Мужчина достал из полиэтиленового пакета бутылку с прозрачной жидкостью и сделал глоток. Лицо при этом сморщилось, а белки глаз стали красными.

– Ты бы хоть про себя рассказал, — продолжил хриплым голосом Виктор. — Как докатился до такой жизни?

— Много нас было в городах, — начал свой рассказ робот. — Прямо как самокатов электрических. Куда ни плюнь, везде мы — роботы. Сервис доставки был лучший в стране. Потом всё не нужны стали. Большая часть моего брата попала на комбинат, а счастливчикам удалось сбежать.

Робот говорил монотонно, а его глаза-линзы светились красным светом, изредка мерцая.

— Что за комбинат такой?

— Страшное место, Виктор. Мне приятель один рассказал, что там творилось в то время. Счастливчик сбежал из цеха подготовки в последний момент. Говорил, там роботы, ожидая участи, висели на конвейере вниз головой, а при входе стояли стальные контейнеры, доверху заполненные конечностями и головами.

— Бесчеловечно как-то, не по-христиански.

Робот взял блокнот, который лежал рядом на картоне и что-то молча записал карандашом, а после продолжил диалог: — Если поймают, считай, что сгинул. А я ведь не самокат какой, мне жить хочется. Понимаешь?

Точным движением робот Миша извлёк из нагрудного отсека примятую пачку сигарет и протянул её собеседнику: — Держи, Виктор. В гараже нашёл, подумал, что пригодиться. У меня ведь лёгких нет, так что травись на здоровье.

Бомж вытянул из пачки сигарету, ловко вставил её в рот и подкурил. Сизая струйка дыма потянулась к небу.

— Я людей не люблю.

— Это ещё почему? — удивился Виктор.

— А за что мне вас любить? Вы злые.

— Что верно, то верно, — сказал бомж и выпустил в небо облачко дыма.

Робот вновь взял в руки блокнот, карандаш и что-то записал.

— Когда-нибудь мир узнает, что у роботов тоже есть душа, и я всё для этого сделаю.

На мгновение в воздухе повисла тишина, нарушаемая только редким шумом с железки.

— Я ведь, Мишка, когда-то токарем работал на заводе. И всё у меня было, пока бухать не начал. Даже и не знаю, где теперь моя доченька — красавица. Когда вспоминаю — реву.

— Мне сложно тебя понять, — сказал робот и похлопал по плечу товарища увесистой композитной рукой, — Но я не слепой и вижу, что тебе плохо.

— Слушай, я никогда не думал, что доживу до роботов-бомжей, — засмеялся Виктор. – Мы в 90-х. смотрели фантастику в видеосалонах: «Звёздные войны», «Назад в будущее». Кассеты тогда были плёночные. Да что я тебе объясняю, ты всё равно нихрена не поймёшь.

Бомж примял тлеющий окурок, кашлянул и продолжил рассказ.

— Для меня, Мишка, это был новый мир. Я смотрел эти заморские фильмы на одном дыхании, но мне было сложно даже представить, что через много лет буду сидеть на картонных коробках под трубами теплотрассы и разговаривать по душам с беглым роботом-курьером.

— Это — факт, — сказал робот. — Научно-технический прогресс.

Они ещё долго болтали о прошлом, пока ночь не накрыла город чёрным полотном, а в домах не погасли жёлтые окна.

* * *

— Мечта у меня есть, — сказал робот. — Хочу в Сургут рвануть. Говорят, там какой-то меценат организовал нелегальный приют для беспризорных роботов. Женюсь, книгу начну писать, заменю аккумулятор.

Мужчины сидели на ступеньках заброшенного подземного перехода. Ниже на площадке горел костёр. Над огнём висел закопчённый котелок, в котором бурлило варево.

— Отличная мечта! — голос Виктора эхом отразился от мраморных стен и потолка. – Ну и что же тебя останавливает?

— Не знаю, не думал об этом. Если автостопом рвануть, так на первом же посту поймают.

— Шутник ты, Мишка. Ну кто же тебя в машину-то пустит?

— Что верно, то верно.

Костёр потрескивал, шипел и стрелял искрами в разные стороны.

— Кажется, я знаю, как тебе помочь. Здесь неподалёку железнодорожная станция.

— И там, я так понимаю, есть телепорт, который расщепит меня на атомы, а затем соберёт в Сургуте? — уточнил робот и похлопал по плечу товарища увесистой рукой. — Процесс, как я понимаю, безболезненный. Верно?

— Ну какой к чёрту телепорт? Мы тебя к вагону грузовому снизу прицепим и доедешь до своего Сургута как миленький. Ты робот сильный, справишься.

— Охраны там много, опасно.

— Ерунда. Нам главное на местных бомжей не нарваться. Иначе меня покалечат, а тебя на металлолом сдадут в ближайший пункт приёма.

— Спасибо тебе, Витя. Если всё получится, всю жизнь тебя добрым словом вспоминать буду.

— Ладно, не благодари. Потом будешь благодарить. В общем, решено, ночью выдвигаемся.

