Это перевод истории с Reddit

Немного личной предыстории. Меня зовут Райли. Я белая женщина чуть за тридцать, живу одна в небольшом городке на северо-востоке Нью-Гэмпшира, рядом с Белыми горами. Жить здесь прекрасно, особенно в конце лета. Ты получаешь и прохладу осени, и полное солнце, пока ещё не настолько холодно, чтобы не выходить без худи.

Я выросла в Массачусетсе, а в свои двадцать переехала сюда, на север, в поисках уединения. Моя мать становилась для меня слишком навязчивой, а отец всё время пропадал на работе. Так что я собрала вещи и уехала. Но была ещё одна причина, по которой я перебралась сюда. У меня всю жизнь эта проблема. Есть ещё одна я.

Я не имею в виду близнеца, или иллюзию, или духа, или монстра, принявшего мой облик. Просто — прямая копия меня. Впервые я увидела её (или его, или что это там было), когда мне было лет семь, не больше. Помню, как играла на школьной площадке после уроков. Я пнула мяч в колючие кусты.

Будучи ребёнком, я этих кустов боялась: не опасные, но боль причиняли ощутимую. А кому понравится боль? Я пошла за своим мячом, и что-то было не так. Я увидела второй, абсолютно такой же мяч рядом с моим. Уже начинало темнеть, рядом была только мама, мы как раз собирались домой. Больше ни детей, ни родителей, ни ярко-красных мячей.

Я пожала плечами, решив, что кто-то оставил здесь свой. Преодолев свой детский страх, я нагнулась за своим мячом, подняла глаза — и увидела себя, смотрящую прямо на меня. Другая Райли выглядела такой же ошарашенной, как и я. Мы встретились взглядами и одновременно отпрянули, молча и настороженно, слишком напуганные, чтобы хоть слово сказать.

Ужас был нереальный. Не могло быть, что это просто соседский ребёнок. У нас были одинаковые глаза, волосы, те же синие комбинезоны, белая в горошек рубашка, светящиеся «Скетчерсы». Даже та же родинка под левым глазом.

Мама позвала меня, напомнив, что стемнело и пора домой.

— Иду! — закричали мы одновременно. Потом снова посмотрели друг на друга в растерянности. Знаете это чувство паники, когда всё, что ты можешь, чтобы не сорваться в крик, — это тяжело дышать и метаться на месте? Я впервые испытала его тогда. И, не раздумывая, толкнула двойника в кусты и со слезами ужаса бросилась к маме.

— О, милая, мы вернёмся сюда в выходные, — успокоила она. А я не могла объяснить, почему на самом деле плачу. Мне было семь, что я могла сказать? Я вцепилась в неё, пока она пристёгивала меня в машине. Когда мы уезжали, я посмотрела в окно. И увидела себя — ту, другую, — выбирающуюся из кустов, с кровавыми коленками и злыми слезами, глядящую, как настоящая я уезжает с «нашей» матерью.

Многие детали стёрлись, но момент, когда я увидела собственное лицо напротив, я никогда не забуду. С тех пор я не могу смотреть в зеркало без того, чтобы не вспоминать её взгляд — из темнеющей площадки, сквозь кусты, пронзающий меня ненавистью.

Следующий раз я встретила её в день своего десятилетия. У меня был огромный праздник в стиле Disney, как у всех девочек в конце девяностых. Я, конечно, была Золушкой. Помню, отошла в туалет, пока мама выносила торт, пообещав дождаться меня, прежде чем разрезать. Из ванной я слышала, как за стеной, на веранде, поют «Happy Birthday».

Я удивилась, поспешила вернуться и застыла у стеклянной двери. Там, за столом, в моём костюме Золушки, рядом с моими друзьями и семьёй, стояла она. Мы встретились глазами. Она перестала смеяться с куском торта во рту, выронила его в землю. Мама ласково вытерла ей лицо и дала новый кусок. Она даже не заметила. Я почти ничего не помню дальше — только ярость. Видеть, как эту подделку балует моя мама…

Но зла в ней не было. Она выглядела напуганной. Как я сама в тот первый раз. А я — с тем самым злым, слезящимся лицом, что было у неё тогда. Будто мы поменялись местами. Я выскочила и повалила её на землю, крича, чтобы она убиралась от моей мамы. Праздник превратился в хаос. Потребовалось трое взрослых, чтобы оттащить меня.

А когда я успокоилась, то увидела, что на земле лежит моя лучшая подруга Кэти, избитая до полусмерти. Другая я исчезла. Ни следа. Ни одного отпечатка хрустальной туфельки.

Вы, наверное, думаете, что это психоз. Так думали все, кому я рассказывала. Я попала к психиатру. Мама говорит, что Кэти просто взяла кусок торта раньше, потому что ей нужно было уходить, и собиралась попрощаться со мной после. А я, мол, увидела и устроила истерику. Но я знаю, что видела. needless to say, Кэти перестала со мной дружить. Да и остальные. В школе меня прозвали «Злой сестрицей» — издевка над праздником, который я хотела для себя.

