Фантастическое богословие
СТРАШНЫЙ СУД МИРА ПОЛУДНЯ
Мир Полудня, созданный Стругацкими, — коммунистическое общество будущего, воплощенная утопия, созданная в эпоху, когда у советского человека еще хватало сил верить в утопию. Разочарование советского человека предопределило цинизм и неверие человека постсоветского. Именно поэтому, помимо прочего, Стругацкие так интересны и нужны нам: они верили в то, во что поверить мы просто не можем — к сожалению, не можем: нас-то «не обмануть», таких бывалых, таких разочарованных. Утопия — и Мир Полудня, конечно, тоже — это общество, достигшее удовлетворения потребностей. Но желание Невозможного по определению остается неудовлетворенным, и именно в утопии оно выступает во всей своей силе и ясности, когда потребностей, отвлекающих от Невозможного, больше нет: эту диалектику потребностей и желания в Конце истории мы подробно прописали в свое время. Любая утопия как замкнутая система, ориентированная на полное удовлетворение, имеет своей опасностью эсхатологически разомкнуться: найдутся утопийцы, желающие Невозможного, как в Хрустальном Дворце Достоевского нашелся «человек с ретроградной физиономией». Попросту говоря: в утопии скучно, ибо нечего больше делать, хочется чего-то Другого. Чем занимаются в Мире Полудня и зачем мы читаем книги про этот Мир? Там отправляются на неразвитые планеты — и вот это-то нам и интересно (как и самим героям). Утопия скучна; неутопия Саракша, скажем, интересней утопии коммунистической Земли: там есть чем занять себя, есть что-то важное: а что важного в жизни тех, кто полностью удовлетворен? По Хайдеггеру, скука — настроение, открывающее человека бытию. В скуке человеку «нечего делать», в скуке человек задается главным вопросом: «а что вообще мне надо от жизни? Кто я? Чего следует желать?». Утопия — прекрасное место, чтобы скучать, ибо «насущные вопросы» более не отвлекают, а следовательно, утопия — прекрасное место для решения последних — эсхатологических — вопросов.
Роман «Волны гасят ветер» описывает, как Мир Полудня получает «Большое Откровение» (мегаапокалипсис), заключающееся в том, что в Мир Полудня вторглась трансцендентная ему сила, а именно Странники, таинственная сверхцивилизация. «Меморандум Бломберга» (одна из частей романа) природу Странников описывает в следующих выражениях:
«Состояние максимально возможного при сохранении индивидуальностей объединения», «уменьшение страданий до минимума и увеличение радости до максимума», «понятие «дом» расширяется до масштабов Вселенной», «жизнь и здоровье становятся практически вечными», «современное человечество не знает аналогов [«искусства» Странников], если не считать, быть может, столь редких в истории случаев великой любви».
Эти-то Странники, обоженные существа, провоцируют нечто, что весьма похоже на евангельские слова «тогда будут двое на поле: один берется, а другой оставляется; две мелющие в жерновах: одна берется, а другая оставляется» (Мф. 24:40-41), а именно:
«Человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру, причем меньшая часть форсированно и навсегда обгонит большую, и это свершится волею и искусством сверхцивилизации, решительно человечеству чуждой».
Зачем это Странникам? —
«Их цель — поиск, выделение, подготовка к приобщению и, наконец, приобщение к Монокосму созревших для этого индивидов».
Человечество разделяется. Часть людей «восхищены на Небо» и сами становятся Странниками, т. е. достигают блаженства обожения: это и есть Страшный Суд. Где Апокалипсис, там, конечно, и Зверь. «Меморандум» пишется для КОМКОНа-2 – организации, фактически исполняющей обязанности тайной полиции, чтобы дать ей возможность
«определить основные направления контрстратегии и тактики выявления моментов деятельности Странников».