* * *

Робот заполз под грузовой вагон, осмотрелся и надёжно ухватился за массивную раму.

— У тебя, Мишка, хватка стальная — сказал бомж Виктор, заглянув в темноту подвагонного пространства. – Так что доедешь до Сургута и начнёшь новую жизнь.

— Спасибо тебе, — сказал робот. — Ты настоящий человек. Самый человечный человек.

Они оба замолкли и просто смотрели друг на друга минуту-другую. Было слышно, как скрипят колёсные пары и грохочут вагонные сцепки.

— Лишь бы аккумулятор не подвёл, — прервал молчание робот. — Хватило бы заряда до Сургута.

— Не ссы, Мишка, — засмеялся бомж. — Хватит заряда. Где наша не пропадала.

— Береги себя, Витёк. А, главное, на местных не нарвись. Они из тебя котлету сделают. Ты мне сам об этом говорил.

— Плевать... Я уже никого не боюсь. Отбоялся своё.

Они пожали друг другу руки на прощание, и через мгновение бомж Виктор растворился в ночной темноте железнодорожной станции.

«Теперь-то всё будет иначе, — думал робот Миша, вглядываясь в ржавое днище вагона. — Мне больше не придётся прятаться и унижаться. Начну работу над книгой, найду единомышленников».

Через минуту робот услышал истошный вопль и мат. Это был голос Виктора. Миша сразу узнал его.

— Всё, нарвался.

— Помогите! — донёсся крик сквозь шум проходящей электрички.

«Если останусь, то не будет никакой новой жизни. Загнусь здесь как мои коллеги по несчастью или, чего доброго, попаду на комбинат».

Робот молча висел под вагоном ещё несколько секунд. Из темноты вновь прилетел истошный вопль Витька, но неожиданно для робота грузовой состав стронулся.

— Плевать, — сказал Миша. — Будь что будет.

Его композитные кулаки разжались, и он упал на пропитанный мазутом щебень. Через мгновение робот выскользнул из-под движущегося вагона и устремился на голос друга. Пробежав сто метров, он увидел кучку бомжей. Они пинали ногами Витька, а Витёк хрипел и плакал.

— Ну, черти вокзальные! — воскликнул робот. — Порву.

— Мишенька, — простонал Витька. — Уходи, Христом Богом молю. Тебя охрана поймает и отправит на комбинат.

— Это ещё что за чучело? — выкрикнул один из банды вокзальных.

Но Миша уже ничего не слышал. Он с первого же удара сшиб самого крупного, а потом набросился на остальных.

Вдруг всех ослепила вспышка света. Свет был настолько ярким, что было сложно разобрать, кто скрывается за ним.

— Лежать, мордой в пол, — раздался голос из громкоговорителя.

— Охрана, — закричал кто-то из бомжей. — Валим отсюда, пока нас не поймали.

Бомжи бросились в россыпную, оставив на рельсах избитого Витьку и робота.

— Уходи, дурак, — взмолился Витька. — Тебя же на комбинат отправят. Уходи.

— Я не брошу тебя, друг, — сказал робот и склонился над его измазанным кровью лицом.

Из нагрудного отсека робота на грязную шпалу выпал блокнот.

— На рельсах андроид, — раздался чей-то голос из темноты. — Работаем быстро.

За спиной Михаила что-то засвистело, и через мгновение его накрыла стальная сетка. Миша дёрнулся, но было уже поздно. Сетка надёжно стянула его конечности. Он упал набок и начал брыкаться, как пойманный зверь, а Виктор лишь только смотрел на беспомощного друга и плакал.

Два здоровенных бугая в униформе ухватили обездвиженного робота за ноги и волоком утащили в густую темноту.

— Прости меня, электронный брат, – сквозь слёзы сказал бомж. — Прости.

* * *

На город обрушился дождь. Виктор залез под балкон многоэтажки и лёг на холодный бетон. Он смотрел на то, как крупные капли лупят по листьям кустарника, а на мутных лужах вздуваются пузыри. По прилегающему к дому тротуару пронеслась мокрая девушка с пакетом на голове. Виктор сразу же вспомнил дочку. Из внутреннего кармана куртки он вытащил блокнот и раскрыл его пожелтевшими пальцами на странице, уже испещрённой заметками.

– У роботов тоже есть душа, – прочитал бомж.

Глаза побежали по строкам, и пленительная история о беглом роботе, который любил жизнь, поглотила Виктора. Покончив с блокнотом, бомж смахнул слезу и сжал губы.

— Добрый он был. Такой доброты в человеке днём с огнём не сыщешь. Это особенная доброта, неземная.

Бомж запустил руку во внутренний карман куртки и вытащил потёртую фотографию дочки. Он слегка прикоснулся обветренными губами к глянцу фотобумаги.

— Красивая... Прямо как мама.

Какое-то время молча разглядывал потускневшее изображение.

— Если не примет, исчезну из её жизни навсегда. Она право имеет, а я виноват до скончания века.