Я перестала пытаться кого-то убедить. Психиатр назначил антипсихотики. От них я только спала и жрала, но стала думать, что, может, это и правда был бред. Может, двойник — повторяющийся кошмар, а я сорвалась от травмы, когда избила Кэти.

Но, конечно, всё оказалось сложнее. Следующий раз я увидела её в пятнадцать. У меня появился первый парень, Энтони. Шестнадцать лет, низкий, полный, любил математику. Его считали «жирным ботаником», а я с ним много училась. Он подсадил меня на аниме, я его — на «Гарри Поттера». Всё как у подростков.

Однажды в школе я подошла к нему и сказала «привет» в флиртующем тоне. Он разозлился. Сказал: «Думал, ты уже закончила играть с жирным ботаном». Я не поняла. Тогда он достал телефон и зачитал сообщение: «Энтони, я больше не могу. Хватит играть с жирным ботаном. Ты мерзкий лузер, который только мультики смотрит. Позвони, когда похудеешь и найдёшь настоящие увлечения».

Я, конечно, обвинила его во вранье. Но он сунул телефон мне в лицо. Там был мой номер. Мой контакт. Потом он захлопнул крышку, обозвал меня поверхностной сукой и ушёл. Я проверила свой телефон — и правда, именно это сообщение было отправлено от меня прошлым вечером. Но я его не писала.

И тут пришла новая смска — от моего же номера. «Это тебе за то, что испортила мой день рождения, шлюха».

Я огляделась в ярости. И да, увидела её. Она быстро свернула за угол. Я бросилась за ней в пустой коридор и в женский туалет. Но внутри никого. Кабинки пусты.

Я достала из сумки таблетки и пересчитала прямо на грязной раковине — я не пропускала ни одной. Значит, я не сходила с ума? Но врач решил, что это гормоны влияют на действие лекарств, и дал новые. Они тоже ничего не изменили.

Так вся моя жизнь и прошла. Иногда «другая я» появлялась и портила всё. Иногда это я оказывалась «на её месте», как на дне рождения. Чаще — я разгребала последствия. И мне кажется, всё тянется от того самого дня, когда я уехала с мамой, а не она.

Хотя её поступки становились всё злее, она всегда оставалась такой же испуганной, как и я. И в те немногие разы, когда я брала верх, я тоже была не мягкой. Я не знаю, понимает ли она, что она фальшивая, или думает, что настоящая — она, а я копия. Я никогда не видела за ней ничего демонического или сверхъестественного. Она всегда была просто мной — со страхом и яростью. Словно мы соперницы за одну жизнь.

Но ближе к делу. Последний раз я встретила её в начале этой недели. Я уже лет пятнадцать живу здесь. Её выходки сильно осложняли мне жизнь, мама не верила ни слову. Я бросила таблетки и уехала от неё подальше, чтобы начать заново.

Я стала затворницей, боялась заводить друзей — вдруг она всё испортит, или кто-то снова примет её за меня, и будет второй случай с Кэти. Я не хотела в тюрьму за нападение или получить обвинение в том, что проколола кому-то шины, или ещё бог знает что.

Вчера вечером, когда я готовила ужин, она вышла из моей спальни. С тем же испуганным взглядом. Я тоже. Но я решила, что хватит. Надо понять, что происходит. Надо поговорить.

— Дай угадаю, — начала я, сглотнув страх и заменив его яростью. — «Что ты делаешь на моей кухне?»

Она посмотрела на меня, как олень в свете фар.

— Ты… ты умеешь говорить?

— Конечно, мать твою, умею, — ответила я. — Просто больше не вижу смысла. Ты всё равно придёшь и всё испортишь.

— Я? Всё испорчу? — её голос стал злым. — Это не я появилась в нашем доме детства и избила Кэти, пока я ела торт!

— Кэти там вообще не было! Я шла на тебя! Ты пела мою песню, бросила моего парня…

— Это был мой день рождения! Почему ты просто не можешь исчезнуть?!

Я разъярилась. Схватила кипящий суп и плеснула ей в лицо. Она закричала и покрылась ожогами. Никаких чудес, никаких превращений, никакого «всё это был сон». Просто ожоги. Как у человека. Она схватила нож и ударила меня в руку. Мы катались по полу, орали друг на друга, кто из нас настоящая. Решили кулаками. Победитель получает всё.

Я потеряла сознание. Сейчас пишу это с телефона в больнице. Завтра покажу психиатру. По словам врачей, у меня случился приступ после долгого отказа от лекарств. Я облила себя горячим супом, изуродовав лицо и тело, и порезала себя ножом.

Соседи слышали крики. Но не несколько голосов. Один. Одну безумную бабу с ножом. Когда приехала полиция, я лежала на полу в критическом состоянии. Четыре дня без сознания от потери крови и сотрясения. К счастью, я давно внесла маму в список «не звонить». Она бы мне этого никогда не простила.

