CreepyStory

Его сын, спустя двадцать лет, у северной границы остановил объединённые войска Анции и Талии, вознамерившихся за счёт южного соседа расширить свои территории. Остановил, а после разбил на голову, заманив в ловушку.

С тех пор никаких крупных, да и мелких войн Спания не знала.

Так, откуда здесь взяться нормальным наёмникам? Оным хоть и не возбранялось появляться в этих землях, но гарды могли замучить их мелкими придирками и проверками до икоты и стойкого отвращения к солнечной стране. Да и зачем нужны кондотьеры в невоюющей стране?

Безусловно, в «Диком гусе» можно было нанять лихих ребят, сносно владеющих холодным и огнестрельным оружием, но это были скорее головорезы – тубо[2], где-то и когда-то, возможно, служившие, а, возможно, и нет, чем профессиональные воины.

А с такими, признающими только право сильного, ничего не знающих о дисциплине, тактике, не говоря уже о стратегии, много не сделаешь. Тем более в таком щекотливом и деликатном деле, как с малым отрядом вырезать хорошо вооружённых гардов и бывших ландскнехтов. И скольких бы Роланд сейчас не нанял, надеяться он мог только на внезапность нападения и на то, что такого от него не ждали.

Он с тоской оглядел зал и вновь уставился на непочатую бутылку. К нему уже подходила парочка наймитов, но таким он бы не поручил и курицу зарезать, не говоря о том, чтобы подписывать их на опасное дело. Так что завернул он их без долгих разговоров.

— Можно? — вывел его из раздумий грубый голос.

Роланд взглянул на подошедшего. Человек, задавший вопрос, был невысок, но крепок и широк в кости. Волосы – соль с перцем, сонные глаза, не единожды перебитый нос и густые, аккуратно подстриженные усы с проседью. Одет, словно дойчлянский крестьянин, в блузу с широкими рукавами, широкие же штаны и короткие сапоги, на плечах длинный плащ с капюшоном. Вот только на поясе, вместо короткого крестьянского ножа висели широкий пехотный палаш – слева, справа – кинжал, больше похожий на маленький меч, в потёртых ножнах. Несмотря на седину, человеку было не больше сорока лет. Это хорошо, раз дожил до таких лет, занимаясь ремеслом наёмника, и не помер, значит, вояка опытный и умелый.

Кондотьер Роланду понравился, и он кивнул, предлагая присаживаться.

Когда седой угнездился на жёстком табурете, Роланд налил орухо в две стопки. Одну поставил перед наёмником, другую придвинул к себе. Мужчина не спешил брать угощение. Это тоже понравилось Роланду.

Наёмник долго смотрел на Роланда, ничего не говоря, потом спросил:

— Кого резать будем и за сколько?

— Тебе не всё равно? — Вопросом на вопрос ответил Роланд.

— Нет.

Роланд кивнул, кондотьер всё больше и больше нравился ему. Он снова оглядел седоусого.

Пехота, решил Роланд, и не простой солдат. Сержант?

— Пехотный сержант? — спросил он.

Наёмник кивнул:

— Пятнадцать лет, на службе великого герцога Дойчлянда.

— Что же в наемники подался или наскучила оседлая и скучная жизнь городского стража? — Роланд откровенно подначил седоусого.

Бывший сержант тяжело посмотрел на него:

— Стражника? — Он усмехнулся. — Три компании и Семилетняя война от границы до границы, этого не хочешь?

— Так всё же, почему со службы ушёл?

— Девку с капитаном не поделил. — Мрачно ответил седоусый.

— Капитан, я так полагаю, гниёт в могиле, а ты в бегах?

Седоусый кивнул:

— Так кого резать будем?

— Нескольких славных идальго, и десяток ублюдков гардов. Устраивает?

— Знатных? — Оживился наёмник. — Так это мы завсегда.

Он, наконец, взял рюмку, но пить не спешил. Повертев её в пальцах, спросил:

— Сколько?

— Пятнадцать монет за пару дней работы. Это если железо[3] своё. Пять аванс, пять перед делом, пять после.

Седоусый удивлённо крякнул:

— Золотом?

— Ну не медью же. Только тебе, после дела, путь в Оливию будет заказан, если выживешь. Если помрёшь, извини, похорон не будет.

Наёмник понимающе покивал и залпом кинул в рот крепкое пойло. Чем подтвердил согласие на найм.

— Оружие есть. Петер, моё имя. Петер Хубер[4]. — И пояснил, — отец мой, крестьянином был, отец и дед.

Он стукнул донышком по столу и, выпустив посуду из пальцев, протянул Роланду широкую ладонь.

Роланд, в свою очередь, выпил, подтверждая сделку, и ссыпал пять тускло блестевших золотых в протянутую руку.

— Какое оружие?

Мясник хлопнул себя по поясу.

— Реж, руби – ты видел. Есть ещё пара альбанских пистолей.

— Не загуляй. Жду перед самым закатом, за западными воротами, там неподалёку тисовая роща есть. Знаешь где?

— Найду. — Взгляд наёмника снова стал тусклым.

И, усмехнувшись, добавил:

— Не загуляю.

Один нанят.

Роланд смотрел в широкую спину уходящего Крестьянина. Теперь ещё пяток бы найти таких, как это пехотный сержант, и можно идти резать Дельгадо и кампанию.

13

Прошло ещё полчаса, не меньше, прежде чем к его столу подсел следующий кандидат. Высокий, стройный и широкоплечий парень. Молодой, очень молодой, чтобы быть опытным рубакой, лет двадцати-двадцати двух. Густые тёмные волосы схвачены в хвост на затылке. Ярко-синие глаза, белозубая улыбка. Одет по местному: узкие штаны, поверх камисы богато расшитый корпесуэло[5] и короткий плащ, скрывающий что-то длинное и, по-видимому, острое, хоть явно не спанец.

— Можно? — традиционный для этого места вопрос.

Роланд нехотя кивнул: слишком парень был молод, но выбора не было, побеседуем, посмотрим.

— Олей Элвин МакНейр, — парень представился и сел напротив.

Это меняет дело, отметил Роланд, – наёмник был отландцем, а те начинают воевать чуть ли не с пелёнок. Горы рано заставляют взрослеть. Даже странно, что он оказался так далеко от родного клана. А, впрочем, это не его дело.

Роланд наполнил рюмки.

— Кого, где и сколько?

Парень сразу взял осла за кохонэс[6].

— Пару зарвавшихся дворян с охраной, за городом. Плата – пятнадцать монет золотом. Пять сейчас, пять перед делом, пять после, если выживешь. Это если оружие своё.

Отландец, не дав ему договорить, разочарованно скривился:

— Ты асесино[7] ищешь или честных воинов?

— Если ты об этом, — Роланд провёл пальцем по горлу, — то мы отправим в ад не женщин и детей. Драка будет честной.

— Надеюсь, их будет больше? — МакНейр взялся за рюмку.

— Это я тебе обещаю, — Роланд даже не соврал.

Отландец залпом выпил рюмку.

— Оружие своё?

Олей кивнул и, распахнув плащ, показал витой корзинчатый эфес горского палаша.

— Всё? — удивился Роланд.

— Мало? — флегматично поинтересовался отландец.

— Драться много придётся, — уточнил Роланд.

МакНейр белозубо улыбнулся:

— Клеймор[8] есть, — начал перечислять он, — но, думаю, он вряд ли понадобится.

Роланд согласно кивнул, он тоже считал, что двуручник им не пригодится, хотя как знать, что может пригодиться в рукопашной свалке.

— И так, по мелочи, — продолжил отландец, — пистолей пара, лук, чекан, кинжал. Вроде всё.

— Хорошо. — Роланд опрокинул свою стопку и, отсчитав МакНейру золото, сообщил, где и когда они встретятся. — И да, после дела из Спании придётся уехать.

