– По что дохлых котят принёс?.. – пытал дурачка Митрофан. Не кричал на него, говорил негромко, но при этом вращал глазами и в отсветах керосиновой лампы блестели его белки́.
Марфусь весь съёжился. Сидел, обняв себя за колени и ныл, пускал носом сопли.
– Негоже-им-не-в-землице… – тихо поскуливал. Жевал в промежутках остатки хлеба, которые óтдал Григорий. Ни на кого не смотрел – в глаза говорить был не приучен.
– Оставь ты его, что проку спрашивать? – вступился Егор. – Принёс, и принёс. Жив, хорошо, остался, за такие посылки. Не будет впредь подбирать…
В сказанное, хотя, мало верилось. Идейная убеждённость всех дурачков была хорошо известна. Если что-то и делали, и это было привычной их частью – не отучить, как ни старайся. Мужики говорили, он и крыс собирал, и кошек с собаками, и всех потом хоронил, носил даже на могилки цветы, обкладывал холмики камушком. «Последняя-колыбелька, – приговаривал. – Мяа-а-агонькая. Сносу-не-знает…»
Отстал Митрофан от Марфуся. Плюнул на всё и махнул рукой. Действительно, толку-то было воспитывать, портит, говорят, дураков любая наука. От лишней учёности череп разопрёт любому, а этому и подавно: вывернет ум наизнанку – те крохи, которые Бог отмерил…
Хлопнула сенная дверь. Минут через пять. Долго ж ходили за дровами и по нужде, сарай стоял рядом. А как отворилась другая, в избу, вошёл один Афанас. Довольный. Слепил снежок и швырнул в Митрофана – тот увернулся.
– Гришаню куда – опять за дровами отправили?..
Вопрос повис в тишине. Гришка не возвращался. У печки новых поленьев не было – вошедший увидел сам, когда посмотрел.
– Я-попросил, не-трожь – и-она-ушла, – как ни в чём ни бывало, Марфусь продолжал говорить про рысь. Прорвало, наконец, на слова. – К-вам-в-сени-сразу-зашёл…
В буран на улицу выскочили втроём. Митрофан схватил со стола керосинку и нож, Егор взял ухват. Марфуся оставили одного, в темноте: припёрли ещё и дверь, что б за ними не вышел. Он будто почувствовал, что-то происходит нехорошее – люди вокруг него засуетились, забегали. Испуганно моргал глазами.
Снаружи угодили в настоящую зиму. Если днём и под вечер стоял ещё запах весны, и снег на траве вызывал недоумение, а позже – ухмылки, смешки и глупую молодую радость на лицах, – сейчас появилось иное чувство: он словно вовсе не таял, кружил как в конце февраля. И градус ниже нуля упал, с крыши почти не капало.
– Григорий! – гаркнул зычно в метель Митрофан. Дальше, чем на пару шагов, не было видно и с лампой.
– А ну, отзовись! – вторил визгливо ему Афанас. Егор прикрывался от бьющих в глаза снежинок ладонью. Ветер, будто нарочно, куда ни поверни голову, швырял их в лицо пригоршнями – поплёвывал, насмехаясь. И всегда попадал, заставляя моргать.
Гришка Орлов вышел сам. С большой охапкой дров – нёс её как бремя, выгнул назад спину и вверх вытянул голову. Снежный вихрь отступил – и он из него появился.
– Чего так орёте? – сказал им раздражённо. – Берёзу отбирал, с неё жару больше! Попробуй спичками почиркай, впотьмах поищи!
Облегчённо вздохнули. Митрофан и Егор взяли по паре поленьев, что б разгрузить немного товарища. И повернулись идти обратно к избе.
Однако пару шагов только и сделали. Афанас, что шёл всё время за ними следом и тоже звал, лежал впереди на снегу. Руки раскинул в стороны, упал лицом вниз. Новый снежный вихрь на миг его скрыл от глаз, не дал рассмотреть – но быстро к нему подскочили. Склонились.
Порванная на спине рубаха. И в месте разрезов – быстро выступавшая кровь. Удар лап был хорошим, не дал ему вскрикнуть, да и паденья за ветром они не услышали. Успела куснуть за шею. Рядом – отчётливый след: атаковала, и снова ушла, почти как с Марфусем.
