Ответ на пост ( ПРО ВЕРУЮЩИХ)
Дья меня есть только одна заповедь, которой нет в библии. Относись к людям так, как ты бы относилься сам к себе...
Дья меня есть только одна заповедь, которой нет в библии. Относись к людям так, как ты бы относилься сам к себе...
В этой книге я не собираюсь говорить подробно о том, что было с христианством дальше; тут начнутся споры, о которых я надеюсь написать еще где-нибудь. Я просто хочу показать, что наша вера, возникшая в языческом мире, была и сверхъестественной и единственной в своем роде. Чем больше мы о ней знаем, тем меньше находим ей подобий. Но все же в заключение я расскажу об одной ее черте, которая очень важна для наших дней.
Я уже говорил, что Азия и античность были слишком стары, чтобы умереть. О христианстве этого не скажешь. Христианский мир претерпел немало переворотов, и каждый приводил к тому, что христианство умирало. Оно умирало много раз и много раз воскресало — наш Господь знает, как выйти из могилы. Снова и снова переворачивалась Европа, и всякий раз в конце концов наверху оказывалась одна и та же вера. Она являлась в мир не как предание, а как новость.
Мы этого не замечаем, потому что от многих это скрыто условностями, которые тоже замечают редко, те же, кто их заметил, вечно их обличают. Нам твердят, что священники и ритуалы — не вера, а церковные сообщества — лишь форма, и не знают, как это правильно. Три или четыре раза, по меньшей мере, душа уходила из христианства, и почти все ожидали, что ему придет конец. Но и теперь и в старину как ни в чем не бывало жила та официальная религия, которую, к своей гордости, свободомыслящие видят насквозь.
Христианство оставалось религией вельможи времен Возрождения или аббата времен Просвещения, как античные мифы оставались религией Юлия Цезаря, и даже арианство долго оставалось религией Юлиана Отступника. Но Юлиан отличается от Юлия, потому что к его времени Церковь уже начала свой странный путь. Юлий спокойно мог поклоняться богам на людях и смеяться над ними дома. Но когда Юлиан счел христианство мертвым, он увидел, что оно — живое, и еще он увидел, что Юпитер никак не оживает. История Юлиана — только первый из примеров.
Я уже говорил, что, по всей видимости, суеверие Константина отмирало само собой. Оно прошло все обычные фазы, когда вера стала почтенной, затем — условной, и наконец — разумной, а рационалисты, как и сейчас, были готовы прикончить ее совсем. Когда христианство восстало и отбросило их, это было неожиданно, как воскресение из мертвых. Почти тогда же в других местах случалось почти то же самое. Когда, например, из Ирландии хлынули миссионеры, так и кажется, что молодежь неожиданно напала на старый мир и даже не стареющую Церковь. Многие из них погибли на берегах Корнуолла; и лучший знаток корнуоллских древностей говорил мне, что, по его мнению, их замучили не язычники, а «не очень ревностные христиане».
Если поглубже нырнуть в историю, мы найдем немало таких примеров. Равнодушие и сомнение опустошали христианство изнутри, и оставалась только оболочка, как в поздней античности оставалась только оболочка мифологии. Но всякий раз, когда отцы были «не очень ревностны», дети пылали огнем веры. Это очевидно, когда Возрождение сменяется Контрреформацией. Это очевидно, когда Просвещение снова и снова сменяется христианством. Однако есть много других примеров, и стоит их привести.
Вера — не пережиток. Она живет не так, как жили бы друиды, если бы им удалось продержаться две тысячи лет. Так могло случиться в Азии и в античной Европе, ибо мифология и философия равнодушно терпели друг друга и друг другу не мешали. Вера не просто выжила, она непрестанно возвращалась в западный мир, который так быстро менялся, в котором все время что-то гибло.
Следуя традиции Рима, Европа всегда все переворачивала, перестраивала, строила заново. Сначала она непременно отбрасывала старый камень, кончала же тем, что ставила его во главу угла. Она откапывала его на свалке и венчала им здание. Одни камни Стоунхенджа стоят, другие — упали, а где камень упадет, там и ляжет. Вера друидов не приходит заново каждый век, ну, каждые два века, и молодые друиды, увенчанные омелой, не пляшут в лучах солнца на Солсбери-плейн. Стоунхендж не воссоздают в каждом архитектурном стиле, от грубой объемистости норманов до причудливости барокко. Святыне друидов не грозит варварство воскрешения.
Церковь жила не в том мире, где все слишком старо, чтобы умереть, а в том, где все так молодо, что его можно убить. Если смотреть со стороны, сверху ее часто убивали; мало того, она часто выдыхалась и без этого. Отсюда следует то, что очень трудно описать, хотя это важно и более чем реально. Время от времени смертная тень касалась бессмертной Церкви, и всякий раз Церковь погибла бы, если бы могла погибнуть. Все, что могло в ней погибнуть, погибало.
Если такие сравнения уместны, я скажу, что змея сбрасывала кожу или кошка теряла одну из своих 999 жизней. Выберу более достойный образ: часы били — и ничего не случалось; колокол возвещал о казни — но ее снова откладывали.
Что значило смутное беспокойство XII века, когда, как очень верно сказали, Юлиан зашевелился во сне? Почему так рано, в самом начале рассвета, возник глубокий скепсис, способный породить номинализм? Видимо, потому, что Церковь уже считали не частью Римской империи, а частью Темных веков. Века эти кончились, как кончилась прежде Империя, и Церковь кончилась бы с ними, если бы она была лишь тенью ночи.
Победа номинализма, как и победа арианства, означала бы, что христианству пришел конец. Сомнение номинализма глубже, чем сомнение атеизма. Вопрос встал перед миром; каким же был ответ? Аквинат воссел на престоле Аристотеля, и многие тысячи юношей, от крепостного до вельможи, спокойно жили впроголодь, чтобы учиться философии схоластов.
Что значит страх перед исламом, который населил наши песни дикими образами сарацинов, победивших Норвегию и Шотландию? Почему обитателей дальнего Запада, скажем, короля Иоанна (если я не путаю), обвиняли в тайном мусульманстве, как обвиняют в тайном безбожии? Почему так встревожило богословов арабское переложение Стагирита?
Потому что сотни людей уже поверили в победу ислама. Они поверили, что Аверроэс разумнее Ансельма, что сарацинская культура хотя бы внешне выше, лучше нашей. Может быть, старшее поколение и усомнилось, и устало, и впало в отчаяние. Если бы Европу победил ислам, много раньше пришел бы унитарий. Как и сейчас, такая победа казалась разумной и возможной.
Как удивились они, наверное, тому, что случилось! Тысячи и тысячи юношей бросили свою юность в горнило крестовых походов. Сыновья святого Франциска, жонглеры Господни, пошли, распевая, по дорогам. Готика взлетела в небо тысячами стрел. Мир проснулся; и мы давно забыли, что альбигойские войны чуть не погубили Европу.
Мы забыли, что та философия была и модной и новой — пессимизм всегда нов. Она была очень похожей на наши модные учения, хотя и стара, как Азия; но ведь и они тоже. Вернулись гностики; почему же они вернулись? Потому что тогда тоже кончилась эпоха и должна была кончиться Церковь. Пессимизм навис над миром, манихеи восстали из мертвых, чтобы мы имели смерть, и имели ее с избытком.
Еще убедительней для нас пример Возрождения, потому что он ближе к нам и мы гораздо больше о нем знаем. Однако и здесь мы знаем далеко не все. Я намеренно не касаюсь религиозных распрей тех лет, я просто хочу напомнить, что они были совсем не так просты, как принято думать сейчас. Протестанты зовут мучеником Латимера, католики — Кампиона, но мы нередко забываем, что в те времена были мученики атеизма, анархии и даже сатанизма.
Мир XVI века был почти так же дик, как наш. Один утверждал, что Бога нет, другой — что он и есть Бог, третий говорил такое, чего Сам Бог не разберет. Если бы мы услышали беседу тех лет, нас, наверное, поразило бы ее кощунственное бесстыдство. Может быть, Марлоу и не говорил того, что ему приписывают, но такие речи характерны для интеллектуальных кабацких бесед его времени. Много странных вопросов поставили люди от начала Реформации до начала Контрреформации. В конце кондов они получили все тот же ответ. Однако и в те годы христианство шло по воздуху, как некогда шел по водам Спаситель.
Но все это было давно. Хотя мы видим довольно четко, как язычество Возрождения пыталось прикончить христианство, нам гораздо легче увидеть тот упадок веры, что начался в веке Просвещения. Ведь он еще не кончился; мы сами воочию видим упадок того упадка. Двести последних лет не кажутся нам единым мигом, как IV и V или XII и XIII века. Мы знаем сами, как окончательно и полно утратило общество свою веру, не отменяя обрядов, как люди поголовно становятся агностиками, не смещая епископов.
И еще мы знаем, как случилось чудо — молодые поверили в Бога, хотя его забыли старые. Когда Ибсен говорил, что новое поколение стучится в двери, он и думать не мог, что оно стучится в церковные врата.
Да, много раз — при Арии, при альбигойцах, при гуманистах, при Вольтере, при Дарвине — вера, несомненно, катилась ко всем чертям. И всякий раз погибали черти. Каким полным и неожиданным бывало их поражение, мы можем убедиться на собственном нашем примере.
Чего только не говорят об Оксфордском движении и католическом возрождении во Франции! Но почти никто не говорит о самом очевидном их свойстве — полной неожиданности. Они поразили, более того, озадачили всех, словно река потекла вспять и даже вверх, в гору. Вспомните книги XVIII и XIX столетий. Всем было яснее ясного, что река веры вот-вот оборвется водопадом или, на худой конец, разольется дельтой безразличия. Даже спокойное ее течение показалось бы чудом, немыслимым, как ведовство.
Самые умеренные люди не сомневались, что река веры, как и река свободы, разольется и обмельчает, если не высохнет совсем. Весь этот мир Гизо и Маколея, мир торговых и научных свобод ни минуты не сомневался, что знает, куда все движется. Направление было ясно всем, спорили только о скорости. Многие ждали с тревогой, некоторые — с надеждой, что бунтари-якобинцы не сегодня-завтра доберутся до архиепископа Кентерберийского или чартисты, взбунтовавшись, развесят англиканских священников на фонарях.
Но мир перевернулся; архиепископ не потерял головы — он обрел митру, а ненависть к пастору сменилась благоговейным почтением к патеру.
Словом, все спорили только о том, медленнее или быстрее течет река — и вдруг увидели, что вверх по течению что-то плывет. И как образ, и как факт это может обеспокоить. Все мертвое плывет по течению, против течения может плыть только живое. Вниз по реке, гонимые просвещением и прогрессом, плыли демагоги и софисты; но даже те из них, которые еще не умерли, вряд ли доказывали, что они живы и животворны.