Слышу, медсестра идёт, закончу. Пожалуйста, если кто-то знает, что, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, происходит, даже если я просто сумасшедшая, скажите. Если знаете какие-то ритуалы изгнания или магию — поделитесь. У меня не осталось сил. И клянусь собственной душой: эта медсестра выглядит в точности, мать её, как я.

Райли отключается. Надеюсь, я — настоящая.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Я знаю, что писали в газетах: Кэт Брэдли была студенткой колледжа округа Мэйсон, которая пропала три года назад. Я знаю, что говорили слухи: она сбежала от своего пьяного отца. Было бы легче, если бы это было правдой. Но я знаю, что это не так. Я помню, что произошло в той закусочной. У меня остались шрамы с той ночи.

Впервые я увидел Кэт на уроке основ выпечки у мисс Грейсон. Мне нужен был факультатив, а мой друг Майки сказал, что там легко получить «А». Кэт действительно делала всё так, будто это проще простого. Даже когда мы работали с фунтами сахара, её чёрные винтажные платья и яркие шарфы оставались безупречными.

Она обратила на меня внимание, когда я спросил мисс Грейсон, что делать, если мой кекс загорелся. Я, весь в муке, повернулся на звук смешка, похожего на щелчок виниловой пластинки. Кэт покраснела и подмигнула мне из-за кухонного стола.

После урока я решил сделать первый шаг. Мы выходили из здания промышленных искусств, и я подошёл к ней. «Я сказал что-то смешное?» Её кожа на солнце была как фарфор.

Она снова засмеялась. «Наверное, нет. Но было забавно смотреть, как ты чуть не сжёг весь Мэйсон». Её дразнящий голос звучал, как старая киноплёнка. Я улыбался, наблюдая, как она ускользает прочь через кампус.

Мы стали всё чаще проводить время вместе. Она делилась со мной своей любовью к ретро: выпечка с нуля, виниловые пластинки, Энди Уорхол. Я притворялся, что ценю всё это, но с ней мир становился лучше. Казалось, мы вне времени. Больше ничего не имело значения.

В тот вечер она впервые мне позвонила. Обычно мы часами переписывались, и я вздрогнул, услышав звонок. Она настояла, чтобы я купил для неё особый рингтон: All I Have To Do Is Dream группы The Everly Brothers.

«Джимми…» Голос пленки зашуршал. Она звучала как другая девушка. Впервые — сломанная. Я не знал, как себя вести. «Ты мог бы за мной заехать? Мне нужно выбраться отсюда… Куда угодно».

Поездка — это я умел. «Да, конечно». Я даже не раздумывал. Красавице нужна помощь. «Адрес?» Я вдруг понял, что никогда не спрашивал, где живёт Кэт.

«Рид-стрит, 1921». Она изо всех сил старалась держать себя в руках. «Поторопись, пожалуйста».

Я поехал на Рид-стрит. Там должны были быть аккуратные однотипные домики с зелёными лужайками и белыми заборами. Но Рид-стрит оказалась грунтовкой, ведущей от гравийной дороги, что отходила от шоссе 130. Дом Кэт — если это можно было так назвать — был ржавым трейлером посреди заросшего пустыря.

Когда она вышла в свет у подножия крошечных бетонных ступенек, выглядела так же, как в солнечный день. Даже в такой момент она сохраняла внешний вид. Но двигалась иначе. На кампусе — лёгкая, невесомая. В темноте — осторожная, будто боялась оступиться на глазах у кого-то.

Она села в мой грузовичок, и я убавил музыку с плейлиста Вуди Гатри, который она мне составила. Помада на губах у неё была свежая, но тушь уже растеклась по краям. Под тональником на щеке темнело пятно.

«Едь», — спокойно сказала она.

«Куда? Куда именно?»

«Просто… едь». Она плотно сжала губы. Теперь я понимаю, что она сдерживала слёзы. Мы оба хотели, чтобы она оставалась статуей: красивой и слишком сильной, чтобы плакать.

Я свернул обратно на шоссе 130. Она молчала, только тяжело дышала. Я не мешал.

Когда я потянулся прибавить музыку, она мягко положила руку на мою. «Спасибо. Огромное спасибо».

Мы ехали в тишине. Я пытался её утешить. «Что случилось? Ты в порядке?»

Она смотрела в темноту. «Просто… ссора с отцом. Ничего такого. Мы часто ругаемся, но сегодня…»

Она прервала себя и поспешно включила через мой кабель свою музыку. Заиграл Бадди Холли. «Хватит об этом, ладно?» Она резко улыбнулась и сделала громче. Я должен был убавить.

Мы ехали уже больше часа. Было за полночь, и я проголодался. У обочины вспыхнула вывеска, которую я раньше не замечал: «Lily’s Diner» красными завитушками.

«Проголодалась?» — перекричал я гитару.

Кэт колебалась, будто хотела что-то сказать. Но, когда я свернул с трассы, она рассмеялась. «Я бы перекусила».

По знаку до закусочной должно было быть полмили. Мы ехали уже две. Я почти решил, что ошибся, как вдруг увидел её.

