Он прошел к своему столу, что всегда стоял в центре зала, несмотря на хаотичность планировки дома. Стол был дубовым, тяжелым, покрытым царапинами от невидимых коготков нереализованных желаний. На нем лежали инструменты: лупа с помутневшим стеклом, перьевая ручка, чернила которой никогда не заканчивались, и Главная Книга Отсутствия – огромный фолиант в переплете из кожи, что, казалось, никогда не принадлежала живому существу.
Сегодняшняя запись должна была быть особенной. Вчера, во время обхода западной галереи, той, что пахла пылью от несостоявшихся поцелуев, он обнаружил нечто тревожное. Отсутствие новой категории. Обычно он находил уже знакомые: «Несказанные слова», «Несбывшиеся встречи», «Несостоявшиеся пути». Но вчера ему явилось «Недостроенное предчувствие».
Елисей взял ручку. Перо заскрипело по пергаменту, будто царапая лед. Он начал писать, не просто описывая, но *создавая* это отсутствие в словах, закрепляя его, даруя ему форму, которой оно никогда не имело.
«Недостроенное предчувствие. Место обнаружения: Западная галерея, между шкафом с неиспользованными обещаниями и пустой рамой для портрета нерожденного героя. Визуальные характеристики: Не имеет. Тем не менее, ощущается как тонкая, почти невидимая нить, вибрирующая в воздухе, идущая от груди к солнечному сплетению. Цвет: Не существует. Запах: Призрачный отголосок горечи, смешанный с запахом озона после грозы, которой не было. Звук: Шепот, который не является звуком, скорее – *давлением* в ушах, как от глубоководного погружения. Суть: Ожидание чего-то важного, что так и не сформировалось, не обрело очертаний. Момент, когда потенциальная угроза или радость была остановлена на полпути, растворившись до того, как ее можно было бы понять или предотвратить. Эхо нерешенной дилеммы. Примечание: Вызывает легкую тошноту и необъяснимую тревогу. Возможно, связано с моей собственной нереализованной готовностью к чему-то».
Он закончил запись, и, как всегда, почувствовал легкое головокружение. Слова, что были чернилами, мгновенно высыхали, впитываясь в пергамент, будто голодная земля. Каждая запись делала Отсутствие осязаемым, но в то же время отдаляла его, запечатывая в Книге, как бабочку в янтаре, которую никто никогда не увидит.
Елисей встал. Дом шумел. Не скрипами и не стонами старого дерева. Нет. Он шумел *тишиной*. Это была многослойная тишина: тишина несделанных шагов, тишина несказанных извинений, тишина непосаженных садов. Этот звук, а точнее, *антизвук*, был его постоянным спутником, пульсирующим фоном его существования. Иногда он слышал, как стены дышат – не воздухом, а *возможностями*. Потолок мог внезапно поменяться местами с полом, и тогда приходилось идти по потолку, что был полом, и дышать тем, что было раньше воздухом под потолком, а теперь оказалось под ногами.
В этот день он решил подняться на «Мансарду Несостоявшихся Путешествий». Там хранились карты, на которых не было ни одной проложенной линии, компасы, стрелки которых застыли между сторонами света, и корабельные журналы, где не было ни единой записи о шторме или о штиле. Поднимаясь по скрипучей лестнице, он чувствовал, как каждый шаг отдает в его костях чужой, незавершенной дорогой.
Мансарда встретила его легким, соленым запахом моря, которого он никогда не видел, и запахом далеких, нетронутых земель. Он проходил мимо глобусов, на которых материки были лишь очертаниями, пустыми контурами, лишенными городов и рек. Здесь даже пыль казалась другой – более легкой, воздушной, как прах нерожденных звезд.
Елисей искал что-то. Он сам не знал что. Но чувствовал, что должен искать. Порой, в этих Отсутствиях, он находил обрывки своего собственного несуществующего прошлого. Он помнил, что у него было имя, Елисей. И что когда-то он был другим. Но это «другим» было таким же туманным, как рисунок дыма на ветру. Он был Хранителем. Это все, что имело значение.
