Археологи обнаружили на юго-востоке Германии погребение женщины со складным железным стулом. Находка относится к временам раннего Средневековья и датируется примерно 600 годом, говорится в пресс-релизе Управления по охране памятников Баварии.

Подобный предмет мебели довольно редко встречается в качестве сопроводительного инвентаря. Археологи считают, что эти необычные подношения говорят о высоком социальном статусе похороненного.

В Европе сейчас известно около 30 погребений раннего Средневековья со складными стульями, но только несколько из них были изготовлены из железа. Интересно, но в основном такой предмет находят в женских могилах и не только германских племен, но и у аваров.

Кроме того, подобный стул обнаружили среди погребального инвентаря на одном из самых известных археологических объектов эпохи Великого переселения народов — в княжеском погребении на территории современной Румынии. Большая часть предметов из этого погребения в XIX веке попала в Эрмитаж.

А нынешняя немецкая находка была обнаружена в могиле женщины, которая умерла в возрасте 40–60 лет, на территории современной коммуны Штайнсфельд в Средней Франконии. На шее покойницы было ожерелье из маленьких разноцветных стеклянных бусин, а на поясе две броши, одна из которых — с драгоценным камнем альмандином, а также большая бусина.

Рядом с женским погребением была обнаружена могила мужчины. Среди его сопроводительного инвентаря был найден поясной ремень с бронзовой пряжкой и поясной сумкой, костяной гребень, а также копье, щит и спата — длинный обоюдоострый меч.

Источник

В публикуемых фрагментах «Славянской хроники» немецкого католического миссионера Гельмольда из Босау описываются сложные взаимоотношения между христианами и язычниками на севере Европы в XII в., наполненные взаимными враждой и обидами. Населявшие южные берега Балтийского моря полабские славяне представляли большую угрозу для соседних Германии и Дании: с моря и суши они совершали разбойные набеги на земли этих стран и угоняли в плен христиан, где содержали их в нечеловеческих условиях, подвергали изощренным истязаниям и приносили в жертву языческим богам. В качестве смертной казни славяне-язычники, враждебные христианству, широко применяли распятие на кресте.

В 1138/39 г. в ответ на набеги язычников немцы завоевывают Вагрию – страну славянского племени вагров на севере современной Германии. Вагрия была опустошена, значительная часть славян-язычников истреблена, обезлюдевшие земли были заселены германскими колонистами, а остатки славянского населения на Балтийском побережье были обложены данью. Князь Прибислав и славянская знать приняли христианство. Однако, не смотря на германское завоевание, вагры в большинстве оставались верны язычеству и продолжали совершать пиратские нападения на христианскую Данию, по-прежнему превращая в кошмар жизнь пленных христиан. В то же время, славяне испытывали сильнейший гнет от германцев, грабительские поборы которых довели туземцев до бедственного положения. В 1155/56 г. князь Прибислав жаловался епископу Герольду на жестокое обращение завоевателей с его народом. Герольд ответил, что главная причина притеснения вагров на родной земле – верность язычеству. Позже на собрании славянских и германских элит в ответ на призыв к христианству князь-язычник Никлот позволил себе богохульство.

Вскоре в Вагрии началась масштабная христианская миссия среди славян. Наиболее успешной христианизация туземцев была в столице Вагрии. Один миссионер поселился среди пиратов и проповедовал им. Но многие славяне по-прежнему не спешили расставаться с языческими верованиями и разбойным образом жизни, были опасны для христиан и продолжали с моря терроризировать Данию. Гельмольд свидетельствует о парадоксальной ситуации в Вагрии: с одной стороны в стране шло массовое строительство церквей и распространялось христианство, а с другой стороны славяне массово покидали Вагрию, которую продолжали заселять и осваивать немецкие колонисты.