— Вот как? — Отландец равнодушно кивнул. — Уедем, если придётся.

Роланд вновь оглядел зал «Дикого гуся», народу явно прибавилось. Вот только тех, кого бы он хотел нанять, не было. Нужны ему люди тёртые и умелые, и, что самое главное, не местные. Лишь у стойки, облокотившись на струганные доски, стоял, судя по наряду, моряк.

Крепкий и словно продублённый морем и солнцем, он выглядел опасным. С правого бока свисала абордажная сабля, из-за спины выглядывала рукоять ножа.

Пират, корсар? Вряд ли королевский маринес[9] мог оказаться здесь, если только он, как тот пехотный сержант, не вздёрнул своего капитана рее.

Моряк, помедлив, всё же подошёл к Роланду. Тот приглашающе кивнул на табурет.

— Море? — с надеждой спросил моряк.

Роланд отрицательно покачал головой.

— Жаль, — разочарованно скривился моряк и вернулся к стойке.

— И мне, — произнёс Роланд ему в спину.

Роланд проводил его с сожалением, судя по движениям и походке, морячок был опасным типом.

— Нанимаешь? — очередной соискатель замер рядом со столом.

Роланд уже дал от ворот поворот тройке немытых бродяг с замашками грабителей и теперь был рад видеть кого-то иного. Да и не просто иного, а брата ландскнехта. Такие здесь были большой редкостью.

— Давно из роты? — Роланд кивнул на табурет, мол, присаживайся.

— Третий год, — ландскнехт уселся на предложенный табурет.

Был он мощным, чуть грузным, но, судя по движениям, до сих пор ловким и быстрым.

— Откуда?

Наёмник молча распахнул куртку, на груди, чуть правее и выше левого соска, было наколото сердце, словно сделанное из кусков стали.

— «Железные сердца».

— Почему ушёл?

— Надоели холода, в тепло потянуло.

— Ну и как?

— Хорошо, только работы мало, а значит, и денег.

— Это точно, — Роланд сочувственно покивал, — что же за службу не скопил звонкой монеты?

Ландскнехт усмехнулся щербатым ртом:

— Девок больно люблю. Ганс Пуно[10]. – Представился он и добавил. — Сколько?

Роланд, наполняя рюмки, повторил фразу, сказанную сержанту и отландцу.

— Хорошо. — Ганс выпил свою порцию.

— Не интересует, кого и скольких резать?

Кулак пожал плечами:

— Мне всё равно, лишь бы платили хорошо.

— Только учти, после дела тебе придётся свалить из города куда подальше и обратно в Оливу, да и вообще в Спанию желательно не возвращаться.

Кулак понимающе осклабился, выглядело это зловеще:

— А ты знаешь, соскучился я что-то по зиме, снегу. Да и бабы здешние мне не нравятся, волосатые, что твои кошки, в самых интересных местах, да и тощие какие-то, а я люблю таких, у которых есть за что подержаться. Так что…

Ландскнехт подмигнул:

— Сделаем дело, и двину я в родные края.

— Как с оружием? — поинтересовался Роланд.

— Порядок. Фламберг[11], гросс-мессер, кацбальгер – всё со мной. Пистоль, куда ж теперь без него, плохонький, правда, даже аркебуза есть.

— Как тебя через границу с таким арсеналом пустили? — удивлённо спросил Роланд.

— А я с контрабандистами пришёл – морем, по-тихому.

Когда ландскнехт отошёл, Роланд грустно прикинул: нужного количества людей он не наберёт и до дня святого Антонио, а время поджимало.

14

— Свободно? — голос манерный и какой-то женственный.

Задумавшись, Роланд пропустил тот момент, когда к его столу подошли. Медленно подняв глаза, Роланд едва не рассмеялся в голос, но сдержался, лишь дрогнул уголками губ. Человек, стоявший напротив него, был также уместен в «Диком гусе», как куча конских яблок посреди обеденного зала во дворце знатного гранда. Разодетый, словно павлин, правда, изрядно потрёпанный павлин, но всё же нечета завсегдатаем «Дикого гуся».

Батистовая камиса, когда-то белая, а теперь изрядно затасканная, с обрывками кружев у воротника и манжет. Элегантный, со следами вычурной вышивки корпесуэлло талийской тиснёной кожи. Узкие, до колен штаны и штопаные, не очень аккуратно, сразу видно, подошедший не особо ладил с иглой и ниткой, чулки. Завершали костюм эль элегантэ[12], берет с обгрызенным, видимо, крысами, павлиньим пером и стоптанные щегольские туфли со смятыми носами и фильето[13], бывший когда-то давно роскошным.

Настоящая марипоса[14], а вернее, марикон[15] если уж говорить терминами дна. Бледное лицо, тонкие губы обрамляют смоляные усы, переходящие в бородку клинышком. Пальцы длинные и нервные. Движения, как у мальчика для утех в публичном доме – жеманные, дёрганные и вместе с тем плавные.

Роланд усмехнулся, собираясь сказать:

— Нанимаетесь, гуэридо[16]? Так, я на войну, а не для любви людей нанимаю.

Но, приглядевшись к эль петиметре[17], переминавшемуся напротив, передумал. Очень этот нелепый марикон напоминал дьявольски умелого фехтовальщика. Да и шпага – длинная, словно девичьи ноги, и острая, как игла швеи, покоившаяся в потёртых ножнах на боку, внушала уважение, а вкупе с дагой, примостившейся на левом боку, так и вообще о многом говорила знающему человеку. А именно таким считал себя Роланд.

Поэтому он просто кивнул человеку на стул, ожидая от того продолжения.

— Нальёте? — Марикон кивнул на рюмки.

— Зависит от того, что вы мне скажете, уважаемый. — Роланд обхватил тонкое горлышко бутылки, но наливать не спешил.

— Позвольте представиться, — оборванный франт поднялся и, сдёрнув с головы берет, коротко кивнул, — маркиз Леон ДеГаро, к вашим услугам. Бывший мушкетёр, ныне скромный паломник.

— Ха, — Роланд разжал пальцы, но руки с бутылки не убрал, — паломники мне не нужны.

ДеГаро дёрнул уголками бледных губ:

— А мушкетёры?

— Бывшие?

— Так и эти, — ДеГаро неопределённо качнул головой, — что до меня были – бывший пехотинец, бывший ландскнехт да сопляк отландец… Да и паломником я стал недавно, можно сказать, волею случая.

— Что же, карьеру в мушкетёрах бросили?

— Разошлись во мнениях по поводу Святого писания с одним достопочтенным господином, — Леон опять усмехнулся, — а он оказался настолько слаб здоровьем, что от пустяшной дырки в боку, взял да и умер.

— Понятно, — протянул Роланд, наполняя рюмки. — Дуэлянт значит?

— Записной, — ДеГаро пододвинул к себе рюмку.

— Чем, помимо спицы своей, владеешь? — Роланд указал на шпагу франта.

— Лучшим стрелком в роте был, что из пистолей, что из мушкетов.

— Кого резать – тоже всё равно?

— Всё равно. — Леон утвердительно кивнул. — Я уверен, они не разделили бы моего взгляда на Святое писание, доведись им услышать его.

— Оружие?

— Кроме, как вы изволили выразиться, спицы и вот этого, — ДеГаро погладил дагу, — крючка, увы, ничем.

— Тогда…

Роланд коротко рассказал о своих условиях.

— Подходит, — маркиз покивал, — это мне подходит.

— Значит, до встречи.

Они выпили, подтверждая соглашение о найме, и распрощались.

[1] Орухо – крепкий алкогольный напиток, типа самогона.

[2] Тубо – бандиты.

[3] Железо – зд. оружие.

[4] Хубер – крестьянин.

[5] Корпесуэло  – узкий безрукавный жилет.