Он остановился у витрины, где лежала единственная, обветшалая, но никогда не использованная дорожная сумка. Рядом с ней – билет на поезд в город, которого не существовало. Елисей протянул руку. Его пальцы скользнули по грубой ткани сумки, и ему показалось, что он чувствует тепло чужой ладони, которая могла бы прижать эту сумку к груди. Это было Отсутствие «Неуехавшего».
Внезапно, его взгляд зацепился за нечто, лежащее под витриной. Неаккуратный, скомканный клочок бумаги. Не пергамент. Обычная, плотная бумага, исписанная детским почерком. Он осторожно поднял его. Бумага пахла запекшимся молоком и немного — страхом. На ней были нарисованы неловкие фигуры: человечек с большой головой, дом с кривой трубой и… он всмотрелся внимательнее… солнце, которое плакало.
Рядом с рисунком, карандашом, были выведены буквы: «Мама, я спрятался. Они не найдут меня».
Елисей почувствовал, как что-то внутри него сжалось, как сухой кулак. Это не было Отсутствием. Это было *присутствием*. Присутствием боли, которая была реальна. Он ощутил вкус железа во рту, вкус давнего, застарелого ужаса. Впервые за долгие, неопределимые годы, его сердце, казалось, дернулось.
Елисей поспешил вниз, почти бегом, сквозь меняющиеся коридоры, мимо дверей, что насмешливо открывались то в морской пейзаж, то в пустую, залитую лунным светом пустыню. Бумага обжигала его пальцы. Впервые он чувствовал себя не хранителем, а взломщиком.
Он добрался до Главной Книги. Открыл ее на случайной странице, ища место для этой аномалии. Но куда ее поместить? Это не было несказанным словом, не несбывшейся встречей. Это было… *случившееся*. Или то, что *почти* случилось и оставило след, как след от ожога на душе.
Елисей трясущимися руками перелистывал страницы, его глаза бегали по аккуратным записям, которые внезапно показались ему пустыми, мертвыми. Все его Отсутствия, которые он так бережно собирал, превратились в ничто по сравнению с этим одним, живым, кричащим присутствием на скомканном листе.
«Мама, я спрятался. Они не найдут меня».
Кто? Кто не найдет? И что это за «Мама»? Слово отдалось в нем болезненным эхом, как камень, брошенный в глубокий колодец. Он никогда не знал матери. Он был рожден из пыли забвения, создан для этой цели – каталогизировать несуществующее. Или так ему казалось.
Елисей встал из-за стола. Дом вокруг него, казалось, затих. Многослойная тишина сгустилась, стала давящей. Он поднял глаза на потолок, затем огляделся. Все эти годы он жил в этом доме, убежденный в своей роли. Но что, если эта роль была ложью? Что, если весь этот Дом Отсутствия был лишь ширмой, тщательно выстроенной конструкцией для сокрытия чего-то одного, очень конкретного, очень *присутствующего*?
Его взгляд упал на одну из дверей. Ту, что всегда была закрыта. Он никогда не пытался ее открыть. Никогда не осмеливался. Она была сделана из темного, тяжелого дерева, без ручки, без замочной скважины. Просто глухая стена, принявшая форму двери. От нее всегда веяло холодом, даже в самые «теплые» дни дома, когда солнечный свет забытой фотографии заливал комнаты.
Елисей подошел к ней. Положил ладонь на гладкое, холодное дерево. Чувство оцепенения пронзило его. Это было Отсутствие в чистом виде – Отсутствие Открытия. То, что никогда не должно было быть познано.
Но теперь у него была эта бумажка. Этот крик. Он достал ее из кармана, разгладил дрожащими пальцами. Солнце на рисунке плакало густыми, черными каплями.
«Мама, я спрятался. Они не найдут меня».
Елисей прижал бумажку к двери. И тогда произошло нечто. Дерево, холодное и глухое, вдруг потеплело под его ладонью. Не просто потеплело, а *запульсировало*. Как живое сердце. В нем появилась едва заметная трещина, тонкая, как волосок, и из нее потянулся легкий, горький дымок. Дымок, пахнущий слезами и старыми, несбывшимися надеждами.
