Графоманский зуд. Тот, кто знает, каково это - меня поймёт. Пиши и публикуй! Антарнет-родименький, выручай! Где вы, знахари-эксперты?! Доставайте жгучие примочки из дельных советов , напоите ядом едкой критики (не переборщите с дозой, а то помру - пЕсатели - народ ранимый). Никаких "не судите строго" - судите! Чем строже, тем лучше, "ломай меня полностью" одним словом, может скорее отпустит ))
Пы.сы.: болезнь настолько запущена, что пишется вторая часть и уже почёсывается третья ))
Непутёвая.
Глухо и ровно, как сердце гигантского животного, стучали чугунные колеса. На поворотах они, выбивая искры из дорожного полотна, оглашали окрестности металлическим скрежетом, протяжным и тоскливым, как последний крик. Их ритм сбивался, награждая стального исполина тахикардией. Наполовину пустая, а для кого-то наполовину полная, электричка упрямо буравила старым прожектором вязкую осеннюю тьму.
Маруся сидела у окна. Глаза, в зависимости от освещения, то янтарные, то карие, то почти чёрные, смотрели серьёзно и внимательно. Тёмные длинные волосы заплетены в небрежную косу. В давно немытом стекле отражалась выбившаяся из прически серебряная прядь. Химическая война, которая была ей объявлена, результатов не дала. Упрямая седина, никак не соответствуя юному облику, проявлялась уже на следующий день. Кошачья грация движений, правильная, чуть манерная осанка, томик чего-то классического в видавшей виды обложке. Заговори она по-французски - никто бы не удивился. От образа хрупкой, женственной девушки веяло загадкой и особым, средневековым шармом. Она изящным движением перевернула пожелтевшую страницу и, возвращая руку на место, сильно и, очевидно, больно, ударилась локтем.
— Ай, блядь! — прозвучало на весь вагон отнюдь не по-французски.
Почесав ушибленное место, она убрала книгу в чемодан. Там же, в толстом кожаном чехле, мирно покоился травмат, его она осторожно и незаметно для других пассажиров переложила в карман — скоро её остановка, уже поздно и мало ли что… Оружие она любила с детства, девчачьи игры с удовольствием могла променять на войну с мальчишками. Конечно — не настоящий пистолет, но в качестве обороны несколько раз срабатывал, как весомый аргумент.
Редкие огни придорожных станций мелькали, возвращая её из полудрёмы в реальность. За последнюю неделю столько всего произошло, что она была рада оказаться вот так, вдали от суеты. Кроме опустошения и усталости она почти ничего не чувствовала. Ей хотелось поскорее оказаться дома, переступить порог и, закрывая за собой тяжёлую дверь, сказать: «Я дома». Так научила её бабушка, и привычка стала ритуалом. Каким бы тяжёлым ни был день, какой бы груз ни несла твоя душа, переступая порог, проводишь рукой по тёплому, чуть шершавому дверному косяку: «Я дома!» И словно мешок падает с плеч, всё позади, ты в безопасности.
Многое пришло к ней от бабули, а теперь её не стало. У всех были бабушки, а у нее бабуля. Даже дальние родственники редко называли её по-другому. Заботы, свалившиеся на неё, мешали осознать потерю близкого родного человека. Она, конечно, понимала, что происходит, но вот принять — пока не могла, да и сможет ли? Уж очень близки они были.
В опустевшем деревянном доме осталось множество вещей. Большинство из них бабуля ещё при жизни велела раздать. Вещи обычные, ничего не стоящие, но волю старушки внучка исполнила в точности. Отдельно от всех, аккуратной стопкой было сложено её наследство. Куча древних, ненужных штуковин: старый фонарик, настенные часы с кукушкой, и кое-что ещё, что она не взяла бы, если бы не строгий бабушкин наказ: «Ничего не выбрасывай, когда меня не станет». Она часто так говорила, и Маруся, отгоняя тяжёлые мысли, обнимала её со словами:
— Хватит, бабуль, не придумывай, мы тебя ещё замуж отдадим!
