— Главное, когда она представится, сказать: «о, какое красивое имя». И уголки губ так опустить слегка, брови приподнять, головой покивать, типа «хм, да, вот это очень даже неплохо». Таким образом ты создашь впечатление правдоподобности, как будто это не обычная формальность, а тебе реально нравится такое имя.

Кирилл слушал лишь частично. Большая часть внимания и мыслей были заняты осмотром поворота, где вот-вот должна была появиться его цель.

— Ну вот, а потом, - продолжил Денис, весело поглядывая на обеспокоенное лицо друга, - скажи: «плевать, что это – сбой в матрице, судьба или моя бурная фантазия, я в любом случае не могу упустить такой шанс. Можно тебя проводить и за это время попытаться понять?»

— А прикинь, именно сегодня она не появится? – Кирилл пропускал мимо ушей всё больше слов.

— Ну тогда это точно судьба, чувак.

Но она появилась. На три секунды позже – Кирилл, как всегда, предпочёл объяснить это накопленным за сутки отставанием часов. Невесомым призраком она выпорхнула из-за угла, кажется, едва касаясь земли разноцветными кроссовками – жёлтым и красным. Ветер подгонял девушку, трепал её лёгкое, почти прозрачное платье, неся на своих волнах прямо в объятия Кирилла. Ярко-синие волосы падали на лицо, взлетали вверх, а потом срывались вниз, пружинили и сверкали на солнце, отражаясь в глазах очарованного студента.

— Ну? – вполголоса прохрипел Денис и ткнул друга в спину. – Чё стоишь? Судьбу свою не упускай.

Кирилл тяжело сглотнул. Вмиг пересохшее горло ответило скребущей болью, а язык прилип к нёбу. Отступать и медлить было непозволительно – девушка уже через несколько секунд бросит на Кирилла хитрый взгляд, улыбнётся и растворится в толпе, продлив волнение и ожидание ещё на сутки.

Глубокий вдох, попытка заставить слюнные железы работать активнее и нерешительный, но такой необходимый шаг. Шаг навстречу своей судьбе.

Кирилл нелепо махнул рукой, когда взгляды наконец встретились. Он просто не знал, как лучше поступить – просто поднять руку, активно жестикулировать, привлекая внимание, делать движения ладонью в стороны или вперёд-назад… вместо всего этого похолодевшая конечность едва приподнялась выше груди, совершила пару хаотичных движений пальцами и безвольно рухнула вниз.

— Привет! Я… - обратился Кирилл к девушке и замолчал.

Высохший рот издавал противные чавкающие звуки, а язык вместо того, чтобы смачивать губы, словно скрёб их наждачной бумагой.

— Привет! – радостно ответила она и не сводила с парня взгляд, в ожидании продолжения.

— Ну, я тут заметил, короче, что ты как бы это… ну, каждый день в одно и то же время проходишь здесь и как бы каждый раз смотришь на меня, - промямлил Кирилл, мысленно поражаясь своей неуверенности.

— А что тут такого? – всё так же весело спросила девушка.

«Твою мать, я такой дебил, она же просто ржёт надо мной, - внутренний голос явно не был уверен, что всё это действительно необходимо. – Блять, блять, блять, надо сваливать, пока не поздно…»

— Ну просто показалось это странным, как бы, - Кирилл отвёл взгляд в сторону, будто пытаясь что-то разглядеть. – Ладно, я как бы на всякий случай спросил. Мало ли что. Извини…

— А может, для меня ты тоже странный, - улыбнулась девушка. – Стоишь тут каждый день в одно и то же время, смотришь на меня, взглядом провожаешь.

— Ну, значит, просто совпадение?

— Ты что, в судьбу не веришь? – наигранно удивилась девушка. – Ты что, упустишь такой шанс?

«Сука, меня разводят, что ли? – снова пожаловался внутренний голос.»

— Ды нет, - ответил Кирилл сразу на два вопроса. – Ну это… как тебя зовут?

— Унгелука, - протянула руку девушка.

— Нифига себе! – вырвалось у Кирилла. – Первый раз такое имя слышу.

— Ну уж какое есть, - развела руками Унгелука.

— Да я что, я наоборот говорю, что классное имя у тебя!

Кирилл облегчённо вздохнул, стараясь сделать это как можно незаметнее. Кажется, всё идёт нормально, нужно просто продолжать общение. Унгелука покорно стояла рядом, мечтательно смотрела по сторонам и иногда с интересом заглядывала Кириллу в глаза.

Улица словно на мгновение остановилась. Кирилл готов был поклясться, что в этот момент всё сломалось – матрица окончательно зависла после небольшого сбоя, усугублённого вмешательством влюблённого парня. Во внезапно возникшей тишине губы шумно, почти с хрустом, разжались, а дыхание стало самым мощным источником звука на ближайшие пару сотен метров.

— Э! Это что такое? - едва слышно промычал Кирилл.

— В смысле? Ты о чём? – тут же заглянула в его лицо Унгелука.

Где-то над головой затрещали провода, грозясь вот-вот обрушить на асфальт водопад искр. Кирилл машинально пригнулся, закрыл голову руками и отскочил в сторону, уткнувшись в какого-то прохожего.

— Аккуратнее, блять! – выругался тот, отряхнул футболу и пошёл дальше.

Всё снова стало нормальным – люди куда-то спешили, автомобили нервно скрипели колёсами, а ветер тяжёлой волной ударил в лицо.

— Ты видела? Видела? – выпучил глаза Кирилл.

— Как ты прохожих таранишь? Видела! – засмеялась Унгелука.

— Ды нет, какой таранишь, видела, как всё остановилось?

— Так, если это какой-то нелепый подкат, то лучше сам остановись, я терпеть не могу эти ваши изобретательства, – Унгелука вмиг поменялась в лице.

— Ды правда, я же говорю…

— Тихо, - девушка неожиданно схватила Кирилла за руку. – Всё будет хорошо, успокойся. Пойдём куда-нибудь в тень, где людей нет.

И она потащила Кирилла в неизвестном направлении. В его глазах мир снова остановился, на этот раз от радости, вдохновения и первого настоящего наплыва влюблённости. Только Денис подавал признаки жизни – округлил глаза и весело испепелял глазами друга, выражая поддельное недоумение. Кирилл смог на это ответить лишь лёгким движением плечами и не менее удивлённым взглядом.

Унгелука почти бежала вперёд, крепко сжимая руку Кирилла. Её волосы подпрыгивали, искрились и будто вспыхивали праздничным салютом. Манящим, гипнотизирующим салютом, заставляющим открыть рот, истекать слюной и покорно следовать за судьбой. И думать только о ней, перебирая все мыслимые и немыслимые образы.

Водоворот вспышек, состоящий из фантазий и надежд, вдруг замер, рухнул куда-то под ноги, а Кирилл упёрся носом в дверь собственной квартиры.

— Давай-давай, открывай, - нетерпеливо толкала его в спину Унгелука.

— Откуда ты знаешь, где я живу? – резко повернулся к ней Кирилл.

— Я знаю? Вообще-то ты сам меня сюда привёл.

— В смысле привёл? – возмутился Кирилл, но замолчал.

Внутри его мозга столкнулись две мысли: одна из них требовала выяснить, что происходит, а вторая изо всех сил старалась не выставить парня дураком. Это ведь он сам замечтался и не обращал внимания на происходящее, кого тут можно винить?

Замок щёлкнул, его эхо ещё долго растворялось в потрёпанных временем и людьми стенах подъезда. Кирилл потоптался, дождался полной тишины, всем нутром ощутил строгий взгляд Унгелуки и понял – нет смысла сопротивляться. Эта девушка, как настоящая судьба, всё равно добьётся своего, чего бы ей это ни стоило. Любое её желание теперь станет главной жизненной целью Кирилла, и он, как зомбированный раб, будет биться головой в бетонную стену до тех пор, пока не пробьёт её насквозь. И смерть – не отговорка.

— Руки, - строго потребовала Унгелука, едва перешагнув порог.

— А? Зачем? – Кирилл протянул ладони к её лицу.

— За спину, - скомандовала девушка.

Запястья тут же стянула прочная верёвка. Слой за слоем она наматывалась на руки и всё сильнее сдавливала кожу. Кирилл молча терпел, внутренний голос успокаивающе повторял «так надо, так надо…»

Унгелука рывком затянула узел и облегчённо выдохнула Кириллу в шею, запустив вниз по спине поток приятных мурашек. Ладонь девушки медленно проскользила вверх, и цепкие пальцы вцепились в мышцы. Ещё одна верёвка коснулась кожи, проползла сквозь локти и тут же стянула их так сильно, что они даже коснулись друг друга. Кирилл взвыл от боли – его руки не были готовы к такому.

— Я знала, что тебе понравится, - тихо прошептала Унгелука.

Кирилл вздрогнул. Ему показалось, что тёмная прихожая вдруг наполнилась тусклым синим свечением.

— Разувайся, - последовала новая команда.

Унгелука провела Кирилла словно какого-то заключённого, грубо толкнула в спину, повалила на кровать и продолжила опутывать тело. Верёвка крепко стянула лодыжки, колени и бёдра, прижала запястья к спине и лезвием вонзилась в живот.

— Зачем это всё? – хрипло спросил Кирилл.

Жажда опять напомнила о себе почти трескающейся от сухости слизистой. Унгелука не ответила, вместо этого она согнула ноги парня в коленях, и ещё одной верёвкой притянула лодыжки к запястьям. Теперь Кирилл не просто не мог встать – в таком состоянии даже ползать было бы затруднительно.

Холодная ладонь опустилась на шею, лавиной прокатилась по коже, а затем перепрыгнула на голову и резко дёрнула Кирилла за волосы. В приоткрытый рот тут же врезался огромный шар, раздвинул челюсти и до боли сдавил язык. Кирилл не успел опомниться, как у него на затылке затянулся тугой ремешок.

— Зачем? Больно же! – возмутился Кирилл, но слова превратились в неразборчивую мешанину из гласных звуков.

— Больно? А что, ты не знал, что некоторым нравится доминировать? – склонилась над его лицом Унгелука.

На кровать упала прядь волос, вспыхнула синим огнём, расплавилась и впиталась в ткань.

— Ты понимаешь, что я говорю? – промычал Кирилл.

— Поверь, я понимаю тебя больше, чем кто-либо ещё. Да я единственная, кто тебя понимает. Буквально.

— В смысле?

— Да брось, очевидно же, что я ненастоящая. Какая-то странная, притягивающая. Может, идеальная?

— Да, наверное. Идеальная, - даже с кляпом голос Кирилла прозвучал мечтательно и влюблённо.

— Так вот, знай, я не такая. Я ничто, никто и нигде. Я ёбаный сгусток первичного вещества, и не просто ёбаный, а ёбаный самим большим взрывом! Наделённый сознанием и положивший начало всему существующему. Я часть всего, часть каждого, я фантазия, я мысль, которая собирается по кусочкам в спящем мозге и превращается в самый ебанутый и прекрасный образ, желанный и недоступный, который сначала дразнит, а потом забывается и растворяется во вселенной, становясь частью этой самой вселенной.

Волосы Унгелуки плавились, как горящий пластик капали на кровать, поднимались к потолку светящимся синим дымом. Кирилл боялся приподнять голову и посмотреть, во что превращается девушка.

— Так я сплю, получается? Это всё не по-настоящему? – осторожно спросил он.

— Это зависит от того, насколько ты допускаешь возможность моего существования. Если веришь в меня, то я всегда буду рядом, а если нет – проснёшься в совершенно новом мире, где меня никогда не было.

— Я верю! Верю! – Кирилл приложил немало усилий, чтобы повернуться.

Унгелука стояла на коленях, полностью покрытая дымящейся синей краской. Одежда тоже растворилась, и теперь всё её тело светилось и блестело, вырисовывая на тёмном фоне шикарную фигуру. Голова пылала ослепительным костром, выбрасывая всё новые и новые порции синих огненных волн. Неземной красоты лицо тускнело и вспыхивало с новой силой, каждый раз меняя образ.

«Серьёзно? – вдруг заговорил внутренний голос. – Как можно в такое верить? Это же какой-то психоделический пиздец. Мозг, давай, просыпайся, хватит хуйню творить».

На спину Кирилла упала первая капля огня. Кожу пронзила боль, но не от жара, а от холода. Синяя льдинка с лёгкостью разрезала кожу, и по спине побежала приятная прохлада, распространяясь сразу во все стороны. Унгелука рухнула на Кирилла, вцепилась ногтями в бока и вгрызлась в спину, прожигая и замораживая плоть. Холод проникал в вены, сосуды и капилляры, распространялся по организму с невероятной скоростью. Кирилл взвыл от боли и наслаждения, изо всех сил зажмурил глаза, и по его щеке скатилась светящаяся слеза.

— Я меняю людей, я заставляю их полюбить запретное и сокрытое, - надрывный голос Унгелуки звучал в голове. – Я тот сладкий сон, после которого люди решают больше не просыпаться. Первый сон – ножичек, третий сон – ножницы. Лезвием верёвку – спасся от бессонницы. Умер – галочка, выжил – галочка. Про тебя забыли – проиграл в считалочку.

Голос становился всё мелодичнее, его звонкое эхо путешествовало по комнате, создавая подходящую мелодию.

«Первый сон – ножичек, третий сон – ножницы.

Лезвием верёвку – спасся от бессонницы.

Умер – галочка, выжил – галочка.

Про тебя забыли – проиграл в считалочку.

Первый раз – голосом, третий раз – песенкой,

Так и не проснулся – значит, будет весело.»