«Да ладно…» Это было заброшенное здание, каких полно в округе Мэйсон: длинное, плоское, десятилетиями не работавшее. На крыше торчал столб, но вывеска давно сгнила. «Ну и ладно, поедем в Макдональдс».

«Как бы не так!» Вернулась прежняя Кэт. «Пошли!» Она выскочила и потащила меня за собой. Я не понимал, что она там увидела, но готов был последовать за ней хоть в пропасть.

«Куда ты меня ведёшь?» Я спотыкался о сорняки. «Тут же ничего нет». Голос в голове приказывал разворачиваться.

У самой двери окна были серые от пыли и трещин. Наверняка здание было под снос. Но Кэт смотрела на него, будто на картину Поллока. Голос в голове стал громче. Она толкнула дверь. Скрип петель — и в темноте вспыхнул неон.

Перед нами был настоящий дайнер. Белый свет отражался от чёрно-белой плитки и хромированной стойки, тянувшейся вдоль зала. По бокам — ряды ярко-красных кожаных кабинок. Всё слишком чистое. Цвета — слишком яркие. Снаружи здание было мёртвым, внутри тоже, но как будто застывшим. Кэт ткнула меня локтем и засмеялась. «Я же говорила!»

Внутри гудел неон. И тут тишину нарушил голос женщины за стойкой: «Как делишки? Добро пожаловать в Lily’s!» Я застыл в дверях.

Она развернулась. Первое проявление жизни. «Ну не стойте же столбом! Садитесь куда хотите!» На вид она была не старше нас, но одета ещё более не к месту, чем Кэт: прочное синее платье, белоснежный фартук. Огненно-рыжие волосы, ногти и губы — одного цвета. На миг мне показалось, что её зубы слишком острые.

Я уже хотел уйти, но Кэт весело откликнулась: «Спасибо огромное!» И впервые она выглядела так, будто это её место. Значит, всё будет в порядке.

«Я Лили! Очень приятно!» Она указала на имя на неоновой вывеске. Красный свет мелькнул в её глазах.

Кэт хихикнула, как будто встретила знаменитость. «Очень приятно, Лили!» В её смехе снова было лёгкое счастье. Я почти забыл, что всё здесь не так.

Лили указала на кабинку. Её ноготь сверкнул, словно вишнёвая игла. «Садитесь, я сейчас подойду».

Кожа сидений была жёсткой. Хотелось скорее уйти. Я потянулся к меню, но Кэт выхватила его. «Я точно знаю, что мы закажем!»

«Голоден, Леви?» — крикнула Лили. За стойкой кто-то сидел, хотя при входе там никого не было.

«Ещё бы, детка. Как всегда», — хриплый голос, полный жадности. Молодой парень, спортивного сложения, в белой футболке и накрахмаленных джинсах. У меня кольнула ревность. Кэт улыбнулась ему.

«Сейчас будет! Один как всегда, Лу!» — крикнула Лили куда-то в тёмную кухню за дверью.

Она тут же подошла к нам. Красные каблуки стучали по плитке. «А вы, голубки, что будете?»

Я не ответил. Я ведь даже не признавался Кэт в чувствах. Откуда Лили знала? Но Кэт оживлённо выпалила: «Два клубничных милкшейка! И у вас есть марaschino cherries?»

«Конечно есть!» Голос Лили был приторно-сладким. «Что ж это за закусочная без вишенок?» Она сжала плечо Кэт, и я заметил, какие у неё острые ногти. Рука жадно вцепилась в её плоть. Нужно было уходить. Но Кэт сияла.

Когда Лили отошла, я уже собирался уговаривать её уйти. Но Кэт зашептала с восторгом: «Клубничные милкшейки, Джимми! Как в “Бриолине”!» Я не смог её оторвать от этого места.

Через минуту на столе уже стояли два шейка с вишенками. Их принёс тот парень — Леви.

Он едва взглянул на меня, но Кэт смотрел с голодным вожделением. «Потанцуй для меня, малышка?» — прорычал он. Кэт покраснела и хихикнула. Его глаза были тёмно-красными, а зубы — острыми, как у Лили. Он резко задел моё плечо, проходя мимо. От него пахло гарью.

Я должен был сразу понять. Но злость пересилила. Кто этот урод, что клеится к моей девушке?

Кэт уловила напряжение. «Не переживай, Джимми. Он просто играет роль». Но в её глазах это было не безобидное веселье. Она выбирала свой мир. Я промолчал, чтобы не сорваться.

Потом, уже допивая коктейль, Кэт заговорила серьёзно, как тогда по телефону. «Извини. Надо было сразу его отшить». Она посмотрела на Леви. «Ты, наверное, думаешь, почему я такая?»

Я хотел сказать, что для меня она идеальна. «Ты для меня совершенна», — выдавил я.

Она горько усмехнулась. «Да брось. Ты же видел мой дом. Иногда жить в прошлом проще». Она провела рукой по щеке с синяком. «Раньше всё было лучше».

