Сообщество - CreepyStory
Добавить пост

CreepyStory

10 348 постов 35 449 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

Бездымное пламя. Глава первая. Необходимое зло

Бездымное пламя. Пролог.

Бездымное пламя. Глава вторая. Следы медведя.

Бездымное пламя. Глава третья. Последствия.

Бездымное пламя. Глава четвёртая. Хактыранский инцидент.

Бездымное пламя. Глава пятая. Сделка.

Бездымное пламя. Глава шестая. Безбилетник.

Как вообще можно полагаться на это живое воплощение фразы «горе луковое»? За рулём видавшего лучшие времена внедорожника, уже третий час трясся обросший парень, попутно сжимая в губах самокрутку, от которой слезились глаза и чесалось в горле. Нет, там точно не обычный табак. Хорошо хоть действие выпитой крови заканчивалось, иначе Хугина бы непременно унесло, а в такую мерзкую погоду и блевать-то в тягость. По небу перекатывался разухабистый грохот, сопровождаемый хлесткими ударами грома и дробью крупных капель по крыше автомобиля. Чёртов Санька! Прикатил на своей развалюхе только к вечеру. Извините-с, проспал.

– Дерё-ё-ёвня, – шипел Хугин, щёлкая радио, – договаривались же! Теперь вот в впотьмах тащимся…

Енох сидел сзади, увлечённо стуча пальцами по экрану смартфона. Освещаемый слабым светом, он не обращал внимания на погоду за бортом и плывущее по салону крепкое травяное амбре, полностью сконцентрировавшись на виртуальной ферме. Где-то там человечек в соломенной шляпе собирал урожай свеклы, доил пухлых коровок, черпал воду из колодца… Часто Арвину хотелось ощутить, каково радоваться простецким вещам, жить на ферме… Он не мог долго находится в моменте размышления, ведь это было хоть и мечтательно-приятно, но, в то же время, болезненно. Да, за грёзами всегда следовала щемящая тоска. Есть ли в мире место, где не существует боли и тоски?

– Всё пучком, ребята. Я секу фишку, что в Хактыране влиятельные люди хотят лесопилку восстановить, хе-хе, – подпрыгнув на очередной кочке, водитель чуть не выронил самокрутку, – хотя представителей по-другому представлял… как-то более... представительно, что ли…

– Если мозги постоянно сушить, то и не такое придумаешь. Не обижайся, но это не твоего ума дело.

– Блин, можно повежливее? Всего-то опоздал на пару часов… Ну хорошо, на полдня!  Я ж не спал! Весь день колесил вчера, не одних вас катать…

– Кхм… прости, – лицо Хугина немного смягчилось, – работа стрессовая.

Будто мало проблем, до самого выезда из Тынды их преследовали мигающие огни уличных вывесок, ламп и фонарей. Успей Арвин сделать новый инервизор или хотя бы египетский порошок… А так сиди и гадай, какая тварь села на хвост. По приезде в посёлок нужно будет обязательно заняться вопросом. А может, стоит принять ещё одну небольшую дозу красного эликсира, приятно оседающего железом на языке… Чисто для дела, учитывая ситуацию, риски… Всё-таки, много алхимии багажом не утащишь… Рот Хугина наполнился слюной, и он поспешил хлебнуть минералки.

– Вот! А у меня по жизни стресс! Приходится питаться растворимым пюре, чтобы откладывать деньги… Понимаю, многим тайга в кайф, но… С женой сейчас живём в засранной панельке. Уехать мечтаем... В большой город, может, в Москву… или в Питер… – Санька натянуто улыбнулся, закусив нижнюю губу, – она у меня из коренных жителей тайги, красивая очень…

Наконец, у Хугина вышло подключить телефон к магнитоле, он выбрал песню и крутанул колесико громкости. Хорошая музыка сгладит гадское настроение от погоды.

«Волны, волны страха

Бьют тебе в грудь,

Этой ночью всё особо.

Полный, полный месяц –

Не уснуть.

За спиной дышит злоба»

– Кукрыниксы? Уважаю. Сам заслушиваюсь… талантливый Лёха, вообще без базара! Да и Мишка был тоже… Эх… на концерт бы попасть…

– М-м-м… а чего уехать-то хотите, Саш? Вроде, отличные места – охота, рыбалка, воля кругом. Удобства какие-никакие есть, – глядя в непроглядную тьму за окном, Хугину показалось, будто среди мешанины из еловых лап движется что-то большое.

– Да, знаешь… со стороны-то оно может и так. А поживи здесь… Машке кошмары снятся с детства, припадки бывали даже... И люди не сахар, бабки вот ведьмой обзывают. Ну да! Куйшышевская порода, ворожеи да колдуны. Идиоты! Двадцать первый век на дворе, а они всё суеверия талдычат…

– Ага, это точно, – Хугин кашлянул в кулак, – народная ненависть ко всем, кто как-то выделяется. Придурки.

– И постоянно будто смотрит кто. Не только в лесу, даже, блин, дома! Остальные вроде не замечают такого, ну, те, что с Хорогочи. Нехорошие дела происходят. И рабочие ваши пропали – не дикий зверь сожрал.

«Эти парни не созданы чувствовать!

Ледяная душа не боится жути!

Только под ногами их крутятся

По оси земля, по полу полу-люди!»

Внедорожник круто подскочил, жалобно скрипнув в полёте, но не поехал дальше, а просто завис в воздухе. В окне со стороны водителя показался большущий зрачок хищника.

– Это кто? – только и успел сказать Саня прежде, чем нечто, крепко обхватившее машину, швырнуло её в сторону обочины.

Врезавшись в ограждение, внедорожник выскочил за трассу. Резкий удар вышиб воздух из лёгких Хугина. Они полетели вниз по склону холма, осыпаемые разбитыми стёклами. Испуганно верещал Санька, всё ещё держась за руль. Перед глазами замелькали ветви, земля и камни, Хугин крепко приложился головой, но продолжал щёлкать в карманах раскаляющиеся подушечки «светлячков». Несколько раз перевернувшись, кусок искорёженного металла врезался в ствол лиственницы и, наконец, остановился.

Пахло дымом. По онемевшему лицу Хугина бежали струйки крови. Не помня себя, игнорируя боль в рёбрах, оккультист выбил дверь, щедро разбрасывая активных «светлячков» из карманов. Маленькие полупрозрачные подушки разорвали кромешную темноту, погрузив лес в алые тона. Моросил мелкий дождь. Сердце оккультиста бешено колотилось – Арвина не было ни в машине, ни снаружи. Неужели, вывалился по дороге… тварь могла схватить и… Стиснув зубы от злости, Хугин чуял её – всё же собственная кровь тоже помогает обострить восприятие. По лесу плыл едкий запах грязного постельного белья и сгоревшей древесины. Так воняет уж, выползший весной из трухлявого пня. Сжимая в ладони кусок заострённой меди – складная трость пропала – Хугин быстро вращался, вглядываясь в потустороннюю темноту впереди, утопая в кравово-красных лучах алхимического света. Шарканье раздалось из-за спины, со стороны ближайшего дуба. Взмах – медь вспорола воздух, и Хугин грязно выругался. Чуть пригнувшись, к нему спешил Арвин.

– Сука… ты где шлялся? – голос предательски дрогнул, зато от сердца отлегло – парнишка был жив и здоров.

– Саньку оттащил, пока ты в отключке валялся, – шёпотом ответил напарник, протягивая трость с серебряным волчьим оскалом на рукояти, – бедолага умудрился сломать ногу, так что пришлось одолжить… Не ранен?

– Спина к спине, – скомандовал Хугин, – оно приближается. С остальным разберёмся потом. Чёрт… не думал, что меня вырубило…

Звякнул механизм внутри трости, выпуская наружу небольшую струйку мертвенно-бледного огня. Тихо шлёпал по сухой листве надоедливый мелкий дождь. Нечто массивное двигалось в глубине леса, оставаясь в недосягаемом для кольца света контуре. Енох расслабил ноги, держа перед собой обсидиановый кинжал. Щелкнула ветка. Мгновенье – над лесом пронёсся душераздирающий вой, и массивное тело, покрытое чешуей, ворвалось в готовую к бою пару. Хугин успел оттолкнуть напарника, приняв удар на себя. Холодная туша врезала по корпусу, швырнув здоровяка в чахлую сосну. Хрустнуло дерево, но оккультист удачно приземлился, отделавшись лёгким ушибом. Нескольких мгновений хватило, чтобы оценить монстра. Длинное, извивающееся тело, уходящее хвостом в лес, покрывал толстый слой угольной чешуи, на которой красовались редкие белые пятна. В обхвате тварь достигала нескольких метров, больше всего напоминая гигантскую змею. Спину украшал ворох тонких костяных игл, сплошь чёрных и острых, как бритва, которые с каждым вздохом твари поднимались сильнее, щерясь в стороны.

– Василиск… – одними губами произнёс Хугин, вскидывая трость.

Бледное пламя дёрнулось, превращаясь в огненный кнут, моментом хлёстко ошпарило кожу монстра. Не став дожидаться реакции, Хугин отскочил в сторону и ударил ещё – на этот раз по повернувшейся к нему морде. Гипнотические янтарные глаза смотрели с нескрываемой обидой. Василиск издал протяжный крик, раздув перепончатый капюшон на шее. Мощный костяной клюв раскрылся, намереваясь перекусить надоедливую букашку одним взмахом.

– Не зевай, – Арвин выпустил небольшое облако искрящихся частиц, которые тут же ослепили ползучую гадину.

Замотав головой из стороны в сторону, василиск принялся хаотично бить по земле клювом. Уворачиваясь, Хугин откатился под высокий валун, чуть не став жертвой дробящего удара. Монстр замер, словно вспомнив что-то важное. Боясь даже громко дышать, Хугин нашарил за поясом небольшую капсулу. Точное попадание в пасть убьёт и такую махину. Ослеплённый василиск неожиданно крутанулся на месте, расшвыривая змеиным телом палую листву. Мозг Хугина прошили ледяные спицы ужаса прежде, чем он понял – поздно. Чудовище нашло Арвина по запаху. Василиск дёрнулся и схватил парня клювом. На секунду Хугину показалось, что надежда есть. Он увидел искажённое от страха лицо напарника, поникшие золотые волосы, развеваемые на ветру. Через секунду тварь заглотила Арвина. Извиваясь, словно дождевой червь, василиск резво дёрнулся вперёд, бесшумно покидая бойню. Только тихо хрустела замятая громадной тушей старая листва.

Бездымное пламя. Глава первая. Необходимое зло Конкурс крипистори, CreepyStory, Мистика, Ужасы, Фэнтези, Магия, Страшные истории, Авторский рассказ, Мат, Длиннопост

Хугин закрыл лицо ладонями. В душе что-то ворочалось, обжигая слабостью каждую мышцу тела. Он пошатнулся, ощущая, как невидимые тиски отчаяния сдавливают горло. Хвост, заканчивающийся костяными лезвиями, легко полоснул ошеломлённого оккультиста по животу. С глухим шлепком разошлись пласты кожи. Боль отдалённо приходила в сознание, пока Хугин просто брёл вперёд, роняя на землю багровые капли, быстро превращающиеся в потоки. Глаза застилали горькие слёзы. Не уберёг, хотя клялся же себе... В памяти всплывали картины из прошлого. Арвин играет в настолку, весело двигая фигуркой по цветастому полю. «Раз ты единственный, кто смог найти с подкидышем общий язык, будешь за него отвечать» – слова Главного колоколом звенели прямо над ухом, и далёкие воспоминания растворялись в череде черно-белых фотографий покойников. Скоро Хугин к ним присоединится. Голодная амурская земля жадно лакает сизое нутро, пока он ползёт, набивая в сочащийся разрез гнилые жёлуди и прелую листву.

Но куда он направляется? Хугин опомнился, только когда услышал стоны Саньки.

– Господи… Лёха… а где этот… – конечно, Санька не знал ни их настоящих имён, ни позывных, – млять… нога… ногу расхерачило… как же ломит… А-а-а-а… Машка, наверное, с ума сходит дома… надо позвонить… нас спасут… пусть хоть патруль вызывают… что угодно делают…

Причитания водилы звучали словно через слой ваты. Почему нет боли? Нет, она где-то на задворках сознания… Хугин уставился на неровно пульсирующую артерию под кожей Саши.

– А если жив… – пробормотал оккультист, прокручивая одни и те же кадры с Арвином в голове.  

– Чего? – непонимающее переспросил Саня.

Арвин, может быть, ещё жив. Значит, нужно пуститься в погоню. Нужно набраться сил. Поесть. С кишками наружу василиска не догнать…  А как же мечта этого крохотного, трясущегося от страха человечка… Москва… своя квартира… дети… Всегда нужно делать выбор. Только выбор определяет личность. И, всё же… они воины света, заступники глупых, не знающих добра и любви людей, варящихся в бесконечных бытовых проблемах, таких незначительных, но при этом таких космически важных для их слабых душ. Таких, как Сашка… Выбор определяет судьба или человек? Хугин никогда не понимал. Нужно просто лечь и сдохнуть, принять неизбежное. Арвин уже мёртв. Закончился путь нежеланного дитя… а теперь и потерявшего память ворона.

Как ни старался Хугин, надежда вместе с ним умирать не хотела. Может, где-то там Арвин ещё дышит и нуждается в помощи.

– Чувак, успокойся… ты, походу, сильно приложился головой… сейчас наберу жену, всё пучком будет… – стараясь не отрывать глаз от перекошенного лица Хугина, не выражающего ничего, кроме жажды, Санька спешно набирал заученный номер.

– Возьми же трубку… А-а-а-а! Как же я по ней скучаю…

Одиноко звучали долгие гудки. Алые огоньки от раскиданных вокруг «светляков» медленно затухали, и клочок леса снова погружался во мрак. Кончился дождь. По желудку Хугина бегали электрические разряды, смертельный голод заставлял глотать слюни, неотрывно наблюдая за биением жизни. Все звуки схлопнулись в единый зацикленный писк. Выбор.

– Алло… Алло? Лис? Лисёнок ты там? Са-а-а-а-ш… Это не смешно! Где ты?

Маша не услышала последних слов любимого. Она не слышала, как лисёнок сначала хрипел, потом булькал, потом дрожал. Милая Маша не могла видеть стеклянных глаз своего избранника. Не могла видеть, как широкоплечий мужчина рвал зубами плоть, причмокивая и загребая руками ломти мяса, обливаясь горячей кровью, задыхался от удовольствия. И уж точно не могла предположить, что, когда человек закончит объедать мёртвое тело, его организм отторгнет мусор и срастит глубокую рану в районе живота.

Пустые глазницы Сашки грустно смотрели на рассветное солнце. Серые тучи лениво уползали в стороны. Забрав чудом уцелевший рюкзак с вещами, по тайге брёл перепачканный кровью бородатый мужчина. Его вёл навязчивый запах сгнившей ткани и гари.

Показать полностью 1

Бездымное пламя. Пролог

Бездымное пламя. Глава первая. Необходимое зло.

Бездымное пламя. Глава вторая. Следы медведя.

Бездымное пламя. Глава третья. Последствия.

Бездымное пламя. Глава четвёртая. Хактыранский инцидент.

Бездымное пламя. Глава пятая. Сделка.

Бездымное пламя. Глава шестая. Безбилетник.

Клуб «Бездымное пламя» располагался в неприметном бежевом доме на окраине Питера. Когда-то внутри были канцелярские магазины, фотосалон, а ещё продавали газеты и журналы, да сигареты поштучно. Главный оставил вывески, но в здание теперь пускали строго по заявкам. Кабинет был ровно такой же, как и в Москве. Интерьер скромный, подчеркнуто советский – видимо, чтобы иностранные гости лучше ощущали местный колорит, а может, и личное мироощущение владельца. Виктор нервно курил уже вторую сигарету, представляя, что у Главного все кабинеты в мире выглядят одинаково: красные треугольные вымпелы на стенах, мебель из опилок в блестящей облицовке, массивный стол со стеклом. Бред. И неизменный запах белизны. Арвин листал глянцевый журнал. Наконец, дверь бесшумно открылась, и их пригласили.

Бездымное пламя. Пролог Конкурс крипистори, Мистика, Ужасы, Фэнтези, Магия, CreepyStory, Страшные истории, Авторский рассказ, Длиннопост

Сухощавый старик в сером пиджаке сидел за столом, сложив руки в замок. Его впалые глаза, окружённые тёмными ореолами, цеплялись как крючья. Виктор поёжился, ощущая покалывания на коже. Среди оккультистов ходили слухи, будто Главный - вампир. Напротив, в кресле, сидел здоровенный короткостриженый китаец. Он незамедлительно встал и поклонился.

– Тот, что с бородой, зовётся Хугин, – старик небрежно указал рукой на Виктора, обращаясь при этом к азиату на чистом китайском, – второго называют Енох. Это… хорошие специалисты, работают всегда парой. Вы не смотрите, что… кхм… Енох слабеньким выглядит, для всякого дела сгодится.

После этих слов Арвин как-то поник. Заметив это, Виктор грубо встрял в разговор, хоть и понял, что Главный будет в ярости:

– Мы всё понимаем. Не надо говорить, словно мы какие-то грязные наёмники с югославского рынка.

– Вот видите! – взметнулся старик. – Енох отличный алхимик. То, что эта парочка понимает китайский и свободно излагает мысли – заслуга юноши.

Азиат задумчиво кивнул.

– Настойка «Во Языцах» творит чудеса! – продолжал Главный, не обращая внимания на недовольное лицо Виктора. – Её сложно приготовить, мистер Ли Вэй. Следует извлечь двенадцать язычков у разных пташек, а ещё потребуется человеческий… впрочем, это детали. Перед вами два лучших оккультиста. Хугин для грубой работы, Енох для тонкой.

Облизнув узкие губы, растянувшиеся в ухмылке, старик выжидающе смотрел на растерянного Ли Вэя. Было ясно, что китаец не соскочит, и контракт почти подписан. Во-первых, Главный умел обработать потенциальных клиентов, подобрать правильные слова, загипнотизировать тёплыми карими радужками глаз. А, во-вторых, Хугин и Енох попросту создавали контраст на фоне друг друга, что зачастую нравилось клиентам. Здоровый чернобородый Виктор с мужественными чертами лица, лёгкой горбинкой на носу, а также с еле заметным шрамом на шее, и невысокий худой парнишка с копной золотых волос, тонкими руками, смотрящий на собеседников наивным, даже детским взглядом.

– Я послушаюсь вашего совета, мастер Корсаков, – голос Ли Вэя разорвал тишину, – выскажусь как есть. Настоятельно прошу – всё останется только здесь.

– Тайна – основа любого контракта, – сытая ухмылка не сходила с лица Главного.

– К делу. Пять лет назад я выкупил большой участок земли… за Уралом. Очень далеко за Уралом, очень большой участок. Но нужно было дать остыть документам, поэтому никаких мероприятий по вырубке леса не проводилось. Месяц назад я отправил первую рабочую группу – большая часть пропала, двоих нашли зверски растерзанными, – Ли Вэй сделал паузу, как бы перекатывая дальнейшие слова во рту, – официальная версия… медведь-людоед. Выжившие разбежались, заплутав и погибнув в тайге.

– Может, так оно и было… – тихо произнёс Енох, разглядывая лакированный пол.

– Мои люди пробили сообщения с мобильных. Это не медведь. В тех областях творилось что-то... ненормальное. Двое агентов, посланных, чтобы опросить местных из ближайших сёл, также перестали выходить на связь через два дня.

Повисла тишина, которую нарушал только стук костлявых пальцев Главного, мерно отбивающих дробь по стеклу на столе. Ли Вэй поклонился и сел в кресло, ожидая ответа. Они ведь могут и не согласиться. Могут послать к чёрту китайца, тайгу, расследование и остальное в довесок. Но всегда остаётся старик, который железной хваткой держит их нити жизни в виде папок внутри бесконечных ящиков архива.

– Что от нас-то требуется, господин Ли Вэй? – Хугин старался не смотреть в этот момент на Главного, концентрируясь на блестящих пуговицах белой рубашки крупного клиента.

– Устранить угрозу, чем бы это не было. Желательно так, чтобы отголоски дела сгинули в сибирских топях.

Старик причмокнул, словно пробуя на вкус очередную победу.

За окном поезда пролетала бесконечная стена из пушистой хвои, освещаемая в ночи только редкими огнями станций. В полупустом купе двое молча разглядывали причудливые тени, скользящие за толстым стеклом.

– Да ладно, бывало и хуже! И вспомни лицо упыря, когда ты по-китайски заговорил! – Арвин скорчил смурную рожицу и отхлебнул чая.

Виктор слабо улыбнулся.

– До Тынды ещё три дня трястись, будет время осознать, во что мы вляпались.

– Никогда не видел столь величественного царствия природы! Вообрази: бескрайние изумрудные океаны леса, в которых до сих пор жив настоящий дух красоты, не испорченной человеком… а ещё первобытные горы, омываемые чистыми пухлыми облаками…  

– Да-да-да. Только вот подумай, почему там даже ёкаи не хотят селиться? А ведь до Японии рукой подать! потной ладонью Хугин в очередной раз погладил серебряный набалдашник трости, выполненный в виде скалящейся пасти волка.