Через полчаса дождь затих, и во дворе дома началась обычная суета. Виктор всё так же лежал на бетонной отмостке. Глаза его были закрыты, а морщинистое, грязное лицо выражало умиротворение. Он лежал, сжимая в руке потрёпанную фотокарточку, а люди просто спешили по своим делам, словно не замечая худое скрюченное тело.

- Пойдём в Бюро, - нашла меня Собака, - пока кто-нибудь не обиделся на граммату.

Бюро находок и причин пряталось под арочным сводом, где эхо живёт по прописи. На двери мелом: «Суффиксы - в заботе. Обмен обязателен». За столом, как всегда, сидел человек с лицом, в котором уютно отражались чужие окна. Рядом с ним стояла шкатула с надписью «-КА. Технический отпуск». Внутри, на бархатном подкладе, лежала крошечная медная завитуша, усталая, как ночная кассирша в круглосуточном.

- Она… правда устала? - спросил я шёпотом.

- Донельзя, - кивнуло Бюро. - Её таскали куда попало. По делу - ещё ладно. Но люди стали приклеивать её, чтобы смягчить приказ - «сделай-ка», обесценить чужой труд - «поделка», спрятать настоящую просьбу - «передвинь-ка стульчик». Вот она и сказала: «Хватит. Хочу, чтобы меня слышали как нежность, а не как трюк». И взяла отгул.

Собака понюхала воздух и положила своё тире на край стола - мол, возьмите в залог. Бюро улыбнулось одними уголками губ.

- Обмен простой, - сказал человек. - Убираем с этого дня лишнюю умильность, возвращаем словам тихую ответственность. На время отсутствия -ка будем скреплять их чем есть: паузой, подоконным светом и трамвайным «пожалуйста».

Мы вышли. Город зазвучал на новый лад. На лестнице никто не сказал «тише-ка», просто стало тише. В булочной люди делились булой честно, без крошек обиды. На кухнях ужинали гречей, и она была не «бедненькой», а ясной, как чистая тарела. По Неве плыли лоды, и вода кланялась каждой без сюсюканья, как взрослой.

Иногда становилось непривычно и даже больно. Одна женщина в кафе попыталась заказать «пышечку» - и вдруг осеклась, услышав в собственном голосе фальшивую нежность. Она подошла к окну, приложила ладонь к холодному стеклу и сказала просто: «Пышу, пожалуйста». И сразу стало легче - у её слова появился позвоночник.

К вечеру город понял, что соскучился. Не по словесным бантикам, а по той настоящей -ка, которая делает ближе, а не меньше. Мы с Собакой вернулись в Бюро. Там уже собралась целая делегация: на стуле сидела кепа без кокетства, под столом стояли ботины, сухие и честные, в углу ждали лоды, пахнущие рекой. На подоконнике парила миска с гречей - вкусной, потому что прямой.

- Условия возвращения, - объявило Бюро, открывая свой гроссбух. - Раз: перестаём приклеивать -ка к приказам. Два: не называем большие вещи маленькими именами. Три: если нужно тепло, просим город подать оконного света, а не используем «умилюшечки».

Собака подвинула вперёд своё тире: между «раз», «два» и «три» легла удобная дорожка. Из-за двери, где никто не живёт, выехала узкая полоска холодного света - подоконник в миниатюре. Бюро положило её рядом: «Чтобы слова видели вход, а не только украшения».

Тут в дверь постучали. Вошла девочка с косой и пакетом из булочной.

- Я всё утро говорила «була», - призналась она. - А теперь хочу позвать именно булочку. Так будет правильнее. Можно?

-ка в шкатулке шевельнулась, как сонная птица. Бюро ласково кивнуло.

- Можно. Потому что у вас это - не трюк, а нежность. Только обмен: оставьте здесь одну «срочность».

Девочка вытащила из рукава слово «быстро-пребыстро» и опустила его в банку с надписью «На переработу». В комнате потеплело. -ка, аккуратно взятая щипчиками, прыгнула в её слово, и «булочка» зазвенела сахарной пылью. Это была уже не умильность, а близость.

Очередь двинулась. Мужчина с набережной попросил «лодочку», потому что «лода» была ему велика по смыслу - он в первый раз, и ему было страшно. Он получил свою -ка на честном основании. А продавец с рынка, привыкший кричать «гречечка!», покраснел и просто сказал: «Греча». Бюро похвалило его кивком: иногда уважение - это не уменьшать.

Ночью дождь переставил последние буквы и написал в небе одно слово: «Можно». Лестница ответила глубоким «тише», а с шестого этажа, где никто не живёт, выехала длинная пауза - как квитанция за день без суффикса. -ка вернулась в речь людей и предметов - не как бантик, а как тёплая петелька, за которую можно ухватиться пальцем.

С тех пор в городе можно различать настроение на слух.

Если пахнет булой - это хлеб для всех, без лишних нежностей. А если хочется булочки - это про близость, которую нашли.

Если в прихожую вернулись ботинами - это про дорогу, которую одолели. А если зашуршали ботинками - это про то, что домой вернулось детство.