СЛАВЯНЕ-ЯЗЫЧНИКИ БУДУЧИ НЕЗАВИСИМЫМИ ТЕРРОРИЗИРОВАЛИ ХРИСТИАНСКИЕ СТРАНЫ

В 1125 г. князьями соседних с Саксонией и Данией славянских племен вагров и бодричей стали бывшие заложники датского принца Кнута – Прибислав и Никлот,

«два мрачных чудовища, очень враждебно относившихся к христианам. И в эти дни во всей славянской земле господствовало усердное поклонение идолам и заблуждения разных суеверий».

Многие славяне-язычники приносили в жертву языческим богам пленных христиан,

«кровь которых, как уверяют они, доставляет особенное наслаждение их богам».

Согласно свидетельству Гельмольда

«славянскому народу свойственна ненасытная жестокость, почему они не переносят мира и тревожат и с суши и с моря примыкающие к ним страны. Трудно описать, какие мучения они христианам причиняли, когда вырывали у них внутренности и наворачивали на кол, распинали их на крестах, издеваясь над этим символом нашего искупления. Самых великих [по их мнению] преступников они присуждают к распятию на кресте; тех же, которых оставляют себе, чтобы их потом за деньги выкупили, такими истязаниями мучают и в таких цепях и оковах держат, что незнающий едва и представить себе может» (I 52).

Когда в Германии вспыхнула гражданская война, князь Прибислав в 1138 г. организовал набеги на соседние немецкие земли:

«Когда такие волнения сотрясали всю Саксонию, Прибислав из Любека, воспользовавшись удобным случаем, собрал отряд разбойников и полностью разрушил предместье Зигеберга, а также все его окрестности, где жили саксы. Новый храм и недавно возведенное здание монастыря были истреблены огнем. Фолькер, брат высокой скромности, был убит ударом меча. Остальные братья, которым удалось уйти, бежали в порт Фальдеру. Священник же Людольф и те, которые находились с ним в Любеке, не были разогнаны этим опустошением, потому что жили в замке, под покровительством Прибислава, оставаясь в этом месте и в такое трудное и полное ужасов смерти время. Ибо кроме того, что им приходилось испытывать нужду и ежедневную опасность для жизни, они были вынуждены видеть оковы и различные мучения, причинявшиеся христианам, которых разбойничье войско обычно в разных местах захватывало» (I 55).

КРОВЬ ЗА КРОВЬ: ГЕРМАНСКОЕ ЗАВОЕВАНИЕ КАК РАСПЛАТА

В ответ на нападения полабских славян немцы в 1138–1139 г. совершили в Вагрию несколько успешных карательных экспедиций, напали

«на тех, которые, подобно кольям, вбитым в глаза саксов, под рукой были», нанесли славянам «страшное поражение», опустошили их землю «грабежами и пожарами», захватили самую мощную крепость вагров – Плуню, «предав смерти славян, которые внутри находились», «частыми набегами опустошили земли славян, причинив им то, что те собирались им причинять, обратив всю страну их в пустыню» и таким образом христиане отомстили язычникам (I 56).

После этого в Вагрию, названную одним из завоевателей «землей обетованной», хлынул мощный поток немецких колонистов, которые заселили большую часть территории завоеванной страны. Славянам оставили небольшой земельный надел на южном берегу Балтийского моря и отныне остатки племени вагров стали данниками немцев (I 57).

БОГОСЛУЖЕНИЕ СУРОВОЙ ЗИМОЙ В РАЗРУШЕННОЙ СЛАВЯНСКОЙ СТОЛИЦЕ

Столица Вагрии – Старград, была разрушена и переименована в Альденбург (совр. Ольденбург-ин-Хольштайн). В декабре 1155 г. это был город-призрак, главной достопримечательностью которого была церковь. Христианство приняли только князь Прибислав и элита вагров. Вот как по описанию Гельмольда в завоеванном Старграде, ставшем резиденцией епископа, христиане отпраздновали День Святого Крещения:

«В то время город этот был совершенно пуст, не имел ни стен, ни жителей, [имел] только маленькую церковь, которую воздвиг блаженной памяти Вицелин. Здесь в суровый холод, среди снежных сугробов мы совершали богослужение. Среди прихожан, кроме Прибислава и еще нескольких человек, никого из славян не было. Когда святое богослужение окончилось, Прибислав пригласил нас зайти в его дом, который находился в далеком селении. И он принял нас с большим радушием и устроил для нас роскошный пир» (I 82).