Старушка, махнув на неё рукой, смеялась:
— Ой, внученька, замуж... Скажешь тоже! Ну если только за миллионера какого, да и то — ещё подумаю! Мне, кроме дедушки, царство ему небесное, никто не нужен. Мы с ним хорошо жили, за всю жизнь ни разу слова мне грубого не сказал, голос не повысил. Вспоминая, она бережно поправляла на руке старенькие часы — память о нём.
Однажды она подошла к внучке, в добрых, уже выцветших глазах стояли слёзы. Обеими руками, бережно, как умирающую птичку, она держала те самые часы и, протягивая ей, дрожащим голосом просила: «Они хорошие, столько лет работали, а тут — уронила, не уберегла...» Через всё стекло шла кривая трещина, одна стрелка отвалилась, а вторая трепыхалась, словно в предсмертных судорогах. Часовщик, старичок-инвалид, повертев их в руках, не хотел браться за работу, посоветовал выбросить — ремонт обойдется дорого, а сами они ничего не стоят. «Нельзя, это же память, — просила девушка, — я заплачу сколько скажете, только сделайте». Пока мастер занимался ремонтом, она не отходила ни на шаг. Он, похожий на сказочного гнома, колдовал над умирающим механизмом.
— Готово. Я ещё ремешок заменил. Будут работать, и твоим внукам хватит.
Маруся от радости даже захлопала в ладоши:
— Браво, маэстро! Вы — мой герой!
Маэстро расцвел и даже смутился:
— Да ладно, делов-то. Цену он назвал смешную. Потом Маруся не раз навещала его — сначала передала баночку варенья от бабули — её счастью не было предела, а потом и просто так. Ей казалось, что часовая мастерская, как и её хозяин, существуют отдельно от всего мира. Старичок же радовался таким визитам, как ребёнок.
Теперь часы, бережно упакованные, лежали в чемодане с остальными вещами. Маруся их регулярно заводила, но надеть так и не решилась, и каждый раз, примеряя их к руке, думала: «Как это — был человек и нет? Остались вещи, дом, память, а человека нет». Тоска снова навалилась на неё тяжёлым покрывалом и глаза наполнились слезами, но тут в дверном проёме показалась проводница. Она плыла, как прогулочный крейсер по устью неширокой реки. Швартуясь напротив редких пассажиров, она, перекрывая кормой проход, поворачивалась к ним форштевнем и, покачиваясь в такт с вагоном, стояла молча, угрюмо ожидая билет.
— Это что?! — глаза, высокомерно прикрытые обвисшими веками под голубыми тенями, брезгливо посмотрели на кота, сидевшего рядом. Девушка совсем забыла о своём спутнике. Рядом, вальяжно вытянув вперед задние лапы, сидел колоссальных размеров чёрный кот. Панибратски привалившись к своей новой хозяйке, он, как и большинство пассажиров, мирно дремал. Проснувшись от неприятного голоса, он томно, медленно поднял злые жёлтые глазищи на источник беспокойства, затем, с глубоким вздохом, как мудрец, уставший от мирской суеты, перевел взгляд на Марусю, потом снова на проводницу.
— Что это, я вас спрашиваю? — полные губы кондуктора, густо накрашенные кислотно-розовой помадой, брезгливо скривились.
— Это? Кот, от бабушки достался, умерла она, понимаете, не бросать же его там, вот и едем, — Маруся, улыбаясь, подавала билет.
— Вижу, что не собака, — перебила её проводница, — почему не в переноске, билет есть на него?
— Я ей башку откушу, — Маруся услышала в голове голос своего безбилетного спутника, безучастно глядевшего в окно. В стекле он не отражался. Девушка вздрогнула — она никак не могла привыкнуть к тому, что у неё такое наследство. Собственно, из наследства ей достались несколько вещиц на память и потрёпанная сберкнижка. Сколько на ней денег, Маруся не знала и брать её не хотела. Да и какие там сбережения у пенсионерки, но бабушка, незадолго до смерти, как чувствовала, сама вручила её вручила. А заодно взяла обещание, что кот будет жить с Марусей. Сколько ему лет и откуда он взялся никто точно не знал. Вспоминалось, что он появился вскоре после смерти дедушки, просто пришёл, да так и остался. И только после смерти бабушки она узнала, что он — говорящий. Она, конечно, подозревала, что бабуля у неё не из простых. Односельчане её уважали и побаивались, а то и вовсе считали ведьмой. В такие сказки Маруся не верила. Страха перед сверхъестественным у неё не было. Она панически боялась пауков, высоты, да много чего, но когда ей, еще школьнице, мальчишки на-спор предложили пройти ночью через кладбище — прошла, а что такого? Родители, конечно, ничего не узнали, а от бабули секретов не было.