Музыка и голос плавно сливались в один монотонный звук, при этом становясь всё громче и громче. Мелодия превращалась в писк, а слова приглушались, хрипли и словной наждачной бумагой резали уши. Боль и холод тоже усиливались – Кирилл, несмотря на приятные ощущения, боялся, что его тело вот-вот превратится в один кусок льда, не выдержит напряжения и разлетится по комнате мелкими кусочками.

Часть верёвок вдруг ослабла – ноги выпрямились, а локти наконец отлипли друг от друга.

— Дальше сам, - Унгелука похлопала Кирилла по плечу.

Но он опомнился только когда хлопнула входная дверь.

***

Дверь в аудиторию с самого первого курса открывалась именно так. Протяжный вой, хруст тысячи суставов, а затем, прямо перед контактом со стеной, оглушительный щелчок, заставляющий всех присутствующих хотя бы моргнуть. Как ни пытался Кирилл держаться и не реагировать на этот звук, ничего не получалось. Это как микро-капелька воды, брызнувшая в глаз – вроде и вреда не причинит, но веки всё равно рефлекторно сожмутся, а рука тут же бросится на помощь.

Так же и этот щелчок, несмотря на безобидность, заставлял тело реагировать на потенциальную опасность. Преподаватели старались открывать дверь аккуратно, не распахивая её полностью, а большинство студентов, напротив, старались побыстрее щёлкнуть и напугать присутствующих. За четыре года никто так и не починил её, как будто не хотели уничтожать главную «фишку» этой аудитории.

Денис был уже здесь, сосредоточенно смотрел в стол и что-то на нём рисовал, слегка высунув и прикусив язык. «Если любишь самогон, нарисуй ещё вагон» - гласила надпись на потрескавшейся краске. Под текстом красовался длиннющий поезд, состоящий из вагончиков всех видов и сортов – детально проработанные, разноцветные, минималистичные и даже просто прямоугольники.

Очередной щелчок заставил сосредоточенного студента дёрнуть рукой, слегка испортив свой новый шедевр. Денис приподнял глаза и тут же радостно завопил:

— Опа-а-а-а! Кирюха! Ты куда вчера пропал-то, а? Я тебе столько сообщений написал, ебанёшься. Звонить не стал, вдруг помешаю, но ты мог бы и ответить, конечно.

— Да пиздец, - поморщился Кирилл и махнул рукой.

— Ну? Что «пиздец»? Что случилось-то?

— Да бля, столько всего было. Ну его нахуй, чувак, ну его нахуй.

— Ты, блять, давай, не отмазывайся, а рассказывай. Как она? Как всё прошло? Как зовут?

— Ты не поверишь, имя у неё ебанутое, - перешёл Кирилл на полушёпот. – Я загуглил – нет такого имени, ну вот не существует.

— Ну? Какое?

— Унгелука, прикинь.

Денис замер и нахмурился. Шариковая ручка, только что старательно закрашивающая очередной синий прямоугольник, остановилась и приподнялась над столом.

— Что? – заметил это Кирилл. – Ты её знаешь?

— Не, - мотнул головой Денис после пары секунд размышлений, - просто вспомнить пытаюсь. Вдруг слышал где-то.

Кирилл присмотрелся: Денис вдруг нервно прикусил губу и, казалось, был готов полностью сжевать её и проглотить. Глаза прыгали во все стороны, старательно убегая от рисунка. Ручка продолжала корябать стол, но теперь, очевидно, бесцельно.

«Не, меня точно разводят, - вспыхнул в голове внутренний голос. – Сука, хоть бы не палился, актёр хуев.»

Дверь снова щёлкнула. В аудиторию вошла незнакомая Кириллу девушка. Небольшого роста, в свободной болтающейся одежде, длинными серыми волосами и одной тонкой, но очень яркой синей прядью.

— Видал? – Денис уже сидел с профессорским видом, задумчиво вдавив ручку в щеку. – Перевелась к нам сегодня, с экономического. Ты представляешь? На четвёртом курсе! Что она тут будет делать-то? А? Так разве можно вообще?

Кирилл не сводил с неё глаз. Разводы разводами, но подделать то, что вчера произошло, невозможно. Синяя прядь пульсировала яркими вспышками, при каждом движении пыталась растаять, вылиться на пол и пропасть зря, даже не коснувшись человеческой кожи. Как можно такое допустить?

— Чё, опять влюбился? – Денис ткнул друга локтем. – Чё, отшили тебя вчера, да?

— Да лучше бы отшили, - задумчиво ответил Кирилл, будто в пустоту.

— Ну хватит интриговать, рассказывай, что у вас там было.

— Судьба была, что ж ещё.

— Да слышь! – обиделся Денис. – Я тебя нормально прошу, блять. Не хочешь рассказывать – так и скажи.

Кирилл уже был рядом с девушкой. Медленно, будто боясь спугнуть редкую птицу, он подошёл к ней и так же аккуратно наклонился к её лицу.

— Унегулка? – прошептал он.

Девушка вздрогнула.

— Чё? Ты мне?

— Ты ведь Унгелука? – с надеждой посмотрел на неё Кирилл.

— Нет, извини, - сухо ответила девушка и демонстративно отвернулась.

— Ну как… а как же «если поверишь, я всегда буду рядом»? А? Ну вот, я верю.

— О чём ты? – девушка скривила лицо в удивлении.

— Ну блин, - Кирилл тяжело вздохнул. – Вчера ты сказала… стоп, ты притворяешься? Типа не помнишь меня, что ли?

— Парень, да ты болен, - язвительно покачала она головой.

— Да я серьёзно, блин. Думаешь, я забыл про волосы? Или думала, что не замечу? Открою секрет – ты палишься.

Кирилл протянул руку к её голове, но остановился. Трогать эту субстанцию и начинать представление прямо здесь было не лучшей идеей. В этот же момент девушка повернулась.

— Руки убрал! – тут же закричала она. – Иди голову лечи, окей?

— Чувак, чувак, - рядом вмиг появился Денис и оттащил Кирилла в сторону, - успокойся, ты чего буянишь?

***

Тёмный вечер делал своё дело – накрывал улицу тревогой, наделял каждый шорох зловещим эхом и растворял в себе охотника, надёжно скрывая его от осторожных глаз добычи. Синяя прядь волос ручейком стекала вниз, соблазняюще впитывалась в плечи и грудь, скользила на бедро, а потом смело спрыгивала на прохладный асфальт. Кирилл, как опытная ищейка, сверлил взглядом то землю, то девушку, втягивал ароматный воздух и едва держал себя в руках. Хотелось прыгнуть на землю, подобно маленькому щенку, и извозиться в грязи, чтобы вобрать в себя побольше синей жидкости.

Она шла медленно, вырисовывая шаги, возводя их в произведение искусства. Легко узнаваемый шедевр с синей подписью автора. Пространство будто расступилось, отодвинув подальше здания, автомобили, деревья и людей. Вот она – судьба, ведёт за собой в неизвестность, а на земле горит синяя путеводная ниточка. Нет ни единого шанса сбиться с пути.

Нужно поторопиться, иначе тяжёлая железная дверь что-то тихо пропищит, присвистнет металлическим скрежетом и навсегда спрячет принцессу в неприступном замке. Кирилл ускорил шаг. Кроссовки громко зашипели, отказываясь защищать ступни от разлитой по асфальту кислоты. Ещё чуть-чуть, совсем чуть-чуть, и всё вернётся.

— Эй, подожди, - просипел Кирилл. Жажда снова подступила, как обычно в самый неподходящий момент.

Девушка обернулась так резко, что часть волос сорвалась с места, светящейся бабочкой взлетела вверх и опустилась точно на щеку Кириллу. А через мгновение скрылась в глубинах его организма. Тело отреагировало стиснутыми до боли зубами и хрустом выгнутой до предела шеи.

— Послушай, - выдержав короткую паузу, начал он, - я же всё вижу. Это ты, Унгелука, и не надо врать.

— Опять ты, - на этот раз её голос был тихим и испуганным.

Девушка судорожно шарила по сумочке рукой, которую отказывался нормально контролировать мозг. Сколько раз она оттачивала это действие, но всё зря. Казалось бы, что тут такого? Схватила баллончик, нащупала нужную сторону, вскинула руку и атаковала врага спасительной жидкостью. Кто ж знал, что паника настолько сильно всё испортит?

— Ну а что? – наступал Кирилл. – Тут одно из двух. Или это ты, или часть тебя. Сама же говорила, что живёшь в каждом, что всегда будешь рядом, если я поверю. А я верю, искренне верю. Да как не верить, если вот она, ты.

Похолодевшие пальцы наконец смогли встать в правильную позицию, и девушка запустила в сторону Кирилла жгучую струю, выдавив из ёмкостью сразу всё содержимое. В парня будто вселился дикий зверь, наделив невероятной реакцией. Основная часть перца улетела мимо, лишь небольшое облачко проникло в глаза и рот, слегка вышибло слезу и согрела слизистые.

— Разве это не судьба? – всхлипнул Кирилл и сглотнул сопли. – Это ведь не просто так, это ведь к чему-то меня ведёт.

Кирилл водил пальцем взад-вперёд, повторяя в воздухи очертания синей полосы на земле.

— Как я мог забить на такие знаки после вчерашнего? А?

— Я щас закричу, - предупредила девушка. – И если ты щас же не уйдёшь, я заявлению напишу, понял?

— Тщщщ, тихо, - Кирилл одним прыжком настиг жертву, крепко обнял и зажал рот рукой. – О нас никто не должен узнать. Я не хочу делиться.

Девушка попыталась завизжать и вырваться. Синий ручеёк, прочертивший линию судьбы на её теле, теперь впитывался в Кирилла. Холод и мурашки наперегонки бежали по коже, плоть леденела и твердела, наделяя мышцы каменной силой. Ладонь, закрывающая рот, сдавила губы так сильно, что каждое движение и попытка освободиться грозились вырвать их вместе с лицом.

— Больно? – удовлетворённо спросил Кирилл. – Вот так-то. Если не будешь орать, будет легче.

Каменные пальцы свёрлами вонзились в спину и с удовольствием смяли кожу. Девушка пискнула и замерла.

— Вот, молодец, пошли домой.

Кирилл с лёгкостью оторвал девушку от земли, прижал её лицо к груди и прикрыл ветровкой. Теперь со стороны это выглядело даже мило – будто обнимашки влюблённой парочки, в которых парень согревает свою любимую.

За парочкой тянулся светящийся шлейф. С каждой секундой он становился шире и гуще, всё ярче освещая улицу. Кирилл нервно осматривался по сторонам, но вокруг никого не было.

— Видишь, вселенная тоже хочет, чтобы мы были вместе, - нежно прошептал он. – Она указала путь к тебе, а теперь прячет меня от завистливых глаз. Слышишь? А? Слышишь, как тут тихо?

Все следующие попытки спастись пресекались ледяными пальцами Кирилла. Только шагнув за порог и надёжно захлопнув за собой дверь, он смог наконец расслабиться. Каменные ладони обмякли, освободили горящую от боли плоть и принялись нежно ощупывать тело девушки. Оно пылало жаром, окутывало замёрзшие руки Кирилла теплом, не давало льду полностью захватить организм. Волосы растрепались, желанная прядь упала на лицо, смешалась со слезами и чётко вырисовала в темноте пышные губы. Кирилл как будто всю жизнь мечтал о таком поцелуе – он кусал их и облизывал, ощущая всё новые и новые вкусы, сладкие, солёные, холодные.

Синий свет ручьём лился на пол, собирался в лужу, кровь и слёзы переливались в ней как бензин в воде, создавая причудливые и прекрасные узоры. Светящиеся испарения попадали в глаза, размывали зрение, и теперь Кирилл мог видеть только череду волшебных всполохов вместо лица своей любимой.

— Я знаю, знаю, что нужно, - прошептал Кирилл, нежно взял девушку за руку и повёл в комнату. – Помнишь? Помнишь?

Кирилл собрал с пола верёвки, не отпуская ладонь.

— Я всё запомнил, я знаю, как надо.

Аккуратно, стараясь не причинить девушке лишнюю и ненужную боль, он завёл её руки за спину и начал старательно связывать в том порядке, который запомнил. Узлы были тугими, Кириллу казалось, что львиная доля удовольствия спрятана прямо под ними, в местах, где верёвка врезается в кожу. Закончив с локтями и запястьями, Кирилл заметил под ногами кляп и наклонился, чтобы его поднять.

— Ааааааа! Помогите! – девушка вложила в крик всю силу, бросилась к выходу из комнаты, но, даже не достигнув его, получила двойную порцию боли.

Ледяная и будто потрескавшаяся рука Кирилла рухнула на израненные и кровоточащие губы. Кожа ладони словно покрылась шипами и тысячей уколов заставила девушку замолчать.

— Неужели тебе не нравится? – искренне удивился Кирилл. – Ты же сама вчера сказала, что заставляешь полюбить запретное. Что меняешь людей. Так измени ту, в которой ты прячешься сейчас, неужели это так сложно?

Дыхание девушки стало похоже на храп, когда кляп погрузился в рот. Язык пытался выдавить твёрдый шар, но ремешок уже был застёгнут и не оставил ей шансов. Пленница предприняла ещё одну попытку закричать – звук был хоть и приглушён, но всё равно достаточно громкий.

— Да блять, - выругался Кирилл и начал нервно рыться в завалах на одной из полок шкафа.

Через минуту рот девушки был плотно замотан десятком слоёв широкого скотча. От режущего уши визга остались кашель, мычание и хлюпанье слизи в носу из-за непрекращающегося рыдания. Кирилл был доволен собой – толстые стены старого кирпичного дома точно не пропустят эти звуки.

Остатки вчерашнего вечера до сих пор слабо светились на полу и кровати. Даже высохшие участки помнили о произошедшем и из последних сил напоминали о своём присутствии. Кирилл толкнул девушку на кровать и закончил свою любовную паутину, полностью обездвижив добычу.