ЗАВОЁВАННЫЕ НЕМЦАМИ СЛАВЯНЕ-ЯЗЫЧНИКИ ПРОДОЛЖАЛИ ТЕРРОРИЗИРОВАТЬ ХРИСТИАН С МОРЯ

Гельмольд сообщает, что даже после германского завоевания славяне, населявшие южное побережье Балтийского моря, продолжали заниматься пиратством, нападали на Данию и жестоко обращались с пленными датскими христианами. Славянский плен был для датчан страшной участью и даже немцы поначалу не могли ничем помочь несчастным:

«Тешемир принял нас с большой роскошью. Однако напитки славян не доставляли нам ни услаждения, ни отрады, потому что мы видели цепи и разные виды мучений, которые они [славяне] причиняли христианам, выведенным из Дании. Мы увидели там также изнуренных длительным пребыванием в плену пастырей Господних, которым епископ не мог помочь, ни силой, ни просьбой». Когда началась широкая проповедь христианства коренному населению Вагрии, «славяне распяли на кресте одного дана». Однако, виновные отделались денежной пеней, после чего немцы официально отменили казнь через распятие в славянской стране. В землях вагров с сер. XII в. завоеватели массово строили церкви, но «еще невозможно было удержать славян от грабежей, ибо они все время переплывали море и опустошали землю данов и не отступали еще от грехов отцов своих» (I 83).

ЖАЛОБА КНЯЗЯ ПРИБИСЛАВА НА СТРАДАНИЯ СЛАВЯН-ЯЗЫЧНИКОВ ОТ ПРИТЕСНЕНИЙ СО СТОРОНЫ НЕМЦЕВ-ХРИСТИАН

Даже после германского завоевания вагры в большинстве своём оставались язычниками и были враждебны христианам. Немецкие феодалы в отношении завоеванных славян проводили жестокую политику: высокими податями они довели язычников до бедственного положения, что толкало туземцев на пиратство в Балтийском море. Князь Прибислав об этих чаяниях угнетенных вагров поведал Герольду, епископу Альденбургскому, в присутствии своих подданных.

I 83: «В ближайшее воскресенье весь народ этой земли собрался на рынок в Любеке, и епископ, придя сюда, обратился к народу со словами поощрения, чтобы, оставив идолов, он начал почитать Единого Бога, Который на небесах, и, приняв благодать Крещения, отказался от злых дел, а именно от грабежей и убийства христиан.

И когда он [епископ] закончил свою речь к народу, Прибислав сказал с согласия остальных: "Твои слова, достопочтенный епископ, – Божьи слова и ведут нас к спасению нашему, но как вступим мы на этот путь, когда мы опутаны столь великим злом? Чтобы ты мог понять мучение наше, выслушай терпеливо слова мои, ибо народ, который ты здесь видишь, это – твой народ, и справедливо будет нам раскрыть пред тобой нужду нашу. И тогда ты сам посочувствуешь нам. Ибо государи наши так жестоко поступают с нами, что из-за платежей и тягчайшей неволи смерть кажется нам лучше, чем жизнь. Вот в этом году мы, жители этого маленького уголка, уплатили тысячу марок герцогу, потом столько-то сотен марок графу, и этого еще мало, ежедневно нас надувают и обременяют вплоть до полного разграбления. Как приобщимся мы к новой вере, как будем строить церкви и примем крещение, – мы, перед которыми ежедневно возникает необходимость обращаться в бегство? Но если бы было такое место, куда мы могли бы убежать! Если мы перейдем Травну, там такое же несчастье, если пойдем на реку Пену, и там все так же. Что же остается другое, нежели, покинув землю, не уйти на море и жить там в пучинах. И разве наша вина, если мы, изгнанные с родины, возмутим море и отберем дорожные деньги у данов или купцов, которые плавают по морю? Разве это не будет вина государей, которые нас на это толкают?"»