— Бояться надо живых, Бог с тобой, девонька, пока ты не боишься - никакая нечисть тебя не одолеет. Живи с Богом, детка, и ничто тебе навредить не сможет. Эти слова глубоко осели в памяти, поэтому, когда Кот впервые с ней заговорил, она не испугалась. Удивилась — да, не то слово, но не испугалась. Она почуяла неладное еще раньше, услыхав, как он мурчит. Он ходил за ней по опустевшему дому, деловито, по-хозяйски, следил за каждым шагом. Перекладывая вещи, Маруся пела: "Расцветали яблони и груши..." Бабуля очень любила эту песню, и сейчас, в дни траура, она звучала тихо и грустно, как колыбельная. Вдруг, оборвав мотив на полуслове, девушка замолчала. Что-то определённо было не так. Сидевший рядом Кот, зажмурившись, громко, четко, не фальшивя ни в одной ноте, продолжал мурчать Катюшу. Несколько секунд она смотрела на него в упор.
— Кот? — девушка тихонько позвала его и протянула руку, чтобы погладить. Он вздрогнул и тут же вскочил — трогать себя он никому не позволял.
— Кот, ты чего? — ещё раз позвала Маруся. В тот раз он ей не ответил, как он потом объяснял — присматривался. Но с тех пор присматриваться и прислушиваться стала и она, ведь в услышанном сомнений не было. Объяснять, кто он, Кот считал ниже своего достоинства, но, поняв, что девушка не отстанет, высокомерно проворчал:
— Про фамильяров слыхала?
— Фамильяр — дух, согласно поверьям, служит ведьмам и колдунам. Так что получается? — уже в пустоту спросила Маруся, понимая, что вопрос останется без ответа.
И вот он едет рядом. Комментирует. Хорошо, что фамильяры поддерживают с хозяином телепатическую связь, так что его никто, кроме неё, сейчас не слышит. Вообще с новой хозяйкой питомец был суров и немногословен. На контакт почти не шел, в слух говорил редко, но легко воспроизводил разные голоса. Казалось, нет такого звука, который он не мог бы повторить, но стариковское ворчание он выбирал чаще других.
— Так что с билетом? У, жирный какой, блохастый поди, а вы его по поездам таскаете! Ещё лишаем заразит! — не унималась проводница. От таких слов Кот, оскорбившись до глубины души, подскочил как ошпаренный. Дело принимало серьёзный оборот, времени на раздумье не было. Маруся, поднявшись, правой рукой ловко прихватила бунтаря за шкирку как раз, когда он приготовился к прыжку. Проводница этого не заметила, она уже хотела разразиться гневной тирадой и вдруг, на вдохе, застыла.
— Имя? — прозвучало из уст хрупкой девушки властно и уверенно, так, что даже возмущённый дебошир сразу притих, втянул голову и прижал уши.
— Ан-на-стасия Ни-николаевна, — оторопев и почему-то, заикаясь, так же тихо ответила проводница.
— Настя, выдох! — скомандовала Маруся почти шепотом, и воздух с шумом покинул колоссальную грудь Анастасии Николаевны. Она, как рыба, широко открывая рот, не могла вдохнуть и в ужасе таращила ошалевшие глаза.
— Настя, не надо шуметь. Мы скоро выйдем. Моргни, если поняла.
Редкие ресницы, обильно накрашенные синей тушью с комочками, быстро захлопали в знак согласия.
— И, ещё, перед Котом лучше извиниться. Он у меня ранимый. Понимаешь?
Уже истерическое моргание в ответ.