— Ну вот, теперь твоя очередь, - Кирилл тоже прыгнул на кровать и опустил голову напротив лица пленницы. – По-любому ты именно так всё и задумывала. Играешь в недотрогу, проверяешь, достоин ли я стать твоим. Не надо во мне сомневаться, я готов на многое... да блять, я на всё готов! Что, сука, не веришь? Я тоже могу доминировать!

Заветная прядь окрасила растрёпанные волосы девушки и потерялась среди них. Одежда промокла, прилипла к телу и светилась. Пьянящие пары больше не поднимались вверх, теперь они дружно следовали к ноздрям Кирилла, заползали в нос и туманом заполняли лёгкие. Кирилл закатил глаза, припал носом к голове пленницы и вдохнул так, словно это был последний вдох в его жизни.

Грудь и спину пронзила невыносимая боль. Дыхание остановилось – лёгкие покрылись корочкой льда, болезненно загудели и вдруг взорвались приступом эйфории. Кирилл выдохнул обжигающее синее облако, схватил девушку за волосы и изо всех сил потянул к себе. Вместе с истошным мычанием из головы пленницы вырвалась чистейшая синяя прядь, девственная и не тронутая вселенной. Кирилл вцепился в неё, прижал к груди и, словно дождевой червь, выброшенный на жаркий асфальт, начал извиваться и наматывать на себя пылающую паутину. Подобно гусенице, соткавшей вокруг себя неприступный кокон, он шагнул на новую страницу своей жизни и испытал недоступный больше никому набор ощущений.

Комната пылала синем пламенем. На кровати переживала тысячу смертей счастливая сияющая мумия.

***

КОНЦОВКА В КОММЕНТАРИЯХ

В зале Центра Запросов и Разрешений, как обычно, душно и шумно. Люди в очередях галдят и негодуют, факс шумит, клавиатуры стучат. Мямлящие призывы к порядку из громкоговорителя не помогают. Никто к порядку не стремится. Не такой уж и бардак.

Дама в очках, Регистратор номер 4, высунулась из окошка и уставшим, но твёрдым голосом возвестила стоящему мужчине прямо в лицо:

- Нет, не можно, мужчина, ничего не можно. Сначала получите разрешение на обращение, потом записывайтесь, получайте номерок и приходите, обращайтесь.

Мужчина дёрнулся было сказать что-то в ответ, но плюнул и ушёл.

Вставшая на его место пожилая дама в косынке держала кипу бумаг в одной руке и рыжую курицу в клетке для попугая в другой:

- У меня сорок четыре. Сейчас сорок четвёртый номер? Девушка? Сорок четвёртый?

- Куда? Куда вы с курицей-то? У вас есть разрешение на пронос пернатых в ЦЗР?

- Есть, - язвительно ответила дама, плюхнув бумаги под нос Регистратора.

В соседней очереди печально вздохнула кучерявая девушка, она уже предвидела скандал с криками и долгое разбирательство. На её талончике был номер сорок семь.

К стойке информации подлетел запыхавшийся мужчина:

- Разрешение на жарку рыбы в домашних условиях. Где подать?

- В отделе рыбного хозяйства, - девушка, Информативный Консультант, закатила глаза и цокнула языком, - ну что не понятного-то?

- А вот и нет! – Он аж подпрыгнул на месте, - только оттуда! Рыбное хозяйство это отлов, улов и содержание. А жарка — это домохозяйство и соседские соглашения.

- Был подан запрет на запах?

- Мной?

- На вас?

- Да, соседи подали. У самих воняет картошкой, а мне рыбу нельзя!

- Заполните анкету на обращение, - выложив пачку листов на стол, девушка отвернулась.

Очереди продолжали галдеть и возмущаться скоростью обслуживания. Принтера шумели ещё активнее. Плакали дети, вздыхала дама в шляпе, а мужчина у окна непрерывно кашлял.

Кто-то терял терпение. Кто-то держался из последних сил.

По громкоговорителю раздалось объявление:

- Уважаемые посетители, работа нашего центра временно прекращается, по причине истёкшего разрешения на функционирование. Просим покинуть помещение до дальнейших распоряжений.

Зал затих. Громкоговоритель зашумел и произнёс ещё раз:

- Уважаемые посетители, работа нашего центра временно прекращается, по причине истёкшего разрешения на функционирование. Просим покинуть помещение до дальнейших распоряжений.

Окошки с Регистраторами мгновенно захлопнулись, а девушка с информационной стойки меланхолично выставила табличку «не работает» и неторопливо ушла под недовольный гул толпы.

Часть 1

Дьявол носит Прада

(название романа Лорен Вайсбергер)

1. Люся-1.

- Бабушки, здравствуйте! Извините ради Бога за беспокойство, можно мне на скамеечку с вами присесть, отдохнуть? Не помешаю?

Баба Леся оборачивается первой, за ней – одновременно, как по команде: баба Маша, баба Ира и баба Зуля.

За их спинами, на тротуаре, стоит девушка. Обычная девушка, лет двадцати пяти. Стройненькая, не дылда, но и не пигалица. Цветастое платьице, чуть выше колен, не совсем уж непристойное мини, всего лишь чуть-чуть… Правда, цвета какие-то очень уж яркие, очень уж пестрые: пламенно-желтый, кроваво-алый, оловянно-серый.

У бабы Зули начинает рябить в подслеповатых глазах, и она отводит взгляд. Правда, через минуту поворачивает голову вновь.

Любопытство всегда берет верх.

Волосы у девушки белые, но не блондинистые, крашеные, а скорее пепельные.

Лицо ее приветливое, улыбающееся открытой дружелюбной улыбкой, с ямочками на румяных щечках. Тут понятно: на улице адская июльская жара, плюс 34 по Цельсию. Ветерок, да и тот слабый, лишь на улице. Дома находиться невозможно, если только у тебя нет кондиционера.

Ни у одной из четырех пенсионерок кондиционера нет.

Но не это обстоятельство - основная причина их пребывания в этот аномальный зной на двух стоящих друг напротив друга скамеечках перед подъездом, в котором все они проживают.

Они сидят тут постоянно. Это - их рабочее место.

Даже рассадка обычно одинаковая: баба Маша и баба Зуля любят греться на солнышке, поэтому они на правой (если находится лицом к дому), почти всегда освещенной солнышком, скамейке. Левая находится в тени стоящего чуть поодаль тополя, и на ней предпочитают располагаться баба Леся и баба Ира.

Июльский зной, октябрьские дожди или февральская стужа – ничто не останавливает этих энтузиасток общения и фанаток обсуждений от встреч.

Но вернемся к девушке. Она стоит с милой улыбкой, рассматривая по очереди каждую из старушек и ожидая вердикта.

- А что, другого места не нашлось? – баба Ира едко цедит слова, - Вон, у первого подъезда никто не сидит… Такие же скамейки. Сиди – не хочу!

Девушка оборачивается в сторону первого подъезда. Там, рядом с газоном, стоит пожилой мужчина, он рассматривает засыхающие цветы.

- Вон тот меня прогнал. Сказал: «шляются тут всякие». И неприличное слово добавил…

- Незабудько-то? – баба Маша напрягает остатки не самого острого зрения, но угадывает точно, - Колька может! За словом в карман не полезет… Еще и нах… пошлет…

Все смеются, напряжение разряжается.

- Нам-то что? – баба Леся высказывает общее мнение. Она почти всегда среди коллег по рабочему месту в роли заводилы. Самая голосистая и самая ядовитая. Самая наглая и самая злобная. От нее исходят флюиды осуждения… Попадешь такой на язычок: пиши пропало! – Мы эти скамейки не покупали. Пущай сидит…

Девушка благодарно кивает и аккуратно присаживается рядом с бабой Зулей. Та всё еще настороженно смотрит на девушку и немного отодвигается.

Баба Леся лукавит. Да, пенсионерки эти сидячие места не покупали, не арендовали и не получали в дар, ни от ТСЖ, ни от «благодарных» квартиросъемщиков – соседей по дому. Сии сидения получены ими во владение незаконным путем: самозахватом. И теперь старушки негласно, но единогласно считаются владельцами двух скамеек перед третьим подъездом.

Попробуй на одну из них сесть посторонний, когда та пустует, когда вся компания занята домашними делами… Тут же «великолепная четверка» каким-то мистическим образом учует неладное, отбросит все дела, а также мораль и нравственность, и, высунувшись из своих окон, начнет хором поливать оступившегося негодника словесной грязью.

Много нового узнает о себе уставший путник, искавший всего лишь минутного отдохновения! Рано или поздно шайтан его сожрет (это баба Зуля!), а потом заболеет несчастный так, что даже еврейская медицина не поможет (баба Ира!), следом он околеет дубиной стоеросовой (баба Маша!), и, наконец, споткнется дурень на ровном месте, да убьётся (баба Леся!). Как после таких проклятий не сбежать? Сбежишь! Все сбегают, как миленькие.

И снова мы отвлеклись. Больно уж колоритные бабульки собрались у подъезда номер три дома номер семьдесят три по улице Миловадской города Энска.

А вот девушка - самая обычная. Доброжелательная, уважительная. Наверное, смелая очень. Или очень глупая. Или и то, и другое, раз попросилась присесть рядом с этими «небожьими одуванчиками».

Баба Леся уже сама удивляется своему решению дать девушке добро на посадку. В 99-ти случаях из 99-ти она отказывает в приеме на своем «аэродроме», прогоняет уставших жителей дома и их гостей к двум другим подъездам, или на детскую площадку. А тут: на тебе – «Пущай сидит»!

Но слово не воробей, скажешь и пожалеешь, а поздно будет!

Вот и сидит теперь девушка рядом с бабой Зулей, которая, в свою очередь, сидит рядом с бабой Машей. На противоположной скамейке – баба Леся и баба Ира.

И каждая из вышеперечисленных не сводит глаз с девушки.

Пятая - лишняя!

Девушка робко ерзает, отводит глаза, одергивает платье, пытается прикрыть коленки, да не получается. Так что выделяются ее красивые, молодые, стройные, загорелые девичьи ножки оазисом красоты и юности среди длинных юбок и теплых колготок старости.

Видно, что стесняется девушка, чувствует себя неуютно. Как в аду, на сковородке у чертей, голая сидит. Со всех сторон сканируют ее подслеповатые глаза (самым молодым органам зрения, принадлежащим бабе Ире, уже 70).

Девушка скованно улыбается, украдкой всё же ухитряется рассматривать высокомерно молчащих старушек. Потом решается:

- Меня Люция зовут. Здрассте… Спасибо, что приютили…

- Люся? – переспрашивает баба Зуля, сидящая с девушкой почти вплотную, но слышащая из присутствующих хуже всех.

- Люськя, - подтверждает баба Леся. Девушка с улыбкой кивает, соглашаясь с новым звучанием странного по нашим меркам имени.

- Ты к кому тут пришла? Что тут делаешь? – бесцеремонно спрашивает у Люси баба Ира.

Еврейское любопытство прет наружу, хотя, не задай этот вопрос она, секунду спустя его задала бы баба Маша. Или баба Леся. Или баба Зуля. Старческое любопытство – оно и в Африке любопытство. Как будто пожилым людям мало знаний, приобретенных за долгие годы, и организм требует еще и еще…

- Даааа… - задумчиво тянет Люся, - К кому-то пришла…

Потом сосредотачивается и добавляет: - К Семенову из 76-й.

- Это который лежит помирает третью неделю? – осведомленность старушек не знает границ. Они в курсе, кто, когда и с кем, а также – чем болеет… Баба Маша просто выражает знание коллективного пенсионерского разума.

- Помирает… - снова задумчиво говорит Люся, будто прислушиваясь к чему-то. Видимо, к чему-то внутри себя, поскольку в плавящемся июльском воздухе стоит непонятно как образовавшаяся тишина. Даже птицы спрятались куда-то от нечеловеческой жары, которая одним старушкам ни по чем.

Наконец девушка широко улыбается. Как будто наконец-то услышала то, что хотела.

- А ты ему кто? – продолжает допытывать коллектив в лице Зули. От любопытства у нее дрожат иссохшие пальцы, похожие на толстые короткие шершавые ветки, надломленные в нескольких местах.

- Я? – переспрашивает Люся и снова становится серьезной, - Родня я ему… Дальняя…

- А! – восклицает баба Леся, - Знаю! Ты его троюрОдная племянница из Москвы. Точно?

Девушка молча кивает, подтверждая эрудицию старой хохлушки. И добавляет:

- Я в столице… за МКАДом живу…

Баба Леся победоносно улыбается, скаля бесплатный пластмассовый зубной протез. Она уверена, что снова доказала своей осведомленностью право верховодить престарелыми вассалками.

- Всё ты знаешь… - злобно говорит Зуля и добавляет, бормоча себе под крючковатый нос, - Откуда только такие берутся?

Если вы подумали, что старушки – дружная компания, вы ошиблись. Каждая ненавидит троих других. Всеми фибрами своей нетленной души. Да, жизнь свела их вместе. В одном подъезде. Маша с Ирой даже живут на одной лестничной площадке, причем дольше всех – двадцать семь лет, с момента первого заселения. Мужья их работали в одном СМУ. Только у Маши – крановщиком, а у Ираиды – начальником смены. Какая тут может быть дружба?

Но общее место жительство не сплачивает старушек. Их сплачивает общий враг – мир вокруг. И потому они допускают по отношению друг к другу вооруженный нейтралитет.

Бабульки, потеряв интерес к общению с юным поколением, переключаются на окружающую действительность. За праздными разговорами они упустили самое важное, отвлеклись от цели своей жизни, потеряли на минуту смысл своего существования!

Как – что?

Конечно же - осуждать!