– Поднимай! – первым не растерялся Митрофан, нацелился руками на плечи Афанаса. – Быстро в избу его!
Егор взялся за ноги и пóдняли вдвоём. Григорий, так ничего и не сказав, шёл рядом с охапкой дров, оборачивался в темноту, крутил головой. Ветер всё равно швырял в них снега столько, что с каждым шагом то исчезали друг от друга, то появлялись вновь. И где-то позади оставалась рысь. Не испугалась, напала, и отступила. Ни один хищный зверь себя так не вёл, включая её сородичей. Что-то недоброе пробудил в ней Марфусь, принеся её мёртвых котят…
«Ыыыы…» – торопя, замычал на крыльце Митрофан, поскольку держал в зубах керосинку. Григорий с дровами сумел открыть дверь.
У печки освободили место. Подвинули дурачка и сразу поставили греться воду. В тепле Афанас быстро пришёл в себя. К счастью, смертельных ранений, не оказалось. Раны, однако, его кровоточили – что длинные полосы на спине, от когтей, что следы от зубов на шее. На правой щеке и виске – кровоподтёк и заметные ссадины. Ударила могучей лапой. В прыжке рысь не только подрáла спину, но оглушила. Сбоку напрыгнула, судя по двум ударам.
Егор снял с себя рубаху. В мужицкой избе тряпья под бинты не нашлось. Две старые простыни, измызганные, перелатанные, а скатертью со стола можно было испачкать землю. Как только согрелась вода, быстро промыли, и наложили на спину круговую повязку. Одним рукавом замотали шею. Утром сразу решили доставить по снегу в деревню вниз. Выбора не оставалось, помёрзнуть немного и дойти, когда к рассвету метель успокоится. Однако посмотрели на Марфуся, и поняли, что выглядел он тоже не очень. Скиснет в дороге – придётся втроём тащить их двоих, могут не сдюжить.
– Горя, останешься, – решил тогда Митрофан. – Мы с Гришей пойдём под утро за помощью. С салазками вернёмся, мужиков позовём. Сразу, как стихнет пурга. Чать в и́збу к вам не зайдёт?..
Егор помотал головой. И медведь не зайдёт, и тем более рысь: изба была хоть и старая, но сделана крепко. Покою же не давало то, как зверь себя вёл. Дед и отец были охотниками, и никогда подобного в рассказах от них он не слышал; а ведь расспрашивал в детстве, любил их истории. Да и в этом месте не видели рысей уж точно лет десять, ушла из этого уголка куда-то дальше, редкий стал зверь. К человеку вообще не выходит, не ладит ни с медведем, ни с волком, на ножах с росомахой. Дурила, может, из-за котят, те всё же погибли, но что б охотится на человека…
– Огромный след, – произнёс он вслух. – Немолодая, крупная самка…
– Я… не видел её… – слабо, но внятно произнёс, наконец, Афанас, лежавший у печки внизу. Молчал всё это время. Самого низкорослого и маленького выбрала, что б напасть. И самого безобидного.
– Тихо-тихо, – встрепенулся сразу Митрофан. – Не говори. Приведём мы помощь…
Афанас попросил пить. Повязки его взмокли, но кровь вроде остановилась. Ночь перенесёт, и день, и ещё одну ночь. А дальше – нужны еда и лекарства. В избушке из запасов оставался пакет сухарей и с десяток варёных яиц. Шутку же с ними сыграла природа – сначала завалила по уши снегом, затем напустила шальную рысь. В такие моменты осознаешь, как слаб человек, беспомощен перед лесом и простой непогодой. Слабее любого зверя, родившегося в тайге, не строящего себе домов с тёплой печью, но выживающего супротив двуногого легче.
Немного успокоились. Пришли в себя. И когда разгорелись дрова, легли спать. Сидел только за столом на скамейке Марфусь, молчал и тихонько раскачивался, что-то бубнил. Григорий остался присмотреть за огнём. Трубу нужно было закрыть, когда прогорят поленья, чтобы тепло в избе сохранялось.
А ночью их Гришка пропал…
– Вставай! – тряхнул его за плечо Митрофан.