Несомненно, живым было огромное чудище, которое плыло вверх по реке, хотя многим оно и казалось чудищем доисторическим. Люди того века ощущали, что обряд так же нелеп, как морской змей, что митры и тиары — словно рога допотопных монстров, а ходить в церковь так же дико, как жить в пещере.
Мир до сих пор дивится чудищу, главным образом — потому, что оно все плывет и не тонет. Чем больше его ругают, тем непонятней оно становится. В определенном смысле я пишу эту книгу если не для того, чтобы объяснить, то для того, чтобы показать путь к объяснению; и прежде всего я хочу показать одно: так уже бывало, и не раз.
Да, в недавнее время мы видели, как умирает вера, но то же самое видывали люди много веков тому назад. И тогда, и сейчас это кончилось одинаково. Вера не исчезла; к нам возвращается даже то, что казалось давно утерянным. Снова, как и много раз, возвращается не «упрощенная» и не «очищенная» теология, а тот самый теологический пыл, которым отмечены века доктрины.
Старый добрый ученый с буквами Д. Т. после фамилии стал образцом педанта и символом скуки не потому, что страстно любил богословие, а потому, что богословие наводило на него тоску. Латынь Плавта ему интересней, чем латынь Августина, греческий Ксенофонта — чем греческий Златоуста. Мы равнодушны к нему, потому что он сам — великолепный представитель религиозного равнодушия. Это совсем не значит, что люди бы остались равнодушны, если бы им довелось увидеть дивное, диковинное зрелище — Доктора Теологии, Учителя Богословия.
Мы нередко слышим, что христианство может остаться как дух, как атмосфера. Поистине, многие хотели бы, чтобы оно осталось как призрак. Но оно не хочет. После каждой его смерти не тень встает, но воскресает тело. Многие готовы проливать благочестивые слезы над могилой Сына Человеческого, но они совсем не готовы увидеть, как Сын Божий идет по утренним холмам. Такие люди — а их немало — привыкли к мысли, что старый светильник блекнет в свете дня. Они видели сами, что он горел бледным пламенем свечи, забытой на рассвете.
Как же не удивиться, если семисвечник волшебным деревом вознесся к небу и солнечный свет показался бледным в сиянии его лучей? Но другие века тоже видели, как дневной свет становился ярче светильника, а потом разгорался светильник и становился ярче света. Много раз люди утоляли жажду неразбавленной водой, и много раз, неизвестно откуда, снова била струя чистого вина.
И вот мы говорим: «Много лет и веков тому назад наши предки верили, что пьют Кровь Господню. Потом, хотя и не скоро, вино католичества стало уксусом кальвинизма. Затем и это кислое питье развели водой забвения и скуки, и мы не надеялись снова ощутить терпкий вкус Лозы Виноградной. День за днем и год за годом слабели наши надежды и наша вера. Мы уже привыкли, что вода заливает виноградник и гибнет последний привкус истины, словно последняя капли пурпура тонет в сером море. Мы привыкли к разведенному, разбавленному, обесцвеченному христианству. Но Ты хорошее вино сберег доселе».
Вот что случилось на наших глазах, и это удивительней всего. Вера не только умирала — она умирала от старости. Она пережила не только гонения от Диоклетиана до Робеспьера — она пережила покой. Вряд ли стоит снова говорить о величии Крестной Муки, венчания молодости со смертью. Но когда я думаю о судьбе Церкви, другой образ является мне: так и кажется, что Христос умер стариком, а воскрес молодым.
Не раз и не без основания говорили, что Церковь часто венчалась с сильными мира сего; что ж, она часто вдовела. Враги говорили, что она — супруга кесарей, и это так странно сейчас, словно ее назвали супругой фараонов. Говорили, что она супруга феодалов, но феодалов нет и в помине, а она здесь. Все мирское шло своим путем до естественного конца; казалось бы, тут кончиться и Церкви. Она и кончалась — но рождалась снова.
«Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». Античная цивилизация была целым миром, и представить землю без нее было не легче, чем представить землю без солнца. Она ушла, а слова эти живы. В долгие ночи Темных веков феодализм был привычен, так что человек помыслить себя не мог вне феодальной иерархии, и Церковь была туго вплетена в эту сеть.
Но феодализм разлетелся, вдребезги под напором народной жизни истинного средневековья — и самой новой, самой молодой силой была наша вера. Средневековый уклад — сложный, как мироздание, дом человека — тоже пришел к концу, и тут уж каждому стало ясно, что слова отжили свой век. Но они пересекли сияющую бездну Ренессанса, и через полвека вспыхнули славой новых апологетов и святых.
Наконец, они поблекли в резком свете разума и, кажется, исчезли совсем в землетрясениях революций. Наука разоблачила их, но вот — они здесь. История погребла их в прошлом, они пришли к нам из будущего. Она снова на нашем пути; мы смотрим на них; они все ярче.
Если наше общество и предания его не оборвутся, люди, может быть, научатся применять разум к накапливающимся фактам. Раньше или позже враги веры сделают вывод из своих бесконечных разочарований и перестанут ждать ее смерти. Они могут бороться с ней, как борются люди с лесом, со стихией, с небом. «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». Ждите, что она оступится; ждите, что она заблудится, но не ждите, что она умрет.
Сами того не зная, вы в своем ожидании подчинитесь условиям поразительного пророчества и приучитесь ждать не того, что угаснет неугасаемое, а того, что придет комета или охладеет солнце.
Продолжение следует...
P.S.
✒️ Я перестал отвечать здесь на комментарии к своим постам. На все ваши вопросы или пожелания, отвечу в Telegram: t.me/Prostets2024
✒️ Простите, если мои посты неприемлемы вашему восприятию. Для недопустимости таких случаев в дальнейшем, внесите меня пожалуйста в свой игнор-лист.
✒️ Так же, я буду рад видеть Вас в своих подписчиках на «Пикабу». Впереди много интересного и познавательного материала.
✒️ Предлагаю Вашему вниманию прежде опубликованный материал:
📃 Серия постов: Семья и дети
📃 Серия постов: Вера и неверие
📃 Серия постов: Наука и религия
📃 Серия постов: Дух, душа и тело
📃 Диалоги неверующего со священником: Диалоги
📃 Пост о “врагах” прогресса: Мракобесие
С момента заточения Царской Семьи начинается Ее тернистый путь восхождения на
Голгофу, длившийся, как уже сказано выше, шестнадцать месяцев.
Мы не будем описывать здесь нравственные и физические страдания, которые
пришлось пережить на этом пути Государю Николаю Александровичу и Его Августейшей Семье,
ибо этот очерк посвящен лишь одной стороне духовного облика Императора
Николая II и имеет лишь одну цель - опровергнуть прочно укоренившееся глубоко
ошибочное утверждение, рисующего Его как человека слабого и безвольного.
С момента лишения свободы Царская Семья была вырвана из привычных условий
окружающей обстановки и, вместе с этим, Она была как бы перенесена в иной план жизни
- в план жизни духовной, к которой не применимы обычные мерки, установленные для
оценки душевных и духовных свойств людей. Разве можно рассуждать о силе воле святых
мучеников, достигших наивысших ступеней несравненно большей силы - силы духовной?
В своих воспоминаниях о страшных днях февральского бунта, когда Их Величества были
разлучены и Государыня три дня не имела никаких известий от Государя, Пьер Жильяр
так описывает душевное состояние Ее Величества 3-го марта, когда Она еще ничего не
знала об отречении:
"Мучения Императрицы в эти дни величайшей тоски, без вестей от Императора, в
отчаянии сидевшей у изголовья больного мальчика (в это время Наследник Алексей
Николаевич был опасно болен, и в Петрограде даже распространился слух, что Он умер),
превзошли всякое воображение. Она дошла до крайних пределов человеческих сил. Это
было Ее последним испытанием, из которого Она вынесла то удивительное светлое
душевное спокойствие, которое потом поддерживало Ее и всю Семью до дня Их
мученической кончины" (Pierre Gilliard. Op. cit, p. 173).
Такой же духовный перелом пережил Государь в день Своего отречения от
Престола, совершившийся накануне.
С этого момента Их Величества всецело отдали Себя и судьбу Своих Августейших
Детей в руки Божии.
Святая Церковь учит нас, что Господь не посылает никому испытания, которые
превышали бы силы испытуемого, или же соответственно укрепляет его силы, если он
полностью полагается на волю Божию. В житиях святых мучеников описаны
многочисленные случаи, как с помощью Божией, - а не благодаря своей собственной силе
воли, - они легко и радостно переносили нечеловеческие пытки и страдания. Это чудесное
явление подтверждают также и рядовые православные христиане, перенесшие тяжелые,
опасные и мучительные болезни: легкость, с которой они переносят физические
страдания, поражает даже опытных докторов, не знающих силы Божией.
Сознавала ли Царская Семья угрожающую Ей смертельную опасность? Да, Их Величества
и две старшие Великие Княжны, несомненно, не только сознавали приближение конца, но
и готовились к нему. Жизнерадостная Великая Княжна Мария Николаевна, хотя и в
меньшей степени, но все же ясно понимала положение. Великая Княжна Анастасия
Николаевна и Наследник Цесаревич Алексей Николаевич были еще слишком юными,
чтобы задумываться над Своей участью, но и Они не закрывали глаза на
действительность, как это видно из случайно вырвавшихся как-то у Наследника слов:
"Если будут убивать, то только бы не мучили"...
Отдавали себе отчет в том, что их ожидает и те немногие лица из числа свиты и
верных слуг, добровольно последовавшие в ссылку в Сибирь с Царской Семьей и вместе с
Ней разделявшие заточение. Генерал-адъютант И. Л. Татищев (ныне св. муч. воин Илья,
расстрелян 25 мая/7 июня 1918 г. в Екатеринбурге, канонизирован 1 ноября 1981 года)
еще в Тобольске сказал однажды П. Жильяру: "Я знаю, что я не выйду из этого живым. Я
молю только об одном - чтобы меня не разлучали с Государем и дали умереть вместе с
Ним" (Е. Е. Алферьев, op. cit., стр. 411).
В Ипатьевском доме были найдены два листка бумаги, на которых рукою Великой
Княжны Ольги Николаевны были написаны два стихотворения: "Молитва" и "Перед
Иконой Богоматери" (Ibidem, приложение I, стр. 425-434). Они общеизвестны, но мы
напомним здесь два последних четверостишия стихотворения "Молитва":
Владыка мира, Бог вселенной,
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый страшный час.
И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов.
Нельзя забывать, в какой трагической обстановке писала эти строки юная,
двадцатидвухлетняя, Великая Княжна Ольга Николаевна. Оба эти стихотворения были
также переписаны Государыней Императрицей и посланы полк. А. В. Сыробоярскому в
письмах от 11 и 12 января 1918 года (Скорбная Памятка, стр. 82-83 и 87. Издание "Кассы
помощи ближним в память о Царской Семье". Нью-Йорк, 1928). Отсюда ясно, что их
содержание было известно всей Царской Семье, и можно только поражаться тому, какой
духовной высоты достигли Их Величества и Их Августейшие Дети уже к этому времени.