Трость личная, а ещё хитрая – с сюрпризом. Остальное оружие клубное. Еноху достался обсидиановый кинжал, не портящий ингредиенты при сборе – то, что нужно для алхимика. В качестве защиты тоже ничего, хотя не так эффективно, как медный кинжал, сцапанный Хугином. Сделан по древним канонам! Клинок напоминает заострённый кусок плохо обработанного металла, но это лучшее оружие против существ Иной стороны. Лучшее из доступного. Кроме того, Хугин распихал по карманам алхимическую мелочёвку, пару важных вещей закинул в рюкзак, и тайком выхватил с хранилища ножницы Каина. Просто, на всякий случай. Да и всегда мечтал опробовать в деле.  

– Так ведь ёкаи почти все, это… – Арвин запихнул овсяное печенье в рот, продолжив рассуждать, – ну… жифут по софестфу с люфми…

– Полно и диких. Однако никто не заселил эти земли за много лет. Ни демоны из монгольских пустынь, ни японская нечисть, ни даже китайские яомо, а ведь места на вид злачные! У-у-у-у, да ещё какие!

– Значит, не подходит из-за личных тараканов!

– Ага… как же… – Виктор ощутил волну мурашек, побежавших по загривку. Похоже, кто-то из незримого мира заинтересовался разговором. – Пойду покурю…

Что ответил напарник, Хугин не услышал: в голове гремели колокола, шуршала листва, что-то разрывало когтями почву. Звуки заполонили сознание, норовя раздавить черепную коробку изнутри. Пахнуло компотом из старых сухофруктов. Шатаясь, Виктор вывалился из купе. В проходе никого, и это прекрасно. Просто прекрасно потому, что он еле сдерживался, а с каждой секундой становилось всё хуже. Вагон полнился воплями и рваными тенями, которые кривыми конечностями стремились подрать убегающего Хугина. Со всех щелей посыпалась земля, быстро занимая свободное пространство. Из глубины послышался сдавленных хрип полный отчаяния – рыхлая почва набилась в лёгкие Арвина.

– Нет-нет-нет… заткнись же… не смей… – шептал Виктор, в беспамятстве закрывая кабинку сортира.

Поезд качнуло, Хугина вырвало в раковину. Какофония звуков и образов резко оборвалась. Только едва слышимое пение нестройного хора бабьих голосов и посвистывание ветра нарушали тишину. Свет погас, так что, вытерев слезящиеся глаза, Хугин с удивлением смотрел в зеркало, источающее бледно-голубое сияние. Отражение дрогнуло, и с головы оккультиста начали стремительно осыпаться волосы. Борода, наоборот, росла, обретая пепельный оттенок. Кожа на черепе съежилась, покрылась сетью морщин и пятен, а некогда красивые глаза превратились в пустые бельма, через которые виднелась только бесконечная тоска.

Старик в отражении деловито пригладил бороду, рассматривая позеленевшую кожу, местами покрытую плесенью.

– Вить-ка… – надрывным хрипом неожиданно нарушил тишину.

Хугин неотрывно смотрел в зеркало. Приступы случались и раньше, но такое…

– Не сбежишь от меня, Витька… Ни за кочкой, ни за камешком. Не откупишь могильной водочкой, не отдаришься сереньким сухариком. Земля-то всё помнит, Витька. Не забывай о клятвах…

Голос, смахивающий на треск сухих веток, оборвался, по ушам резануло писком. Мертвец в зеркале каркнул, показав полусгнившую медную корону. Заморгал свет, и Виктор обнаружил себя валяющимся в углу. Взгляд бешено метался по узкому пространству. Ничего не было. Ни хора, ни запаха кислых блинов, ни тем более покойника. С той стороны зеркальной поверхности на Хугина смотрел перепуганный мужик с растрепавшейся чёрной бородой.

– Это ты кричал в туалете? – спросил Арвин, как только друг вернулся назад.

– Не… пьянчуга один ломился, но я его осадил. Нормально всё, короче…

Арвин кивнул, сделав вид, что поверил. Про приступы он знал уже давно, но обсуждать не принято, да и особо нечего. Хугин не помнил, что было до того, как его подобрали люди из клуба «Бездымное пламя». С годами воспоминания из прошлого размывало сильнее, а редкие цветные клочки сшивались в блеклое черно-белое полотно. Студенческая жизнь, исторический факультет, похороны родителей. Всё обрывками. Единственная до сих пор яркая вспышка – бабушка, перебирающая старые фото крестьян, на вид тех, что жили ещё при царе. Кто эта женщина, Хугин понятия не имел. За последним воспоминанием всегда следовала чернота. Его нашли случайно. Голодного и нагого, бездумного шатающегося по лесополосе под Смоленском. Доставили в лабораторию клуба и долго-долго изучали. Толком ничего не говорили, алхимики пожимали плечами, скрывая массивные папки с данными за спинами. Новую картину мира, где есть место оккультистам, а также проявлениям Неведомого, Хугин принял на удивление легко. Как и легко сошёлся с Арвином — сиротой, которого подкинули в клуб ещё младенцем. Сейчас парню было двадцать три, но благодаря смазливой внешности люди давали от силы семнадцать.

Новых гостей Тында встретила порывами прохладного воздуха и ароматом хвои вперемешку с приторно-горьким запахом жжёного подсолнечного масла. Хугин погладил нечёсаную бороду, задумчиво осматривая здание вокзала, напоминающее отзеркаленную пепельницу с воткнутой сигаретой. Ему всегда нравилась такая странная архитектура, в ней присутствовала красота неопределённости, недоступная для большинства обывателей.

– Хуг… пойдём отсюда, а? Мы как на ладони… – Арвин поправил рюкзак, замечая придирчивые взгляды местных.

– Да не дёргайся, блин! Сейчас перекусим, здесь через пару улиц готовят отличные беляши.

– Слушай… Давно хотел сказать… завязывай пить волчью кровь… так ведь можно и упырём стать! – последние слова Арвин произнёс почти шёпотом, еле увернувшись от мужчины в коричневом пиджаке, который спешил на поезд.

– Всё в порядке, – Хугин широким шагом направился прочь от вокзала, подхватив напарника за локоть, – ты вообще можешь не так открыто трепаться? Видел того дядьку? Вдруг он на враждебный клуб работает или что похуже…

– Вот-вот, паранойя, смена настроения, ломанные движения… так проснёшься – бац, а ты уже шею перегрызаешь!

– Прекрати, – отмахнулся Хугин, пытаясь поймать ускользающий запах подсолнечного масла, – нагнетаешь. Я контролирую количество выпитого. Для работы необходимо! Иначе тебе бы уже давно какой-нибудь колодезный чёрт башку оторвал!

Арвин усмехнулся и пожал плечами. Пытаться переубедить приятеля – это всё равно, что пытаться сдвинуть товарный состав. Поэтому алхимик решил заняться разведкой – достал из рюкзака серебряную цепочку, конец которой был вставлен в зелёное дно от пивной бутылки – этакий чудной монокль. Протёр стекло специально собранным в четверг дождевым раствором с солью и принялся рассматривать плывущие улицы. И пофиг на пыхтение Хугина! Сквозь игру света и череду изумрудных оттенков Арвин видел часть Иной стороны. Обхватившие заброшенную панельку костяные наросты – переродившийся убыр питался пустотой внутренних пространств. Скорее всего, редкие сталкеры смогут почувствовать, как скрипят по бетону высохшие пальцы. Кто поумнее больше не сунется, а дурачков убыр быстро переварит – заставит человека бегать до изнеможения по бесконечным чёрным углам и лестничным пролётам, слушая голоса бывших жильцов. От ближайшего фонарного столба в землю уходили тонкие нити. «Спящий Тётин-обакэ…» – догадался Арвин, замечая, что сильно отстал от друга. Проходя мимо, алхимик коснулся холодной металлической поверхности. На секунду фонарь мигнул, и в короткой вспышке показался большой удивлённый кошачий глаз.

Арвин хотел развернуться, чтобы нагнать напарника, как вдруг что-то массивное ударило его в бок, свалив на землю. Стеклышко вылетело на дорогу, тут же пав жертвой внедорожника. Замерев, алхимик чувствовал лишь биение собственного сердца. Доигрался. На него не мигая смотрела полностью седая женщина лет пятидесяти. Покрытые узлами морщин губы дрожали так, что, казалось, она сейчас разрыдается, а закутанные в какие-то обноски руки сжимали маленького зайца из мешковины.

– Мамочка моя… мамулечка… как же так… я ведь любила тебя… – прошелестела она, слабо двигая челюстью и не отводя рыбьих глаз от распластавшегося оккультиста.

Плавным движением Арвин нащупал в потайном кармане за поясом стеклянный нож. Чёрт! Если старуха из Шатающихся, придётся драться, но так он привлечёт лишнее внимание и запорет работу. Этих тварей всегда манит запах алхимических ингредиентов. Плохо. По виску скатилась одинокая капля пота. Воздух стал закипать, обжигая Арвину горло.

– Не видал её? Хоть бы… фотокарточку посмотреть со свадьбы… В последний раз… мама… я обещаю, я не сбегу! – по опухшим щекам потекли слёзы. –  Одна уехала… через Хорогочи…

Незнакомка тихо заскулила, закачалась из стороны в сторону, роняя на асфальт густые слюни.

– Что? – воспользовавшись замешательством противника, Арвин вскочил на ноги, сжимая под ветровкой нагревшуюся чёрную рукоять.

Через секунду к бормочущей женщине подбежал сгорбленный парнишка, одетый в растянутый цветастый свитер.

– Ма, пойдём, ё-моё… – тяжело дыша, бросил он, пытаясь обнять бедолагу и увести подальше, – это… сердечно прошу прощения… у неё синдром там какой-то… иногда сбегает…

Арвин просто кивнул. Странная семейка заспешила прочь, скрывшись внутри старого кирпичного здания. Хорогочи – вот, что волновало алхимика. Ведь именно оттуда они с Хугином должны начать расследование. Опять сплоховал, нужно было не трястись, тиская лезвие, а спросить напрямую. Может, хоть что-то бы узнал. В клубе всегда учили: сумасшедшие – лучший источник информации! Ещё и стёклышко профукал… День начался дурно. Быстро опомнившись, Арвин свернул за угол, поспешив догнать напарника. Придётся рассказать о странном эпизоде, а ещё выслушать укоризненную речь о том, что следует внимательнее работать, а не трястись как осиновый лист.

– Нет, что вы, я не любитель жёстких рамок, особенно касаемо стейков. Но простота и классика – вот, чего можно и нужно придерживаться! Кто-то скажет – ну, это избито: чеснок, розмарин, свежемолотый перец. Я же, мой друг, в свою очередь отвечу – не надо изобретать колесо! Нет ничего лучше, чем в меру просоленный кусок жареной свинины, сочный от растаявшего на сковороде сала и деревенского сливочного масла, с чуть хрустящей корочкой да нежной, таящей во рту сердцевиной… М-м-м-м… – за широкими плечами Хугина не было видно уличного продавца выпечки, только исходящий пар от готовящегося мяса.

Арвин быстро шагал к небольшому ларьку, диву даваясь, откуда у приятеля возник такой запал болтать с незнакомцами. Хотя Хугин умел быть добродушным, большую часть рабочего времени он оставался угрюмым и серьёзным, словно извозчик из классической русской литературы.

– Что до вина? Х-м-м-м… не суди строго, но люблю из коробки. Каюсь! Привлекательная обёртка – само собой! Каменные башни, виноградные лозы, испанские монастыри…  Глупо, но как есть… Ещё вот привкус, свойственный только картону, м-м-м-м… А вот и он! Арвин, какого лешего отстаёшь? – Хугин развернулся, смерив взглядом нахмурившегося парнишку перед ним.

– Мог бы и подождать! И пока ты мило чешешь языком, меня там чуть не угробили! Сам же говорил – не надо привлекать лишнее внимание, – Арвин впервые поглядел на человека за прилавком.

Им оказался косоглазый мужчина лет тридцати в синем спортивном костюме.

– Да он ни слова не понимает, проверял.

– Конечно, это же, блин, кореец!

– Ну да, похож на корейца. Ты-то эксперт по азиатам, любитель драм или как там…

– Дорам! – алхимик зарделся, забирая пакет с беляшами из рук продавца.

– Да, точно. Дорам. Ну, а я плохо разбираюсь, плюс настойка «Во Языцах» уже перестала действовать, поэтому верно не установить. Пришлось вот как-то по-своему общаться.

– Новости не слишком хорошие, Хуг…

Хугин положил три сотни на прилавок, показав большой палец иностранному повару, мол, классный ты мужик, и сдачи не надо, а затем, подхватив друга, решительно зашагал в сторону городского парка. По пути Арвин быстро пересказал эпизод с женщиной.

– Проще говоря – инервизор просран, данных ноль, а ещё ты чуть не пырнул обычную душевнобольную ритуальным ножом? – Хугин уселся на лавочку, наблюдая за шныряющей по дубу белкой.

– Надо в Хорогочи поспрашивать насчёт этой истории… – тихий голос Арвина дрогнул.

Чувствуя, как горит лицо, парень поспешил укрыться в тени деревьев, суетливо поправляя прядь золотых волос. Конечно, Хугин всё понял. Всегда понимает, просто не говорит. Почему вечно так паршиво выходит? Он прилежно учился при клубе, многое изучил и умеет всякое, но каждый раз происходит фиаско. У Хугина есть боевые навыки, здоровяк наперёд знает, как надо поступить… А он? Для клуба просто обученный специалист с дурацким позывным «Енох», хоть и выращенный с младенчества. Что он знает о жизни, кроме алхимических законов? Ни-че-го. Ведь всё свободное время проводил в усердной учёбе, ни с кем особо не общаясь. Ни с кем, кроме Хугина, который в своей замкнутости оставался человечнее многих оккультистов.

– Расслабься, – со скамейки донёсся одобрительный вздох, – не зацикливайся на неудачах. Послушай. Давай просто насладимся чудными жирными кругляшами, а через пару часов нас подберёт доверенный человек. Если пройдёт как надо, приедем в Хактыран вечером.

– Почему не в Хорогочи сперва?

– Обследуем место пропажи рабочих и, если не обнаружим зацепок, начнём копать оттуда.

– Хуг… – Арвин глубоко вдохнул пронизанный фитонцидами воздух, –ты не чувствуешь чего-то? Оно… нависает, вот как бывает… тучи давят в летний день, заплывшие такие, аж чёрно-синие… и ты понимаешь, что скоро ливанёт. Может…

– Не, – вытерев вспотевшие ладони о брюки, Хугин резко оборвал собеседника, – нет никакой опасности. Местная хрень разбушевалась, ну! Это из-за того, что я в поезде наплёл? Поверь – сказки. Просто решил чуть припугнуть, чтобы ты был капельку собраннее. Всё будет хорошо, вот увидишь.

Енох замолчал. Тында утопала в зелени, которой не было конца и края, а игривый ветер шуршал листьями, будто деревья переговаривались между собой о странной парочке, прибывшей в город. Не открывая глаз от бесконечно растущей в небесах синевы, наливающейся чернильными гематомами, Енох старался не думать о том, что уготовила им судьба. Или, по крайней мере, о том, что вершит судьбы: некоем незримом существе, а может, законе, подобном длани господней, парящей над миром.

Показать полностью 1

Мистические новеллы. Мартовские ветра

Часть вторая

- Не мог.

- Почему, сынок?.. Это же очень опасно! Брат может заболеть, мыши переносят заразу!

- Не мог. И ты ему ничего не говори. - Старший захлюпал ей в плечо и затрясся. - Он сказал, что Вовчика убьёт.

Агата уселась на кровати, посадила на колени Антоху и стала укачивать, как маленького, шепча ему в ухо самые ласковые слова, которые раньше почему-то не могла сказать. Когда сын уснул, положила его рядом с Вовой и прошла на кухню. Где-то в шкафу хранилась ещё довоенная водка...

Агата налила полстакана и выпила. От алкоголя закружилась голова, перестали слушаться руки и ноги. Аверьяниха испортила младшего. Агата - дрянная мать, пособница злобной ведьмы. Будет хорошо, если старуха вскорости сдохнет. Тогда Агата попытается вернуть себе сына. А если он уже нахватался этой "силы", лютой злобы к людям? Ведь кто-то же убил Семёна в то время, как ведьма валялась обрубком бревна. Хотя Семён пил. Как же быть? Как жить-то со всем этим?

Агата просидела на кухне всю ночь, пока злой ветер ревел и рвал ставни.

Утром она не дождалась Ольгу у дома. Видимо, она приболела, или со стариками что-то случилось. А может, поскандалили до вызова милиции. Их ведь теперь как сельдей в бочке в крохотной избушке.

Ближе к ночи Ольга ворвалась в дом и заорала с порога:

- Ах ты сука! Дьявольская срань! Обманула, гадина!

Она пронеслась к свекрови, оборвав занавеску, и нависла над Аверьянихой, тыча ей во вздутое посиневшее лицо разорванное письмо:

- Ты что обещала, мразь?! За что я детей обездолила и отдала тебе дом? Сучара полудохлая, удавлю тебя своими руками!

Агата схватила Ольгу за плечи, попыталась оттащить, но получила такой толчок, что отлетела в угол, задев поставец с жестянками и склянками.

- Ты говорила, говно дьявольское, что Николай ко мне вернётся! А он очнулся во рву, его какая-то курва нашла и выходила! И теперь он пишет, что станет жить с ней! А мы ему не нужны!

- Олечка, но ведь ты сама просила, чтобы Николай остался жив! - выкрикнула Агата из угла. - Я тебя предупреждала!

Ольга даже не обернулась, продолжила орать, несмотря на плач испуганных детей:

- Ты думала, я дура?! А вот и нет! Знаю: если не выполнишь обещанное, обряд не закончится, и ты сдохнешь! Сдохнешь! Сдохнешь!

В комнату мячиком вкатился Аверьянка и вцепился зубами в Ольгину руку.

- А-а-а! - завопила Ольга. - Грёбаное семейство!

И врезала со всей силы по голове ребёнка. Но Аверьянка не разжал зубов, повис на Ольге, как зверёныш.

- Ты что делаешь, сумасшедшая! - вскричала Агата и бросилась отбивать сына, подставляясь под Ольгины кулаки.

Аверьянка отцепился сам. Не плакал, его белёсые глаза поблёскивали, он довольно облизывал кровь с губ, хотя на головёнке вспухли шишки. Плачущая Агата унесла сына и стала его целовать, укачивать, успокаивать. Но в этом не было необходимости: ребёнок улыбнулся. Словно ледяная игла вонзилась под сердце Агаты. Она не заметила, как Ольга ушла.

Агата уложила всех детей вместе, несмотря на рёв и пинки Аверьянки. Сама улеглась на край, чувствуя рёбрами металлический каркас кровати. Спать ей нельзя. Неизвестно, на что решится обманутая Ольга. Может, даже на поджог. Она сейчас от ненависти такая же, как свекровь.

А если Агате самой убить старуху? Но с кем тогда останутся дети? Отвертеться от следствия она вряд ли сможет. Рядом с госпиталем находился детдом для эвакуированных ребятишек. Санитарка Шура говорила, что каждый день из него вывозят по два-три гробика. Столько же, сколько и из госпиталя...

Нельзя спать... Нельзя...

Но ей приснилась громадная раздутая тень с рогами, которая бродила по дому, раскидывая руки, будто ловила кого-то. Агата дрожала от страха: а вдруг она подойдёт к кровати?.. Ладно, если схватит её... Лишь бы не тронула детей... Однако это был не сон.

Словно в ответ на её страх, тень оказалась у кровати, стала царапать воздух руками, будто перед нею стена. Из глаз, двух провалов на голове, полыхали багровые отблески, но быстро гасли. Потом тень бессильно задёргалась и растаяла в темноте. "Что натворила бы ведьма, если бы с нами не спал Аверьянка?" - подумала Агата.

И так повторялась каждую ночь.

Только одна оказалась спокойной: именно тогда Аверьяниха отдала своему Властителю разбитое мозговым ударом тело. Агата обнаружила труп утром, синий до черноты. Она сразу стала искать проклятую двурогую корону. Оказалось, что ведьма припрятала много добра: отрезы довоенных тканей, банки с золотыми украшениями и монетами, пачки денег, флаконы духов и ящик мыла. Были ещё бутылки со спиртным, мешочки с сахаром, даже с зёрнами кофе. И полная наволочка мелочи, которую подавали Семёну. Но дьявольская вещь исчезла.

Хоронили прямо из морга. Никто не пришёл прощаться на кладбище. На помины явилась одна Ольга, уже в подпитии. Она повинилась перед Агатой, но сказала: "Есть на свете Бог и справедливость!"

- Оля, мне не нужен твой дом. Сколько ты отдала за него свекрови? Я всё верну! А вы заезжайте хоть сейчас, - решительно заявила Агата.

- Сколько?! - расхохоталась Ольга. - Да нисколько! Она просто его забрала. А я отдала, дура.

- Значит, и обсуждать нечего. Заезжайте.

Они выпили и поцеловались в знак примирения.

Агата попыталась устроить новый уклад жизни.

