Я хочу выговориться
Не знаю куда писать.
Бабушки не стало. Вчера попрощались с ней, отправили в последний путь на этой земле. Сегодня отправила ей на ватсап несколько сообщений с правнучкой, а ее телефон у нас с мамой остался. Видим как продолжают ей писать другие друзья. Вроде бы приотпускает, но на душе ужасно пусто, особенно когда открываешь беседу с ней или смотришь фотографии. Их хоть и мало, но они такие светлые и радостные, даже распечатать уже успели.
Ком в горле при каждой мысли о ней.
Как долго будет больно?
Бомбический папа
С детства детей обучают различным навыкам и знаниям, которые помогают им стать самостоятельными, образованными и социально адаптированными людьми.
Сможете найти на картинке цифру среди букв?
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
Можно дошагать
Джон Смит жил на орбитальной станции уже год. Он прилежно работал, проводил исследования, хорошо кушал и хорошо спал. Дни шли за днями, а в иллюминаторе была только ночь. Разумеется, еще была Земля: такая далекая и близкая. Казалось, открой шлюз, выйди в открытый космос, – и можно просто дошагать до родной колыбели.
Такие желания уже давно поселились в голове Джона, ведь его коллеги по станции, русский космонавт Иван Смирнов и японец Хидео Кобаяси, вышли в открытый космос. С Землей пропала связь, и понадобилось проверить радиоантенну снаружи. Все было привычно: товарищи проплыли в шлюзовую камеру, надели скафандры, открыли люк и скрылись в черноте.
А потом оказалось, что связи нет и с коллегами.
Почему не проверили передатчики? – ругал себя Джон. Это ведь протокол – нет! – заповедь. Но это уже случилось. Друзья были снаружи, и с ними не было связи. Между ними и Джоном был холодный космос.
Поначалу Смит встревожился. Потом ждал. Долго ждал. Он смотрел из иллюминатора на пузатые модули станции, но снаружи никого не было. Лишь изредка мимо проплывали старые обломки.
Того, что когда-то было нужным, – подумал Джон и немедленно ощутил себя ненужным.
Ожидание сменилось паникой и суматошными попытками выйти на связь с Хьюстоном, Королевом и Цукубой. Ответа не было. Лишь теперь Смит взглянул на часы и обнаружил, что они не отсчитывают время. Пришёл страх, а за ним ужас.
Ивана и Хидео всё не было. Как давно – Джон не мог ответить наверняка, да и ответ бы его не утешил. Их не было слишком долго.
Они там, во Вселенной, рассуждал Смит. Вот бы и мне туда. Снаружи невесомость и здесь невесомость, – только там нет стен.
Джон перемещался по станции, проверял аппаратуру. Заставлял себя питаться. Забывался тревожным сном. Прислушивался. Всматривался. Время остановилось, но шло. Земля молча вращалась, а у Смита отросла борода. Иван и Хидео не возвращались. Никого не было.
Однажды Джон осмелился. Он нацепил скафандр и вышел наружу – осмотреть, наконец, станцию. Так Джон объяснил свое решение, хотя ответ, разумеется, тоже знал. Ему было невыносимо оставаться внутри. Там, снаружи, скрывались ответы: Джон верил и не верил в это.
Космос, как всегда, был пуст. И хотя скафандр надёжно защищал тело от всего вовне, Джон не кожей – сердцем – ощутил, до чего здесь холодно.
И тихо. Шум собственного дыхания ничуть не успокаивал, а лишь умножал одиночество. Джон смотрел вверх и под ноги – но везде была лишь холодная чернота, в которой плавали Земля, станция, забытые обломки и крохотный человечек.
Тук-тук-тук, — стучало в висках Джона, и на миг ему почудилось, будто это бьется сердце матери, а он покачивается в околоплодных водах.
Космос похож на утробу. Только мне некуда рождаться.
Станция оказалась невредима. Джон осмотрел ее всю, но видимых поломок не нашел. Оборудование исправно, пища в достатке. Космическое жилище было технически безопасно – но смертоносно для рассудка.
Вот Земля. Кажется, до нее можно просто дошагать...
Планета вращалась. Она дразнила Джона, бесстыже подставляла его взору континенты и моря, его невидимый дом в Портленде. Все реже астронавт возвращался к мысли проверить связь. Все чаще он подолгу смотрел в иллюминаторы или убегал в сны.