Здесь я, пожалуй, притягиваю за уши, но все же скажу следующее. Апокалиптический Зверь олицетворяет Римскую империю, а после ее падения — всякую самообожествившуюся государственность. В утопии Полудня такую роль выполняет КОМКОН-2. Земляне занимаются прогрессорством, т. е. направлением истории неразвитых цивилизаций к «добру». Эта миссия прогрессоров характеризуется словами «трудно быть Богом», т. е. сами прогрессоры выступают как божественная сила. При этом Стругацкие описывают «синдром Сикорски». Сикорски — руководитель КОМКОНа-2, а его синдром — неконтролируемый страх перед вмешательством в дела землян — т. е. прогрессорства уже по отношению к землянам со стороны сверхцивилизации. «Меморандум» пишется, дабы КОМКОН-2 воспрепятствовал «прогрессорству» Странников. Земляне берут на себя роль богов, но выше себя богов не признают: Странники им «мешают». Таким образом, КОМКОН-2 играет роль Зверя в Апокалипсисе Стругацких, а «Странники» — роль божественных сил.
В предпоследнем романе о Мире Полудня, в «Жуке в муравейнике», описывается первая «схватка» КОМКОНа-2 и Странников. Странники подкидывают землянам младенцев — с непонятной целью. Лев Абалкин, один из подкидышей, совершает ряд непонятных действий, пугающих КОМКОН-2, в конце концов Абалкина убивают. Аркадий Стругацкий говорил, что смысл «Жука» в том, что даже в самом прекрасном обществе секретная служба опасна и творит зло. Непонятное, Иное вызывает страх у КОМКОНа-2: согласно его логике, с Иным следует бороться. А Иное – это и есть Бог, Он – «главный» Другой для человека.
Тест на восприятие Иного — на любовь или страх — главный критерий, используемый Странниками для разделения человечества: кто станет Странником, а кто останется на Земле. Отсутствие синдрома Сикорски, т. е. способность не бояться Другого — вот что определяет, попадет человек в «Монокосм» или нет. Такой же критерий, согласно Евангелию, используется и на Страшном суде: будет ли человек причтен к овцам или к козлищам, зависит от его отношения к Другим — к заключенным, больным, голодным. Страх или любовь к Другому — вот первокритерий всего (об этом мы писали по поводу романа Дика «Снятся ли андроидам электроовцы?», и, коли удастся, напишем подробнее в связи с Лемом и Лавкрафтом).
Как Странники тестируют землян на возможность присоединиться к ним? Во-первых, с помощью «синдрома пингвина»: людям снится, что они летят в космосе без всякой техники. Типичное, надо сказать, «видение» — полет в небесных сферах. Большинству эти сны неприятны, но находятся и те, кто эти сны любит. Критерий эсхатологического отбора: страх или желание вырваться из Земли в небесные сферы: так мы находим в фантастическом романе древнейшие религиозные символы.
Другой критерий – реакция на события в поселке Малая Пеша. Жителям поселка являются странные непонятные существа. Большинство их панически боится. Но находится и те, кто испытывает к ним совсем другие чувства: симпатии и восхищения. Например, такое примечательное описание:
«Ей лично такого ужаса никогда испытывать не приходилось. И совсем не в том было дело, опасны эти животные или нет. «Если нас всех гнал ужас… Не вмешивайся, Олег, я говорю о нас, простых, неподготовленных людях, а не о таких громобоях, как ты… Если нас всех гнал ужас, то вовсе не потому, что мы боялись быть съеденными, задушенными, заживо переваренными и все такое прочее… Нет, это было совсем другое ощущение!» Зося затруднялась охарактеризовать это ощущение сколько-нибудь точно. Наиболее удобопонятной оказалась такая ее формулировка: это был не ужас, это было ощущение полной несовместимости, невозможности пребывания в одном объеме пространства с этими тварями. Но самым интересным в ее рассказе было совсем другое.
Оказывается, они были еще и прекрасны, эти чудовища! Они были настолько страшны и отвратны, что представлялись своего рода совершенством. Совершенством безобразия. Эстетический стык идеально безобразного и идеально прекрасного. Где-то когда-то было сказано, что идеальное безобразие якобы должно вызывать в нас те же эстетические ощущения, что и идеальная красота. До вчерашней ночи это всегда казалось ей парадоксом. А это не парадокс! Либо она такой уж испорченный человек?..»