Дверь в свекровкину комнату забили вместе с накопленным ею добром.

- Это всё моё, - заявил Аверьянка.

- Конечно, - спокойно ответила Агата. - Бабушка сразу после твоего рождения так сказала. Мне и братикам ничего не нужно.

- И дом тоже мой. Вырасту и выгоню вас.

- Сначала вырасти, сыночек. В школе выучись. Вон Вова уже буквы пишет, у Антошеньки учится.

Аверьянка с ненавистью посмотрел на братьев.

"Ничего, забудет про бабку и станет другим", - подумала Агата.

Но за Вову стала бояться, наняла для присмотра знакомую старушку на то время, пока старший в школе.

Вова давно просил котёнка, и Агата принесла хорошенькую ласковую кошечку. Вова заливисто хохотал, играя с ней. Антоха привёл маленькую худющую собачонку, которая сразу стала охранять двор, тявкать на прохожих. Но на сердце у Агаты всё равно было неспокойно. Оно чуяло беду.

Сначала нашли кошечку, раздавленную входной дверью. Вова прорыдал несколько дней. Аверьянка обвинил подслеповатую старушку-няньку. По взглядам братьев Агата поняла, что они ему не верят. Но молчат. И это пока хорошо...

Однажды, в последних числах марта, Агата шла с работы, сгибаясь под порывами лютого ветра. Но на сердце была радость: в сумке лежала получка, которую она теперь может никому не отдавать. Сразу купит у спекулянтов карамелек для ребятишек, настоящего мыла... Но ещё не подходя к забору, услышала детский плач и крики. Рванулась к калитке, не чуя под собой ног.

На земле сидел Аверьянка с окровавленным ртом и орал, будто его режут. Он выплюнул с алыми слюнями два молочных зуба и пожаловался:

- Мама, меня Антоха ишбил! Убей его!

Агата подняла глаза: у собачьей будки стоял старший, держа окровавленный железный прут. Рядом валялась бело-красная тряпка.

- Стервец! - выкрикнула Агата. - Как ты посмел тронуть младшего брата!

Антон, сверкая тёмными, как у матери, глазами и кривя рот, сказал:

- Он Жучку прутом забил, пока мы с Вовкой в огороде собирали сушняк. Услышали визг и подумали: кто-то через забор камень в собаку бросил. Прибежали... но уже поздно.

Только сейчас Агата осознала, что это за тряпка лежит у будки. Она тряханула Аверьянку:

- Ты зачем это сделал?!

Аверьянка задрал совершенно целый рукав пальто и сказал:

- Эта ихняя Жучка меня шхватила и укушила!

Но на полной сильной ручонке не было следа собачьих зубов. Только красный отпечаток детских.

Агата разрыдалась от отчаяния и наказала детей всех разом: поставила в разные углы дома. Старшие попросили у матери прощения и пообещали никогда не драться. Аверьянка улёгся в свою кроватку, отвернувшись к стене и закрывшись с головой одеялом.

И-под него прозвучало:

- Баба говорит, што во дворе и доме шкотине не мешто.

"Баба говорит? Почему не говорила? Видно, Аверьянка ещё не смирился с её смертью. Но вроде и не горевал по ней", - подумала Агата.

Этой ночью к ней вернулся её прежний кошмарный сон: рогатая тень бродила по избе и всё пыталась схватить кого-то. Но через шаг запиналась, пошатывалась. И ещё бессильно колупала голову, словно стараясь провертеть глаза-отверстия, прежде полыхавшие багрецом.

Аверьянка ни с кем не разговаривал, даже за стол не садился с семьёй. Нянька пожаловалась, что он ничего не ест. Но ребёнок не выглядел голодным. Агата дала ему на ночь карамельку, но сын оттолкнул её руку.

- Ты на меня сердишься, сынок? - спросила она.

- Ты меня накажала, - буркнул Аверьянка. - Антоху не пришибла.

- Но ведь вы, родные братья, все поступили неправильно! - еле сдерживаясь, сказала Агата.

Аверьянка по новой привычке закрылся одеялом с головой и пробубнил:

- Не хочу ш вами жить. Жачем мой дом чужой тётке отдала?

Ночью Антона скрутил приступ аппендицита. Агата завернула его в одеяло, взвалила на плечо и побежала в госпиталь, даже не одевшись. Ледяной ветер так саданул её в спину, что она свалилась в грязь, чуть не придавив ребёнка. Она бы навсегда потеряла сына, если бы не встретился конный милицейский патруль.

Антона прооперировали, и он пошёл на поправку.

Агата стала на ночь выпивать полстакана водки. Иначе не забыться во сне, не избавиться от дурных мыслей. Что делать с младшим, который обещал убить Вову, требовал пришибить Антона? Старший ведь в самом деле чуть не погиб. Аверьянка прикончил животных, похоже, стал снова ловить и есть мышей. Неужто свекровь-ведьма из могилы хочет дотянуться до Агатиной семьи?

Однажды она, несмотря на алкоголь, очнулась от звуков открывшейся и захлопнувшейся двери. Аверьянка? Да нет же, вот он спит на своей кровати, укрывшись с головой... Изнеможденная Агата караулила беду до утра. Но всё обошлось. У неё обошлось. А у Ольги умерла свекровь.

И в другой раз Агата очнулась. Ребятишки на месте. Дом тих и спокоен. Никаких рогатых теней.

Однако Ольгины дети один за другим задохнулись от скарлатины.

Сидя над стаканом водки, Агата думала: она спивается, как многие, которых жизнь загнала в угол. Поэтому ей кажется, что мёртвая свекровь расчищает место для своего наследника в отнятом доме. Может, при помощи Аверьянки? Но Агата своими глазами видела, что младший спокойно спал. Что творится-то? Как ей, сумасшедшей пьянице, сохранить семью?

Агата отодвинула стакан, прилегла. Ей показалось, что она только смежила веки. Но, видимо, всё же заснула. Очнулась от скрипа калитки. Нужно выяснить, что за чертовщина творится в её доме. Кто, как не она, защитит его от ведьмы.

Ребятишки спали. Агата уже собралась выйти на улицу... но подошла к кровати Аверьянки и откинула одеяло. Ребёнка в постели не было...

Агата бросилась в ненастную темень. По улице впереди явно кто-то двигался. Потом она разглядела фигуру ещё более чёрную, чем ночь. Она становилась всё выше и выше. Луна, которая на миг выглянула из-за туч, высветила рога.

Агату затрясло так, что застучали зубы, но не от холода и ветра: проклятая ведьма, наверное, забрала её дитя и несёт к Ольгиному дому. Зачем?.. Притравить, как собаку, на чужую семью, вернувшую свой дом? Агата сама сдохнет, но попытается отбить младшего сына.

Зловещая рогатая фигура действительно вошла в калитку. Разглядеть, где сын, на руках у ведьмы или рядом, Агате не удалось. Она скользнула в дыру забора, чтобы внезапно напасть, если будет возможность.

Сквозь прорези в ставнях дома хлынул синий гнилой свет. Дико вскрикнула Ольга, затем раздался голос её родственницы, которая оставалась с ней после похорон. И после бесшумного взрыва полыхнуло пламя. Мартовский ветер с огромной мощью раздул в один миг чудовищный костёр. Какая-то страшная сила отбросила Агату к кустам смородины. Но несчастная не обратила внимания на бок, пронзённый острой веткой, на боль от ушибов. Её не устрашил один из огненных столбов, который, как живой, отделился от других и потянулся к ней - найти, обжечь, испепелить. Агата не завопила: "Пожар! Помогите, люди!" Не поползла прочь, чтобы спастись. Только одна мысль жгла её сильней огня.

Аверьянушка... Сыночек...

Агата ткнулась лбом в землю. Потом вскинула голову: ведьма не может спалить дом с наследником. Значит, её нужно ждать... Агата подобралась. Приготовилась к прыжку, нашарила острый сучок и выдрала его из тела. Сразу же хлынула кровь. От лохмотьев рубашки поднялся парок. Не время обращать внимание на боль, не время останавливать кровотечение.

Рогатая фигура появилась на фоне пламени. В багровых отсветах Агата ясно увидела лицо-маску, колдовскую железяку на голове. Но где же сын?.. Несмотря на то, что ведьма направилась к ней, Агата стала оглядываться по сторонам. Когда не нашла взглядом ребёнка, перехватила скользкий сучок поудобнее... Былой страх, когда она замирала, лёжа с детьми на кровати, куда-то делся. Остались лишь ярость и решимость.

Но ведьмы уже не было! Куда она делась? Где сын?!

И вдруг...

Ей в ноги ткнулся Аверьянка, голенький и дрожащий.

- Миленький мой... - запричитала Агата, ничего не различая перед глазами из-за слёз. - Ты жив, любимый... Мама тебя спасёт...

Она присела, стала тетешкать сына, почему-то ощущая в руках холод. Смахнула слёзы и увидела... острые рога короны, кривые частые зубы в ухмыляющейся пасти, глаза, полыхающие багровым адским пламенем.

- Ты хорошая, мама, - сказало ей чудовище. - Я убью сначала Антоху и Вовку и только потом тебя.

Агата стиснула твёрдое, словно в панцире, тельце. Поднялась, твердя: "Ты мой любимый сынок... Я буду с тобой, пока нужна тебе". Она встала и пошла прочь с ребёнком или тварью, не понять и не принять сердцем. Остановилась... Чудовище стало покусывать через рубашку её левую грудь, словно хотело вырвать кусок плоти и не решалось. Агата схватила чёртову корону за рог и стала с хрустом выламывать её. Чудовищная боль от укуса обожгла грудь. Агата завыла, закинув голову, вслепую вырвала корону и швырнула её в огонь. Всё вокруг вздрогнуло от хриплого крика. Чудовище забилось и чуть не вырвалось, но Агата ещё сильнее прижала его к себе, не обращая внимания на запредельную боль. А потом бросила тварь в пламя. Оно сначала вспыхнуло ещё ярче, жадно зачавкало, но потом словно подавилось, обернулось синеватым свечением, над которым возвысился обугленный остов дома.

Наконец-то во дворах домов послышались людские голоса, но никто не выбежал за ворота - от страха перед небывалым зрелищем или от липкой потусторонней сажи, которая повалила на оскорблённый мир.

Агата пошла домой. В чугунно-тяжёлой голове вертелись мысли: "Она - мать-детоубийца. Всё расскажет старшим и сдастся властям. Пусть её арестуют, даже расстреляют. Во всём виновата только она. Потому что мать..."

Дома Агата обтёрлась несколькими полотенцами, перевязала рану. Грудь вспухла и почернела. Боль от следов зубастой пасти простреливала в рёбра, сердце, отдавала в руку. Затем она собрала узелок, который возьмёт с собой после ареста. И подошла к детям с керосиновой лампой в руках, не включая света, чтобы не разбудить.

На своей кроватке раскинулся... Аверьянка! На его белокурой кудрявой макушке сочились кровью два глубоких отверстия, белели осколки кости. "Это следы от проклятой короны", - подумала Агата.

Она просидела около сына остаток ночи, наблюдая, как он спит с открытыми глазами. При зыбком свете в них чудились то страдание, то угроза и ненависть, то жуткая усмешка. А утром Агата сбегала в госпиталь, наказав детям не подходить к Аверьянке, сидеть на кухне и дожидаться её.

- Странная травма, - удивился врач. - Как будто ударили бронзовым подсвечником.

И он обвёл комнату взглядом, непроизвольно отыскивая тяжёлую старинную вещь.

- Наверное, о железные шишечки на спинке кровати ударился. На них кровь была, я её вытерла, - забормотала Агата.

Врач недоверчиво на неё покосился. Если бы он не проработал с Агатой пять лет и не знал о её честности, ей бы не поздоровилось. Ну как это так: удариться лбом о кровать сначала с одной стороны, а потом с другой! Агата догадалась, что он заподозрил старших и подумал, что мать выгораживает их.

Аверьянка стал ненормальным: орал диким голосом, корчился в судорогах, кусал всех подряд, тянул в рот простыни, свой кал. Он не узнавал ни мать, ни братьев. Его нельзя было накормить, сразу же выбивал миску и ложку из рук.

Агата с ребятишками переселилась в бывшую комнатёнку квартирантов, ночами засыпала на несколько минут, вновь и вновь вскидывала голову: а вдруг к Аверьянке явился его бабка-ведьма? Но понимала в глубине души, что не было никакой бабки, это младшенький каким-то образом извёл под корень Ольгину семью, убил её и последнюю родственницу. Понимала и гнала от себя эту мысль. И не за больным ребёнком она присматривала, а затем, чтобы Аверьянка не причинил вреда старшим.

Следующей ночью Агата услышала тонкий писк. Он сменился жадным чавканьем. Агата зажгла лампу, осторожно высунула голову из-за двери...

Безумный Аверьянка облизывал пальцы, сплёвывал шерсть. Возле кровати сидела следующая жертва, прижав лапки к брюшку. Она даже не попыталась спастись.

Агата ткнулась в косяк. Потом ещё раз и ещё. Всё сильнее и сильнее. Кровь залила глаз, и она вернулась к старшим. Но заснуть больше не смогла.

Наутро её навестил завотделением, передал деньги. Сказал, не глядя в глаза:

- От профсоюза и коллег.

Агата отказалась таким тоном, что старый хирург не посмел настаивать. Он понял: дочка догадалась, что это его личные средства. Зав положил на стол упаковку ампул:

- На ночь тебе и ребёнку, пока за ним не приедут. Я договорился с... одной специальной больницей в области. По нынешним временам она довольно приличная. Да, не детская... Не плачь, дочка, это необходимость. Вспомни, как ты утешала раненых перед ампутацией, всё до последнего словечка вспомни.

И Агата вдруг набросилась на старого врача с кулаками. А он не отстранился, только снял очки, прижал её к себе и тихо-тихо повторил:

- Необходимость.

Агате пришлось согласиться ради старших детей. На следующий день за ребёнком приехала "санитарка", ГАЗ-55, по виду явно побывавшая на полях боёв. Аверьянка успел поранить опытного фельдшера, пока его привязывали к носилкам. Когда его выносили, он вдруг расхохотался низким трубным голосом. Агате показалось, что это свекровь радуется из-под земли, что отняла у неё сына.

Она жила, работала, воспитывала старших, которые становились всё непослушнее, с острой болью в груди. Каждую минуту помнила о несчастном младшеньком.

Однажды в перевязочной, взяв медкарты, она увидела имя и фамилию больного после ампутации: Агуреев Прохор. Сердце ухнуло вниз, голова закружилась: это были фамилия и имя мужа, который когда-то бросил её с сыновьями. Агата посмотрела на номер койки и кинулась в длинный зал с послеоперационными больными.

Но перед ней оказался совсем другой человек.

- Что, сестрёнка, снова укол? - спросил он, с трудом раздвигая в улыбке сухие потрескавшиеся губы. - Ну что смотришь, коли смело. В первый раз, что ли?

- Муж... моего мужа звали Прохор Агуреев... - едва выговорила Агата. - Я думала...

И заплакала.

- Муж? - Нахмурился мужчина. - А скажи, сестрёнка, был ли в вашем госпитале Кузаков Евгений?

- Был. - Кивнула Агата. - Он умер.

- Тогда слушай. Кузаков Женька - это я. Мы с Прошкой побратались по фронтовому обычаю. Он мне жизнь спас. Целую ночь под огнём тащил до санпалатки. А потом предложил, когда расставались: давай именами и солдатскими медальонами поменяемся, может, уцелеешь. Несмотря на то, что уже имел два Ордена Славы! Его смерть не брала. Отчаянный был. Ничего и никого не боялся... Говорил, что натворил дурости и теперь не помрёт до того дня, пока не защитит семью от какого-то зверьки... Или аверьки. Герой... А если помер, то, значит, защитил.

Агата стояла как в густом тумане, слушая о других фронтовых подвигах Прохора. Он и в самом деле не помирал до того, как выдохнул ей в лицо:

- Забирай...

- Не плачь, сестрёнка. Будь достойна своего Прошки. Ну как, договорились? Повоюем ещё?

- Повоюем, - шепнула Агата и упала.

Ей отгородили простынями угол с койкой в этом же зале, но Агата, едва придя в сознание, попросила у встревоженного завотделением три дня без содержания. Объяснила, что узнала, как можно помочь больному ребёнку. Зав с соболезнованием посмотрел в ей в покрасневшие глаза, покачал головой, но согласился.

Агата собрала старших детей и поехала в переполненном поезде в область. Она не могла ни на кого их оставить, потому что... Потому что только сама могла защитить их от страшной судьбы Аверьяна.

Место досталось только одно. И Агата устроила Вову на коленях у Антона. А сама простояла почти сутки, придерживаясь за верхнюю полку. Её жалели, предлагали отдохнуть, но она только мотала головой.

- Если Прохор передал какой-то дар, который вернул к жизни Костю, значит, это поможет Аверьяше, - думала она. - И этот дар не может быть дьявольским, как у свекрови. Прохор взбунтовался против неё. И, наверное, не захотел грабить и убивать по воле младшего брата.

Специальная больница оказалась ещё гаже госпиталя. Сначала семья долго сидела в крохотном коридоре, пропитавшемся запахами туалета и кислой капусты, пока врач вёл переговоры по телефону, можно ли допустить к Агурееву Аверьяну родных.

- Мама, а кто на носилках под простынёй? - спросил Вова.

И только после его слов Агата заметила в углу каталку с грудами белья, увязанного в простыни.

- Никого нет, сыночек, - ответила она. - Просто больничное бельё. Его выстирали в прачечной и привезли на смену.

- Нет, там кто-то есть, - продолжил упорствовать Вова, обхватив её за шею.

Агата поцеловала сына в тёплую взлохмаченную макушку, стала гладить по спине, приговаривая:

- Только бельё, сынок. Ты устал, толком не спал. Сейчас увидишь братика... Ему так плохо. Он тоже словно спит и видит страшный сон, только проснуться, как ты, не может.

- Мама, там баба Наташа... - изменившимся голосом произнёс Антон.

Агата повернула голову к нему, чтобы отчитать, как следует. Ишь ты, старший брат называется, меньшого пугает. Но краем глаза увидела, как вместо кучи простыней возвышается необъятное чрево ведьмы, как шевелятся её пальцы, царапают железо каталки, как дёргаются вздутые ноги, приподнимается изъеденная тлением голова - ведьма силится подняться, чтобы отобрать у неё и других сыновей. "Ну уж нет, - подумала Агата, - тебе не выбраться из-под земли, не напасть. Тебя нет в нашей жизни!" Но знакомый мороз уже сковал её шею, волнами накатывало оцепенение, которое она всегда ощущала в присутствии свекрови.

Тут вышел врач и сказал:

- Больной Агуреев не контактен, без сознания. Мы ожидаем плохого исхода. Но семье разрешено увидеть его. Лично я против. Но если мать настаивает... Пройдёмте.

И он направился к лестнице.

Агата крепко-крепко сжала ладошки детей и поднялась. Не глянув в угол, повела их за врачом. Позади глухо упала на железо голова покойницы. Но трещины в стенах, отколовшаяся штукатурка и облупленный пол расползались язвами тления, которые ширились, наливались адовым багрецом, бежали сначала рядом, а потом и опережали. Агата, стараясь не обращать на них внимания, твёрдо и спокойно сказала детям:

- Сейчас мы увидим нашего Аверьянушку. Он не узнает нас. Просто почувствует в своём сне, что мы рядом, что любим его. И вдруг да станет выздоравливать. Не вздумайте плакать и расстраивать брата.

Но она видела, что дети тоже косятся на чёрно-багровые язвы, уже достигшие потолка, поджимают губёнки, чтобы не разреветься от страха, и только сильней сжимала их руки.

Врач распахнул перед ними дверь из фанеры в длинную узкую комнату, похожую на гроб, со стенами из такой же фанеры. В ней стояла только одна кровать, а на ней...

Агата не узнала своего ребёнка, обритого налысо, с повязкой на голове, худого, привязанного ремнями за руки и ноги. Он завопил по-ослиному, потом стал плеваться и хрипеть. Мутный взгляд тускло-голубых глаз не отрывался от потолка. Братья всё же заплакали и даже не спросили, выздоровеет ли Аверьян.

Агата нагнулась над сыном и выдохнула ему почти в рот:

- Забирай...

Секунду-другую Аверьян выл, но всё тише и тише. Потом его взгляд прояснился, он перевёл глаза на Агату и сказал:

- Мама...

Агата залилась слезами, подтолкнула к койке братиков. Но лицо Аверьяна застыло, пропитываясь неживой желтизной. Веки закрылись, утонули в тёмных глазницах. Нос заострился, губы обвисли. Агата подумала, что убила младшего своими словами, закричала, зовя врача.

- Кататонический ступор, - сказал он, только глянув на Аверьяна. - Мы ожидали его. Мужайтесь, мать.

- Но он успокоился... - вымолвила Агата, едва шевеля пересохшими губами. - Его личико... больше не маска...

Она провела рукой по бинтам.

- И проклятой короны нет...

Врач повернулся к ней:

- Так, выходите отсюда побыстрее. И детей уводите. Внизу, в приёмном, вам дадут успокоительных капель. Говорил же я, что такие посещения вредны для родственников.