Во сне Джон видел дверь — ту самую дверь в обычной стене, как в рассказе Уэллса. Смит открывал дверь и оказывался в чудесном саду, и там был его дом. Там были все, кого он любил, — и они ждали. Джон играл с детьми на заднем дворе, вечера напролет ворковал с женой, а ночью жадно овладевал ею. В гости приходили умершие родители, и Джон успевал сказать им все, что не успел. Сны были такие чистые, такие настоящие, — ими было нельзя надышаться. Джон не хотел, не мог покинуть тот земной рай, но злая и равнодушная сила исторгала его обратно в синтетическое чрево станции.
Она была моим домом, моей работой, моим смыслом. Сбывшейся мечтой. Теперь она превращается в мой склеп.
И Джон позволил быть чему угодно. Ежедневные техосмотры, проверки коммуникаций, гляделки в мертвые экраны помогали коротать время, но время никогда не заканчивалось. В бесконечном календаре не осталось отметок – все сожрало отчаяние. Ждать нечего и некого – это понимание стучалось в Джона, но он боялся его впускать.
Он разглядывал семейный снимок, и любимые были бесконечно далеки – за горизонтом надежды. Земля вращалась за иллюминатором, близкая и недоступная. Казалось, до нее можно дошагать.
К черту, к черту пафосные тезисы о том, будто мы состоим из звездного вещества. Я здесь и сейчас становлюсь космической пылью.
В спасительных прежде снах не стало покоя. Жена, дети, родители, друзья. Их лица плыли, как на размокшей фотокарточке, а голоса звучали издалека. Джон обнимал детей, и руки увязали в телах, как в воске. Родители за столом рассыпались на куски, и Джон знал, что они дважды мертвы.
Из сновидения вырвал глухой стук. Джон моментально очнулся, когда понял, что стучат из шлюзовой камеры. Кто-то звал его, колотя в люк жилого отсека.
Я продолжаю спать, подумал Джон. Он подплыл к шлюзу и открыл его.
Там были они. Джон сразу узнал Смирнова и Кобаяси. Друзья плыли по отсеку и приветственно помахивали руками. Визоры шлемов были разбиты.
– Где вы были? – спросил Джон у Хидео, стараясь не смотреть на его почерневшее лицо.
— Мы за тобой, Джон, – прошелестел тот. – Мы оттуда. Тебя все заждались.
– А... – Джон растерянно кивнул на стойку со скафандрами.
– Забудь, – ответил Хидео. – Там уже не холодно.
Джон все понял.
– Пошли... Туда?
Иван откинул голову и затрясся, изображая смех. Высохшее тело билось в ветхом дырявом скафандре.
Хидео повернулся к Джону:
– Пошли! Тут недалеко. Можно просто дошагать.
Джон смотрел на вернувшихся товарищей.
Сон это или явь, безумен я или нет, жив ли, — уже безразлично. Я невидимка. Пока я остаюсь здесь, делаю ничто и становлюсь ничем, я умножаю пустоту. Так какая, к черту, разница? Они вернулись — невозможное случилось. Значит, и я вернусь домой... или буду где-то еще.
На глазах Джона выступили слезы. Грудь сдавило.
– Как же долго я вас ждал!
Друзья смотрели на Джона, и тот знал, что они улыбаются. Тела подплыли к выходному люку, увлекая за собой.
Пора впустить космос, подумал Джон, открывая люк. Он чувствовал себя мальчишкой, убегающим в лето.
Вот она — моя дверь в прекрасный сад.
Джон хохотнул.
И сделал шаг.
Автор: Вад Аске, 12 апреля 2022 года.
Больше историй на Aske Corp.
Призраки
Товарищ рассказывает о найденном артефакте:
«История такова: я полез на заброшенную дачу и, пока разгребал мусор, наткнулся на журналы «Советский фотограф», а из журналов торчали вот негативы. Я поискал катушки с пленкой, но не нашел ничего. Це́лую катушку было бы интересно посмотреть, потому что она лучше сохранилась бы... Нашел ещё реактивы для проявки пленки, рецепты проявителей и тп. Скорее всего, кто там жил, те умерли уже, ибо вряд ли они бы стали оставлять там все эти вещи и отдавать свою дачу на волю стихии.
