоз… Но как раз в этот момент рычаги «сработали» и машина как кузнечик соскочила с путей, по которым тотчас пронёсся товарный поезд…

«Этот поезд был недостоин нас задавить», — с холодком сказал князь, вновь усаживаясь за руль. Однако через час в станционном буфете он заказал всем шампанское и выпил сам — без каких-либо тостов и объяснений. Боргезе вообще был немногословен.

После этого губернатор распорядился включить «Италу» в расписание поездов. Но легче от этого не стало. Всё равно самую трудную часть пути между Омском и Томском пришлось проделать по грунтовым дорогам, лишь изредка выезжая на железнодорожные пути. И ещё несколько раз машину приходилось сталкивать с рельсов в последний момент. Один раз при этом загорелся мотор, горячее масло облило злосчастному Барзини ноги, а пожар пришлось тушить норковой шубой князя. Полуторатонная «Итала» переворачивалась, проваливалась сквозь настил мостов, вновь и вновь застревала в грязи… Наконец, под Пермью у неё полностью развалилось заднее колесо. Это была окончательная катастрофа — и, хотя в тот момент Боргезе на две или три недели опережал всех участников гонок, теперь он терял всё своё преимущество. Изготовить и привезти колесо из Италии меньше чем за месяц было нереально.

Однако тут князю помогло знание русского языка: внезапно выяснилось, что буквально в соседней деревне живёт знаменитый мастер-каретник, настоящий самородок! Он охотно взялся за необычную работу и через два дня сделал колесо не хуже, а может даже лучше итальянского. По крайней мере, оно не только доехало до Парижа, но и пережило следующее столетие — и сейчас висит на почётном месте в Туринском автомобильном музее с лаконичной табличкой: «Русское колесо».

Понятное дело, что при такой воле к победе Боргезе был просто обязан выиграть гонку. Когда он подъехал к Москве, его соперники ещё барахтались в грязи где-то посреди Сибири. Уверенный в своём неоспоримом преимуществе, князь сделал немалый крюк и заехал в Санкт-Петербург, удостоившись там приёма при дворе. Лишь совершив этот «визит вежливости», он направился дальше, в Париж, по превосходным европейским дорогам — и финишировал 10 августа 1907 года, опередив конкурентов на две недели.

Спустя ещё неделю его красная «Итала» (хотя от красного цвета почти ничего не осталось, краска за время путешествия выгорела и потемнела) наконец добралась до Рима, где её ждали толпы поклонников — но до центра города её колёса не доехали. Потому что в этом не было необходимости. Уже где-то на окраине полуторатонную махину подхватила ликующая толпа — и, как в начале гонок машину приходилось тащить на руках, так и последние километры она проделала с помощью человеческих сил и энтузиазма. Что же касается князя Боргезе, то он на долгое время стал национальным героем Италии. И, конечно, вполне заслуженно.

Однако в этой гонке был и другой герой. Вернее, антигерой, полная противоположность князю Боргезе: француз Чарльз Годарт, не имевший ни знатного происхождения, ни титулов, ни денег. Да и автомобильного опыта у него было немного. Зато он был преисполнен духом авантюризма и очень хотел участвовать в гонке. Поэтому пошёл на обман. Связавшись с хозяевами голландской фирмы «Спайкер» (машины которой продавались в Европе не слишком хорошо, так что реклама ей бы не помешала), он уговорил выдать ему один автомобиль для гонок и доставить его на старт, в Пекин. Остальные расходы Годарт обещал взять на себя. А дальше всё было просто: в Пекине он пошёл в голландское посольство и заявил, что представляет страну на гонках, так что ему необходимо получить на расходы сто тысяч франков (под поручительство фирмы «Спайкер» — вот же её машина и документы на неё!). И деньги ему выдали.

Вот почему, пока Годарт пробирался через пустыню Гоби и сибирское бездорожье, в Париже по иску голландцев против него было возбуждено уголовное дело. Французские следователи сперва полагали, что Годарт бежал с полученными деньгами, и они никогда его больше не увидят. Но вскоре с маршрута начали приходить сообщения от его корреспондента. Годарт — ехал. И он стремился к победе, считая, что победителей не судят.

Увы, голландский «Спайкер» оказался не таким надёжным, как «Итала». Где-то под Иркутском у него отказало магнето и заклинило ведущий мост. Боргезе был уже недосягаем, но и два французских «Де-Дион-Бутона», остававшихся позади, теперь стремительно настигали его. То есть Чарльз терял надежды даже на второе место в гонке, и вообще у него не оставалось шансов добраться до финиша.

Но Годарт слышал, что где-то тут в Сибири есть Томский университет. Настоящий. Со всякими лабораториями. Может, там машину смогут отремонтировать? Он (вопреки правилам гонки) погрузил автомобиль в железнодорожный вагон и выехал в Томск, одновременно отправив письмо в Голландию — с просьбой выслать новый задний мост. Причём — с другим передаточным числом, чтобы увеличить скорость автомобиля.

И надо сказать, что Годарт как в воду смотрел — в электромеханических мастерских Томского университета как раз нашлось всё необходимое, магнето успешно починили. Одновременно откликнулся хозяин фирмы «Спайкер». Сперва он был ошеломлён наглостью «этого проходимца», но, узнав, что машина уже проехала половину маршрута, сообразил, что это отличная реклама для его компании. И нужные запчасти всё-таки выслал.

Спустя несколько дней «Спайкер» снова был на ходу. Чтобы не нарушать правила гонки, Годарт вернулся на поезде в Иркутск и возобновил движение оттуда, где сошёл с дистанции. Теперь ему надо было нагнать две французские машины, которые ушли вперёд на тысячи километров — и он по двадцать часов не вылезал из-за руля. Наконец спустя неделю, в 4 часа утра, отдыхавшие в Казани экипажи «Де Дионов» были разбужены грохотом мотора. Гонщики выскочили на балкон, и их глазам предстала удивительная картина. Прямо под окнами гостиницы стоял грязный «Спайкер» с включёнными фарами, а его водитель лежал на руле, будто потерял сознание. Это был Годарт — он за последние сутки проехал дистанцию, которую другие гонщики с трудом одолели за четыре дня.

И с этого момента соперничеству в гонке пришёл конец. Дальше ехали вместе, помогая друг другу — тем более что все экипажи были французскими. Впрочем, дороги становились всё лучше, и до Парижа оставалось всего ничего. Но в конце августа на границе Франции их ожидал сюрприз — машину Годарта остановили полицейские и надели на него наручники, а за руль сел другой водитель, которого наняла компания «Спайкер». Голландцы полагали, что главное — их машина, а кто за рулём, это уже не важно. Однако жюри гонок так не считало — и голландскую фирму дисквалифицировали. Второе и третье место поделили французы со своими «Де-Дион-Бутонами».

То есть Франция могла торжествовать — но осадочек, как говорится, остался, и встреча гонщиков в Париже прошла довольно скромно. К тому же о несправедливости, случившейся с Годартом, писали все французские газеты.

Пресса была тогда великой силой. Поэтому неудивительно, что спустя несколько месяцев с него сняли все обвинения и выпустили из тюрьмы.