ОТВЕТ ЕПИСКОПА: ПРИЧИНА ГНЕТА В НЕЖЕЛАНИИ СЛАВЯН СТАТЬ ХРИСТИАНАМИ

I 83: «На что епископ сказал: "Если князья наши до сих пор плохо обходились с вашим народом, то это неудивительно, ибо они полагают, что совершают не такой уж большой грех по отношению к язычникам и тем, кто живет без Бога. Почему вы не прибегнете скорее к христианской религии и не подчинитесь Творцу вашему, пред Которым склоняются те, кто носит мир. Разве саксы и другие народы, которые носят имя христиан, не живут в покое, довольные своими узаконенными порядками? Только одни вы oт всех терпите ограбление, так как от всех отличаетесь по религии".

И сказал тогда Прибислав: "Если герцогу и тебе угодно, чтобы у нас с графом была одна и та же вера, пусть будут нам даны права саксов на владения и доходы, и мы с охотой станем христианами, построим церкви и будем платить свои десятины"».

БОГОХУЛЬСТВО КНЯЗЯ-ЯЗЫЧНИКА НИКЛОТА

После диалога с Прибиславом «епископ Герольд отправился к герцогу на местный сейм, который был назначен в Эртенебурге, и, будучи призваны, туда пришли также к указанному времени и славянские князья. Тогда, побуждаемый епископом, герцог обратился к славянам с речью о христианской вере. На что Никлот, князь бодричей, сказал: "Бог, который на небесах, пусть будет твой бог, а ты будь нашим богом, и нам этого достаточно. Ты его почитай, а мы тебя будем почитать". Герцог прервал его бранным словом» (I 83).

Гельмольд упоминает 2-х священников-миссионеров, активно проповедовавших в Вагрии – Деилава и Бруно, которые были родом из северной Германии и знали язык полабских славян. Деилав,

«душа которого жаждала трудов и опасностей в проповедовании Евангелия», отправился в одиночку проповедовать пиратам: «И посланный сюда, пришел он в пещеру разбойников, к славянам, обитающим на реке Кремпина. А было здесь обычное логовище морских разбойников. И поселился этот священник среди них, служа Господу "в голоде, жажде и наготе" (Втор. 28.48)».

Бруно в столице Вагрии «приступил с великим рвением к делу Господню и призвал народ славянский к благодати возрождения, вырубая рощи и уничтожая нечестивые обряды». Однако, он же призывал светские власти к германской колонизации:

«И так как замок и город, где некогда находились церковь и епископская кафедра, были пусты, то он настоял перед графом, чтобы здесь была создана саксонская колония и, таким образом, священник мог бы иметь утешение в народе, язык и обычаи которого он знает».

Германская знать помогала католическому духовенству в деле христианизации туземцев. Так, в столице Вагрии «повелел граф народу славянскому, чтобы он приносил своих покойников для погребения во двор церкви, и по праздникам сходился бы в церковь слушать слово Божье». Священник-миссионер в Старграде-Альденбурге успешно обращал туземцев в христианство и имел большую власть над паствой:

«А слово Божье, согласно порученному ему посланничеству, излагал им пастырь Божий Бруно, имея проповеди, составленные на славянском языке, которые произносил понятно для народа. И с этого времени славяне воздерживались приносить клятвы у деревьев, источников и камней, а застигнутых на каких-либо преступлениях приводили к своему священнику, чтобы тот испытывал их железом или лемехами».