[6] Кохонэс – яйца.

[7] Асесино – убийца.

[8] Клеймор – двуручный меч с длинной рукоятью и широким клинком.

[9] Маринес – моряк.

[10] Пуно – кулак.

[11] Фламберг – двуручный или полуторный меч с клинком волнистой формы.

[12] Эль элеганте – франт.

[13] Фильето – плащ.

[14] Марипоса – бабочка.

[15] Марикон – гомосексуалист (груб. п.д.р).

[16] Гуэридо – уважаемый (произносится с оттенком иронии).

[17] Эль петиметре – щёголь.

Неомаг. Часть 3. Глава 1

Неомаг. Часть 3. Глава 2

Глава 3.

Максим осторожно приоткрыл форточку, стараясь не скрипнуть петлями. Сунув в рот папиросу, он чиркнул спичкой, и та, зло заскрипев и треща серой, загорелась. Звук, прозвучавший неожиданно громко в тёмной комнате, заставил его беззвучно выругаться и оглянуться на девушку. Не проснулась ли? Золя спала, обхватив рукой подушку и выпростав из-под одеяла ногу. Он залюбовался её матовой, в свете уличного фонаря, кожей. Девушка совсем по-детски зачмокала во сне губами и сильнее прижалась к подушке.

Максим глубоко затянулся и, выпустив в форточку сизую струю дыма, прижался к холодному стеклу лбом.

К соседнему дому подошла группа подростков и, повозившись немного, устроилась на лавочке. Через минуту до него донёсся гитарный перебор, и высокий девичий голос запел:

Приходи ко мне

У меня есть дом

В доме есть камин и вино

Приходи ко мне

У меня есть пять

Стеллажей, забитых кино

Приходи ко мне

Приноси цветы

Приноси росу на губах

Приноси рассвет

И охапки звёзд

Остывающих в руках

Приходи ко мне

Я буду ждать тебя…

Он закрыл глаза и вздрогнул, когда его обхватили нежные руки. Заслушавшись, он не заметил, как к нему подошла Золя.

— Хорошо поёт.

Она обняла его за талию, крепко прижавшись щекой к его лопаткам. Спиной он чувствовал её восхитительную маленькую грудь, ягодицами – мягкую нежность живота, а бедро щекотали коротко подстриженные волоски внизу живота.

Приходи ко мне

Будем жечь камин

И считать прохожих в кино.

Приходи ко мне

Будут на губах

Высыхать роса и вино.

Приходи ко мне

Будем танцевать

И встречать рассвет на окне.

Из цветов и звёзд

Сложим новый день

Просто приходи

Ко мне...[1]

— Я всё-таки разбудил тебя, прости, — мягко произнёс он.

— Я не спала, — она потёрлась щекой о его спину.

— Ага, и не чмокала во сне, как маленькая девочка.

— Не-а, не чмокала.

Девушка за окном пропела последнюю фразу, и до них доносился лишь лёгкий перебор струн.

— Просто приходи ко мне… — эхом повторила Золя последнюю строчку. — Ты так и не рассказал мне, откуда у тебя мозоли на костяшках.

— Расскажу, — Максим затянулся и отправил за окно скуренную до гильзы папиросу, — вот только докурю. — Он выцарапал из пачки ещё один цилиндрик «Беломора». — Ты иди в кровать, простудишься.

— Не простужусь, я закалённая. А ты кури и рассказывай, мне нравится так стоять.

— Хорошо, — дым глубоко проник в лёгкие.

Ему самому нравилось так стоять, чувствуя кожей обнажённое тело девушки. Ещё в прежней жизни, до аварии, Ольга иногда, вот также – прижавшись всем телом, обнимала его, жаль, это было очень редко. До свадьбы они почти не ночевали вместе. Потом жена, Оля была беременна на четвёртом месяце, почти всё время проводила в больнице на сохранении. А то время, что она проводила дома, была или сонной, или раздражённо-капризной. А рождения дочери и последовавшие за этим беспокойные ночи не сопутствовали проявлению нежности – выспаться бы.

Он прикрыл глаза и начал рассказ с самого начала – армии, женитьбы, аварии и заканчивая его уходом от Деда.

Рассказ занял три с половиной «Беломорины». Четвёртую он не смог докурить – во рту горчило от табака, а в комнате стоял характерный запах институтской курилки.

Максим замолчал, с отвращением выкинул недокуренную папиросу и только сейчас почувствовал, что его спина мокрая.

— Ты плачешь? — Он повернулся к девушке и, обхватив её голову ладоням, приблизил её лицо к своему. — Не надо, та жизнь в прошлом, прожита и забыта. Не плачь, Пётр давно мёртв, а Максим – совсем другой человек.

Девушка беззвучно замотала головой и уткнулась ему в грудь. Он подхватил Золю на руки – её била мелкая дрожь, а кожа была ледяной. Но что было причиной этой дрожи – его рассказ или холодный воздух, струящийся из открытой форточки, – Максим не знал.

Он отнес девушку на кровать, укрыл одеялом и собрался пойти в ванную, но она не отпустила его руки:

— Не уходи.

В этих двух коротких словах было столько страха и тоски, что по его плечам пробежали мурашки.

— Что ты, малыш, я только умоюсь и почищу зубы, табаком нестерпимо воняет.

— Нет, — она ещё крепче уцепилась за его руку.

— Что?

— Не уходи, я хочу тебя таким.

И добавила, совсем тихо, почти беззвучно:

— Возьми меня.

По его телу пробежала дрожь. Он откинул одеяло и накрыл её своим телом.

Золя спала, свернувшись калачиком и прижавшись спиной к его боку. Максиму опять хотелось курить. Он шевельнулся, намереваясь встать, но девушка, почувствовав движение, развернулась и, обхватив его рукой, крепко впилась пальцами в бок.

Прошептала сквозь сон:

— Это правда?

— Что именно? — спросил Максим, хотя прекрасно понимал, что она имеет в виду.

— Ты слышишь всё, о чём думают люди?

— Да, если снимаю щиты или во время маятника.

— Значит, ты и меня читаешь?

Вопреки его ожиданиям, в голосе Золи не слышалось страха.

— Нет, мне кажется, это неправильно, — осторожно сказал Максим.

— Не хочешь знать, что я думаю?

Голос девушки становился всё тише и тише.

— Нет, не хочу.

— Боишься, что я плохо о тебе думаю?

— Нет, просто не хочу.

— Посмотри.

— Что?

— Посмотри в меня.

— Зачем?

— Просто посмотри. Сейчас, один раз, а потом больше никогда. Хорошо? Обещаешь?

— Хорошо. Обещаю.

— Я тебе верю.

Он посмотрел.

Ничего, кроме любви и нежности, в ней не было. Он словно купался в море во время дождя. Вокруг плескалась любовь, а сверху бесконечным потоком лилась нежность.

— Посмотрел?

— Да, — у него перехватило горло.

— Хорошо, — Золя потёрлась щекой о его грудь, — не уходи ладно?

— Конечно, я никуда не уйду.

— Бедненький, — голос, совсем сонный и тихий.

— Что? — не расслышал он.

— Это так больно слышать, о чём думают другие.

Золя засопела, рука её чуть расслабилась на его боку.

— Спи, — прошептал он, — милая, спи.

Он позволил себе лёгкое давление на её сознание, чтобы быстрей заснула и крепче спала. Максим осторожно обнял девушку за плечи, ткнулся носом в пахнущие ромашкой, и, он улыбнулся, скуренным им табаком, волосы. Золя ещё теснее прижалась к нему, что-то прошептав во сне, как ему показалось, ласковое и успокаивающее.

Максим улыбнулся – девочка моя. Спать несмотря на весь их любовный марафон, ему не хотелось. Наоборот, он был бодр и расслаблен, как никогда за последние месяцы.

