Прочитал тут, что у человека только два врожденных страха. Страх падения (высоты) и страх громких звуков.

Все остальные страхи приобретаются в течение жизни в результате травмирующих ситуаций.

Жена боится змей. В детстве посмотрела советско-польский фильм "Заклятие долины змей" и начала после этого панически их боятся.

Фильм и правда жуткий для советских детей. Сейчас смотрится, как комедия из-за спецэффектов того времени использованных для съемки.

А какой фильм напугал вас в детстве?

Наверное, у каждого человека есть какие-то свои страхи. Не тревоги, не опасения, а именно страхи. Фобии, если говорить научным языком. Боязнь, например, замкнутых пространств — клаустрофобия. Ещё есть боязнь высоты (акрофобия). Боязнь мышей (мусофобия). Да много их, фобий этих. Даже самые нелепые и неожиданные бывают. Я сам вот до ужаса боюсь воздушные шары ртом надувать (уж не знаю, фобия это или нет). Максимум могу накачать его до размеров футбольного мяча, а дальше — увольте. Всё время кажется, что он сейчас лопнет, и обрывки по глазам больно шлёпнут.

Плохо, когда приходится сталкиваться со своими страхами в повседневной жизни. Ещё хуже, когда эти самые страхи присутствуют на своей же работе. Ведь если в обычной ситуации можно избежать встречи с данными неприятностями (выйти из помещения, перейти на другую сторону улицы, убежать), то как вести себя, если по долгу службы вынужден общаться с «источником ужаса»?

Так и случилось с одной новенькой девочкой-медсестрой, пришедшей на нашу подстанцию СМП. Кстати, постоянные читатели, наверное, уже заметили, что в предыдущих историях часто фигурируют «новенькие» да «молодые сотрудники и сотрудницы». Отвечу фразой Нади Кузякиной из советской комедии «Любовь и голуби»:
— А у нас — какая тякучкаааа... Ох, какая страшная у нас тякучка...

Работа такая «тякучая», что поделать. Немногие надолго работать остаются. Поэтому и новеньких так много.

Так вот. Вполне себе хорошая девушка пришла. Машей звать. Грамотная, добросовестная. Правда, до прихода к нам работала в стационаре, а потом в поликлинике в кабинете с врачом. Скучным и унылым ей всё это показалось. Решила свою возрастную непоседливость удовлетворить работой на СМП.

Поставили однажды нас с Машей в одну бригаду. Дали вызов: «Рука болит неделю. Была травма. Опухла. Женщина, 81 год».

Квартирка у этой одинокой старушки, жившей в старенькой «хрущёвке», не блистала чистотой и порядком. Бабушка оказалась одной из тех, кого называют «Плюшкин-собиратель». Такие люди приносят домой всё, что видят. Болезнь такая, что поделать. У кого-то фобии, а у кого-то «плюшкинизм».

Углы квартиры были завалены пустыми коробками, банками, пластиковыми и бумажными ёмкостями из-под фастфудов и прочих продуктов и тому подобным уличным мусором. Но ходить ещё можно было. Дорожка, «островок безопасности» на диване и возле него присутствовали. Фоном всему этому безобразию служил запах старья, гнилья и чего-то ещё противного и невыносимого.

На диване восседала виновница торжества. Сухонькая, сгорбленная бабуля. Но вполне себе активная, в здравом уме (которого хватало, по крайней мере, на более-менее адекватное общение) и трезвой памяти.

Всегда, кстати, удивляло, как в таком возрасте люди умудряются ещё бегать по городу и таскать домой всевозможный хлам. На это ж силы какие-никакие нужны.

— Что случилось? — громко спрашиваю, предполагая, что у неё плохо со слухом.

— Нормально я слышу, потише спрашивай. — отвечает. — Рука вон чё сделалась. — продолжала старушка. — Недели две уж так.

Правое предплечье её руки было завязано каким-то грязным полотенцем. Надев перчатки, я развязал его. Под полотенцем оказался намотанный и не менее грязный бинт. Само предплечье было и вправду сильно отёчно.

— Травма была?

— Поцарапала, когда вещи тут разбирала свои.

— Чем-то обрабатывали?

— А чё её, царапину-то, обрабатывать? Думала, — так само заживёт, как на кошке.

— Так у вас тут антисанитария такая, надо было хоть зелёнкой помазать.

— Та нету ничего такого, сынок. Ни зелёнок, ни таблеток... Вообще лекарств не пью никаких.

(Ещё лекарств не пьёт в 81 год. Что за чугунное здоровье у человека?)

— Инфицирование, похоже. — догадалась Маша.

— Да, скорее всего. — согласился я. — Давай забинтуем её по-нормальному и в больницу свозим. Сможешь стерильную перевязку сделать? Правда, там, под старым бинтом, картина страшная откроется, — сразу говорю.