По свидетельству Гельмольда с одной стороны в Вагрии распространялось христианство, но в то же время из региона происходил отток славянского населения, замещавшегося немецкими колонистами:

«...ширилось дело Господне в земле вагрской, и в этом граф и епископ оказывали друг другу взаимную помощь. Около этого времени граф возвел снова замок Плуню и построил там город и рынок. И ушли славяне, жившие в окрестных селениях, и пришли саксы и поселились здесь. Славяне же постепенно убывали в этой земле» (I 83).

📗ИСТОЧНИК
Гельмольд. Славянская хроника (пер. Л.В. Разумовской). – М. АН СССР. 1963. С. 184–192.
Книга 1, главы 41–60: https://www.vostlit.info/Texts/rus/Gelmo…
Книга 1, главы 61–94: https://www.vostlit.info/Texts/rus/Gelmo…

«Лишённые земли». Славяне, ушедшие в Балтийское море под натиском немцев. Худ. Войцех Герсон. 1888

Источник: Сакральные тексты

Питание в средневековой Европе. Рим и варвары

Питание в средневековой Европе. "Terra et silva"

Питание в средневековой Европе. Цвет хлеба

Питание в средневековой Европе. Перелом

Хотя площади лесов и сокращались, они все же не исчезли совершенно, кое-где крупные массивы сохранялись многие века, иные существуют и поныне. Зато происходило вот что: повсеместно урезались права пользования лесами. По мере демографического роста и сокращения невозделанных земель все более яростной становилась борьба за использование этих последних; социальная напряженность возрастала, и все четче определялись привилегии, связанные с прерогативами власти: методами более или менее жесткими, с большей или меньшей исключительностью право пользования лесными ресурсами перешло к наиболее сильным социальным слоям, а более слабые оказались обделенными. В странах, где существовала сильная единоличная власть, таких как Франция или Англия, контроль за использованием лесов сосредоточился в руках короля и связанной с ним аристократии. В других краях лакомым куском завладели те, кто осуществлял власть на местах: владельцы замков, епископы, аббаты, города - там, где экономические и общественные условия способствовали их развитию.

Первые стычки из-за пользования лесными ресурсами происходили еще в VIII–IX вв. Монастыри подчиняли местных жителей своей власти, добиваясь контроля над этими пространствами, лишая доступа к ним сельские общины. В X–XI вв. на сцену в основном выступают светские сеньоры: в этот период складывается аристократическая олигархия, подчиняющая людей и земли своей власти, не только держащая под надзором администрацию и суд, но и присваивающая себе контроль над производственной деятельностью. Отношения с крестьянами становятся все более напряженными: сеньоры требуют больше, чем прежде, уже не только в частном порядке (как землевладельцы), но и взимая подати от имени властных структур. Даже церковное и монастырское имущество (люди, земли, скот, съестные припасы) подвергается насильственному разграблению.

В эти-то смутные времена сеньоры и присваивают себе права на пользование невозделанными землями. Повсюду множатся заказники, в которых деревенским жителям охотиться запрещено, - охота возводится в ранг привилегии: с тех самых пор браконьеры приравниваются к классовым врагам и преследуются с особой жестокостью. Выпас скота тоже строго регламентируется: право на траву и на желуди (то есть использование травы для выпаса овец и желудей для откармливания свиней) обставляется различными условиями и ограничивается; то же относится и к праву на сбор колосьев - прежде после сбора урожая на стерню можно было свободно выгонять скот. В XIII–XIV вв. подобные права "практически исчезли на большей части холмов и равнин Центральной и Северной Италии", как и в других европейских странах, в районах, наиболее пригодных для земледелия. Они сохранились (и надолго) в окраинных областях, но нигде уже не играли такой решающей роли, как в прежние времена. Города, которые кое-где в Европе, например в Центральной и Северной Италии, успешно оспаривали у земельной аристократии права на владение территорией, тоже приняли участие в этой всеобщей экспроприации, предоставив целые лесные массивы в исключительное пользование cives (горожан).