Агата глянула ему в глаза и спросила:

- Может, после...

- Не будет никакого после. Мы окажем помощь в перевозке тела. Поймите, мать, для таких больных смерть - лучшее лекарство. Боль со временем пройдёт. Обязательно пройдёт, поверьте, я это знаю.

Агата возразила:

- Когда он умрёт, мы похороним его здесь, подальше от... Вы только сразу сообщите.

И ещё подумала, что ей удалось одолеть только ведьму. Сын всё-таки не достанется ей. Аверьянушка... Может, если бы Прохор не оставил её или позвал с собой...

Вечером семья уезжала домой. Ребятишки выглядели подавленными, то и дело принимались плакать. Материнское чутьё подсказало Агате, что они всё же любили младшего. Любить беззаветно, несмотря ни на что, - чувства сродни святости... А она, за всю жизнь привыкшая к покорности, оскорблениям и поношениям, никогда даже и не думала, что может гордиться своими детьми.

На перроне она поняла, что наконец, в середине апреля, перестали дуть злые ветра. Закат позолотил паровозные дымы, вагоны, вокзал. В воздухе запахло влагой и близким теплом. Но Агата не обрадовалась хорошим переменам: иногда они бывают горькими. Очень горькими...

Показать полностью

Мистические новеллы. Мартовские ветра

Часть первая

Старый будильник едва захрипел. Но Агата сразу подняла голову: пора вставать. В тыловом госпитале не терпели опозданий, в два счёта могли уволить. Она осторожно отодвинулась от Антохи, который всегда прижимался к ней во сне. Сын разлепил сонные веки, повернулся на другой бок и обнял брата Вовку.

Агата с нежной мукой поглядела на детей. Вырастить бы, заслонить собой от беды.

Она подошла к отдельной кроватке меньшого - Аверьяна. Пятилетний бабкин наследник вольготно раскинулся. Агата прикрыла его добротным вигоневым одеяльцем. Сын же... её плоть и кровь... А в ушах стояли злобные слова свекрови: "Не родишь третьего сына - выгоню вместе с приплодом. И не реви, дармоедка-приблуда, больше ты ни для чего не годишься".

Последыша назвали Аверьяном, как и полагалось в семье. Он унаследует добро, скопленное свекровью, и продолжит ведьмовской род. Ему и сейчас доставался самый сладкий кусок, прощалось любое баловство. Агата не смела прикрикнуть на неслуха, одёрнуть его, когда он задирал или обижал старших ребятишек.

Агата прикрыла дверь комнатки квартирантов, откуда в дом валил смрад перегара, прошла за занавеску к свекрови. Старуха уже не спала. Она повелительно ткнула в угол, где стояло ведро с деревянным кругом.

Агата помогла ей подняться, посадила на ведро, стараясь не морщиться от зловония. Потом принесла кувшин, который стоял на печке, чтобы вода не остыла, подмыла дряблые телеса свекрови, вытерла её и спросила:

- Попьёте чаю, Наталья Аверьяновна?

Свекровь только фыркнула: она не любила морковный чай, изредка требовала достать из буфета довоенный в фарфоровой банке.

- Как там Аверьянушка? - спросила она.

- Спит, - ответила Агата.

- Ну и слава Властителю, - просипела свекровь. - Смотри, не притащи из своего госпиталя заразу. Заболеет дитя - живьём сгною.

Такой разговор повторялся каждое утро.

Агата молча вытянулась возле её постели, ожидая распоряжений.

- Достань печенье и банку с сухим молоком, принеси кипятка, - приказала свекровь.

Это был её завтрак и младшего внука. Для старших полагалась каша на воде из смеси круп, госпитального пайка Агаты, и морковный чай из сушёной ботвы.

Наконец Агата вышла из избы. Она остановилась у ворот, дожидаясь другую медсестру, которая жила неподалёку. Вдвоём идти безопаснее. На улицах в любое время суток случалось всякое. И патрули не спасали.
Пронизывающий мартовский ветер шумел голыми ветвями кустов и деревьев, гнал по чуть посветлевшему небу чёрные тучи. Сугробы усыхали, щерились тёмными дырами, напоминали пайковый хлеб.

Всё как двадцать лет назад, когда на вокзале Агата потеряла маму. Это было её последнее воспоминание из прошлой жизни...

Папу увели среди ночи люди с "волчьими" глазами. Позже Агата узнала, что это было время первой чистки компартии. Мама быстро собрала вещи и сказала:

- Доченька, мы сейчас тоже уедем. Так нужно.

- К бабуле? - спросила пятилетняя Агата.

- Нет, - ответила мама, утирая глаза. - Подальше.

- Я не хочу... - заканючила Агата, но увидела, как вздрагивают мамины плечи, и замолчала.

Они ехали два дня, потом долго дожидались пересадки на другой поезд. Агата замечала, как мамино лицо с каждым днём бледнеет до синевы, а вокруг глаз появляются тёмные круги. И не капризничала, даже не разговаривала с любимой игрушкой - плюшевым мишкой, папиным подарком. Только прижимала его к лицу.

Мама посадила её на громадный чемодан и ушла за кипятком с оловянным чайником. Ушла, останавливаясь через несколько шагов и покачиваясь от пронизывающего ветра. И не вернулась.

Агата просидела на чемодане, пока не онемели ноги, и отправилась искать её. Сначала молча, потом с криками и отчаянным плачем. Стала цепляться за полы пальто, зипунов и юбки. Но все разжимали её пальцы и говорили: "Потерялась? Стой на месте и жди. Мама сама тебя найдёт".

Двое дядек в шинелях с красными повязками повели её на вокзал, втянули, упирающуюся и орущую, в комнату. Там за накрытым столом сидели важный дядька в форме и тётка с белой кружевной наколкой на завитых волосах.

- Кто это? - спросил дядька. - Вызывайте кого-нибудь из приёмника. Или пусть сразу в детдом везут. Сюда-то зачем притащили?

- Так не похожа на беспризорницу. Может, дочь той, которая замертво на перроне упала. Тело сразу ограбили - ни документов, ни денег.

- И что? Детский сад на вокзале решили устроить? - обозлился важный дядька.

- Погоди, Михалыч, - сказала тётка, притянула к себе Агату и ощупала её ладное пальтишко с цигейковым воротником, внимательно посмотрела на неё бледно-голубыми глазами. "Волчьими", - подумала Агата.

- Михалыч, ты не против, если я её заберу? Расклад сделала, - сказала тётка.

- Достала ты меня, Натаха, со своими раскладами, хоть и каждый из них - истинная правда. Надо тебе - бери, - ответил дядька, налил полстакана из бутылки и выпил.

Так Агата встретилась со своей свекровью. Одна беда - потеря родителей - повернула её судьбу к другой, ещё большей...

- Агатка! - Крепкие руки Ольги, сослуживицы, затрясли пальто.

- Ты чего застыла-то? Зову, зову, а ты в одну точку уставилась и молчишь, - добавила она.

- Прости, Оля, мысли одолели, - ответила Агата.

- Ох уж эти мысли... Ни днём, ни ночью покою от них нету, - согласилась Ольга. - Всё-то думаю, почему от Николаши моего нет целый год писем. И пособия не выдают на иждивенцев. Где он? Что с ним?

- Может, в плен попал, - в который раз попыталась успокоить её Агата. - Или в госпиталь. Сама знаешь, какая путаница творится. Взять хотя бы наш...

- Хочу к твоей свекрови сходить, расклад сделать, - заявила Ольга. - Говорят, она всегда правду видит. Так ведь?

- Не ходи, Оля, не погань душу, - попросила Агата. - У тебя деньги лишние? Кто к ней хоть раз придёт, всю жизнь от неё не отцепится.

- Главное, что она верный расклад сделает. И душу-то успокоит: чего ждать, к чему готовиться. Отчего у тебя с ней нелады?

И Ольга посмотрела на Агатины опорки - сапоги с отрезанными голенищами. А могла бы при свекровкиных доходах щеголять в настоящих ботинках.

- Она не со мной не ладит, а со всем белым светом. Аверьянку только любит, - вымолвила Агата.

Ольга вздохнула: она знала о судьбе тётки Натальи. Сынки связались с бандой в тридцать третьем, стали грабить железнодорожные составы. И вроде заводилой у них был младший Аверьян, совсем мальчишка. Однажды наткнулись на засаду и полегли в перестрелке. Трупы налётчиков родным не отдали, увезли куда-то. Домой вернулся только средний Прошка. Струсил и уцелел. Никому не известно, как Наталье удалось отвести глаза милиции, которая его не тронула. Но с той поры между матерью и Прошкой как кошка пробежала. Сын заделал троих парнишек Агатке и ушёл из дому ещё перед войной. На всю улицу орал:

- Отвяжись от меня, ведьма! Получила, что хотела, теперь меня больше не увидишь!

Агата пошла быстрее, сердито давя подошвами опорок ледок на деревянных досках, которые в их слободе заменяли тротуар. Ольга догнала её и примирительно сказала:

- Что бы между тобой и тёткой Натальей ни было, она, наверное, справедливая старуха. Никому не отказывает, вон, даже в квартиранты увечных взяла. А могла бы с командированных больше денег иметь. Схожу я к ней.

Агата промолчала, закусив губу.

В госпитале она работала в перевязочной. Фельдшер, рвавший бинты на сухую, был Агатой недоволен: её смена всегда затягивалась, потому что она размачивала повязки. Он даже пожаловался заведующему хирургией, но измотанный бессонницей и работой не по возрасту старик-профессор только махнул рукой: пусть дочка трудится, как считает нужным. Из всех медсестёр он только Агату называл дочкой, не подозревая, как это слово было важно для неё.

После перевязок безотказная Агата кормила раненых, подносила утки и судна, словом, не присаживалась до шести вечера. Персонал сначала встретил такое рвение в штыки, а потом привык и стал то и дело кричать:

- Агатка! К сто шестому подойди!

- Агатка! Сорок четвёртый опять дрищет!

А она была готова на всё, лишь бы никого не вынесли на носилках под истрёпанной простынёй.

Сегодня она подошла к инвалиду без рук и ног, с обезображенным шрамами лицом. На его одеяле лежали история болезни, выписка и орденская книжка. Ему предстоял далёкий путь - в специальное медучреждение. Этот раненый никак не хотел помирать. Был без сознания, но дышал и глотал самостоятельно. Сердце билось ровно и без перебоев.

Агата наклонилась к нему, положила руку на бумаги и тихонько похлопала: мол, прощай. Запавшие глаза инвалида забегали под веками, и он вдруг сказал с хрипом первое слово за всё время, что провёл в госпитале:

- Кх...забирай... кх...

И выдохнул прямо в лицо Агате смрад изувеченного нутра. Она отшатнулась, ещё раз похлопала ладонью по бумагам и отошла. Через час начался переполох: инвалид отдал богу душу. Агата всплакнула, хотя уже давно не лила слёз над трупами.

После смены к ней прицепилась Ольга. Она и в самом деле собралась к Наталье Аверьяновне. Агата не смогла остановить приятельницу, но ничего не поделаешь: она человек взрослый, самостоятельный.

Агата проводила Ольгу в комнату к свекрови, где на полу возился Аверьянка, тарахтя настоящей жестяной игрушкой - яркой машинкой. Он разорался, когда мать подняла и понесла его прочь, но свекровь указала Агате на буфет, и Аверьян получил царское лакомство - конфету в обёртке с мишками.

Сама Агата завертелась юлой по хозяйству - сварить, прибрать, помыть. Спасибо Антохе и Вовке, мальцы почистили двор, вынесли вёдра из-под рукомойника и кухонное.

Из комнаты свекрови раздался её бубнёж, а потом вдруг дико закричала Ольга. Агата замерла с ножом и картофелиной в руке. После Ольга, видимо, бухнулась на колени перед Натальей Аверьяновной и стала о чём-то сбивчиво умолять.

Аверьянка, слопав конфету, разулыбался.

Агата не любила его улыбки, при которой глаза ребёнка оставались холодными льдинками.

Наконец Ольга вышла, постояла, уткнувшись в своё пальто, кое-как оделась и, ни слова не сказав Агате, хлопнула входной дверью.

Только к десяти часам, уложив детей, Агата нашла силы подумать о приятельнице. По крику было ясно: её Николаши в живых нет. О чём же она умоляла свекровь? Под сердцем Агаты стал разрастаться холодок, пустил морозные ветви к голове. Уж не вернуть ли покойника просила Ольга?..

Свекровь, известная в предместье и ненавидимая всеми ведьма, могла это сделать. Вот только ошиблась с сыном Аверьяном, попыталась "поднять" его без тела, по фотографии. И сама слегла, лишилась хлебной работы в буфете на вокзале, постарела, ещё больше озлобилась. Цена за колдовство была очень велика. И Ольга явно тронулась умом, если решилась на такое.

Раздался стук, грохот - это явились квартиранты, как говорится, ни глаз ни рожи. Значит, день был удачным. Глухой и немой Костя втянул через порог тележку на колёсиках с безногим Семёном, который, блестя медалями из-под распахнутой тужурки, пел песни на рынке и вокзале. Ему хорошо подавали, особенно военные. Бывало, что стыдили, иногда били другие попрошайки, но Семён всегда оказывался при деньгах.

- Агатушка, краса неописуемая! - завопил Семён. - Вот, гляди, полна шапка! Отдай своей Аверьянихе за два месяца вперёд. В мешке хлеб, ребятишкам на сухарики.

Костя отодвинул загвазданный половичок, взял тряпку и вытер грязные следы.

Агата, чуть не плача от горечи и унижения, приняла мешок, унесла засаленную шапку свекрови.

Она сидела довольнёшенькая.

- Ну вот, добро к добру, - сказала Наталья Аверьяновна. - И с деньгами, и дом для Аверьяши скоро будет. Вырастет - заживёт не как мы, босота.

- Какой дом? - удивилась Агата.

- Ольга свои хоромы мне продаёт.

- А где же они жить-то будут? - В голосе Агаты зазвенело возмущение.

- К матери съедут.

- С двумя детьми и свёкрами? В избушку, которой лет сто?

- Это её дело. И моё. Не лезь, - отрезала Аверьяниха и указала на ведро.

Агата обиходила на ночь свекровь, повозилась при свете керосинки с одеждой, штопая дырки, и улеглась. Странное дело, в ней закипал протест против свекрови. А ведь с пяти лет слушалась её беспрекословно: сначала мела полы и чистила картошку, потом работала в огороде и саду, терпела издевательства сыновей Аверьянихи, в пятнадцать покорно легла под Прохора, родила детей, отправилась работать... Словно бы ей рот зашили и вынули душу. А вот сейчас в голове прояснилось. "Забирай..." - вспомнились ей слова умершего инвалида. Что он передал ей вместе со вздохом?

Уснуть не удалось. Агата прислушивалась к посапыванию сыновей, храпу квартирантов, порывам ветра за ставнями.

Из-под занавески комнаты свекрови потянулись язычки синего свечения. Агата замерла. Аверьяниха заворочалась, похоже, уселась. Забряцала чем-то, забубнила о Властителе. Её голос показался странным: сначала низким и хрипловатым, как обычно; потом в него ворвались другие шумы и звуки. Он стих в комнате, но продолжил звучать в голове Агаты.

А потом тёмная корявая рука отодвинула занавеску. Свекровь ходит?! Но такого просто не может быть! Сердце Агаты зачастило. Что пришло в голову старухе, которая должна отработать за новый дом для Аверьяна? Упаси Господь, если она тронет детей. Агата ей глотку перегрызёт. Такой порыв тоже был внове. Кровь забурлила в жилах, застучала в висках. Агата была готова вскинуться и заслонить ребятишек.

Грузная старуха вышла из-за занавески. В её ладонях сияла какая-то гнилушка. Медленно переваливаясь, она направилась в комнату квартирантов. На всклокоченных волосах торчало что-то вроде двурогой короны. Тени от набрякших век, искажённого рта и крючковатого носа делали её лицо похожим на маску.

Агата точно заледенела от страха... но осторожно спустила ноги с кровати и ступила на пол. Под ней, такой худой и лёгкой, не скрипнула ни одна половица. В открытую дверь она увидела, как свекровь водит гнилушкой над головой Кости. Вскоре свечение прекратилось, и в кромешной тьме послышались звуки, будто кто-то высасывал мозговую кость.

Агата метнулась на кровать и словно потеряла сознание.

Утром её разбудил крик Семёна:

- Костька! Костька, очнись, солдат! Эй, Агата, Костька помирает!.. Или помер...

И Семён разрыдался. Товарищи, увечные и бездомные, считали себя братьями. Никому не нужны, некуда ехать, незачем жить... - всё это было слышно в отрывистом мужском плаче.

Агата набросила на рубашку шаль и ринулась на подмогу. Вдавленные раны на голове Кости, покрытые клочковатой щетиной, вскрылись и закровоточили. Из уголка перекошенного рта струилась зеленоватая слюна.

- Уймись ты! - крикнула Агата Семёну и склонилась над Костей.

Он уже не дышал. Добрый безъязыкий Костя, глухой и покорный, который так много помогал ей с мужицкой работой по дому. Возил на сутулой спине ребятишек, делал для них из чурочек игрушки... Почему же она не защитила его от ведьмы? Сердце можно успокоить: у неё дети. А как успокоить совесть?

Внутри Агаты что-то словно взорвалось, и она по наитию выдохнула ему в мёртвое лицо:

- Забирай!

Через секунду-другую слюна запузырилась, грудь Кости пришла в движение. Он закашлялся.

- Я в госпиталь! - крикнула Агата испуганным детям, кое-как оделась и выбежала из дома. Ветер чуть не сшиб её с ног, но она понеслась, оскальзываясь и рискую упасть и сломать ногу на полусгнивших досках.

Завотделением закончил дежурство, но сам выехал к Косте. Осмотрел его и сказал:

- Молодец, дочка, всё сделала правильно. Считай, вернула бойца с того света.

- Я ничего не делала... - прошептала Агата, но зав даже не обратил внимания на её слова.

Костю увезли в госпиталь, и он уже к вечеру открыл глаза.

Семён вдрызг упился от радости.

А свекровь почувствовала себя плохо: один глаз увело в сторону, живот раздуло от газов. Она не вставала и не двигалась, еле поднимала правую руку. Аверьянка весь день просидел в её комнате, лопая еду, которую приносил брат Антон, за себя и за бабку. Когда Агата после работы попыталась осмотреть старуху, она зашипела на невестку, как кошка. Аверьянка сказал, округлив глазёнки-льдышки:

- Это всё она, баба... Из-за неё...

Свекровь, несмотря на присутствие Агаты, ответила ему едва внятно:

- Не...кровь...инушка... На ей моя пе...ать... Ничё она не мо...оет.

"Печать не моет? Печать не может?" - подумала Агата, забирая заверещавшего сына. Он крепко стукнул её щеке, а потом дёрнул за волосы. И лишь в ночных раздумьях Агата поняла: на ней свекровкина печать, поэтому и не удаётся ни возразить, ни тем более ослушаться. И ещё очень хорошо, что Аверьяниха теперь лежит колодой - можно не беспокоиться за Семёна, на которого ведьма могла бы свести чужую смерть. Двое суток на ногах дали о себе знать, и Агата провалилась в сон, как в полынью.

Утро принесло очередное горе: скончался Семён. Приехал знакомый врач, установил смерть от сердечного приступа, вызванного чрезмерным употреблением алкоголя. Семёна увезли. Агата, обливаясь слезами, вымыла комнатёнку квартирантов с хлоркой.

Очередное потрясение ждало Агату, когда она заправляла постельку младшего сына. Под подушкой лежало что-то странное... От вещицы тянуло холодом, смертью. Агата взяла её: на обруче тёмного тяжёлого металла торчали два рога, испещрённые чудными каракулями. Такие младшенький очень любил чертить на тетрадках и книжках старшего Антона.

Аверьянка выглянул из бабкиной комнаты и завопил:

- Не трогай! Это моё!

- Это бяка, дрянь, - сказала Агата, едва сдерживая заколотившую её дрожь. - Я бяку выброшу.

Раздался трубный рёв свекрови, Аверьянка подскочил к матери, выхватил железяку и снова шмыгнул к бабке.

- Не тожь!.. - орала старуха. - Не тожь дить... ю!

"Да провалитесь вы оба!" - подумала Агата, не давая себе отчёта в том, что такие слова раньше никогда бы не пришли ей в голову. Она закрутилась в повседневным делах, стараясь навести порядок в доме на всю рабочую неделю. Дела всё не кончались, а Агата путалась в мыслях: вдруг это младший вместо бабки угробил Семёна, отнял у инвалида последние дни жизни?.. Нет, такого просто не могло быть!..

Склонившись над корытом с щелочной водой, которая использовалась вместо драгоценного мыла, роняя на бельё пот и слёзы, Агата снова подумала о печати, про которую говорила Аверьяниха.

Память вернулась внезапно, когда Агата тёрла о стиральную доску свекровкин платок...