А спустя ещё несколько месяцев Годарт и десятки других гонщиков приготовились к новому ралли — Нью-Йорк — Париж, которое должно было пройти через Аляску, Берингов пролив и снова через всю Сибирь. Оно состоялось в 1908 году, хотя, конечно, по чуть иному маршруту (машины в итоге погрузили на пароходы и отправили во Владивосток, ведь льды на севере Аляски непроходимы для автомобилей). Но попытка добраться до Берингова пролива и пересечь его по льду действительно была.

Именно две эти автомобильные гонки начала века вдохновили позднее сценаристов американского фильма «Большие гонки», классической комедии 60-х годов. Но чем больше изучаешь историю этих соревнований, тем яснее понимаешь, что в сценарии фильма почти ничего не придумано (разве только чуть приукрашено). И персонажи, и страсти, которые их обуревали, и безумные ситуации, случавшиеся в дороге — всё это было на самом деле.

Революции и войны почти стёрли у многих память об этой замечательной автомобильной истории. В России о тех «больших гонках» сто лет никто не вспоминал, и лишь не так давно за счёт итальянской фирмы Pirelli в Кирове (а когда-то — Вятке, через которую проезжал Боргезе) установили памятник его автомобилю, Itala 35/45НР.

Но в Европе эту гонку хорошо помнят, и в память о ней давно уже проводят ралли «Пекин-Париж», в котором участвуют машины-олдтаймеры. Очередные, девятые состязания, которые выиграл «Роллс-Ройс» 1920-го года выпуска, завершились буквально только что, в июне этого года. Их трасса прошла как бы «пунктиром» из разных этапов через Китай, Казахстан, Азербайджан, Грузию и Восточную Европу. Увы, России, на которую приходилась когда-то большая часть дорог этого увлекательного автомобильного шоу, на маршрутной карте больше нет.

Именно активные действия крымского хана сорвало возможное объединение войск польского Казимира и хана Большой Орды Ахмата. Понятно, какое значение имел этот факт во время "стояния на Угре" в том же 1480 году...

Дружеские отношения между Москвой и Крымом продолжались и после того, как Русское государство окончательно освободилось от ига Большой Орды. Практически ежегодные походы крымцев в польские и литовские земли отвлекали их правителей от борьбы с московским князем.

Но и русские войска помогали крымскому хану. Несколько раз по просьбе Менгли Герая они совершали походы против Большой Орды.

Надо заметить, что крымский хан помог московскому князю установить дипломатические отношения с турецким султаном. При посредничестве Менгли Герая правителю османов была передана грамота, в которой Иван III пожаловался на притеснения, которые подданные султана чинили русским купцам в Крыму.

В конечном счете, Крымское ханство разгромило Большую Орду. Произошло это в 1502 году. В следующем году умер московский князь Иван III. И отношения между двумя государствами начали стремительно ухудшаться.

Исчез общий враг - Большая Орда. Отряды крымского хана стали появляться в землях Русского государства. Начались разногласия из-за того, кто должен править в Казанском ханстве. В общем, ничего объединяющего не осталось. Союзу пришел конец.

Наверняка на канале вы уже читали пост о каком-нибудь празднике или статью из цикла «Семейный альбом ацтеков», где молитвам и песнопениям во время бытовых ритуалов я уделяю особое внимание. Слова ацтеки поэтично называли прекрасными цветами, льющимися в мир. Они в целом любили поболтать, потрещать, поупражняться в красноречии, позаваливать собеседника метафорами.

Древних спросить уже не получится, но этнографы могут наблюдать за их потомками — они живут сегодня в деревнях и всё также проводят ритуалы для поддержания равновесия между людьми и Вселенной. Пятьсот лет после завоевания они продолжают договариваться с сущностью teotl и приносить жертвы богам (очевидно, не человеческие), чтобы те, в свою очередь, даровали дождь, плодородие и урожаи.

В небольшой общине в регионе Уастека в Мексике до сих пор говорят на науатле и продолжают многие традиции ацтеков из Долины Мехико. Мужчины и женщины исполняют длинные песнопения и верят, что их красиво сложенные слова — самое мощное средство, какое у них есть для поддержания баланса во Вселенной. С таким глубоким смыслом, вкладываемым в саму сущность слова, пословица «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь» приобретает новые грани.

Ниже идут песнопения, связанные с одним мифом. Для жителей этой общины дух кукурузы представляется маленьким мальчиком со светлыми волосами по имени Семь Цветок. В мифе он и его сестра-близнец, Пять Цветок, были вынуждены спрятаться в священной горе Постектли (Poztectli). Кукуруза перестала расти, и люди стали голодать. Сауан, бог воды, пришёл и разломил гору молниями, освободив брата и сестру — люди были спасены.

О Бог, высший святой Бог.
На этой славной земной юбке [поверхности земли], перед тобой, на твоём месте наверху, в твоем присутствии,
Ты тоже здесь, где они идут посеять тебя рядами,
Ты, Семь Цветок,
Ты, Пять Цветок,
Здесь ты выйдешь из своего дома,
Из своего убежища [в Постектли].
Так, так, так было сделано, так вы согласились ответить, чтобы стать тобой,
Семь Цветов,
Ты, Пять Цветов.

Использование повторов — часть стиля изложения, характерного как для древних, так и для современных науа. Молитва выше продолжается ещё почти 400 строк.

Здесь, когда священно сверкает зеркальная молния,
когда священно ударяет зеркальный гром,
когда становится священно зеркально-зелёным,
здесь, великолепно, они полностью тебя обличили,
на Постектли ты остался, на Постектли они вняли твоему призыву,
на этом Постектли ... они забрали тебя, здесь,
ты, Пять Сущность,
ты, Семь Сущность,
здесь, ты, Семь Цветок, ты, Пять Цветок,
здесь, стало быть, чудесным образом здесь, вы встретили их здесь.

Таким образом, Бог позволил тебе, Семь Цветок, остаться,
тебе, Пять Цветок, остаться
в этом священном зеркальном месте порогов,
чтобы вы не печалились и не беспокоились,
чтобы вы не испытывали здесь страданий.
Ты появился со священной зеркальной музыкой,
ты появился с благословенной цветочной музыкой,
ты появился со священными музыкантами ветра,
с благословенными музыкантами ветра,
просто великолепно ты появился из Постектли,
здесь они прислушались к твоему призыву, эти стражи,
здесь, когда сверкнула священная зеркальная молния,
они разрушили Постектли.

В мезоамериканских кодексах часто можно встретить изображения жрецов или обычных людей, сидящих напротив богов. Например, на странице 49 из Кодекса Тудела изображена практика предсказания по кукурузным зёрнам: женщина на петате бросает кукурузу и бобы, а перед ней сидит Кетцалькоатль (верховный бог жрецов) и некий плачущий человек (возможно, клиент).

Кодекс Фейервари-Майер показывает нам другую сцену. Пожилая женщина (слева) сидит на петате, перед ней лежат подношения: белые перья и горящий шар из смолы. Справа, скорее всего, Шочипилли, бог цветов, песен и природного изобилия. Молитвы и заклинания способны призывать богов, поэтому мы видим, что Шочипилли тоже сидит на петате напротив мудрой женщины. Женщина и бог разговаривают — на это указывают их жесты. Точки и линии ниже указывают на количество подношений (белых перьев и цветов снизу).