Крестьяне относились к этим событиям с вполне понятным неудовольствием. В пределах возможного они пытались противостоять переменам, как показывают судебные документы начиная с IX в.: бесконечная череда жалоб, тяжб, унижений. Иногда им удавалось защитить свои права, как-то договориться с сеньорами (так, некоторые сельские общины в Северной Италии в XII в. завоевали (или отвоевали) право на охоту на общественных землях). Но чаще эти права грубо и окончательно отбирались. Во всяком случае, права на пользование невозделанными землями очень долго, несмотря ни на что, пребывали в центре внимания крестьян. На них останавливается Вильям де Жумьеж, хронист XI в., рассказывая о крестьянском восстании, залившем кровью герцогство Нормандию в 996 г.: "Единственное внятное проявление самосознания, упомянутое хронистом, - ярко выраженное желание крестьян пользоваться по своему усмотрению лесами и водами". Восстание было подавлено с чрезвычайной жестокостью Раулем, графом Эвре, дядей герцога Ричарда II. Особую жесткость в защите привилегий знати мы находим в Англии, где король оставляет за собой право на "большую" охоту (олени и прочие крупные животные), а местные сеньоры довольствуются монополией на охоту малую. Имея в виду сложившуюся ситуацию, "легко представить себе, что популярность красочных легенд о таких героях, как Робин Гуд, отражает не только притягательность жизни, полной приключений, протекающей вдали от цивилизации, но и утопическую картину мира, в котором можно свободно пойти на охоту и добыть мяса". Доступ к природным ресурсам останется основным требованием крестьян и в последующие века: это проявится и в английском восстании 1381 г., и в 1521 г. в Германии.

Что касается модели питания знати, то все больше атмосфера застолья, привлекает внимание новой аристократической культуры. Еду предпочитают более изысканную, тщательно приготовленную, радующую вкусом, запахом, цветом. Не столько аппетит (обладание которым все же остается важнейшим свойством знатного человека), сколько способность выбирать, отличать хорошую еду от плохой станет знаком достойного вхождения в куртуазную жизнь. Граф-отшельник из "Тиранта Белого" (знаменитого романа Жоанота Мартореля) отказывается наконец от суровых лишений и возвращается к жизни дворянина, его подвергают различным испытаниям; вот одно из самых существенных: "…много блюд поставили перед ним на стол, и он, человек опытный и мудрый, ел только хорошую еду, а к другой не прикасался". Так же точно с большого золотого блюда, на котором были поданы сласти, он взял только засахаренные фрукты. Неудивительно, что в XIII в. в Европе появляются первые образцы поваренных книг, жанра, следы которого затерялись после позднеримского пособия, приписываемого Апицию (пост об Апиции). Это - самое явное и ощутимое проявление вновь проснувшегося интереса к еде как удовольствию.

Питание низших слоев с этого времени основывается преимущественно на продуктах растительного происхождения (зерновых и овощах), а потребление мяса (особенно дичи, особенно свежего мяса, но и мяса вообще) становится привилегией и все более воспринимается как status-symbol. Однако, в рационе питания европейских крестьян в XII–XIII вв. все еще остается достаточное количество мяса. Около 1130 г., адресуя Элоизе и ее монашенкам в Параклете письмо, полное советов по поводу того, как организовать материальную и духовную жизнь сестер, Пьер Абеляр объясняет, каким образом обязательное воздержание от мяса, столь яро пропагандируемое традиционным монашеством, может само по себе привести к греху чревоугодия: в самом деле, мясо - распространенный продукт, каждый может достать его без особых хлопот; это - гораздо более "обычная" еда, чем рыба, которой монахи привыкли его заменять; рыба "тем дороже, чем реже встречается по сравнению с мясом, так что беднякам и вовсе недоступна; к тому же она менее питательна"; одним словом, рыба - лакомство для изысканных вкусов и тугих кошельков.