— Вот и славно. А теперь, Настя, вдох!
Шумный вдох заставил других пассажиров повернуться. Проводница стояла с таким видом, будто с неё только что сняли пакет — она не могла отдышаться. Маруся, сделав полшага назад, многозначительно показала на удивленного и напуганного кота.
— Из-звинит-те, — пробормотала проводница, — ну, я п-пойду?
И она, повернувшись, так и не дойдя до конца вагона, на ватных ногах побрела обратно. Фамильяр несколько секунд немигающими глазами смотрел прямо перед собой, потом начал вертеться, глядя то на удаляющуюся обидчицу, то на свою спутницу.
— Марусь? Это что сейчас было? Ты ж говорила, что не умеешь ничего. И как это? — от сдержанности, густо замешанной на сарказме и высокомерии, не осталось и следа. Вопросы сыпались один за другим, порождая беспокойство, что еще немного, и он ляпнет чего-нибудь вслух на весь вагон, что тогда?!
— Не понимаю, само как-то...
— Ну, мадмуазель, Вы меня удивили! «В тебе сошлись вода и камень, стихи и проза, лёд и пламень...»
— Так, ты уже густо мажешь. За комплимент, конечно, спасибо, но дорогой наш Александр Сергеевич не одобрил бы такую трактовку.
Она тоже была в шоке, ничего такого она раньше за собой не замечала. Да и Кот на все её вопросы раньше только тяжело вздыхал:
— Вот бабуля наша, это да, это мощь, а ты… Эх, досталась же мне, непутёвая!
Так же холодно он ответил и на вопрос про его настоящее имя:
— Кот. Для тебя просто Кот. Не зная имени, навредить невозможно.
— Да слышала я, но ты же моё знаешь и ничего. И теперь ты будешь жить со мной, раз уж бабуля так велела. А не скажешь — буду тебя Мурзиком звать, или Барсиком, или как там ещё котов зовут.
— Во-первых, милейшая, — кот, чтобы выглядеть солиднее, встал на задние лапы, заложил передние за спину и тоном ментора продолжил, — кто тебе сказал, что твоё имя — настоящее, хотя и его я тоже знаю, но тебе пока не скажу. Во-вторых, доверяй, но проверяй. На другое имя отзываться не стану, а будешь обижать — нассу в твои дорогущие кроссовки. Я ж впечатлительный, ну, ты помнишь.
— Да ладно, Кот так Кот — пошла на примирение Маруся и покосилась на кроссовки. Она не гонялась за модой, но в удобной и качественной обуви себе не отказывала и к предупреждению отнеслась серьёзно. Её спутник, вообще, слов на ветер не бросал.
Обдумывая происшествие, она едва не пропустила свою остановку. Поставив чемодан на бетонный перрон и посадив на него Кота, огляделась. Вокруг пустырь. С одной стороны — заросшее поле, с другой — полуразвалившаяся станционная будка под старым кривым деревом, кажется — яблоня. Решила вызвать такси, она часто так делала. Таксисты место знали и ехали сюда неохотно. Связь тут плохая, окраина все-таки, места глухие, а по ночам и вовсе небезопасно. Подняв руку с телефоном вверх, она стала ходить туда-сюда, пока на экране не загорелись заветные антеннки. Сонный голос оператора спросил куда подать машину. Маруся назвала станцию.
— По этому адресу они вообще не выезжают, — голос был прокуренный, недовольный, будто ей самой надо было пешком туда идти.
— Девушка, милая, а Тринадцатый работает сегодня? Отдайте заказ ему, он точно приедет, скажите, что Маруся просила, он поймет.
— Ладно, ждите, — ответили в трубке и отключились.
Заметив, что даже посторонние люди ей редко отказывают, Маруся вспоминала бабулины слова: «Стучи и откроют, проси — в лоб не дадут». Ну вот, теперь только дождаться. Она с облегчением выдохнула, повернулась и увидела, что посреди перрона стоит чемодан, рядом с ним какая-то старуха, что-то бормоча, наматывает на руку верёвку, на другом конце которой отчаянно бьётся обезумевший от ужаса Кот.