Флорентийский кодекс содержит песнопения в честь Шипе Тотека, которого в этом случае называют Йоуаллауан (Yohuallauan, букв. «тот, кто пьёт ночь»). Ночь здесь как отсылка к сновидениям. В тексте песнопения Шипе Тотеку не только призывается, но и сам говорит от первого лица, что он предастся сну. На верхнем изображении завитки, выходящие из его рта, указывают на то, что он поет, а также танцует. На среднем изображении Шипе пьет, играя на уэуэтле, вертикальном барабане. В обоих случаях Шипе является частью песни и церемонии, которые были исполнены для него.

Ночь здесь пьянящая, почему нужно тебя уговаривать? Поглоти себя сейчас в одеяниях золотых,
Вооружайся,

Мой бог
Носит нефритовую воду на спине
В среднем русле реки. Своим путём спускается
Драгоценное кипарисовое дерево,
Драгоценная змея огня.
[Забота] покинула меня.

Дай мне насладиться, не дай мне погибнуть.
Я - нежная кукуруза. Из нефрита сделано моё сердце.
Золото [дождя] увижу я
Мое сердце освежится
Молодой человек окрепнет
Человек-воин родится

Мой бог кукурузы
С высоко поднятым лицом
Чувствует беспочвенный страх.
Я - нежная кукуруза
С вершины горы твой бог видит тебя здесь.
[Мое сердце] освежится
Молодой человек окрепнет
Человек-воин родится

Наконец, Кодекс Борбоникус показывает, как женщину в синем платье растягивают четверо мужчин. Они готовят её к путешествию в Тлалокан. Это не жертвоприношение, а указание на то, что она совершает ментальное путешествие в другой мир. Она лежит на кровати из жёлтых и красных початков, покрытой белой бумагой со следами чёрной краски. Она — богиня кукурузы, известная как Чикомекóатль или Шилóнен. Пояснение на испанском ниже гласит: «Богиня колдовства, которая могла превращаться в льва, тигра и другие вещи».

Другой пример следования древним традициям — община масатеков в горном регионе на юге Мексики, в городке Уáутла. Здесь пожилые люди до сих пор обладают знанием, как помочь людям в вопросах здоровья или с личными проблемами.

На фото выше комната в доме Марины Мендосы, мудрой женщины из племени масатеков. Она подготовила свой дом для ночной церемонии, ведь именно ночью тьма и тишина могут вознести слова из этого мира к богам. В песне, которую она поёт, Марина прямо отождествляет себя с духовными силами мира и природы. Песнопение обладает силой возносить человека в царство богов, чтобы он фактически слился с ними и стал одним целым.

Я — сила мира, говорит
Я — сила благословения, говорит
Я — сила мира, говорит
Я — сила мудрости, говорит
Я тот, кто знает, как лечить людей, говорит
Я тот, кто знает, как появиться, говорит
Я тот, кто знает, как летать, говорит
Я тот, кто знает, как появиться, говорит

Я — сила мира, говорит
Я — сила земли, говорит
Я — сила знания, говорит
Я — сила мира, говорит
Я сила бабушки со сломанными костями, говорит
Я сила бабушки Лисабе из подземного мира, говорит
Я тот, кто знает, как появиться, говорит
Я тот, кто знает, как появиться, говорит
Я тот, кто знает, как лечить людей, говорит
Я бабушка Лисабе, говорит
Я сила опоссума, говорит
Я сила пятнистого льва [ягуара], говорит
Я сила бабушки со сломанными костями, говорит

Марина завершала предложения глаголом tso или ti'tso (говорит), при этом кто или что говорит, остаётся неявным. Исследователь культуры масатеков Генри Мунн отмечает эту особенность их песнопений. Похоже, что говорящий цитирует кого-то другого. Создаётся впечатление, что бог или дух передаёт женщинам силу и возможности различных животных. При этом используя «я» в цитатах, говорящий как будто колеблется между тем, чтобы просто быть самим собой и рассказчиком события и чтобы видеть себя со стороны. «Я — пятнистый ягуар» — это начальное и конечное утверждение не утверждение факта, а выражение воплощённого опыта: знать — это не верить, а переживать.

И хотя католичество после завоевания стало официальной религией большинства народов Мезоамерики, многие аспекты религиозной жизни, такие как песнопения и молитвы, имеют прямую связь с древними корнями.

Не знаю как вам, но мне просто даже чтение таких красивых слов дарит какую-то необъяснимую атмосферу тайны. Что уж говорить про переживание лицом к лицу с мудрецами. Не удивительна любовь науа и других мезоамериканских народов к речам и общению друг с другом и с богами. Сам я не поэт и, конечно, не ацтек — решил обратиться к технологиям за помощью. Попросил нейросеть Алису придумать что-то хотя бы отдалённо похожее на молитву:

16 июля 1919 года в Вене прачка Мария Браунштайнер родила своему супругу, водителю пивоваренного завода Фридриху Браунштайнеру, очередного ребенка, оказавшегося здоровой и крепкой девочкой. Новорожденной дали имя Гермина.

После окончания школы Гермина, превратившаяся в высокую голубоглазую девушку, сообщила родителям, что она хочет стать медсестрой. Однако у Браунштайнеров не было денег на учебу дочери, поэтому Гермине пришлось пойти в домработницы.

В 1937 году в возрасте 18 лет девушка отправилась на заработки в Великобританию, где около года трудилась горничной в доме богатого инженера из США.

12 марта 1938 года случился так называемый "Аншлюс": Третий Рейх аннексировал Австрию. Таким образом, Гермина Браунштайнер в одночасье стала гражданкой Германии. Вернувшись ненадолго в Вену, девушка перебралась в Берлин, где устроилась на авиационный завод "Хенкель".

Проработав на заводе несколько месяцев, Гермина узнала о вакансии тюремной надзирательницы в Равенсбрюке - зарплату в этом женском концлагере предлагали в четыре раза большую, чем зарабатывала Браунштайнер.

Новые работницы концлагерю потребовались в связи с депортацией сюда цыганок с детьми, полек и евреек: до июня 1939 года в Равенсбрюке содержали в основном немок, "опозоривших нацию": преступниц, сумасшедших, ведущих асоциальный образ жизни и т.д.

15 августа 1939 года Гермина прибыла в Равенсбрюк и приступила к обучению на должность женского надзирателя под руководством опытной наставницы Марии Мандель.

Гермина успешно прошла обучение, однако, ее отношения с Мандель не сложились, между женщинами постоянно вспыхивали конфликты.

В октябре 1942 года Браунштайнер подала прошение о переводе, и перешла на работу в лагерь смерти Майданек, расположенный на окраине польского города Люблина.

Именно в Майданеке присущий Гермине садиьзм раскрылся в полной мере, приняв самые чудовищные формы.

Браунштайнер принимала участие в разделении матерей и детей перед тем, как узников отправляли в газовые камеры. Матери вцеплялись в своих чад железной хваткой, и, чтобы оттащить женщин, Гермина использовала ремень с металлической пряжкой, а также окованные сталью сапоги.