Я хотел что-то сказать, но не нашёл слов. Тишина затянулась. Кэт с усилием рассмеялась и закинула в рот вишенку. «Ой, прости. Не лучший разговор для первого свидания, да? О! Вон там джукбокс. Сыграй что-нибудь!»

Я с радостью ухватился за возможность. Нашёл четвертак в прорези и включил её песню — Everly Brothers.

Я отвернулся на минуту, но, когда обернулся, Леви уже держал её за руку и танцевал с ней.

«Эй, дружище! Это моя девушка!» — крикнул я.

«Да успокойся ты. Разве не видишь, что ей весело?»

Но Кэт не выглядела веселой. Она выглядела счастливой. Счастливее, чем когда-либо. Смотрела на Леви не мигая.

«Хватит, Кэт. Нам нужно уходить». Она меня не слышала.

Я едва не взорвался, но сдержался и ушёл в туалет. Мне нужно было перевести дух. Умыться, собраться.

Но когда я плеснул в лицо воду, снова заиграл джукбокс. Та же песня. Хотя я платил только за один раз.

Меня пронзило осознание: мы в опасности. Надо уводить её немедленно.

Коридор растянулся, обои облезли, запах стал тяжёлым. Я сорвался на бег и влетел обратно в зал. Но Кэт уже не было.

Закусочная изменилась. Столы завалены гнилыми бургер-тарелками, облепленными мухами. Паучьи сети свисали со стульев. Воздух был пропитан вонью бойни. Из кухни тянуло свежей кровью.

Я ворвался туда. На столе что-то лежало, и над ним склонился Леви. Его зубы и глаза теперь были полностью звериными. Кровь залила футболку и лицо. Из кармана торчал шарф Кэт.

Он кинулся на меня. Я рванул дверь обратно и почувствовал когти на руках. Лили. От неё остались лишь платье и фартук.

Мы сцепились. Вторая тварь сомкнула мёртвую руку у меня на горле. Я из последних сил вырвался, впечатав обоих в дверной проём. Их рёв был древним. Я перепрыгнул через стойку. За спиной разлетелись вдребезги стаканы.

Я не останавливался, пока не добежал до грузовичка. И вдруг заметил, что уже утро. Обернулся — и на месте закусочной только поле.

С тех пор прошло три года. Я знаю, что должен забыть. Но не могу. Кэт ждёт меня там. Она счастлива. Если — когда я снова найду эту закусочную, я тоже буду счастлив.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Всё началось во время отпуска.

Трёхдневный поход недалеко от Брюсон-Сити, Северная Каролина. Место, где мы часто ходили в походы — сначала как влюблённые, а потом уже как молодая супружеская пара, до того, как моя работа перевела нас в Атланту.

Мы планировали завести ребёнка, и это было наше маленькое путешествие перед тем, как попробовать всерьёз.

Я всегда хотел быть отцом. Трое детей, может, четверо.

Но как только ребёнок появится, одно было ясно: жизнь изменится. Поэтому мы пошли в поход.

Через три часа мы дошли до места стоянки. Я занялся палаткой, а она пошла собирать дрова.

Сумерки сгущались; небо становилось густо-синим. Я как раз закончил и зажёг лампу, когда услышал это.

Свист.

Я вырос в Аппалачах. Я знал правила. Никогда не свисти ночью. Никогда.

Да, я повзрослел, уехал, нашёл работу, но бабушкины предупреждения остались со мной.

Я побежал в сторону звука. Нашёл её стоящей там, свистящей, с охапкой хвороста в руках.

— Тсс! — крикнул я.

Она посмотрела на меня, будто я сошёл с ума. Может, я так и выглядел — с безумными глазами.

— В лесу не свистят.

— Почему?

— Потому что можно привлечь не то, что нужно.

Как только я сказал это, пронзительный визг разорвал ночь. Звук был похож на крик женщины от боли.

— Что это? — спросила она.

— Наверное, лиса.

В тот же миг крик раздался с другой стороны.

Я схватил половину дров, и мы бегом вернулись к лагерю.

Обычно я не использую жидкость для розжига. Но мы взяли её на случай дождя. Пока она рылась в вещах, я быстро сложил растопку.

Треснула ветка — метрах в пятидесяти.

Она подошла ко мне сзади. Я выхватил у неё бутылку и прыснул.

Ещё треск. Ближе.

Я чиркнул спичкой. Она зашипела и погасла. Ещё один хруст — уже у самой кромки лагеря.

Волосы на шее встали дыбом. Кожу обожгло ощущение, что за нами наблюдают.

Собрав всю волю, я зажёг ещё одну спичку и бросил. С оглушительным «фу-ух» пламя вспыхнуло, выбросив в ночь огненный шар.

Я застыл, пока хворост разгорался. Где-то вдалеке снова треснула ветка.

И чувство, что за нами смотрят, исчезло. Я выдохнул и подкинул в костёр поленья покрупнее.

— Теперь доволен? — пошутила она.

— Ты разве не слышала?

— Что слышала?

Я понял: она не слышала треска. Не чувствовала взгляда. Только наблюдала за моей паникой.