Нечто подобное, я полагаю, испытывали Иезекииль или Иоанн Богослов при своих видениях.
Те, кто жаждет полетов в небесных сферах, кто испытывает ужас и восхищение (т. е. именно те чувства, которые испытывают мистики при теофании) перед странными существами — те готовы стать Странниками, присоединиться к «Монокосму». В чем конфликт утопии Полудня и Странников? По сути это конфликт мирской этики и этики религиозной, добра и «сверхдобра» (термин Стругацких), мирского и неотмирного. Приведем длинный, но важный диалог из романа:
«– Подожди, не ехидствуй, пожалуйста, – сказала Ася. – Никто ведь твоих Странников не отрицает. Я тебе не об этом совсем толкую… Ты меня совсем сбил… И всегда сбиваешь! И меня, и Максима своего, а потом ходишь, повесивши нос на квинту, изволь тебя утешать… Да, я вот что хотела сказать. Ладно, пусть Странники на самом деле вмешиваются в нашу жизнь. Не об этом спор. Почему это плохо? – вот о чем я тебя спрашиваю! Почему вы из них жупел делаете? – вот чего я понять не могу! И никто этого не понимает… Почему, когда ТЫ спрямлял историю других миров – это было хорошо, а когда некто берется спрямлять ТВОЮ историю… Ведь сегодня любой ребенок знает, что сверхразум – это обязательно добро!
– Сверхразум – это сверхдобро, – сказал Тойво.
– Ну? Тем более!
– Нет, – сказал Тойво. – Никаких «тем более». Что такое добро, мы знаем, да и то не очень твердо. А вот что такое сверхдобро…
Ася снова ударила себя кулачками по коленкам.
– Не понимаю! Уму непостижимо! Откуда у вас эта презумпция угрозы? Объясни, втолкуй!
– Вы все совершенно неправильно понимаете нашу установку, – сказал Тойво, уже злясь. – Никто не считает, будто Странники стремятся причинить землянам зло. Это действительно чрезвычайно маловероятно. Другого мы боимся, другого! Мы боимся, что они начнут творить здесь добро, как ОНИ его понимают!
– Добро всегда добро! – сказала Ася с напором.
– Ты прекрасно знаешь, что это не так. Или, может быть, на самом деле не знаешь? Но ведь я объяснял тебе. Я был Прогрессором всего три года, я нес добро, только добро, ничего, кроме добра, и, господи, как же они ненавидели меня, эти люди! И они были в своем праве. Потому что боги пришли, не спрашивая разрешения. Никто их не звал, а они вперлись и принялись творить добро. То самое добро, которое всегда добро. И делали они это тайно, потому что заведомо знали, что смертные их целей не поймут, а если поймут, то не примут… Вот какова морально-этическая структура этой чертовой ситуации! Феодальный раб в Арканаре не поймет, что такое коммунизм, а умный бюрократ триста лет спустя поймет и с ужасом от него отшатнется… Это азы, которые мы, однако, не умеем применить к себе. Почему? Да потому, что мы не представляем себе, что могут предложить нам Странники. Аналогия не вытанцовывается! Но я знаю две вещи. Они пришли без спроса – это раз. Они пришли тайно – это два. А раз так, то, значит, подразумевается, что они лучше нас знают, что нам надо, – это раз, и они заведомо уверены, что мы либо не поймем, либо не примем их целей, – это два. И я не знаю, как ты, а я не хочу этого. Не хо-чу! И все! – сказал он решительно. – И хватит. Я усталый, недобрый, озабоченный человек, взваливший на себя груз неописуемой ответственности. У меня синдром Сикорски, я психопат и всех подозреваю. Я никого не люблю, я урод, я страдалец, я мономан, меня надо беречь, проникнуться ко мне сочувствием… Ходить вокруг меня на цыпочках, целовать в плечико, услаждать анекдотами… И чаю. Боже мой, неужели мне так и не дадут сегодня чаю?»