Типа, вот я трогаю вещь, которую в последний раз с интересом к содержанию трогал только её хозяин, а он уже, наверное, мёртв.
И теперь эта пленка по сути никакой ценности не содержит. Просто кусок пластика с изображениями. Вот попался я, кому интересно было это оцифровать и посмотреть, что на фотках. А попался бы какой-нибудь менее любопытный нищук-сталкер, не стал бы ковыряться.
Я просто к тому, что мы в каком-то смысле столько существуем для мира, даже после смерти, сколь высок интерес к нам или нашей продукции любого рода, хоть там... Тело в анатомический музей завещать».
Дальше мои мысли.
Кто-то однажды назвал фотографию мёртвым искусством. Глядя на эти снимки, поневоле соглашаюсь. Здесь, на плёнке, люди живы и мертвы одновременно.
Как-то жутко и грустно. Как будто призраки глядят с пленки. Или как подсмотреть в замочную скважину.
По совпадению, перед этим как раз рассуждали о колесе жизни.
Вот ты регулярно катаешься на дачу, веселишься, фоткаешься, и кажется, что так будет всегда. А потом в покинутом доме пленку с тобой находит кто-то чужой, а сам ты можешь уже и не существовать. Остался лишь фантом на заляпанной плёнке.
Артемка
Артемка был чудесным ребенком. Им не нарадовалась Инна Ивановна, учительница начальных классов. Он без проблем находил общий язык как с мальчишками, так и с девчонками. Всегда веселый, неунывающий. Часто на переменках его обступали одноклассники, и Артемка без устали рассказывал ребятам о книжках, которые брал в школьной библиотеке, на ходу сочинял небылицы. Его искренний звонкий смех заражал оптимизмом, а лучистые глаза смотрели, казалось, в самую душу. Учился мальчик прилежно: старательно выводил загогулины в прописях, лучше всех в классе читал и считал. Он никогда не пропускал уроков, часто оставался на продленке, чтобы помочь учительнице подтянуть ребят послабее, и никому не отказывал в помощи.
Инна Ивановна относилась к Артемке как к родному. Она-то знала, что дома ему приходится непросто: мать-алкоголичка зачастую забывала кормить сына. Ходил он в обносках не по размеру, носил потертый портфель. Учительница по возможности угощала мальчика сладостями, дарила ему книги, оставшиеся после выросших детей, а однажды вручила ему теплые рукавички на зиму, потому что своих у Артемки не было. Тот с восторгом принял подарок, и в холодную погоду непременно их надевал.
— Вы только маме не говорите, но никого роднее Вас у меня нету, — прошептал как-то Артемка Инне Ивановне.
Но вот однажды зимой мальчик пропал. Целую неделю о нем не было ни слуху ни духу. Встревоженная Инна Ивановна навестила мать Артемки, ютившуюся в замызганной комнате коммунальной квартиры. Пребывая в очередном запое, мамаша пробубнила, что мальчик уехал к бабушке с дедушкой в деревню. Это было на него не похоже, но Инне Ивановне ничего не оставалось, кроме как поверить словам алкоголички и немного успокоиться.
Через два дня в дверь классной комнаты постучали. Вовсю шел третий урок. Инна Ивановна распахнула дверь — и увидела Артемку. Радости женщины не было конца, хотя облик мальчугана ее весьма озадачил. Артемка стоял с полутемном коридоре, одетый в дырявую белую майку, старое спортивное трико и тапочки со стоптанными задниками. Оставленные без присмотра дети зашушукались, но Инна Ивановна шикнула на них, пытаясь скрыть собственный конфуз, и пригласила Артемку пройти в класс и занять свободное место. Но тот медленно покачал головой и шагнул ей навстречу. Только сейчас учительница увидела, насколько мальчик бледен. Так же медленно ребенок поднял руку , вытянул указательный палец и... погрузил его в висок. Артемка обратил на нее грустный взгляд ясных глаз, а Инна Ивановна с ужасом увидела, что в виске у Артемки дырка, и вся левая сторона лица покрыта коркой запекшейся крови. В глазах у женщины заплясали тени, и она потеряла сознание.