Вот оно – альфа и омега далеко не праздного, как вы наивно можете подумать, пребывания «четырех мушкетерш» на свежем воздухе с перерывами на обед и сон, ночной или послеполуденный.

А что поделать? Ведь кто-то должен отдаться этому занятию со всей душой, со всем рвением и старческим задором.

Вокруг, как назло, ни одной жертвы. На часах скоро будет три пополудни, взрослое население сейчас на работе (среда подошла – неделя прошла), младое дошкольное и младшешкольное - на дачах, вместе с поколением среднего возраста (от 45-ти до 60-ти), или в лагерях, а подростки выходить на адский зной не спешат. Их время – далеко за вечер, когда стемнеет и немного спадет жара…

Поэтому бабульки привычно переходят к плану Б.

Повышение пенсии.

- По телевизору опять говорили, что пенсию скоро поднимут… - запевалой выступает баба Маша. Ей поспешно вторит баба Зуля:

- Да, да! И я слыхала! Там еще говорили, что…

- Бряхня! – рубит с плеча баба Леся, - Чтобы пенсию подняли, надо чтоб черти в аду все поиздыхали. Слыхала я эту вашу «новость»! Диктор сказал – планируется. А вы сами знаете, КАК у нас что планируется. Пока не подымуть, загадывать рано…

- Сволочи… - философски заявляет баба Ира, политкорректно обращаясь безадресно.

- Ты-то, Идка… - баба Леся смотрит на подругу с издёвкой, - Тебе-то чего жаловаться? Тебе Вениамин твой в свое время выхлопотал пенсию… Не знаю, какие жопы он там лизал…

- Но-но! – обычно выглядящая самой забитой Ираида мгновенно превращается в адскую фурию, готовую защищать СВОЁ последними зубами и длинными, давно не стриженными ногтями, - Ты Вениамина моего не тронь! Он святой был человек!

- Га-га-га… - только смеется в ответ баба Леся.

Ей вторит баба Маша:

- Твой Валентин…! Скажешь тоже! Мой мне много чего рассказал про твоего Валентина, когда они на стройке тут работали… Наверное, твой святой сейчас в бане с чертями на сковородке парится.

К смеху присоединяется баба Зуля и троекратный злорадный хохот возносится до небес.

Баба Ира униженно отворачивается, презрительно махнув рукой на своих товарок.

Она обиделась…

Это ненадолго, потому что во двор входит мужчина с собакой. Вот он - подарок судьбы! Тут не до обид…

Лишь только мужчина с мелкой дворняжкой на поводке оказывается в поле зрения пенсионерского сканера, все четверо напрягаются. Кажется, что по мере приближения жертвы нервы у старушек сжимаются, как пружины. Они становятся похожими на гончих, еле сдерживаемых поводками: готовы броситься в атаку, лишь только ослабнет хватка невидимого хозяина.

Наконец мужчина равняется с подъездом номер три.

Доморощенные стратеги подпустили врага поближе и теперь открывают прицельный огонь, от которого никому еще не удавалось укрыться.

- Ходють тут всякие… Собачатники… Ссуть и сруть мине на ноги, - кажется, что кислота капает из бабы Лесиного рта, прожигая асфальт.

- Замучили! – вторит ей баба Зуля, - Пройтить невозможно! Черти! Идолы окаянные! Чтоб вы посдыхали со своими курвами!

- Вы чаво все только под нашими окнами ходите? - в голосе бабы Маши звучит праведный гнев, - Тут дети играють… Шагай отсель!

- Да! ЛюдЯм спокойно отдохнуть невозможно! – бабе Ире уже не до обид, - Засрали все газоны. А ты их сажал?

Обалдевший и побелевший от наглой и бурной несправедливости мужчина смотрит на бабулек, с ненавистью буравящих его глазами. Вид его совершенно несчастный. Он не чувствует своей вины. Наивный. Он виноват лишь тем… Что прошел в ненужное время в ненужном месте…

- Но я… Но мы… Мы не какаем на улице…

- Иди дальше, козел! Собака паршивая! И шавку свою уноси! Чаво стал? Милицию мне вызвать? – Старушки торопятся и перебивают друг друга, спеша унизить прохожего до того, как тот сбежит, корчась в муках совести.

Мужчина разворачивается спиной к старушкам, начинает отступать, тянет за собой упирающуюся собаку, пытаясь быстрее покинуть это судилище, где он – обвиняемый без следствия и без адвоката.

Бабули замолкают, с усмешкой оглядывая поверженного противника.

- И не забывай о своем сыне! Которого ты бросил!

В звенящей после старушечьего гомона тишине голос Люси кажется непривычно тихим. Очень тихим. До сих пор она молчала и женщины даже подзабыли о ней. Но что-то сподвигло ее присоединиться к хору обвинителей.

Люсины слова слышат все. И бабули, и мужчина. Он останавливается как вкопанный, медленно разворачивается и смотрит на Люсю. В его глазах ненависть. Если бы можно было… Если бы только было можно…

Люся смотрит на мужчину в ответ. Она спокойна и злорадна. Это бесит мужчину еще сильнее.

Собрав остатки воли, выдохнув, он наконец-то покидает злосчастный двор. Сюда он больше ни ногой.

Теперь все бабульки удивленно переводят взгляды на Люсю.

- Что за сын? – первой спрашивает баба Маша, - Ты его что, знаешь, что ли? Мужика этого?

- Знаю, - немного помедлив, отвечает Люся, - Пару раз сталкивались по этой жизни… А сын…? Сын у него есть… от другой женщины. Не от жены. Но он ему не помогает… Бросил…

- Здорово ты его поддела, - со смехом говорит баба Зуля, - Смылся, как в жопу раненый…

- Да ерунда! – девушка смущенно улыбается соседке. Молчит минуту и спрашивает у нее: - У вас же тоже есть сын?

Как будто прогремел гром в безоблачном голубом небе.

Повисает гробовая тишина.

- Не… - говорит баба Ира, - Откуда у нее дитё? Он ж бесплодная! Да, Зуля?

Все взгляды устремляются на бабу Зулю. Та всегда рассказывала, что в ранней юности у нее был неудачный аборт, она тогда еле выжила, и с тех пор по женской части давно уже негодная.

Вот сейчас она так и скажет…

Но баба Зуля молчит.

Только смотрит в упор на сидящую рядом девушку. Во взгляде пожилой женщины хватает и ненависти, и удивления, и страха. Люся спокойно смотрит в ответ. На ее губах – легкая приветливая улыбка. Она сама невинность!

- Ты кто такая? – баба Зуля говорит тихо, но твердо, - Чего тебе тут надо? Вынюхиваешь чего? Какого черта приперлась?

Девушка начинает испуганно хлопать глазами.

- Тетя Зуля, не нервничайте так, не рвите свою душу… Я просто спросила… Просто… предположила… А вдруг…? Угадала, да?

Она испуганно смотрит на старушку, хлопая идеально накрашенными глазками.

- Предположила? Угадала? Гадалка хренова!

Отказ бабы Зули подтвердить отсутствие у нее детей поражает всех старушек разом.

Они знают друг друга, как им кажется, вдоль и поперек. Тысячи раз рассказанные и перерассказанные истории, автобиографии до пятого колена, похождения с малых лет, даже любовники… Они – как одна большая семья, в которой никто ничего не скрывает.

И вот: на тебе!

- Зулька, так у тебя сын есть? – спрашивает баба Леся. В ее команде непорядок. Одна из компаньонок, оказывается, утаила очень важное обстоятельство. Предводительница видимо все еще надеется на поспешное отрицание порочащего факта, но Зуля молчит, а потом, глядя себе под ноги, злобно бормочет:

- Тебя это не касаемо! Командирша чертова! Завсегда в кишки, в кости влезешь… Душу вывернешь…

В полной тишине она с явным трудом встает со скамейки, и, никому ничего не говоря, медленно переставляя ноги, уходит в подъезд. Даже на улице слышно, как она шаркает, пока поднимается на третий этаж.

Все молчат. Баба Леся с подозрением смотрит на Люсю, которая как ни в чем не бывало копается в своем мобильном телефоне.

Однако уже через минуту и девушка встает:

- Ну, мне пора! Спасибо, бабушки, за компанию. Берегите себя… До свидания.

Ее провожает мертвая тишина…

2. Зульфия.

В детдом я его сдала в 1962-м.

Ну а что мне оставалось делать? Мы жили тогда на съемной квартирке в маленьком городке, куда переехали из Ферганы, впятером: мы с мужем, который был старше на 15 лет, его мама, мой отец и пятилетний Алик.

Мой Алишерчик. Сыночек…

Работал только муж. На трубном заводе фрезеровщиком. Приползал домой в 3-4 часа ночи, падал на кровать, а в 6 уже снова шел на смену.

Его матери было 63, моему отцу - 52. Папа очень сильно болел туберкулезом.

Я пыталась устроиться на работу, ходила каждый день в самые разные организации, но все было бесполезно: узбечка! Своих, русских, хватало.

Каждая вакансия в городке была на вес золота и заполнялась мгновенно, как правило - знакомыми. Даже уборщицей было не устроиться.

Муж отговаривал меня. Но я настояла. Слушалась его всегда и во всем. Боялась. Любила.

Но тут стала стеной. Иначе не прокормимся.

Как он смотрел мне вслед! Я тогда обернулась и на всю жизнь запомнила его жалобные голубенькие глазки.

Мой Алик. Сколько страдания было в этих прекрасных глазах, сколько ужаса! Мама, ты меня бросаешь?!

Через год мужа посадили. Он ударил своего бригадира, русского. Ударил несильно, можно сказать, дал затрещину. Даже следа не осталось. Но бригадир был мстительным. Договорился с врачом, дал денег, и тот написал, что получены повреждения средней тяжести. Кто тогда что-то проверял? Мужа арестовали, судили быстро, добавили попытку саботажа и дали двенадцать лет.

Через три месяца умер мой отец. Через полтора года свекровь.

И я уехала. Без денег, без надежды. Одинокая.

Семь лет скиталась по стране, пока не остановилась в этом задрипанном Энске. Навсегда…

Тогда казалось, что этот город – сказка.

Сюда меня привез второй муж. Он меня любил. Очень любил! По-своему. Иногда поколачивал, но я была не в обиде.

Он был импотентом, поэтому детей у меня больше не было.

Восемь лет назад муж умер, и я осталась одна в нашей двухкомнатной квартире на третьем этаже.

С тех пор мне все чаще казалось, что это другая Зульфия жила в другое время, в другом месте.

Это она, а не я родила и растила Алика. Это она предала его.

Я убедила себя в этом, и теперь верила всей душой.

И поэтому никогда больше не вспоминала о сыне.

До сегодняшнего дня.

Как только я вошла в прихожую, раздумывая о странных словах этой потаскушки, сразу поняла: в квартире кто-то есть.

Было тихо. Неестественно тихо. А главное - Петруччо не шумел в своей клетке. Он всегда радуется, когда я прихожу, начинает бормотать своим скрипучим голоском: «Зулечка, Зулечка… Зульфия… Петруччо ждал… Петруччо ждал… Петруччо хочет кушать…»

Но сейчас из квартиры не доносилось ни звука.

Стояла гробовая тишина.

Я разулась и, стараясь не шуметь, медленно вошла в зал.

Когда я уходила на улицу, распахнула окно и раздвинула шторы. Теперь же окно было закрыто, а шторы – тщательно задернуты. В комнате было сумрачно. Хотя солнце, яркое в это время суток, немного освещало комнату, и я сразу увидела, что клетка Петруччо открыта, а сам попугай лежит на полу, плотно прижав зелено-желтые крылья к тельцу.

У него не было головы.

С недавних пор мне стало казаться, что умирать не страшно. Жизнь моя была тяжелой, я многое повидала, в основном страдания, разлуки, потери и обиды. Я устала от нее. Можно и умирать… Ведь если подумать - что меня ждет дальше? Или кто? Проклятые бабки – соседки по скамейке? Они ненавидели всё и всех. Сидя с ними днями, неделями и месяцами напролет, я и сама пропитывалась злобой, завистью, осуждением… Незаметно и сама стала такой же. Уже не мучала себя сомнениями: а вдруг тот или иной человек хороший, добрый, а я обижу его напрасно?

Жить ради них? Лучше уж скорее умереть.

Глядя на яркое пятно мертвого, растерзанного моего единственного друга, я подумала: возможно, смерть сегодня пришла не только к моему попугаю, но и ко мне?

И вдруг мне стало страшно умереть. Вспомнила, что в этом месяце я еще не оплатила коммуналку. Сериал на канале «Домашний» не досмотрела. В пятницу – скидки в «Пятерочке»…

Жизнь будет продолжаться, но меня… меня не будет?!

Эти мысли роились у меня в голове, пока я медленно шла к двери во вторую комнату – мою спальню. Что там?

Я тихо вошла в приоткрытую дверь. Здесь занавешена была лишь половина окна и солнце освещало каждый уголок. И я увидела…

На моей тщательно застеленной кровати сидел Алик.

На вид ему было лет 5. Он как будто немного подрос. Я уже и забыла, как он выглядит. Только голубые глазки узнала сразу.

Он улыбался, глядя на меня, и его губы, испачканные кровью, все растягивались и растягивались, обнажая острые белоснежные зубки.

- Мама! – сказал он наконец, - Мамочка!

Я отшатнулась.

Это не он! Это не мог быть он! Прошло много десятков лет, он давно вырос, если…

…Если остался жив…

Он неспешно встал с кровати и пошел ко мне, протягивая детские ручонки.

- Мамочка…

Я стала отступать, потом развернулась и выскочила в дверь.

Зал преобразился. Решетки были везде, и не только на окнах, но даже на стенах. Эти прутья скругляли комнату так, словно в нее втиснули птичью клетку.