Воспоминания, как всегда, пришли неожиданно, просто хлынули на него водой из разрушенной плотины и, закрутив в своих мутных водах, унесли в прошлое.

  _________________________

Максим Лотов.

Восемь лет назад…

Пётр Викторович Свержин умер и был похоронен на старом кладбище вместе с родителями, женой и новорождённой дочерью. А на свет появился Максим Александрович Лотов, того же года рождения, но уже никогда не имевший ни жены, ни детей.

Переезд в другой район города, почти что пригород. Небольшая пластическая операция, изменившая форму носа и линию скул. Смена причёски и можно, при случайной встрече со знакомыми, ссылаться на странную похожесть, на человека, с которым его спутали. Так просто. Главное – поменьше бывать в тех местах, где его хорошо знали, благо таких мест было немного.

Максим не опасался встречи со знакомыми из прежней жизни. Он здорово изменился за год пребывания у Деда. Вырос сантиметров на десять, хоть, казалось – в его возрасте это нереально, и потяжелел, против его обычных семидесяти килограммов, на пятнадцать тренированного мяса.

Закончив с упокоением одного человека и возникновением на его месте другого, Максим заскучал. Ещё не была куплена его новая квартира. Жил он в приобретённой по случаю даче, находившейся в заброшенном дачном кооперативе, который чудом сохранился на окраине умирающего промрайона.

Максим продолжал тренировки, но они были не целью, а скорее средством, одним из, конечно, для достижения цели. Вот только цели как таковой не было. Надо было чем-то заниматься, но чем? При его деньгах, удачно размещённых в акциях, облигациях и депозитах, работать было глупо. Да и не представлял он себя работающим. Кем? Дизайнером, на которого учился? Манагером или продавцом? Нет.

Вести разгульную жизнь провинциального плейбоя? Нет, это точно не для него, сильна была память об уроках, прочно вбитых в него Дедом и Пелагеей Дмитриевной. Да и не с его даром такая жизнь.

Раздумья его не продлились долго, ровно до первого маятника, о котором его предупреждал Дед. Лёжа в приступе всепожирающий боли, Максим наметил для себя цель. Как минимум – совладать со своим даром и прекратить маятники, как максимум – перестать слышать негатив, исходящий от людей.

И вот однажды попалась ему в руки газетёнка. «Для не спящих душой» называлась. Посвящалась она экстрасенсам, магам, волшебникам и прочим эзотерикам и любителям так называемого духовного самосовершенствования.

Заинтересовала его статейка о японской системе самосовершенствования и исцеления «Ками-но-реку». Что в переводе с японского означало Божественная сила. Ниже статьи было приглашение на семинар, с последующей инициацией на первую ступень столичного мастера.

Максим, недолго думая, отправился на встречу.

Оказалось, таких любопытных, как он, было предостаточно. Человек тридцать собралось в актовом зале центрального ДК. Что интересно, представителей обоего пола было примерно поровну. Среди женщин превалировали дамы бальзаковского возраста, но мелькнуло несколько молодых лиц и парочка совсем юных. Возраст мужской части посетителей также не отличался разнообразием, от сорока и выше, да присутствовала парочка крепких парней, не намного старше его самого.

Максим с любопытством осматривался по сторонам, хваля себя за то, что ещё до прихода на семинар нарастил на себя дополнительные щиты, такая эмоциональная буря царила в зале. Но даже сквозь них нет-нет, да и пробивались волны мыслей, эмоций и чувств людей. Для себя он отметил, что они были не только негативные. Среди этих смешивающихся между собой и закручивающихся вокруг него волн проскальзывали тонкие струйки нетерпения, любопытства, ожидания, предвкушения, надежды и даже радости.

Наконец, к возбуждённой толпе вышел мастер с подручными. Худой, бледной девушкой с сонными и какими-то бессмысленными глазами, сплошь увешенной браслетами, кулонами и фенечками; и крепким мужчиной средних лет, с цепким взглядом и не раз перебитым носом.

Да и сам столичный гость произвёл впечатление на Максима: высокий, прямой, как палка, но не закостенелый, а движущийся, словно перетекающая по гладкой поверхности капля ртути. Максим усмехнулся про себя, заметив сбитые костяшки на руках и характерные мозоли на рёбрах ладоней. Явно этот дядя не нуждался в телохранителях, и сам при случае мог уронить на пол почти любого.

Мастер шёл сквозь собравшихся в зале людей, как нож сквозь масло, рассекая их своей силой и уверенностью. Люди подавались в стороны, образуя перед ним коридор. Уверенность и сила исходили от него. И ещё что-то, природу чего Максим понять не мог. Проходя мимо Максима, мужчина на миг приостановился и окинул его внимательным, проникающим казалась в самую душу, взглядом. Защита Максима хрустнула, но выдержала. Максим, в свою очередь, выдержав напор чужой, незнакомой силы, слегка приподнял щиты, скользнув тонкой ниточкой внимания в сторону мастера.

В зале воцарилась тишина, вокруг них возник круг напряжения такой силы, что ничего не понимающие люди физически ощутили его и в страхе замерли, не зная, чего ожидать. Краем глаза Максим увидел, как напрягся мужчина, сопровождающий мастера, как сжались его кулаки и напружинились ноги, а анарексичная девушка, сбросив себя сонной вид, впилась в Максима, в один момент потерявшими всякую бессмысленность, глазами.

Несколько секунд мужчины стояли, скрестив взгляды. Потом синхронно, в знак уважения перед силой другого, склонили головы и разошлись. Мастер направился в сторону сцены, а Максим начал проталкиваться сквозь толпу к выходу.

Заезжий мастер был абсолютно непроницаем для Максима, словно вокруг него высилась бетонная стена. Только вот эта защита была выстроена не самим человеком, а чем-то, находящимся вне его, какой-то силой, суть которой Максим, за короткий миг встречи понять не смог. Он явственно видел толстую, словно поливочный шланг, нить, уходившую от его головы вверх. Можно было, конечно, остаться, чтобы разобраться в происходящем, но голос в голове, так похожий на голос Деда, явственно произнёс:

— Уходи.

И Максим ушёл.

Самое интересное, отметил Максим, столичный гость тоже не смог пробиться сквозь его, Максима, защиту, хоть и старался. Это было приятно. Он точно знал, что щиты воздвигал сам.

Уже потом, спустя пять лет, он рассказал об этой встрече Исатори Кано и спросил, что это за «Божественная сила». На что тот, помолчав, неохотно ответил:

— Сила мёртвых, — и добавил, глядя чуть в сторону, — это Максиму, не плохо и не хорошо, это просто есть. Но это не мой путь, не путь моего клана и не путь моих учеников.

Больше он никогда не говорил на эту тема, да Максим и сам не задавал ему вопросов по поводу «Ками-но-реку»…

 _________________________

Максим вынырнул из глубин памяти и, убедившись, что Золя крепко спит – дышала девушка глубоко и ровно, и уже не цеплялась за него – рука, лежавшая поперёк его груди, была расслабленной, осторожно выбрался из кровати. За окном было темно, по его внутренним часам до рассвета оставалось пара часов.

Одевшись и царапнув на бумажном: «Жди к обеду, будем праздновать», он бесшумно выскользнул из номера.

Очутившись на улице, Максим вдохнул полной грудью свежий и холодный ноябрьский воздух. Такси он ловить не стал, решил прогуляться пешком, за час до дома он доберётся, и за это время постарается разобраться в своих чувствах к девушке и вообще в сложившейся ситуации.

[1] Евгения Рыбакова - Ко мне.