— Ой, да видела я уже такие «картины» — не боюсь я их. — смеётся Маша.

— Ну, вперёд тогда. — заключил я и начал заполнять «бюрократию» в карту вызова, одновременно следя за действиями напарницы.

Разбинтовка давалась не совсем легко. С каждым слоем было всё труднее разматывать. Под конец бинт уже с треском стал отрываться от кожи, и приходилось снимать крайне осторожно.

Бабуля, надо отдать должное, практически не реагировала на боль. Наоборот, сама подбадривала Машу словами типа: «Не боись! Тяжело в учении — легко в бою» и тому подобное.

Напарница и не боялась. Поначалу. Но после того, как бинт был полностью снят, случилось неожиданное:

Она вдруг громко вскрикнула, заставив нас с пациенткой подпрыгнуть от неожиданности, и... выбежала вон из квартиры.

Старушка недоумённо посмотрела на меня.

Я сам, ничего не понимая, побежал вслед за Машей.

Та, дрожа мелкой дрожью, стояла на лестничной клетке этажом ниже, переминаясь с ноги на ногу.

— Что случилось? — спрашиваю я обеспокоенно.

— Испугалась, — жалобно призналась Маша.

— Как «испугалась»? Ты же сама говорила — «не такое ещё видала». Ну разбарабанило руку. Ну, гной там есть. Запашок. И что такого?

— Да при чём тут рана, гной. Там у неё на постели... ТАРАКАНЫ! Я как увидела их — чуть сознание не потеряла. У меня ведь это... фобия на тараканов. Я уж забыла, как они выглядят, — давно не встречала. А тут как повылазили... — на последней фразе её аж передёрнуло.

Наша Маша обычных квартирных «прусаков» испугалась. В детстве (как она пояснила) ей в ухо залез один из представителей этих «скользких типóв». Даже в больницу пришлось ехать удалять. С тех пор — дикий страх на всю жизнь.

Что ж. Пришлось оставить напарницу за дверью (обратно за порог она наотрез отказалась заходить) и заканчивать с «хозяйкой тараканьего семейства» самому.

Пациентку в итоге свозили в больницу, госпитализировали.

А бедная Маша через некоторое время всё же уволилась, прознав про то, что тараканы, вопреки некоторым слухам в обществе, никуда не исчезли, а прекрасно существуют и отлично себя чувствуют ещё во многих неблагополучных домах и квартирах. А это, между прочим, немалая наших скоровских адресов. Вернулась в поликлинику. Уныло, зато без тараканов. 😄🐞

Такие дела.

ВСЕМ ЗДОРОВЬЯ!💖

(При создании текста ни один ИИ не использован. События реальны.)

(Ещё больше авторских медицинских историй и видео в моём телеграм-канале Истории Чумового доктора, а также в Дзене Истории Чумового доктора)

Добро пожаловать в 1920 год, где бихевиористы — короли, а младенцы — расходный материал

Представьте себе 1920 год. Мир только оправился от войны, джаз звучит из каждого угла, а в науке царит безумный и прекрасный бихевиоризм. Его апостол, Джон Б. Уотсон, заявляет: «Дайте мне дюжину здоровых младенцев, и я сделаю из них кого угодно». И он не шутил. Вместо того чтобы начинать с дюжины, он и его ассистентка Розали Рейнер начали с одного-единственного «флегматичного и неэмоционального» девятимесячного мальчика по имени Альберт. Их цель была проста и изящна: проверить, можно ли у человека выработать условный рефлекс страха, как у собаки Павлова. Если Павлов звонил в колокольчик перед едой, то Уотсон решил бить молотом по стальной балке перед показом пушистой крысы. Что могло пойти не так?

Бихевиоризм (от англ. behaviour — «поведение») — направление в психологии, которое фокусируется на изучении наблюдаемого поведения, а не на внутренних психических процессах.

Предмет изучения — поведение как совокупность реакций организма на стимулы внешней среды. За пределами бихевиоризма остаются такие явления, как сознание, мышление, чувства, мотивы, — они плохо поддаются наблюдению и измерению.

Это история о том, как желание доказать теорию затмило базовые этические нормы. История, которая навсегда останется в учебниках как пример гениального научного прорыва и одновременно — вопиющей человеческой бесчувственности. Давайте же, вооружившись здоровым скепсисом и сарказмом двадцать первого века, разберем этот «блестящий» эксперимент.

Методология или Как напугать младенца для науки (и получить за это славу)

Процедура классического обусловливания, которую применили Уотсон и Рейнер, была до безобразия проста. Она состояла из трех шагов:

1. Найти нейтральный стимул. Им стала белая крыса. Маленький Альберт, будучи нормальным ребенком, испытывал к ней лишь любопытство и желание потрогать. Логично? Логично.

