Этот греческий островок поражал безмятежностью. Ни туристов, ни отелей, даже населения мало, потому что места нет. Да и воды нет, никакой: в результате деятельности человека островок окружило сушей, все перешейки сомкнулись. Теперь пресную искать приходится, чем наша международная команда и занимается.

Я бродил там, где раньше билась адриатическая волна, примеряя схемы узбекских арыков к зарослям папоротника. Смутно догадываясь инженерским умом, что воды тут полно.

Услышав звонкий хруст, приостановился — и возликовал. От участка кустарника отделилась девушка в "древнегреческом брендовом". Тунике, упирающейся в сандалии с оплёткой до коленок. Она грызла большую морковку, мурлыкала "Эту сумочку муж купил, эти часики муж купил", со смехом смотря и на сумочку, и на часики, и вообще имела счастливый вид моей первой жены. В те редкие минуты, когда она не питалась мной, а была недолго сыта. И возвращалась с покупками, успешно потратив мои, свои, наши плюс кредитные деньги..

Появление исключительно моего типа женщины-гарпии, пока прячущей хищный клюв за тонким носиком в невинных веснушках, на греческом островке было воспринято как знак свыше. Молния Зевса! Я сделал охотничью стойку, послав всю безмятежность этого уголка вместе с арыками (и долгами после развода) в царство Аида.

Будучи мне по плечо, морковница показалась больше веганкой-пронырой, чем мясоедной гарпией, бывшей мне аж до ключиц. Русская девушка, дипломатическая дочь, приставленная к нашей группе консультантом от посольства, всем духом соответствовала родной стране. Лишь тело её немного заблудилось.

Греческим она владела на уровне рынков и магазинов, очень по-русски покрывая эмоциями и жестами недостаток слов. Образования пока не имела, хоть и училась в двух вузах сразу, и ещё в третьем онлайн. О цели нашей работы "консультант" имела самое бледное представление, однако энергично объясняла мне, что раз засухи здесь нет, значит "вся вода внутри, под островом".

Рассуждая без всякого участия мозга о бурении скважин, она ела очередную морковку, присланную бабушкой из России, и явно путала меня то ли с менеджером какого-нибудь бутика, то ли с немножко душевнобольным.

Обстебала мой заход про мужа, который всё купил, сказав, что ей всё покупает папа, но я тоже могу сделать доброе дело. Подарить что-то. Например, к этому комплекту очевидно не хватает чалмы или тюрбана. Она покажет, какие ей нравятся — а я сам выберу! Такая свобода действий захватывает, правда же?

А в обмен на подарок она со мной поужинает. Не в этой дыре!! Вы что, глупый? (Я бешено отрицал эту истину.) На большом острове, в ресторане прямо в море. Столик она закажет, так и быть. (Я униженно благодарил.) После мне было позволено оплатить тюрбан со своей карты, чтобы она сейчас смогла его забрать. "Так выйдет быстрее, да и выберете вы не то, я уже вижу..." Противопоставить мне оказалось нечего.

На прощание меня чмокнули в подбородок, куда дотянулись на носочках с обхватом меня в очень интересной области. Угостили последней морковкой из торбочки и выразили, что я — хороший мальчик. И такой смешной, хвала Посейдону! После чего русые волосы, виноградной спелости глаза и носик с хихикающими веснушками стали отдаляться. Я тоже сделал пару жалких шагов на чистом достоинстве, но упал на стеной стоявшие кусты, из которых она появилась. Там не было прохода, да и мне нужно в другую сторону! Встав и развернувшись, не подчиняясь мизеру воли, я посмотрел ей вслед. И встретил её прямой ироничный взгляд, очень тревожный для меня — ибо очень умный.

Девушка излучала сияние цвета морской волны. Эти лучи сходились вокруг меня, обводя мой силуэт и проникая в землю подо мной. Она разомкнула рот. Не шевеля губами, не смещаясь сама, моя морковница посылала звуковую волну. Я услышал сначала мелодию, похожую на известный больше по каверам, чем по опере, "Плач Ярославны". А потом уже слова. Какие-то и угнетающие тебя, не имеющего величины. И тут же возбуждающие, вливающие тебя по клеточкам в нечто единое и могущественное.