Сохранились два драгоценнейших письменных памятника, раскрывающих перед нами
душевные и духовные переживания Царственных Узников на пути Их мученического
подвига.
Одним из них являются многочисленные письма всех Членов Царской Семьи,
написанные Ими из заточения. Первый сборник этих писем, изданный в 1974 году Свято-
Троицким монастырем (Джорданвилль, N. I., США), заканчивается следующим
небольшим отрыв-ком из письма Великой Княжны Ольги Николаевны, написанного в
Тобольске:
"Отец просит передать всем тем, кто Ему остался предан, и тем, на кого они могут
иметь влияние, чтобы они не мстили за Него, так как Он всех простил и за всех молится,
чтобы не мстили за себя, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет еще
сильнее, но что не зло победит зло, а только любовь"...
Не менее замечателен и другой памятник из духовного наследия Царской Семьи. В
доме Ипатьева, среди оставшихся вещей, судебными властями было найдено много книг
духовного содержания. Четыре из них принадлежали Императрице и пятнадцать -
Великой Княжне Татьяне Николаевне. Естественно предположить, что читались они
всеми Членами Августейшей Семьи, причем особенно примечательно то, что Они не
расставались с ними не только в Тобольске, но захватили их даже в Екатеринбург и
берегли до самого конца. В них имеются многочисленные подчеркнутые и отчеркнутые
места, наиболее привлекавшие внимание читавших и наиболее близкие Их душевному
настроению, ярко свидетельствующие о духовном подвиге Царственных Мучеников.
Епископ Мефодий, внимательно ознакомившийся с этими книгами и сделанными в них
пометками, пишет: "Эти места не только говорят о духовном состоянии Августейшей
Семьи, об Их крепкой, глубокой вере, смирении, всепрощении и духовной бодрости, но и
являются как бы Их духовным завещанием и наставлением. Да будут же слова,
подчеркнутые Ими и кровью Их засвидетельственные, нам на духовную пользу и
вразумление".
Ниже приводится краткая выписка слов, особо отмеченных в одной из книг Великой
Княжны Татьяны Николаевны, которые лучше всего показывают нам, какому примеру
следовала Царская Семья в эти страшные предсмертные дни:
"Верующие в Господа Иисуса Христа шли на смерть, как на праздник... становясь
перед неизбежною смертью, сохраняли то же самое дивное спокойствие духа, которое не
оставляло их ни на минуту... Они шли спокойно навстречу смерти потому, что надеялись
вступить в иную, духовную жизнь, открывающуюся для человека за гробом"...
Из книги «Император Николай II как человек сильной воли». Алферьев Е.Е.
P.S. ✒️ Простите, если мои посты неприемлемы вашему восприятию. Для недопустимости таких случаев в дальнейшем, внесите меня пожалуйста в свой игнор-лист.
✒️ Так же, я буду рад видеть Вас в своих подписчиках. Впереди много интересного и познавательного материала.
✒️ На все ваши вопросы или пожелания, отвечу в Telegram: Prostets2024
📃 Серия постов: Вера и неверие
📃 Серия постов: Наука и религия
📃 Серия постов: Дух, душа и тело
📃 Диалоги неверующего со священником: Диалоги
📃 Пост о “врагах” прогресса: Мракобесие
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
В конце 80-х, самом начале 90-х дети на улице спрашивали о людях в подрясниках кто это. И родители уважительно поясняли, что это батюшки.
Сейчас вернулось время, когда дети не знают кто такие священники и как они выглядят. Потому опять слышу на улице от детей (наивно громко) : «Мама, мама, а кто этот дедушка?». И родители опять, кто как, но тихо объясняют. Кто-то священником называет, кто-то батюшкой. Кто-то презрительно говорит, что «поп».
А сегодня я услышал, как ребенок спросил обо мне у матери и та, нарочито громко, сердито заявила: «Это – никто!.. Служитель культа!»
- А что такое «служитель култа»?
- Это обманщики. Они обманывают за деньги.
Тут я приостановился. Скандалить бы я не стал, но хотя бы взглядом хотел ей высказать свое негодование. И вдруг:
- Мама, а папа тоже служитель култа?
- С чего ты взял?
- А дядь Валера говорит, что он всех за деньги обманывывает! - просто выкрикнул малыш.
И тут нерадивая мать невольно на меня посмотрела. Да, други, не скрою, я злорадствовал. Теперь мне стыдно за это. Однако-ж, метит «шельму» Господь!
Архимандрит Алипий (Светличный)
Духовник. Что же тебе надо сделать, чтобы встать на путь духовной жизни? Ты, наверное, и не подозреваешь, как это трудно и в то же время легко!
Неизвестный. Трудно – я понимаю. А почему легко – нет.
Духовник. Один оптинский старец говорит: «Монашеская жизнь – трудная, это всем известно, а что она самая высокая, самая чистая, самая прекрасная и даже самая легкая – что говорю, легкая – неизъяснимо привлекающая, сладостнейшая, отрадная, светлая, радостию вечно сияющая, это малым известно. Но истина на стороне малых, а не многих».
Он говорит это о монашестве. Но то же можно сказать и о духовной жизни вообще. Вот почему Спаситель сказал: «...иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11, 30).
А каково же иго Христово и каково же бремя Его, как не жизнь духовная! И у Апостола читаем: «Всегда радуйтесь». И он ни о какой иной радости говорит, как о радости во Христе Иисусе. Вот и потому и легко встать на путь духовной жизни.
Тот же старец говорит еще: «Господь сказал возлюбленным ученикам: не бойся, малое Мое стадо, Яко изволит Бог даровати вам – что? думаешь, отраду? богатство? наслаждение? Нет! Царство! Где не только все блага, все возможные сокровища и красота, и слава, и свет, и радость, и горящая любовь, и Божеская жизнь, и веселие вечное. Царство это – Царство всех веков, перед которым все величайшие царства мира сего -дым, сырец! И в том-то Царстве света и веселия тебе уготовано и всем возлюбившим Господа Иисуса Христа царское место».
Как же можно колебаться человеку в выборе жизненного пути? Ведь их два: узкий путь – спасения, широкий – гибели. Путь спасения – духовная жизнь. Гибели – жизнь плотская. Как говорит Апостол: «...если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете дела плотские, то живы будете» (Рим. 8, 13).
Неизвестный. Относительно выбора пути я больше не сомневаюсь. Увидя жизнь так, как она сейчас мне представляется, – выбор сделать легко. Это верно, но я спрашиваю, как встать на этот путь. С чего начать? Я почти прожил свою жизнь и шел по другому пути. Мне все в нем понятно и привычно. А этот духовный путь от меня далек, чужд мне и совершенно мне неизвестен. Я понял, что не так жил. Я хочу теперь жить иначе, в соответствии с той истиной, которую вижу. И я спрашиваю тебя, как мне это сделать?
Духовник. Да. Я именно так и понял твой вопрос. И на него-то и отвечаю тебе, но я начинаю сначала, так сказать, с первого слова.
Неизвестный. А именно?
Духовник. Для того, чтобы встать на путь духовной жизни, надо прежде всего ясно поставить перед собой оба пути – путь жизни духовной, ведущий к спасению, и путь жизни плотской, ведущий к гибели. И в самой глубине существа своего – решить идти путем жизни духовной. С этого решения должна начинаться жизнь духовная каждого человека, осознавшего, что он уклонился от пути спасения. И этот первый шаг, это решение делать легко, потому что легко сделать выбор между жизнью и смертью. Сознательно выбрать смерть, а не жизнь, может только человек безумный. И если ты понял, что жизнь мирская, по плоти есть смерть, а жизнь церковная, по духу есть жизнь, – то ты без колебаний примешь внутреннее, непоколебимое решение встать на путь жизни церковной. Это решение по своему значению для твоей внутренней жизни будет уходом в монастырь. Твое душевное самочувствие изменится. По-новому видишь ты все, чем жил раньше. Ты придешь в ужас от своей прошлой жизни. Ты увидишь, сколько в ней было греха, нечистоты, всякой мерзости. Какая она была пустая, бесцельная. Твое прошлое покажется тебе безобразным сном. И сколько бы тебе ни было лет, ты почувствуешь себя вновь начинающим жить. Ты будешь поражен этой переменой и с величайшим изумлением будешь спрашивать себя: да как же я жил раньше? Как я мог не видеть того, что вижу теперь, когда все это так ясно, так несомненно? А вместе с тем охватит чувство нестерпимого стыда за все твое прошлое. Ты ощутишь непреодолимую жажду покаяния. Это первый шаг на твоем пути, но здесь ждет тебя и первое искушение: это чувство стыда и сознание греха может быть и к жизни, и к смерти. К жизни, если оно вызовет в тебе жажду спасения, если его осветит надежда на милосердие Божие, если не убьет оно в тебе веры, что Господь пощадит создание Свое и примет тебя, как принял блудного сына. К смерти – если оно приведет тебя к безнадежному отчаянью. И заметь: с первых же шагов жизни духовной козни вражеские! Они подстерегают человека на всех ступенях духовного восхождения, враг подстерегает каждое доброе движение сердца и стремится обратить его в зло, потому что все доброе в нас имеет некую черту, перейдя которую, незаметно обращается в зло. Распознавать эту черту часто не может человек своими силами. Это дело благодати Божией, потому самонадеянность – самый опасный грех, так как в нем таится возможность всех грехов. Враг будет стремиться и доброе твое покаяние довести до злого уныния. Он будет говорить тебе слова безнадежные о том, что тебе уже поздно исправляться, что это тебе не под силу. Что ты погибнешь, что не стоит и начинать этой новой жизни. Она не для тебя.
Неизвестный. Я еще не начал новой жизни, а эти мысли уже мелькают у меня в мозгу.
Духовник. Отгоняй их. Не давай им задерживаться в сердце. Они – от врага. Жизнь духовная не зависит от времени. Можно, как видим в примере разбойника на кресте, стяжать спасение и во единый час. О том же свидетельствуют и многие примеры из жизни святых. Жить всегда можно начать сначала. И нет такого грешника, которого бы не простил Господь. А возраст? Какое же он имеет отношение к вопросу о духовной жизни? Разве не в каждый возраст человек одинаково близок к смерти? И разве погибнуть духовно нельзя в юности и спастись в старости?
Неизвестный. Что же я должен сделать в сознании своего греха?
Духовник. Ты должен исповедовать грехи свои в Церкви и после отпущения грехов причаститься святых Тайн.
Неизвестный. Неужели с этого надо начать? Мне кажется, что я еще не готов для того, чтобы причаститься. Это требует полноты веры и чистоты жизни. Ведь иначе и по церковному учению мое причащение будет «в суд и осуждение».