2. Найти безусловный стимул. Им стал оглушительный удар молотом по стальной балке за спиной у ребенка. Естественная реакция на это — испуг, плач и желание оказаться где угодно, но только не здесь. Проверено на себе.

3. Связать первое со вторым. Каждый раз, когда бедный Альберт тянулся к крысе, раздавался тот самый душераздирающий грохот. Повторили несколько раз. Профит!

Уже после семи таких «сеансов терапии» Альберт начинал реветь и отползать при одном лишь виде некогда милой зверюшки. Условный рефлекс страха был успешно выработан. Уотсон и Рейнер, вероятно, ликовали. Они доказали, что человек — это просто сложный набор реакций на стимулы. Великолепно! Осталось только проверить, насколько далеко зайдет этот страх.

Генерализация стимула, или Почему Санта-Клаус вдруг стал кошмаром

Самое «прекрасное» в этом эксперименте — это феномен генерализации стимула. Выработав у Альберта страх перед белой крысой, исследователи с неподдельным, надо полагать, интересом принялись подсовывать ему другие пушистые объекты.

Реакция была предсказуемо истеричной:

• Белый кролик? Плач и попытка уползти.

• Собака? Хныканье и отвращение.

• Шуба из тюленя? Паника.

• Маска Санта-Клауса с белой бородой? Да вы, батенька, садист! Конечно, плач.

Таким образом, Уотсон и Рейнер не только создали у ребенка фобию, но и доказали, что она может распространяться на похожие объекты. Это, конечно, ценное знание для понимания природы человеческих страхов. Правда, есть один нюанс: они создали эту фобию искусственно, у девятимесячного младенца, который не мог им ни отказать, ни даже попросить остановиться.

Этический провал, или «Мы планировали его потом успокоить… но он уехал»

Если бы этот эксперимент проводился сегодня, Уотсон и Рейнер не просто лишились бы работы, а, вероятно, сели бы в тюрьму. Но в 1920 году этика в психологии была понятием довольно размытым.

• Информированное согласие. Мать Альберта дала разрешение на исследование, но была ли она в курсе, что ее сына будут намеренно и систематически пугать до истерики? Сомнительно.

• Причинение вреда. Исследователи нанесли ребенку реальный психологический ущерб. Они сформировали у него устойчивую фобию, с которой ему, вероятно, пришлось жить дальше.

• Самое ироничное — отсутствие декондиционирования. Уотсон и Рейнер в своей статье легкомысленно отметили, что планировали избавить Альберта от страхов, но не успели, так как мальчика забрали из больницы. Это высшая форма научной безответственности. Это все равно что поджечь дом ради эксперимента по тушению пожара, а потом развести руками и сказать: «Ой, а пожарные не успели приехать».

Они оставили его в состоянии страха. На этом их забота о субъекте исследования закончилась. Бихевиоризм в своем чистом виде: стимул (эксперимент) — реакция (публикация). Последствия никого не волнуют.

Наследие Альберта: между славой и позором

Несмотря на чудовищные с современной точки зрения этические промахи, эксперимент «Маленький Альберт» вошел в анналы психологии. Он наглядно, хоть и жестоко, продемонстрировал:

• Природу фобий: многие иррациональные страхи могут быть результатом классического обусловливания.

• Генерализацию: однажды пережитая травма может окрасить все похожие вещи в пугающие тона.

• Важность этики: именно такие исследования привели к созданию строгих этических кодексов в психологии, которые сегодня защищают права испытуемых.

Это исследование стало поучительной историей о том, что путь к научному знанию не должен выстилаться слезами младенцев. Оно — вечное напоминание, что объект исследования всегда важнее самой гениальной гипотезы.

Урок длиною в век: нельзя ломать психику ребенка ради красивой теории

Что же мы имеем в сухом остатке? Уотсон и Рейнер блестяще доказали, что младенец — не робот. Его можно научить бояться. Его можно травмировать. Его эмоции — пластичный материал для лепки в руках увлеченного ученого.

Но главный вывод эксперимента «Маленький Альберт» лежит не в плоскости бихевиоризма, а в плоскости морали. Наука, лишенная человечности, превращается в жестокий и бессмысленный цирк. Сегодня, оглядываясь на этот эксперимент, мы можем с иронией констатировать: да, страх можно привить. Но гораздо ценнее — и куда сложнее — привить ученым этику, сострадание и ответственность за тех, кого они приручили… для своих исследований.

А маленький Альберт? Его дальнейшая судьба осталась загадкой. Хочется верить, что его жизнь сложилась хорошо, и что все пушистые вещи в ней приносили ему только радость. В отличие от тех ученых, которые на один прекрасный день решили сделать его звездой самой противоречивой страницы в истории психологии.

Взято отсюда: https://alexeyzaznaykin.ru/?p=4174