
Истории врача-уролога
31 пост
Хотели бы там переночевать?
Мы живем в Уругвае. Среди Морских Львов.
Представьте, вы в Уругвае, живете в этом милом домике на берегу моря в тихом районе. Морские львы, carajo , они повсюду . Ночью вы не можете выйти на улицу, не услышав их лая — похожего на пьяный хор туманных горнов. Они шлепаются на пляж, на ваш причал, даже на ваш задний двор, если вы слишком близко к воде. Также вокруг снуют крабы, но эти маленькие ублюдки пугливы и разбегаются, когда вы приближаетесь. Но не морские львы. Эти hijos de puta бесстыжи. Они будут смотреть на вас своими большими, влажными глазами, как будто бросая вам вызов что-то сделать.
Однажды ночью мы облажались. Оставили дверь сарая открытой — наш склад, где мы держим мусорные баки. В Уругвае вывоз мусора происходит раз в неделю, и грузовик забирает все, что вы выбрасываете. Мы были за городом и пропустили вывоз, поэтому сарай загружен вдвое больше обычного мусора — мешки забиты в прочные баки, а не просто разбросаны. Но эти морские львы? Им плевать на баки. Эти ласты? Как чертовы ломы. Они придумали, как опрокидывать баки, открывать крышки и отправляться в город.
Наступает утро, 7 утра. Я одета на ура, на встречу — юбка-карандаш и каблуки, муж в своем хрустящем рабочем поло, готов выйти. Мы открываем дверь сарая, и — mierda — это зона военных действий. Весь пол устлан мусором. Каждый мешок разорван, как будто по нему прошлась бензопила. Рыбьи кости, кофейная гуща и всякий мусор смешаны с лужами мочи морских львов и, да, их скользким рыбьим дерьмом. Пахнет так, будто кто-то выпотрошил кита и оставил его там гнить. Эти фокусы всю ночь устраивали в нашем сарае настоящий рейв.
Мы опаздываем, нет времени разбираться с этим апокалипсисом. Я в своем милом офисном наряде, муж с рабочей сумкой, и мы просто заталкиваем худшее из беспорядка обратно в сарай, хлопаем дверью и заказываем его на работу, полностью осознавая, что возвращаемся домой к кошмару. После работы мы переодеваемся в самую рваную одежду, которую только можем себе позволить, — вещи, которые вы бы сожгли не задумываясь, — хватаем промышленные резиновые перчатки и ныряем в уборку. Два часа соскабливания, скребения и рвоты. Мусор весь день выпекался во влажной прибрежной жаре, поэтому он очень прогорклый, сочится в бетонный пол, смешанный с дерьмом морских львов, которое пахнет как отлив на стероидах. Мы обливаем пол отбеливателем, чтобы просто перебить вонь, но есть пятна, которые, как мы знаем, никогда не отмоются.
Вот в чем фишка: дверь сарая — одна из тех, что поднимаются, как гаражные ворота. Наконец-то мы заканчиваем уборку, и я стою там, измученная, закуриваю сигарету, чтобы отпраздновать, что пережила эту катастрофу . Я стою под поднятой дверью, затягиваюсь, любуюсь нашей работой, и тут что-то капает мне на шею. Я думаю: что, дождь идет? Вытираю, и — hijo de puta — это не вода. Это теплый, скользкий, рыбный мусорный сок, который весь день скапливался в канавках двери. Та же отвратительная жидкость, которую я только что отскребла с пола, теперь капает с двери прямо на меня. Я кричу, мой муж смеется во весь голос, и я готова поджечь весь сарай.
Мы не могли дождаться следующего вывоза мусора. Мой муж загрузил все мешки в свой рабочий грузовик и отвез их на платную свалку, ругаясь всю дорогу. Следующие несколько ночей эти морские львы возвращались, плюхались в сарай, лаяли как маньяки, злые, что их шведский стол с неограниченным количеством еды закрыли. Они оставляли рыбные пятна и кучи дерьма по всему двору, дерутся и ревут, как будто это была разборка в теленовелле . Им потребовалась целая неделя, чтобы наконец сдаться и двигаться дальше. Чертов цирк диких животных из ада.