Духовник. Достойное причащение – не есть причащение только святых. И несовершенство в вере не может быть препятствием для принятия святых Тайн. Ибо не здоровые, а больные нуждаются во враче. И не к праведным только, но и к грешным пришел Христос, чтобы спасти их. Причащение – это источник нашего совершенства и утверждения нашей веры – как же можно сначала требовать совершенства в вере и жизни, а уже потом допускать до причастия святых Тайн!
Неизвестный. Но какое-нибудь условие есть же для достойного причащения?
Духовник. Есть. Покаяние.
Неизвестный. Но ты ведь сам говорил, как ничтожно наше покаяние в сравнении с тяжестью грехов.
Духовник. Да. Но и эту нераскаянность нашу надо тоже исповедовать как грех. И если у тебя нет злого и сознательного желания остаться в грехе, если ты не возлюбил грех, а стыдишься его – святая Церковь властию, которая дана священнику, снимет с тебя все твои грехи и ты достоин будешь причащения. То же и немощность в вере. Пусть сознаешь ты, что ничтожна и слаба твоя вера. Но ты хочешь веровать. Ты видишь в неверии грех свой. Ты взываешь: «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мк. 9, 24). И причащение и при твоем маловерии будет достойно. На путь духовный надо вступать через покаяние и утверждаться на нем таинством Божественной Евхаристии. Причащаться надо не один раз в год, как вошло в привычку обмирщенных христиан, а часто, как подобает в монастыре, потому что без частого причащения не возможна духовная жизнь в миру. Ведь тело твое иссыхает и делается бессильным, когда ты не даешь ему пищи. И душа требует своей небесной пищи. Иначе и она иссохнет и обессилет. Без причащения заглохнет духовный огонь в тебе. Завалит его мирской хлам. Чтобы освободиться от этого хлама, нужен огонь, попаляющий тернии наших прегрешений. Жизнь духовная – не отвлеченное богословие, а действительная и самая несомненная жизнь во Христе. Но как же она может начаться, если ты не примешь в этом страшном и великом таинстве полноты духа Христова. Как, не приняв плоти и крови Христовой, будешь жить с Ним? И здесь, как и в покаянии, не оставит тебя враг без нападений. И здесь он будет строить тебе всякие козни. Он воздвигнет множество и внешних, и внутренних преград. То будет тебе некогда, то почувствуешь себя нездоровым, то захочется отложить ненадолго, чтобы «лучше приготовиться». Не слушай. Иди. Исповедуйся. Причащайся. Ведь не знаешь ты, когда призовет тебя Господь.
Неизвестный. Да. Я это сделаю.
Духовник. Духовный путь требует оцерковления всей жизни и внутренней и, по возможности, внешней. Если ты не положишь резкую грань между своею жизнью и жизнью мирской, мир непременно победит тебя, сделает тебя своим рабом. Господь принес меч разделения: «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух, и двое против трех: отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против свекрови своей» (Лк. 12, 51–53). Так надлежит отделяться от всего и от всех, что будет содержать в себе мирское начало. Без этого внутреннего отделения невозможна духовная жизнь.
Неизвестный. Но что ты разумеешь под «оцерковлением жизни»?
Духовник. Ты понимаешь разницу между монастырем и миром?
Неизвестный. Конечно.
Духовник. Ты понимаешь, что монастырская жизнь оцерковлена и потому противопоставлена миру?
Неизвестный. Да.
Духовник. Вот создать монастырскую жизнь в миру – это и есть то оцерковление, которое необходимо для желающих идти по пути духовной жизни.
Неизвестный. Теоретически твою мысль о монастыре в миру я понимаю, но как ее осуществить практически – нет.
Духовник. Представь себе, что ты живешь в монастыре. Вокруг монастыря высокая стена. У ворот монах, который не пропускает в монастырь посторонних. В монастыре храм, ты ходишь в него молиться. Твоя жизнь вне храма – протекает в келье. У тебя есть келейное правило молитвенное, ты читаешь слово Божие, творения св. Отцов, углубляешься в созерцание Божественных тайн. Вне храма и кельи ты несешь послушания, иногда очень тяжелые, в пекарне, на огороде, на скотном дворе. У тебя есть духовный отец, который руководит всей твоей жизнью, которому ты отдал душу свою в руководство, отказавшись от своего самочиния и мирской воли. Ты соблюдаешь посты, и весь уклад твоей жизни зиждется на основе церковных правил. Монашество – это храм, у которого раздвинулись стены и который охватил и заключил в себя всю твою жизнь. И вот случилось так, что монастырь этот перенесен в мир. Стен больше нет. Но где же твой монастырский храм? Это тот храм, где ты теперь исповедуешься у духовника своего и причащаешься Святых Тайн. Может быть, ты не можешь проводить в нем столько времени, сколько в монастыре, но все же жизнь в этом храме – главное в твоей жизни. Где твоя келья? Она перенесена в шумные мирские квартиры, но и в миру она осталась келией, даже если ты занимаешь «угол». В ней должна быть монастырская тишина и монастырская жизнь – хотя кругом шум, и из-за стен доносятся в твою келью не церковные песнопения братии, а мирские песни, суетные разговоры, пьяное веселие. Твоя комната неизменно должна оставаться келией, где все проникнуто духом молитвы и тишины. У тебя много внешних мирских дел, ты должен делать их «за послушание», не прилепляясь к ним душой, как делал ты и в монастыре тяжелую работу в пекарне или на скотном дворе. Жизнь мирская течет по своим законам. У нее свой уклад. И ты, принимая его, поскольку это внешнее необходимо для твоей жизни в миру, должен свою личную и внутреннюю жизнь построить на началах церковных. В монастыре ты был послушник. Ты должен оставаться им в миру.
И если ты соблюдешь все это и в миру, ты сохранишь монастырь. И этот внутренний монастырь не сможет уничтожить никто. Потому, что уничтожить можно только внешнее, а внутреннее – неотъемлемое достояние человека. Так вот что такое «оцерковление», которое есть необходимое условие истинно духовной жизни.
Неизвестный. Да. Я понимаю теперь, что ты разумеешь теперь под словом «оцерковление». Но смогу ли я создать это «необходимое условие» для духовной жизни?
Духовник. Почему же нет? Это зависит только от тебя.
Неизвестный. Может быть. Но по силам ли это мне? Смогу ли я так сразу отказаться от всего мирского? Я слишком привык к мирской жизни и многое слишком люблю в ней.
Духовник. Например?
Неизвестный. Ну, например, я очень люблю музыку, светскую литературу, театр, я по-мирскому люблю жизнь природы – цветы, пение птиц; люблю посмеяться, пошутить, поболтать в веселой компании, наконец, я курю... Конечно, все это «мелочи», но отказаться от всего этого сразу – я не чувствую себя в силах.
Духовник. А кто тебе говорит сразу?
Неизвестный. Это говорит Евангелие.
Духовник. Никогда! В Евангелии говорится о необходимости твердого решения идти за Христом. Говорится об идеале, к которому должен стремиться человек. Говорится о том, что человеку надлежит делать для достижения этого идеала. Больше того, там говорится, что Царство Божие силою берется, что делающие усилия получают его. И Апостолы поучают, что многими скорбями надлежит войти в Царство небесное. Значит, совсем не «сразу». Подвижники, которые сами прошли путь спасения, познавшие на опыте все козни вражеские, открывшие для нас внутреннего человека, изучавшие «невидимую брань» духовную, осветившие светом благодатного разумения весь путь духовной жизни, – с непреложностью установили то учение Церкви, по которому, наоборот, внутреннее устроение человека – процесс медленный, постепенный, требующий великого терпения.
Неизвестный. А как примирить с этим слова Спасителя, сказанные человеку, хотевшему прежде, чем идти за Христом, «пойти и похоронить отца»: «...предоставь мертвым погребать своих мертвецов», и другому, который просил отпустить его проститься с домашними: «...никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лк. 9, 59–62).
Духовник. Это и есть требование окончательного решения идти за Христом, требование окончательного избрания пути без оглядывания назад и без двоящихся мыслей. Здесь Спаситель ничего не говорит о возможности достигнуть совершенства «сразу», а только об этом окончательном решении не в мыслях, чувствах и намерениях, а в воле и в жизни.
Неизвестный. Допустим, теоретически это так. Но я не понимаю, как же практически можно установить постепенность? По-моему, например, так: если в театр ходить нельзя, так уж нельзя. Читать романы нельзя, так уж нельзя. Вести праздные разговоры в праздной компании с папиросой в зубах нельзя – так уж нельзя. Нельзя танцевать, нельзя смеяться, нельзя шутить, петь, играть. Да все нельзя. И кто мне скажет, как «постепенно» можно оставлять все это. Какой внешний признак будет указан «временно допустимого смеха», «временно допустимых развлечений», «временно допустимого обмирщения».
Духовник. Никто не укажет тебе такого внешнего признака. Его нет и не может быть, потому что «обмирщение» недопустимо вообще. Но речь идет не о допустимости обмирщения, а о том, как от него избавиться и как достигнуть оцерковления всей жизни. И здесь православие не говорит о достижении сразу, а говорит о неизбежности большой внутренней борьбы и постепенном восхождении по лестнице совершенства. Здесь «сразу» будет страшной опасностью, которая может подменить истинное благодатное состояние святости – внешней фарисейской его подделкой. Ты спрашиваешь, какой внешний признак допустимых развлечений будет указан? Тебе будет указано другое: внутреннее основание того процесса, в котором человек действительно освобождается от обмирщения. Это основание – духовный рост человека. Внешнее самоограничение должно быть здесь не по букве закона, а в соответствии с внутренним процессом духовной жизни. Не сразу надо сказать человеку – брось мирские развлечения. Но и нельзя ждать, чтобы он бросил их без труда, без борьбы, когда он совершенно потеряет к ним всякое влечение. Надо знать момент, когда пора человеку поставить такую задачу. Надо знать не только, каково здесь требование закона, но и созрел ли данный человек для решения такой задачи. Формальный, «по букве» отказ «сразу» от всего «мирского», потому что святые отцы «в театр не ходили», и «папирос не курили», и «в веселой компании не сидели» – при всей видимости истинности – может оказаться не только бесплодным, но даже губительном для души. Здесь недостаточно знать учение о совершенстве – здесь надлежит иметь духовное ведение. Книга – великое дело, но для того, чтобы пользоваться ею, нужна не мирская мудрость, а благодатная премудрость. Ведь как ни известна нам из подвижнических творений невидимая брань, как ни изучены в духовном опыте святых основные законы духовной жизни, все же каждый человек не вполне такой же, как другой, и каждая жизнь человеческая – особая, единственная и новая жизнь. Поэтому и книги сказать всего не могут. То живое, единственное, особое, что касается только этой жизни, постигается не мирскою мудростию, а премудростию Благодати. Православные монастыри доселе сохранили живую практику истинного духовного руководства. И если хочешь по-настоящему понять православное учение о пути жизни духовной и о восхождении по лестнице совершенства – посмотри, какой там был дух. Чему учили старцы своих духовных детей? Было ли в словах их это, исполненное мертвого формализма, требование «сразу», кажущееся таким возвышенным, а в существе своем исполненное внешнего фарисейства? Вот послушай, как писали великие оптинские старцы о «мирских развлечениях». Имея в виду, что слова, которые я сейчас тебе приведу, писались девушке, живущей веселой мирской жизнью, но стремившейся к монашеству: «Таинство странное вижу и преславное: небо – вертеп; престол херувимский – Деву; ясли – вместилище, в них же возлеже невместимый...