Посредине стоял круглый стол. Он был накрыт. Столовые приборы располагались в соответствии с правилами этикета: ножи, вилки, фужеры для вина, бокалы для шампанского…

За столом сидело пятеро. Четверо из них обернулись и смотрели на меня, улыбки растягивались на их лицах, подобно тому, как только что растягивалась улыбка Алика.

Мой муж, отец Алика.

Мой отец.

Моя свекровь.

Алик.

Пятого гостя я рассмотреть не смогла. Он вроде бы и сидел за столом, но оставался каким-то неразличимым, словно смазанным, пятном.

Кто он? Почему-то даже не мертвые близкие люди, а это существо пугало меня больше всего. Не только кровавые потеки на лицах моих родственников, не только лежащие в беспорядке на белоснежной скатерти вместо закусок части тел: ладони, часть пальцев на которых отсутствовала, бедро, скользкие маслянистые кишки, что-то непонятное и мерзкое. Но слепое пятно пятого гостя изгоняло мою душу так далеко, что, казалось, она проваливается в сам Ад…

- Мамочка, покушай с нами! – Алик с тонким хрустом отломил свой маленький пальчик, подергал и оторвал совсем, потом второй, третий, собрал их все в горстку и протянул мне, - Наконец-то я наелся досыта. И ты тоже… наешься! Вот!

Муж взял со стола вилку и стал выковыривать свой глаз. Мой папа зашелся в туберкулезном кашле и принялся выхаркивать что-то пузыристое, похожее на части легкого, а затем тыкать в это вилкой и отправлять обратно в рот. Мама мужа с треском разорвала на себе халат (пуговицы брызнули во все стороны!), схватила столовый нож и принялась отрезать свою левую отвислую грудь, бормоча про себя: «Вкусно, дочка, это так вкусно! Это для тебя! Ешь!»

Я метнулась к двери в прихожую. Мой крик всё пытался заглушить чавканье, треск ломающихся костей, звуки рвущейся плоти, но тщетно…

К двери попасть было невозможно, толстые прутья клетки плотно и надежно покрывали стены моей когда-то бывшей уютной квартиры. Только что ярко блестевшие, они на моих глазах покрывались пятнами ржавчины. Или это была не ржавчина?

Кровь?

Я обернулась. Муж уже копался в голове своей мамы, выбирая, по-видимому, самые вкусные части мозга. Папа сполз под стол, разорвал штанину мужа и грыз его ногу, чавкая и мурча от удовольствия, как кот.

- Как же давно я не ела так вкусно! Так сытно! – свекровь не обращала внимания на своего сына, поедающего ее мозг. Кровь текла по улыбающемуся лицу, густая, темно-вишневая, стекала прямо на сальные губы женщины, жующие чьи-то кишки.

- Ты уже хочешь уйти? – Алик единственный смотрел на меня и ничего не ел. Его голубые глаза были наполнены болью, - Мамочка… Ты снова меня бросишь?

Я вжалась в прутья клетки, спиной ощущая их ледяной холод.

- Пппрости… сссынок… пппрости…

Слезы душили меня. Казалось: вот она - смерть!

Раскаяние разрывало мою грудную клетку, сжимало сердце, перекрывало дыхание…

- Мамочка… Подожди, еще рано уходить. А десерт? Ты же должна съесть меня! – Алик сполз с не по возрасту высокого стула, и, удивленно вглядываясь в мое лицо, не обращая никакого внимания на мои рыдания, направился ко мне, - Ты должна наконец-то наесться! Наесться навсегда.

- Это не ты! – закричала я, - Это не ты! Кто ты? Кто вы такие?

Папа приподнялся, оторвавшись от основательно обглоданной ноги собственного зятя, удивленно посмотрел на меня:

- Дочка? Ты что, не узнаешь папу? Я – твой папа! И я проклят! Как и ты, родная! Ты нас всех прокляла, и себя прокляла. А вот твой муженек! Тоже проклят… Его мама… Мы твои самые близкие люди, мы любим тебя!

- А это кто? – я указала на безмолвную фигуру, которая за все это время не произнесла ни звука, однако выглядела вполне живой, так как двигалась, покачиваясь на стуле, явно поворачивала голову, поднимала руки.

- Это? – переспросил папа, - Это же наш благодетель! Благодаря ему вся наша семья наконец-то в сборе. Ты должна сказать ему «спасибо». Нет, ты должна поклониться ему, должна полюбить его…

Всей ДУШОЙ!

Последнее слово прогремело как гром в абсолютной тишине.

Рядом стоял Алик. Он протягивал мне свой окровавленный мизинчик, оторванный им самим от собственной нежной детской ручонки.

Я покорно взяла пальчик сына. Алик выжидательно смотрел, не сводя с меня глаз. Прекрасных голубых глаз…

Я откусила…

В тот же момент все, сидящие за столом, все, кроме жуткой нечеткой фигуры, метнулись из-за стола ко мне.

Четыре пары челюстей впились в мою плоть, вырывая куски, перегрызая вены и артерии, захлебываясь моей брызжущей на стены и на пол кровью.

Я так не хочу умирать!!!

Последнее, что я увидела перед смертью: фигура, оставшаяся за столом, постепенно приобретает четкие очертания.

Я узнала ее…

Кап,кап, кап- капли дождя косыми выстрелами били по крышам, щебенке и зонтикам. Улица приморского города постепенно опустела. Никого не было, кроме пары бомжей, спавших под зонтиком сомнительной прочности, дядьки в шляпе и плаще и старика, сидевшего под козырьком. Крупные капли дождя текли по тележке с яблоками и арбузами. Жизнь текла суетливой струей за стенами домов, где тепло и не страшен дождь

Удивляла та быстрота, с коей ясное, словно созданное из стекла небо с ослепительным солнцем стало черно- фиолетовой горой, сравнимой лишь с океаном, бездонным и непонятным.

Горели огни высокой башни маяка, вывеска "Сiнематографъ", оставшаяся еще со времен Николая II, на старом кинотеатре, где вышел фильм "Золотой ветер" по книгам художника Араки,  окна домов были зашторены, но яркий свет проникал и сквозь них.

Дождь шел уже долго, казалось, он здесь был всегда, и без дождя это место не было бы собой.

В черной дали показался силуэт с фонарем в руке. Он двигался неспешно, казалось, он не видел ничего, поглощенный собою. На ум жителям города приходили мифы о Джонни-фонарике, безумном бродяге ,ходящем по ночам без цели; о морских людях, которые выбирались нв сушу в вечера, когда цикады только начинают петь, а пляжи из гальки пустеют....

Силуэт стал более видим, он стал статным юношей-брюнетом. Тусклый багровый плащ с 12 пуговками в виде стрел, штаны с ремнями и кармашками, сапоги, стучащие жуткий марш своими подковками и майка с узором составляли его одеяние. Мокрые волосы и сухой костюм заметно контрастировали,  а источником огня была  словно зажигалка в руке.

Что странно, то огонь горел, несмотря на дождь, а разные глаза и синие, как у утопца губы создавали вид лица жуткого, но человечного.

Человек подошел к старичку под козырьком и уточнил:

- Ваша тележка с фруктами?

- Моя, а что тебе, милок, надобно?

- Она ж совсем намокнет, уважаемый!

Юноша накрыл товар странной упругой тканью, достанной из кармана и провел рукой с огнем в виде зигзага. Можно было увидеть, что кисть была костяной, а светилась с помощью неких темных сил.

-Вот, уважаемый господин, все в порядке.

-Ой милок, благодарю от души, самому под козырек не дотащить, хоть так хорошо. Чего тебе надо, внучек?

-Да мне яблок 10-к хороших, и одно паршивое, кислое.

-Держи, внучек, за бесплатно отдаю. Как хоть звать тебя, друже?

-Мое полное имя непроизносимо вами, но можете звать меня Фил ВандерДек.

-Вандер-что, милок?

-ВандерДек.

-Фил, крассивое имя. Тебя Филлиппом звать, да?

-Именно.

-А меня звать Аверий Ефимыч, огородник я...

-Неплохо, полезное дело- овощи растить.

-Откуда путь держишь?

-Я со стороны моря шел, да ветер мне дорогу и указал.

-А что у тебя с рукою?

-Несчастный случай- проклятие - шепотом сказал Фил.

-Дракон цапнул?

-Вроде того.

-Мдаа, печаль, совсем они распоясались. У меня один хату сжег, у, вредители!

Так слово за слово, они разговорились. Говорили о царе, о погоде, о добре, о драконах, фараонах и других вещах..

И когда Аверий начал вещать местную байку про корабль-призрак, ХодячийИспанец,Фил нехотя обронил.

-В чем-то я похож на это судно, нет цели, а есть лишь мечта....

-Что говоришь?

-Ничего. Просто цитата....

Попрощавшись, Фил взял корзинку с яблоками и пошел.

У соседнего  дома спали, прижавшись друг к другу бездомный с его супругой, держа зонт, видевший еще ПетраI. Фил негромко сказал, чтобы те встали и взяли угощение. Бомжи изрядно офигели, увидев юношу с горящей рукой, дающего им корзинку. Женщина робко взяла яблочко, укусила, дала на пробу любимому. Тот не сразу понял, о чем его просят и смотрел то на нее, то на Фила. Парень оставил им яблоки, дав им 300 крупных монеток и сказал:

-Это на дом и получение работы.

-Это...нам?

-Да. Берите. Дарю.

Фил ушел в темноту, стуча туфлями.

По пути он зашел в пироговую, купил пирогов, положил на блюдце. Он разносил пирожки всем, кто жил на этой улице, звоня в двери. Дам парень целовал, а мужчин трогал за плечо. Деньги Фил не брал из принципа, говоря "Это вам".

Фил шел к морю. В голове крутились мысли, словно шестерни. Они были сумбурными, дурацкими. Парень освещал дорогу, по пути думая, что было бы смешно, если бы сердце бцло серебряным крестом, а глаза- пятирублевыми монетами, вспоминал матушку и отмахивался от рассветных комаров, непонятно что забывших вечером.

Море напоминало ртуть, бушевало волнами и грозилось устроить цунами. Фил не боялся моря. Оно было тихое, хоть и хвастливое. Море напоминало его душу- бескрайние глади словно стеклянного зеркала слез, соленых как море.

Хотя парню больше нравился океан, первобытный и непокорный. В океане жило НЕЧТО, ревевшее трубным басом каждый раз, когда люди находили часть ЕГО. Но что ОНО делало в этоом море? Непонятно.

На пляже в шезлонге спали девушка с парнем. Фил разбудил их, говоря:

-Не время спать, волна идет!

Он нашел лодку с парусами, словно одуванчиковый пух, предложил людям сесть на борт и сказал:

-Добро пожаловать на Летучий корабль.

В глубине рокотало нечто, а над водой, как чайки кружились акулы.

Акулы в небе- знак приближения Испанца.

Огромный дредноут с алыми парусами выплыл из туч, сверкая ржавыми боками.

Нечто же было богом Океана, чье имя не называют люди. Оно создавало волны, ловящие Испанец, а корабль стрелял, словно в окопах под огнем... Капитан Испанца Ходжи Джонс , больше известный как Немо, уже который раз противостоял Океану. Первая схватка была возле мыса Горн, в месте, где клокотали бури.

Фил повел  одуванчиковую лодку к городу, чтоб не мешать титанам воевать.

Люди, жившие в городе шли за Филом, взлетая в небо. Не взлетел лишь Аверий Ефимыч, ибо его держала земля.... Люди летели с кораблем в восход, и все это напоминало процессию птиц вроде уток или журавлей...

Утром полиция была в шоке- умерло почти все население города. На пляже лежали тела утопленников, мужчины и женщины, два голодных бомжа умерли во сне у того дома, людей находили мертвыми в домах.

А на улицах находили следы, светящиеся и свежие, в форме фразы " SENVOLER DE LA MORT" с подписью "PH"...

Арт в тему, рисунок мой

Я тут пару отсылок запрятал, кто найдет, тот поймет.

Адьюс, с вами был мистер Крокодайл.

В один из не солнечных дней, восемнадцатого июня, по нубийскому календарю*, шло слушание по похищению «безвозмездной» любви одного прокурора, и именитой особы из королевской семьи. На этом заседание сидел не важного вида судебный пристав, неказистый мужчина сорока с лишним лет, мистер Уоллес Барринктон. Он вводил записи в протокол, все то, что скажет судья, и оглашал приговор, приводя его в исполнения. Судебный процесс затянулся надолго. Отчего у мистера Барринктона от бесконечных записей и оглашений, помутнело в глазах, и буквы казались ему, уже не теми, какими он привык их видеть, черной кляксой обведенные, а теми, которые расплываются и уводят от реальности, в замкнутое пространство, в черные, безоблачные, бесконечные дали, абстрактные карикатуры. Голос судьи, обращенный к подсудимой, развеял его галлюцинации. Почти, развеял…

- Вы можете разжалобить приговор, мисс.

- Любовь не разжалобишь! Она тверда, как гранит!

- Да, мадам, как гранит. – Подтвердили в зале новоприбывшие.

- Вы опоздали, члены защиты.

- Мы вовремя, Вы не заметили, суд улыбнулся, когда мы Вас поддержали.

- Спасибо, Вам! Как Вам моя прическа?

- Сужает обзор!

- Так и знала, нужно было немного укоротить, сильно свисает к Вам. Не отравитесь.

- О, не отравимся, мы внимательны, к мелочам.

- К мелочам! То есть моя прическа мелочь?

- Нет, она ядовито сложена. Только бы укоротить, а то отравимся.

- Да, я говорила, нужно укоротить, нет, никто не слушает, всем до лампочки. Говорят, плохо выгляжу с короткой стрижкой. Не верю, просто всем наплевать.