Егор сонно открыл глаза. Сел на пол и осмотрелся. Понял, что одного из них не хватает.
Вышло ж всё просто. Григорий в голос спорить не любил. Но если с чем был не согласен, делал потом по-своему. Вот и ночью он выкинул: когда они все уснули, оделся, во что нашёл, и по-тихому вышел, оставил им на столе записку. Одно лишь слово нацарапал карандашом на газетном клочке – «За помощью!» Решил, видно, что следовало поспешить. Снег за окном принялся снова валить немилосердно, может, даже не останавливался. Едва начинал заниматься рассвет.
Митрофан, пока Егор обувался, в сапогах мерил избу. Искоса бросал на Марфуся сердитые взгляды – не спал, мол, дурак, просидел всю ночь. Мог хоть слово сказать, когда Гришка засобирался. Тот же грыз себе сухари и что-то мурлыкал – нашёл ночью пакет, доел его почти весь. Не забыл позаботиться об Афанасе. Товарищ их ещё не проснулся, постанывал тихо во сне, но Марфусь к нему подходил. Кто-то же рядом с ним на полу положил два сухарика? Добавил в ковш свежей воды. Либо Григорий перед уходом озаботился, либо дурак проявлял сердоболие не только к дохлым котятам и птичкам. На столе перед ним лежала дудка. Коротенькая, деревянная. Впервые в жизни, наверное, оказался Марфусь в сложном таком для него положении – настало утро, а некуда залезть подудеть. Руки его подрагивали, тоже был слаб. Однако не понимал своего состояния.
– Если и на него нападёт?.. – остановился Митрофан у стола, в мыслях, как и Егор, об ушедшем Григории. Взял пару сухарей, пока оставались, кинул один ему.
– Выйдем, осмотримся. Глянем на след… Как мы вообще узнаем, дошёл он, не дошёл? – продолжал рассуждать он вслух. – Гришка ж большой, не как Марфусь с Афанаской… Может, его не тронет…
– Ты покрупнее будешь… – ответил на это Егор.
В воздухе вдруг разлилось напряжение.
– Меня винишь?.. – вскинулся на него Митрофан, а рукой указал на дверь. – Что сам тайком не пошёл в ночь? Как Гришка?..
– Нет, – Егор покачал головой. – Никого не виню… А только если с ней что не так – то всё равно, на кого нападать. Хоть на медведя. Как росомахе…
Прав был всё же старший товарищ – выйти и осмотреться было нужно. Может, не всё ещё замело, что-то увидят. Проснувшийся от их голосов Афанас застонал на полу громче, зашевелился. Помогли ему повернуться удобней, дали воды. Размочили в ковше его сухари. Затем собрáлись молча и вышли…….
Когти. Ночью приходила снова. Оставила на дверном косяке след, с обеих сторон; да не как кошки чешут лапы – до тонкой меленькой стружечки, а как охотники делают резы – счищают со ствола кору и ставят ножом отметку. Один раз провела сверху вниз, как будто потянулась: остались от лап по восемь глубоких полосок. Словно пометила так.
Невольно по спине прошёлся холодок. Вспомнились бабкины сказки про разных там местных духов, вселявшихся и в людей, и в животных. Рад был бы думать Егор, что ему, внуку лучшего в этих местах следопыта, стыдно в такое даже верить – не то, что опасаться, но знал хорошо: многие из местных мужиков-охотников сами такого побаивались. Вон, после пропажи Саргына с Вилдаем, такого здесь про Мизгиреву зону надумали – а те-то были двое местными, аж в пятом колене, тайгу знали как дом, никогда не плутали в ней. Призраки с лагеря, дескать, забрали их, спросили у местных духов леса разрешения и после утащили к себе, к месту зоны. Жертву такую, мол, приняли.
– Дурак!.. – сердился всё рядом Митрофан, ступая по снегу. – Пешком ушёл! Ночью!.. Могли бы брёвна сцепить, сплавиться по воде…
Вот, кому было плевать на разных призраков и поверья. Его семья сюда переехала лет пятнадцать назад, все эти сказки им как под рубахой щекотка – ничего, кроме насмешек в уме; конечно ж, не вслух, что б местных не обижать. С тех пор и дружили, вчетвером, лет с четырёх-пяти.