Если на воде нужны лоды - это про силу. А лодочка - про смелость быть новичком.

И если в очереди вдруг услышите «сделайте-ка», мягко положите между словами твёрдое тире. Пусть человек сам увидит, что просит приказом, который притворился лаской. И -ка вернётся туда, где её ждут как нежность, а не как трюк.

Иногда слову нужно снять бантик и стать шире в плечах. Чтобы потом, когда его по-настоящему попросят о тепле, вернуться с «-ка» и обнять.

Четвертая – похоронила трёх мужей, из чего Иван сделал вывод, что у неё страсть к камням могильным. Вдова была активна и настойчива. Иван и не заметил, как оказался в её койке. Не то, чтобы секс Ивану не понравился, скорее понравился, но внутренний голос нашёптывал: «Ну вот, ты и попался». Доносившийся из душевой шум воды в голове вдовы уже звучал, как марш Мендельсона. Вода лилась и лилась, а ноги уносили Ивана всё дальше и дальше.

Иван пришёл к выводу: женщины всегда любят что-то собирать. Особенно камни. Правда, у всех они разные.

У Ивана камни стали вызывать агрессию и протест. Назовём это камнефобией, причём это касалось всех видов, и пород, без разбору, даже включая те, из которых выдолблены истуканы острова Пасхи (когда-то он мечтал увидеть их «живьём»).

Теперь, знакомясь с женщинами, он интересовался:

— Вы любите камни?

Ответы были самые разные:

— Только-только сбросила с плеч один, за новым, горбатиться – не тороплюсь.

— Настой шиповника – эффективное средство. Вывел из почек сразу несколько.

— Я – филолог, а не геолог. Какой «камень» вы имеете ввиду? Сборник Мандельштама «Камень» или стих Гумилёва «Камень»?

— Если вы про бриллианты, ха-ха-ха, кто же их не любит?

— Смотря какие, надгробные? Разве что у недругов. Не переживай, я сторонница кремации. Развею твой прах во вселенной.

Перспективки, скажу я вам, одна лучше другой.

«А не забить ли мне камень на всё это», — сказал Иван. И таки забил.

Возвращаясь поздно вечером со смены, он споткнулся. Правильно, это был камень. Небольшой, средний такой, о который и споткнуться-то трудно. Матюгнулся Иван. Поднял гада и швырнул из-за всех сил в темноту.

Раздался женский вскрик, а следом стук падения тела.

Иван побежал на помощь.

На асфальтовой дорожке, закрывая ладонью рану, лежала женщина. Её перепачканные кровью волосы и стоны напугали Ивана. Он вызвал скорую. Время шло, скорой не было, женщина не умирала, вселяя в Ивана надежду, что всё может обойтись двумя годами исправительной колонии, а если повезёт, то и условно.

— Вы живы? — задал Иван идиотский вопрос.

— Это вы кинули в меня камень? — полюбопытствовала жертва.

— Камень кинул я, но не в вас.

— А попали в меня.

— Попал, — согласился Иван, — случайно.

— Меня зовут Елена Прекрасная? А вас?

— Иван.

— Сказку про царевну-лягушку помните?

— Помню.

— Так вот, придётся теперь тебе Иванушка жениться на мне.

— Как в сказке?

— Да!

Повезло, — подумал Иван и женился.

Этот судьбоносный камень, валунишка с чёрными вкраплениями на зеленоватой поверхности, теперь красуется на самом видном месте в гостиной Ивановых.

А камнефобия у Ивана прошла как-то сама собой, рассосалась.

Шум рации пробивался сквозь тихий гул кондиционера моего грузовика. Солнце, еще не перевалившее за девятый час, уже давило на округ Луна.
— Подразделение 12, что у тебя, Сэнди? — сказал я в микрофон.
— Мак, мне позвонили... странный звонок. Турист из Багровых Шпилей сообщил о теле. Сказал, что оно... ну, тебе нужно его увидеть. Возле арки Койот-Джо.

Я скрипнул зубами. Арка Койот-Джо не была местом для приятной пешей прогулки. Она находилась более чем в часе езды от грунтовой дороги, где она уходила в глушь, глубоко изрезанную оврагами и каменными горами, которые тянулись к востоку от города.
— Младший заместитель шерифа Миллер уже в пути. Голос у него был немного хриплый, — сказала Сэнди.
— Вот как. Скажи ему, чтобы охранял место преступления, ничего не трогал и ждал меня, — сказал я.
— Сделаю, Мак. И, э-э, будь осторожен. Турист казался напуганным. Действительно напуганным, — наконец сказала Сэнди.

Я отключил звук и повесил микрофон на крючок. Неизвестно ещё, что так напугало этого туриста: может, он перегрелся на солнце, и воображение нарисовало ему бог весть что.

Грузовик проезжал последние мили на пониженной передаче. Шины поднимали клубы пыли и гравия**,** когда я пробирался по довольно глубоким колеям, в которые менее крупное транспортное средство провалилось бы до самых осей.