- Суд удаляется…

- За вынесением приговора, сейчас ты получишь по заслугам, - шептал Барринктон.

- На чай!

- Что?

- С плюшками! Мисс, Вы с нами?

- С удовольствием! Я люблю каркадэ.

- Э! Что?

- Барринктон, Вы идете?

- Иду! – Фыркнул он, и нерешительно побрел в зал совещаний. Ослабляя ошейник, он чувствовал себя, как прикованная собака, волочившая за собой грязную, немытую цепь с ошейником. И еще минуту, чай ему покажется по вкусу жижи, намешанной в миске. Тем временем суд, напившись, чаю, набравшись духа, приступил к оглашению приговора. Но что – то пошло не так, и судья, чавкнув, пару раз, сахарным печеньем, огласил следующее: Мы принимаем решения выслушать присяжных, и тех, кто знает, что на самом деле произошло в ту самую, роковую ночь, года не скажу пока, поэтому у присяжных есть шанс оправдать подсудимую, и рассказать нам о тех событиях неизвестного года, неизвестного времени, и неизвестного часа. Прошу, к трибуне.

Сидевший рядом мистер Уоллес Барринктон изумлялся судейскому решению, и тому, как они облизывали свои жирные пальцы, от только что налипшей сахарной пудры. Он просвистел сквозь зубы, ожидая все же праведного, желательно сурового наказания для этой леди. А не этот карнавал театра абсурда. Из – за нее погиб многоуважаемый человек, приятной наружности, и с душой, как у поэта. К нему можно было обратиться, попроситься в долг, не вымолить помощь, а попросить о помощи, свободно, без посредников, и взяток, о временной дружбе, если ты в печали. Обо всем, всегда рад. Убили, из – за ревности, из – за кнута ревности. Такой человек погиб! А они сахар слизывают. Фу! А все ты, распущенная мадам, плутовка. Барринктон точил лезвием свои письменные приборы, подсчитывая уроны, нанесенные ей. – Не скостят срок, а надолго запекут, и поделом. Вот сколько карандашу надо для очистки, столько и получишь.

- Басен Эзопа на тебя не хватает, плутовка старая. – Внезапно крикнул пристав, от злобы закусив губу.

- Я старая? Так ты смеешь со мной говорить? Истец.

- Я пристав!

- Прошу тишины, тише, тише господа. Вы в зале суда. Мистер Барринктон, еще одно замечание, и я в деликатной форме попрошу Вас выйти из зала. Где проходит слушание по делу. Так минутку!

- По делу хищения «безвозмездной» любви.

- Ах, да. Совершено убийство человека.

- Ты замешана в этом! – Не сдержал свой пыл Барринктон, позабыв о замечании вышестоящего судьи.

- Я любила его, я не убивала его. Никто его не убивал, он сам себя убил.

- Прокурор сам себя защитит, что Вы за него вступаетесь? – Кричал кто – то из зала.

- Он умер, безмозглый ты тип. – С ненавистью отозвался мистер Барринктон, продолжая защищать прокурора. - От ревности. Он пал от ревности! И ты этому причастна.

- Вердикт провозглашает суд, а не Вы, мистер Барринктон.

- Это не в Ваших интересах, мистер Барринктон. В ваших интересах только озвучивать и приводить в исполнение наше с Вами решение!

- Наше! – Усмехнулся пристав, - Зато в моих интересах засадить этих плутовок подальше в камеры, и не слышать о них, и не знать их. Они опасны для общества, для мужчины.

- Суд удаляется в зал совещания.

- Иду! – Опустив голову, снова пошагал мистер Барринктон в зал совещания, гремя цепью.

- За вынесением приговора, мистер Барринктон. Вы куда?

- На чай!

- Какой чай? Вы сегодня крепко спали? У Вас жалкий вид.

- Крепко спал, господин судья. Крепче некуда!

- Займите свое место, судебный пристав, и ждите окончательного решения.

- Хорошо, господин судья. Ждать окончательного решения.

Мистер Барринктон устало побрел к письменному столу, сел за него, сложил руки на широкий, угловатый низенький столик, и как – то нервно скрючившись на неудобном стульчике, стал ожидать вердикта судьи. Решение о ее заключении, сроком на три года исправительной колонии был обжалован, рассмотрен повторно, и вынесен верховным судьей. Как оказалось, судья был на стороне девушки.

Мистер Барринктон, был крайне возмущен решением судьи. Арбитражный суд, в котором он работает уже двадцать лет, слишком мягок по отношению к преступному миру. По пути домой, он набрел на небольшое домишко, в неизвестной окраине, и постучался туда. Там жила миссис Леоти Галлати, та самая дама, которая была страстно влюблена в пищика судьи, мистера Уоллеса Барринктона. Они дружили с самого детства, но дорога разлучила их, на время, пока сама мисс Галлати, неожиданно для него самого, не переехала в Новую Зеландию. Погостить у старшей сестры, и больной тети. И не удивительно, что он решил постучаться к ней в семь часов вечера, домой ему идти никак не хотелось, а он прекрасно знал, характер мисс Галлати, был, как бы сказать чрезвычайно снисходительный, мягкий и воздушный, как облако, над влажным небом. Он заранее знал, что она его примет.

- Добрый вечер, миссис Галлати.

- Боже правый, мистер Барринктон. Я Вас не ждала, но коль постучали, значит ждать, в очередной раз, мне не потребуется. У Вас все случается только по вечерам… Да, мистер Барринктон?

- Да, миссис Галлати, - как – то даже виновато ответил он, - я здесь совсем недавно, мрачное, холодное место, поэтому Вы первая, к кому я решился зайти. Да и знаю я только Вас.

- И не опоздали, слушание назначено на восемь.

- Слушание?

- Да, по новостным каналам, слушание по делу хищения «безвозмездной» любви одной именитой дамы, и прокурора.

- Я пройду, можно!

- Да, конечно, заходите. Что стоят под дверью, холодно, простудитесь…

Он вошел, и, не раздевшись, ринулся было в комнату мисс Галлати.

Сестры не было дома, а больная тетя спала уже крепким сном в своей уютной обители.

- Вы по-прежнему в суде?

- В суде. Скажите, я поздно заявился?

- Нет, Вы как раз вовремя, я думаю, Вам, как одному из членов судебной делегации, будет интересно послушать, что это за судебное дело здесь замешано, кто кого судит и кто кому что должен. Я люблю такие передачи.

- Миссис Галлати, - вздохнул он с печалью в груди, и вздох этот подействовал на милую и привлекательную миссис Лорети. Миссис Лорети Галлати прониклась сочувствием к мистеру Барринктону, который теперь, еще больше внушал ей то особое чувство, без которого миссис Галлати не смогла бы смотреть на него, как на объект особой притягательности и романтической наружности, чем обладал этот, уже в летах, сорокалетний пищик судебных разбирательств. Она прониклась к нему всей душой, с еще большей силой полюбив его внутренний, переменчивый мир, и находя в нем особенную притязательность; доверенностью и актом, актом верности и сострадания. И большего ей не надо, чтобы понять, что он так же пойдет на все, чтобы заполучить ее сердце.

- Вы не держите на меня зла? – Вдруг нервно выпалил он, наблюдая за судебным процессом в телевизионных вещаниях.

- За что?

- За то, что я каратель!

- Вы, каратель, – она звонко посмеялась. – Право же, Вы каратель. Чудак!

- Да, ей – Богу, я висельник, каратель. Не верите мне?

- А нет, что – то действительно в Вас есть карательного!

- Преступного, зло устрашающего. Я висельник, поэтапно делаю преступления, поэтапно слышите?.. Теперь то Вы в праве меня осудить!

- Да, надо бежать, срочно!

- Вот видите, выход там. Берегите себя, миссис Галлати.

- Но как я могу убежать, когда люблю Вас. Я это сказала вслух? Дорогая, рот прикрой!

- Вы снова за свое.

- В сторону шутки, мистер Барринктон, я не держу на Вас зла!

- Побойтесь Бога, миссис Галлати, это немыслимо! Как это не держать на меня зла? Как можно не держать на меня зла? После стольких.… Либо я дурак, либо дурак тот, кто назвал меня дураком.

- Ну, вот так, мистер Барринктон. Я питаю к Вам интерес. Знаете, на зло, только злом отвечают.

- Ну, знаете ли…

- Я не вижу причины держать на Вас зла. Вы мне симпатичны, Вы мне интересны.… Нет надобности в том, чтобы злиться на хорошего человека.

- Как Вы сказали, хорошего человека? Ха, ха, ха, – громко посмеялся он, - я этого не потерплю, я судебный пристав, как можно полюбить судебного пристава, не принимаю этого.

- А что, приставы не люди. Их опасно любить?

- Их невозможно любить!

- Отчего же?

- От того, что я преступник, висельник, каратель. Я… я… жестокий человек, скольких я отправил на тот свет, сидеть у Бога под надзором, а Вы считаете меня ангелоподобным? Где Ваша праведность, где Ваша злость?

- Дорогой мистер Барринктон, зачем же Вы так на себя наговариваете. В моих глазах Вы теряете интерес.… Я надеюсь, в Вас это играет злость по отношению к недавно совершенным событиям, преступлениям, и судебному решению, который Вас крайне возмутил.

- Возмутил еще как! В нашем судопроизводстве не так казнят преступников.

- И как их нужно казнить?

- Четвертовать, и тут же карать, как следует!

- На Вас видно плохо влияет судопроизводство.

- Не плохо, они не плохи, но решение их слишком опрометчиво, не обдуманное. Я не понимаю, смягчают приговор, во имя чего? Чтобы плодить еще преступников, и сажать их за решетку. Так тюрьмы будут переполнены, и куда их потом сажать? К деду на коленки? Нет, это неуместно, чем они думают.

- Ну, полно, успокойтесь. Горевать не время, все переменно, измениться в лучшую сторону, терпите друг.

- Миссис Галлати, Вы в это верите?

- Так же, как и Вы…

- Значит, не верите…

- В глубине души, я верю. Как и Вы! А теперь решайтесь на шаг…

- На какой шаг?

- Перейти черту.

- Я не понимаю!

- Совершить свое преступление, коварное, преступное, безбожное. Полюбите меня!

- Четвертовать таких, как Вы, расхитительница! Вы с ума сошли! Я… я… вот таких дел не мастер. Вы от меня требуете невозможного.

- Обманщик, преступник! Я Вам верила! Я бросила все, летела сюда, ласточка недобитая, сюда к Вам, за любовью, а Вы. Судейский пристав! Что сказать! Вы только и можете исполнять волю судьи. Скажите, это судья Вам приказал? Это воля судьи?

Она внезапно рассвирепела, стала напирать на безумно робевшего в этот час, бедного и беззащитного человека, в суде занимавшего не плохое место за письменным столом. И сжала свой маленький кулак, направив его в лицо негодяя. Отчего мистер Барринктон отшатнулся назад, ноги его сжались, а тело ослабло. Он испустил страшный, испуганный вопль, и, стиснув зубы, прижался всем своим грузным телом к подоконнику, дрожа от страха, он молил о пощаде. В этот час он молил только о пощаде.

- Мисс, остыньте мисс, право же, пугаете, преступница!

- По воли судьи не любить меня? Не справедливо!

Она еще злюще возгорелась ненавистью.

- Ах Вы, преданный наставник, собачонка на цепи. Уже подписан акт о моем несчастье? О моем преступлении подписан акт, я тебя спрашиваю?

- Нет, нет, какой акт, Вы из ума вышли. Сумасшедшая!

- Дай мне акт, я расторгну его. Не любить меня, это унизительно, это не честно, после стольких попыток, я бросила все, я разлюбила, я прогнала, я убила свою первую любовь, для кого? Для собачонки! Я не боюсь наказания! Акт мне в руки, акт мне в руки.

- Да Вы, да Вы…

Простучал громкими ударами судейский молот. Комната, мисс Галлати обернулась судебным залом. В зале наступила гробовая тишина. И судья обратился к изумленному мужчине, иступлено разглядывая толпу, он побледнел.

- Ваше решение, мистер Барринктон, сажать ее в тюрьму или отпустить?

- Какое мое решение, я судебный пристав, я не судья…

И вмиг он обернулся судьей, чьи порядки и законы, он никогда не соблюдал.

- Сажать. – Вырвалось из его окаменелых губ. – Сажать, сажать немедленно!

На паперти стоявшая девушка, пала без чувств.

Конец.

Сноска

*Нубийский календарь – это магический календарь, он нереален, его нет в природе. По этому календарю проходит слушание, и по этому календарю живет главный герой. Все ситуации, происходящие с ним, они проходят в нереальном времени, в другом измерение. Календарь вызывает в нем галлюцинации, и календарь, это метафора, о том, как мистер Уоллес Барринктон попадая в другое измерение, живет по его принципам и действует строго по его распорядку.

*ДАННЫЙ ТЕКСТ КРАЙНЕ ЕБАНУТ И НЕ СОДЕРЖИТ В СЕБЕ НИКАКИХ ОБЪЯСНЕНИЙ ПРОИСХОДЯЩЕГО*

Утро встречает меня лёгкостью в теле и запахом рамбутана. Это уже как-то необычно, ведь я не знаю его запах, и вообще, что это такое, но он всё равно упорно меня встречает. Я привык к запаху кофе, но, видимо, не сегодня. Сколько там времени? 9 утра.

— Женааааа! Как там завтрак?

Тишина. Наверное, готовит что-то из этого вонючего рамбутана. Тьфу, тухлятина какая-то. Ладно, подожду. Что там на улице? Хотя стоп, секундочку, улица подождёт. На окне жужжит муха. Огромная такая, синяя муха. Залетит такая в дом – и хрен выловишь. Летает без остановки, манёвры какие-то нереальные совершает. И жужжит, падла, громко, не то, что мелкие домашние мухи.