За манеру затаптывать узниц Гермина Браунштайнер получила прозвище "Кобыла из Майданека" или "Топчущая кобыла". Эта женщина была настолько жестока, что ее боялись даже другие надзирательницы. Узниц - еврейских, польских, цыганских, советских женщин и детей - Браунштайнер не считала относящимися к людскому роду.

В 1943 году руководство удостоило "Кобылу из Майданека" высокой награды - креста "За военные заслуги". В сопроводительной документации было отмечено особое усердие Браунштайнер.

Между тем, советские войска выдавливали гитлеровцев со своей территории. В январе 1944 года нацисты начали эвакуацию лагеря Майданек. Гермина вместе с другими надзирательницами была перемещена на запад.

На протяжении года Браунштайнер находилась в городе Гентин (там располагалось подразделение концлагеря Равенсбрюк).

7 мая 1945 года советские войска взяли Гентин и Цербст. "Топчущей кобыле" удалось сбежать из лагеря. Надзирательница добралась до родной Вены и скрывалась у родителей.

Вскоре женщина была арестована австрийской полицией и передана британцам.

С июня 1946-го по апрель 1947-го Браунштайнер находилась в английском лагере для пленных.

В апреле 1947 года в Граце, входившем в британскую оккупационную зону, прошел суд, состоявший исключительно из австрийцев. Судья приговорил Гермину к трем годам тюрьмы за преступления в Равенсбрюке (преступления в Майданеке не рассматривались).

В начале апреля 1950 года Браунштайнер вышла из тюрьмы и устроилась в одну из венских гостиниц уборщицей.

Гермина жила тихо, незаметно и о ней как будто забыли. В 1952 году Браунштайнер познакомилась с американцем Расселом Райном, приехавшим в Австрию в отпуск.

Рассел влюбился в Гермину и увез ее в Северную Америку. Поначалу жили в Канаде, где в октябре 1958 года состоялась свадьба. У супругов родилась дочь.

В апреле 1959-го мистер и миссис Райан отправились в США, а в 1963 году Гермина получила американское гражданство.

Райаны проживали в Нью-Йорке, в районе Маспет. Соседи считали Гермину образцовой домохозяйкой и невероятно приветливой женщиной.

Вполне возможно, Гермина Браунштайнер, столь ловко скрывшаяся за фамилией Райан, прожила бы в США счастливую и богатую жизнь, однако "Кобылой из Майданека" заинтересовался австриец Симон Визенталь - знаменитый охотник за нацистскими преступниками.

Узнав от выживших узников о надзирательнице-убийце, Симон проследил путь женщины из Вены - в Канаду, затем - в Соединенные Штаты.

Изучив архивы, Визенталь пришел к выводу, что Браунштайнер могла выйти замуж за американского постояльца венской гостиницы, где она работала. Американца звали Рассел Райан.

О своем открытии Симон рассказал редакции газеты "Нью-Йор Таймс". Газета отправила на поиски "миссис Райан" молодого репортера Джозефа Лэливелда.

В 1964 году Лэливелд нашел Гермину. Браунштайнер открыла после второго звонка, и, согласно воспоминаниям Джозефа, произнесла:

«Боже мой, я знала, что это случится. Вы пришли».

Оправившись от шока, Гермина заявила журналистам, что она проработала в Майданеке меньше года, из которых восемь месяцев провела на больничном. Браунштайнер всецело поддержал муж, заявивший следующее:

«Моя жена, сэр, мухи не обидит. На этой земле нет более приличного человека. Она сказала мне, что это был её долг, который она должна была выполнить. Это была „conscriptive service“ (обязательная служба, аналогичная службе по призыву)».

Мистер Райан не стал уточнять, что далеко не все надзирательницы гитлеровских лагерей проявляли такое рвение, как его жена.

22 августа 1968 года в США был инициирован процесс по отмену гражданства Браунштайнер: при получении паспорта она умолчала о судимости за военные преступления.

Мистер Райан нанял опытного адвоката, который сумел затянуть дело. Лишь в 1971 году Браунштайнер была лишена гражданства, но, при этом, она избежала депортации из США.

Американскому правосудию преступления "Топчущей кобылы" были не интересны, но в то же самое время в Дюссельдорфе было начато расследование деяний Браунштайнер, открывшее настоящий портал в ад: надзирательница собственноручно убила десятки людей.

При этом, американский суд долгое время отклонял запросы из ФРГ на экстрадицию! Американцы утверждали, что процесс носит "политический характер", исходит от неких "внешних сил".

Гермина с супругом обивали пороги Окружного суда Квинса, давали интервью американской прессе, всячески стараясь укрепить образ "прекрасной домохозяйки" и "настоящей американки".

Понимая, что злодейка может остаться безнаказанной, американский прокурор вызвал в суд оставшихся в живых узников концлагерей. То, что рассказали эти люди, потрясло участников заседания - от рассказов кровь стыла в жилах.

7 августа 1973 года Гермина Браунштайнер первой из всех нацистских преступников, нашедших убежище на американской земле, была экстрадирована в ФРГ.

В Дюссельдорфе Браунштайнер сразу же была помещена в тюрьму. Она находилась в камере до тех пор, пока прибывший в Германию Рассел Райан не внес огромный залог: женщину отправили под домашний арест.

26 ноября 1975 года начался суд над Браунштайнер и еще пятнадцатью охранниками Майданека. Процесс затянулся на несколько лет, за которые были изучены тысячи документов, продемонстрированы тысячи фотографий, выслушаны сотни свидетелей.

Один из свидетелей заявил, что Гермина "хватала детей за волосы и бросала их в газовые камеры". Другой свидетель рассказал, что Браунштайнер носила сапоги со специальными стальными подковами, и постоянно пускала их в ход.

30 июня 1981 года, после 474 заседаний, Гермина Браунштайнер-Райн была признана виновной в убийстве 80 человек, активном соучастии и содействии в гибели 1102 человек, из которых 102 были детьми.

"Кобыла из Майданека" была приговорена к пожизненному заключению.

В тюрьме Браунштайнер провела 15 лет. В 1996 году у 76-летней заключенной на фоне осложнений диабета была ампутирована нога, после чего правительство ФРГ приняло решение об освобождении.

Браунштайнер поселилась в Бохуме, где и умерла в 1999 году в возрасте 79 лет.

"Прецедент Браунштайнер" привел к тому, что в США было создано специальное бюро по предотвращению получения гражданства гитлеровскими преступниками.

Дорогие читатели! В издательстве АСТ вышла моя вторая книга. Называется она "Узницы любви: "От гарема до монастыря. Женщина в Средние века на Западе и на Востоке".

Должен предупредить: это жесткая книга, в которой встречается насилие, инцест и другие извращения. Я отказался от присущей многим авторам романтизации Средних веков и постарался показать их такими, какими они были на самом деле: миром, где насилие было нормой жизни. Миру насилия противостоят вечные ценности - дружба, благородство и, конечно же, Любовь. В конечном итоге, это книга о Любви.

Тем временем, моя книга о русских женщинах в истории получила дополнительный тираж, что очень радует!

Прошу Вас подписаться на мой телеграм, там много интересных рассказов об истории, мои размышления о жизни, искусстве, книгах https://t.me/istoriazhen

Всегда ваш.

Василий Грусть.