В общем, бред выходил какой-то, когда он пытался на разный лад выстраивать в уме все события. Словно кто-то тасовал огромную колоду, но три несгораемых джокера постоянно оставались наверху, никуда не исчезали – Он, Гномик и Леся. А остальные карты – они вот путались. Теперь и вовсе стали невидимыми. Чудеса чудесные! Такие случаи, вероятно, описывались множество раз в больничных картах, в подробных историях душевнобольных. Вот у кого поезда летали по небу, наполнялись до верху монстрами, а машинист был главным злодеем-психопатом. Хорошая, кстати, идея – про машиниста. Можно будет наведаться в начало поезда. Пока что он продвигался в его конец.

Девятый вагон закончился. Пустой, как и два предыдущих – седьмой и восьмой. Между девятым и десятым в фирменном 22-ом поезде находился вагон-ресторан. Можно было добыть для Гномика настоящей еды. Сам Дмитрий от нервов есть не хотел, намялся орехов с чипсами. Но дети, вероятно, справлялись со стрессом иначе. Он слышал, как у Сони урчало в животе от сухого печенья и сливочных вафель. Так себе ужин, девочке нужно было поесть.

Вагон-ресторан был привычного виду. Едва дверь открылась, выползли вкусные запахи. Сытный расклад обнадеживал.

Однако, как только сделал первый шаг, остановился сразу как вкопанный. Потому что увидел впереди… манекен.

Нет, не такой, что стоит красиво в бутике и всем улыбается, нарядно одетый в модные Gucci, с французским шарфом вокруг шеи и в кожаных крокодиловых сапогах. Этот манекен нагло сидел, вальяжно развалившись. Он делал это в полном одиночестве, за дальним столиком в конце вагона. Был бледен лицом, как все манекены, и проявил к вошедшему полную невоспитанность – бровью не повёл, когда Дмитрий громко хлопнул дверью.

Он постоял, посмотрел на пластмассовую фигуру вдалеке. Не счёл ее далее интересной, и сразу забросил ногу, полез через барную стойку. Нашёл там пакеты, а главное – еду. Стал складывать тут же нарезку и салаты. Прихватил лимонад и открытую бутылку вина, взял чипсов с орешками, хлеба, воды. Полезного узнать ничего не удалось, а через час должна была быть следующая станция. Хоть поедят перед ней в своё удовольствие, начнут размышлять на сытый желудок. Голодная голова не хотела впускать в себя ничего, кроме сухой истерики.

Доверху набив пакет, снова закинул ногу и перебрался. Подумал, а не взять ли ещё вина, не устроить ли с новой знакомой крутую пьянку? Вроде девчонка была ничего. Гномик не обидится, если оставят её ненадолго.

Но тут его руки разжались. Пакет выскользнул из ладоней и звучно грохнулся на пол. Манекен, которого он принял за человека, этим человеком и оказался. Пошевелился вдруг на глазах, когда Дмитрий собирался перелазить в бар за вином, и громко икнул. Повернул к нему нетрезвую голову.

Уже запоздало пришло на ум, что сидячих манекенов в жизни ему повстречалось довольно мало. Стояли в основном. Следовало сразу сообразить и подойти к нему первому. А теперь тот поднялся сам. Выставил вперед руку, ткнув в него указательным пальцем, и крикнул громко:

– Эй! Это моя еда!

И попер как встревоженный тур, поднятый случайно в дневную спячку.

Технически Дмитрий пока ничего не взял. Пакет лежал у его ног на полу. Но уходить без еды из ресторана… Нет. Дудки.

Схватил с барной стойки на всякий случай штопор и упреждающе выставил перед собой, показав готовность защищаться.

Этого оказалось более, чем достаточно. «Манекен» вдруг остановился неуверенно, чего-то там замямлил себе под нос, и глаза его забегали по сторонам. Тут уже пришло понимание, что парень этот не был ни злостным буяном, ни отменным бойцом. Так, всего лишь подвыпивший пассажир. Малость «распавлинил» хвост, но когда перед ним капюшон расправила «кобра», быстро забыл, зачем сам поднимался.

«Да он же в стельку…» – промелькнула догадка, навеянная амбре, исходившим от парня и бившим мощно с пяти-шести метров в ноздри.

– Ты… тут… чего?!. – все ещё с вызовом, но уже дав хорошего петуха голосом, спросил молодой человек лет двадцати трёх. Он явно не надеялся, что его последний жалкий выпад хоть как-то подействует. Но всё же пытался.

– А ты… чего? – ответил Дмитрий в унисон.

Тогда, подняв с выражением нос и подбородок кверху, «манекен» произнёс почти визгливо, как на киношных пробах:

– Еды на всех не хватит! Убирайся! У меня тут… мало…

– У тебя? – переспросил Дмитрий. Сам он уже успокоился. Усмехнулся даже повороту в их диалоге. – Да будь ты хоть владелец поезда, а еда тут для всех, общая…

Кажется, разговор их заходил в тупик. Спина медленно наклонилась, пока взгляд продолжал держать подошедшего, и пакет снова оказался в руках. Штопор вернул на барную стойку. Как-то не очень они знакомство начали. Это был первый человек, которого он встретил в поезде. И ругаться с ним вот так не хотелось.

– Ты из какого вагона? – как можно миролюбивей спросил Дмитрий парня, давая понять, что драться не будет, но и еду ему не отдаст.

– Из… двенадцатого, – поколебавшись с мгновенье, ответил «манекен» в потертой серо-зеленой косухе и майке с дыркой посередине. У него был такой вид, будто в одежде он спал, ел, принимал душ и где-то здесь ходил на работу. – А… ты?

Дмитрий усомнился, говорить ли. Парень был пьян и характерно пошмыгивал носом. Было у них в группе два торчка, вылетели после первого курса. Сразу так и не сказать, что сейчас перед ним стоял не один из них.

– Как тебя зовут? – вместо ответа спросил он его.

– Саймон, – сказал молодой человек заметно бодрее. Он был ниже Дмитрия на пол головы, но старше на пару-тройку лет. – Друзья зовут меня Саймоном. Родители назвали Симеоном. Я в рок-группе играю. На бас-гитаре. Ты не слышал о нас, но у нас первый концерт будет в сентябре, на стадионе…

Последнее он произнес с большим сомнением. И вообще говорить начал так, будто по речи истосковался. С истерично-плаксивыми нотками в голосе.

– Ты тоже из Москвы едешь? – почти что допрашивал Дмитрий Саймона. Уж очень не хотелось вести его сразу к Соне и Лесе. Лесю он знал полчаса или больше, но когда оставлял на неё ребенка, сомнений в голове не возникло. Саймон же явил себя сплошным сомнением, был дёрганным, под алкоголем или чем-то ещё. Воняло, как из помойной ямы.

– Я отнесу еду, потом вернусь сюда и мы поговорим, окей? – сказал он ему, когда собеседник не ответил, а полез за сигаретой в куртку и закурил. На пачке, заметил Дмитрий, был тот же значок, что нарисовала Леся. Курил, значит, не свои, местные. Еще бы понимать, что теперь означало слово «местные». Где они, полагал он, и как сюда попали, этот перепитый парнишка мог и не знать. Выныривал ли он вообще из своего пьянства, как сел в поезд и до него?..

– Лучше потом, – сказал, затянувшись, тот. – Поговорим, в смысле. После Александровских Дач. Они скоро придут сюда. Могут заходить в вагон-ресторан.

Похоже, что толк от него какой-то был. Знал явно больше него.

– Кто-кто придёт? – уточнил Дмитрий. – Странные милиционеры? В белой форме?

Саймон кивнул.

– Только они не милиционеры, – сказал он. – Это «сборщики». Мы ехали с Кирой вдвоём. Киру они отсюда, прямо из вагона забрали. Я больше месяца прячусь…

Он много, чего ожидал услышать от этого странного пассажира. И ко многому был готов, видя перед собой человека с трясущимися руками и многодневным перегаром изо рта, смешанным со свежей выпивкой. Но глядя на него теперь, начинал вдруг понимать – за пару часов в поезде внешность в такое закономерное запустение не приходит. От него прилично пованивало, волосы на голове были немытыми. Выбрит был неровно, но что хорошо – хотя бы пытался это делать. Значит, совсем ухаживать за собой не перестал. А что до «сборщиков», как он их назвал, если они что и собирали, то точно не мебель…

– Как давно ты в поезде, говоришь? – переспросил Дмитрий. – И где ты сел на него?