Агата после вокзала оказалась в большом неуютном доме со множеством комодов, сундуков, шкафов и двумя буфетами. Она плакала не останавливаясь, просилась к маме. Её наказывали, ставили в холодный угол сеней, шлёпали, не давали пить. Есть вообще не хотелось. Так длилось до тех пор, пока Аверьяниха не ткнула ей в лицо бумажками:

- Вот твои новые метрики. За них много заплачено, тварь ты неблагодарная. Теперь я твоя единственная родственница, тётка по матери.

- Хочу к маме! - хрипло, без слёз, потому что плакать уже не могла, завопила Агата.

- А если я отведу тебя к маме, а ты с ней не захочешь остаться? Будешь тогда послушной?

Агата, не поняв ни одного слова, кроме "отведу к маме", быстро-быстро закивала головой.

Аверьяниха кинула ей чужое латаное пальтишко, огромные валенки с калошами:

- Сей же миг одевайся! А то передумаю.

И потащила её в обратную сторону от предместья по колдобистой дороге.

Мартовский ветер полосовал лицо, забирался под худую одёжку, валенки норовили свалиться с ног, но ослабевшая от голодовки Агата шагала за этой злой тёткой. Она бы ещё и не такое вытерпела, лишь бы увидеть маму. И вот они добрались до длиннющей изгороди. Сначала Агата не поняла, что это за место - с крестами и деревянными пирамидками, ведь она ни разу не была на кладбище.

Аверьяниха подвела её к самому краю, холму, огороженному колышками, и сказала:

- Здесь твоя мама. Вместе с неопознанными.

И быстро прижала к глазам Агаты свой платок. Потом убрала его и велела:

- Смотри вниз, на землю.

Агата послушно уставилась на комки земли, покрытые изморозью. Внезапно они исчезли, открыв яму. А в ней - кого-то, похожих на людей, но очень странных: либо синеватых и вздутых, либо чёрных, скорчившихся, выгнувшихся дугой. Внезапно она заметила мамино платье в горошек, с которого был снят белый кружевной воротник. Мама лежала без своих ботинок, опушённых мехом, наполовину скрытая под раздавленным безголовым человеком. Её шея была изогнута, рот открыт, а в нём торчал ком земли.

Агата попятилась и уселась на землю.

- Ну, хочешь туда, к своей маме? - раздался голос Аверьянихи.

- Нет... - прошептала Агата.

Ведьма подняла её за шиворот, снова на миг закрыла ей глаза платком и поволокла к выходу с кладбища. Агата не могла вспомнить, как очутилась в доме. С тех пор началось её рабство...

Агата отжала платок, прошла в дом и сунула его в топку печки. Повалил бурый дым с запахом конечности, поражённой влажной гангреной. Потом ткань почернела и истлела.

С этого дня всё стало чуть менее безрадостным. Хотя Ольга оформила дом на Аверьяниху, ходила счастливая, с сияющими глазами, как невеста. Весело и ласково обращалась к раненым, хотя раньше частенько на них покрикивала.

Старик-зав сообщил радостную новость: Костю готовят к выписке. Скоро Агата может забрать своего квартиранта. Она расплакалась и сказала:

- Не нужно его к нам... В интернате ему будет лучше...

Зав обнял её и сказал:

- Поверь мне, дочка. Я две войны повидал. Лечит не больничная койка, а жизнь. Пусть тяжёлая, но рядом с людьми. Я же вижу: ты настоящая сестра милосердия. Вот твоё милосердие и есть лучшее, что может получить инвалид.

Агата призналась, сгорая от стыда и глотая слёзы:

- Свекровь не примет. Косте почти не подают... А ей деньги нужны.

- Эвон как... Понимаю, - откликнулся зав. - Осуждать не могу. Только тебя жалко: как ты рядом с такой-то мегерой.

Дома тоже стало терпимее: Аверьянка перестал задирать старших, семилетний Антон впрягся в тяжёлую работу, прибегал из школы со всех ног, чтобы помочь матери. Вова потянулся за братом, научился мыть посуду в тазу, приспособился чистить чугунки и чайник смесью песка и золы.

Свекрови становилось всё хуже, она перестала разговаривать, есть, но следила за Аверьянкой единственным глазом. Испражнялась только после клизмы. В тазу поверх водянистых нечистот всегда всплывали шерстинки. Однажды в её дерьме Агата заметила крысиный хвост, что-то похожее на коготки и закричала:

- Наталья Аверьяновна, я приглашу врача!

Свекровь с ненавистью посмотрела на неё льдистым глазом, а Аверьянка заглянул в комнату и сказал:

- Бабе не нужен твой врач-дурач!

А ночью, когда бабкин заступник засопел, Антон сказал на ухо матери:

- Аверя мышей ловит. Сам живьём жуёт и бабке в рот суёт.

- Почему раньше мне не рассказал? - всполошилась Агата.

Показать полностью

Оборотово. Часть 3/4

Оборотово. Часть 1/4

Оборотово. Часть 2/4

Оборотово. Часть 4/4

Наконец они дошли до поляны, густевшей сухим бурьяном в рост человека. Дальше виднелся рваный клочок молодого подлеска, за которым проступали очертания дороги, ведущей на невысокий холм, по бокам которого располагались широкие поля с болотистыми запрудами.

Покинув мрачный, туманный лес, все заметно приободрились. Но на открытом просторе разгулявшийся ветер рвал в клочья серые облака и словно нарочно подгонял путников вперед, крепко дуя в спины. Наконец поднялись на холм, где стояли сгоревшие, черные от сажи хаты да неказистые строения, похожие на сараи, полускрытые от взгляда засохшим бурьяном.

Знак на столбе «Оборотово», выведенный корявыми ярко–красными буквами, дребезжа, скрежетал на ветру. Здесь же, на дороге, еще не совсем скрылись в грязи следы автомобильных шин.

Провожатый внезапно исчез, как сквозь землю провалился. Но тут, перешагнув остатки низкого забора, со стороны огорода к ним навстречу

вышел мужик, с виду словно его брат-близнец.

Лицо новоявленного мужика из-под натянутой на уши шапки-ушанки и лохматых седых усов было все какое–то смазанное, только глаза блестели по-животному хитро. В руках у него была неподвижная черная курица с немигающими красноватыми глазами, словно и ненастоящая, а муляж какой из папье-маше.

Обнаружив, что его заметили, мужик остановился и посмотрел на них так пристально, что стало совсем не по себе. А потом он вдруг загоготал и стал облизываться, а у самого язык влажный, длинный и удивительно розовый.

– Извините, нам к знахарке Ефросинье надо! – явно преодолевая панику, громко сказала мама.

Мужик хрюкнул, затем кивнул и выдавил из себя по слогам, словно говорить разучился или не умел, ответ. А Зоя отметила, что их провожатый тоже ведь так говорил.

– За мной, давай! – В уголке губ мужика вспенилась пузырьком слюна, а курица в его руках неожиданно отмерла и закудахтала, резко вырываясь. Он ужасающе, с хрипом захохотал, затем свернул курице шею и улыбнулся, показывая желтые заостренные зубы.

– Мама? – испуганно переспросил Илюша.

Мама с трудом сдерживала отвращение, да что там – страх, не в силах отвести взгляда от зубастой улыбки мужика, но сглотнула и сказала с нарочито бодрой уверенностью в голове:

– Все хорошо, Илья. Держитесь с Зоей за мной.

Мужчина в явном нетерпении снова начал облизываться да переминаться с ноги на ногу.

– Мама, может, ну это все? Не пойдем? А назад, в Марьино, сами вернемся, – разнервничалась и не выдержала Зоя. Потому как что с мужиком, как и с исчезнувшим проводником было что–то сильно не так.

Мама поджала губы и тяжко вздохнула, затем посмотрела на дочку так устало и зло, что ни о каком возвращении назад у Зои больше и речи быть не могло. Илюша вдруг заплакал, весь сжался и тоже уперся, требуя вернуться.

– Так! – грозно сказала мама.

С Илюшей такой мамин тон всегда срабатывал: он засмущался и виновато улыбнулся. Зоя не повелась, выросла уже, да и семейное упрямство… Но делать нечего, решение взбалмошной мамы – закон, поэтому пошли за стремным мужчиной следом.

Он вывел их к последнему в уличном ряду дому, неожиданно хорошо сохранившемуся на фоне сгоревших и заброшенных хат. За высоким деревянным и с виду новым забором залаяли, зафырчали с привизгом, так что всем снова стало не по себе.

Мужчина, не дойдя до забора, поклонился едва ли не до земли и попятился задом невероятно ловко и быстро. Зоя и Илья, да что там – и мама рты от удивления пораскрывали. Илюша снова сжался, прибился к маме, как щенок к ногам.

А дверь калитки уже открывала женщина, средних лет, с длинными седыми волосами, заплетенными в косы, в платье старомодного покроя, с белоснежным передником вокруг пояса.

Она шла с высоко поднятой головой, плечи гордо расправлены, сама стройная, как молодая осина, лицо широкоскулое, с прямым носом, но при этом яркое, волевое и чем-то необычайно привлекательное, что смотришь и не можешь глаз отвести.

Женщина располагающе улыбнулась и поздоровалась. Голос у нее звонкий, с легкой чувственной хрипотцой, тоже невероятно привлекательный. А глаза вблизи удивительно большие и темные, с поволокой, совершенно непроницаемые глаза, до которых словно ее улыбка не доходила.

– Здравствуйте, вы Ефросинья, знахарка? – спросила мама, не в силах скрыть удивление, как и Зоя. Ведь деревенские знахарки такими моложавыми и привлекательными не бывают, верно? К тому же, судя по письму, она должна быть как минимум очень пожилой, а то и вовсе ссохшейся старухой.

– Да, я Ефросинья. Заходите. Я чай с блинами, с малиновым вареньем для гостей дорогих, считай, что родных, приготовила. Заждалась вас с утра, уставших с дороги, но то ничего. Как хорошо, что я к вам провожатого отправила, не то бы еще долго меня разыскивали, не правда ли?

– А Вадим у вас? – перешла сразу к делу мама, но голос задрожал.

Ефросинья неопределенно покачала головой и прицыкнула на выбравшуюся из огромной, грубо сколоченной деревянной будки не то лохматую собаку, не то волка. Крупный, даже массивный зверь смотрел на пришлых по–человечьи умно и недобро скалил большие зубы. Кажется (не смогла определиться Зоя), глаза у него тоже необычно ярко-желтые, с красноватыми огоньками внутри. Собака поймала ее взгляд, и девочка поежилась.

Ефросинья продолжала улыбаться, затем шепнула что-то неразборчивое и странное, словно на иностранном языке, и, махнув рукой на мамино: «Что вы сказали?», молча повела за собой в дом.

– Вадим гостил у меня, но вчера уехал. А вы садитесь, чая попейте с блинами, расскажите о себе. Мне, знаете, любопытно с семьей воспитанника познакомиться.

– А когда он уехал, куда, почему? – затараторила мама.

Знахарка снова махнула рукой, отсекая вопросы на корню.

Просторный дом встретил теплом, светом и чистотой, так что сразу и страхи все разом улеглись. Пришлым вдруг стало необычайно спокойно. Заулыбались, расслабились, вдыхая запах сушеной лаванды, мяты и цветов со странной, слегка горчащей на небе сладостью.

И обстановка в доме как из русской сказки. Беленая печь, на стенах выведены узоры, вся мебель деревянная, старинная и явно ручной работы, тоже с росписью. Плетеные кресла с вязаными подушками. Коврики на полу тоже не заводские. Поделок на полках много всяких: куколки из соломы, изделия из глины, посуда и фигурки животных. Самовар, пузатый, с блестящими боками, на столе.

– Вы присаживайтесь с дороги, – снова разулыбалась Ефросинья. – Сейчас чаем вас напою, сил наберетесь. Потом все разговоры, времени хватит…

– Все так странно, – совсем тихо сказала мама и зевнула, – Вадим ничего нам о вас не рассказывал, ни единого слова.

В улыбке знахарки мелькнуло торжество, или Зое показалось? Но сердце девочки, словно предчувствуя беду, кольнуло, и есть вдруг ей совершенно перехотелось, хотя совсем недавно от голода сводило живот.

Мама налегала на блины, все больше зевая, и чай пила чашку за чашкой, как не в себя. Илья тоже ел слишком много, усердно, по-поросячьи чавкая, а знахарка поближе придвинулась и его по руке ласково гладила и приговаривала: «Кушай, кушай, мой хороший».

– Где у вас туалет? – спросила Зоя первое, что пришло в голову, не в силах ни притронуться к чаю, ни больше здесь находиться. Стало нехорошо, моргнула – и все на мгновение вокруг почернело, плесенью и паутиной покрылось, а вместо блинов – на столе извивающиеся черви и змеиные головы с вытаращенными глазами.

– Иди за дом, милая, только через черный ход. Вон там, за шкафом у печи, будет дверь.

Голос знахарки звучал так ласково и монотонно, что клонило в сон.

Следуя указаниям, Зоя вышла на огород, за которым прямо к забору прилегал лес. Туалет и вправду имелся, из себя развалюха развалюхой, вместо двери – замызганная, рваная шторка, которую трепал разыгравшийся, словно перед дождем, ветер.

Было здесь и несколько сараев, откуда доносилось фырчанье и хрюканье, а вот на заборе сидели, нахохлившись, черные курицы и так странно, немигающе смотрели на Зою, что девочка перепугалась еще больше. Она так и стояла на месте, не решаясь зайти в туалет, пока не продрогла.

Порыв ветра на мгновение проявил солнце на небе. Что-то блеснуло за забором, вдали, среди раздвинутых ветром густых еловых лап, что–то серебристое. Сердце в груди Зои кольнуло, в мысли закралось нехорошее подозрение… Машина папы новенькая, серебристо–серая. Нужно посмотреть, в чем тут дело.

– Зоя! – крикнула мама. – Идем в дом! Замерзнешь!

Зоя оглянулась. Мама улыбалась. За ее спиной стояла знахарка, держа в руках толстенный и темный фотоальбом.

…– У нас все в роду стареют поздно, – улыбнулась знахарка и отпила чаю.

– А сколько вам лет? – спросила Зоя, и мама сразу одернула: мол, неприлично спрашивать такое у женщины.

– Ты не поверишь, если скажу, милая, но мой секрет кроется в особых травах и кое в чем еще, – заговорщицки прошептала Ефросинья.

– Смотри, Зоя! Оказывается, папа жил здесь несколько лет после детдома, до поступления в институт, – с сильным воодушевлением начала мама.

– Но почему он нам ничего не рассказывал об этом? – спросила Зоя.

Мама покачала головой. Знахарка прямо посмотрела на Зою и спросила – вроде бы ласково, но что–то в ее голосе такое было, недовольное:

– Чего чай не пьешь? Он вкусный, полезный, травяной. Мигом сил прибавит.

Мама снова посмотрела на Зою уже с укоризной. Зоя сделала маленький глоток. Даже сахар не перебивал густой травянистый привкус, он буквально приставал к языку и отчего-то навевал мысли о липкой ленте для мух. Зоя снова спросила – она всегда так делала, когда сильно нервничала:

– А зачем вы письмо прислали? Что вам папа такого должен?

– Я Оксане Яковлевне все уже рассказала, а ты, моя милая девочка, еще не доросла до взрослых разговоров и поэтому ничего знать не должна.

И мама снова шикнула на дочь, что совершенно на нее не похоже. И тут же, словно смягчившись, показала жестом: мол, иди, посиди с братом.

Илья спал, свернувшись на кресле. Неужели брат так утомился с дороги? Теперь опрятный, чистый и в целом, как с картинки, домик знахарки вызывал у Зои чувство неясной, все возрастающей тревоги, и чем дольше девочка здесь оставалась, тем становилось хуже, словно она в западне. Она стояла и слушала…

А мама все болтала с Ефросиньей, только вот та отвечала односложно – да или нет, а самих вопросов, как Зоя ни прислушивалась, не слышала.

Илья тихонько посапывал, а Зоя подумала, как же сильно она любит брата, и от этого острого чувства вдруг защемило в груди. Нужно что-то делать. Поговорить с мамой, убедить ее не оставаться здесь ночевать. Но как это сделать, не имея никаких доказательств того, что знахарка совсем не такая белая и пушистая, какой хочет казаться?

Зоя на цыпочках прокралась к узкому окошку, открыла его и вылезла на улицу, то и дело прислушиваясь к голосам женщин на кухне. Чтобы дойти до забора, пришлось пробираться на корточках и почти ползком, замирая, когда слышала легкое лязганье цепи. Знала: если собака гавкнет, все пропало.

В сарае за туалетом раздавался какой-то шум. Повизгивала и сопела, хрюкая, свинья, а затем затихла. Тишина внезапно сменилась громким мужским хохотом и непонятными звуками, похожими на чавканье с фырчаньем.

Зое стало не по себе. Может, все же лучше вернуться в дом?.. Скрипнула дверь сарая – девочка со страху забилась в разросшиеся возле забора кусты, прямо в жирную грязь. Голые ветви кустов не мешали ей видеть, как из сарая вышли несколько мужчин, затем встали на четвереньки и совершенно по-звериному побежали в противоположную от нее сторону издавая хриплое порыкивание. Сердце обмерло в груди Зои, а во рту пересохло, когда на мгновение показалось (или не показалось?), что их лица вытянуты и полностью заросли темными волосами.

Зоя, всю жизнь считавшая себя убежденной реалисткой, как папа, инстинктивно перекрестилась и, вспомнив про бутылочку со святой водой, достала ее из рюкзака, для храбрости выпила глоток. Потом еще несколько минут лежала в зарослях, пока сердце не перестало бешено биться.

Вот же чертовщина. Если бы только мама это видела, не осталась бы здесь ни минуты. Стиснув зубы, Зоя поднялась и, обойдя кусты, подпрыгнула, ухватившись за забор. С горем пополам перелезла на другую сторону, с грустью понимая, что сейчас бы ой как пригодились все уроки физкультуры, которые она частенько пропускала.

Здесь лес был по-настоящему диковинным и чужим, словно деревья людей недолюбливали. Еловые ветки были низкие и разлапистые, доставая до земли живой изгородью: едва удавалось проползти под ними. И сами деревья росли так густо, что Зое приходилось пробираться на карачках, то и дело жмурясь, и пригибать голову, чтобы не поцарапаться. Хорошо хоть капюшон ветровки помогал защитить волосы.

В лесу близко подступающий вечер превратился в плотные сумерки, так что Зое на свой страх и риск пришлось включить фонарик в смартфоне и сориентироваться, где же она видела блеск серебристого цвета…

Она проморгалась, несколько раз включая и выключая фонарь, но, наконец, заметила искомое. Снова пришлось ползти, невольно цепляя на брюки и ветровку ворохи влажных иголок и листьев, комья грязи.

Наконец, Зоя выдохнула, переводя дух, и направилась к плотному темно-оливковому брезенту, который, как оказалось, скрывал машину папы. Чудо, не иначе, что солнце позволило увидеть спрятанное в еловых дебрях серебристое пятно.

Двери в машину не заперты, а окно со стороны водителя разбито. На сиденье, кофейного цвета, проступали отчетливо видимые темные пятна.  

Неужели кровь?..

Надежда на что-то хорошее меркла, сменяясь тупой болью в сердце. От нахлынувшего отчаяния Зое захотелось плакать. Она вспомнила о маме и брате, взяла себя в руки, подавив зарождающийся в груди всхлип, и крепко сжала кулаки. «Соберись, ну, давай же – соберись!»

В замке машины торчали ключи зажигания. На заднем сиденье лежала дорожная сумка. Папины права и документы она нашла в бардачке, там же – узкий маленький фонарик и складной нож. Все тут же отправилось в карманы ветровки, чтобы при случае воспользоваться.

Затем с помощью влажных салфеток, найденных в бардачке, Зоя оттерла грязь с лица и рук, кое–как почистила ботинки и одежду. С жадностью выпила из жестяной баночки пепси, закусила солеными крекерами, к ее огромному счастью, обнаруженными в сумке.

Увы, к дому знахарки Зоя вернулась в кромешной темноте. Ветер усилился и дул частыми порывами с мелкими каплями влаги, явными предвестниками затяжного дождя. Окно оказалось заперто. Нехорошо…

– Мама? – Зоя смело зашла с парадного хода, обмирая от царившего в доме холода и зловещей тишины. К тому же было темно.

– Спит мама, Илюша спит, и ты ложись. Я уже постелила. Ночью здесь опасно, в лесу волки рыщут.

Голос знахарки напоминал охриплое карканье и шел из-за спины. Чиркнуло, и загорелись свечи в подсвечниках на столе, а дверь позади хлопнула, и с глухим смешком Ефросинья ушла... Зою трясло, нехорошее предчувствие стянуло нервы в тугие узлы, рассыпалось колкими мурашками по коже.

Мама крепко спала с Илюшей в обнимку на диване. И сколько Зоя ни пыталась ее разбудить, не получалось. Как и брата. Она и пихала их, и щипала, и по щекам хлопала, пока сама не выдохлась. Но стоять и сидеть на месте рядом со спящими родными Зое страшно до ужаса, оттого невыносимо.