Мы собрали ещё дров, не отходя далеко от света костра.

Разожгли пламя выше, чем нужно. Я не знал, как объяснить ей эти истории — что в лесу никогда не свистят. Особенно ночью.

Потому что неизвестно, кто услышит. Кого ты привлечёшь.

Что, если кто-то закричит, ты не смотришь. Просто идёшь дальше. Потому что, да, это, наверное, лиса. Наверное. Но может и нет.

С костром всё казалось почти смешным. Мы прижались друг к другу, и я немного расслабился. Её тело рядом всегда меня успокаивало.

Мы поужинали, я подбросил дров. Уставшие от похода, мы забрались в спальники.

Я быстро заснул.

Проснулся спустя несколько часов, вздрогнув. Замер. Сердце колотилось, кровь гудела в ушах.

Что-то было не так. Очень не так.

И тогда я услышал. Моё имя. Тихо, в ветре, едва слышный шёпот.

— Кристофер.

Так тихо, что я подумал — померещилось. Тишина.

А потом снова. Как шелест сосен, но голос. Неоспоримо голос.

— Кристофер.

Костёр почти догорел, разглядеть что-то было невозможно. Я протянул руку, чтобы разбудить жену. Её спальник был пуст.

Рот наполнился вкусом меди. Я судорожно вылез из палатки, запутавшись в молнии.

Попытался включить лампу. Тьма.

Накинул дров в костёр. Первое правило: большой огонь.

Брызнул жидкость.

И тут, на краю поляны, что-то закричало. Тот самый, тревожный крик.

Я повернулся. Жена стояла там. А в кустах я услышал, как что-то убегает.

Я кинулся к ней. Она дрожала, тряслась.

Я поднял её и отнёс в палатку. Уложил в спальник, обнял.

Постепенно дрожь стихала. Уменьшалась. Исчезала. Через пятнадцать минут её тело обмякло.

Но тишина была абсолютной. Я шептал ей, говорил, что она в безопасности.

Она медленно выдохнула, и заснула глубоким сном.

Я вышел, подкинул дров и просидел до рассвета.

Ночь больше не тревожила нас.

Когда она проснулась, была обычной. Ничего не помнила.

Остаток похода прошёл спокойно. Ну, обычные дела пары. Она стала только ласковее.

Даже после тяжёлых переходов она залезала в мой спальник. Прижималась. Искала меня.

Да, у неё всегда было здоровое влечение, но раньше инициатором чаще был я.

Тогда я думал: повезло.

Мы вернулись домой, я вышел на работу. Через неделю, глубокой ночью, я снова услышал голос.

— Кристофер. Шелест сосен.

Я сел. Она стояла в дверях ванной. В тени.

Смотрела. Когда поняла, что я вижу, отступила и легла в кровать.

Обычно она прижимается ко мне, засыпая. Но в ту ночь осталась на своей половине.

Расстояние между нами казалось пропастью.

Днём это выглядело глупо. Как сон. Это же моя жена. Женщина, которую я люблю. Наверное, я просто был между сном и явью.

Пока через неделю это не повторилось. На этот раз она стояла у изножья кровати. Волосы растрёпаны.

На лице злая, жадная ухмылка.

— Кристофер.

Я вскочил и сбежал вниз. В гараж. Сел в машину и заперся.

Как-то уснул. Проснулся от стука в окно.

Это была она.

— Что ты тут делаешь? — спросила.

Смотрела на меня. И снова это была моя жена.

— Ты помнишь прошлую ночь?

— Нет. Что-то случилось?

Я не знал, что сказать, и соврал.

— Нет. Я опаздываю на работу.

Я завёл машину. Она наклонилась, поцеловала. Улыбнулась.

И на мгновение маска спала. Улыбка — без тепла. Что-то тёмное пряталось под ней.

Я выехал со двора.

На работе был рассеян. После обеда пошёл в парк. Сел на скамейку, думая, что делать.

Телефон завибрировал. Сообщение. Фото.

Моя жена, держащая тест на беременность.

Две полоски. Я услышал голос.

— Кристофер. Шелест сосен. И тихий свист.

Вот в чём дело. У неё только что были месячные — прямо перед нашим походом.

Одиннадцать дней назад.

Может, я всё накручиваю, но я проверил в интернете.

Она не должна была овулировать. И тест ещё не должен был показывать беременность. Обычно.

Как она догадалась сделать тест так рано?

Я снова услышал голос.

Может, это нормальный ребёнок. Может, всё в порядке. Эти вещи не всегда точные. Может.

Но я слышу и бабушкин голос, её тягучий акцент из Кентукки, предупреждающий: не свисти в лесу.

Потому что это привлекает внимание.

А есть вещи, которым лучше не знать, где ты.

И уж точно не следовать за тобой домой.

Я не знаю, что делать. Но я слышу этот голос. Голос дремучего леса, шелеста сосен. Дикий. Древний. Зовущий моё имя.