– Сел, как и ты, в Москве, на Казанском, – словно само собой разумеющееся подтвердил Саймон. Он точно знал больше него о происходящем в поезде. – Но я тут уже тридцать четвертый день… А что? Ты разве сам ничего не заметил? Перед Красными Землянками пропадают почти все люди, которые были с тобой до этого. Откуда-то вместо них берутся другие.

Родители Гномика не пропали. Они, как и Дмитрий, остались. Просто их уволокли силой.

– Потом, большая часть уцелевших, исчезает с перрона на Красных Землянках, –подтвердил Саймон то, о чём он подумал только что. – Выходят поглазеть на незнакомую станцию. Ты, видать, как и я, не особо любопытный… А проводницы подсаживают на их место других. Вместо тех, кого увели…

Пусть так. Звучало неправдоподобно, но если прокрутить в памяти, то было очень на это похоже.

– А хочешь, скажу, как отсюда выбраться? Один всё равно уйти не смогу, не получится. Просрал свой шанс. Надо, что б двое было…

– А четверо?.. – внимательно посмотрел на него Дмитрий. – Если нас будет четверо?

Поезд их в этот миг пронзительно загудел. Состав поворачивал на ходу. Снаружи начинало темнеть и наступал поздний летний вечер.

***

– Подожди! – пытался остановить его Саймон, когда Дмитрий зашагал, пройдя через тамбур вагона-ресторана, в сторону своего шестого вагона. Бежал за ним нетрезвой поступью сзади, спотыкался и задевал локтями окна и двери купе. В общем, бултыхался как известная в проруби субстанция.

Уже в девятом вагоне в одном купе внезапно впереди отъехала дверь и вывалилось… нечто. Оно упало с грохотом перед ними. Дмитрий вовремя остановился.

Это… ещё что?.. Каноэ что ли?..

Упавший предмет был похож на чёлн, которые выдалбливают целиком из дерева. А вместе с ним вывалилось и тяжёлое весло. Он поднял его. Заглянул в купе, но там никого не оказалось. Если это была лодка, то чего она делала здесь, почему не хранилась в багажном отделении?..

Некогда было размышлять. С девчонками могла случиться беда. Потому он перешагнул через каноэ, вручил, словно букет цветов, весло Саймону и быстрым шагом двинулся дальше. Басист отставал, причмокивал сзади горлышком своей бутылки.

– Таких здесь четыре!.. – пискнул он громко. – Каноэ. По всему поезду! Ещё в четвёртом, шестом и двенадцатом. Вечно они вот так…

–Да постой же ты! – завопил он. – Надо вместе проходить через тамбур!..

Снова ускорился, бежал следом как комнатная собачонка.

А вот и шестой вагон. Дмитрий буквально влетел в него. И начал методично обходить. Пока шёл к себе, открывал подряд все не запертые двери. Никого. И на их местах, в шестом купе, тоже пустые полки. Не было ни оставленной им Сонечки, ни её новоявленной нянечки Леси.

– Ты не понимаешь! – гундосил пьяный басист. – Это ж как колода карт! Нужная карта просто ушла вниз. Но она ж вернётся, из колоды никуда не делась!

Странно, что ему самому на ум уже приходило сравнение с карточной колодой.

– И как всё работает? – остановился он, наконец.

– Не меняется ничего только в вагоне-ресторане, – пояснил «оживший манекен». – Может, в локомотиве тоже – там я не был. В общем, виной всему тамбур. Любого вагона. Пока ты проходишь сквозь него, что-то может поменяться либо в поезде, либо на перроне. Либо и там, и там. Или нигде. Жёсткого алгоритма здесь нет, всегда будет нежданчик. Тамбур – как место перезагрузки для тебя относительно всего остального. Понимаешь?..

Непросто. Но Леся с Соней, тем не менее, исчезли из купе, где их оставил.

– И… как их вернуть?

– Да сами вернуться! – едва ли не обрадованно произнёс Саймон, давно не сообщавший, видимо, никому ничего полезного. – Два-три-пять-десять раз пройдёшь через тамбур, и нужная карта выпадет снова. Они здесь, в поезде, раз не исчезли как остальные до Красных Землянок…

Вот, значит, как работало... Получается, на перроне Соню он тоже мог не увидеть. Просто она исчезла бы вместе со всеми людьми снаружи, пока он проходил через тамбур, заметив её до этого из окошка вагона. Повезло. Тогда не исчезла.

– Да постой же ты! – закричал Саймон уже ему в спину, когда Дмитрий зашагал быстро к тамбуру, надеясь проверить его слова. – Я тоже для тебя могу исчезнуть!.. Найдёшь меня после Александровских Дач!.. В ресторане!..

Дмитрий вышел, постоял в тамбуре с минуту. Снова вошёл обратно в вагон. И… всё действительно изменилось.

Саймона больше не было. Зато он натолкнулся на двух женщин, идущих с полотенцами и зубными щетками умываться, пока сам продвигался к шестому купе. Теперь он понимал, что являлся некой константой – что-то исчезало или появлялось относительно него самого. А вот все остальные, кого он видел сейчас, пассажиры в этом вагоне, константами не были. Потому что появились из ниоткуда. Вон и ещё чья-то голова выглянула впереди со своего места. Навстречу же, из третьего купе, вышла и двигалась к нему знакомая уже проводница, всё с тем же бумажным планшетом в руках и со сдвинутой набок пилоткой.

Дмитрий распахнул дверь. И увидел, что остатки застолья собирались в мусорный пакет. В их шестом купе было трое – те самые, кого он встречал тут прежде, сразу после своего пробуждения, но которые тоже потом исчезли. Две женщины убирали мусор, а мужчина переодевался в спальную майку.

– Вы будете ложиться? – спросили его. – Мы уже ложимся.

Он закрыл дверь. Выдохнул и отёр рукой появившийся на лбу пот. Теперь с собой не было даже рюкзака – тот исчез, потому что он его оставил с Лесей и Гномиком. В руках был только пакет с едой.

Снова быстром шагом устремился к тамбуру. Вышел. Постоял. Вернулся в вагон.

На этот раз людей не увидел, и по пути больше не встретил проводницу. С силой рванул дверь своего шестого купе в сторону, когда добежал до него.

Опять никого.

Тут он уже заметался. А что если попробовать выйти через другой вход? Ведь был второй выход из вагона, два тамбура! Побежал к нему. Пронёсся пулей мимо пустого купе проводниц и вылетел в этот тамбур. Затем забежал снова, ринулся обратно по коридору. Распахнул дверь, но опять никого!

Чёрт!!! Чёрт!!! Чёрт!!!

Схватил со стола в их пустом купе газету. Весь интерьер в вагоне как будто слегка изменился, устарел что ли, стал немного другим. Значит поезд мог меняться и изнутри. На газете значился тысяча девятьсот семьдесят девятый год. Понятны были только язык и буквы, названия и события ни о чём ему не говорили.

Хотел швырнуть листки за ненадобностью, но сунул комом в пакет. Потом, если что, прочтёт для большего понимания. Взглянул, наклонившись над столиком, в окно. И вдруг… обомлел. Снаружи в сумерках стояла настоящая зима. Лежали наметённые сугробы из снега и мелькали в лесу берёзы. Белые и бесстыдно раздетые, без листвы, вперемешку с чернеющими волосатыми елями.