Я ненавижу морских львов, карахо . Они самые худшие.
Заметили, сколько стало одинаково гладких, "литературных", немного выдуманных, но таких правильных постов? Смотришь — вроде интересно, вроде жизненно, но не зацепляет. Что-то не так. А потом доходит — это же ИИ.
Сначала нейросети писали истории уровня "вчера ехал в автобусе", а сейчас — нарративы про "дедов с парашютами", "врачебные ошибки в последний момент", "уролога, что почти пропустил рак", "вахтёршу с KPI", и всё это вроде как реализм, но с запахом искусственности.
Как понять, что это ИИ?
– Пост без орфографических ошибок.
– Ни одной лишней детали, ни одного "эээ", всё гладко.
– Финал с правильной моралью или неожиданным поворотом, идеально в духе «Чёрного зеркала» или «Яндекс Дзена».
– Комменты либо выключены, либо из разряда "спасибо, полезно", "ой, у меня было похожее", но никто не задаёт уточняющих вопросов.
– Автор — новичок или с ником вроде autowriter8724.
И самое главное — люди ставят плюсы. Лайкают. Подписываются. В этом и беда. Алгоритмы начинают продвигать нейрошлак, потому что он «хорошо заходит». А живые авторы — с матом, с ошибками, с кривыми фото, с настоящей болью — уходят вниз. Потому что они не идеальны.
Скоро Пикабу будет как Инстаграм до 2021: всё красиво, всё глянцево, всё ненастоящее. Только вместо лиц с фильтрами будут истории от искусственного интеллекта с "идеальной подачей". И мы даже не заметим, как останемся в зоопарке нейросетей, где один пишет про бабку у эскалатора, другой — про смерть в роддоме, третий — про бухого опера в подвале с бомжами.
И всё это — просто шум. Гладкий, стерильный, ни о чём. Нейрошум.
Пикабу уже не торт. Пикабу — пирожок из ленты машинного обучения.
Пока что нас спасают комменты. Живые комменты. Они ещё не научились отвечать так, как бы ответил Вася с завода. Но и это вопрос времени.
Я пришёл работать урологом в районную больницу в середине 2000-х, сразу после ординатуры. Молодой, с огоньком, в белом халате — думал, сейчас завоюю медицину, поставлю диагноз с одного взгляда, и пациенты будут выносить меня на руках.
Реальность оказалась… другой.
Старое здание, запах хлорки, облезлая плитка и вечная нехватка всего: от бинтов до санитаров. И персонал — в основном женщины в возрасте, уставшие, но цепкие. А ещё — медсестра Тамара Ивановна. Сначала показалась ворчливой: всегда что-то бубнит, всегда на всех ворчит, всё делает по-своему. Я даже немного раздражался: ну сколько можно спорить с молодым врачом?
Но прошёл месяц, и я понял: без неё я — никто. Тамара Ивановна знала всё. Где лежит нужный катетер, как пробить нужную бумагу в отделе снабжения, как уговорить санитарку выйти на смену. Она буквально жила в больнице. Я только успевал писать назначения — она уже делала.
А ещё она чувствовала людей. Как-то раз я смотрю — мужик с простатитом, жалуется на рези. Я по учебнику: «Вот анализы, вот УЗИ, вот схема». Она глянула на него и шепчет: «Ты проверь кровь на сахар. У него диабет. Он тебе не скажет, но у него там всё в ноль». Проверил. И правда. Сахар — под 20. Это была не урология, это был диабетический абсцесс, и я чуть не сделал ему пункцию, которая бы закончилась сепсисом.
Но директору больницы, как водится, не нравилось, что «все любят Тамару». Он был человек из числа тех, кто путает управление с личной обидой. Один раз она слишком прямо сказала ему, что его «оптимизация» — это воровство. На следующий день её вызвали в кабинет. Через два дня она ушла «по собственному». Ну, как ушла — ее фактически выгнали.
Первую неделю всё было нормально. Мы носились, пытались кого-то просить, бегали по складам. Потом начали всплывать детали. В подвале закончились катетеры. Сестра на приёме перепутала мочеприёмник с уростомой. А однажды ночью санитарка не пришла вовсе — никто не знал, что именно Тамара Ивановна раньше по вечерам всем лично звонила.