Истинно – чудо ужасное! и херувимский ум ужасается, как это могло быть? А между тем это было! И какое из сих чудес чудеснее, ум отказывается уразуметь. Цепенеет... Да, великое утешение св. Церковь даровала умному человеку. Так вот целый век и смотрел бы в бездну этих трех строчек. А сколько еще перлов рассыпано в духовных церковных песнях! Но земной ум не жалует этих драгоценностей, ибо понять их не может. Что петуху неоцененный рубин? Ему надо горошину. А нам доставляет утешение попрыгать по паркету, как какому козленку, нам бы похохотать до лому затылка, нам бы рожу какую-нибудь надеть, замаскироваться, и сколько еще глупостей и нелепостей, поглощающих этот световидный дар неба – ум наш. Впрочем, это я пишу не с тем, чтобы ты, моя искренняя, все рожи и бальные принадлежности разбросала и тем огорчила бы родных и чужих. А так говорю, чтобы ты знала, что творишь. И уж если набедокуришь – исповедовалась бы Господу, и Он простит тебя».
И в другом письме ей же: «Вчера или 3-го дня о. М. сказал, что ты там все пляшешь. Я ему советовал указать тебе басню Крылова «Стрекоза и муравей». К тебе она подходит. Та тоже любила масленицу и не жаловала поста – все плясала. Говорю это не в укор тебе, а чтобы ты знала настоящее положение вещей и при случае не теряла головы»...
И еще: «Экая ты подозрительная! Опять взвела на меня клевету, будто я не доволен тобою. Да хоть бы ты и действительно увлеклась кем-нибудь, да как же я тебя не прощу? сам грешный человек. А ты даже и не увлеклась, а так просто, подружилась. Ну и Бог простит тебя, и я прощаю».
Требовал ли он от этой мирской девушки, чтобы она «сразу» отказалась от всего? Напротив, он и самую мысль о таком «немедленном» изменении жизни отгонял от нее, как мысль вражескую. «Но вижу ты желаешь, -пишет ей старец, – бросив модные со шпорами башмаки и бальное платье, сию же минуту сделаться святою, преподобною, сразу просветлеть. Нет, матушка, в деле духовном так не бывает. Тут на первом плане стоит терпение, за ним еще терпение, и, наконец, все это венчает опять-таки терпение» (Иеросх. Анатолий).
Вот голос истинного православия. Вот как старчество понимало процесс духовного перерождения человека. И это была не теория, а сама жизнь. Через пять лет после этих писем оптинский старец пишет той же девушке поздравление со вступлением на иноческий путь, в котором уже нет ничего ни о модных ботинках, ни о бальных платьях, а говорится: «Читай непременно каждый день Авву Дорофея или Иоанна Лествичника, в сих книгах великая сокровищница уроков для духовной жизни. И если будешь идти указанным ими путем по силе своей – верь, не погибнешь и наследуешь Царство (небесное) вечное».
Неизвестный. Значит, вопрос переносится на внутреннее возрастание. Внешние ограничения – это отчасти помощь для этого возрастания, отчасти – следствие его?
Духовник. Совершенно верно.
Неизвестный. Что же содействует этому возрастанию в положительном, а не в ограниченном смысле?
Духовник. Я уже сказал тебе: покаяние, частое причащение. К этому надо прибавить молитву, пост и внутреннюю брань.
Продолжение следует...
p.s. Простите, если мои посты неприемлемы вашему восприятию. Для недопустимости таких случаев в дальнейшем, внесите меня пожалуйста в свой игнор-лист.
Так же, я буду рад видеть Вас в своих подписчиках. Впереди много интересного и познавательного материала.
На все ваши вопросы или пожелания, я отвечу в Telergram: Prostets2024
Серия постов: Вера и неверие
Серия постов: Наука и религия
Диалоги неверующего со священником: Диалоги
Пост о «врагах» прогресса: Мракобесие
Вера и разум в их существе и взаимных отношениях служат неисчерпаемою, вечною темою религиозно-философской мысли. Не видится конца опытам решения проблемы веры с разных точек зрения и разными способами: ею занимаются не только богословы, но и философы, психологи, даже медики (психиатры), словом – все, интересующиеся религиозными вопросами, – всем проблема веры представляется и важною, и интересною. К сожалению, далеко не всегда мы находим здесь внимание к решающей все дело методологической стороне вопроса. Достаточно сказать, что часто вопрос об отношении веры и разума в христианской религии решается без обращения к учению самой христианской религии об этом, заключенному в Библии. А как уместно и естественно было бы, кажется, обращение здесь именно к Библии! Конечно, в богословии делалось и делается это, но исчерпывающей вопрос работы здесь тоже не сделано. Вот почему остается пока место всяким новым опытам в этой области. Здесь же оправдание и для предлагаемого библейско-апологетического очерка, предназначаемого послужить выяснению истины и опровержению ложных понятий о вере путем изложения библейского учения (библейской гносеологии).
Библия не имеет целью делать из нас ученых, и мы не найдем в ней ученых психологических трактатов о вере и разуме, точно так же метафизических рассуждений об основе и сущности познания, но она дает нам настолько же простой, сколько и глубокий взгляд на сущность познания, на его органы – веру и разум. Простота, соединенная с глубиною, в данном случае, как и всегда, – вот свойства библейского учения о вере и разуме.
Тем менее может быть понятна эта глубокая простота нашему мудреному и лукаво мудрствующему времени, – такая широкая бездна лежит между Библиею и нашим временем, чужим духу и языку библейского миросозерцания. Отсюда современному богослову грозит опасность исказить чрез привнесение своего чистоту библейского учения, его истинный смысл.
Как же быть? Для нас опорой в данном случае послужила святоотеческая литература. Руководство ее в настоящем случае мы признали необходимым на том основании, что видим в ней полное, можно сказать, выражение не только духа, но даже буквы, языка Библии, простого и величественного, глубокого смыслом.
Не немцы с их учеными, толстыми и безжизненными водянистыми комментариями введут нас в понимание Библии, а те, которые так сроднились душею своею с Библией, что и мыслили, и говорили по-библейски, – лишь отцы и учители Церкви. Удивительное единство в духе и строе их миросозерцания, согласие их в целом лучше всего говорят за истину святоотеческого миросозерцания. Поверяя свое понимание новозаветных писаний святоотеческим, мы, кроме того, старались искать истинный смысл писаний в самых писаниях – при помощи сличения параллельных мест и контекста. В результате получилось довольно цельное, стройное учение о вере и разуме и их взаимном отношении.
Чтобы быть понятными в самом изложении этого учения, сначала представим его в виде схематическом.
Знание принадлежит рассудку и вере: нет веры без знания, нет знания без веры – то и другое суть необходимые, самою природою связанные, элементы в процессе познания: познание есть синтез веры и рассудка. Главная роль в познании все-таки принадлежит вере.
Вера – акт познания синтетический, посредством веры мы постигаем истину во всей ее цельности, как нечто непосредственно данное; рассудок – акт аналитический, чрез него мы созерцаем истину не в ее непосредственной цельности, не как целое, но как расчленение единого целого на его части; чрез рассудок созерцание истины распадается по логическим категориям. Первый акт относится ко второму как ощущение к рефлексии. Очевидно, без первого акта познание никоим образом не может состояться: вера является источником знания, материальным началом его; она ставит нас лицом к лицу с недоступною рассудку сущностью вещей, она – око, которым мы видим сверхопытную действительность, она – чувство, которым мы воспринимаем существенность; по отношению к существенности вера то же, что ощущение по отношению к внешнему миру. Рассудку принадлежит лишь формальная роль в познании. Данное ощущение истины рассудок разлагает на ясные логические категории и делает его достоянием нашего личного сознания, нашею личною, так сказать, собственностью.
Без рассудка может состояться познание, хотя ему не будет доставать ясности; это будет знание безотчетное, непосредственное (внутреннее созерцание). Объем и глубина познания зависят от веры: они пропорциональны глубине и ясности веры, рассудок же не может дать больше того, что дает вера; он не хозяин, а слуга веры в познании, его дело принимать лишь то, что дает вера: вера дает материал, рассудок перерабатывает его сообразно с законами своей природы, облекает его в логические формы. Материальная необходимость знания зависит от веры, а не от рассудка: в вере, внутреннем чувстве, мы имеем непоколебимое свидетельство достоверности той или иной истины (от рассудка зависит лишь формальная правильность познания): ставить в зависимость, поэтому, материальную необходимость знания от рассудка, делать рассудок судьею веры нельзя, всегда должно помнить, что область логических категорий и форм далеко не исчерпывает собою область внутренне созерцаемого верою, от последней остается всегда нечто такое, что не может укладываться ни в какие узкие логические формулы, и потому содержание знания в двух моментах познавательного процесса всегда бывает не адекватно: переходя из первого во второй момент, оно проигрывает в содержании. Рассудок относится к вере как наука к жизни, как сознание законов, например, любви к самой любви в смысле живого психического процесса.
Итак, рассудок не может быть судьею вере, ценить достоинство ее свидетельств своею меркою: он слеп, не постигает существенного в вещах, и эта существенность вовсе не обнимается наличною совокупностью его форм и законов.
Если фундамент познания вера, то ясно, что его правильность зависит не столько от рассудка, сколько от веры. Все условия истинного познания сводятся к условиям, повышающим энергию синтетической познавательной способности веры. Сила и ясность созерцания находятся в прямой зависимости от степени сродства, которое существует между нашею душою и миром сверхопытной действительности, и так как человек – существо свободное и духовно-нравственное устроение его личности во власти его самого, то отсюда следует, что и это сродство лежит на нашей личной ответственности.
Душа, все симпатии которой лежат на стороне этого видимого, конечного и феноменального мира, ищущая здесь удовлетворения всем своим стремлениям сердечным и умственным, чужда миру сущности. Существует же это сродство в душе, которая любит не этот, а тот мир, жизнь которой определяется законами не этого мира, но того мира; главный же закон того мира – любовь. Отсюда тесная связь познания с нравственною настроенностью личности: истина открыта лишь любящим, исполняющим нравственный закон Божий, и закрыта для безнравственных, этих «зрячих слепцов».