— Кыся, кыся, кыся, — шамкающий беззубый рот, окружённый редкими жесткими седыми волосками, выдавал даже не слова, а что-то среднее между смехом и хрюканьем. Один глаз был затянут толстым, гнойного цвета, бельмом. Второй же, безумно и зло вращал мутным зрачком. Бабка отвернулась и стала необычно быстро удаляться в темноту, волоча на верёвке своего пленника.
— Э, бабуля, ты чего? Это мой Кот! — закричала Маруся, доставая из кармана старый фонарик — вряд ли поможет — раритет, что с него взять. Однако он выдал мощный световой столб, вырвав из сумрака силуэт старухи: тощая, сгорбленная, какие-то лохмотья непонятного цвета, как мешок на пугале, колыхались на иссохшем теле. Руки и ноги, костлявые, кривые, похожие на ветки старого вяза, показались неестественно длинными. «Вот уж точно Баба Яга, — мелькнуло у девушки в голове, — может маразм у нее или еще что, откуда она взялась?»
— Бабусь, кота-то отпусти говорю! — попросила девушка.
Лицо бабки неожиданно вытянулось и оскалилось безобразной мордой, похожей на волчью. Нижняя челюсть отвисла почти до груди, натянув сухую морщинистую кожу так, что казалось она вот-вот лопнет. Длинный, толстый, грязно-жёлтый язык, оплетенный синими венами, раздвоенный на конце, шевелился, роняя крупные капли тягучей мутной слюны. Тряпка, заменявшая платок, сползла с головы, обнажив бугристый череп без волос. Только редкие пучки седой щетины торчали в разные стороны. Заостренные уши двигались каждое по-отдельности, как у хищника, почуявшего добычу.
— Ох ты ж блядь! — вырвалось опять не по-французски. Ноги предательски подкосились в коленях так, что она даже присела, отводя свет от жуткой морды. Но уже в следующий миг она почувствовала, как в теле щелкнул скрытый тумблер, оно напряглось и стало работать отдельно от сознания, как четкий проверенный механизм. Страха, как всегда, не было. Взгляд упал на камень, такими обычно усыпаны железнодорожные насыпи. Увесистый, острым краем он больно царапнул ей ладонь до крови.
— А ну отпусти его! — потребовала Маруся и снова направила луч фонаря в сторону бабки.
Та, передвигаясь как-то боком, по-крабьи, метнулась к дереву и быстро, размашистым движением намотала веревку на нижний сук. Бедное животное почти повисло в воздухе, едва доставая до земли одной задней лапой.
— Ах ты тварь! — выругалась девушка и бросила камень, метясь попасть в уродливую массивную голову. Но существо, ловко увернувшись и поймав камень на лету, как бейсбольный мяч, оскалилось и по-звериному глядело на девушку. Сквозь звуки, похожие на те, что издают гиены на охоте, можно было разобрать: «А тебя, милоя, я скушою», — с этими словами тварь поднесла камень к горбатому носу, широко раздувая ноздри, обнюхала его и смачно облизала. Чавкая, она двинулась на нее, приговаривая: «Сейчас мы будем куууушоц!» Маруся замерла, не в силах сдвинуться с места, как вдруг, тварь согнул пополам резкий приступ, как будто ей дали под дых. Встав на четвереньки, чудище ещё больше стало походить на гиену. Жилистые конечности дрожали, живот, висящий бурдюком, ходил ходуном от диких спазмов. Из разинутой глотки вырвался свистящий хрип. Раздумывать было некогда. Ступор прошёл, и она, огибая шипящее и харкающее существо, рванула к дереву. Прыжок, еще, вот уже совсем близко, она даже разглядела верёвку на шее животного и успела подумать: «Из чего она - то ли волосы, то ли шерсть вперемешку с травой - смогу ли развязать?»
— Тише, Кот, я уже...