А через месяц начался полный бардак. Пациенты жаловались. Главврач кричал. УЗИст наорал на новую сестру, потому что она порвала манжету от прибора за 60 тысяч. А я просто сел и пошёл к завотделением.
— Верните её. Просто… верните.
В итоге коллектив устроил маленькое восстание. Главврача поставили перед фактом — или она, или половина персонала пишет заявление.
Тамара вернулась. Спокойно. Без театра. Просто вошла в кабинет, надела халат, и сказала:
— Я знала, что вы без меня не справитесь.
Про директора ничего не скажу, но через полгода он ушёл. Кто-то говорит — «по собственному». Кто-то — «заставили». Ходили слухи, что проверяющие нашли «нецелевые расходы». Я в это не лез. Карма, как говорится, сама находит дорогу.
А Тамара Ивановна работает до сих пор. Я уже в другой клинике, но мы иногда списываемся. Каждый раз, когда мне кто-то говорит «незаменимых нет», я вспоминаю её — и просто улыбаюсь.
Я медленно поглаживаю пальцем металлическую шестигранную головку, ощущая холодную, гладкую поверхность под подушечкой пальца. Металл слегка блестит в тусклом свете мастерской, отражая блики от старой лампы, что висит над верстаком. Указательным пальцем другой руки я не спеша зачерпываю смазку из заранее приготовленного ведерка. Она густая, слегка липкая, с характерным запахом машинного масла, который смешивается с ароматом стружки и железа, пропитавшим воздух вокруг. Плавными, выверенными движениями я наношу смазку на резьбу болта, следя за тем, чтобы каждый виток был равномерно покрыт. Это почти ритуал — неспешный, размеренный, требующий полной концентрации. Я чувствую, как смазка слегка нагревается от тепла моих рук, становясь еще более податливой.
И затем наступает самое главное. Ох, я беру эталонную гайку — идеально отшлифованную, с безупречной внутренней резьбой. Она лежит в моей ладони, холодная и тяжелая, но я будто ощущаю, как она вибрирует, словно в предвкушении. Это не просто кусок металла — это партнер, с которым мы сейчас сольемся в идеальном механическом танце. Я подношу гайку к болту, выравниваю их, чувствуя, как первые витки резьбы соприкасаются, словно робко здороваются перед началом чего-то большего.
И вот начинается оно — сладострастное завинчивание. Я начинаю медленно поворачивать гайку, чувствуя, как резьба болта входит в нее, мягко, но уверенно. Смазка делает свое дело: она выступает по краям, ее выдавливает из резьбы, и я вижу, как блестящие капли собираются на поверхности, поблескивая, словно роса на утренней траве. Я продолжаю движения — медленные, ритмичные, почти гипнотические. Болт ввинчивается в гайку, миллиметр за миллиметром, и я слышу едва уловимый звук трения металла о металл — легкий скрип, который становится все тише по мере того, как смазка равномерно распределяется.
По самую головку — вот оно, идеальное соединение. Я останавливаюсь, любуясь результатом. Болт и гайка теперь единое целое, их союз крепок, надежен, словно создан для вечности. Но я не спешу отложить их в сторону. Этот момент — момент завершения — слишком важен, чтобы торопиться. Я беру тряпочку, мягкую, слегка пропитанную растворителем, и аккуратно вытираю излишки смазки, которые выступили по краям. Металл снова блестит, чистый и совершенный, а я не могу сдержать улыбки. Есть что-то невероятно удовлетворяющее в этом процессе, в этой механической гармонии.
Мастерская вокруг меня тиха, если не считать легкого гудения старого холодильника в углу да редких звуков с улицы — где-то вдалеке проезжает машина, кто-то кричит, зовя ребенка домой. Но здесь, за моим верстаком, время словно застыло. Я кладу готовое соединение на стол и беру следующий болт. Этот чуть больше, с более грубой резьбой, и я знаю, что он потребует чуть больше усилий. Но это только добавляет удовольствия — каждый новый болт, каждая новая гайка — это как маленькое приключение, где я играю главную роль.