На кухонном столе заманчиво лежал пышный пирог да стоял кувшин с молоком. Пирог выглядел восхитительно и так одуряюще вкусно пах, словно сам в рот просился. Желудок Зои урчал все сильнее, она несколько раз тянулась к пирогу, но некое шестое чувство отговаривало есть. Голод вдруг стал наваждением – сильным и удушающим до слез. Снова, как под гипнозом, приблизившись к столу, Зоя зажмурилась и вдруг вспомнила про недопитую святую воду. Тут же достав бутылку из рюкзака, выпила всю воду – и отпустило.

В доме свет не работал, горели керосиновая лампа да толстые и блестящие, словно в жиру натертые, свечи в подсвечнике на кухонном столе. А батареи в их с мамой смартфонах странным образом полностью разрядились.

Зоя вздохнула и уселась в плетеное кресло, намереваясь бодрствовать всю ночь, но сама не заметила, как заснула.

Проснулась девочка от шепота, холодного дыхания ветра в ушах, из-за легкого сквозняка да животных гортанных стонов, заставивших кровь Зои жарко прилить к лицу.

Вставать с кресла не хотелось, да и темно вокруг: лампа керосиновая потухла, а мерзкого вида свечи остались на кухонном столе.

Зоя таки поднялась. Мысль, как там мама и брат, вызвала волну паники. И добираться до дивана ей пришлось медленно и практически на ощупь. Они спали так крепко, до жути, как зачарованные, все это время оставаясь в той же позе, даже не повернув головы.

Показать полностью

Темнейший. Глава 35

Никлот не заходил в поместье. Он ждал снаружи, в лесу у ручья. И позвал за собой Камила, отправив одного из своих подопечных. На вопрос, к чему такая осторожность – Никлот ответил, что в поместье заводить Рыжего опасно. В поместье сидит предатель, который с этим Рыжим знаком.

-- Мы прочёсывали Серебряный Перевал, -- рассказывал Никлот. – Как расчёской, но безуспешно. Допросили каждую блоху. Городская стража даже начала что-то подозревать. И когда мы уже собрались уходить – Асуп вдруг увидел этого ублюдка, почти у самых ворот. Рыжий возвращался в город. С двумя наёмниками-телохранителями... Я думаю, вы уже знаете, с какого именно дела они вернулись на этот раз. Они подговорили разбойников вырядиться в кольчуги, раздобыли для них щиты с гербом Миробоичей – и отправили тех на Сбор. К смердам. Представляться вашим именем. Ведь ещё не все старейшины знают вас в лицо…

-- Да, Никлот, -- Камил скрипел зубами в ярости. – Наших тупых смердов ограбили, как самых последних болванов. И теперь нам нечем платить Долг… На кого работает этот ублюдок? И что за предатель сидит в поместье, о котором ты рассказал?

-- Он работал на Иштвана, -- сказал Никлот и Камил не поверил своим ушам.

-- На Иштвана? – переспросил он. – Такого не может быть. Иштван ведь… Ты уверен, Никлот? Может Рыжий просто хочет внести раздор в наш дом?

-- Он сказал это после того, как изведал «слёзы радости», -- ответил Никлот. – Поэтому говорил правду искренне.

-- Ты использовал их для допроса?!

-- От пыток его язык не развязывался. Я понял, как вы смогли поработить Асупа... Поэтому решил так же сделать и с Рыжим, пообещав ему вторую колбочку, если он расскажет всю правду. И я правильно сделал. Если бы мы вернулись в поместье, не выведав правду, Иштван тут же сбежал бы. Или попытался вас убить… Неизвестно, как бы он поступил. А Рыжий всё рассказал. Его рот открылся сразу – он тут же позабыл о всякой преданности.

-- И зачем Иштван всё это делал? Какую цель преследовал?..

-- А этого Рыжий уже не знает. Его делом было лишь выполнять поручения, нанимать разбойников, платить им золотом, которое Иштван брал, видимо, из вашей же казны.

Пленник стоял, связанный. Молодой, может, ровесник Есения. Его трясло от жажды по «слезам радости». Рыжий, увидев Камила в первый раз, тут же посветлел.

-- Вы мне снились! – воскликнул он восхищённо.

-- А где его телохранители? – вдруг вспомнил Камил.

-- Лежат в одном из переулков Перевала, -- ответил Никлот. – Мы устроили на них засаду – не перед вратами же нападать... Сильные противники… Были. Пока мы им не проломили головы своими топорами.

-- Эх, Никлот! Что бы я без тебя и твоей команды делал! -- сказал Камил. – Что ты хочешь в награду? Может, у тебя есть какое-то особенное желание?

Никлот задумался.

-- Вы не богаты, милорд, сейчас серьёзные проблемы с Долгом, как я понимаю. Сейчас не время растрачивать золото на пустяки. Сначала мы одолеем всех врагов и предателей. А потом уже, думаю, вы нас всех не обделите, в обиде не оставите.

-- Я запомню твои слова, Никлот, -- сказал Камил и повернулся к Рыжему. -- Ты знаешь, что вредил баронству? Что сотрудничал с бандитами? Знаешь, что тебя теперь ждёт казнь?

Рыжий заплакал. Какой-то он жалкий. Щенок. И это он договаривался с бандитами? Да как его не разорвали на части…

-- Как вы познакомились с Иштваном? – спросил Камил.

-- Давно, -- ответил рыжий. – Лет девять назад. Я выполнял его поручения… В Серебряном Перевале…

-- Поручения? – удивился Камил. – Поручения подмастерья кожевенника? Это где такое видано?

Рыжий уставился на Камила непонимающими глазами.

-- Иштван не подмастерье, -- сказал он. – Он же при дворце князя Искро…

И тогда Камилу всё вдруг сразу стало ясно…

Как теперь доказать преступления Иштвана?.. Нужно было сначала пересчитать золото. Собственноручно. Соотнести со всеми договорами. И проверить, соответствует ли размер казны – затратам. Если нет – это лучшее доказательство измены. Потому что ключ от казны был только у Иштвана, Камила и Жанны. Но Камил посчитал, что лучшее доказательство – это слова рыжего. И расточительное поведение управленца, которое Камил по ошибке списал на глупость. Теперь же он уверился, что всё это время Иштван – лгал. И ему. И Есению.

-- Нам нужно взять Иштвана. Живым, -- сказал Камил.

-- Без проблем, -- тут же вызвался Никлот. – Он от нас не уйдёт.

Двух дружинников оставили вместе со связанными рыжим и Асупом – на выходе из поместья. Если Иштван слишком быстро сообразит, что к чему, если прорвётся за стены, то эти дружинники будут преследовать его, пока не задохнутся лошади. Или пока не закончатся стрелы в колчане.

Остальные отправились с Камилом в поместье.

На входе прибывших дружинников тут же принялись расспрашивать товарищи, куда же это они отлучались на такой долгий срок. Правды не говорили. Кругом могли быть враги. Камил встретил по пути Нойманна и приказал тому отправиться вместе с ним.

-- Что-то случилось, милорд? – спросил он.

-- Да, -- коротко ответил Камил. – Меньше вопросов. Делай всё, что я скажу.

-- Хорошо, милорд…

Иштвана не оказалось в кабинете. Ни на кухне, ни у сокровищницы, ни в коридорах. Его увидели из окна одной из башен, гуляющим посреди сада. Управленец безмятежно прогуливался среди цветов, в гордом одиночестве. И пел песни.

-- Стойте, -- Никлот остановил рванувшего вперёд Камила. – Лучше дождёмся, когда он зайдёт в место поглуше… Крики ведь поднимутся… Да и мы – сами справимся.

-- Да, -- согласился Камил. – Слишком я зол на него. Ещё прирежу ненароком…

Брать нужно было незаметно. Чтобы не расползлись слухи. Перед тем, как поднимать шумиху, нужно было выяснить у Иштвана – вдруг у него в стенах поместья ещё имелись прислужники.

Дружинники дождались, когда Иштван вернётся в коридоры поместья. Там они набросились на него, сбили с ног, выбили ударами кулаков весь воздух из живота – чтобы кричать было нечем. И потащили к темницам.

Двух стражников темницы тоже завели внутрь – на всякий случай, если те тоже участвуют в сговоре. Пусть лучше будут перед глазами.

-- Как это понимать?.. – задыхался Иштван, когда увидел стоящего перед ним в полумраке Камила. – Что случилось?... Почему меня избили?...

-- А ты сам как думаешь? – спросил Камил, закипая. Иштван не сразу нашёлся, что ответить.

-- Жанна? – спросил он. – Она наставила тебя против меня?... Так эта избалованная девка… Она же злится на меня потому, что я не хочу тратить на неё золото из нашей казны!...

-- Из «нашей»?

Иштван тут же притих. Ненадолго.

-- Из твоей, конечно, Камил… Ты чего, Камил? Между нами ведь нет вражды… Но если ты хочешь – я могу просто уйти! Просто уйти! И всё! И проблемы больше никакой не будет…

-- Будет. Поэтому ты никуда не уйдёшь.

Иштван снова притих, судорожно размышляя, что бы ответить. Как бы увернуться. И с каждой секундой он осознавал – он где-то прокололся. Но где?..

-- Ты мне нагло лгал, -- сказал Камил. – Помнишь? Когда мы обсуждали излишние затраты? Когда ты тратился на всякое ненужное дерьмо? А я ведь тогда поверил, что ты дурачок. Что ты – всего лишь бездарный управленец. Подмастерье кожевенника… Ты смог обвести меня вокруг пальца. Настолько ты хорошо претворился жертвой обстоятельств… А на самом деле ты просто растрачивал казну, лишь бы мы не смогли уплатить Долг вовремя. Воспользовался смертью Есения.

-- Я не понимаю, Камил…

-- Хватит. Тебе меня больше не обмануть. Всё сходится. Я всё понял. Слишком поздно, но понял.

-- Я не…

Камил избивал Иштвана аккуратно. Чтобы ничего не сломать, чтобы ничего не повредить. Он ему нужен живой. Нужно, чтобы он всё ему рассказал.

-- Одно меня интересует, -- сказал Камил. – Как всё было на самом деле? Как ты перешёл на сторону князя Искро? После смерти брата? Или ещё тогда – в самом начале?

Иштван молчал. Не отвечал. Камил почувствовал, что этот уродец будет отмалчиваться до последнего – князь Искро ведь своих предателей подвергает жестоким пыткам… И вряд ли Камил способен переплюнуть его придворного палача, изысканного в своём ремесле. Только если…

-- Пей, -- предложил он «слёзы радости». – Это яд. Я дарю тебе смерть. Если ты, конечно, не хочешь, чтобы мы сделали с тобой то же самое, что и с пленниками.

Иштван взглянул на колбочку. Побледнел от страха. Неужели – смерть? Неужели он сейчас умрёт? А ведь совсем недавно он прогуливался по саду и любовался цветами. Неужели всё это прекрасное он больше никогда не увидит?.. Он принялся дёргаться, кричать. Молить о помощи.

-- Тащите ножи, -- сказал тогда Камил дружинникам. – Я ведь дал тебе шанс умереть тихой смертью…

-- Нет! – завопил Иштван. – Дай колбочку с ядом! Я передумал! Передумал!

И тогда Камил напоил его снадобьем…

И принялся ждать. Иштван ожидал, что вот-вот начнётся агония. Что вот-вот придёт смерть. Но ничего не происходило. Он лишь тяжело дышал. Вскоре лицо его расслабилось. Заулыбалось. И тогда Иштван принялся сквернословить.

-- Ублюдок! Я не боюсь тебя! – он плевался в Камила. – Не боюсь! И смерти – я тоже не боюсь! Ангелы спустились с небес! И вот-вот заберут меня наверх!

-- Не заберут, -- сказал Камил. – Это не ангелы. Это демоны. И они оставят тебя здесь.

-- Тебе конец! – насмехался Иштван. – Князь Искро придёт за Долгом! А потом, когда не получит оплату – выдернет тебе яйца! И посадит в свою темницу! Где палач будет тебя мучить рядом с Эрном! О!! Вы с ним сделаетесь хорошими друзьями!

-- Говори, что было на самом деле. Я приказываю.

Но Иштвану было всё равно на его приказы. Это было странно. Изменник вместо преданности и сговорчивости – наоборот обрёл силу и независимость. Камил рассмотрел колбочку, понюхал – он не перепутал снадобья. Это были всё те же «слёзы радости». Они работали – эта партия легко поработила Асупа и рыжего.

Но, похоже, у Иштвана была стойкость к «слезам».

Пытать во время действия этого снадобья было бессмысленно. Поэтому Камил подождал до глубокой ночи, подождал, пока предатель вновь изменится в лице.

-- Это был не яд… -- догадался тот.

И только тогда приступили к пыткам.

Начали с водных процедур. Управленца привязали к скамье. И лили ему на лицо, накрытое тряпкой, воду. Пока вода в бочонке не закончилась. Тогда притащили угольки. И начали постепенно прижигать предателя. Начали с пяток. Как же он кричал! Смелость, внушённая «слезами», вдруг улетучилась. Когда Камил почувствовал, что Иштван достаточно измотан, то взялся за крючок, каким бабки выскрёбывали зародыши из шлюх.

-- Держите ему голову покрепче, -- сказал Камил. – А то глаза выскрести ему из черепа будет нелегко…

Иштван тут же завизжал, заплакал.

-- Хватит! Не-е-ет! Я всё скажу! Всё расскажу!!

Иштван заговорил.

Он действительно оказался шпионом от князя Искро. Его подослали к Есению ещё накануне военного похода против восстания Эрна – когда Орманд набирал в дружину всех подряд. Иштван показался тогда очень умным, на фоне прочих рекрутов, поэтому его взяли, несмотря на неумение драться. И во время военного похода он сблизился с Есением. Есению тогда был необходим подобный друг, который бы его понимал, который бы его выслушивал и помогал советом. Иштван ударил метко… И стал после войны правой рукой, одним из первых людей в поместье.

Всё это время он следил за каждым шагом Есения, за каждой идеей. И письма с раздобытыми сведениями отправлял в Серебряный Перевал. За все эти годы он прекрасно вник в дела баронств. А потом ему, после смерти Аннушки, отдали приказ – извести баронства. Пообещали большие деньги, которые бы обеспечили ему роскошную старость. Иштван с самого начала рассчитывал на богатства, обещанные князем ещё несколько лет назад. Он всё размышлял, как бы подстроить несчастный случай, но, о счастье, Есений умер и без его помощи! И теперь никто бы не смог ему помешать. Жанна была неспособна вести дела, она налегла на вино от горя и трезвела лишь изредка. Мямля был слишком глуп, чтобы что-то понять. Радим Златич – далеко. Когда в поместье прибыл Камил – всё едва ли не пошло наперекосяк, не по плану. Иштван рассчитывал, что тот вернётся, в лучшем случае, к осени. Когда будет уже слишком поздно.

Пришлось юлить, вертеться, как уж, пускать пыль в глаза. И получилось. Только жаль, что не до конца…

После смерти Есения у князя Искро больше не было причин отвергать свои планы на поместье. За Есения мог заступиться Хмудгард, за Есения заступалась Аннушка. А за Камила – никто не заступался. Он – ничто. Искро хотел освободить поместье для своего сынишки Милана, как Камил и предполагал.

А пока Милан бы подрастал – Иштван бы правил себе баронством, наслаждаясь отсутствием Долга, подготавливая Милана к правлению. Два баронства тогда бы угодили прямиком в руки князя Искро – вполне себе законно. Не уплатили Долг – голова с плеч! А земли эти богаты, если не обкладывать их налогами. Из сынишки получился бы отличный барон, при том, что он бы оставался, по закону, Миробоичем. Тогда бы Миробоичи стали союзниками Дальничей и Перепутичей. И род князя Искро укрепился бы на троне окончательно.

А Рыжего Иштван притягивал потому, что не мог действовать сам, напрямую. Пришлось бы отлучаться из поместья, что вызвало бы у Камила вопросы. Да и разговоры с бандитами – занятие опасное, а Рыжий к тому же был не из болтливых. И всё же, «слёзы радости» разговорили помощника…

Иштван решил, что если разбойники начнут жечь деревни и скрываться в лесах – Камил не успеет реагировать вовремя, не сможет выходить на след. Разбойники ведь неуловимы. Откуда ему было знать про мёртвых псов?... Иштван, к тому же, пытался отговорить Камила от походов одной лишь конницей, предлагал взять пехоту, которая замедлила бы поход. Потому же он нанял большой разбойничий отряд, против которого было бы рискованно выдвигаться имеющейся конницей. Но Камил всё же рискнул.

Предателю удалось выиграть пару дней перед Сбором, озадачив Камила различными мелочами, вдруг поломавшимися телегами, которые нужно было чинить – за это время разбойники-самозванцы прошлись по баронству и собрали ценности. А ведь выступи Камил в срок – разбойникам с их телегами не удалось бы уйти так далеко.

Иштван легко предал Есения. Он никогда и не отличался верностью. Он регулярно воровал из казны – Есений ему доверял полностью и либо не замечал воровства, либо закрывал на это глаза.

-- И неужели за всё это время, -- спросил Камил. – Ты не привязался ко всем нам?... Почему?

Иштван побоялся ответить сразу. Но Камил снова взялся за крюк и предатель заговорил. Он всегда презирал Есения – этого труса. Он лишь претворялся другом – такая у него была профессия.

Сделалось даже как-то больно. Камил тоже доверял ему. Он считал Иштвана – одним из немногих островков разума в этом тёмном омуте, полном тупиц, гордецов и идиотов. Но всё оказалось куда страшней. Иштван был на редкость расчётливым хитрецом.

-- Нужно было прислушаться к Жанне, -- сказал Камил. – Она тупица. Но тупица с хорошей интуицией! Некоторые бабы ведь как кошки – чувствуют плохих людей.

И всё-таки Иштван своей цели добился. Он ведь разорил баронство. Теперь не получится выплатить Долг.

-- Обидно, наверное, -- сказал Камил. – Предать всех, кто ценил тебя. Ради золота. Дойти до самого конца. Достигнуть цели, к которой так долго стремился. А потом умереть в пыточных камерах. Не получив оплаты?

Иштван рыдал от страха.

-- Почему бы не придать огласке дерзновения князя Искро? – спросил Никлот. – Ведь он пошёл против закона!

-- Князь Искро выше закона, -- ответил Камил, припомнив давние слова командира Орманда.

-- Бароны не оценят такого поведения князя!

-- А что они сделают, -- сказал Камил. – Даже если мне поверят. Даже если мою сторону примут – у князя Искро больше друзей среди баронов, чем врагов. Из врагов у него только мы. Может, ещё недовольные Горничи, с их самым нищим баронством и самой маленькой дружиной… Но и на это рассчитывать не приходится. Ведь у нас нет доказательств. Работа Иштвана была достаточно тонкой. Все траты – задокументированы. Пусть и фиктивные нужды, но кого это волнует... А воры – не пойманы. Доказательством причастности князя Искро являются только слова Иштвана. И князь, конечно, будет отрицать свою вину. Иштван – подмастерье кожевника. Вот кто он. По задуманному плану…

-- Но ведь Искро, по сути, объявил нам войну!

-- Не объявил, -- сказал Камил. – Он действовал в тихую. Он не хочет прямого противостояния. Он достаточно ленив для войны. Но при этом жаден до власти.

-- Что же теперь делать? – спросил Никлот. – Ведь Искро просто так от нас не отвяжется.

И тогда Камил начал думать. Хотел бы он дать волю своей ярости. Хотел бы показать свои зубы. Хотел бы устроить гвардии Хмудгарда «тёплый приём». Но сил имелось слишком мало. У князя большое войско. Если его поддержат все бароны – наберётся четыре тысячи. Но даже если нанести удар в его логово, не дожидаясь, пока бароны придут к нему на помощь – у князя под рукой будет две с половиной тысячи бойцов… С многочисленной конной гвардией. С Цветаном Дальничем, который придёт своему брату на помощь – с такой же четырёхтысячной дружиной. И что может противопоставить Камил? Две-три сотни воинов и с десяток-два мертвецов?...

Сообщников у Иштвана в поместье больше не было. Это хорошо. Но Камил не стал спешить с показательной казнью Иштвана и Рыжего. У него появилась другая идея, как выбраться из, казалось бы, безнадёжной ситуации…

***

Мой телеграм канал: https://t.me/emir_radrigez

«Темнейший» на АТ: https://author.today/work/316450

Показать полностью

Третий глаз, часть вторая

UPD:

Третий глаз, первая часть

***

Угольной пылью накрыло уже всю область. Даже рано пришедшая в этом году зима не смогла обелить землю. С неба летели чёрные снежинки, которые не умели таять. Они порхали в воздухе, оседали на крышах и стенах домов, в лёгких людей и животных. В аптеках стали дефицитом медицинские маски. Дети и взрослые харкали чёрными сгустками.

Валера решил съездить к тёще, поговорить с Наташкой. Пусть возвращается. Негоже жене отдельно от мужа жить.

Остановился у калитки. Обычно тёща, едва заслышав рокот УАЗика, выходила встречать. Но не сегодня. Калитка была заперта. На двери дома висел замок. Валера постоял немного и, уже собираясь возвращаться, услышал где-то вдалеке, за домом, какие-то неясные звуки. Пахло дымом и чем-то ещё, пока непонятным.

Почему-то решив подойти незамеченным, Валера пригнулся и, сойдя с дорожки, спрятался за кустами смородины. Так и пополз.