В эту секунду земля под ней провалилась, и она, больно ударяясь затылком и локтями, рухнула вниз. Пролетев несколько метров, и оказавшись на дне, девушка не сразу поняла, что с ней случилось. В нос ударил запах сырой земли, плесени, сухих листьев. Но поверх всех этих запахов была жуткая вонь: смесь тухлого мяса, испражнений и чего-то такого, что даже не подавалось описанию и вызывало приступ тошноты и головокружения. Стен в темноте не было видно, но со всех сторон, совсем близко, шуршали, возились и ползали невидимые насекомые, потревоженные падением девушки. Значит яма глубокая, но не широкая. В поисках фонарика, шаря во внутреннем кармане толстовки, ладонь наткнулась на рукоятку травмата.
— Блииин! Ну как так-то! А я — лохушка, с камнем на монстра, — протянула она вслух.
Не зря Кот зовёт её непутевой. Хотя, против такой твари, наверное, и базука не поможет. Только непонятно, чего её так с капли крови расколбасило. Но с этим потом, сейчас надо выбираться из ловушки. Посмотрев вверх, увидела над собой клочок ночного неба с далекими бусинками звезд. Высоко. Лестница — две кривые жерди. Между ними скалились неотесанными сучками наспех приколоченные ступеньки-палки. Ломаясь через одну, они все же смягчили падение. Можно попытаться допрыгнуть до нижней и подтянуться на руках.
В школе она не любила подтягиваться не потому, что не умела, как раз наоборот — не каждый мальчишка так умел. Вспомнила, как на уроке подошла к турнику и стала выполнять упражнение. Краем глаза она следила — смотрит ли «тот самый» мальчик, и приостановилась, поняв, что подтянулась больше всех девчонок, а когда её стали ставить в пример пацанам — разжала руки и легко соскочила на мат. «Тот самый», увы, был создан не для войны — тихий, умный, интеллигентный, с синими телячьими глазами. Томно взмахивая девичьими ресницами, повис на тоненьких ручках, дернулся, закряхтел, покраснел, отчаянно вытянул вверх худенькую шею, словно пытался не сам подняться, а притянуть к себе неумолимый турник. Ей почему-то стало досадно, и она отвернулась, чтобы не смотреть. Он, проходя мимо, зло огрызнулся на неё: «Выпендрежница!»
Снова подняв лицо к небу, она увидела, что путь к спасению преграждает тёмное пятно. Распластавшись над ямой и свесив морду вниз, тварь шумно принюхивалась, урча и хлюпая носом, вдыхала воздух жадно, словно заглатывая куски мяса. Сдержав крик, девушка в один прыжок очутилась у противоположной стены. Из оцепенения её вырвал тот же мерзкий булькающий смех: «Чую, чую, отравить меня хотела, не съем, так надкушу». Тварь, широко расставив руки и ноги, как громадный паук, начала спускаться. Массивное туловище заслонило и так тусклый свет. Стало совсем темно. Девушка поняла, что чудище её не видит, оно замерло в районе нижней ступеньки. Принюхивается и прислушивается, чтобы напасть. Сама она, казалось, вовсе перестала дышать. Время остановилось. В мозгу, как карточки с вариантами правильных ответов, вспыхивали мысли:
— Что делать? Стрелять? Куда, не видно же ни черта, и что ей сделают пульки-игрушки, только разозлят. Надо бежать!
Осторожное движение, которым она убрала пистолет за пояс, чтобы освободить руки, всё же выдало её местонахождение. Инстинкт толкнул её вниз и вперед. Уже выпрямляясь, она услышала глухой удар позади себя — тварь сделала прыжок, но, схватив лапами пустоту, шлепнулась о стену. Уже спиной почувствовав движение в свою сторону, Маруся, как испуганная кошка, подпрыгнула, одной рукой уцепившись за нижнюю перекладину, распоров ладонь об острый сук. Сейчас предательница-боль придет в тело и начнет гундеть:
— Вот, — мол, — возможности-то твои ограничены, давай-ка ты, голубушка, сдавайся.
— А вот хрен тебе! — сквозь зубы процедила Маруся и, ухватившись второй рукой, легко, как в школе, подтянулась. Ступень, ещё. Мелкой трухой осыпается пересохшая кора. Впиваются в ладони занозы, но подруга-злость, подбрасывая в топку адреналин, выносит её наружу, не давая боли занять своё место.
Продолжение следует...