Не распыляясь на атомы, я вбирал и отдавал силу, с которой не был и не буду дружески знаком. Просто я являюсь, оказывается, её частью. Но это бессмертное знание тщетно в моей текущей роли...

Она пропела что-то про поток из-под ног и без всякого перехода отвратительно крикнула, словно выключив дорожку с мелодией. Всё безумнее крича, штопором ввинчивая звук в твердь, где я стоял, незримая мне больше "она" подняла бурю, закрутила смерч. И меня подкинуло ввысь на фонтане пенящейся от напора воды.

— Да будет с тебя. — Близко-близко вымолвили открытые губы-раковины и захлопнулись, дунув в меня чёрной окатной жемчужиной. Русые волосы её разметались студенистыми медузами, морские звёзды дёргались как веки...

А на позиции носика стальным гарпуном торчал настоящий бойцовский плавник, сломанный в хряще. Не клюв, как у гарпии.. Но эту ошибку критичной не считаю.*

* Название рассказа - ироничная отсылка к фильму "Греческая смоковница".

Задиристый чёртик он из литературной сказки или злокозненный бесёныш из считалочки — эти зачины меня не устраивали своим примитивом. Мой Шишел-Мышел прибыл в сером гладком кофре с иностранными наклейками. Вместе с болгарской роднёй, с которой мне нужно было уехать, чтобы учиться в университете в Софии. Там меня ждали на спецотделении высшей математики: я решил какое-то уравнение, попавшее в школьную задачку под тремя звёздочками. Клянусь, это вышло абсолютно по наитию, что-то будто щёлкнуло в голове — и я увидел, как переставить переменные, чтобы в результате вынести за скобки всё лишнее...

Поразив математичку до аплодисментов, я не сразу понял, что случилось. И почему теперь — на меня, середняка, не имеющего ни к чему ни склонностей, ни способностей, — на меня претендуют вузы со всего соцлагеря. Это вызывало страх и отторжение. Потому как больше университета я боялся лишь другого особого социума — армии.

Я был приёмным ребёнком, о чём знал, ничуть не томясь неизвестным прошлым. Я полюбил свою квартирку и своих людей, как подобранный щенок, выросший в верного сторожевого пёсика. Преданный я ценил то, чем обладал, не покидая дома надолго никогда в жизни. Не любил, даже подростком, вечеринок на стороне, компаний с чужих "квартирников". Был научен страхом. Однажды (лет в шесть или около того) меня оставили у близких родственников ночевать. Оказавшись один в чужой спальне (причём типовой, вылитой родительской), я ощутил такое липкое зло, сползающее ко мне со стен, идущее по полу, шуршащее на диване газетами, что впервые заставил вести меня домой. Ночью, пешком — но я был счастлив, в отличие от сонного дядьки. Который, правда, был слишком мил для этого мира. (А вот тётка, кобра, шипела, собирая меня в коридорчике: отребье приютское, кто ж тебя родил-то...)

Теперь же начиналась моя взрослая жизнь. Неумолимо сиротская и напоминающая интернат, который я не могу помнить! Меня забрали младенцем. Мама с папой оба плакали, но и гордились, что вырастили "феномена", которым я себя не чувствовал ни секунды... Причём я пробовал решать и другие экстраординарные примерчики: ничего похожего на то озарение не происходило. Может, от нервов, конечно.

И тут, в жарком аду предстоящего отъезда, из модного чемодана на мою руку вылез маленький мышонок. Самый обычный, серенькой мышкой сновавший где-то по багажным отделениям, а теперь бесстрашно и смышлёно смотрящий на меня.

— Шишел-Мышел, плакса вышел, я иду искать!

Мышонок проворно побежал к буфету из болгарской, кстати, мебельной стенки в зале. Уселся около нижнего ящика. Я его открыл и увидел свою "приютскую" папку с документами: мать (27 лет, воспитатель) упала в метро, я родился, но она не выжила. Отец — прочерк, дефис, тире. Ноль за скобками, нерешаемое уравнение.