Увиденная на заднем дворе картина была вполне мирной. Под сосной за низким, прикрытым рогожкой столиком сидела тёща и, быстро орудуя ложкой, хлебала что-то из глубокой миски. Рядом сидел одетый в рваный зипун старик, чем-то похожий на Ваську, и грыз какую-то кость. Сам Васька, в шапке и подпоясанном шарфом стеганом халате, стоял у ржавой металлической печурки с куцей трубой, из которой поднимались к небу клубы дыма. Он что-то помешивал половником с длинной ручкой в большом котле. Тихонько потрескивали дрова, булькающее варево издавало густой аромат: мясо и какие-то жгучие приправы. Валера выполз из-под кустов и, широко улыбаясь, подошёл к компании.

– По какому случаю пир? А где Наташ… – Вопросы застряли в горле, улыбка медленно сползла с губ.

Увиденное повергло в шок, лишило разума. Компания оторвалась от трапезы, вперив в незваного гостя совершенно пустые равнодушные взгляды из-под нависших век и снова принялась жадно жрать мясо и ловко хлебать наваристый бульон.  А рядом валялись кости. Много костей, больших и маленьких, похожих на человеческие. Закружилась голова, к горлу подступила тошнота. Валера повалился в траву, прямо рядом с лежащими в ряд черепами.

Когда очнулся, обнаружил себя связанным. Он сидел, прислонившись спиной к корявому сосновому стволу. Рядом лежали в ряд несколько черепов. Некоторые были большие и щерились на Валеру коричневыми, будто от никотина, зубами. Другие – поменьше, и зубки у них поаккуратнее – бабские – определил Валера. А два черепа совсем маленькие, похоже, детские. Запах от жуткого варева усилился. Валеру снова вырвало. «Что тут происходит? Где Наташка? Почему тут, в тёщином доме находится Васька? И кто этот старик?» Всё было как в тумане, вопросы роились в этом наполнившем голову тумане, и пока он не найдёт на них ответы, Валера решил пока не обнаруживать себя, понаблюдать из-под прикрытых век. Компания пила водку и закусывала кусками сероватого разваренного мяса. Мерзкий запах перерос в невыносимую вонь. «Что у них там за приправы?» – промелькнула неуместная мысль. Потом старик отвалился, сыто рыгнул и замер с закрытыми глазами, словно заснул. Васька поднялся из-за стола, подошёл к котлу, убедился, что дрова под ним уже прогорели,  начал вытаскивать шумовкой и складывать в таз вываренные добела кости.

Потом Валерина тёща убрала посуду, сняла рогожку, стряхнула на землю крошки  и начала тщательно протирать голубовато-зеленоватую круглую поверхность. Тряпка в её руках удивительно напоминала кусок Наташкиного платья, того самого, в розовый цветочек. Воспалённый мозг отгонял страшную загадку, не позволяя додумывать на неё ответ. Взгляд снова упёрся в зеленоватую поверхность стола.

«Да это же наш диск! Чёртова конкреция, из-за которой весь сыр-бор! – озарило Валеру, он дёрнулся, открыл было рот, но решил, что «оживать» пока не время.

Тёща закончила натирать диск, он сиял гладкой поверхностью, которая выглядела теперь не выпуклой, как дно у тарелки, а слегка вогнутой. Блестящий полированный блин, казалось, мясляно светился и с вожделением ждал угощения.  Васька принялся раскладывать подношения на этом огромном каменном блюде, соблюдая анатомию жертвы: череп приставлен  к позвоночнику, к нему же – рёбра. Длинные кости рук, берцовые и бедренные кости на диск не поместились и поэтому свисали на припорошенную снегом траву. Однако кисти рук и стопы Васька любовно расположил по краям тарелки, замыкая в круг.

– Что надо делать дальше? – спросил Васька, оглядываясь на старика.

Тот очнулся, подхватил лежащий в сторонке бубен и начал слегка постукивать в него палкой, обмотанной какой-то тряпкой в розовый цветочек. Сначала старик сидел, потом поднялся и начал пританцовывать. Ветер раздувал его странную, похожую на лохмотья одежду, ласкал старое морщинистое лицо. Удары колотушкой становились громче, чаще, ритмичней. К ритуальному танцу вскоре присоединился Васька и Валерина тёща. Они кружились, покачиваясь и подпрыгивая, бормоча слова, которые невозможно было разобрать. У Валеры пошла каруселью голова, а тело сковало от ужаса.

Бесовские пляски вызвали чудовищные видения. И было совершенно непонятно, происходит ли это наяву, или в покалеченном воображении.

Из каких-то неведомых щелей вылезали всё новые и новые стаи оснащённых острейшими зубами и когтями тварей. Они рвали кожу и мышцы, выпивали кровь, грызли и обсасывали кости людей. О, духи айна были отчаянно голодны. Миллионы лет они томились под землёй, удерживаемые соглашением о равновесии между братьями, между добром и злом. И каждый день, каждую минуту мечтали, что когда-нибудь выберутся из нижнего мира наверх и будут жрать, жрать, жрать…

И вот это время настало. Люди сами нарушили равновесие. И теперь им не избежать возмездия. Духи айна выпущены из подземелий. Потоки мышей, крыс, тварей покрупнее, тварей, похожих на волков, медведей, гиен и россомах. А за ними вышел из преисподней исполин с бычьей головой,  повелитель всемирного зла – сам всемогущий Эрлик. Шею Васьки-Эрлика украшает ожерелье из свежих черепов, в руках аркан для ловли душ и жезл с чёрным черепом, обозначающим власть над земными сокровищами. И по мере того, как насыщаются духи айна – наливается силой и плотью могучее тело темнейшего, крепче делаются руки, длиннее, толще, острее становятся рога.  Зорче смотрят расположенные на бычьей морде два глаза. Следят за тем, чтобы никто не смог избежать жуткой участи. От них невозможно спрятаться. От них нет спасения.

На месте третьего глаза зияет большая чёрная дыра.

– Валерка, очнись, зятёк, ну же, скорее!

Валера открыл глаза: рядом стояла тёща. Оба глаза у неё были на месте, и дырки на лбу не наблюдалось. Зато в руке тёща держала большой кухонный нож. Валера дёрнулся, но верёвки, опутавшие руки и ноги, держали крепко. «Ну, всё, теперь точно конец!» – промелькнуло в голове. Но тёща долго рефлексировать не позволила, перерезала верёвки и велела бежать.

– Уезжай быстрее отсюда и глаз этот подземный увози от греха, пока эти, – она кивком показала на Ваську и его старого папашу, – спят. Они в трансе пока, но скоро очнутся и снова начнут свежее мясо искать, жертвоприношения безумному своему божку приносить. Тёща старалась говорить быстро, но было видно, что слова даются ей с трудом, словно она преодолевала действие каких-то затормаживающих речь лекарств.

– А где Наташка? Я без Наташки никуда не пойду, – воскликнул Валера.

Тёща с сожалением поглядела на зятя, смахнула слезинку.

– А ты разве не понял ещё, кто был их последней жертвой?! – Она закашлялась.

– Я.. это.. не поверил глазам…

– Ладно, некогда рассусоливать, совсем мало времени у нас. Давай грузить в машину проклятую штуковину! Давно ждала тебя. А ты, зятёк, не шибко торопился за женой…

– Да я…

– Молчи! Открой калитку.

Вдвоём они тащили диск волоком по сухой траве, сгребая по пути тоненький слой свежего снега. Доволокли до калитки, Валера открыл заднюю дверцу «Патриота». Чёртова штуковина мелко вибрировала и то и дело норовила выскользнуть, сопротивляясь. С трудом втиснули её в багажник.

– Ну, всё, езжай, с Богом! – сказала тёща и на прощание перекрестила.

– А как же вы?..

– А со мной уже всё кончено. Да за этими приглядеть надо.

Тёща пощупала лежащий в кармане предмет, убедилась, что нож на месте, и поковыляла к дому.

А Валера погнал. Он ехал на самой большой скорости. Голова была пустая и ясная. В ней крутилась и подгоняла одна-единственная мысль: «Скорее. Скинуть в отвал этот диск, вернуть, то что забрали, может вернётся всё, как было».  На скорости миновал городские многоэтажки, частный сектор на окраине, потом погнал по шоссе, свернул на технологическую дорогу. До вагончиков доехал чуть позже вахтовки, которая несколькими минутами раньше привезла рабочих ночной смены.

– Валера, а чего тут? Вроде не твоя смена теперь? – спросил кто-то из работяг.

– Да я это… подменился. Помоги закинуть в кузов хреновину, на отвал отвезу. Вернуть хочу, то что взяли без спросу.

– Дык, экскаватором надо…

– Экскаватором и закинь, – коротко бросил Валера и сел за руль.

Рабочие возражать почему-то не стали. Не стали и задавать лишних вопросов, словно и так все понимали необходимость того, что собирался сделать Валера.

БелАз надсадно взревел и рванул с места.

В вечерних сумерках Валера не увидел, как кружилась вокруг машины лохматая тень. Покружилась и присела, спряталась где-то сзади, вне зоны видимости. Валера ехал на отвал, насвистывая весёлые мелодии. Настроение поднималось. Скоро всё закончится, жизнь наладится, вернётся на круги своя.  Вскоре от заднего колеса поднялся дымок, который Валера тоже не заметил. Да и как его заметишь в вечных клубах чёрной пыли, которую не мог прибить даже моросящий в сумерках дождь со снегом? Он не услышал, а каким-то шестым чувством просёк посторонний шум в работе колёсной передачи и даже успел подумать, что надо бы проверить уровень масла. Но больше ни о чём подумать не успел. Трёхтонное колесо взорвалось на повороте, подбросив кверху машину. Тут же загорелось и лопнуло второе, парное. Объятый пламенем БелАз накренился и начал сползать в отвал. Дважды перевернувшись, машина уткнулась носом в породу и замерла. Система пожаротушения не сработала.

Показать полностью

Что вы думаете об онлайн-курсах? Поделитесь мнением!

Онлайн-курсов становится все больше, и нам интересно собрать статистику, чтобы лучше понимать запросы читателей Пикабу.

Пожалуйста, поделитесь своим мнением!

Третий глаз, первая часть

UPD:

Третий глаз, часть вторая

По тайге ползали и, лязгая челюстями, разгоняли таёжную живность стальные монстры. Могучие бульдозеры бесцеремонно срывали с горы зелёные верхние одежды и  сдирали толстое глиняное исподнее. С обнажившихся твёрдых пород направленные взрывы откусывали куски и превращали в крошку. Ковши гигантских экскаваторов неутомимо грызли, соскребали  с горы слой за слоем и сплёвывали в кузова исполинских самосвалов.

Валера, как всегда, подогнал свой БелАЗ на площадку и отошёл в сторонку, наблюдая за погрузкой породы. Среди кусков серого камня вылупился и мелькнул в ковше экскаватора круглый голубовато-зеленоватый предмет. Валера махнул Петрову, чтобы опустил ковш. Позвал ребят, и они помогли аккуратно выгрузить находку на землю.

Почти идеально круглый диск больше метра в диаметре выглядел так, как если бы взяли две суповые тарелки и склеили их по окружности, донышками наружу.

– Ничего себе! Тяжёлая дура! – присвистнул Валера.

– Да, килограмм двести будет! – подтвердил экскаваторщик, который спустился «с небес» и с наслаждением потягивался, разминал спину.

Мужики рассматривали диск со всех сторон и строили предположения.

– Вот кто мог изваять такую большую посудину?

– Какой-то великан, не иначе, – рассудительно сказал Васька. – На ребро посмотрите. Так точно выточено – определённо, чья-то рукотворная вещица.

– Ага, изготовили, а потом позабыли игрушку в толще глины на миллионы лет, – засомневался Валера.

– С чего ты взял, что миллионы? – спросил Петров.

– Ну, а сколько лет угольным пластам?

– Хрен его знает! Всегда тут были.

– Думаешь, древние люди? – продолжал докапываться Валера.

– Ну да, слепили тарелочку, а сами вымерли как мамонты, – Васька щурил и без того узкие глаза и хитренько улыбался.

– А может, инопланетяне подкинули? – схохмил Петров.

– Кончай базар! Работа стоит, а вы тут лясы точите! – Бригадир добавил ещё пару крепких словечек для убедительности и разогнал работяг по рабочим местам.

Извлечённую из толщи земли древнюю штуковину отволокли бульдозером подальше и поставили вертикально, воткнув ребром в кучу породы. Там и стояла тарелочка, выделяясь светлым пятнышком на тёмном фоне лунного пейзажа. А люди снова принялись копать, грызть и терзать местность, недра которой таили несметные угольные залежи.

Однажды ночью, возвращаясь порожняком с отвала, Валера остановился у поворота. Показалось, что тарелка сдвинулась с места и начала излучать слабое свечение. Валера спрыгнул на землю, подошёл ближе. Так и есть. Вот же след, где стояла раньше – метрах в трёх отсюда. Странно, будто кто-то пытался утащить, но не справился.  И да – она светится и даже гудит вроде, вибрирует помаленьку. Обойдя диск, на другой стороне ничего особенного не увидел. «Почудилось», – подумал Валера. Он помочился. Не зря же остановился: простои БелАЗов не поощрялись.  Обедаешь на ходу, за рулём: достаёшь из пакета пирожки или бутеры и запиваешь кофе из термоса. В туалет идёшь, выскакивая из машины, если уж совсем припрёт. Время тянется долго, когда накручиваешь рейсы, и – пролетает  пулей, если вдруг остановишься передохнуть.

Повертел головой: красота, звёзды как нарисованные! Но любоваться ночным небом совершенно некогда, ещё пять рейсов до конца смены надо сделать. Застегнул ширинку. Да ну нафиг, кому она нужна? Кто потащит такую дуру, и главное – куда? Свечение... Показалось. Это всё от усталости. Свет – отражение от фар, а гудение… После двенадцати часов за рулём днём-то всё тело гудит. А ночные смены и того хуже. Ноги и руки отваливаются, башка трещит, а ещё пять рейсов – умри, но сделай. Недаром Наташка говорила, брось эту работу, найди что-нибудь полегче рядом с домом.

Дома Наташка по обыкновению встретила злобным шипением:

– Еш-шь и спать лож-жись. Быстрее ляжешь, быстрее встанешь.

– А тебе какое дело, когда я встану? – огрызнулся Валера.

– Как какое? Сходили бы куда-нибудь, в кино или театр.

Жена оживилась, кокетливо поправила на груди платье в розовый цветочек. Кажется, он сам когда-то ей подарил это платье.

– Зачем? Какой театр? Вон телевизор включи – чем не кинотеатр? – сказал устало Валера и вошёл в ванную.

Идти никуда не хотелось. Ломило всё тело, просило отдыха. Он вообще не понимал, зачем куда-то идти, когда так славно можно отдохнуть, поваляться на диване перед огромным – во всю стену – теликом: специально же купил, думал порадовать жену, а она… Стоя под душем, Валера размышлял, отчего всё так хреново. Ведь было же всё хорошо, была любовь. Он дарил ей цветы и платья. Наташка шептала смешные словечки на ухо, сама тянула в постель. Три года назад, после того, как выдали замуж единственную дочь, Наташку словно подменили. Шипит как змеюка подколодная. И спят давно врозь. Всё ей не так. Всё не этак. Скучно ей, видите ли. Смотри фильмы – вон их сколько на Кинопоиске! Да ещё сериалы про бандитов – Валера их любил особенно. Ну, не хочешь про бандитов, не нравятся боевики – смотри про любовь: этого добра тоже хватает. Нет ведь – и сама не смотрит, и на мужа шипит. Скучно ей! А он ведь ради неё старается, зарплату домой приносит – сама теперь покупает себе платья, какие хочет. С ребятами пиво не часто пьёт. И на рыбалке давно не был. Вот там отдых! А не эти ваши театры…

– Ты всё время на смене: день, ночь, отсыпной, выходной, – как заведённый. А я всё одна и одна, – продолжала зудить Наташка, когда он вышел из душа.

– Давай дачу купим! – примирительно предложил он.

– Вот ещё – в земле возиться. К маме-то в деревню не езжу, потому что не хочу… Я ведь не старая ещё, – Наташка обиженно поджала губы, ставя на стол тарелки.

Её подбородок противно задрожал: сейчас примется реветь, а этого Валера на дух не переносил. Предложил миролюбиво:

– Ну, хочешь, давай на рыбалку вместе поедем. Мужики в следующие выходные зовут на Ускат: щучки там славные!

– Сам лови, сам и жри! А мне твоих рыб вонючих и даром не надо.

Наташка окончательно разозлилась – лицо пошло красными пятнами. Швырнула ложку, та просквозила по всей поверхности стола и со стуком упала на пол.

***

Через несколько дней на разрез приехали специалисты: старенький очкастый профессор и средних лет маленькая женщина в джинсах. Они прозвонили находку металлодетектором, дозиметром и теплосканом. Определили, что материал, из которого изготовлен артефакт – не камень и не металл, а окаменевшая, пропитанная кальцитом глина, аргеллит. Но вот кто его вылепил – матушка-природа или мастера какой-то древней цивилизации – точно сказать не могли, сами друг с другом спорили. В конце концов, учёные объявили, что вероятнее всего, это обычная конкреция, шаровидный минеральный агрегат, каких в природе – миллионы,  и уехали.

Так и остался стоять на обочине поставленный на ребро голубоватый диск, словно чей-то наблюдающий за миром гигантский глаз. Валера, наматывая трудные свои километры по технологической дороге,  каждый раз поглядывал на тарелку, проверяя, на месте ли, и ехал мимо. И каждый раз ему чудилось, что штуковина снова переместилась, отодвинулась ещё на несколько метров. И вроде как светится…

На выходных поехали на рыбалку. Коля Петров посадил своего старшего за руль. «Нива» мчалась впереди, подпрыгивая на кочках, и с размаху, поднимая веер брызг, проскакивала лужи и мелкие ручьи. Валера ехал на своём «Патриоте», любовно оборудованном специально для поездок по тайге: усиленный бампер, мощная лебёдка и всяческие мелкие усовершенствования для удобства походной жизни. Сейчас экипаж УАЗика составлял Васька и сам Валера. Наташка ехать категорически отказалась.

Остановились на берегу Уската – небольшой речки,  змеящейся плавными поворотами по заросшей ивняком долине. На безоблачном небе сияло солнце. Тишину нарушали смачные всплески на поверхности воды.

– Красотища! – Васька щурил на солнце узкие глазки и улыбался щербатым ртом.

– Смотри, рыба так и плещется! – Коля показал сыну на речку.

– Ух ты! Рыбки не золотые, а простые – серебряные! – Артём начал разматывать удочки.

Валера открыл заднюю дверцу, опустил вмонтированный изнутри двери крошечный раскладной столик, достал из специально оборудованных загажников раскладные стаканчики, откупорил бутылку.

– Ну, идите, мужики, выпьем натощачок!

Васька очистил луковицу. Коля порезал хлеб и сало.

Выпили по одной.

– Красота! – повторил Коля, закусывая, и неожиданно спросил: – А медведи тут не ходят?

– Какие на хрен медведи! Лето на дворе, – сказал Валера. – Ну всё, мужики, давайте ещё по одной и баста. Надо лагерь до темноты поставить.

– Хорошо пошла, – Васька погладил тощий живот.

Одной – дело не ограничилось. Под чёрный хлебушек да сало с розовыми прослойками, щедро сдобренное горчицей, прикончили всю бутылку и даже ополовинили вторую.

– Я что про медведей-то спросил, – оживлённо продолжал Петров, – у нас в Карлыке они повадились из тайги выходить и шастать по дачам.

– Да ну, медведи – летом? – снова не поверил Валера.

– Говорю тебе – настоящие! На соседней улице мишка компостную кучу у бабки одной разрыл и собачонку помял, а в деревне рядом с дачным посёлком корову зарезал.

– И всё один и тот же? – усмехнулся Валера.

– Кто? – не понял Коля.

– Ну, я говорю, и кучу, и собаку, и корову – один и тот же мишка?

Коля задумался.

– То ли ещё будет! – многозначительно произнёс Васька.

– Смотрите, что я поймал! – издали закричал Артём и, подойдя, бросил на траву ещё живую, раздувающую жабры щуку.

– О! Молодец, сын! Килограмма полтора будет! На что поймал?

– На блесну. Два раза спиннинг закинул – ничего. А на третий – вот! – горделиво сказал Артём, любуясь добычей.

Мужики встрепенулись, достали удочки и пошли наконец рыбачить.

Вечером, у костра, под ушицу и водочку, разговор продолжился.

– Да что там медведи, – сказал Коля. – Нас нынче мыши на даче одолели. Полчищами лезут откуда-то из леса. Мыши, крысы, грызуны самые разные. Я таких и не видел никогда раньше.

– А дома-то, дома – тараканы ходят, бр-р, – брезгливо добавил Петров-младший.  – Когда я маленький был, тараканов полно было. А потом, как сотовую связь придумали, они повымирали. А сейчас вот снова…

– То ли ещё будет, – зловещим голосом повторил Васька.

– Да что ты заладил? Что будет-то? – взорвался Валера.