В тот же день наряд милиции задержал мать Артемки, которая после недолгого допроса раскололась, сознавшись в том, что оборвала жизнь сына из-за того, что тот просил ее не пить и грозился перебить все бутылки со спиртным. Пребывая в плену зеленого змия, раздраженная женщина схватила со стола тяжелую пепельницу и наотмашь ударила сына по голове. Мальчик погиб мгновенно. Продрав глаза, мать, осознав, что натворила, повыла немного, а потом позвонила собутыльникам, которые и помогли ей избавиться от Артемки. Засунули его в холщовой мешок для картошки и ночью отнесли на расположенную неподалеку свалку...
Хоронили Артемку всей школой. Поседевшая Инна Ивановна положила в гроб его любимые варежки, поцеловала в лобик. На миг ей показалось, что по безмятежному, кукольному личику пробежала тень улыбки.
Никого дороже нее у Артемки не было.
* * *
Что-то хорошее
День не задался с самого начала.
Утром какой-то козёл на ржавом ведре окатил Костю из лужи. Стылая вода и грязное ледяное крошево – подарки позднего марта – переместились на новые джинсы. На работе Костя ловил насмешливые взгляды чистеньких коллег. Во время обеда и вовсе прошёл слух о сокращениях. Костя чуть едой не подавился: у начальства он давно не был на лучшем счету. Он чувствовал: шеф только и ждет – нет, ищет – повода попрощаться. Но Костя любил свою работу, он привык к ней. И сегодня, когда он усердно корпел над поручениями, стремясь доказать свою нужность, Катька в мессенджере сидела на ушах: почему не пишешь, я у тебя на втором месте, я сыта по горло этими отношениями.
«Ну ты-то куда, – думал Костя. – Мне и так погано».
Он задержался на работе: попросту не хотел оставлять дела на завтра. Хотел защититься, хотел быть лучше коллег-лодырей. Его рвение должны были заметить и оценить. Вечером Костя, замученный и усталый, с коркой застывшей грязи на джинсах, выполз на улицу. Он предвкушал, как скоро окажется дома, как закажет что-нибудь вкусненькое, как посмотрит что-то по телеку, – без разницы, что, лишь бы разгрузить голову. Как сладко уснёт. Эти мысли вселяли надежду, что хотя бы вечер останется за Костей. Что уж его-то получится провести как хочется.
Но на улице Костя понял, что его машины нет. В ужасе он схватил телефон. Так и есть: за кучей всплывающих реклам и деловых переписок, за водопадами Катькиных стенаний, он не заметил уведомления об эвакуации на штрафстоянку.
«Какого хрена, какого хрена!» – думал Костя. Он всегда парковался на тротуаре перед зданием, где работал. И это никого не волновало. Костя понимал, что поступает не вполне честно. Но ему не хотелось переться несколько кварталов на своих двоих от крытого паркинга.
«Чёрт бы побрал эти узкие улочки! Провалитесь вы все. Почему всё именно сегодня? Почему это происходит со мной?»
Костя услышал, как скрипят его кулаки. Он согнулся, и его чуть не вырвало от злости.
Костя знал: этот день пытался его уничтожить. Он чувствовал себя грязным и растерзанным. Он догадывался, что идти на остановку и дожидаться своего автобуса, который ходит раз в час, бесполезно. День был против него. С самого начала небесный крупье сдал Косте самые паршивые карты.
Он вызвал такси. Водитель Харитон – вот же имя, подумал Костя, – добирался до него двадцать минут, – разумеется, завершая предыдущую поездку.
Костя упал на заднее сиденье и выдохнул:
– Поехали.
За окном потянулись чёрные глыбы зданий. Где-то горел свет. Где-то было тепло и хорошо. Косте стало тошно. Он перевёл взгляд на салонное зеркало и увидел, что немолодой водитель внимательно его разглядывает.
– Что такое? – устало спросил Костя.
Шофёр помолчал, потом спросил:
– Плохой день?
Костя горько усмехнулся.
– По мне это настолько заметно?
– Есть такое, – признался Харитон. Он помолчал, потом добавил: – Завтра будет лучше.
– Какая разница? – ответил Костя. – Мне сейчас херово.
В салоне стало тихо. Костя чувствовал, как вокруг разливается напряжение. Он решил нарушить молчание.
– Я ведь чувствую, что вы хотите мне что-то сказать. Говорите же.
Харитон снова вгляделся в него сквозь в зеркало. Глаза у него были грустные.