Дмитрий бегал туда-сюда еще шесть раз или больше. Дважды в шестом купе своего вагона он встречал ту же троицу пожилых людей. Видел за окном весну, лето, зиму и говорил с проводницей. Даже поссорился с кем-то, грубо задев его плечом. Но где-то на седьмой-восьмой раз всё прекратилось. Вспотев насквозь и сбившись с дыхания, чувствуя, как бешено разрывал шею пульс, он сам решил остановиться. Хотя бы отдохнуть недолго. Открыл в шестое купе отъезжавшую дверь и… наконец, увидел их.

Сонечка по-прежнему рисовала карандашами, а Леся подтачивала их канцелярским ножиком. Оба оторвались от занятий.

– Ты чего? – спросила его девушка, взмыленного. – Мы потеряли тебя…

Как же он был рад слышать этот дребезжащий девичий голос. Схватил свой рюкзак быстро, закинул за плечи. Пакет с едой из рук не выпускал.

– Пойдёмте, – позвал их обеих. – Поедим в другом месте…

Не споря и не задавая вопросов, обе встали и пошли вместе с ним. Наверняка почуяли запахи вкусного из пакета. Сильнее всего пахла копчёная краковская колбаса. Он сгрёб под барной стойкой с тарелки всю нарезку, и высыпал сверху на салаты. Интересно, откуда тут всё бралось? И что означало это «мало еды», брошенное Саймоном? Еду сюда приносили? Если так, то кто и когда, для кого? «Милиционеры», у которых с перронов был допуск в вагон-ресторан? Но в другие вагоны при этом попасть они не могли. Кажется, Саймон назвал их «собирателями» или «ловчими». Может, как-то ещё. Надо будет расспросить его обо всём побольше, уж за месяц-то пребывания в поезде он должен был составить целый кодекс с правилами…

Людей по дороге они не встретили ни разу. И через три вагона все очутились в ресторане на колёсах. Дмитрий начал выкладывать из пакета еду, придвинул стулья. Пригласил девочек сесть за столик. Саймона они тоже увидели, и немало удивились присутствию здесь человека, так как отвыкли от людей в странном поезде. Особенно напряглась поначалу и занервничала Сонечка. Тогда как парень, наоборот, обрадовался их появлению и направился из своего конца вагона к ним как к старым добрым друзьям. Заулыбался издалека, махнул рукой.

– Это Саймон, – представил его Дмитрий Соне и Лесе. – Он нам не будет мешать.

Соня успокоилась почти сразу. Уже через мгновенье наворачивала колбасу с хлебом, а ладошкой потащила к себе конфеты. Леся разливала чай.

– Через пятнадцать минут Александровские Дачи, – предупредил их обеспокоенно завсегдатай «вкусного» вагона. Сюда придут, нужно уйти.

– Уйдут только они, – произнес Дмитрий, указав глазами на девочек. – В соседний вагон. А мы останемся, понаблюдаем.

– Вот уж нет! – запротестовал головой Саймон так, что она чуть не отвалилась. Отхлебнул из маленькой бутылочки своего пойла. – Как-нибудь без меня. Киру утащили прямо отсюда.

– Тогда мы спрячемся где-нибудь, – настаивал Дмитрий. – В тамбуре или за барной стойкой…

Соню и Лесю он взял с собой намеренно, что б находились поближе к еде. Раз весь поезд был теперь пуст, то не всё ли равно, в каком вагоне сидеть. Поужинают, перейдут в соседний десятый, если после прохождения через тамбур в нём никто не появится. А появятся люди – выйдут и зайдут снова, теперь они это умели.

А вот к Саймону полного доверия ещё не сложилось, и прятаться тут без него Дмитрий один не собирался. Парня следовало расспросить хорошенько и держать всегда при себе. Наркоманов и алкоголиков контролировать необходимо ежеминутно – истина всем давно известная…

Поезд останавливался и засипел пронзительно перед полной остановкой. Однако сквозь окна Дмитрий на улице людей не увидел. И проводниц в вагоне рядом не оказалось, дверь на перрон никто не открывал. Он выяснил это, когда переводили Лесю с Сонечкой после трапезы в десятый вагон.

– И почему так? – спросил он Саймона. – Где все?

– Потому что ты в пустом на этот момент поезде, нет ни пассажиров, ни проводниц, – объяснил тот. – Тамбур – перезагрузка, ты ж сам видел. Попробуем ещё раз – люди могут появиться в поезде и на перроне. А могут и нигде, или только в одном месте. Своих ты с какого раза нашёл?.. Зависит всё от того, как ты выйдешь из тамбура и в какой «момент поезда» попадешь – я так его называю, «моментом». Может и другой год наступить, и зима будет снаружи, и лето, и что-то ещё поменяться. С забитого людьми перрона угодишь в совсем пустой вагон…

Он всё это понял, но Саймон, у которого начиналось похмелье и которое он успешно прогонял глоточками, говорил без остановки. Соскучился по людям.

– Странно, да? Вагоны живут одной жизнью, перроны – другой, мы с тобой – третьей. Но все три благодаря тамбурам пересекаются. В разных комбинациях. Всегда. Я сам ничего не понимаю. Просто мои наблюдения, а в них я верю…

– А что за люди едут в поезде? – пытался разобраться во всех объяснениях Дмитрий до конца. Гномика с Лесей он определил сразу в первое купе, задвинул за ними дверь. – Ну, пассажиры, которые исчезают, появляются – кто они все?

– Да не знаю я, – занервничал сильнее и помотал головой Саймон. – Люди, которые живут здесь, в этом мире. Едут куда-то в своих вагонах – расписание станций посмотри! Это странный какой-то поезд, я многого тут не понял. Не то куски времени разные, не то разные поезда – каша в голове какая-то. Мы только вроде тут не меняемся. Кого не поймали. Я вот, ты, твои девчонки. Словно несгораемые джокеры в колоде. Но опасаться есть чего!..

Опять это сравнение с колодой карт и джокерами, что у него самого засело в голове.

– Пойдём, – позвал его Дмитрий. – Понаблюдаем из тамбура, что происходит снаружи… Потом расскажешь про то, как выбраться. Ты ж начинал там чего-то говорить?..

Саймон нехотя шагнул. Как оказалось, он больше боялся идти в вагон-ресторан, но не в тамбур, ведущий в него. Выглянул сначала осторожно, долго всматривался и вслушивался. Те, кого он опасался, должны были подниматься с перрона через этот же тамбур. Вход наружу оказался открыт, хотя проводниц по-прежнему не было.

– «Сборщики», наверное, уже вошли, – сообщил Саймон, пожав плечами, и сделал шаг.

– Откуда ж они приходят, если перроны пустые? Из воздуха что ли берутся? И за кем, если пусто в вагонах?..

Басист покачал головой.

Снаружи поезда располагался огромный двухэтажный вокзал. С гигантскими позолоченными буквами «АЛЕКСАНДРОВСКИЕ ДАЧИ», словно это была не задрипанная провинция, а какое-нибудь Сколково. Дмитрий хорошо рассмотрел внушительное строение, чуть больше даже, чем на «Красных Землянках». Но весь этот вокзал оказался пуст. Ни кошек, ни собак, ни птиц, ни людей. Чуть-чуть поддувал прохладный ветер, качая высаженные за квадратными бордюрами липы. Ярко горели красивые фонари. Их будто перенесли сюда из какой-нибудь средневековой Англии, века эдак 17-го или 18-го. Но только горели они от электричества. Снаружи стемнело.

– Кто приходит?.. Куда?.. Сборщики? – не сразу переспросил его сильно нетрезвый Саймон, возвращаясь в реальность и вспомнив про повисший вопрос.

Быстро же его размазало.

– Вот уж не знаю, откуда они приходят… – бормотал он себе под нос. – Приносят еду. Не сама ж появляется?.. Они всегда есть, пусто тут или густо. Киру почти сразу поймали, на третий день. И еще потом человек десять за месяц. Из тех, кого сам видел…

– Каких таких… десять человек? – повернулся к нему Дмитрий.