Вы наверняка слышали этот термин. Золотой век ислама (обычно определяется в рамках 762-1258 годов) - период распиаренный и широко известный. В государствах Ближнего Востока он используется как часть национального мифа и инструмент для заживления идеологических ран от западного колониализма, а в Европе и Северной Америке - как орудие леволиберального дискурса, противостоящего "колониальным" нарративам правых.

Независимо от употребления, то, как данный период подаётся в общепринятой версии, является, мягко говоря, спорным. Считается, что исламская наука в указанный период добилась значительных успехов, а арабские учёные сохранили и переосмыслили античное наследие, что в дальнейшем заложило основу для научного прорыва в Италии и Западной Европе в XV-XVI столетиях.

В свою очередь, это опровергает представление о Западе как о безусловном лидере цивилизации, широчайше распространённое вплоть до второй половины 1900-х годов, а также даёт почву для гордости североафриканским и переднеазиатским государствам. И всё бы ничего, но тут и в самом деле много моментов, которые требуют уточнения. Здесь мне хотелось бы сделать ряд таких уточнений, возможно, не самых радикальных на первый взгляд, но чрезвычайно важных, потому что без них эта тема сильно искажается.

Итак, "Золотой век ислама"

Сама фраза составлена так, что подразумевает именно расцвет религии, а конкретно - магометанства, появившегося и сформировавшегося в период VII-VIII веков на Аравийском полуострове, а затем - в целом на Ближнем Востоке.

Я уже делал подробный разбор корней ислама. Там про это отдельно говорится, но упомянуть важно и сейчас - по своей сути он является авраамическим учением с огромным влиянием альтернативных Римской церкви христианских доктрин монофизитства (Иисус - человек) и арианства (Иисус - Божие творение, не единосущное и не подобное Богу), а также с элементами арабского язычества и прочих культов региона (отсюда танцы вокруг Каабы, вера в джиннов и прочее подобное).

Распространённые на периферии Восточно-римской империи среди местных народов вроде ассирийцев, армян и египтян, эти идеи кочевали, смешиваясь с другими, что создавало новые субстраты. Вероятно, под влиянием арианства и монофизитства арабские племена, проживавшие к югу от густонаселённых развитых регионов, и разработали собственную религию, занявшую позицию новой истинной веры, последнего слова Бога (Аллаха).

Существует мнение, что изначально бедуины под руководство Мухаммада и его сторонников были именно что очень специфичными христианами, а новая вера была объявлена ближе в 700-м годам или даже чуть позже, но это частности. Суть в том, что такое переформатирование уже давно знакомой доктрины было нужно арабам для обоснования своих претензий на земли Восточно-римской и Иранской империй, которые они активно завоёвывали, пользуясь слабостью оных после эпидемий и войн.

В это период кочевники пустыни активно подчиняли себе огромные территории, играя на упадке империй, разобщённости других кочевников (иранцев и берберов восточнее и западнее соответственно) и недоверием между коренными жителями региона (в основном "еретиками" - монофизитами) и официозной Церковью Константинополя.

Казалось бы, ну вот сейчас и должен начаться Золотой век ислама - земли завоёвываются, кяфиры (араб. "неверующие", "иноверцы", если угодно) массово соглашаются на выплату джизьи и подчинение арабам, а бывшие бедные бедуины получают власть и добычу в таком количестве, в каком им до того и присниться не могло.

Явные знаки от Всевышнего! Однако, в реальности период VII-первой половины VIII веков характеризуется совсем иным - диктатом арабских правителей над массами египтян, персов, ассирийцев, греков, армян и прочих. Они доили новых подданых не стесняясь, объявляя, что именно арабы - лучшие из людей, ибо в их среде родился Пророк (согласно исламу, лучший человек с идеальными нравами). А другие народы должны им подчиняться по определению.

По большому счёту, типичное племенное мышление. Лучшие из людей - арабы, лучшие из арабов - Курайшиты, лучшие из Курайшитов - клан Хашима (бану Хашим), а лучший из бану Хашим - Мухаммад, мир ему. И на этом весьма примитивном в своей сущности суждении стояла власть ранних халифов.

Это же объясняет, почему народы, принимавшие ислам за всю его историю - от босняков до бенгальцев - всегда сильно арабизировались. Иначе и быть не может, полная или почти полная ассимиляция заложена в фундаменте этой религии.

Ну так вот, возвращаясь к началу, сделаем вывод - разве ислам как религия не переживал свой расцвет уже при Омейядах? Ведь именно они, яростные сторонники духовной чистоты и арабского превосходства, покорили Северную Африку, Иберию, долину Инда, Кавказ и другие территории. Они - пример.

И тем не менее, Золотой век ислама принято отсчитывать после 750 года, то есть (внезапно) как раз после свержения бану Умайя и прекращения их власти в Дамаске. Где здесь логика?

Оттепель в пустыне

Всё не так просто. Да, арабская элита действительно покорила огромные территории, добившись невообразимых политических высот. Только вот это было лишь частью дела. Омейяды, истинные дети жарких скал Хиджаза, были похожи на резко разбогатевшего человека, не имеющего реального представления о грамотном финансовом менеджменте.

Как и данный персонаж, они не могли и не хотели понимать, что самое главное в успехе - это не грубая сила и свои какие-то глубинные убеждения, а умелый менеджмент и гибкость. В их руках оказались земли, на которых тысячи лет копился опыт множество цивилизаций. Именно тут, на Среднем Востоке, зародилась шумерская цивилизация, отсюда мир изучали финикийцы, здесь строили свои памятники египтяне, здесь прокладывали великие дороги персы.

Тут стояла александрийская библиотека и существовал город городов - Вавилон. Иными словами, к VII веку нашей эры то, что покорили ранее периферийные кочевые руководители, являлось невероятно ценным со всех возможных точек зрения.

То, с чем столкнулись арабы, превосходило их собственные достижения (которые, безусловно, были, особенно в кочевом скотоводстве и популяризации кофе) не на одну голову. Поэтому, эффективно управлять столь развитой и обширной территорией лишь с помощью своей завоевательной идеологии и банального права сильного они не смогли.

Омейяды пытались так делать, однако достаточно быстро напоролись на скрытое сопротивление прежних верхов, особенно тех, что правили в Иранской империи (царстве Сасанидов). Персы при Сасанидах в III-VII веках добились больших достижений в культуре и науках, особенно в точных. Политически иранские кланы также имели колоссальный вес.

По этой причине, некоторые группировки, ущемлённые Омейядами, стали готовить реванш. Наибольшую роль тут сыграл род Бармакидов, из которого ещё при сасанидском шахиншахе Хосрове Парвизе (591-628 годы) выходили видные чиновники и меценаты. Они были недовольны арабской пятой, и вместе с другими оставшимися сильными персами склонили на свою сторону конкурентов Омейядов - Аббасидов, тоже арабов, но оказавшихся более прагматичными.

В 750 году, при полной поддержке Бармакидов и сильных военачальников на востоке (в Средней Азии, Хорасане и других местах) произошла так называемая аббасидская революция. Большая часть старой династии была вырезана, а последние Омейяды бежали в Иберию, где основали Кордовский эмират.

Столица Халифата была перенесена в Месопотамию, в Багдад, примерно туда же, где был сасанидский центр Ктесифон. Началась абсолютно другая веха в истории региона и ислама.