– Может, поделитесь, что с вами случилось? Не держите в себе.
– Не хочу, – резко ответил Костя. – Не надо лезть мне в душу.
Водила снова помолчал, потом сказал:
– Из одной книжки я запомнил хорошие слова. Они мне помогли. «Каждый человек считает страдания, выпавшие на его долю, величайшими».
Костя понял, к чему идёт дело.
– Пожалуйста, вот не надо меня сейчас лечить. И без того тошно. Считаете, мои проблемы надуманные?
– Всё относительно, – философски заметил Харитон. И сказал тихо: – Я вот недавно жену схоронил. На неделе сороковины были...
Костя закипал. Он был готов взорваться.
– Мне жаль, – как можно сдержаннее сказал он. – Но мы с вами что, печалями будем меряться?
Глаза водилы стали ещё грустнее.
– Я всего лишь захотел поделиться, – вздохнув, ответил он. – Многое можно вытерпеть, кроме настоящей потери…
И участливо спросил:
– А у вас что произошло?
Харитон сделал акцент на «настоящей». А мои проблемы понарошку, значит? – подумал Костя. Старый придурок.
Костя ощущал, как внутри у него происходит обвал. Что-то рушилось и осыпалось. Он тяжело дышал, стараясь проглотить злость. И понял, что не сможет. Поздно. Чёрт с ним.
– Да вы же не делитесь, – голос Кости нарастал. – Вы швыряете в меня свои страдания и как будто заранее знаете, что мои рядом с ними – туфта. Вы, наверное, упиваетесь тем, что вам хуже всех?
У Кости подрагивали пальцы. На лбу выступил пот. Он сунул руку в карман куртки и нащупал ребристую рукоять. Это придало уверенности.
– Да! Да! Да! – Костя перешёл на крик. – Моя боль – величайшая. Потому что она – моя! Я имею на неё право! Я имею право страдать! И мне похер, что вы себе думаете!
Из салона как будто откачали воздух. Стих даже шум двигателя. Глаза Харитона округлились. Он был сокрушён.
– Останови, – хрипло сказал Костя. – Я вылезу здесь.
Харитон повиновался. Костя молча вышел и от души хлопнул дверью. Машина сорвалась с места и скрылась за углом.
– Мудак, блядь.
Ночной воздух понемногу остужал голову. Костя огляделся. Панельки, редкие деревья, закрытые на ночь магазины. Родной спальник. До дома не так уж далеко. Костя прикинул, что дойти дворами будет быстрее, и нырнул в тёмную арку.
Ни прохожих вокруг, ни машин. Лишь вдалеке надрывается сигнализация чьей-то колымаги. Костя поднял ворот и зашагал.
«Весна. Я опять иду гулять».
Ему хотелось включить музыку, но наушники оказались разряжены. Одно к одному.
Костя проделал половину пути, когда тренькнул телефон. Сообщение от Катюхи.
«Не отвечаешь? Ну и не отвечай. Я устала. Не пиши мне больше».
Костя остановился. Он закрыл глаза и перестал дышать. Внутри крошились и рушились скалы.
«Завтра. Я подумаю об этом завтра. Завтра я всё исправлю».
Рядом на асфальте стояла жестяная банка. Костя отвёл ногу, чтобы посильнее пнуть её, но поскользнулся и упал. Боль пронзила колено, ладони обжёг лёд. Костя кое-как встал и ощутил, как по голени бежит горячая кровь. На глаза навернулись слёзы злости и бессилия.
Дом был рядом. Костя хромал, стараясь переносить вес на здоровую ногу. Каждый шаг отдавался болью. Он шел и чувствовал себя не просто несчастным – разорённым.
Проходя мимо павильона для мусорных контейнеров, Костя услышал, как внутри кто-то возится. Он остановился перевести дух.
«Наверняка какой-то бродяга, – подумал Костя. – Хоть кому-то хуже, чем мне».
И тут же возразил себе: «А хуже ли?»
Тут из темноты павильона проступила невысокая фигура. Нетвердыми шагами она направилась в сторону Кости.
«Чего ему нужно?».
– Эй! – окликнул Костя. – Мелочи нет.
Фигура приближалась. Её и Костю разделяли несколько метров. Он сплюнул. Кровь из разбитого колена начала запекаться. Джинсы приклеились к ране.