– А то и будет. Коль мыши да крысы, да тараканы поползли полчищами – значит, быть болезням. Давно в больнице были? Видели, сколь там народу?

– И то верно. Я недавно в поликлинику ходил, так люди с пневмонией и даже туберкулёзом в очереди сидят. Это когда такое было?

– Говорили, ещё в советские времена туберкулёз победили. А теперь вон и коклюш проснулся, и корь у детишек в садиках.

Валера вспомнил, что он уже слышал подобные разговоры от Наташки.

– Это оттого, что мамочки прививки детям делать отказываются, – авторитетно заявил он.

– Вовсе не в прививках дело, – возразил Васька. – Всё это оттого, что люди разрушили равновесие между добром и злом. У нас старики говорили, что когда перекопают всю шорскую землю, из всех щелей начнут вылезать монстры со змеиными глазами.  

– Тю! Скажешь тоже! – скептически сказал Коля и подбросил в костёр сухих веток.

– Старики говорят, откроют охоту за душами страшные духи айна, – как по-написанному шпарил Васька. – И чем больше они выпьют людских душ, тем толще и сильнее делается жадный Эрлик, тем могучее станет его жажда, тем больше народу сведёт в могилы.

– А мы как раз и копаем. И ты, Васька, сам копаешь и от зарплаты не отказываешься, – сказал Валера.

– А куда деваться? Детей кормить надо – вот и копаю. Да и не копаю сам – машины ваши чиню. Но Эрлик…

– Какой такой Эрлик? – заинтересовался Петров-младший.

– Да не слушай его, Артём! Васька лишнего выпил, вот и буровит чего не попадя. Кому интересны теперь эти сказочки! Давайте, мужики, ещё выпьем да спать пойдём, а то проспим. Самый клёв – на зорьке будет.

После выходных на участке случилось ЧП. Валера не успел доехать до места погрузки, как его остановил по рации голос бригадира:

– Стоп! На четвёртом уровне произошло  обрушение почвы.

– Кто? – спросил Валера.

– Не знаю пока. Но дело плохо.

Два экскаватора и бульдозер провалились в невидимую и не обнаруженную никакими приборами полость. Погребённого заживо в толще породы экскаваторщика Петрова спасти не удалось. Когда откопали переломанное, словно пережёванное чьими-то гигантскими зубами тело, сразу завернули в чёрный мешок. Так и отправили – в мешке. Двух горняков увезли в областную реабилитационную больницу. Машинист бульдозера скончался уже там. А второй экскаваторщик выжил, но получил такие телесные увечья и душевные травмы, что больше на разрезе не появлялся.

Оплакивая погибших горняков, проливало слёзы лето. Дождь смачивал землю, машины, одежду и каски людей. На мокрые поверхности оседали новые слои пыли и сбегали кривыми дорожками. Это длилось бесконечно долго: холодный дождь, слякоть, чёрная угольная пыль, изгвазданные робы. Закончив смену, шахтёры понуро садились в вахтовый автобус.

– Как так-то? – сокрушался по дороге Валера. – Всё лето по этому месту ездили – и ничего. А тут…

– Петрова жалко! – сказал кто-то. – Дети без отца остались.

«Как так-то? – думал Валера. – Только на днях водку на рыбалке пили. Уху хлебали. Артёмка его хоро-ошую щуку выловил! И нет Коли, как не было».  

– Наверное, хоронить в закрытом гробу будут… и не попрощаться толком.

– Ох, то ли ещё будет! – многозначительно сказал Васька.

– О чём ты?  – спросил Валера и сердито прикрикнул: – Хватит каркать!

Васька замолчал и, сощурив глаза, жестом показал на рабочих. Валера окинул взглядом товарищей. Согбенные спины. Опущенные плечи. Хмурые лица. Ничем не смываемые траурные полоски на веках подчёркивали тревожное предчувствие, ожидание чего-то ещё более страшного.

Закончилось лето. Природа расщедрилась и подарила прекрасную осень. Стояли пронизанные тончайшими паутинками хрустальные деньки. Ранним утром вторая бригада ехала на смену. В салоне вахтового автобуса тихонько звучал «Вальс бостон», за окном облетали  и прилипали к стёклам жёлтые листья. Кто-то досматривал недосмотренные сны, кто-то, прикрыв глаза, слушал Розенбаума. Валера просто глядел в окно, настраиваясь на долгий рабочий день. Закончился лес, и машина поползла по серпантину технологической дороги. За окном уже ничего интересного не наблюдалось: километры лунного ландшафта и сотни оттенков серого.

Внезапно на дорогу выскочило и преградило путь что-то непонятное. Огромная лохматая туша с расплывчатыми очертаниями растопырила все шесть лап и упёрлась в капот. К лобовухе  прижалась чудовищная морда и уставилась неподвижными глазами с узкими щелями вертикальных зрачков. Валера примёрз к сиденью, дыбом встали волосы. Чудище клацнуло зубами и раззявило пасть. Меж жёлтых клыков высунулся толстый зеленый язык и медленно пополз по стеклу, оставляя на нём слюнявый след. А потом нос вахтовки приподнялся, и, опрокинутая монстром, машина полетела вниз. Было ощущение,  будто сидели в лифте, а он оборвался и ухнул в пропасть.

После того, как вахтовый автобус слетел в обрыв и, упав с восьмиметровой высоты на собственную крышу, сплющился, словно яичная скорлупка, живых осталось немного. Валера оказался в их числе. Они помогали друг другу вытаскивать переломанные тела из смятой вахтовки, не трогая тех, кому помощь была уже не нужна. Куда делось шестилапое чудовище, никто сказать не мог. Да и уверенности в том, что оно не привиделось, ни у кого не было. Всё произошло слишком быстро.

Вызвали полицию. Показания, которые записывал следователь со слов потерпевших, были весьма противоречивы:

– Перед падением машины с обрыва  кто-то выскочил на дорогу, в аккурат под колёса.

– Прямо перед  лобовухой выросла огромная ушастая голова.

– Голова была круглая, но ушей не заметил.

– Три жёлтых глаза на морде.

– Дыра во лбу вместо глаз.

– Толстый мясистый язык.

–  Раздвоенное жало.

– Острые клыки.

– Зубы с зазубринами, как у пилы.

– Когтистая лапа.

– Рука, как у человека, только огромная.

Пострадавшие давали разные показания, все сходились только в одном – жуткая тварь опрокинула машину намеренно.

На разрез прибыло начальство – своё, из управления, и областное.

Коротенький круглый чиновник вылез из крутого внедорожника, опередив охранников, напыщенным колобком прокатился по дороге, молча постоял у нафаршированной останками шахтёров вахтовки, зачем-то поддел ногой рабочий ботинок, из которого выглядывала чья-то оторванная ступня, и неожиданно для всех плюхнулся на колени, прямо в угольную пыль.

– Простите меня, люди! – с бабьим завыванием выкрикнул он.

Собранные в кучку по случаю приезда высокого начальства шахтёры опустили глаза от неловкости.

Начальник поднялся, отряхнул колени, повернулся и, окинув взглядом десятки квадратных километров раскуроченной земли, сказал:

– А что? И в угольных пейзажах есть романтика! Виновных в нарушении техники безопасности мы, конечно, накажем, пособие семьям погибших выпишем. А вам надо продолжать работать. Нужно увеличить добычу. Родина нуждается в результатах вашего труда.

– Даёшь стране угля, – сквозь зубы процедил Валера.

Работать приходилось больше: за себя и за погибших, пока не нашли парням замену. Карьерная техника ведь не должна простаивать. Бульдозеры продолжали сдирать зелёные одеяния тайги и освобождали от глиняного исподнего угольные пласты. Экскаваторы хищно откусывали у природы лакомые куски, сплёвывая глыбы ненужной породы в гигантские кузова БелАЗов. А те неутомимо сновали по дорогам: сперва отвозили породу – на отвал, а потом, когда обнажится вожделенное тело,  возили уголь – туда, куда он давно уже был продан торговцами земных недр.

После очередной смены Валера сидел за столом и пил водку, закусывая нестерпимо кислыми маринованными огурцами. Магазинными. Наташка, не дождавшись, когда он уйдёт со своей опасной работы, ушла сама. Уехала жить к маме – в ненавистную прежде деревню.  И это после двадцати четырёх лет совместной жизни. Полгода до серебряной свадьбы не дожили – и всё?! Все годы – коту под хвост?

Размазывая по лицу пьяные сопли, Валера оплакивал не только свою незадавшуюся семейную жизнь. Он не знал, что делать, как жить дальше. Пугало неожиданно обрушившееся на него одиночество. Как он без Наташки? Совсем один. Раздражали и вводили в ступор чрезвычайные события последнего времени. Эти жуткие аварии на карьере. Нелепая и ужасная смерть товарищей.

– Это что же получается? Погибли все, кто видел, как Петров выкопал эту хреновину. Да, точно! Сначала Коля Петров, потом вторая бригада, почти в полном составе.

От страшных догадок по шее пробегал морозный ветер, шевелились волосы на затылке. Забывало биться сердце. Валера опрокинул в себя полстакана и с хрустом откусил огурец.

– Ну и кислятина!

Пил стакан за стаканом, но водка не помогала.

– А как же я? Но я ведь жив! – Он сморщился и швырнул огрызок в мусорное ведро.

«Пока.  Пока ещё жив». – Кто это сказал, Валера так и не понял.

Он так и не лёг в кровать, уснул прямо за столом. Увидел во сне себя, маленького, с растопыренными ногами в натянутых на валенки штанах со снежными катышками. Ватаги уличных пацанов рыли в снегу пещеры и окопы, играли в войну, стреляли из деревянных автоматов, и не было сил оторваться от игры, чтобы сбегать в туалет. Пока рассупонишь многочисленные одёжки, ненароком надуешь в штаны, почувствуешь сначала тепло и облегчение, а потом штаны схватятся  ледяной коркой, встанут колом. Но и тогда уходишь с улицы не сразу, а когда уже окончательно замёрзнет попа и сведёт от холода руки в заледенелых рукавицах. Мама не разрешает опускать в тёплую воду, а заставляет совать ладошки под  только что снятое с мороза бельё. Ах, как оно пахло! Сейчас и запахов-то таких не бывает.

Проснулся оттого, что свалился со стула. Удивлённо моргая глазами, никак не мог понять, что это за лужа под ним. Какая противная вонючая лужа! О, боже! Подобного с ним не случалось лет сорок. Вот стыдоба! Ему стало очень плохо, неуютно, тревожно. Наверное, именно в такие моменты к человеку приходит смерть.

– Фу, чёрт! Похоже, допился до точки! Пора завязывать.

Валера заметался по кухне, хватаясь за тряпку, подтирая лужу и на ходу снимая мокрые штаны.

– Я ещё жив! Жив ещё, – принимая душ, повторял, словно мантру, Валера. – Надо что-то делать, пока жив. Пока жив.

В вахтовке по дороге на работу Валера подсел к Ваське. Надо расспросить его поподробнее. Что он там молол на рыбалке? Был ли это пьяный бред или Васька действительно знает что-то такое?

***

Васька жил в своём доме на окраине города. Хорошо жил. У него была русская жена, двое детей, старик отец и лошадь Ласточка. Хорошо жили. Жена работала в школе учительницей  младших классов, дети ходили в садик, старый Толай ухаживал за Ласточкой. А сам Васька работал механиком на разрезе, получал неплохие деньги. Хорошо жили, пока…

Васька почти сразу понял, отчего в их краях начались всякие непонятности. Люди стали болеть чёрт-те откуда вылезшими старыми болезнями, которые давно считались побеждёнными современной медициной. В школах и детсадах поселилась пневмония, давным-давно забытые оспа и корь косили дошкольников. Чуть ли не на каждой улице, как грибы после дождя, росли салоны ритуальных услуг. Газеты пестрели заголовками: «Автобус со школьниками столкнулся с гружёным углем КамАЗом», «Бездомные собаки загрызли семилетнего ребёнка», «Участился суицид среди подростков», «Коклюш набирает обороты».

У него и дома стало плохо. Шибко плохо. И всё это началось – теперь Васька знал это наверняка – после того, как Коля Петров выкопал на карьере ту тарелку, голубой глаз. Но что мог поделать со всем этим Васька – представитель маленького умирающего народа?

Он сидел на крыльце, строгал палочку-саблю для своего шестилетнего сынишки. Раздумья прервал отчаянный крик. Васька оглянулся. Только что дети были здесь – и вот их нет. Опять в конюшню убежали, сорванцы! Громко заржала Ласточка. Что там могло случиться? Васька побежал на крик  и в дверях столкнулся с женой. На той не было лица. Они вместе заскочили в конюшню, и обомлели.

Кричала, точнее, выла сиреной Леночка, с её крохотного пальчика стекала кровь. А Марик сражался с огромной крысой. Он тыкал в неё палочкой и отгонял от сестры. Крыса злилась, дрожала и норовила цапнуть зубами мальчика или хотя бы прутик в его руке.

– Ну-ка, расступитесь!

Супругов бесцеремонно оттолкнул старый Толай. Он с маху вонзил вилы в серую спину, наколов крысу сразу на все на зубья, как шашлык на шампуры. На пол, покрытый слоем опилок, закапала кровь. Дети в голос заревели. Забила копытом Ласточка. Васька велел жене увести детей в дом. Подошёл успокоить Ласточку. Лошадь уткнулась в плечо, продолжая коситься на пол влажным глазом, и нервно вздрагивала. Тельце крысы всё ещё билось на вилах, трепыхался голый розовый хвост, маленькие глазки горели злобой.

– И давно у нас завелись крысы? – Спросил Васька у отца.

– Да. Как у всех, однако. С начала осени набежали. В городе крысы, в Андреевке крысы, вот и у нас тоже, – сказал Толай.

– Отчего же так много крыс нынче?

– Дед Шердей говорит, люди сильно обидели Орлика. Духи айна казнят грешников.

– Ну. А крысы при чем?

– Так это духи айна и есть. Они же по-разному людям представиться могут. Это как в боксе: каждый в своей весовой категории. Большому человеку – большой дух, великан, чудище трёхголовое покажется. А мелким – вон как Ленка с Мариком – маленький дух подойдёт. У них ведь и души ещё мелкие – только маленькой айна напиться хватит.

– Бред какой! – рассердился Васька.  – На дворе двадцать первый век, а тут… Бред и средневековье!

– Зачем средневековье? Эрлик – древний, с начала земли со своим братом Ульгенем живет. Ещё людей в помине не было. И айна древние…

– Свежо предание, а верится с трудом, – сказал Васька, который знал от своей русской жены-учительницы немало умных фраз.

– Хошь верь, не хошь – не верь, – согласился отец. – Только от Эрлика ещё никому уйти не удавалось.

Дома Васька на цыпочках подошёл к кроватке дочери.

У Леночки был жар. Она металась на кровати, всхлипывала и приговаривала во сне: «Клыса, клыса».

Вызвали скорую.

– Как она? – спросил у жены, когда они вернулись.

– Спит. Доктор поставил укол от бешенства. Она же ей пальчик прокусила!

– Папа, почему они нас не любят? Что мы им сделали плохого? – спросила Леночка, проснувшись.

Она смотрела куда-то за спину отца. Он оглянулся. Комнату наполняли крысы. Они толпились в дверях, злобно сверкали красными глазками, серым потоком текли в комнату, наводняя пространство вокруг кроватки.

Васька не успел ответить. Он принялся распинывать зверьков ногами, расшвыривать руками, только бы отогнать их от маленькой дочки.  Откуда взялись эти монстры? Приближаясь к кроватке, они росли в размерах. Кольцо чёрных тварей было плотным. И… оно сжималось.

– Кто сказал, что мы вас не любим? Очень даже любим таких маленьких вкусненьких девочек, – вкрадчиво забормотала лохматая тварь, вылезая вперёд из первого ряда соратников.

Она плотоядно облизнула свою крысиную мордочку длинным зеленоватым языком и засеменила к Леночке на розовых лапках.

– Папа, ты же меня защитишь? Не дашь им меня сожрать, – Леночка хватала отца за штанину и кривила губки, изо всех сил стараясь не заплакать.

–  Я тебя защищу, – сказал Марик и выставил вперёд маленькую сабельку, которую Васька не успел дострогать до конца.

– И ты здесь?..

Васька хотел сказать, что такой маленькой недоделанной сабелькой крыс не победить, но опять не успел. Его самого уже атаковала тварь, только гораздо более крупных размеров. Похожая на собаку и медведя одновременно, она прыгнула ему на спину и провела когтями от лба до затылка. В глазах потемнело от острой боли. Казалось, сейчас лопнет голова, и сердце, и сам он лопнет, как воздушный шар. Васька замер столбом, парализованный болью и ужасом. А крыса уже приблизилась к Леночке, подпрыгнула и укусила за руку. Девочка заревела. И тотчас, словно по сигналу, на Леночку и Марика ринулись целые тучи крыс. Звери наползали друг на друга, карабкались по розовой Леночкиной пижамке, по синему комбинезончику Марика, становились на задние лапы, только бы оказаться поближе к свежатинке.

Вот они уже лезут под  пижамку, просочились в рукава. Марик отчаянно махал сабелькой, но, сбитый мохнатыми чудищами с ног, упал навзничь. Зверюги рвали нежные тела детей когтями, вгрызались зубами, словно гусеницы в яблоко, продирались внутрь, к трепетным сердечкам. С чудовищным чавканьем лакали, вылизывали кровь, выпивали души. Пробирались ещё глубже и занимали место выпитой жидкости и съеденных тканей. Вскоре от Васькиных детей остались одни полупрозрачные серые оболочки, набитые мышами и крысами доверху, словно плюшевые игрушки – поролоновыми шариками. Твари шевелились, устраивались внутри поудобнее и выглядывали из всех естественных отверстий. Из глаз, ноздрей и ротиков близнецов высовывались маленькие усатые мордочки, зыркали чёрные бусинки глаз.

Огромным усилием Васька оторвал от себя монстра, пнул между глаз и кинулся к детям.

– Назад! Руки прочь! – Остановил его грозный окрик. – Поздно! Ты уже ничего не сможешь сделать, – грозно кричал старый Толай. – Духи айна напились, Эрлик стал сильнее. Теперь нам придётся ему служить.

***

Город накрыло угольной пылью. Ещё с ночи бесновалась и куражилась чёрная вьюга. В вахтовке по дороге на работу Валера подсел к Ваське. Надо расспросить его поподробнее. Что он там молол на рыбалке? Был ли это пьяный бред или Васька действительно что-то знает?

Но что мог сказать ему убитый горем отец. Васька раскачивался на сиденье, маленький тощий, несчастный Васька, у которого духи айна сожрали сразу двух деток. Валера поразился тому, как он изменился: прямо-таки мумифицированный старик с горящими угольками вместо глаз. А ведь молодой ещё мужик: ему же нет ещё сорока.

– То ли ещё будет! – бессмысленно шептал Васька.

Валера теребил плечо товарища, пока тот не попросил:

– Хватит меня трясти. Думаешь, я сумасшедший?

– Да ничего я не думаю, – с облегчением сказал Валера. – Просто расскажи поподробней, что ты там говорил на рыбалке?

– А то и говорил. Они были на равных: добро и зло, Ульгень и Эрлик. Мы сами, вот этими руками, – Васька показал тёмные заскорузлые ладони, – изрыли и испоганили нашу землю. Выпустили духов айна. Эрлик стал сильнее. Но этого показалось мало, мы оскорбили его лично – украли глаз.

– Что? Какой такой глаз? – продолжал допытываться Валера.

– У Эрлика было три глаза. Один видит прошлое, другой – настоящее, третий – смотрит в будущее. А мы… Мы украли его третий глаз.

– Подожди, подожди… Ты хочешь сказать, что та голубая хреновина, которую Выкопал Колька Петров, – и есть тот самый глаз?

Васька остановил на нём несчастный взгляд.

– Да. Украли тот самый. Третий. Поэтому Эрлик больше не видит будущего. Слышишь, друг? Эрлик не видит будущего. Его у нас просто нет. Ни у кого из нас нет будущего, – истерически прокричал Васька и вдруг стянул с головы шапку.

На них стали оглядываться шахтёры. Один даже покрутил пальцем у виска, кивнув на Ваську и подмигнул. Валера показал жестом, мол, всё в порядке, и снова повернулся к Ваське. Васькин лоб и стриженую чёрную голову пересекали безобразные, едва подсохшие шрамы.

– Что это?  Откуда у тебя? – спросил Валера, но Васька, быстро надев шапку, засунул руки глубоко под мышки и отвернулся к окну.

– Так, стоп! Не хочешь – не говори. Во-первых, не паникуй. На вот, попей водички, Вась, – Валера протянул пластиковую бутылку. – А во-вторых, должен же быть какой-то выход!

Но Васька молчал, прикрыл глаза коричневыми сморщенными веками и до самого разреза не проронил ни слова.

«Надо увезти этот чёртов глаз да скинуть в отвал, – решил Валера, – сами выкопали, сами закопаем».

Беда заключалась в том, что «глаз Эрлика» бесследно исчез. Как в воду канул. Как ни приглядывался к обочинам технологической дороги Валера, нигде не смог его найти: ни в том месте, где он стоял раньше, ни в каком-то другом.

Продолжение следует

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!