Как уже можно понять, по сути, именно приход к власти Аббасидов знаменует собой начало Золотого века ислама. Почему же, если их сотрудничество с неарабами стало, если говорить строго, предательством принципа превосходства народа Пророка? Новые правители дали огромные полномочия персидским элитам, сделав их как минимум своими соправителями. А как максимум - реальными царями, которые использовали Курайшитов лишь как легитимное прикрытие.

И это не преувеличение - влияние опытной в управлении персидской бюрократии при Аббасидах было действительно всеобъемлющим. Это обеспечило примерно прежний уровень власти и престижа одним и возможность получения плюшек от прочного нахождения во главе империи другим. Эдакий логичный симбиоз.

Истинное золото

Логичный, однако, если выражаться советским языком - идеологически неправильный. Очень неправильный. Дело в том, что и Бармакиды, и многие другие "друзья" Аббасидов были мусульманами очень поверхностно - в условиях репрессий Омейядов не принять ислам было равно ужасному понижению статуса и увеличению вероятности угрозы жизни.

А реально они тосковали по прежним, доисламским временам. Поэтому в обмен на помощь новой династии в управлении получили значительную либерализацию "курса партии" - отношение к неарабам в Халифате кратно улучшилось, а религиозная догматика ослабла. Многие талантливые жители Передней Азии получили возможность заниматься наукой и искусством, не боясь катка праведных людей.

Более того, сами Аббасиды быстро забыли о своей раскалённой Родине, перенимая элементы персидского, арамейского и других кяфирских образов жизни. Так, знаменитые халифы Харун ар-Рашид (786-809) и Абдуллах аль-Мамун (813-833), поощрявшие учёных и изящные занятия, мало внимания уделяли изучению священного Корана и соблюдению чистоты веры. Зато второй из них основал Дом мудрости в Багдаде, куда допускались даже всякие сомнительные еретики, но сведущие в поэзии, математике, астрономии и других не очень любимых при прошлом начальстве занятиях.

Да что там говорить, если даже сам аль-Мамун сочувствовал рациональному учению мутазилитов, которое Омейяды считали сектантским и всячески гнали.

То есть, отход от корней там происходил серьёзный. Клерикализм отступил, и это дало появиться много чему. В том числе, в последующие века возникали всевозможные деятели, внесшие огромный вклад в мировую науку. Вы многих из них знаете:

Хотя сейчас принято называть этих товарищей "исламскими учёными", в реальности они не были арабами, да и мусульманами являлись, как правило, очень специфичными. Большинство из них - персы, а Ибн Хальдун - бербер по происхождению. Более того, Ибн Сину многие современные шейхи относят к кяфирам из-за его философских взглядов, ар-Рази писал труды, где указывал на полное несоответствие коранических описаний положения небесных тел реальности, а также он критиковал язык Корана. Ибн Хальдун же открыто восхищался достижениями доисламского Ирана в точных науках и считал древних персов великим народом.

И такого, если копнуть глубже, в Золотом веке "ислама" хватает. Относительная свобода при Аббасидах позволила тому поистине потрясающему багажу, что уже был на Востоке, раскрыться очень сильно. А всё оттого, что арабы, хоть и были суровыми завоевателями, всё-таки сделали великое дело - они объединили многие центры цивилизации единым языком, что привело к буму торгового и интеллектуального обмена.

Однако как этому способствовал ислам сам по себе? По всей видимости, никак. Когда правоверные действительно следовали слову Пророка, никакого золотого века не было. Да и в самой Аравии, родине учения, что-то ислам не привёл к расцвету. Большая часть полуострова вплоть до XX века так и оставалась глубокой периферией, а реальные игроки всегда были на землях, изначально чуждых Пророку и асхабам (сподвижникам). Всевышний не дал избранному им народу невероятного блага за праведность и богобоязненность. А вот севернее них и в самом было процветание, что заставляет думать, что ислам сам по себе тут как бы и не повлиял.

А вот когда много веков спустя пришли турки-османы с новым Халифатом и начали, в отличие от Аббасидов, более твёрдо следовать магометанским заветам, вот тогда Ближний Восток пришёл к страшному упадку, унижениям перед европейцами и конфликтам, последствия которых остаются по сей день. Вернее сказать (потому что этот упадок объективно сложнее одного фактора), ислам был выгоден османам как большим консерваторам и завоевателям, что в очередной раз обнажило его действительную функцию.

Значит ли это, что Золотого века, повлиявшего на западное Возрождение, не было? Совершенно нет. Был Золотой век Востока, который и в самом деле нельзя недооценивать. Но он произошёл от той основы, что зародилась до ислама, и не зависела от него.

За исключением распространения арабского языка, мусульманская деятельность не дала ничего подлинного передового и полезного тем землям, на которые она пришла. Да и не могла - Ближний Восток не нуждался в той же просветительской деятельности со стороны ислама, в какой нуждалась куда более отсталая и бедная Европа со стороны христианства в тот же период.

Как известно, основной частью рациона жителей дореволюционной России были овощи. С одной стороны значительная часть дней в течение года была постной, с другой – мясо стоило достаточно дорого, поэтому не все могли позволить себе есть его каждый день. Многие фрукты тоже долгое время стоили недёшево, поэтому общедоступными стали во второй половине 19 века, когда по мере развития железнодорожного транспорта их начали массово завозить из южных регионов. О фруктах пост уже был, на этот раз речь пойдёт об овощах.

Одной из самых массовых сельскохозяйственных культур была репа. До середины 19 века она занимала ту нишу, которую со временем добровольно-принудительно занял картофель. 27 марта - день св. Матроны, которая называлась в народе Полурепницею. В этот день крестьяне традиционно сеяли репу. В некоторых регионах собирали по два урожая в год. Примечательно, что в старину репу часто сеяли, набрав семян в рот и плюясь ими. Умение плеваться семенами метко и равномерно высоко ценилось в деревнях.

Частой гостьей на столе была и редька. Впервые редька упоминается в русских письменных источниках 16 века, а известна была, вероятно, задолго до этого. С одной стороны редька считалась максимально простой пищей, доступной даже бедным крестьянам. Существовала поговорка «У нашего дьяка семь перемен  (блюд): редька триха (тёртая), редька ломтиха (нарезанная ломтиками), редька с квасом, редька с маслом, редька в кусочках, редька в брусочках, да редька целиком». Однако любили редьку и некоторые высокопоставленные лица. Из книги Раковского Л.И. «Генералиссимус Суворов»:

– Возьмите на закуску вашей любимой редьки, – угощала императрица.
– Премного благодарен! Обязательно возьму. В редьке, ваше величество, пять яств: редька – триха, да редька-ломтиха, редька с маслом, редька с квасом да редька – так!.. – приговаривал Суворов, накладывая редьки.
Ему льстило, что императрица старалась угодить гостю – досконально узнала о всем, что любит Суворов.
– А что такое – «триха»? – немного погодя спросила Екатерина.
– Тертая редька. Триха от слова «тереть».
– А, понимаю, понимаю…

Про опостылевшего человека говорили, что он надоел «хуже горькой редьки». С другой стороны её небезосновательно считали полезной для здоровья. Удивительно, но из горькой редьки готовили популярный ранее десерт – мазюню. Редьку резали на ломтики, сушили, толкли в порошок. Потом получившуюся «муку» смешивали с мёдом или патокой, добавляли специи, затем получившуюся массу клали в горшок, запечатывали и томили в печи до двух суток. Другим популярным блюдом была редька с квасом, которую иногда называют предшественницей окрошки. Позже в рецепт добавили картофель.