Я снова зачерпываю смазку, на этот раз чуть больше, потому что знаю, что грубая резьба может быть капризной. Пальцы скользят по металлу, оставляя за собой тонкий блестящий слой. Я беру гайку, проверяю ее на свет — резьба идеальна, ни одной заусеницы. Она чуть тяжелее предыдущей, и я представляю, как крепко она будет держать болт, как надежно они сцепятся. Начинаю завинчивать, и на этот раз процесс идет чуть медленнее — резьба сопротивляется, но смазка делает свое дело, смягчая трение. Я чувствую легкое тепло, которое исходит от металла, пока я продолжаю вращать гайку. Это тепло — результат трения, но оно такое приятное, такое живое.
В какой-то момент я замечаю, что напеваю себе под нос старую мелодию — что-то из детства, когда я проводил часы в гараже с отцом, наблюдая, как он возится с машиной. Он тоже любил такие моменты, когда можно было не спешить, а просто наслаждаться процессом. "Каждый болт, сынок, — говорил он, — это как маленький мост между двумя мирами. Ты соединяешь их, и они становятся сильнее". Тогда я не совсем понимал, что он имеет в виду, но теперь, спустя годы, я чувствую это каждой клеточкой.
Я заканчиваю с этим болтом и кладу его рядом с первым. На верстаке уже выстраивается аккуратный ряд — мои маленькие шедевры, каждый из которых идеально собран. Но я не останавливаюсь. Впереди еще целая коробка болтов и гаек, и я знаю, что проведу здесь весь вечер, а может, и часть ночи. Есть что-то медитативное в этом процессе, что-то, что помогает мне отвлечься от суеты внешнего мира. Здесь, в моей мастерской, я контролирую всё — каждый виток, каждую каплю смазки, каждое движение.
Следующий болт — настоящий вызов. Он старый, слегка покрыт ржавчиной, и я знаю, что с ним придется повозиться. Я беру щетку с металлической щетиной и начинаю аккуратно счищать ржавчину, стараясь не повредить резьбу. Металл поддается с трудом, но я не тороплюсь. Терпение — мой лучший инструмент. Когда ржавчина наконец уходит, я смазываю болт и беру подходящую гайку. На этот раз процесс идет с небольшим сопротивлением, но я чувствую, как металл оживает под моими руками, как он благодарно принимает смазку и начинает скользить.
Я продолжаю работать, теряя счет времени. За окном уже темно, и мастерская освещается только светом лампы. Но мне не нужен внешний мир — у меня есть мои болты, мои гайки и мой маленький ритуал, который приносит столько удовлетворения. Каждый новый виток, каждый скрип металла — это как музыка, которую я сочиняю сам. И я знаю, что завтра, когда я вернусь сюда снова, меня будет ждать новая партия, новый вызов, новая история, которую я напишу своими руками.
В какой-то момент я останавливаюсь, чтобы выпить воды. Горло пересохло, а руки слегка дрожат от напряжения. Но это приятная усталость, та, что приходит после хорошей работы. Я смотрю на свой верстак — десятки готовых соединений лежат ровными рядами, и я чувствую гордость. Это не просто болты и гайки — это символы порядка, надежности, того, что я могу контролировать в этом хаотичном мире.
Я беру следующий болт, и процесс начинается заново. Медленно, вдумчиво, с любовью. Потому что в этом простом действии — в завинчивании болта в гайку — есть что-то вечное, что-то, что связывает меня с прошлым, настоящим и будущим. И я знаю, что буду делать это снова и снова, пока у меня есть силы держать инструмент в руках.
Я — уролог в районной поликлинике. К пациентам отношусь с вниманием, но признаюсь честно: иногда и у врача включается автоматизм. Особенно если человек молодой, жалобы типичные, анализы не шокируют. И вот однажды этот «автоматизм» мог закончиться для пациента фатально.
Приходит парень, 22 года. Жалуется на то, что «странно» стало ходить в туалет. Мочеиспускание — не больно, но «как-то не так». Плюс ощущение тяжести внизу живота. Температуры нет, УЗИ мочевого — без особых изменений. Моча — чуть повышены лейкоциты, немного эритроцитов.