По крыше ночью рысь ходила как по тайге. Опять не услышали – весь скат с одной стороны был ею истоптан. Практически находила дорожку ближе к коньку, ни ветер, ни снег этих следов укрыть не смогли. Даже медведь, в какую ни приди он от людей случайную ярость, давно бы уже от них отстал. Или попросту не связался – четверо всё-таки, не один или двое. А эта не отставала. Егор был уверен, что ушла недалеко, может, даже наблюдала сейчас. Легла подальше в снегу, в неприметном своём наряде, и издали за ними присматривала.
– Пойду погляжу, как Гриша ушёл, – сказал Митрофан. – Может, сначала за ним увязалась, а возвернулась уже потом?..
За Григорием рысь не ходила – Егор проверял. Но товарища разубеждать в этом не стал – самый настырный из них был Митроня. Лишь смерил взглядом его широкую спину, что вскоре завернула зá угол. Снова рукой тронул снег. Огромная лапа! В который раз подивился размерам охотившейся на них старой самки. Сравнивал отпечаток со своей ладонью, сжимал, будто когти, пальцы, прикладывал.
И вдруг сзади плюхнулось.
Быстро развернулся на шум. Выставил левую руку и приготовил нож.
Ан нет… Съехал подтаявший снежный край, обвалился с крыши, и холмиком сверху упал на могилку котят. Рысь её не разрывала, видно, не унюхала. Скорей всего, не за ними даже пришла. В воздухе, кажется, стало теплеть, и сверху снова закапало. Скорей бы что ли растаяло, начавший падать снег летел уже мокрым. Ну, пошутила старушка-зима, да будет. Нечего заявляться в гости незваной, всяк гость хорош, когда его ждут и встретить рады по времени …
Немного ещё походив, где Митрофан не успел натоптать, Егор повернул за товарищем. Обошёл угол избы и направился по его следу, туда, где петляла тропа возле берега – ей уходили ерофеевские мужики. Дорожку замело, но место-то было видно, им часто поднимались до делянки, кусты вырубали даже, что б не росли по дороге.
Однако вскоре след круто свернул от речки. Дорога Григория ещё угадывалась, он продолжал идти вниз, откуда пришли вчера утром, и позже поднимались-уходили мужики. Но Митрофан вдруг начал делать зигзаги, вышагал целый крюк и попёр напролом. Куда чёрт понёс?
– Митроня! – крикнул Егор. – Ты где?..
Не видел его. Деревья в недоумении качали ветками, словно пожимали плечами. Этого ещё не хватало. Бравада никого до хорошего не доводила, даже и взвидеть не успел, как друг его забрался так далеко и непонятно зачем сменил направление. Топор топором, а рысь, тем более эта – противник опасный. За Гришкой не пошла, а за Митрей может. Зверь дикий, тут силой кичиться не надо бы – не горлышки бутылям беззащитным сворачивать.
Нога наступила на что-то мягкое, выпуклое. Поддел носком сапога – куница. Растерзанная, но не ели, оттиск широкой челюсти сам говорил за хозяйку – рысь удавила. Не голодна, либо что-то не так. Больной зверь куницу не словит, она и здоровому изредка дастся. Только если сама в пасть запрыгнет, зверёк осторожный, проворный, лёгкие прыжки и вёрткость как у маленькой ласки.
– Ми-тро-фан!.. – ещё раз крикнул Егор, и слушал, как разносится эхо. Снежинки кружились вокруг словно парашютики, ветер понемногу стихал.
Решение было принято, искать не пошёл. Правильное оно или нет, время покажет. Но оставлять Афанаса на попечение дурачку делом было последним – так ему в тот миг показалось. Кричать дальше не стоило – рысь не глухая. А, может, и к лучшему, отвлёк внимание на себя и Митрофана не тронет. Егор быстро навострился к избе.
А когда добежал, обошёл, увидел, что дверь в сени была раскрыта настежь. И два чётких следа вели на крыльцо и обратно.
Выхватив топор из-за пояса, он левой рукой крепче сжал нож и побежал. В четыре прыжка достиг ступеней, ворвался внутрь. Надо же, оставили дурака незапертым, а тот без них выходил! Дёрнул вторую дверь и влетел в избу…
Афанас лежал там, где его оставили. Марфусь сидел рядом, лизал с наслаждением снег. Слепил из него кругляш и продырявил веточкой – вышло мороженое.