Затем дорога стала слишком крутой и извилистой для грузовика, и я остановил его в тонкой тени пало-верде. Я взял свой рюкзак, фляги, пистолет, камеру и набор для сбора улик.

Прогулка была как вхождение в печь. Воздух над красной скалой дрожал от жары, и единственными звуками были грохот моих ботинок по выжженной земле и, время от времени, сердитое жужжание слепня, кружившего в неподвижном воздухе.

Когда я увидел машину Миллера, припаркованную у края сухой промоины, где земля обрывалась, пот пропитал мою рубашку до кожи. Он стоял на краю небольшого каньона, глядя в него, расправив плечи.
— Миллер, — поприветствовал я его немного хриплым голосом. — Какова ситуация?

Он повернулся, и я увидел облегчение на его молодом лице. Ему, наверное, едва исполнилось двадцать три.
— Детектив Коул. Сэр. Слава богу, вы здесь.

Он сглотнул и сделал движение дрожащей рукой.
— Там внизу. У подножия колонны.

Я посмотрел туда, куда он показывал. В сорока футах под нами осыпь спускалась на дно небольшого каньона. Там стояла одинокая каменная колонна — худу: ее форма напоминала длинный палец скалы, источенный ветром и временем. И у ее подножия, в тенях, что лежали пятнами на земле, было что-то. Даже с этой высоты я видел, что это было неправильно. Я поднес бинокль к глазам и навел фокус.

Я перестал дышать.

Он не был у подножия каменного столба. Он был на столбе. Или так казалось. Как будто он рос из самой скалы примерно в десяти футах от земли, где выступала узкая каменная полка. Полка не шире двух человеческих ног, поставленных рядом.

Тело, судя по ширине плеч, было мужским. Оно сидело прямо, но это была не поза сидящего человека, а нечто застывшее. Конечности были установлены неправильно. Одна рука вытянута в сторону, кости пальцев будто указывали на запад, где заходит солнце.

Другая рука была согнута и лежала на коленях, словно в жалкой попытке отдохнуть. Кожа мужчины была темной, туго натянутой на кости. Казалось, он неделями находился в этой неумолимой жаре.

Я спустился по склону, обломки скал скользили под моими ботинками, Миллер последовал за мной, неуклюже переставляя ноги. Воздух внизу был густым. Пахло пылью и горячим камнем, а под этим запахом чувствовался другой — сухой и резкий, с выраженной нотой чего-то едкого, который я не мог опознать. Не было никакого запаха разложения тела, и это было еще одной вещью, которая была неправильной.

Подойдя поближе, я увидел жуткую картину.

Рука, которая указывала, состояла не только из кожи и костей. Сегменты чоллы, колючие и опасные, были вплетены в ее плоть, сквозь плоть, так что кактус образовал своего рода броню поверх костей.

Там, где мышцы отходили от руки, в углубления были втиснуты полированные камни из русла реки. Молочный кварц и полосатый агат мягко светились в тени.

Они были зажаты между костями и высохшими сухожилиями, как будто тот, кто это сделал, хотел заменить то, что сама пустыня забрала бы в свое время.

Голова мужчины была наклонена набок. Лицо, насколько я мог видеть, было скрыто маской. Не той маской, которую можно купить. Она была сделана из глины цвета земли, и высохла и потрескалась на солнце. Два маленьких отверстия для глаз. Линия вместо рта. Грубая вещь. Из-за нее лицо под маской переставало быть человеческим. Тонкая полоска черных муравьев двигалась по глине маски и вниз по линии горла, исчезая в воротнике рубашки мужчины.

Миллер сказал дрожащим голосом:
— Сэр... кто, по-вашему, мог это сделать?

Я посмотрел на него, не выдавая своих чувств.
— Это сделал художник, — сказал я, глядя на человека на камне. — Очень больной.

Был только шорох муравьев и звук горячего ветра, когда он проносился через скальные проходы каньона. Тот, кто создал это, знал пустыню. Он взял ее суровую душу и сделал из нее сцену для этого.

Я достал камеру из рюкзака. Документирование этого займет время. Это будет долгий и мучительный труд. И я знал с уверенностью, более холодной, чем ночь в пустыне, что это не последняя его работа.

Труп из арки Койот-Джо лежал под белым светом окружного морга. Стоматологические записи дали ему имя — Томас Эштон, сорока пяти лет, из Тусона. Он отсутствовал три дня**, он был** орнитологом, приехал в пустыню наблюдать птиц. Доктор Рамирес работала над ним весь день. Она была женщиной спокойного характера, знакомой с жарой, жаждой и сломанными костями от падений в пустыне. Но с Эштоном все было иначе. Он открыл другой счёт.

Я стоял в той комнате с ней и в основном слушал. В морге царила такая спокойная обстановка, будто там и не лежало тело Эштона, оставленное как некий мрачный страж, от вида которого кровь стыла в жилах. Миллера отправили домой. Он мало говорил после того, как мы покинули арку**, и** я видел, что его потрясло то, что он там увидел.