Другим любимым в народе овощем была капуста. Её ели в сыром виде, квашеном, добавляли в супы. Её любили ещё и потому, что в квашеном виде она хранилась долго, поэтому запасов хватало до весны. Советы по выращиванию и приготовлению капусты были даже в «Домострое». Капустные листы прикладывали к голове от головной боли. Также верили, что обильное употребление капусты способствует росту груди, поэтому про девушек с маленькой грудью шутили, что они капусты мало ели, и шутка дошла до наших дней. Среди крестьян котировались пышные формы, поэтому она была обидной. Капусту традиционно сажали 3 (16) мая – в день св. мученицы Мавры, которую в народе называли Рассадницей. При этом традиционно делали это исключительно женщины.

Ещё в допетровские времена ели свёклу, лук, морковь, горох.

Когда именно на территории современной России появились огурцы, доподлинно неизвестно. Первое упоминание в документах датировано 1474 годом.  Венецианский посол Амброджо Контарини писал, что единственные плоды, встреченные им здесь — огурцы, орехи и дикие яблоки. Упоминания об огурцах как любимом многими продукте встречаются уже во времена Ивана Грозного. Помидоры были редкостью, потому что сорта, адаптированные к российскому климату, появились поздно, а имевшиеся у нас просто не вызревали. Выращивать их в больших количествах стали только к концу 19 века. Поэтому привычный многим салат из помидоров и огурцов появился не так уж давно.

Считается, что впервые картофель был завезен в Россию из Европы императором Петром I. По началу картофель считался диковинным овощем, который подавался при дворе, а сами придворные даже не знали, как именно его следует есть. Чаще всего его варили и посыпали иногда солью, иногда сахаром. По воспоминаниям приближённых, картофель часто подавали в доме фаворита императрицы Анны Иоановны Бирона. Также сохранились упоминания об огромных «бомбах а-ля Сардинапал», придуманных поваром Потемкина для Екатерины II. Их делали из мяса, картофеля и специй, а назвали в честь царя Ассирии, который заперся во дворце, чтобы предаваться разврату и чревоугодию.

В середине 18 века Медицинская коллегия рекомендовала сажать картофель в качестве альтернативы зерновым, особенно в период неурожая. В 1765 году по инициативе правительства было выпущено «Наставление о разведении земляных яблок, называемых потетес». 10 000 Экземпляров вместе с клубнями разослали по всем губерниям. Однако ещё долго картофель был диковинным продуктом, мало кому известным за пределами Петербурга.

Известный мемуарист  А. Т. Болотов впервые увидел картофель во время Семилетней войны: «Кроме сего памятно мне сие место и тем, что мы тут впервые увидели и узнали картофель, о котором огородном продукте мы до того и понятия не имели. Во всех ближних к нашему лагерю деревнях насеяны и насажены были его превеликие огороды, и как он около сего времени начал поспевать и годился уже к употреблению в пищу, то солдаты наши скоро о нем пронюхали, и в один миг очутился он во всех котлах варимый. Совсем тем, по необыкновенности сей пищи не прошло без того, чтоб не сделаться он нее в армии болезней и наиболее жестоких поносов, и армия наша за узнание сего плода принуждена была заплатить несколькими стами человек умерших от сих болезней». Позже он пытался разводить его в Тульской губернии.

Известно, что А. С. Пушкин очень любил печёный картофель. Из письма Пушкина жене: «Просыпаюсь в семь часов, пью кофей и лежу до трёх часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть. В три часа сажусь верхом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем да гречневой кашей. До девяти часов читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо».  Другим злостным любителем картофеля был Л. Н. Толстой.

Однако простые люди относились к этому корнеплоду настороженно. В 1830-х после голода из-за неурожая зерновых правительство решило принудительно заставлять крестьян сажать картофель. В некоторых местах ограничились агитацией, где-то перегибали палку. Из воспоминаний Н. В. Берга, сына председателя Томского губернского правления насаждении картофеля в Сибири в 1830-х: «Немного раньше того времени, когда отец мой отправился из Петербурга в Томск с чиновниками, отправился точно так же один чиновник из Малороссии, Ефрем Фёдорович Ромадин, в Якутскую область. Ему, как имевшему понятие о стройке изб, делании телег и т. п. и даже лично владевшему топором и рубанком, было поручено, по повелению государыни, выстроить в тысяче верстах от Якутска на севере, среди дремучих лесов, кедровых и других хвойных (по-сибирски: в тайге), где жили одни только якуты, – город Оленск <…>

Какое имел официальное положение в Оленске Ефрем Фёдорович – это мне в точности неизвестно. Знаю только то, что его все боялись и все слушались. Высшее начальство губернского города Якутска знало о жестких, своеобычных же резких свойствах строителя Оленска и потому решилось поручить ему в окрестностях нового города на довольно большом пространстве, в районе нескольких сот верст, что по-сибирски вовсе не много, – вводить в употребление картофель, тогда еще очень мало известный в Сибири. Ефрем Федорович, названный заседателем (по-якутски От), сел в телегу, в другую посадил двух казаков с хорошими нагайками и начал скакать по разным окрестным сёлам, деревням и городкам, заглядывая в печи простых обывателей, мещан и крестьян, русских и якутов. “От скачет!” – говорили, дрожа всем телом.

– Что, картофель есть в печи? – спрашивал он, где по-якутски, где по-русски, переступая через порог избы,

либо юрты.

– Есть, батюшка! – говорила перепуганная баба.

– Показывай!

Горшок вытаскивался, горячий картофель высыпали на стол.

– Ешь сейчас при мне! – кричал неистово От.

Баба ела. Если же горшка не находили или, найдя, замечали в бабе и в других обитателях захваченного врасплох жилища отвращение к этой пище, сейчас же происходила расправа: клали и пороли; один казак держал, сидя на голове жертвы, а другой порол – “сколько влезет”. Так был введён или, точнее сказать, вбит в жителей тех стран нагайками картофель!

Со временем картофель стали сажать и употреблять без какого-либо принуждения. Также при Петре I в России появилась редиска. Он привёз её из Голландии в в 1710 или 1711 году.

И это лишь часть овощей, которые можно было найти в дореволюционной России.