– Как-эскимо, – произнёс он, довольный. – Дед-Лукьян-покупал-мне. Два-раза, в райцентре…
– С-Афанасом-делился, а-он-не-хотел… – добавил немного обиженно.
Егор ещё раз посмотрел на пошевелившегося со стоном товарища. Затем снова взглянул на Марфуся. Лыбился до самых ушей их дурачок. Застенчиво склонил вдруг голову набок. И произнёс:
– А-ей-я-сухарик дал… Она-приходила. Сказала-«спасибо»… Не-обижала-больше-меня…
– Холодно… – жаловался в бреду Афанас. В забытье он впал почти сразу, Егор не успел ничего рассказать, вернувшись обратно. Тряпьё на спине друга намокло, и уже не от крови – от пота. Так начинался жар. Губы, потрескавшиеся и пересохшие, что-то шептали несвязно, но слов было не разобрать. Послышалось только про воду и холод. Раны на вид страшными не были – кроме той, что на шее, начали покрываться коркой. И всё же угадывалось воспаление. Пока разгорались остатки дров и собиралось всё что можно из ткани, Марфусь достал из кармана последний сухарь. Запомнил, что для Афанаса нужно в ковше размачивать, бросил туда. Значит, он позаботился ночью. Не только людей – и рысь вон подкармливал, трижды она будь неладна.
Митрофан же не шёл, задерживался. Это начинало вызывать беспокойство. Егор дважды с топором выходил из избы, всматривался в деревья, совершал малый круг, не забывая поглядывать на крышу. В голос больше не звал. Потом, постояв, возвращался. Новых следов возле дома не появилось, и вроде непогода обещала схлынуть. Как-то светлее стало в воздухе, снежные тучи истощались, и весна пыталась выдворить непрошенную к обеду зиму. Хватит, сутки уже хозяйничала. Пора и честь знать.
В какой момент Афанас пришёл снова в себя, Егор не заметил. Увидел только, что тот лежит с открытыми глазами. Попытался скормить ему размокший сухарь. Немного напоил из ковшика.
– Дед рассказывал, стая в лесу есть… Волчья … – произнёс друг тихим прерывистым голосом. – И отец мой, Бахылай, говорил… Особая стая… Лесные стражи.
– От кого сторожат?.. – поддержал разговор Егор и придвинулся. Огонь в печке потрескивал.
– От зверя всякого… нехорошего, от духов злых … Людей не трогают. Вроде, как и мы у них под защитой…
– Где ж она, эта стая... – с нелепой надеждой, сам не зная почему, произнёс Егор. Сейчас оказалась бы кстати такая защита.
– Да не от рыси… – сказал Афанас. – Рысь – это рысь, даже злая… От других… К… ка… кайну…
Кажется, дальше он уснул на полуслове. Закрыл глаза и засопел негромко. Дыхание его стало учащённым, из лёгких добавился нехороший свист. Хоть бы Гришка Орлов побыстрее добрался до посёлка и привёл с собой помощь. Марфусь вон, пусть и бодрился по дурости, а тоже был не свой, покачивало. Крови потерял немного, однако ослаб. И Митрофан запропастился куда-то. Четверть часа назад ушёл или час – Егор не считал. Молча глянул на свой топор и решил выйти снова. Заодно ещё принести поленьев, эти-то прогорали, а внизу становилось быстро холодно. Для раненого Афанаса нужно было поддерживать тепло.
– Чего тебе? – спросил Марфуся, подошедшего к нему близко и стоявшего терпеливо рядом. – Приляг лучше…
– Хлеба-полить-бы-водичкой, – сказал дурачок. – И-сахаром-сверху. Я-бы-сам-ел, и тебе-бы-дал-с-Афанасом… Ей-бы-тоже-немного-вынес…
– Вот тебе хлеба с сахаром! – пригрозил, сведя брови, что б тот унялся. – Один раз Бог отвёл, в другой раз – не посмотрит, что дурень. Выйди у меня только, поколочу!..