«Сверхразум», «сверхдобро» — это уже буквально религиозная терминология. Утопия разумна и добра — что же ей может угрожать? Только сверхдобро и сверхразум, неотмирное, Божественное. Конфликт в социалистическом реализме, т. е. в искусстве строившейся утопии, определялся как борьба хорошего с лучшим: борьба добра и сверхдобра (Стругацкие как-никак — советские авторы). Антихрист согласно Апокалипсису приходит в Тысячелетнее Царство, в момент максимальной реализации исторических сил, т. е. Антихрист приходит в утопию. Утопия — максимум мирского блага и ее единственная опасность — немирское благо. И определяет здесь все желание неотмирного — наш герой из только что процитированного отрывка просто говорит: «не хо-чу». Устраивает ли тебя мирское или хочешь ли ты чего-то еще другого. Об этом же писали Беньямин, Кожев, Достоевский и Соловьев.
Другой важный евангельский мотив: герои романа упрекают Странников в том, что большинство из них покидают Землю — «уходят из мира». Это старая тема: христиан мало, мирских много; Христос пришел разделить семьи, христианская этика, якобы добрая, на самом деле ужасно жестокая, например: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мф 10:34-38). Все эти темы собраны в еще одном диалоге из «Волн»:
«КОМОВ. Одна стотысячная – это не так уж мало в пересчете на наши миллиарды… Значит – раскол?
ЛОГОВЕНКО. Да. И отсюда – тайна. Поймите меня правильно. Девяносто процентов люденов совершенно не интересуются судьбами человечества и вообще человечеством. Но есть группа таких, как я. Мы не хотим забыть, что мы – плоть от плоти вашей и что у нас одна родина, и уже много лет мы ломаем голову, как смягчить последствия этого неминуемого раскола. Ведь фактически все выглядит так, будто человечество распадается на высшую и низшую расы. Что может быть отвратительней? Конечно, это аналогия поверхностная и по сути своей неверная, но никуда вам не деться от ощущения унижения при мысли о том, что один из вас ушел далеко за предел, непреодолимый для ста тысяч. А этому одному никуда не уйти от чувства вины за это. И между прочим, самое страшное, что трещина проходит через семьи, через дружбы…
КОМОВ. Значит, метагом теряет прежние привязанности?
ЛОГОВЕНКО. Это очень индивидуально. И не так просто, как вы думаете. Наиболее типичная модель отношения людена к человеку – это отношение многоопытного и очень занятого взрослого к симпатичному, но донельзя докучному малышу. Вот и представьте себе отношения в парах: люден и его отец, люден и его закадычный друг, люден и его Учитель…
ГОРБОВСКИЙ. Люден и его подруга…
ЛОГОВЕНКО. Это трагедии, Леонид Андреевич. Самые настоящие трагедии».
Так же могли бы говорить близкие новообращенного христианина, «потерявшего прежние привязанности» — частая тема в житиях мучеников или пустынников. Почему такие добрые и разумные Странники уходят из мира, покидают близких? — по тем же причинам, что и монахи и просто христиане, теряющие интерес к мирскому. Они почувствовали и полюбили неотмирное, отбросили «хорошее» ради «лучшего»: чудаки, в общем. Аванпост Странников на Земле носит название Института Чудаков. Чудаки и Странники – это носители желания Невозможного, изнутри взрывающие мирскую утопию в эсхатологическую открытость. Стругацкие, последние утописты, не только воскресили старые религиозные понятия, но и подарили нам нечто намного более важное: диалектику утопии и эсхатологии, новый взгляд на то, как может произойти Апокалипсис. Это не «светопреставление», а борьба хорошего с лучшим, выборка жителей идеального общества по тесту симпатии/антипатии к Иному: просто-напросто есть или нет у человека желание быть с Богом; в утопии других вопросов не останется. Чем прекрасна утопия: когда люди освободились от всего, что захламляло жизнь, у них наконец-то появляется возможность заняться вопросами по-настоящему важными. Чего я на самом деле хочу? Есть ли Бог? И т. д. и т. п. В утопии самое интересное только начинается.
Это всё не мои идеи и я их особо не разделяю, просто понравился текст, хотелось познакомить и других, взято отсюда https://blog.predanie.ru/article/fantasticheskoe-bogoslovie-...