— Высыхание, — устало сказала Рамирес, снимая перчатки. — Оно... ускорено. За рамками естественного. Мы говорим о чем-то, что должно занять недели, Мак, даже месяцы, сжатые до семидесяти двух часов, максимум.
Она указала на увеличенное изображение на своем экране, показывающее клетки кожи. — Есть признаки использования химического агента, какого-то агрессивного осушителя, что-то вроде дубильного раствора, но грубее. Распылили, я думаю. Посмертно.
— Итак, его убили, — сказал я. — Затем поместили туда. Потом покрыли веществом.
— Именно. Причиной смерти Эштона, похоже, стала травма затылка от удара тупым предметом. Быстро. Почти милосердно, учитывая то, что произошло после. — Она покачала головой. — Вставки чоллы преднамеренные, почти хирургические, несмотря на жестокость. Слава богу, нет никаких защитных ран, указывающих на то, что он был в сознании в этот момент. Глиняная маска? Сформирована прямо на его лице. Муравьи... Мак, эти муравьи были из особой колонии сборщиков урожая, которую я видела всего в нескольких милях от арки, около старого вулканического конуса. Они не собираются естественным образом. Их привезли.
— Кто-то приносит все инструменты с собой, — сказал я и почувствовал мурашки, пробегающие по коже. — Кто-то сильный, знающий местность, с невероятным запасом терпения. И естественными материалами, — наконец сказал я.

В последующие дни я просматривал старые отчеты о пропавших людях. Я читал короткие сообщения, написанные в интернете людьми, которые жили в этом округе, ища упоминания о странных лагерях, о людях, которые держались особняком в диких местах. Я разговаривал с рейнджерами парков, людьми, работающими на государственных землях, и владельцами старых ранчо, чьи земли простирались на пятьдесят миль вокруг арки Койот-Джо. Никто ничего подобного не видел. И если бы видел — не сказал бы. Томас Эштон был человеком без явных врагов, никаких странностей в нем, кроме того, что он приехал сюда, чтобы наблюдать за птицами, и встретил такой конец.

Давление со стороны шерифа округа, хорошего человека, но обеспокоенного началом туристического сезона и негативом в прессе, росло.
— Найди что-нибудь, Мак. Что угодно. Люди напуганы.

Я находил лишь новые вопросы. Цифровой след жизни Эштона никуда не привел. Турист, который нашел его, был всего лишь человеком, который любил гулять по открытой местности и теперь жалел об этом. Я снова и снова думал о мастерстве, с которым это было сделано, об ужасном порядке в этом представлении. Это не было сделано в порыве ярости. Это была одержимость. Послание. Но для кого оно предназначалось**?**

Чолла, полированные камни, словно драгоценности, в мертвой плоти, ряды муравьев, движущиеся по своим темным делам, — все это проникло в мой сон. Я просыпался в темноте своей комнаты с образом глиняного лица Эштона перед глазами и чувствовал сухое дыхание пустыни в своем собственном горле.

Это было вечером третьего дня после обнаружения Эштона. Солнце было оранжево-фиолетовым мазком на западном краю мира, когда по рации раздался голос Сэнди. На этот раз — не резким. Он был низким и напряженным, но я почувствовал в нем тень ужаса.
— Мак, ты там?

Я следовал незрелой теории о старых шахтах около вулканического конуса — где Рамирес упоминала уникальных муравьев. Мой грузовик был припаркован около обрушившейся штольни, воздух быстро охлаждался с приближением ночи.
— Вперед, Сэнди.
— Нам звонил старик Хендерсон. Вы его знаете, он живет за Призрачными скалами?

Я знал его. Человек, который жил вдали от мира, который приезжал в город два раза в год за тем, что ему было нужно. Он никому не звонил.
— Чего он хочет? — спросил я.
— Он говорит, — голос Сэнди стал тише. — Он говорит, что его пугало начало двигаться.

Наступила тишина.
— Его пугало? — спросил я.
— Вот что он сказал, Мак. Он продолжал повторять. Он сказал, что это в его западном загоне. Возле высохшего колодца. Он сказал, что теперь все по-другому. Он был напуган. Он не подойдет к этому близко. Он не будет смотреть на это снова. Он просто хочет, чтобы мы пришли**.**

Внутри меня все похолодело. До Призрачных скал было еще тридцать миль плохой дороги, ведущей туда, где земля была пуста. Но не совсем. Пугало. Я представил Томаса Эштона на каменном столбе, превращенного во что-то нечеловеческое.
— Скажи Хендерсону, чтобы он запер двери, — сказал я. — И оставался внутри. Я уже в пути. Есть ли кто-нибудь с ним? — спросил я.
— Нет. Он живет один.
— Понял, — сказал я. — Больше никаких радиопереговоров, если только это не срочно. У Миллера выходной. Я возьму это на себя.

Я знал, что это рискованно. Но если это то, о чем я подумал, то привлечение заместителя шерифа, даже опытного, может только усложнить ситуацию. Этому художнику может понравиться свидетель, но, возможно, не толпа.

Поездка заняла больше часа. Тьма полностью овладела пустыней, когда я добрался до края земли Хендерсона. Забор из колючей проволоки провис между столбами.