Дошёл до порога, постоял. Потом развернулся и оказался возле стола. Сгрёб с него всё, подвинул за столешницу ближе к печи. Холодом поддувало пó полу, но выше было теплее.
– Возьмёшь за ноги?.. – спросил дурачка. – Только тихо…
Тот молча потянулся к Афанасу. И самому было несладко, да некого больше было просить. Митрофан топором рубил где-то таёжный воздух.
Переложили вдвоём, вместе с лежанкой, на стол. Ещё немного двинули ближе к огню, а затем – скамейку.
– Сиди рядом с ним, – настрого велел Марфусю Егор. – Следи, что б не сполз…
А, уходя, хлопнул для острастки дверью. Не то что б со зла, а чтобы в избе оставался, у Афанаса. Ведро для нужды стояло, нечего шастать. Греха не оберёшься, если с дурнем чего случится. И просто жаль…
Рано было радоваться, что непогода одумалась и отступила перед полноправной хозяйкой-весной. Опять закружило, не иссякали запасы огромного неба. Верхними ветрами надуло другие тучи и сыпало теперь из всех прорех как мукой через сито. Мелкий и колючий снежок искрился – солнце пыталось проглядывать, лучами пробивалось через толщи. Из сугроба взлетели куропатки. Егор даже топор вскинул. Ружьишко бы в руки, что б не вздрагивать каждый раз.
Сначала опять обошёл избу. Снег шёл не сплошной стеной, видимость не ухудшал, однако Митрофана поблизости не было. Ушёл, бес шальной, а пока не вернулся, нервничать заставлял и додумывать разное-всякое. Не стал он его кричать – не верил, что их бугай под силу какому-то зверю. Налазается – придёт. Живее всех из них заводился, как гармонист на бойкой свадьбе – ноги у того быстрее гостей начинали выплясывать, под звуки собственной гармошки. Расстроился на самом деле Митрофан из-за Григория, пущай теперь немного охладится на ветру. Остынет – возвратиться к тёплой печке. А там подумают, как дальше быть – ждать Гришку Орлова с помощью или самим начать выбираться. Сладят из досок салазки, прикрепят верёвки и потянут Афанаса вдвоём. Марфусь не оправился, но хуже ему не становилось, авось за несколько вёрст не отобьётся. Главное, что б перестал идти снег, и рысь не подкралась к ним незаметно. Не нравился этот зверь ему, уж очень вёл себя необычно.
Егор обогнул избу и направился к сараю с дровами. Огромная была постройка, не только для брёвен с поленьями возвели. Хранился инструмент и стоял верстачок, короткие козлы, место для обтёски дерева, остатки кирпича, из которого клали печку, сосновые доски и много чего ещё. Там же держали верёвки для сцепки, точили камнем пилы и топоры, висела дырявая лодка, старые вёсла. На худой конец, посмотрят, может, по-быстрому дно подлатают, и часть пути спустятся по воде. Вернулся бы только Митрофан. Не сдюжить без него, нечего и пытаться в одиночку. Разве что… взять вторую дуделку и задудеть с Марфусем вместе. Нет здесь столба? Так залезут на крышу. Усядутся вдвоём на конёк и будут болтать ногами, сипеть в две дуды.
Дверь в сарай оставалась открытой. Экий Григорий неосторожный – снегу-то туда намело! Егор почти дошёл до него, как вдруг остановился. Спиной будто почуял, что двигался не один.
Быстро развернулся. И сразу… увидел ЕЁ.
Она остановилась тоже. Пригнулась и собралась.
Вот только не размеры зверя испугали молодого охотника. И вовсе не то, что он бесшумно подступился со спины, застыл в половине прыжка, будто чего выжидая. А то, как эта рысь выглядела.
Морда зверя была изуродована. Провал вместо глаза, не было одного уха, и вся правая сторона будто оплавлена – словно огнём лесного пожара выжжена. Не нового, а давнышнего, рана была застарелой. Лысая шкура на этом месте бугрилась, шерсть не росла. И вся она казалась просто огромной – как матерь-рысь, владычица рысьего рода, грозная, непобедимая, смертоносная…
Егор сглотнул ком. Ступил назад сначала одной ногой. Затем переставил другую. Дверь за спиной стала чуть ближе.