Таково учение Нового Завета о познании. Оно идет вразрез с принятыми на этот счет взглядами в наше время, которое любит разделять глубокою бездною знание и сердце, веру и рассудок, которому кажется диким требование от познающего субъекта гармонической, духовной цельности. Однако истину этого требования понимали и понимают многие, но все непременно предчувствуют. Нам известны из первых, например, И. В. Киреевский и А. С. Хомяков. Считая рассудок неспособным быть реальным критерием и источником познания, думая, напротив, что для рассудка закрыта истинная, живая действительность, они в вере видели основание знания, признавал за рассудком лишь функцию логического выражения и аналитического раскрытия истины, созерцаемой верою, а коренное условие для правильности познания во «внутренней цельности бытия», как выражается Киреевский, т. е. именно в том, о чем говорилось выше.
Не для защиты изложенного нами учения, но для того, чтобы сколько-нибудь приблизить, так сказать, его к сознанию читателей, выслушаем главные основания, на которых Киреевский и Хомяков строят свой взгляд. «Для одного отвлеченного мышления, – говорит Киреевский, – существенное вообще недоступно, только существенность может прикасаться существенному. Отвлеченное мышление имеет дело только с границами и отношениями понятий. Законы разума и вещества, которые составляют его содержание, сами по себе не имеют существенности, но являются только совокупностью отношений (Полн. собр. соч., т. 2, с. 355). В другом месте он же говорит, что философии, утверждавшейся на одном чистом мышлении, «была доступна истина только возможного, а не действительного, закон, а не мир, в котором закон проявляется». Более точное разъяснение этого факта дает Хомяков «знанию рассудочному в предмете доступен только закон его, а не действительность. Знание, противопоставляясь познаваемому, ставит его в отрицательное отношение к себе, но всякое отрицание ставит отрицаемое уже как только возможное, а не действительно сущее, оставляя действительность за самим собою. Оно есть перевод действительного в область возможного, в закон» (Собр. соч., 1861, т. 1, с. 274). Но понимать законы какой-нибудь вещи еще не значит понимать самую вещь. «Человек может понимать все законы какого бы то ни было нравственного побуждения, не постигая нисколько действительности этого побуждения, любви» (ibid., 281).
Итак, знание есть синтез веры и рассудка, где истина сперва ощущается в сердце, а потом постигается умом, и определяется характером цельной личности познающего субъекта. За это говорит наблюдение и, если угодно, внутренний опыт каждого. Последнее основание того, почему мы в области религиозно-философского знания одно считаем истиною, а другое ложью, – воля, сердце, соответствие или несоответствие познаваемого с нашими стремлениями, идеалом, общим складом духовным.
Так называемого беспристрастного, чистого мышления, в котором человек не был бы так или иначе заинтересован, здесь не бывает. Воля представляет нашему сознанию объект для познания, она направляет в желанную для нее сторону мышление субъекта, она начинает, словом, познавательный процесс, она же и заканчивает его, ибо всякое убеждение, непоколебимое знание, предполагает в субъекте горячее участие, любовь к дознанному мышлением положению.
В правильности этого наблюдения нельзя сомневаться, можно сомневаться только в законности постоянного участия сердца в познании, но не в самом участии. Факт постоянного соединения воли с познанием признают даже те, которые считают это соединения незаконным, например, Паскаль. «Есть, – говорит он, – два пути, на которых образуются наши убеждения. Естественный путь – путь рассудка… но обыкновенный, хотя и противоестественный, – путь воли, ибо все люди почти всегда определяются в своих убеждениях не столько доказательствами, сколько склонностями («Мысли о религии»).
Вера, или элемент сердечный, участвует даже там, где ее всего менее можно предположить, – где, по-видимому наше знание определяется не личными, субъективными началами, но исключительно внешнею, объективною, логическою необходимостию, в познании математическо-эмпирическом, – в естественных науках, истории. Это только по-видимому. Основа всех наших знаний о мире феноменальном, знаний самых достоверных, – вера, прежде всего, уверенность в гносеологической целесообразности рассудка, уверенность в реальном бытии мира, и те категории, по которым располагается все наше знание, каковы, например, категории причинности, цели, качества, времени, количества, пространства и прочее, – те категории, которые скорее принадлежат чувству, хотя и принято относить их к рассудку: они существуют в нас как логические инстинкты, не сознаваемые влечения, нормы, дающие определенное направление нашему познанию. Для рассудка самого по себе познание даже феноменального мира невозможно. Вот факт, заимствуемый из истории философии: когда рассудок эмансипировался от веры в области эмпирического познания, то он оказался бессильным даже относительно бытия внешнего мира сказать решительно или да, или нет (идеализм Беркли, скептицизм Канта). Под холодным анализом философского рассудка живая действительность испарялась, расплывалась, исчезала в тумане, категории знания теряли свой живой смысл (Кант, категория причинности у Юма). Словом, эмпирическое знание теряло под собою почву, философия превращалась в пустую умственную гимнастику, в насмешку над «легковерным», но надежным руководителем в деле знания – здравым смыслом.
В заключение еще одно соображение в пользу участия во всяком познании сердечного элемента, веры, словом – субъекта как живой индивидуальности. Чем нам объяснят безграничное разнообразие мировоззрений у людей при одинаковости для всех обязательных норм и законов логики, к тому же особенно обильных своим разнообразием? Думается, не чем иным, как только бесконечным разнообразием познающих индивидуальностей, которыми определяется и характер, и глубина знания: один видит больше, другой меньше в неисчерпаемой глубине мира сущностей, один – так, другой – иначе.
Излагаемый взгляд на познание далеко расходится с обычным, общепринятым, по которому вера и знание противополагаются друг другу. Этот последний взгляд пользуется языком, чуждым языку библейскому: у нас еще не выработано и языка, который был бы пригоден для библейского новозаветного воззрения на веру. Между тем, множество существующих теперь воззрений на веру и разум ссылаются в подкрепление свое на слово Божие; это обязывает нас хотя мимоходом касаться их оценки там и сям в очерке. Это притом полезно и для уяснения положительного учения о вере и разуме. Предлагаемый очерк имеет в виду только одну теоретическую сторону веры, рассматривая ее как начало знания, и не имеет в виду ее практической стороны (хотя обе эти стороны органически связаны между собою), по которой вера является началом жизни, – «оправдания», спасения: эта последняя сторона могла бы дать материю к особому самостоятельному исследованию.
Профессор протоиерей П. Светлов
Неизвестный. Мне так важно уяснить вопрос о вере, что я просил бы тебя как можно подробнее сказать об этом.
Духовник. Прекрасно. Мы уже несколько раз, поскольку это было нужно, касались понятия веры. Мы уже говорили с тобой, что вера – это не есть простое доверие чужим словам, то есть поверхностное, непроверенное знание. Вера – это высшая форма познания. Она видит и ощущает то, что не могут видеть глаза и воспринимать внешние чувства. Это особое восприятие, таинственное и непостижимое в нас, превышающее все остальные формы познания и заключающее их в себе. Она за видимым открывает невидимое, и невидимое делает столь же реальным, как и видимое: ибо вера объемлет в своей полноте и разум, и внешнее чувство человека, и всю его душу. Органом веры является все внутреннее существо человека, приведенное в свой надлежащий строй. Ум здесь занимает свое, подобающее ему скромное место. Когда разум отравлен ложью, а душа изломана страстями, – испорчен аппарат веры.
Вера без Церкви не может быть совершенной. Не только потому, что для этого надо знать совершенную истину, но и потому, что для этого надо иметь благодать Святого Духа. Ведь если бы вопрос был только в знании истин веры, можно было бы выучить их, поскольку они сохраняются в Церкви, не будучи самому членом Церкви. Но для того, чтобы поверить в эти истины, а не только знать их, недостаточно одного их изучения, а нужно познать их внешним познанием веры. Не имея благодати Божией, это невозможно. Как говорит Апостол: «...никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1Кор. 12, 3). Значит для веры нужно принять Духа Утешителя, который сошел на Апостолов в огненных языках и по сие время пребывает в таинствах Церкви. Вот что такое вера, и вот почему без Церкви ее не может быть.
Неизвестный. Пожалуй, я могу согласиться с этим. Но мне труднее понять, какая связь между Церковью и нравственным состоянием человека? Вот ты сам говоришь, что верующие люди грешат. Значит, Церковь не гарантирует, несмотря на свои таинства, от нравственных падений. Если так, то конечной инстанцией в вопросе о нравственной жизни все же является не Церковь, а сам человек. Почему же без Церкви невозможно нравственное совершенствование? Я уже не говорю, что это противоречит опыту повседневной жизни. Ты приучил меня относиться к действительности с сомнением. Но неужели неправда, что есть очень много высоконравственных людей безукоризненной честности и чистоты, и не только неверующих, но с отвращением относящихся к Церкви? Очевидно, нравственное совершенство человека может быть независимо от Церкви?
Духовник. Разберемся в этом вопросе. Может быть, мы с тобой говорим о разном, когда говорим о нравственном совершенстве. Каждый человек имеет нравственное сознание. Нравственные законы, которые определяют его жизнь, могут быть различны, в зависимости от тех или иных влияний и внешних условий. Но всеобщность нравственных велений в человеке, на какой бы степени развития он ни стоял, остается твердо установленным фактом и свидетельствует о природном происхождении нравственности как свойстве, присущем только человеческому сознанию.
Неизвестный. Условно допустим, что это так. Но тогда тем более нельзя Церковь считать непременным условием нравственного развития.
Духовник. Подожди. Это будет следовать из дальнейшего. Природные или первичные основы нравственности в их совокупности на известной степени культурного развития, когда общество становится государством, определяют минимум нравственных требований в форме законодательства. Кодекс законов, нарушение которых рассматривается как преступление, в нравственном смысле есть не что иное, как нравственный минимум, который отражает на себе моральное сознание данного общества, организованного в отдельное правовое государство. Но, кроме этого нравственного минимума, огражденного законодательством, существует так называемая индивидуальная нравственность, значительно возвышающаяся над моральным минимумом уголовного кодекса и не имеющая строго определенных обязательных для всех норм. И здесь отдельные люди действительно могут подыматься до очень высоких нравственных состояний.
Неизвестный. Пока ты подтверждаешь мои слова.
Духовник. Да. Но это не все. То нравственное совершенствование, тот путь спасения и истинной жизни, который даровал людям Христос и на который нельзя встать без Церкви, – это не гражданское законодательство как минимум общественной нравственности и не индивидуальное чувствование как дело личных человеческих усилий.
Об этом совершенствовании сам человек, благодаря поврежденности своей нравственной природы, никогда бы не мог узнать в порядке естественном. Оно для разума непостижимо и как жизненная задача неисполнимо. Мы знаем о нем из Божественного откровения и осуществляется оно только в Церкви: «...будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 48). «...Я дал вам пример, чтоб и вы делали то же, что Я сделал вам» (Ин. 13, 15). «...В вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе» (Флп. 2, 5).