— Шишел-Мышел, прятки брось, затаимся, пятки врозь?!

Но мышонок побежал дальше, к рассохшейся уже маминой шифонерьерке.. Я открыл ему скрипучую створку и полез за ним калачом, забыв, что мне не семь, а семнадцать. Полупустой шкаф с трещинами пропускал свет. Кроме того, у задней чёрной стены, похожей на старую грифельную доску, валялся фонарик. Который надо крутить вручную. Я накрутил, ослепив пискнувшего бархатистого мышонка и увидев, что стенка вся в меловых разводах. Мелки в коробке лежат здесь же, где я их бросил десять лет назад.

— Шишел-Мышел, всех нашли, или гости не пришли?

Нет, все пришли. На другой день, с милицией, куда обратились от испуга, что я сбежал из дома. Меня нашли в этом убежище крепко спящим. Разорванные в клочья моя папка с биографией и билеты до Софии (я их украл из кофра, когда встретил мышонка) рассеялись по низу.

А на чёрной стене, супротив створок, было выписано двойным мелком, с обводкой, историческое: Е=mc2. Родители в квадрате, мышонок и что-то вроде "моя судьба" в нескольких вариациях. В итоге я вывел: C=m (E - c). Одни родители, один мышонок-подсказчик, один я — без вариантов.. "Во гений, твою ж налево", — сказал сержант милиции, далёкий от теории точных наук, но меня таки обнаруживший.

— Шишел-Мышел, я-то вышел, а ты где торчишь да в стенку стучишь?..

Мышонок долго и тайно жил у меня, откликаясь на Шишела-Мышела, запах сыра и лёгкое скребыханье по стене. В прятки мы больше не играли, я всё нашёл. И не терял, отучился в Москве. В литинституте, но занялся оборудованием для полиграфии, первыми советскими копировальными аппаратами не хуже "ксероксов". От уравнений и формул улавливаю и сейчас попеременно: токи, нагрузку и просветление, как от транквилизаторов. Однако стремлений решать или доказывать их не имею.

— Шишел-Мышел вызнал дело, плюнул, вышел — надоело.

Имей смелость и живи уже как хочешь! Что ж, кажется, так я и прожил.

Почти два года мы сидели рядом на каждом крупном совещании. Я в роли секретутки с бумажками, планктон из финсчетного отдела. Он - целый кит, ведущий аналитик. И за эти двадцать месяцев только один раз он показался мне живым человеком. Когда учредители заговорили о выходе компании на биржу, перераспределении пакета акций, этот могучий «кит» аж подскочил. А водянистые глаза его, вечно полуприкрытые, раскрылись от азарта. Ого, думаю, как бы ты нас не продал всех с потрохами... Так года не прошло, как нашей торговой сети не стало. Мы, мелочь, все таскаемся по судам, зарплаты свои выбиваем. Он - под судом, за мошенничество и растрату.

Слухи до нас доходят невероятные. На одной из его квартир, оформленных на подставное лицо в глубокой провинции, находят золото в слитках. В коробках из-под шоколадных конфет, все слитки в фирменных обертках... На другой - коллекции исторических древностей с эротическим и садистским подтекстом. А потом наступает какая-то нездоровая тишина, даже наши разбирательства по зарплатным долгам откладываются. И тут меня вызывают повесткой: в качестве свидетеля по ст. «Умышленное убийство двух или более лиц» и еще нескольких, в том же духе.

Он убивал женщин в разных домах, скупаемых по заброшенным поселкам и хуторам. Наносил, руководствуясь неизвестными религиозно-оккультными соображениями, каждой по одной ране. Крупный разрез в форме месяца на груди, под левым соском. Использовал свежую кровь для совершения церемониальных действий и жертвоприношений каким-то идолам. Затем накрывал живого человека саваном (специальным, с каббалистическими знаками) и исчезал... Обнаружены останки нескольких жертв разных лет. Эти эпизоды он уже признал. Могу ли я показать что-то по установленным фактам? Не знаю ли, кто и как похищал для него женщин? Уж не вы ли ему помогали? Люди говорят, ближе вас у него никого на работе не было.