Рысь тоже сделала шаг. И оба смотрели друг другу в глаза. Она – единственным левым, а он – своими двумя.
Потом их манёвр повторился. И дальше хищная гóртань издáла звук.
Выбор был невелик – Егор взмахнул топором. Швырнул им в зверя – знал, что в сарае лежат другие, и, развернувшись юлой, бросился к двери́. В один прыжок оказался в убежище, быстро закрыл за собой. С силой по дóскам ударили лапы – а он тут же в ответ навалился, сдерживал дверь плечом, руками искал засов.
Мысль его запоздала: засова там никакого не было, сарай – не изба. А также он успел почувствовать, как будто начал проваливаться.
Вовремя успел податься назад, чуть не упал – а дверь, слетевшая с вырванной верхней петли, устремилась вперёд. Грохнулась одним краем в снег, рысь отскочила. Снова показала жёлтые зубы и приготовилась для прыжка…
Страх был полезен, когда не был сильным: имелась возможность укрыться, пересидеть, издалека понаблюдать за опасностью. Или просто уйти, не ввязываться в противостояние и уступить дорогу сильнейшему. Тогда он был лучшим советчиком разума, помогал принимать решения, спасавшее одну жизнь или целых две – охотнику на тропе, встречному дикому зверю, и реже – обоим им. А в случае безвыходным страх мог прибавить сил. Ноги Егора от земли оттолкнулись так, словно сработала катапульта. Отбросили его назад в момент, когда рысь приземлилась на место, где он стоял только что. Спиной он снёс поленницу и грохнулся наземь, вскочил. Выронил нож, но рукой успел зацепить лёгкие козлы, потому что она снова прыгнула. И начал отступать, отбиваясь, пока не упёрся в стену.
Рысь, яростное чудовище, точно нарочно тянула с каждой атакой – давала возможность собраться. Нет, не обычный был зверь. Расчётливый, и как будто наслаждался их схваткой. Выгнула гибко спину, не спеша потянулась. Затем замерла и вперилась взглядом в глаза.
Егор ударил козлами, которыми до этого прикрывался – и те развалились надвое. Взвизг. Короткий взмах лапой – и пропороло ногу, звучно треснула ткань. Шаг в сторону – новый прыжок в ответ, и ещё одну поленницу свалили на землю. Посыпались на обоих дрова. Схватил руками полено и начал бить в голову, старался попасть по темени. Она же – зубами вцепилась в лодыжку, но ногу он вырвал. И тут…
Митрофан ворвался в сарай как разгневанный бык.
– Горя! – окликнул он, чем, вместе с шумом, отвлёк на себя внимание зверя.
Рысь развернулась мгновенно и с опаской пошла уже на него. Низко пригнула голову, оставляя её в пол-оборота. Один человек повержен, однако ещё оставался сзади – неприятные клещи для хищника, особенно такого осторожного. Дёрнула инстинктивно шеей, как в поисках дерева – куда бы забраться, но выдала смятение лишь на мгновенье. Невнятный звук раздался затем из горла, шипение-не-шипение, крик и не крик – какой-то истеричный взвизг. И тут же бросилась.
Не ожидал Егор такого поворота. А именно того, с какой прытью его неуклюжий товарищ ловко отразил страшный бросок. Сумел даже подмять противника, придавил к земле и навалился на зверя всеми шестью пудами. Óбнял руками за шею, пытался душить.
– Одолею!.. – рычал Митрофан. – Одолею тебя!..
Удерживал какое-то время вертлявую шею. Егор же искал, за что схватиться руками, чтобы прийти на помощь.
Рысь вырвалась. Скинула с себя человека, отпрыгнула. И пока Митрофан собирался, тряс ошарашенно головой, зверь бросился снова.
Гулко прозвучал выстрел. Единственный. Рысь развернуло и цели она не достигла. Упала, кувыркнувшись в сторону. Быстро попыталась подняться на лапы, но снова рухнула. Дёрнулась дважды, а после затихла. Мучения для неё закончились…….
Когда дым рассеялся, в дверном проёме показалось лицо. Вместе с лучами солнца. Свет поначалу слепил – точно тысячей стрел он разогнал полумрак, одержав победу в длительной схватке с нежданной зимой.