Но теперь-то у меня есть оружие? Да? Я правильно понял стремление открыть рот и высунуть язык? Правильно – язык мой теперь тонкий, как лезвие и быстрый, как… ну, точно быстрее мухи. Потому что одно движение, один выстрел, и вот она, муха – на моём языке, разрезанная на две ровные половинки. Язык втягивается обратно, и я смакую нежно-сливочные внутренности мухи. Чувствую сладко-ягодные нотки. Вот же дрянь такая, варенье наше жрала. Лапки ещё скребутся, крылья, постепенно ослабевая, пытаются поднять в воздух остатки своего хозяина и унести в безопасное место. Но всё, поздно. Теперь она – моя жертва, часть естественной пищевой цепи. Она что, не видела, в чью квартиру залетала? Как можно быть настолько безрассудным существом?

Блин, на вкус она точно лучше чем этот хренов рамбутан. Ну что за вонь, а? Стоп! Ещё одна муха! Теперь та самая, мелкая, домашняя. Сейчас испробуем. Ну нет, менее сочная, вкус не так выражен. Сдохла почти сразу – нет этого приятного ощущения победы над жертвой, нет борьбы. Я же не падальщик какой-то, правда? Вычёркиваем из меню.

Да что там жена затихла?

— Эээй! Любовь моя! – Сладко потягиваясь, захожу на кухню.

Жена лежит на столе, будто пластилиновая, будто на слепленную ребёнком фигурку случайно села бабушка. Даже вон следы ткани видны. Лицо, кстати, не тронуто. Лежит, следит за мной глазами, а в них – ужас. Да чего я сделал-то, я только встал!

— Чего смотришь? – Спрашиваю, - Это не я сделал! Или что… или ты… на родного мужа такое подумала? Ну ты, конечно, вообще. Что на завтрак-то?

Молчит.

— Ну чего молчишь, я же вижу, что голова на месте, рот цел, давай-давай, отвечай.

Тыкаю пальцем в щеку. Ну точно пластилиновая. Вмятина осталась, не выпрямляется. Жена косит глаза, пытается разглядеть щеку, кривит губы. Заплачет сейчас, что ли?

— Ладно, спокойно, щас исправим, - по-доброму ответил я, но закатил глаза. Ну а что она утро портит, а?

Словно глиняный мастер, начинаю надавливать то там, то тут. Правая щека превращается в подобие вскопанной грядки с ещё не разбитыми комьями земли. Ну и где мне взять грабли? Хотя, постойте-ка!

— Где рассчёска твоя? – Спрашиваю у жены, а она вращает глазами и ещё больше кривит рот.

— Ну и как я должен понять?

Ладно, махнул рукой. Потом исправим всё.

— Отдыхай пока, - говорю, - только скажи уже наконец, где завтрак?

Злобно щурится. Слепленные губы извиваются… так вот оно что! Беру нож, аккуратно вырезаю улыбочку своей жене. А она как заорёт! И голос ещё такой, не совсем человеческий. В целом-то, конечно, визг привычный, но будто что-то у неё внутри бурлит, клокочет и хрипит. И воздух как будто бесконечный.

— Кто ж тебя так, девочка моя? – Спрашиваю, а голоса своего не слышу. Орёт зараза, ни на секунду не умолкает.

Сжимаю её губы рукой. Да тьфу ты, что за безобразие… скульптор из меня никакой. Вместо губ – раздавленный цветок, весь такой помятый, надорванный кое-где. Эти цветы, когда нормальные, не испорченные – красивые до безумия, и насекомых вкусных к себе привлекают. Бывало, сидел у такого кустика часа три. Отвернуться не успевал, а уже приходилось работать языком. То журчалка, то жужжало, то жук-пестряк… ммм… а уж пчелу или шмеля поймать – особое удовольствие. Они-то сопротивляются, укусить пытаются. Только хрен вы что прокусить успеете, я вас в сто раз быстрее располовиню!

Сопит, зараза. Дышать трудно стало. Ноздри, что ли, задел? Да вроде нормально всё. Чуть криво теперь, но отверстия есть – не помрёт.

— Не помрёшь? – Спрашиваю, а сам-таки пытаюсь выпрямить носик.

Вращает глазами, будто загипнотизировать пытается. А вот интересно… если сама она пластилиновая, то глаза какие? А зрение как работает?

— Прости, но мне это нужно, - с грустью киваю я и слегка надавливаю пальцем на правый глаз.

Да – тоже пластилиновый. Сплющился теперь, и когда вращается, на секунду прям открывает доступ к мозгу, щель создаёт. Тыкаю во второй глаз, чуть посильнее.

— Сколько пальцев показываю? – Почему-то громко кричу я и сую ей в лицо два пальца.

Смотрит! Не вертит глазами, как обычно, а смотри!

— Ну ты моргни столько раз, сколько пальцев видишь!

Моргает один раз… и всё, веки слиплись! Ебучий пластилин! Пытаюсь пальцами растянуть веки, но она ж, как назло, вся пластилиновая, вместе с открытыми глазами – продавленные брови и ещё больше изуродованные щёки. Да и глаза – открыться-то открылись, но промятый череп на уровне бровей, видимо, прилепил глаза к чему-то там. К самому себе или к мозгу ещё. Не знаю. Стрёмно как-то. Смотреть-то смотрит, но во взгляде ужас какой-то, ненависть. Что ж, эксперимент не удался.

— Так завтрак-то где? – Спрашиваю я, громко и отчётливо.

Шипит. Чем шипит? Вообще не понять. Точно не носом. Так, секунду, щас наклонюсь. Глазами! Глазами, блять, шипит! Это что за существо блять такое?

Не, ну её нахрен, пойду в кафешку какую-нибудь.

Выхожу в подъезд, а там Иван Сергеич, соседушка. Добрый такой дяденька, лысый, но вечно в шляпе ходит. Кивает молча и пройти пытается.

— Привет, - говорю, - Иван Сергеич! Ты погоди, вопрос один есть.

— Какой? – Отворачивается он и глаза шляпкой прикрывает, боится чего-то.

— Ты представляешь, сегодня просыпаюсь, а у меня жена как пластилиновая! Лежит такая на столе, как будто раздавил кто. Я ей в щеку ткнул…

И вот я рассказываю, а сам боковым зрением-то замечаю, как рука соседа всё удлинняяяяяяяется, удлинняяяяяяется, и куда-то вниз ползёт.

— А с тобой-то что? – Не выдерживаю я и спрашиваю.

— Нормально, обычное дело, - на долю секунды выглядывает он из-под шляпы, и рука его мгновенно возвращается к нормальному размеру, утакскивая Ивана Сергеича вниз. Сразу же слышен звук открывающейся двери.

Не, ну нормально это вообще? Даже не дослушал и свалил, а я ведь о реальной проблеме говорил. Ну, сука, попросит теперь чего. Ага. Запомним.

Спускаюсь сам, выхожу на улицу. А эта гнида – это я щас про Иван Сергеича, если что – стоит и пиздит с другим своим знакомым.

— Иваааан Сергеич, - разочарованно говорю я, - ну друзья так не поступают. Что я тебе, гопник какой, что ли? Побил бы в подъезде да шляпу оторбрал?

А рука опять растёт. Далеко уже вытянулась, вот-вот вокруг дерева обовьётся. Подпрыгиваю (нифига себе, как я прыгать могу) и хватаю его за эту руку.

— Ну подожди, - говорю, - давай поговорим-то?

А этот урод руку свою отбрасывает, она опять сжимается, и я лечу в дерево. Бабах! Грудью приложился. Вроде больно, а вроде и как-то даже приятней стало. Наверное, зафиксировал врага, цель, жертву. Теперь надо любыми способами ловить.

Сосед-то уже скрылся, и хрен знает куда – может, и на крышу на руке своей забрался. Срываюсь с места и бегу к точке потери объекта из вида. Иван Сергеича давно нет, но знакомый его стоит и безразлично на меня смотрит.

— Где? – Кричу я и показываю ему оторванную руку.

Смотрит, изучает, будто даже принюхивается. Подношу руку поближе к его лицу. Ну точно – вдыхает на максимум.

— Ну? Учуял?

Ага, учуял. Выхватывает у меня руку, вгрызается в неё жутко-острыми зубами и убегает. Сука голодная.

Ну и что теперь? Где искать соседа? Можно, конечно, подождать у гнезда, всё равно вернётся же, жену с детьми не бросит. Но я ж так с голоду сдохну. Мухи – это, конечно, вкусняшка, но сколько мне их ловить надо, чтобы насытиться?

Пробежался вокруг. Само собой, нет никакого соседа. Ушёл. Стоп. А куда ушёл? Не на работу ли? А я ведь знаю, где он работает. Бегу туда. Сосед на месте, как и обе руки. Быстро, мразь, регенерирует, мне бы так. И зрение у падлы хорошее, сразу же замечает меня, стреляет своими руками и исчезает в неизвестном направлении.

Ну что я могу поделать? У него преимущество. Придётся ворваться в его гнездо и устроить там пиршество.

Кстати, а где моя работа? Я же не безработный, точно вот помню. Или моя работа – добывать себе еду?

Ну тогда ведь всё просто! Вот он, магазин. Вот она, еда.

— Добрый день, - приветствую я женщину, смотрящую в окно взглядом, который, кажется, готов сжечь всё вокруг.

— Угу, - отвечает она. Руки, упёртые в подбородок, не позволяют ей открыть рот.

Осматриваю витрины. «Треглав на колючем подносе». Что? Не, не так.

— Чего блять? – Как бы про себя, но достаточно громко бубню я, чтобы женщина услышала.

— Молодой человек, вам чем-то помочь? – Лениво выговаривает она и с надеждой на отрицательный ответ смотрит на меня.

— Это что такое? – А вот хрен тебе, а не отрицание.

— Ну это же очевидно. Сушёная шкура ежа, на ней три вида голов на ваш выбор.

— Ага, - киваю я, - а где, простите, можно посмотреть выбор?

— Ну вот же, для кого висит? – Показывает она двумя руками на стену, пытаясь максимально ясно намекнуть на мою тупость.

Читаю меню: Муравьи. Головы очищ. 150 шт в вак уп. 550р

— А в цену подноса входит одна голова муравья или все 150? – Уточняю я.

— Очень остроумно, молодой человек, - смотрит она на меня как на идиота.

— Не, ну вы же сами сказали «три головы». Или мне именно три штучки отсчитаете?

— Нет, - глубоко вздохнула женщина, - треглав включает в себя весь сгусток.

— Ну давайте тогда муравьёв, - кивнул я.

— Угу. Что ещё?

— А, ну да, три головы же.

Читаю дальше: Усачи. Больш дуб головы 5 шт 150р; ус-мут головы 5 шт 100р; ус ошей головы 30 шт 200р; ус подсол головы 10 шт 100р; ус мускус головы 1 шт 50р

— Давайте усачей, любых.

— Вы в курсе, что их в основном для украшения берут?

— А, ладно…

Пчела –листорез люцерн, голова 1 шт 500р

— А чего пчела такая дорогая?

— А вы пробовали их найти вообще?

— Ладно, давайте её.

— Угу.

Трубковёрт giraffa голова 1 шт с ш. 2500р

— Нифига себе, две пятьсот за трубковёрта?

— Угу. Деликатес.

— А что значит «с ш»?

— Молодой человек, вы когда-нибудь этого жука видели?

— Нет, а что?

— С шеей это значит, с шеей, - женщина уже смотрела на меня как на дикаря.

— Ну и его давайте тогда.

— Угу. Четыре двести с вас, - быстро постучав по калькулятору, назвала она цену.

— Как? Там же три…

— Молодой человек, а поднос посчитали? – Перебила меня женщина.

— А, точно…

Через несколько минут мне выдали что-то вроде деревяшки, обтянутой ежиной колючей шкурой. Где-то среди иголок были раскиданы заказанные мной головы.

Первый выстрел языком – промах. Ну как так? 150 голов муравьёв же. Второй выстрел – что-то есть, но слегка укололся. Хм, а что, в этом что-то есть. Имитация борьбы жертвы. Ещё выстрел – сразу несколько голов муравьёв.

А что, мне понравилось. Получилось будто настоящая охота. Жертвы прячутся, сопротивляются, протыкают мне язык… всё как взаправду. А уж какой трубковёрт вкуснющий оказался… вы бы знали. Однозначно стоит своих денег.

Но в целом-то что? Кучу денег потратил, но не наелся, вот ни капельки. Захотелось сходить домой, посмотреть, как там мой завтрак, но вспомнив жену… не, как-то перехотелось.

Вот как-то смотрю я на город – изменилось что-то. Дети бегают за какой-то извивающейся тряпкой, а когда ловят, прыгают в неё и исчезают. Это вообще что? Это точно из нашей природы? На пешеходном переходе стоит какой-то дед, который тормозит всех, кто не пропускает людей, вышвиривает их из машины, рубит топором и закидывает в кузов своего (наверное) автомобиля. Ладно, наказание – это понятно? Но вы же видите, дебилы, что делают с нарушителями, так почему продолжаете?

Под ногами ползёт какая-то лужа. Пытаюсь ей обойти, перепрыгнуть, но ей вообще плевать, всё время подстраивается под меня. Не выдерживаю и толкаю в неё первого встречного человека. Тот моментально с головой уходит под воду, и сама лужа наконец останавливается. Пиздец.

Как же хочется жрать. Хожу мимо ресторанчиков и кафешек – везде какие-то странные порции. То куски жареного мяса. Жареного, блять, мяса! То трава какая-то… А знаете, плевать. Я же охотник или кто?