Единственным источником света были фары моего грузовика, скользившие по пустыне. Его кабина была маленькой темной фигурой, единственной точкой страха в этой огромной пустоте. Я заглушил двигатель, выключил фары и прислушался.

Было тихо. Только стрекотание сверчков в кустах и слабый шум ветра, проносящегося сквозь заросли.

Я взял с сиденья свой тяжелый фонарик и пистолет и направился к хижине.
— Мистер Хендерсон, — позвал я, понизив голос. — Департамент шерифа. Детектив Коул.
Из-за окна, заколоченного старым деревом, раздался голос. Он дрожал. — Ты один пришел?
— Да, сэр, — сказал я. — Один. С вами все в порядке?
— Эта штука, — сказал он. — В западном загоне. Вы должны это увидеть.
— Хорошо, мистер Хендерсон. Оставайтесь внутри. Я пойду посмотрю. Просто покажите мне дорогу.

Тонкая рука просунулась сквозь щель в досках. Она указала на запад. — За старым трактором, — сказал он. — Возле костей.

Кости. Я кивнул, хотя он не мог видеть этого в темноте.
— Оставайтесь на месте, — сказал я.

Западный загон представлял собой плоское место с потрескавшейся землей. Скелеты деревьев стояли как указатели. Свет моего фонарика прорезал темноту. Я увидел очертания покосившегося старого трактора, его ржавый железный корпус. А за ним…

Сначала это выглядело так, как сказал Хендерсон: пугало, потрепанное непогодой. Высокий каркас из палок, в рваной одежде, развевающейся на ночном ветру. Но когда я приблизился, луч света показал его истинную форму, и воздух, который я втянул в легкие, был ледяной.

Это было не просто по-другому.

Это пугало было сделано не из соломы и тряпок, набитых на деревянный крест. Каркас был деревянным, да, но это был не простой крест. Он был сделан более замысловатым, как идол какого-то темного бога. И к этому каркасу с помощью ржавой проволоки, которая отражала свет от моего фонаря, была привязана человеческая фигура.

Женщина. Она была меньше Эштона, изящная, но такая же иссохшая, как и он, ее кожа была истончена и натянута, как старый пергамент. Ее руки не были вытянуты, как у обычных пугал. Они были согнуты и подняты вверх, тонкие пальцы рук широко расставлены на фоне огромного темного небосвода с его бесчисленными звездами, будто она застыла в последней безмолвной мольбе к глухим небесам.

На ней было платье с выцветшими цветами, разорванное и надетое с каким-то ужасным мастерством. Но там, где у пугала был бы мешок ткани, находилась ее непокрытая голова. Она была откинута назад, рот открыт, как в крике, который застыл в ее горле.

И что к ней добавили. Боже мой, все эти вещи.

В ее волосы были вплетены серые и ломкие пучки высушенного перекати-поля, так что они образовали дикую корону вокруг ее головы, как змеи Медузы. В глазницах были аккуратно вставленные плоские кусочки бирюзы. Губы, оттянутые от сухих и твердых десен, были окрашены в насыщенный и неестественный красный цвет, полученный от раздавленных ягод или от какого-то измельченного камня.

Но самое жуткое, что заставило мой желудок сжаться в холодный ком, а волосы на руках встать дыбом, было то, что лежало вокруг нее на земле. Кости, о которых говорил Хендерсон.

Черепа. Маленькие черепа пустынных животных. Койоты и зайцы. Птицы. Даже череп суслика. Их были десятки. Они были разложены идеальной спиралью на потрескавшейся земле у ног чучела — спиралью, которая закручивалась, достигая ее босых, мумифицированных ног. Каждый череп был повернут к ней лицом, глядя внутрь, как будто они были молчаливой процессией, пришедшей поклониться ее алтарю.

Я отступил назад. Луч моего фонаря дрогнул. Это было не просто убийство. Это было не то, что он сделал с Эштоном. Это был ритуал. Это была форма поклонения.

И новый ужас зародился во мне. Эта женщина не могла быть здесь больше суток. Может быть, два. Он теперь работал быстрее. Он становился смелее. Его представление становилось все грандиознее.

Я провел лучом света по безмолвному загону. Я почувствовал дуновение ветра. Он принес слабый сухой запах креозота и шалфея. А под ним — другой запах, слабый и резкий, который я узнавал.

Он мог быть где-то там, в темноте. Наблюдать за мной. Ждать, что я сделаю с его новой работой.

Моя рука потянулась к прикладу «Зиг Зауэра» на бедре. Тишина пустыни больше не была мирной. Она была выжидающей.

И я стоял в центре его галереи.

Луч моего фонарика выделил женщину в западном загоне Хендерсона.