«Кто бы ты ни был, тебе лучше развернуться и уйти».
Фигура медленно ковыляла к нему. Костя включил фонарик на телефоне, чтобы рассмотреть незнакомца. И пожалел об этом.
Холодный луч осветил силуэт, с головы до пят замотанный в какое-то рубище и грязные бинты. Встречный был совсем тощ; казалось, тряпки намотали на палки. Лохмотья скрывали лицо. Забинтованный нос был необычайно длинным и прямым; он выступал вперёд, как жердь.
Костя опешил.
Незнакомец оказался совсем мал и сутул. Костя, и сам невысокий, смотрел на него сверху вниз. В рахитичной руке был внушительный тканевый мешок в тёмных пятнах. Из мешка гнусно пахло.
«Точно бомж. Гнилой и больной. И наверняка заразный».
И тут же Костю догнала мысль:
«Прокажённый. Это прокажённый».
Существо приблизилось к Косте, но тот не смог и пошевелиться. Он лишь всё крепче стискивал в кармане ребристую рукоять.
Оно подняло лицо на Костю, и под тряпками, в глубине, блеснули чёрные глаза. Существо долго смотрело на Костю, и тот почувствовал во взгляде пытливую жадность. Затем по-птичьи склонило голову на бок и издало тёплый звук, в котором угадывалось и мурчание кошки, и воркование горлицы.
Ласковый, но чуждый звук. «Человек не умеет так журчать, – думал Костя. – Что это: колыбельная? Приманка? Зачем я ему?»
Ему было страшно, и он начинал злиться.
Тут встречный низко склонился над вонючим мешком – его нос при этом чуть не упёрся в землю, – и, покопавшись, извлёк грязный продолговатый свёрток.
«Что это? Оружие?»
Создание обратило к нему лицо и зажурчало. Его глаза немигающе смотрели на Костю. Бережно сжимая свёрток, незнакомец прижал его к свой груди. Затем положил его на ладони и, склонив голову, протянул Косте.
Из свёртка воняло – прело и затхло. Так пахнет стоячая вода.
«Или падаль».
Костя пытался понять, что лежит в этой грязной тряпице, но не смог. Существо не шевелилось, кротко тупясь в землю. Тут взгляд скользнул по пальцам встречного, и у Кости перехватило дыхание. Из-под бинтов выглядывали хищно загнутые когти.
Внутри Кости что-то лопнуло.
«Оно схватит. Заразит. Заберёт меня».
– Нет! – крикнул он и безотчётно, как по наитию, выбросил вперёд руку.
Клинок погрузился в тёплое и мягкое. Существо пискнуло и отшатнулось. Ткань вокруг раны набухала тёмным.
– Нет! – он надвинулся на скрюченную фигуру.
«Это даже не человек».
Он вновь сделал выпад. Нож вошёл по рукоять. Существо ухнуло и выронило мешок. Он влажно шлёпнулся на асфальт, исторгая волну смрада. Костя вытащил нож, и создание затрепетало. На почерневший клинок налип пух. Пальцы впились в пластик.
Ноги незнакомца дрожали. С лохмотьев капало. Бинт на носу размотался, и Костя понял, что это и не нос вовсе, а длинный тонкий клюв.
«Сука. Выродок».
Глаза заслонил красный туман. Костя надвинулся на силуэт и занёс нож.
– Грохнуть меня хотел? Сука!
Он с размаху полоснул существо по груди. Из-под распоротых тряпок посыпались чёрные перья.
– За всё ответишь!
Удар. Хруст.
– Почему вы все ко мне пристали?! Просто! Оставьте! Меня! В покое!
С каждым ударом внутри Кости будто разжималась тугая пружина. Существо рухнуло, и он сел сверху, не прекращая наносить удары.
– Все! Ответите! Все! Сука! Ненавижу!
В руках чавкало и крошилось. Существо смолкло. Из разверстого тела шёл пар. Опомнился Костя, лишь когда лезвие зачиркало по асфальту.
Когда всё закончилось, Костя улыбнулся и вытер нож об заляпанные джинсы.
«Хоть что-то хорошее».
Костя ушёл, оставив груду тряпья в тёмной луже. По асфальту из свёртка рассыпались изломанные стебли увядших цветов.
* * *
Автор: Вад Аске, 21 марта 2023 года.