Свои огороды были у многих крестьян и горожан, живущих в частном секторе. Даже помещикам грядки иногда были милее цветочных клумб. С. А. Аксаков в книге «Детские годы Багрова-внука» вспоминал огород, который был у его деда-помещика: «В саду я увидел, что сада нет даже и такого, какие я видал в Уфе. Это был скорее огород, состоявший из одних ягодных кустов, особенно из кустов белой, красной и черной смородины, усыпанной ягодами, и из яблонь, большею частью померзших прошлого года, которые были спилены и вновь привиты черенками; всё это заключалось в огороде и было окружено высокими навозными грядками арбузов, дынь и тыкв, бесчисленным множеством грядок с огурцами и всякими огородными овощами, разными горохами, бобами, редькою, морковью и проч. Вдобавок ко всему везде, где только было местечко, росли подсолнечники и укроп, который там называли “копром”, наконец, на лощине, заливаемой весенней водой, зеленело страшное количество капусты… Вся эта некрасивая смесь мне очень понравилась, нравится даже и теперь, и, конечно, гораздо более подстриженных липовых или берёзовых аллей и несчастных ёлок, из которых вырезывают комоды, пирамиды и шары. С правой стороны, возле самого дома, текла быстрая и глубокая река или речка, которая вдруг поворачивала налево и таким образом составляя угол, с двух сторон точно огораживала так называемый сад».

В городах овощи чаще покупали на базаре или в лавках. О том, какие овощи продавались в столице, можно судить по мемуарам. Из воспоминаний С. Ф. Светлова (1892): «Мясные, зелённые и курятные. На этих вывесках обязательно изображается золотой свирепый бык. На боковых вывесках (на дверях и близ окон) изображают стадо пасущихся коров, петуха с курицами, индюков и разные овощи: кочны капусты, огурцы, морковь. В последнее время вывески некоторых мясных и зеленных лавок пишутся положительно художественно». Из воспоминаний художника М. Добужинского:  «На вывесках „зеленной и курятной“ торговли были аппетитно нарисованы овощи — кочан капусты, морковка, репа, редиска или петухи, куры, утки, а иногда индюк с распущенным веером хвостом».

Часто овощи продавались в мелочных лавках вместе с другими товарами. «Где есть мелочные лавки? В одном только Петербурге. Они не подражание чему-либо иностранному, но настоящая петербургская оригинальность, — писал Ф. В. Булгарин в 1835 году. — Сколько порядочных людей начали молодость свою тем, что не только лакомились из мелочной лавки, но и составляли трапезу в чёрные дни из съестных припасов мелочной лавки. В ней есть все, что только нужно человеку <…> Мне невозможно исчислить все товары мелочной лавки. Одним словом, здесь продаётся все, что только нужно для потребления в хозяйстве, все, исключая дров и сена. <…> А как это все уложено и расставлено в лавке! Не стыдитесь и загляните. Пряности, бакалеи, москательный товар в баночках; образчики разной муки и крупы в ящиках; кули с зеленью и овсом на полу; съестное точно как на выставке. Чай, табак и постное масло стоят дружно вместе, не боясь заразить друг друга. Глиняные трубки лежат в фарфоровых чашках, а виноград и апельсины прикрывают лук и репу. Не думайте, чтобы это был беспорядок! Напротив, это только лубочное изображение великой картины всемирной торговли».

Со временем ассортимент мелочных лавок только рос. В конце века художник М. А. Григорьев писал о столичных магазинах: «Наиболее распространёнными были магазины, торгующие съестным, чаще всего встречались лавочки с вывеской „Мелочная торговля“, — свидетельствует. В этих маленьких универмагах был большой выбор товаров: хлеб, ситный с изюмом и без, ситный витой, баранки, пряники, пироги с мясом, с капустой, с рисом, с грибами, с рыбой; винегрет, студень, рубец; крупа, вермишель, макароны; масло русское, сливочное, подсолнечное; овощи, лук, картофель, квашеная капуста, солёные огурцы и грибы, вобла и селёдка, иногда треска; соль, перец, уксус, горчица, лавровый лист; чай, сахар, кофе, цикорий, леденцы, варенье, иногда даже шоколад; свечи, табак, гильзы, папиросы всех сортов; лимонад, квас, иногда пиво или даже вино; закуски — колбасы, ветчина, сыр, шпроты, кильки, сардины; яйца сырые и варёные. Помещение было тесным. Входящий открывал дверь, которая приводила в движение колокольчик, возвещавший хозяину о приходе покупателя; хозяин немедленно показывался из внутренней двери. Обычно прилавок и шкафы с товарами шли покоем, с трёх сторон, оставляя свободной стену с одним, двумя окнами. В случае, если помещение было слишком тесным, прилавок шел только по двум стенкам. Хозяин торговал всегда сам, с помощью жены, „самой“. Иногда держали ещё мальчишку разносить покупки. Торговля шла действительно мелочная — на копейку уксусу, на две копейки капусты, фунт хлеба, на пятачок студню. Жители окрестных домов, особенно на окраине, предпочитали покупать в мелочной лавке всё сразу, чем идти за ситным — в булочную, за картошкой — в овощную, за колбасой — в колбасную. Товары у хозяина, правда, не высшего качества, но зато любезное обращение, а главное — кредит. Хозяин охотно отпускает в долг, на „запиши“, и после таких покупок ставит у себя в конторке на бумажках — „си 8 ко“, что должно означать — „ситный 8 копеек“, и прочие обозначения. Лавочка — нечто вроде местного клуба. Встретившиеся соседки заводят разговор о соседях и сплетничают в полное удовольствие сколько угодно времени. Хозяин отнюдь не прерывает их, а даже поддерживает разговор, не без выгоды для себя. Во-первых, таким образом, он узнает нужные ему сведения и может сообразить размер кредита, допускаемого тому или иному лицу. Во-вторых, операцию взвешивания он норовит произвести в минуту крайнего увлечения разговором, чтобы сбалансировать весы не без пользы для себя. В-третьих, он привлекает покупательниц, знающих, что в мелочной лавочке они всегда узнают самую свежую сплетню. Для обвеса пользовались ещё таким приемом: около весов укреплялось зеркало. Покупательница обязательно заглянет в зеркало проверить свою внешность; в этот момент товар бросается на весы, снимается и с профессиональной быстротой производится подсчёт — „фунт три четверти, с вас семь копеек“. Прозевавшая момент взвешивания покупательница машинально платит деньги. По мелочам набегают порядочные деньги. Хозяин знает всех жителей своей округи, кто чем занимается, сколько зарабатывает, как живет: это нужно ему для того, чтобы оказывать кредит с расчетом. Он в дружбе со старшим дворником и постовым городовым, для которых у него во внутренней комнате всегда найдётся рюмка водки и закуска. Если полиции нужно негласно собрать о ком-либо справки, она обращается к хозяину; он-то уж знает, кто пьёт, кто кутит и кто с кем живет. Обычно хозяин из ярославцев: борода, волосы под скобку, расчёсанные на пробор, смазанные лампадным маслом, хитрые глаза, любезная улыбка и разговор с прибауточкой. Но работает хозяин, как каторжник, — торгует с утра до ночи, и в праздники, не покидая своей лавочки, как цепной пёс — конуры». Среди торговцев действительно был высок процент выходцев из ярославской губернии.

Из воспоминаний А. Гуревича о Москве начала 20 века: «Многие продовольственные товары продавались не на вес, а на меру, то есть по объемным меркам, также клейменным Палатой мер и весов, как и гири. Картофель, другие овощи, яблоки и другие продукты, в том числе и зерно, можно было покупать на “меру”, “полмеры” или “четвёрку” (четверть меры), молоко — на “кружку”», сахар — “головой”». В течение месяца постоянные  клиенты брали товар в долг, и все покупки заносили в особую книжку, а в конце месяца им выставлялся общий счёт.