Как глубоко таким пониманием совершенствования была с древнейших времен проникнута Церковь, можно видеть из следующих слов христианского мученика Иустина: «Все люди удостоены сделаться богами и иметь силу быть сынами Всевышнего».
Вот что разумеем мы под понятием «нравственное совершенствование». Может быть, и тебе ясно, что такая задача выше человеческих сил – ибо силы человеческие ограничены, а эта задача безгранична. Нравственное совершенствование в этом смысле становится богосовершенством.
Неизвестный. Да. Я понимаю это. Но какое соотношение между богосовершенством и природною нравственностью?
Духовник. Природная нравственность делает возможным желание такого совершенства. Но само оно требует такого перерождения, которое сделало бы человека вместилищем сверхъестественных сил и дало зерну природной морали выйти из индивидуальных рамок на безграничный простор богосовершенства. Нравственное совершенствование для людей веры – это путь к святости. По этому пути нельзя идти своими силами. Нужна Благодать Божия. Нужно осенение Духом Святым, нужно то, что мы именуем «рождением свыше». Все это возможно лишь в истинной Церкви Христовой, потому что Церковь не только хранительница истины, но и источник благодати, хранительница даров Святого Духа. Вот какое понимание нравственности разумеем мы, когда утверждаем странную для неверующих мысль, что без Церкви невозможна нравственная жизнь. Возможна нравственность дикаря, возможна нравственность «хорошего человека», но невозможна та нравственность, в основе которой лежит новое духовное рождение, вершины которой – в достигнутой благодати Божией святости, делающей человека «Сыном Всевышнего».
Неизвестный. Да, с этой точки зрения ты прав: возможно, что такая нравственная задача без Церкви неосуществима.
Духовник. Теперь остается вопрос: возможно ли без Церкви истинное Богообщение?
Неизвестный. Да. Даже выслушав тебя и уяснив по-новому понятие Церкви, я все же не могу понять, почему нельзя чувствовать Бога и молиться Ему без всяких посредников и внешне установленных форм? Неужели для этого недостаточно той веры, которую и ты признаешь возможной в каждом человеке, не потерявшем «образ и подобие Божие», и той нравственности «хорошего человека», которая и по-твоему возможна как индивидуальное достижение. Неужели и здесь нужно обязательно что-то сверхъестественное?
Духовник. Да. Непременно. И я думаю, что в этом вопросе, так же, как и в вопросе о нравственности, наше. разногласие объясняется тем, что мы говорим о совершенно разных понятиях. Когда ты говоришь, что возможно Богообщение без Церкви, а я говорю, что оно невозможно, – мы под словом «Богообщение» разумеем не одно и то же.
Неизвестный. Объясни тогда, в чем это различие.
Духовник. Знает всеведущий Господь все, что делается в душах человеческих. Знает Он и о тех молитвах, которые обращены к Нему людьми вне Церкви. С другой стороны, и душа человеческая, не вместившая в себе полноты Церковной Истины, не лишена образа и подобия Божия и может до некоторой степени воспринимать Божественное начало. Вот это и есть то Богообщение, о котором говоришь ты, и которое возможно вне Церкви. А мы говорим о другом. То Богообщение, о котором говорим мы, не есть только молитва или неясное чувствование Бога – это есть таинственное, существенное соединение с Ним. Такое соединение, такое живое, так сказать, органическое влияние возможно только в таинстве Евхаристии. Только причастники Тела и Крови Его находятся в реальном, действительном, настоящем богообщении. Вот это-то и невозможно вне Церкви. Но только это теснейшее органическое Церковное соединение в Таинстве Евхаристии и может быть названо Богообщением в настоящем смысле слова.
Неизвестный. Да, я под словом «Богообщение» разумел нечто иное.
Духовник. Вот видишь, как трудно неверующим людям понять людей веры. Как искаженно, по-мирскому представляют они себе все учение Церкви. Тебя ошеломили мои слова, что без Церкви невозможна вера, нравственная жизнь и Богообщение. Они показались тебе нелепыми. Но когда перед тобой, хотя и в самых общих, самых неясных очертаниях, встал истинный образ Церкви, ты не только понял, что это не нелепость, но увидел, что и вера, и нравственность, и Богообщение при соприкосновении с чудесным сверхъестественным и непостижимым существом Церкви становятся чем-то иным. А что, если откроется перед тобой то, что видят и ощущают люди веры? Что, если ты переживешь сам никакими словами невыразимое чувство слияния с этим таинственным новым телом Церкви. И Церковь станет для тебя не отвлеченным богословским понятием, а чудесною и самою несомненною действительностью, которую ты не в силах постигнуть умом, но которую будешь ощущать всем существом своим. Сможешь ли ты сказать тогда о Церкви хоть одно слово, подобное тем словам, которые говорятся неверующими людьми, для которых она обыкновенное «историческое явление»?
Неизвестный. Да, твои слова кажутся мне убедительными. Но я чувствую какую-то двойственность. С одной стороны, все, что ты говоришь, кажется мне близким к истине, а с другой, – мне трудно отказаться от тех сомнений, о которых я говорил тебе в начале нашего разговора. Передо мною теперь как бы две церкви: одна та, о которой говоришь ты, другая – которую привык видеть перед собою я, и никак не могу соединить их в одну.
Духовник. Да. Теперь наступило время говорить нам о твоих сомнениях. Это даст нам возможность облечь истинное понятие о сущности Церкви, раскрытое перед тобою, в более конкретные внешние формы. А это поможет тебе соединить в одну Церковь двойственное твое представление.
Неизвестный. Возможно.
Духовник. Итак, в начале нашего разговора, ты сказал, что тебя смущает чисто земной характер церковной истории. Для тебя Церковь – человеческая организация, отразившая на себе все обычные человеческие слабости и грехи. Все изыскания в жизни Церкви, по твоим словам, легко объяснить внешними причинами, как всякое другое историческое явление. И затем ты подтвердил эту основную мысль отрицанием всех свойств Церкви – ее единства, святости, соборности – и сомнением в ее Апостольской преемственности. Я ответил тебе на это, что все сомнения твои основаны на незнании истинного учения о Церкви и что с раскрытия этого учения и надо начать. Ложно понимание Церкви как естественной человеческой организации. Представь, что ты будешь видеть в человеке только внешнюю его жизнь, только чередование ничем внутренне не связанных фактов. Какую биографию ты сможешь тогда написать? Как бы ни были точно описаны тобою факты из истории жизни такого человека, они будут от начала до конца ложны. Нечто подобное происходит с теми, кто, не видя внутренней жизни Церкви, пишет или изучает ее «историю».
Церковь – явление сверхъестественное и по своему происхождению, и по своему развитию. Ее история – это лишь внешнее выражение в земных условиях ее сверхъестественного содержания. Нельзя понять по-настоящему истории Церкви, если не видеть и, тем более отрицать, это внутреннее содержание за внешним чередованием событий. Действительным историком Церкви может быть только тот, кто сам живет церковной жизнью и потому видит и понимает ее внутреннюю таинственную жизнь. Твое смущение было совершенно понятно, потому что та Церковь, которую представлял себе ты, действительно была бы только «человеческой организацией», не могла бы иметь никакого внутреннего отношения к религиозной жизни и вся определялась бы в своем развитии различными внешними условиями. Легко указать историческую связь того или иного внешнего события или тех или иных внешних условий с тем или иным явлением церковной жизни. Но вопрос весь заключается в том, как понять эту связь? Ведь понять ее можно по-разному. Все зависит от общего твоего взгляда на сущность и жизнь Церкви. Одни и те же факты будут по-разному истолковываться и пониматься в зависимости от различия в этом основном вопросе о сущности Церкви. Можно события церковной жизни рассматривать как механическое следствие грандиозных политических и экономических факторов, а можно, напротив, самые изменения внешнего порядка в мировой жизни рассматривать как действие тех незримых сил, которые содержатся в Церкви. Для того, чтобы так понимать историю Церкви, не надо знать какие-то особые неизвестные нам факты. Факты одни и те же. А надо веровать, что Церковь – не человеческое, а Божественное установление, что глава Церкви – действительно Господь наш Иисус Христос, что она является действительным и непостижимым живым телом Его, что Дух Святый действительно пребывает в ней и водительствует ею, и потому церковная история – не что иное, как тот земной путь, который проходит сверхъестественная и непостижимая Церковь в естественных, внешне осязательных условиях. Вот ответ на твой вопрос, и вот в каком направлении лежит разрешение твоих сомнений.
Неизвестный. Не знаю, смогу ли я встать на эту точку зрения. Но что дело действительно в этом, теоретически я согласен.
Духовник. Теперь будем говорить о свойствах Церкви, ни на минуту не теряя из виду открывшегося внутреннего его содержания. Оно при рассмотрении свойств Церкви начнет облекаться в живой совершенный образ, где найдет свое полное выражение и внутренняя сущность Церкви и внешняя ее форма.
Неизвестный. До некоторой степени теперь я уже предугадываю твои слова.
Духовник. Прекрасно. В этом тоже можно видеть подтверждение истины. Но с чего же мы начнем определение Церкви? Не с вопроса ли о святости? По твоим словам, только в насмешку можно назвать Церковь святою, зная хоть сколько-нибудь ее историю. Ты обвинял Церковь в насилии, лжи, обмане и прямых преступлениях. Но, говоря так, представляешь ли ты истинное учение о святости Церкви? Разве святая Церковь – значит Церковь, состоящая из святых и безгрешных людей? И разве тяжкие грехи отдельных представителей Церкви, хотя бы из состава иерархии, могут быть названы грехами Церкви? Это не грехи Церкви, а грехи их перед Церковью. Ты укажи мне хоть одно постановление церковного собора, которое было бы «греховным», или хотя бы одно церковное таинство, или обряд, или правило, которое содержало в себе «ложь, обман и преступление»? Святость Церкви не есть святость отдельных лиц. Это врачебница, исцеляющая своею святостью человеческие души, потому что не только совершенные и святые, а немощные и грешные люди ее составляют. Как же понять святость Церкви и в то же время грехи людей, ее составляющих? Какой образ раскрывается в Символе Веры наименованием Церкви святой? Церковь святая потому, что глава ее Христос. Потому, что она сосуд, вмещающий благодатные дары Духа Святого в святых своих таинствах», потому, что она дает душе человеческой все необходимое для ее спасения и достижения святости, потому, что она есть истинное Тело Христово, где верующие соединены в таинственное живое единство любви, потому, что все, что есть святого в них, все содержится в теле Церкви, потому, что она, не отсекая падшие души, ведет их к совершенству и тех, кто в каждом своем акте греха отрывается от Церкви, омывает и вновь воссоединяет в таинстве покаяния и в Божественной Евхаристии. То, что ты называешь «грехами Церкви», несовместимыми с понятием святости, – есть грехи отдельных ее представителей, которые не могут Святую Церковь сделать грешной, потому что, поскольку они во грехе, постольку сами разъединены с Церковью.