Источник: Aske Corp.
Если вы профи в своем деле — покажите!
Такую задачу поставил Little.Bit пикабушникам. И на его призыв откликнулись PILOTMISHA, MorGott и Lei Radna. Поэтому теперь вы знаете, как сделать игру, скрафтить косплей, написать историю и посадить самолет. А если еще не знаете, то смотрите и учитесь.
Падаль
Это началось два месяца назад.
Я, как обычно, спешил с работы домой. Было уже девять часов вечера, а поздней осенью в это время на город уже падает ночь. Быстрым шагом напрявляясь к метро, я не заметил, как наступил на что-то мягкое. Мягкое сухо треснуло под ногами и продавилось. Глянул под ноги — меня передернуло. Прямо на тротуаре лежал мертвый голубь. Своим ботинком я буквально расплющил его. Повел плечами, поморщился, — и двинулся дальше.
С того случая прошло несколько дней, пока я вновь не наткнулся на улице на мертвую птицу. Это снова был голубь, неживописно раскинувший крылья и валяющийся на тропинке, по которой я шел. Жирный, пушистый, аппетитный. Наверное, так решила кошка, вкрадчиво, но решительно направляющаяся к тельцу. Спешить мне было некуда, я решил взглянуть на это дело. Каково было мое удивление, когда ободранная, явно дворовая мурка, понюхав голубя, отшатнулась от него, настороженно прижав уши. Аккуратно взяв птицу за крыло, я отнес ее в траву, на обочину.
С тех пор трупики пернатых мне встречались чуть ли не каждый день, да не по разу. Для большого города это неудивительно, но прежде такой урожайности мной не наблюдалось. Птицы находили свой последний приют на тротуарах, крышах автобусных остановок, около мусорных контейнеров, на козырьках крыш, лежали под высоковольтными линиями.
Может, какая зараза гуляет по городу, иначе что могло спровоцировать птичий мор? Я невзначай спрашивал у знакомых, не наблюдают ли они похожую картину, но те пожимали плечами, — ничего, мол, такого не заметили, все как обычно. Тогда я сослался на свою особенность подмечать все макабрическое подле себя.
Утешило мало, так как теперь трупами птиц были усеяны все газоны, тротуары и дворы: везде, где бы мне ни доводилось бывать, валялись дохлые воробьи, вороны, грачи, синицы и голуби. Не скрою, мне становилось не по себе. Это еще мягко говоря. Особенно учитывая тот факт, что прочие прохожие падаль не замечали в упор. Ее для них будто не существовало. Топтали ногами, пинали носками сапогов, давили каблуками, оставляя после себя месиво из костей, кишок и перьев.
Мне стали сниться беспокойные сны, в которых я брел по пустынному городу, сплошь покрытым ковром из птичьих тел, боясь сделать шаг, не наступив на чью-нибудь тушку.
Внезапно все как одна птицы неуклюже поднимались в воздух, хрипло крича и хлопая перебитыми крыльями, образовывая ужасающую пеструю тучу, издающую кошмарный гвалт. Туча мрачно бурлила, закрывая бледное солнце, в то время как отдельные особи, клекоча, пытались в крутом пике клюнуть меня в лицо. За миг до того, как чей-нибудь клюв касался меня, я просыпался и уже не мог решиться лечь снова.
Навязчивые видения падали истощили меня. К птицам прибавились кошки. Сначала три-четыре в день. Сначала… Растоптанные звери маячили передо мной, распространяя запах теплой крови. Затем появились собаки. Даже в метро мертвые звери лежали на перроне, всем незаметные, растерзанные, размазанные по полу. Люди угрюмо торчали в вагонах, даже не думая взглянуть на обувь, измазанную в крови , шерсти и перьях.
Не могу смотреть на мясо.
Про сны я больше ничего не скажу.
Вчера утром я обнаружил на своем подоконнике окоченевший воробьиный трупик. Я отправил его в полет с седьмого этажа. Он приземлился на чье-то лобовое стекло, да так и остался лежать на капоте, пушистая мягкая игрушка.
Сегодня я никуда не пошел. Из окна вид не слишком приятный. И перешагивать через беременную соседку, лежащую у двери в подъезд, нет никакого желания.
* * *
Автор: Вад Аске.
Источник: Aske Corp.