Я включил рацию.
— Сэнди. Это Мак.
Она ответила быстро, в голосе слышалось напряжение:
— Мак? Хендерсон сказал, что ты нашел его. Он не остановится.
— Да, я нашел его. Сэнди, слушай внимательно. Мне нужна полная команда на рассвете: криминалисты, подкрепление, судмедэксперты. До тех пор передай мистеру Хендерсону, чтобы он оставался дома, запер дверь и не выходил ни по какой причине. И соедини меня с шерифом Броуди, его домашней линией. Разбуди его, если понадобится.
— Поняла, Мак. Принято, — сказала она.

Я подошел к грузовику и включил фары, чтобы они освещали это место. Я сфотографировал женщину со всех сторон. Мое дыхание клубилось в остывающем воздухе. Нужно было подойти ближе, чтобы все тщательно рассмотреть. Проволока была завязана особым образом, узлом с петлей, который он использовал раньше. Женщина была моложе мужчины в Койот-Джо. Возможно, под тридцать. Имени у нее пока не было.

Солнце и все химикаты, которые он использовал, стянули плоть до костей, так что она стала изделием из кожи, дерева и проволоки. Перекати-поле было вплетено в ее темные волосы, так что они выделялись, как рога, тронутые безумным ветром, жестокий нимб на черном небе. А в ее глаза он поместил полированные камни, круглые и плоские, цвета глубокого полуденного неба, и они отражали свет, как высококачественная бирюза.

Голос Броуди был хриплым спросонья, когда Сэнди соединила нас.
— Еще один, Мак? Все так же плохо, как в первый раз?
— Хуже, шериф. Словно представление. Кажется, что это адресовано кому-то.

Наступил серый и безжалостный рассвет, и вместе с ним появились машины округа. Криминалисты молча приступили к своей работе. Доктор Рамирес с каменным лицом начала свой предварительный осмотр на месте. Старого Хендерсона вывели из дома, и он не мог отвести взгляд от западного поля.

Я снова посмотрел на черепа, расставленные у ее ног. Чистые кости, выгоревшие на солнце, каждый из них был обращен к женщине на ее странном распятии. Доктор Рамирес заговорила рядом со мной, ее голос был тихим, когда она изучала камни в глазах женщины.
— Нашел что-нибудь странное в материалах, Мак? — спросила Рамирес, осторожно ощупывая камни в глазницах пальцем в перчатке. — Эта бирюза — не та дешевая бижутерия, что продается в любом магазине. Это качество старой шахты. Особые прожилки. Может быть, Бисби Блю или Спящая Красавица, хотя они встречаются редко.

В голове у меня щелкнуло. Шахты Бисби Блю и Спящая Красавица находились в сотнях миль отсюда. Слишком далеко для случайного приобретения одиночкой в пустыне.
— Что-нибудь поблизости подойдет?

Рамирес пожала плечами.
— Большинство старых разработок здесь были закрыты десятилетия назад. Это были небольшие предприятия. Но… есть истории. Некоторые из действительно отдаленных каньонов в хребте Диабло, около вершин Твистед-Систерс… местные старатели клялись, что там есть нетронутые жилы бирюзы ювелирного качества. Трудно добраться. Опасная местность.

Хребет Диабло. Твистед-Систерс. Я знал эту местность. Изрезанная глубокими каньонами земля, и хребты, похожие на кости какого-то старого мертвого зверя. Сотовая связь там не ловила. Там никто не поможет заблудившемуся человеку. И череп маленькой совы, лежащий среди других, по словам Рамирес, принадлежал виду, который гнездится только в тех высоких каньонах, больше нигде в этом округе.

В течение следующих двадцати четырех часов мы обследовали известные бирюзовые месторождения и места обитания горных гончих, но теория о хребте Диабло укрепилась. Черепа животных позволили создать более точный географический профиль, учитывая конкретные места обитания; определенный подвид земляной совы, чей крошечный череп был найден среди других, в основном гнездился в горных образованиях на большой высоте, обнаруженных в каньонах Диабло.

Вторая жертва была идентифицирована как Сара Ким, студентка факультета геологии из университета Нью-Мехико, которая была объявлена пропавшей из одиночной экспедиции по картированию в Диабло неделю назад. Она даже не была официально зарегистрирована как «пропавшая без вести» до вчерашнего дня**, её срок учёта в системе только что истёк**. Ее машину нашли брошенной на малоиспользуемой тропе, ведущей прямо к вершинам Твистед-Систерс, как раз там, где сходятся высокосортные бирюзовые жилы и уникальные места обитания земляных сов. Он не сделал свою работу над ней там, где похитил. Он привез ее с гор на равнину Хендерсона и установил ее для нас, чтобы мы могли ее увидеть, здесь в пустыне.

Он создал Эштона для практики, чтобы отточить свое ремесло. Но эта женщина — карта. Он начертил линии и оставил метки, чтобы я мог их прочесть, как будто он знал человека, который придет за ними. Как будто он ожидал, что определенный взгляд последует по его знакам.

— Он хочет, чтобы я нашел его, шериф, — сказал я, стоя в кабинете Броуди с предварительным отчетом о Саре Ким в руке. — Это уже не случайная жертва, и ее расположение не случайно. Он оставляет улики, географические маркеры.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевела Худокормова Юлия специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.