– Дядька Руслан?.. – первым узнал Митроня вошедшего, пока Егор закрывался от солнца рукой.
Затем из-за спины охотника вышел его сын Бахтияр, тоже с ружьём, и Григорий Орлов, приведший их всех на помощь. Были ещё мужики. Двое из них кряхтели и цокали языками, пока вытаскивали мёртвого зверя за лапы. Разглядывали потом снаружи, ахали громко и восклицали.
– Что?.. – смотрел в сарае Руслан на двоих подранков. – Сразу гостинец в бутылочке пробовать начали? Чего домой не пошли?.. Как оно, славно откушали?..
Митрофан пристыженно опустил голову, а Егор отвёл в сторону взгляд. Попарились после сплава в «баньке». Такое никогда не забудешь.
Всех раненых погрузили на салазки – двое принесли с собой, одни сколотили тут. И волоком вдоль реки свозили вниз. Двигались уже по таявшему. Зима отступила, а припекавшее с неба солнце опять светило по-весеннему. Знакомо заверещали птицы, попрятались на время пурги, но снова повылезали.
Пришедшие на выручку были промысловиками, все с Михайловского рыбацкого стана на Лене. Туда для начала и привезли. Доктора из-за заносов не разыскали, отправился куда-то в соседний стан ещё до метели, долго пришлось бы ждать. Зато привели старуху-травницу. Егора с Марфусем даже смотреть не стала: нечего пялиться, само заживёт. А вот с Афанасом возилась долго. Заново промывала раны, шептала что-то, ворчала и зажигала курения. Сплёвывала через плечо мелко дряблым старушечьим ртом – как будто дýхов от него отгоняла.
«Сделала, что могла… Под Богом все ходим…» – вспомнила она напоследок про Господа.
Видно, недовольна осталась собственным же лечением. Её тут не сильно любили, но всё равно призывали как умелицу, то повитушничать, то вырвать безболезненно зуб или унять головные боли.
Когда же оказалась у порога, – все собрались в одной рыбацкой избе – остановилась подле Егора с Григорием и внимательно на них посмотрела. Хихикнула потом и сказала им обоим: «Долго ж вам ходить по тайге – намаетесь, стóпчите лапы…» И так нехорошо стало от этих её слов, вроде и ни о чём, скорее – о крепкой дружбе, но мурашки по спине с холодком прошлись нешуточные.
Афанаса домой доставили по воде наутро – в деревню, откуда все они были. Дали сначала ночку выспаться и окрепнуть немного, потом усадили в лодку. И в первый же тот день другу их вроде стало лучше. Домой попал, к деду. В родной избе, говорят, благоволят и стены.
А на второй день он начал быстро хиреть. Сначала отказывался от воды, швырял даже в деда кружкой. Затем стало трудно дышать. Когда же привезли доктора, то было уже поздно. И через несколько дней Афанас умер. Не воспаление лёгких, не нанесённые раны стали причиной, а заражённая рысь. Бешенство у неё оказалось. Выходит, не в мёртвых котятах, найденных дурачком, крылась причина такого поведения. Врач удивлялся ещё, как это Егор с Марфусем не заразились тоже. Последнего вон даже видел намедни в Ерофеевке – снова сидел на высоком столбе и дудел спозаранку в свою свистелку. Странным всем показалось, что беда одного из них забрала, а двоих обошла стороной. Наверное, везение, а как же иначе?......
Вообще-то много чего необычного происходило в тех далёких местах. И чем глубже в глухую тайгу – тем больше этого было. Не слухи и сказки про призраков, духов, которые чаще всего оставались невидимыми. Да, все они имели здесь право быть – зародились потому что в местных народных сказаниях, легендах, поверьях. Однако случались вещи вполне настоящие. Ведь не успели тогда охотники, увозившие на салазках раненых, отойти от избы на сотню другую шагов, как ещё одна тень, большая и массивная, появилась из леса бесшумно. Зверь старый, зверь древний и пока ещё не опасный. Он посмотрел с любопытством им вслед, проводил настороженным взглядом и вышел из-за деревьев. Обнюхал то место. Поднял со снега мёртвую рысь и тихо унёс в тайгу…
Автор: Adagor 121 (Adam Gorskiy)