Неизвестный. Да. Это я уже понял.
Духовник. Ты не признаешь «соборности» Церкви и наименование это считаешь ложью на том основании, что Церковь всегда была прислужницей мирской власти. Говоря так, ты видишь перед собою те или иные злоупотребления, дававшие возможность мирской силе употреблять в своих целях внешнюю церковную организацию и отдельных ее представителей. Но ты не видишь истинного образа Церкви и потому не чувствуешь соборности ее сознания и действующего через эту соборность Духа в ее жизни. Не «прислужницей» мирской власти, а носительницей благодати Духа Святого была Церковь, когда соборный разум ее осознавал догматы и непреложно утверждал непостижимые божественные истины веры. Этот соборный разум определил и всю внутреннюю жизнь Церкви святыми канонами, которые суть не мертвые буквы человеческого законодательства, а живые веления Духа. Потому они и не могут быть отменяемы субъективным актом человеческого сознания и воли, но в то же время, как все живое и Духом преисполненное в Церкви, могут в отдельных случаях восполняться, видоизменяться и временно приостанавливаться в своем действовании соборным сознанием.
Бывают эпохи, когда носителями этого соборного сознания Церкви и выразителями велений Духа Святого было меньшинство в Церкви, а большинство являлось носителями мирских, субъективных, нецерковных начал. Тогда в порядке сверхъестественном вершителем судеб Церкви в конце концов являлось меньшинство, потому что оно было хранителем церковной истины. Церковь соборная – не потому, что всегда была независима от воздействия на нее мирской власти и свободно управлялась своими представителями по указанию соборов, а потому, что и под ужасающим иногда давлением этой власти она все же определялась и развивалась, как в области догматической, так и в области внутренней своей жизни, действующим через соборное сознание Церкви Духом Святым.
Неизвестный. Это мне принять труднее, но допускаю, что и это так. По крайней мере, эту внутреннюю сторону я раньше совсем не принимал во внимание.
Духовник. Ты сказал об апостольской преемственности церковной иерархии, что это сомнительно, но что ты не считаешь этот вопрос существенным. Почему сомнительно? Здесь и история, и предание Церкви чуть ли не поименно сохранили наш преемственный ряд епископов, начиная с первых Епископов, рукоположенных самими Апостолами. И вопрос этот о преемственности имеет первенствующее значение. В нем один из существенных признаков истинной Церкви, ибо в этой преемственности залог неуклонного следования Церкви по тому пути, на который поставлена она через святых Апостолов Господом Иисусом Христом.
Неизвестный. Мне это не совсем понятно. Но не буду возражать и против этого.
Духовник. И вот теперь я спрошу тебя: может ли такая Церковь не быть единой? Ты говоришь о «множестве» Церквей. Но что же показывает это множество? Не то ли, о чем предостерегает Спаситель, сказав, что «многие придут под именем Моим, и будут говорить: «я Христос», и многих прельстят» (Мф. 24, 5). Не назвал ли Он Церковь Свою «малым стадом»? Не сказал ли Он: «...Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» (Лк. 18, 8). «Тогда, если кто скажет вам: вот, здесь Христос, или там, – не верьте» (Мф. 24, 23). Сколько будет отпадении, сколько искажений, какое внешнее торжество заблуждений и лжи. Но истинная Церковь будет едина. Сколько ветвей отпадет от лозы совсем, сколько будет едва держаться не вполне оторвавшимся корешком, и только одна истинная Церковь останется на ней спелой гроздью. Святая, Соборная и Апостольская Церковь – хранительница истины и благодатных даров Духа Святого – не может разделиться на несколько истин. Такая Церковь может быть только одна.
Неизвестный. Но как же узнать ее? Ведь каждому кажется, что его Церковь – та одна-единственная Церковь, о которой говоришь ты. Где признаки этой Церкви?
Духовник. Истинная Церковь как была, так и пребудет навеки «не от мира сего». Дух Христов никогда не смешается в ней с мирским духом Велиара, и потому всегда она и будет свободна от мирских стихий. В ней неизменно сохранится все, что даровано Церкви благодатию Святого Духа: и Апостольская преемственность иерархии, и соборность церковного строя, и чистота догматов веры, и неизменность ее святых канонов, и верность ее преданию. Там, где будут все эти признаки, будет и единая Истинная Церковь. И напротив, где прервется Апостольская преемственность иерархии, или будут отменяться святые каноны, или войдет она в единение с Велиаром, или откажется от Свободы Христовой и водительства Духом Святым и отдастся в рабство мирских стихий – там уже не будет Истинная Церковь.
Неизвестный. Но как трудно перенести твои слова, так сказать, на реальную почву, то есть с умственного согласия на действительное чувствование.
Духовник. Это может дать только внутренний опыт, его нельзя получить с чужих слов.
Неизвестный. Но все же я хотел слышать от тебя об этом опыте.
Духовник. Ощущать Церковь – это значит испытывать то блаженство, которое открыто нам в обетовании, но которое начинается здесь. И как бы ни страшило тебя сознание соделанных тобою прегрешений, как бы ни была преступна и грязна твоя жизнь, каким бы окаянным ни сознавал бы ты себя перед Богом, сознание, что и ты причащаешься Единого Хлеба, что и ты своей верой, покаянием, молитвой, каждой живой частью своего сердца и не угасшей искрой своей совести, каждым не заглохшим в тебе добрым движением души – по величайшему к тебе милосердию Божию составляешь частицу таинственного светлого Тела Христова, наполняет тебя всегда чувством благоговейного восторга и радостного умиления. Тебе всегда где-то в самой глубине сердца трепетно ощущается чувство надежды, что и тебя простит за все Господь и даст тебе быть хотя бы и самою последнею частицею прославленной Церкви. Какие бы скорби ни посещали тебя, в какое униженное состояние ни ставила бы тебя жизнь – ты всегда чувствуешь себя победителем, ибо ты всегда переживаешь ту победу и славу Церкви Христовой, которая обещана и как бы видится очами веры. В миру ты не одинокий странник. Ты всегда ощущаешь ту полноту любви, которая тебя объемлет, соединяет с собою и не дает тебе оторваться и окончательно упасть в окружающий смрад мирской жизни. Ты дерзаешь молиться о всем мире, а не только о себе, потому что ты молишься в Церкви, и ты не столько просишь, сколько славословишь Господа, потому что твои личные нужды кажутся такими ничтожными перед этой радостью и общим торжеством. По-иному видишь ты и самый вещественный мир, ибо его нетленная основа, как новое небо, новая земля, объемлется святою Церковью.
Чувствовать Церковь – значит чувствовать полноту жизни, покой от созерцания Истины, радость от надежды спасения и постоянное, все освящающее, все очищающее действие Божественной Любви. Войди в Церковь с открытым сердцем, и, если Господу угодно, все это будет тебе дано.
Неизвестный. Может быть, это и так.
Духовник. Сделаться верующим человеком и остаться вне Церкви – это все равно, что испытывать жажду, видеть перед собою прозрачный сосуд с чистой водой и не захотеть поднять руку, чтобы взять его и поднести к своим губам.
Неизвестный. По-видимому, ты прав. Я еще не могу назвать себя верующим, но уже чувствую нечто похожее на то, о чем ты говоришь. Только разве можно сказать: не хочу, не могу?
Духовник. Нет, именно не хочешь, хотя и кажется тебе иное. Ты хочешь лишь одним краешком своего существа, а надо захотеть всем существом своим. Великое счастье иметь веру. Но каким словом выразить то, что дает чувствование Церкви?
Неизвестный. Да, я понимаю тебя. И, может быть, без таинств, то есть сверхъестественных сил – это, действительно, нечто отвлеченное, какая-то прекрасная, но недосягаемая мечта.
Духовник. Совершенно верно.
Неизвестный. Видишь, как трудно так называемому «образованному человеку» делать каждый шаг на этом пути. Опять у меня вопросы, опять препятствия.
Духовник. А именно?
Неизвестный. Да вот относительно таинств. Для меня много здесь неприемлемого и непонятного.
Духовник. Не смущайся этим. Ты уже близок к познанию Истины. А что касается новых препятствий, то мы постараемся преодолеть и их.
Неизвестный. Я очень хотел бы этого.
Духовник. Прекрасно. В следующий раз мы будем говорить с тобой о таинствах Церкви.
Продолжение темы следует...
Мы считаем, что верующий человек исповедует какую-то религию - христианство, ислам, буддизм и далее по списку. Атеисты же это люди, которые не веруют. Но это ошибочное представление.
Вера определяет для нас устройство мира, причины, следствия, законы и нормы. Атеизм - это лишь вид веры. Ученый и религиозный человек в любом случае во что-то верят, только у ученого мир объясняется наукой, социальными нормами, а у религиозного человека - его религиозной догмой.
Наш с вами мозг не переносит неопределенности, а мир, в котором мы живем, именно такой. Мы никогда не знаем, как в следующую секунду поступит другой человек, но вера определяет наше представление об окружающем мире, который, в свою очередь, рисует для нас возможный исход. Также без веры принимаемые нами решения каждый раз нуждались бы в долгом обдумывании. Когда есть вера, какой бы она ни была, она подскажет, как нужно действовать.
Я считаю, что вера нужна, потому что она создает смысл в нашем существовании. Здоровая вера необходима для здорового общества.
Принято считать, что СССР был абсолютно не религиозным, а значит, что в нем не было веры. Но если поговорить с людьми, выросшими в Союзе, то окажется, что в нем вера была значительной силы. Идеология (вера) Союза давала намного больше смысла людям, чем существующий капиталистический строй. Социальные институты, которые были прекрасно развиты, создавали для людей те самые нормы. Я не говорю о том, хорошо или плохо было жить в СССР, но с большой долей вероятности жители Союза вспоминают ушедшую эпоху добрым словом, так как их жизнь была намного понятней и осмысленней, чем сейчас.
Сам я итсист - то есть, верю во что-то всевышнее (возможно, что наша реальность это сложная матрица, либо есть всевышний разум, создавший нашу вселенную), но притом с большим уважением отношусь к другим религиям. Также в моем мировоззрении большую роль играет наука.
Каждая религия помогает людям обретать смысл, находить свою миссию и вносить свой вклад в этот мир. Реализация - один из самых ключевых факторов для человека. Как раз миссия, исходящая из веры, помогает нам обрести смысл и достигать условного счастья.
Споры о вере не имеют смысла. Это дело вкуса или стечение обстоятельств - как мы смотрим на мир. В конечном счете любая вера выполняет одну и ту же полезную функцию.
А во что верите вы?