— Кристофер.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

(Продолжение боя в склепе церкви Св. Параскевы)

Стражи Владык не ждали. Словно единый механизм, трое бойцов в броне цвета окисленной меди подняли свои хроно-арбалеты. Стрелы – не болты, а сгустки сгущенного, вязкого времени, похожие на слепки из темного стекла – вылетели с тихим свистом, оставляя за собой шлейф искаженного воздуха. Артем инстинктивно рванулся в сторону, толкая Софию. Один сгусток пробил камень там, где секунду назад была его голова, оставив после себя не выбоину, а странное углубление, где камень словно тек, как воск, замедляясь до абсурда. Другой – чиркнул по плечу Софии. Она вскрикнула не от боли, а от внезапной, леденящей тяжести, охватившей руку. Движение замедлилось в десятки раз.

— Время-цемент! – крикнула София, с трудом отползая за груду камней. Ее лицо побелело. – Не дай попасть! Замедлят до смерти!

Артем прижался к холодной стене рядом с пляшущими тенями иконы "Сошествия во ад". Его разум лихорадочно работал. У него не было оружия. Только кулаки. Вера. И... семя Белого Древа в кармане. Оно жгло кожу сквозь ткань, как уголь. Стражи методично перезаряжали арбалеты, их шлемы с узкими щелями-глазницами сканировали темноту склепа. Они двигались без спешки, как палачи, знающие, что жертва не уйдет.

— Артем! Лампада! – позвала София, с трудом двигая окоченевшей рукой. – Живой Огонь! Он не подчиняется их законам!

Артем взглянул на лампаду, стоявшую у их ног на камнях. Ее пламя, их слитое время – вера Артема и последние искры Сада Софии – горело ровно, игнорируя леденящие потоки замедленного времени. Оно было крошечным, но неукротимым. Как сама их связь после крушения иллюзий.

"Вера сильнее шестеренок..."– пронеслось в голове Артема. Он не верил в абстрактное спасение. Он верил в Софию. В их общую борьбу. В необходимость посадить это проклятое семя. Вера как оружие. Как у Нео в "Матрице", когда он начал видеть код.

Он схватил лампаду. Стекло обожгло ладонь, но пламя не причинило боли – лишь волну теплой, живительной силы. Он шагнул из-за укрытия навстречу Стражам. Не как герой, а как живой факел отчаяния и решимости.

— Еретик! Целься! – скомандовал командир Стражей.

Сгустки замедленного времени полетели в него. Артем не уворачивался. Он поднял лампаду, как священник Чашу. Пламя вспыхнуло ярче. Сгустки, летящие к нему, встретили невидимый барьер. Они не остановились, но их движение стало заметным глазу. Темное стекло начало трескаться и рассыпаться на мертвые, серые хлопья, как пепел, прежде чем достигло Артема. Живой Огонь пожирал искусственное время!

— Невозможно! – прошипел командир, отступая на шаг. – Его время кончилось! Он должен быть пылью!

— Его ваше время кончилось! – крикнула София, сумевшая подняться. Глаза ее горели не прежним страхом, а яростью хищника, загнанного в угол. Она больше не Хранительница Сада. Она – Страж, вернувшийся в свой Град. И она знала его слабые места. – Его время – Вера! А вы давно забыли, что это такое! Вы поклоняетесь шестерням!

Она рванулась вперед, игнорируя тяжесть в руке. Не к Артему, а к ближайшему Стражу. Ее движение было резким, точным, как удар змеи. Она не стала бить по броне. Ее пальцы, тонкие и сильные, впились в щель под шлемом, туда, где должна была проходить трубка подачи воздуха или связи.

— Система жизнеобеспечения! – крикнула она Артему. – Уязвимость!

Страж замер, издавая хриплый, механический звук. София рванула что-то внутри. Раздался шипящий разрыв. Из-под шлема брызнула маслянистая жидкость. Страж рухнул на колени, дергаясь в конвульсиях.

Победа не была чистой. Она была жестокой, грязной, как и сама реальность Града. Как борьба Стругацких – не за абстрактное добро, а против конкретного зла.

Остальные двое Стражей открыли беспорядочную стрельбу. Склеп наполнился свистом сгустков времени и звоном рикошетов от камней. Артем двигался, прикрываясь светом лампады, чувствуя, как пламя поглощает атаки, но и само слабеет. Каждая нейтрализованная стрела отнимала кроху их слитого времени. Циферблат на шее Артема показывал 18:37:12. София, откатившись за обломки, тяжело дышала. Ее лицо покрылось потом, движения снова стали вязкими – эффект "цемента" не прошел полностью.

— Артем! Семя! – закричала она, перекрывая грохот. – Склеп! Разлом здесь! Энергия еще жива! Посади его! Сейчас!

Артем понял. Пока Стражи отвлечены, пока Живой Огонь еще держит щит... Он рванулся к месту, где когда-то посадил красное зерно. К трещине в стене, откуда лилась когда-то бархатная тьма, а теперь лишь слабо мерцали искры. Он выхватил холщовый мешочек, разорвал его. На ладони лежало Семя Белого Древа. Оно было холодным и тяжелым, как кусок льда, но внутри него пульсировал сдержанный, чистый свет.