– Да таких – как ты и я, – просто сказал Саймон. – Много их было за месяц, пассажиров разных. Поезд-то всё время ходит. Будто нарочно людей собирает и свозит всех куда-то сюда. Не понятно только в какое «сюда». И зачем? Для чего? Для кого?.. Был тут один, предполагал всякое, и понимал больше, чем мы… Но я-то сам не сильно во всё верю. И понимаю мало…

Дмитрий хотел было порадовать «манекена» тем, что у него самого имеются такие же вопросы, а затем переспросить про того самого понимающего, как вдруг раздался какой-то стук. И он доносился сквозь дверь. Что-то шумело в вагоне-ресторане. Но толстое и плохо протертое стекло не позволяло им из тамбура хоть что-то увидеть внутри.

– Стой здесь, – видя, как Саймон весь затрясся, произнёс Дмитрий. А сам решил спуститься на пустой перрон. Быть может, оттуда удастся разглядеть что-то сквозь окна, поднявшись на цыпочки. Не то что бы настораживал грохот – не очень сильный, но такой, будто в ресторане что-то двигали. Просто шум этот был единственным проявлением другой жизни на станции.

Ноги очутились на асфальте. В своих кроссовках Дмитрий передвигался бесшумно. Хотя понимал, что опасаться следует не громкой поступи, а того, что могут заметить из вагона сверху. Остановился.

Долго приглядывался сквозь стекла, подпрыгивал даже, но так ничего и не увидел. И шум будто стал не столь громок. Толкали, вероятно, тележку с едой. Раз Саймон говорил, что еду сюда привозили, наверное, так оно и было. Уж в этой-то мелочи можно было ему довериться. Но приносили еду для кого? Для них, для пассажиров? Выманивали, что б все стекались сюда, куда у людей в форме был доступ? Как много непонятного…

– Друг!.. – тихо, а, может, и не очень, позвал его Саймон, высунув на улицу из тамбура голову, когда Дмитрий поднялся на цыпочках у очередного окошка. – Быстрее, друг!..

Он повернулся. И сразу увидел причину беспокойства басиста. Один «милиционер» показался откуда-то и шёл вдоль состава совсем недалеко. Двигался вдоль десятого вагона, всего-то метрах в сорока-пятидесяти от него. Второй появился с другой стороны – повертев головой, Дмитрий заметил обоих сразу. Они его, впрочем, тоже увидели, и шли, похоже, целенаправленно к нему. Вот он и стоял посередине вагона-ресторана, выбирая теперь, куда ему бежать.

Вправо! Откуда пришёл.

В миг сорвался с места и побежал.

Однако в сравнении с ним милиционер в белом оказался просто гепардом. Он нёсся со скоростью настоящего спортсмена-бегуна. Бросалось в глаза, что сам был далеко не молод, однако бежал гораздо быстрее. И, преодолев лишь половину пути, Дмитрий вдруг стал понимать, насколько не успевает – противник уже миновал спасительные ступени.

Тогда, сделав три последних прыжка, он резко пригнулся, обхватил крупного сотрудника в форме руками и швырнул его так, что того аж закрутило. С силой шарахнуло телом о стоящий вагон…

Увлечение живописью и чтением – это ему привила в детстве мать. Дмитрий любил с ней ходить в Эрмитаж и на выставки. Вслед за своим отцом он выбрал инженерно-технический и учился там с удовольствием, параллельно заканчивая гуманитарный факультет. Но ни что не придавало большей уверенности в сложных ситуациях, чем его кмс по греко-римской борьбе. Это была не случайность, а выверенный бросок. Хоть и боролся он в категории семьдесят два килограмма, что при его росте считалось низким весом, природных сил Дмитрию было не занимать. Крупного «милиционера» он швырнул бойко. А после преодолел бегом оставшееся расстояние и запрыгнул по ступеням в тамбур. Шмыгнул затем вслед за испуганным Саймоном в десятый вагон и захлопнул за собой дверь. Повернулся, вцепившись в ручку. И, сбивчиво дыша, стоял и ждал, не будет ли продолжаться преследование.

Но больше за ними никто не гнался. Только Саймон поскуливал из коридора вагона сзади и говорил, что второй милиционер стоит под окном и смотрит на него, никуда не уходит с перрона.

– И хрен с ним, смотрит, – почти равнодушно ответил Дмитрий. Вытер взмокший лоб рукой.

Потом он всё же передумал. Глянул в последний раз сквозь стекло двери в тамбур и повернулся. Шагнул мимо купе проводниц и самовара в коридор.

Как и сказал Саймон, сотрудник в форме действительно стоял под окном, тем самым крайним, что в вагоне располагалось возле «чайного» места. Стоял и просто смотрел снизу-вверх. Он даже улыбался им и делано грозил пальцем, толстым, как варёная немецкая сосиска. Мол, вот я вас, только поймаю! Взгляд его, однако, не светился ничем хорошим.

А вскоре к нему прихромал второй. Тот самый, которым пришлось припечатать стенку вагона. Из носа у него текла кровь, но он будто её не замечал, и тоже попытался улыбнуться. Кровавая получилась улыбка. Розовые сопли украсили сначала губы с зубами, а затем по подбородку стали стекать на белый мундир. Смотрелось всё это жутко и тошнотворно.

Ещё же у обоих за спиной вовсю теперь ходили люди, множество людей – самых простых горожан этого странного чужого мира. Весь перрон вдруг зашумел и наполнился жизнью, зажглись уже другие фонари, похожие на наши, современные, и с неба западал мягкий пушистый снег. Как ранней зимой. Деревья стояли без листьев, и станция выглядела самой обычной. Только совсем незнакомой.

– Как это понять? – спросил Дмитрий. – Почему они не исчезли, когда появились люди? Там же всё изменилось, за окном. Но не они. Они остались…

– Они – почти как мы, – ответил его собеседник и громко пьяно икнул. – Такие же константы. Мы с тобой константы один для другого, пока не расстанемся. А разойдёмся, будем долго друг друга искать. Как ты своих девчонок. С этими – ты никогда не расстанешься, они – константы для нас всегда. Куда бы мы не попали после перезагрузки. Сборщики, это их суть. Иначе как нас поймают, если вдруг начнут исчезать? Привязаны к нам, как хвост. Всегда здесь, и только для нас…

Голова от этого бреда давно перестала разрываться. Теперь уже просто хотелось понять, вникнуть. Попал в мудрёную игру – изучи все премудрые правила, постарайся придумать новые или найти способ обойти существующие. Иначе никогда не выиграть. А хотелось хотя бы не проиграть.

Дмитрий шагнул к купе, где заперлись Гномик и Леся. Открыл его. Не удивился сильно, когда их там не оказалось. Знал, что теперь всё равно увидятся, смело шагнул обратно к тамбуру и позвал за собой Саймона. Нечего оставлять одного, вопросы к нему только начинались.

– Подожди! – остановил тот его за руку. – Давай хотя бы в пути. Пусть те, из ресторана, уйдут и поезд тронется. У меня виски заканчивается. И сигареты…

Выходит, на станциях завозили не только еду. Выманивали всем возможным.

– Как в номер люкс? Сигареты и виски? Кофе? Девочки?

– Ага, – улыбнулся Саймон. – И так каждый раз.

Подумав немного, Дмитрий согласился на задержку. Времени у них было теперь навалом. Кто-то прозябал здесь целый месяц, а он всего-то сел пару часов назад. Разберутся как-нибудь по дороге, станций впереди ещё много. Может, даже проедут через них не единожды. Сначала поразмыслят немного в пути, составят подробный план. А потом разберутся со всем обязательно…....

Часть 3