— Похоже на простатит, — говорю. — Молодой, сидячая работа, стресс. Назначаю свечи, антибиотик, НПВС.
Он уходит. Через неделю возвращается — говорит, стало хуже.
— Где хуже? — спрашиваю.
— Давит внутри. Не болит — именно давит.
— Боль отдаёт? —
— Нет. Просто ощущение, как будто что-то мешает.
Честно — в голове у меня уже было: ипохондрик. Симптомы размытые, выраженности — ноль. Но вместо того чтобы отмахнуться, я решаю перестраховаться и направляю его на трансректальное УЗИ и ПСА — простое исследование предстательной железы и онкомаркер. Просто потому что интуиция начала зудеть: слишком нехарактерно он себя ведёт.
Через день приходит результат: УЗИ — увеличение левой доли простаты с подозрительной зоной, ПСА — 12 (при норме до 4 для его возраста).
Шок.
Экстренное направление к онкоурологу, биопсия. Через две недели диагноз подтверждается — рак предстательной железы. Агрессивный.
Но — на ранней стадии. Удалили орган, провели курс терапии. Сейчас парень жив, здоров, ходит в спортзал и иногда пишет мне в мессенджер просто сказать спасибо.
Если бы я оставил его на свечах и таблетках — скорее всего, он пришёл бы через год с метастазами в таз. Или не пришёл бы вовсе. Потому что нам, врачам, нужно иногда отрывать взгляд от шаблона.
Потому что рак — не всегда у стариков.
И простатит — не всегда простатит.
Я врач-уролог в московской поликлинике.
Расскажу историю о том, как я был на волосок от смертельной врачебной ошибки.
Был обычный день. Приём по талонам, немного уставший народ, пара-тройка постоянных пациентов, с которыми мы уже почти на «ты». И вот в расписании — мужчина 42 лет, впервые. Заходит спокойный, ухоженный, вежливый. Жалуется на тянущие боли внизу живота и в паху, частое мочеиспускание, особенно по ночам. Всё бы ничего — довольно стандартная картина. В анамнезе — сидячая работа, немного лишнего веса, недавно переболел ОРВИ.
Осмотр, УЗИ, простая пальпация — простата слегка увеличена, но не критично. Рецепт на свечи, альфа-блокаторы, травы. Диагноз — хронический простатит. Классика. Назначаю лечение, отпускаю с рекомендацией прийти через 2 недели.
Через три дня он возвращается — бледный, в поту, говорит, что боль усилилась, особенно при мочеиспускании, стало трудно сидеть, температура — 38,7. Подозреваю обострение, собираю мочу, кровь, срочное УЗИ — там всё уже не так «классически». Небольшая жидкостная капсула рядом с простатой. Направляю к хирургу на КТ.
И вот тут начинается самое интересное.
Через полтора часа мне звонит хирург с приёмного отделения:
— Ты этого пациента видел?
— Да, несколько дней назад. Простатит.
— Это не простатит. Это — ретроперитонеальный абсцесс, и он уже почти прорвал в брюшину. Его сейчас забирают в операционную.
У меня внутри всё холодеет. Этот диагноз легко спутать с воспалением простаты — симптомы почти идентичны, если не копать глубже. А я не накопал. Не зацепился. Не сделал КТ раньше. А если бы не пришёл он снова, если бы решил "перетерпеть"? Всё. Сепсис, смерть. Мои свечи бы его не спасли.
Операция прошла успешно. Дренажи, антибиотики, неделя в стационаре. Потом он пришёл снова — уже с улыбкой и коробкой конфет.
— Спасибо, что отправили вовремя, — сказал.
А я стоял и думал: а если бы нет?
С тех пор у меня правило: если хоть что-то чуть не совпадает в картине — отправляй на диагностику глубже. Пусть лишний раз, но не будет поздно. Потому что цена ошибки — это не недовольный пациент. Это человек в морге.
Так что, уважаемые пациенты — не обижайтесь, если вас иногда отправляют "на всякий случай". Иногда этот случай — и есть та самая грань между жизнью и смертью.