Минут двадцать провёл в засаде, между двумя старыми почти разваливающимися домами. Очевидно, что тут обитает мало особей и на помощь вряд ли кто-то придёт. Дождался – идёт парнишка, лет двадцать. Выжидаю момент и стреляю. Удачно – точно в голову. Мой язык уткнулся ему в затылок и как бы растёкся по голове, обволакивая её. Парень пытается оторвать его, цепляет ногтями – больно, но в этом вся прелесть охоты. С лёгкостью подтаскиваю его к своему рту, который начинает расширяться и достигает размеров достаточных, для того, чтобы жертва прошла в желудок.

Заглатывание – особый процесс. Жертва кричит, бьёт руками и ногами по внутренностям, желудок растягивается до нужных размеров по мере вхождения в него жертвы. Казалось бы, что стоит схватить пальцами и порвать там всё? Ну вот что сложного? Видели ведь по-любому, как какая-нибудь чайка заглатывает целиком довольно крупную птицу? Ну вот и что стоит жертве взять и проклевать там все органы нахрен?

Вот и со мной так. Парень барахтается, царапается, кричит, но я жив-здоров, готовлюсь заглотить его до конца и насладиться перевариванием. Слабеет парнишка. Конечно, а что он хотел? У меня там такая кислота, что если бы случайно её на себя срыгнул – дыру бы прожгла сразу.

Валяюсь в кустах, раздутый, как питон, сожравший корову. Никаких больше подносов с муравьями – вот как надо питаться.

Ух ты блин, доброе утро. И не заметил, как уснул. Вроде, светло… а значит, либо сутки проспал, либо совсем чуть-чуть. Щас проверим. Срыгиваю большой комок. Кости, одежда, волосы, какие-то металлические предметы… Ну точно, больше суток проспал. Надо проведать жену. Уж за сутки-то можно восстановиться уже. Заодно и к соседу загляну.

— Милая! Как ты тут? – С порога кричу я и хмурюсь от отсутствия ответа.

Иду на кухню – пиздец. Теперь всё понял. Газ-то включен. Жарко в комнате стало, вот и растеклась до конца. Касаюсь плоской головы – дёргается! Живая! Умница моя, дождалась мужа, не сдохла раньше времени. Выключаю газ.

— Терпи, я скоро вернусь, мы тебя исправим.

А пока надо заглянуть к соседу.

— Иван Сергеич! – Долблю я его дверь ногой, - Друг ты мой! Ну что же ты так, а?

В квартире слышны возня и сдавленые разговоры.

— Ну я же слышу, Иван Сергеич, - кричу я и прикладываю всю силу. Дверь влетает, словно картонная.

— Ну вы чего, думали от хищника спрятаться в такой коробочке? – Надвигаюсь я на кучку существ, уже растянувших руки до каких-то неимоверных размеров.

Ух, суки хитрые. Стреляю языком, попадаю, само собой, в чью-то руку, тащу к себе. Открываю рот, заглатываю. Поначалу идёт неплохо – размер вполне удобный. Но блять, эти ебучие руки всё не заканчиваются. Ну должен же быть предел! Раздуваюсь, заглатываю, а руки заглатывают меня. Обвивают, сдавливают… вот же я идиот. Хотел хорошенько позавтракать, а в итоге сам сдохну.

Кое-как тащу всё это безобразие наружу. Стена рассыпается от соприкосновения со мной, и вот мы уже сползаем вниз с восьмого этажа. Рукам приходится слегка расслабиться, хвататься за перила, пытаться спастись самим и невольно спасти меня.

Доползаем до выхода, дверь и часть стены сразу улетают на улицу. Туда же выкатывается шар, состоящий из рук, продолжающих обвивать и сдавливать мой тело.

Визг – и давление слегка ослабло. Сквозь небольшую щель вижу, как тот самый голодный знакомый тащит за собой мелкое вытянутое существо – видимо, ребёнка. Иван Сергеич издаёт нечеловеческий вопль (ещё бы, блять, он был человеческим), и тоже отпускает меня, чтобы броситься на спасение ребёнка.

Нас осталось трое. Я, жена Иван Сергеича, и ещё один мелкий, вдвое меньше того, которого утащили жрать. С ним-то я справлюсь. Главное – добить взрослого. Усиливаю заглатывание, задействую мышцы по максимуму, обволакиваю языком голову, увеличиваю прилив кислоты – вот они, женские визги, наконец-то пошло переваривание. Эта мразь теперь быстренько сматывает свои «удочки», пытаясь вырвать их из моего желудка, схватиться за что-то с другой стороны и попытаться вытащить себя. Ребёнок пытается меня раздавить, но это выглядит просто смешно. Изо всех сил удерживаю руки внутри себя, а они явно уже горят в моей кислоте. Ну всё, всё, ты проиграла, хватит визжать и брыкаться. Ещё пара глотков, и всё – жертва внутри меня. Истерит, извивается, бьёт ногами. Но мы ведь это уже проходили, да?

— Эй, мелкий, - Обращаюсь я к ребёнку, всё ещё сжимающему меня своими ручками, - хочешь, чтобы тебя тоже съел?

Тот всё сразу понял. Ручки расслабились, втянулись в плечи, а само подобие человечка убежало в неизвестном направлении.

Ух… надо бы куда-то отползти. А то вернётся Иван Сергеич, а я не поворотливый, объелся тут, валяюсь. Вспорет пузо и глазом не моргнёт. И вот ползу, переваливаюсь с боку на бок, а внутри меня ещё живая жена соседа, что-то там кряхтит, слегка брыкается. Что? Не нравится тебе такси? Трясёт сильно? Терпи, ещё часов десять, и я тебя где-нибудь срыгну. Прополз метров 200, под недовольные взгляды местных жителей. Ишь ты, жрать он на людях удумал. На людях, ага. Да где люди-то, покажите! Что случилось вчера утром? Почему этот ебучий запах рамбутана поменял к хуям весь мир? Да я, блять, даже не знаю, как он выглядит!

Нашёл уютное местечко. Как обычно – в зарослях, высокой траве, чтобы пузо не торчало. Можно и расслабиться.

В ушах звенит что-то. И странно так – будто специально зовёт кто-то. Свистит, пищит или что там он делает, но зовёт куда-то. Как будто радиоволну мне в ухо передают. Вот смотрите – как телфонные гудки, когда занято. Тын, тын, тын… а? Слышали? Вот такие гудки, только быстрые такие, и словно имеют источник. Где-то рядом.

— Эй, ну подождите там, не видите, как меня раздуло? – Недовольно ворчу я, ковыряясь в ушах, - Щас, посплю немножко и приду.

Доброе утро! Иван Сергеич меня не нашёл, а останки его жены уютно расположились в покрытой утренней росой траве. Там же и я, но мне уже не до уюта, мне опять звонят прямо в мозг.

Да чтоб их… вращаюсь, как компас, пытаясь найти нужную сторону, куда идти. Вроде, туда, на мост. Сука, весь тротуар на мосту заняла какая-то старушка. Очки, размером с окна в моей квартире, огромный сгусток волос, завёрнутый в какой-то мерзкий шар, стекающая со всех сторон слизь и мерзкая чвякающая походка. И такая меееееедленная. Переваливается на одну сторону, осматривается, потом на другую…

Ну не жрать же мне её, чтобы быстрее пройти! Да и вообще, кому в голову придёт жрать ТАКОЕ?

— Извините, можно как-то протиснуться? – С улыбкой и дурацким смехом обращаюсь я к ней.

— Брбрброходби, - Булькает в ответ бабулька и слегка отклоняется в сторону.

Ну заебись. Щас «брбройдбу», ага. Вжимаюсь в перила моста, пытаясь не коснуться мерзкой слизи. Ага, щас. Это существо будто назло резко переваливается на другой бок, а я проваливаюсь в густое сопливое царство.

— Брбрбостби, сбинба забтбеклба, - она ведь извиняется, да?

Плевать, несколько секунд страданий, и она опять переваливается на другую сторону. Теперь уже я не осторожничаю – изо всех сил выплываю из смеси слизи, отходов жизнедеятельности и моих слёз. Нет, ну сами-то попробуйте, прежде чем осуждать.

Фу, ну всё. Теперь бы отмыться где-то. Подождите-ка… Прыгаю с моста, прямо в объятия чистейшей воды. Несколько минут барахтаюсь там, чтобы очиститься от грязи… и вдруг меня за ногу кто-то хватает. Именно хватает, вот прям рукой, точно чувствую. Плыву к берегу, эта хрень не отпускает и тащится за мной. Вылезаю на сушу – ну точно, рука. Хотя нет – симуляция руки. То, что держало меня за ногу, плавно растекается и становится прозрачным. Отовсюду вокруг – с мокрой земли, травы, из воды… лезет какая-то зеленоватая субстанция, которая, наконец, склеивается в подобие человека и начинает менять цвета, подстраиваясь под окружающую среду. Или просто пытается скопировать меня.

— Спасибо, мил человек, - тянет мне снова сформировавшуюся руку существо, - Три недели в воде пролежал. Застрял, представляете?

«Да иди ты в пизду» - Думаю я, брезгливо отходя в сторону, но всё же стараюсь улыбнуться и кивнуть – типа не за что, всё нормально. И я вообще-то тороплюсь, так что… Так что ничего. Машу рукой и убегаю.

Гудочки всё громче, а их местоположение всё более ясно. Воооон то ебанутое здание, висящее в воздухе. Нет, ну не торговый же центр, который рядышком стоит. Обычный такой. Неееет, это из вон той двери, которая нависает над землёй и тащит меня, тащит этим противным звоночком.

Словно я животное, сбежавшее из зоопарка, и меня теперь призывают каким-то свисточком, к которому я привык, на который я всегда прибегу, словно верный пёсик. Ну щас я вам покажу пёсика, я уже близко.

А здание действительно парило в воздухе. Я до последнего сомневался – ну как такое может быть? Я обошёл его со всех сторон, прогулялся под ним, но так и не нашёл ни одной опоры. Свисточек звенел уже до боли, но изучение такой небылицы стоило того, чтобы потерпеть.

Ну, вот и дверь. Высоковато, но я ж зверь, я ж способен на такое, что ух… Прыгаю и цепляюсь за стену. О такой способности своих рук я ещё не знал.

— Сука, прекращайте свой свист, я уже здесь! – Кричу я, открывая дверь…

А там – кровать. Точнее, нижняя её часть. Сверху, очевидно, кто-то ворочается, ёрзает, слышен чей-то голос. Я что, блять, подкроватный монстр какой-то? Рву матрас с лёгкостью, будто это бумага. Я же говорю – я зверь! Залезаю на верх. На самой кровати никого нет, но рядом стоит мужчина, одетый в какую-то рваную обвисшую одежду. И, сука давит на кнопку. И каждое его нажатие совпадает с писком в моих ушах.

— О, ты проснулся, - наконец додумался он обернуться, но продолжил нажимать кнопку.

— Ты нахуя это делаешь? – Киваю я в её сторону.

— Зову вас домой, - мило улыбается мужик, - вон вас сколько ещё.

Я осмотрел комнату. Да она огромна. Действительно. И вся заставлена кроватями.

— То есть, ты, - начал я так дерзко, как только мог, - зовёшь меня сюда этим ебучим свистком, как какую-то собаку?

— Ну почему сразу собаку, - всё так же мило улыбался мужчина, - не собаку, но… такого же верного друга.

— Какой я тебе верный друг? – Не сдержался я и перешёл на крик, - Какая собака? Быстро выруби свою пищалку!

— Не могу, прости, ты же видишь… - успел он указать на пустые кровати, когда мой язык расплылся по его голове.

— Стой, давай поговорим, подожди! – Теперь уже орёт мжичок, но я ловко обволакиваю языком его лицо, закрывая рот.

Притягиваю его к себе, пока он что-то мычит, и начинаю, как обычно, процесс заглатывания. Звон в ушах исчез, и обед стал вдвойне приятнее. Ну что ты там бубнишь, а? Всё, хватит, наигрался со своими питомцами, живодёр ебучий.

— Или ты думал, что я правда зверь какой-то? - Спросил я, надеясь, что он меня услышит.

— Нет! Всё не так! Отпусти меня, быстрее! – Вырывается его голос из моего горла.

— Не, не выпущу. Не хочу.

— Без меня ты не сможешь вернуться!

— Куда? Сюда? Типа домой?

Всё, захрипел. Кислота сделала своё дело. Быстрее надо было говорить. Может, простил бы засранца. Что ж. В такой-то тишине, да на такой-то кроватке… как не поспать-то, а?

Доброе утро. Тут всё так же тихо. Больше никто не пришёл. Нажать, что ли, кнопочку, позвать ещё кого-нибудь… А, ладно… времени нет. Мне ещё жену восстанавливать вообще-то. Сколько она там уже валяется, бедняжка. Открываю дверь-кровать. Стоп. А где асфальт? Внизу – только тёмная пропасть, и очевидно очень глубокая – так говорит моя звериная часть. А ещё моя звериная часть чует запах рамбутана из этой ямы. Да блять, почему рамбутана? Что это вообще такое? Может, это запах трупов, и эта яма как раз для них? Срыгиваю останки мужика.

— Эээй, ты живой? – Пинаю их ногой, - Что мне теперь делать-то?

Прогуливаюсь по комнате – только кровати и эти ебучие звоночки. Под каждой дверью темнота, звоночки, кажется, уже не работают. Мой, во всяком случае – точно. Сел на свою кровать, свесил ноги. Может, я действительно подкроватный монстр. И что бы там ни воняло рамбутаном – оно моё, для меня? Может, прыжок в неизвестность – это пробуждение какого-нибудь ребёнка? А пока я тут сижу, он рыдает и кричит во сне? Или нет. Но похуй. Я добрый, я попробую.