Равновесие между численностью населения и количеством ресурсов остается хрупким, нестабильным; продолжающаяся раскорчевка лесов и аграрная колонизация, знак возрастающей и не находящей удовлетворения потребности в пище, - наилучшее тому доказательство. Но как следствие - накапливаются богатства, более широкие слои населения получают такие возможности потребления, даже роскоши, какие в предыдущие века доставались очень немногим. Около 1250 г. Европа достигает высшей точки этого расцвета, начавшегося примерно столетием раньше; расцвета частичного, социально ограниченного, но все-таки вполне ощутимого.

В 1255 г. святой Бонавентура может написать в своем трактате, что проблема голода осталась в прошлом, и порадоваться достатку, который выпал на долю его поколения. Разумеется, не стоит обобщать (какие-то три года спустя Матфей Парижский уверяет, что в Англии умерли от голода 15 тысяч человек), и все-таки оптимистические высказывания отражают социальный и культурный климат.

Город начинал играть главную роль в координации управления; он был осью, вокруг которой вращалась не только политическая, но и экономическая жизнь всего государства, местом, куда стекались сельскохозяйственные продукты и всяческие виды продовольствия; они скапливались на складах крупнейших собственников, но большей частью поступали на рынок. "Ты, что держишь под началом снабжение продовольствием, не минуешь городов, а окажешь предпочтение им, их вящему чревоугодию". Аграрный подъем IX–XI вв. сопровождался новым расцветом рыночной торговли, в основном локальной: деревни, замки, монастыри стали центрами возобновившегося обмена. Местные сеньоры не замедлили присвоить себе вновь появившиеся излишки. В некоторых районах, например в Италии и Фландрии, это явление приобрело ярко выраженный урбанистический характер, и "сеньорами" как раз стали города, вокруг которых вновь начала выстраиваться сельская экономика. Новая форма городского феодализма (город – «коллективный феодал») распространилась на прилегающую территорию, ресурсы которой стали оцениваться главным образом с точки зрения рынка и городского потребления.

Риккобальдо из Феррары в конце XIII в., описывает эпоху императора Фридриха II как время, когда "обычаи и нравы итальянцев отличались грубостью"; тогда "пища была скудная, и горожане ели свежее мясо всего трижды в неделю. В обед они варили мясо с овощами, а на ужин подавали то же мясо холодным". Обратим внимание прежде всего на количественный аспект: для горожанина XIII в. есть свежее мясо трижды в неделю - признак нищеты и скудости (а к этому "малому" количеству мяса следует прибавить, по крайней мере, ветчину). Не так уж это и мало, но Риккобальдо (и горожанам, его современникам) такое количество не кажется достаточным.

Даже крестьяне - те из них, кто, воспользовавшись возможностями, какие предоставляет особо динамичная фаза развития экономики, сумел разжиться землей и деньгами, - стремятся питаться лучше, сравняться в образе жизни с сеньорами и горожанами. В Германии XIII в. старый крестьянин Хельмбрехт (герой одноименной повести в стихах Вернера Садовника) советует сыну придерживаться "подобающего ему" мучного рациона, утверждая, что мясо и рыба предназначены для господ: "Ты должен жить тем, чем живу я, тем, что твоя мать тебе дает. Пей воду, дорогой мой сын, вместо того чтобы красть деньги на вино… Неделя за неделей твоя мать варит тебе пре красную пшенную кашу: ею ты должен наедаться досыта, а не отдавать за гуся краденого скакуна… Лучше, сын, смешивать просо с овсом, чем есть рыбу, покрыв себя позором". Но сын не согласен: "Сам пей воду, отец мой, а я хочу пить вино; сам ешь свою кашу, а я хочу жареной курицы".