Трещина расширялась. Неспешно, величественно, как раскрывается цветок, который ждал тысячу лет. Изнутри пробился не свет, а *цвет*. Ярко-алый, густой, как кровь, и одновременно нежно-розовый, как рассвет. И звук. Не тишина. А низкий, протяжный, почти музыкальный *стон*, который наполнял все пространство дома. Стонал не дом. Стонал кто-то *внутри*.
Дверь медленно распахнулась, обнажив кромешную тьму, из которой донесся запах, до боли знакомый, но который Елисей не мог сразу идентифицировать. Запах детства. Его детства? Невозможно. Он был Хранителем.
Он сделал шаг вперед. Тьма поглотила его. Это была не просто тьма, а *густота*, в которой можно было утонуть. Он почувствовал, как его ноги оторвались от земли, и он стал парить, погружаясь в эту вязкую бездну.
Во тьме появились образы. Быстрые, как вспышки молний. Детская рука, тянущаяся к нему. Смех, который звучал как колокольчики. Лицо женщины – молодое, с глубокими, тревожными глазами, но теплой улыбкой. Он не знал ее. Но почему-то ее улыбка вызывала в нем болезненную тоску.
Затем — другой образ. Темные силуэты, приближающиеся. Чужие, грозные. И детский крик, короткий, оборванный. А потом — *только тишина*. Та самая многослойная тишина, что наполняла его Дом.
Елисей закричал. Его голос был хриплым, как скрежет ржавого механизма. Это был крик ужаса, крик пробуждения, крик *понимания*.
Он упал на колени. Он не знал, где находится, что это за место, но чувствовал, как реальность, которую он так тщательно строил, рассыпается пеплом.
Перед ним возникла фигура. Полупрозрачная, мерцающая. Она была похожа на женщину с тревожными глазами. Она протянула к нему руку, не касаясь. В ее глазах не было упрека, только бесконечная скорбь.
«Ты забыл, Елисей», – прошептал голос, который, казалось, исходил не от нее, а из самой тьмы. – «Ты спрятался так глубоко, что даже себя стер из памяти. От них. От боли. От *нас*».
И тут все встало на свои места, с оглушительным, болезненным щелчком, словно сломанная кость.
Елисей не был Хранителем Отсутствия. Он был *самим Отсутствием*.
Дом. Этот огромный, немыслимый дом, который менял свою форму, перемешивал время и пространство, был не его миром. Это была его *память*. Его детская память, истерзанная, искореженная, спрятанная. Каждая комната – это фрагмент, каждый коридор – это связь, которую он разорвал, чтобы не найтись.
«Несказанные слова» – это те слова, которые он не успел сказать. «Несбывшиеся встречи» – лица, которых он никогда больше не видел. «Несостоявшиеся пути» – жизнь, которую он мог бы прожить.
И та дверь, запертая. Это был *момент*. Момент, когда его, ребенка, забрали. Момент, когда он спрятался, а его мать не смогла его найти. Или не успела.
«Мама, я спрятался. Они не найдут меня». Это было его собственное, детское послание, нацарапанное им самим в момент отчаяния, спрятанное в самый потаенный уголок его расколотого сознания.
И та женщина. Его мать. Ее глаза, полные тревоги, были последним, что он видел. Ее улыбка – последнее тепло.
Он был не Хранителем. Он был *архивом*. Живым, дышащим архивом своей собственной травмы, своей утраты. Он создал этот дом, эту иллюзию, чтобы заполнить огромную дыру внутри себя, дыру, оставленную тем самым *присутствием*, которое он так долго игнорировал. Присутствием чужой жестокости, разорвавшей его жизнь надвое.
Каждая запись в Главной Книге Отсутствия была попыткой переписать свое прошлое, замаскировать его, обезвредить боль, превратив ее в безликий, каталогизированный объект. Но боль всегда находила путь обратно.