— Нет! – взревел командир Стражей, поняв его замысел. Он навел арбалет не на Артема, а на Софию, прижатую к камням. – Отступи, еретик, или она умрет первой!

Артем замер. Глаза его встретились с глазами Софии. В них не было мольбы. Была тихая готовность. И приказ: Сажай!

Выбор. Опять выбор. Не между жизнью и смертью. Между верностью их союзу и миссией. Между спасением любимой и шансом спасти всех. Как у героев Стругацких на распутье.

«Настоящая близость... когда плечом к плечу встречают конец часов»...

Артем повернулся к разлому. И воткнул семя в холодный камень у самой трещины.

— Прости, София, – прошептал он.

Раздался выстрел. Сгусток времени полетел в Софию. Артем, не оборачиваясь, швырнул лампаду Живого Огня ей под ноги. Пламя взметнулось стеной, поглощая смертоносный сгусток. Но щит вокруг него исчез.

Командир Стражей выстрелил в спину Артему.

Боль была странной. Не острой, а тягучей и холодной, как будто его плоть и кости превращались в густой, неподвижный сироп. Он почувствовал, как замедляется его сердце. Дыхание. Мысли. Он видел, как медленно-медленно падает вниз, к камням разлома. Видел, как из трещины, куда он вложил семя, бьет ослепительно белый луч. Видел, как София, подхватив лампаду, с рычанием ярости и отчаяния бросается на командира Стражей, используя само пламя как оружие, прожигая его броню.

Потом его взгляд упал на икону "Сошествия во ад". Лик Христа казался живым. Глаза смотрели прямо на него. И в них была не укоризна, а... понимание? Солидарность?"И я сошел туда, куда страшно смотреть..." – пронеслось в затухающем сознании Артема.

Белый луч из разлома ударил в него. Не больно. Как обжигающе-ледяной душ. Он почувствовал, как замедление отступает под натиском этой чистой, дикой силы. Но вместе с холодом пришла жгучая боль в груди, где билось сердце, связанное с Софией через лампаду. Он услышал ее крик – не физический, а душевный, крик разрывающейся связи.

Семя Белого Древа прорастало. Оно пожирало его жизнь и жизнь Софии как топливо. Как предупреждала она. Плата за новую Лествицу. За шанс.

Артем, превозмогая ледяную слабость, поднял голову. Он увидел Софию. Она стояла над телом командира Стражей, чья броня дымилась от Живого Огня. Ее лицо было искажено нечеловеческой агонией. Она сжимала грудь, где должен был быть циферблат Сада. Из ее уст вырвался беззвучный крик. Белый луч из разлома бил и в нее, вытягивая силу.

Они были соединены – болью, жертвой, лучом прорастающего Древа. Настоящая близость в момент расплаты.

Оставшиеся Стражи, видя гибель командира и растущую из разлома ослепительную белую лозу, похожую на кость, покрытую светящимися рунами, в ужасе отступили. Их дисциплина рухнула. Они бросились к выходу.

Склеп наполнился грохотом и светом. Белая лоза росла с невероятной скоростью, оплетая стены, свод, пробивая камень. Она не была похожа на алую Лествицу. Она была холодной, совершенной, неумолимой. Древом Познания? Древом Жизни? Или новой ловушкой?

Артем пополз к Софии. Каждое движение давалось мучительно. Его Хронофон показывал 05:11:03, но это было неважно. Важно было дотянуться до нее. Она упала на колени, вся содрогаясь от боли, которую делили на двоих. Ее глаза встретили его взгляд. В них не было упрека. Была та же решимость, что и у него. И бесконечная усталость.

Он дотянулся. Их окровавленные руки сплелись на холодных камнях перед стремительно растущим Белым Древом. Лампада Живого Огня, почти угасшая, стояла рядом.

— Получилось... – прошептала София, и капли крови выступили у нее на губах. – Лествица... растет... Но какая... цена...

— Настоящая... цена... – с трудом выговорил Артем. Боль была всепоглощающей, выжигающей душу. Он видел, как тела убитых Стражей начинали стремительно ржаветь и рассыпаться, словно их искусственное время ускорилось в тысячи раз под воздействием Белого Древа. Ржавчина поползла по их броне, превращая металл в прах за секунды. Символ тленности системы. – Мы... вместе... София... До... конца... часов...

Белое Древо ударило побегом в свод склепа. Каменные плиты с грохотом обрушились вниз, открывая клочок грязно-серого неба Града. По стволу Древа, как по живой лестнице, уже карабкались вверх какие-то тени – не Стражи, а жалкие, изможденные фигурки людей из соседних трущоб, почуявших освобождение? Или новую опасность?

Победа? Или только начало новой, более страшной главы? Артем не знал. Он знал только боль в груди, холодную руку Софии в своей и тиканье Хронофона, отсчитывающего их последние, украденные у гибели часы. Они заплатили кровью за семя. Теперь предстояло узнать, что вырастет.