Законодательное вмешательство городских властей (единичные предписания, официальные статуты) распространяется на все этапы производственного процесса: производится надзор над полями, выносятся распоряжения, направленные на повышение плодородия почв; контролируется крестьянский труд, кропотливо расписанный по месяцам и дням; контролируются процессы переработки продуктов, разрабатываются некие нормативы, прежде всего для мельниц и печей; рынок контролируется за счет варьирования таможенных пошлин - они понижаются или повышаются в зависимости от намерения поощрить импорт или экспорт. Подробно расписываются полевые работы: сколько раз и в какое время пахать поле; каким количеством навоза удобрить поле; какие культуры возделывать (особое внимание уделяется пшенице, поскольку горожане не хотят другого зерна). Меняется взгляд на крестьянина, он уже не только подневольный человек, объект угнетения (таким его понимала традиционная знать), но и человек трудящийся, способный больше производить и больше зарабатывать: взгляд на вещи через призму выгоды - новый аспект европейской культуры, утверждаются с XI–XII вв. в "буржуазных" слоях.

Например, знаменательно, что Паганино Бонафеде, болонский землевладелец и агроном XIV в., останавливается только на выращивании пшеницы, опуская такие культуры, как просо и сорго, поскольку "чуть ли не каждый знает, когда их следует сеять". Фуражное зерно (так именовались в Италии второстепенные злаки) способен возделывать каждый, а вот пшеницу - нет, возделыванию пшеницы людей надо учить. Точно так же все внимание сосредоточено на пшенице и в английских трактатах XIII–XIV вв., в частности в известном труде Уолтера из Хенли: в них не столь явно защищаются интересы городов, но отчетливо видна ориентация на денежную экономику и рынок.

Именно в этом контексте мы должны оценивать феномен нового обращения к пшенице, характерный для сельского хозяйства Европы и проявившийся более или менее отчетливо в разных ее частях в XII–XIII вв. Пшеница стала самой важной зерновой культурой как для городских жителей, так и для владельцев земельных угодий; притом деревенские жители продолжали питаться "фуражом". Но в хлеб горожан тоже проникают второстепенные зерновые (а также бобовые и каштаны). Приведем один пример из множества - Болонское уложение 1288 г. различает три основных типа муки: чистая пшеничная (за ее помол берут налог в 4 денария за корзину), "смешанная" (2 денария) и мука из бобов и пшеницы (ее, очевидно, считали смесью высокого качества, поскольку за помол платили по 3 денария). Понятно, что это касалось только низших слоев городского населения, да и то не всегда: от пшеницы и от белого хлеба, которые сделались чем-то вроде status-symbol в городском режиме питания и образе жизни, отказывались лишь по необходимости.

Для городских слоев голодные времена означали carum tempus, "времена дороговизны", и эта зависимость от рынка, которая обычно гарантировала более высокий и разнообразный уровень потребления, чем в деревнях, в трудные моменты делала положение горожан более опасным по сравнению с крестьянами, предоставленными самим себе, но непосредственно связанными со средствами производства. Достаточно примеров, когда вследствие крайней скудости припасов становится трудно удовлетворить нужды бедняков - и тогда привилегиям наступает конец, городские ворота закрываются, и не только деревенские жители не могут попасть внутрь, но и городскую бедноту выгоняют вон. "Однажды в Генуе была страшная дороговизна, и скопилось в ней множество бездельников, более чем в какой-либо другой земле", тогда власти снарядили корабли и пустили по улицам глашатаев, которые кричали, "пусть, мол, бедняки отправятся на берег, там будут раздавать казенный хлеб"; огромная толпа скопилась на пристани, не только городские бедняки, но и чужие "бездельники". Представители коммуны сделали вид, будто хотят разделить их: пусть горожане взойдут на один корабль, а чужаки - на другой. Все поднялись на борт. И тут же весла были спущены на воду, и всех бедняков (настоящих и мнимых) отвезли на Сардинию. "И там их оставили, как и следовало поступить, и в Генуе кончилась дороговизна".

В последующие века не будет недостатка в аналогичных примерах, описанных в хрониках и предписанных законом, - примерах "буржуазной жестокости".

В следующей части о зарождении европейской кулинарии и пряностях...