Меня тошнило у следователя, потом в туалете отдела, потом в такси... Я всё вспоминал, как он сидел на этих совещаниях. Как восковой истукан, обрюзгший и бледный. С нависшими кожистыми веками, почти безбровый, безресничный. Всегда с пустыми руками, поставленными локтями на столешницу и сложенными в замок. Никаких бесконтрольных подрагиваний, зевков, кашля...

Он поздоровался со мной один раз в жизни, когда только пришел к нам работать. Мы столкнулись в холле: я покупал кофе в автомате, а он сидел у раздернутого и открытого окна, ожидая вызова боссов. Я слыхал, что это какая-то новая звезда. И спокойно подошел со своим нищебродским «эспрессо» за 20 р. Тогда-то и увидел его излюбленную позу, локтями на стол, где над лакшери-манжетами с запонками из граната вылезали веревочки бинтов. Обычные медицинские бинты схватывали оба запястья и заканчивались узлами с длинными махристыми концами. Как будто человек вены резал или увечил себя, после неумело перевязав. Но он понял, на что я пялюсь, моментально. Встал, подал руку, даже сказал что-то о перспективах компании. Дальше - ни слова, никогда. Только держал на виду, настояв, чтобы именно я был секретарем при нем, когда нужно. Бинтов я больше не замечал.

Следователь в ответ на это мое единственное воспоминание сказал, что у него обе руки до локтей в мелких порезах. Вероятно, элемент ритуала.

Всякий человек всегда (=сейчас) буквально «мёртв» (не живёт), а значит счастлив, всем доволен, ему ничего не надо. Человек «живёт» (несчастен, недоволен) лишь в той мере, в какой ему удаётся придумать «себе» свою собственную жизнь - придумать себе несчастья. Человек придумывает себе несчастья из ничего - из счастья, из «смерти». Человек делает из ничего муху, а из мухи слона.

Человек старается казаться хуже – старается казаться живее. Чем человеку хуже (в его представлении, воображении), тем он кажется себе живее. Посредством насквозь придуманных несчастий («жизни») человек (который всегда мёртв) кажется себе "живым".

Чего человеку всегда не хватает? Жизни - того, чего у него никогда (=всегда, сейчас) нет. Человек (на самом деле) всегда пребывает на Небе (в небытии). Человек (условно говоря) всегда (вечно) лежит в Гробу Господнем и (как талантливый писатель, поэт, художник, композитор) сочиняет себе "жизнь" (роман, поэму, кино-картину, симфонию).

Жизнь человека - его собственное сновидение, фантасмагория, сказка, кажимость. Человек изо всех сил старается казаться живым. Человек - "казанская сирота", обездоленная, лишённая жизни. Человек "нищий духом" - нищий жизнью. Блаженны нищие духом - блаженны (счастливы) те, кто себе "жизнь" (несчастья) не придумывают, не сочиняют.

Так называемое "смирение" - смирение человека с тем фактом, что он абсолютно мёртв. Сколько-нибудь "гордому" человеку не хватает "смирения" - не хватает "осознания" (признания) себя мёртвым. Человек, будучи всегда мёртвым, пытается что-то строить из себя - старается строить себя "живым" (несчастным, обездоленным, больным).

Всякий человек - "хороший" ("мёртвый", счастливый, сытый), но старается казаться хуже (несчастнее, голоднее), чем он есть на самом деле. Этот "грех" - страсть (страх "смерти", страх счастья, страх "бога").

Последний фильм из трилогии Сергея Соловьёва. Ранее были АССА и Чёрная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви. Все 3 картины подходят под определение-Фантасмагория и имеют много абсурдных и нереальных элементов. Один из таких элементов в последней картине, персонаж Валентин Компостеров. Он предстает в разных обличиях , бессмертен и мотивацию его поступков трудно понять. Вероятно данный персонаж олицетворяет нечто не материальное или множественное, что именно?

Второй вопрос не совсем понятна сюжетная дыра после переезда семьи профессора в Америку. Что стало с семьей. Есть эпизод как Валентин звонит в Москву из Американского отеля, означает ли это что он избавился от семьи?