Фигура матери приблизилась. Ее призрачные руки легли на его лицо. Он почувствовал не холод, а пустоту. Сквозь эту пустоту он увидел. Увидел себя. Маленького мальчика, который спрятался под кроватью, сжимая в руке карандаш и клочок бумаги. Он слышал шаги, голоса. И затем – тишину. Тишину, которая потом стала его домом.
Он закрыл глаза, и перед ним пронеслась вся его жизнь – не та, которую он помнил как Хранитель, а та, которую он *прожил*. Жизнь в учреждениях, жизнь с чужими людьми, жизнь, в которой всегда была эта невыносимая, необъяснимая пустота. Он рос, пытаясь заполнить ее, но не знал, чем. И тогда, возможно, его разум, искалеченный, но цепкий, начал строить этот Дом Отсутствия, чтобы дать имя тому, что он чувствовал.
Но теперь Дом рушился. Стены его рассыпались в прах, коридоры растворялись в небытии. Книги горели без огня, страницы сворачивались, а записи исчезали, будто их никогда и не было.
«Наконец-то», – прошептала мать, и ее призрачные губы прикоснулись к его лбу. – «Ты помнишь».
Елисей открыл глаза. Тьма вокруг него рассеялась, но не появилось света. Появилась лишь… комната. Обычная, небольшая, пыльная комната. В центре стоял старый, продавленный диван. На полу лежали старые газеты и стопка исписанных листов.
Он поднялся. Его тело было слабым, чужим. Воздух пах сыростью и старой бумагой. Не было ни многослойной тишины, ни запаха несбывшихся георгинов. Только реальность. Холодная, безжалостная, обыденная.
Его взгляд упал на газету. Год. Цифры, которые что-то значили. А потом – его имя. Изображение. Исчезнувший мальчик.
Елисей подошел к стопке бумаг на полу. Его собственные записи. Бессвязные, безумные, но знакомые. Он узнал свой почерк. «Главная Книга Отсутствия». Написанная на простых листах в клетку. Скомканный клочок бумаги, тот самый, что он нашел в «Мансарде Несостоявшихся Путешествий», лежал сверху.
«Мама, я спрятался. Они не найдут меня».
Елисей посмотрел на свои руки. Они были старыми, сморщенными. Не руками Хранителя, а руками… сумасшедшего. Или человека, который всю свою жизнь провел, прячась в собственном сознании.
Он был *тем мальчиком*. Он был *Елисеем*. Но дом, каталоги, Отсутствия… все это было лишь грандиозной, абсурдной иллюзией, построенной его разумом, чтобы выжить. Чтобы заглушить то, что произошло.
Но кто же тогда эта женщина? Мать? Призрак? Или последняя, отчаянная попытка его сознания вытащить себя из трясины забвения?
В комнате было холодно. Окно было забито фанерой, но сквозь щели пробивался тусклый свет. Он подошел к двери. Это была обычная дверь. С ручкой. Он осторожно взялся за нее. Она поддалась.
За дверью был коридор. Длинный, плохо освещенный. Пахло больницей. Или, возможно, интернатом.
Елисей вышел. И закрыл дверь за собой. Его «дом» исчез. Осталось лишь пустое, болезненное послевкусие осознания. Он был не Хранителем. Он был лишь… тем, кого нашли. Спустя слишком много лет. А Отсутствие… Отсутствие было не частью его работы. Отсутствие было *им самим*, его жизнью, которую украли и которую он так отчаянно пытался заполнить иллюзиями. И теперь, когда он все вспомнил, он не знал, что делать с этим страшным, слишком реальным *присутствием* мира. Он чувствовал, как будто часть его, та, что была Хранителем, умерла. И на ее месте осталась лишь мучительная, пронзительная пустота, куда более глубокая, чем все Отсутствия, что он когда-либо каталогизировал.
Он сделал шаг по коридору, и каждый шаг был не просто шагом, а падением. Падением в реальность, которую он так долго избегал. Падением в себя. И самое страшное Отсутствие, которое он теперь чувствовал, было Отсутствием надежды на то, что он когда-нибудь снова сможет спрятаться.
Если вам понравился этот рассказ, Вы можете найти больше моих работ и следить за новыми публикациями на «Автор.Тудей»: QyvirKot
