Особенно выгодно системе держать в инфантильном состоянии мужчин. Зрелый мужчина — это человек с внутренним стержнем, критическим мышлением, самодостаточностью и эмоциональной ответственностью. Такой мужчина не нужен. Его невозможно развратить рекламой. Его невозможно поставить под ипотеку как на поводок. Его невозможно удерживать в зависимости от внешнего одобрения. Он способен отказаться от навязанных норм, способен защитить себя и своих близких, способен вмешиваться в структуру власти.

Кому нужна такая сила? Никому.

Система предпочитает сломанных мужчин, потому что сломанный мужчина: зависим от внешних стимулов, нуждается в подтверждении собственной значимости, постоянно ищет компенсации, легко манипулируется через секс, страх и деньги, эмоционально глух, а значит, неспособен к солидарности, не может строить здоровые отношения, а значит — не формирует устойчивые семьи, и самое важное — не способен к сопротивлению.

Такой мужчина живёт в режиме внутренней нехватки. Вечного эмоционального голода, ведь взрослый человек способен осознать и удовлетворить свои потребности, а бессознательные интегрировать в Сознание, а инфант, в виду отсутствия психических опор, не заложенных в него с детства -- не сможет ничего из этого. И эта хроническая нехватка идеально монетизируется. Его держат вечно неудовлетворенным, потому что именно неудовлетворенный человек приносит максимальную прибыль.

Женщины же оказываются в другой, но параллельно выстроенной ловушке. Им навязывают образ нужной, удобной, продаваемой женственности. Не той, которая исходит из их природы, а той, которая выгодна рынку. Женская самооценка целенаправленно дробится на тысячи мелких неуверенностей: тело, кожа, губы, волосы, возраст, сексуальность, статус, продуктивность, мотивированность — все превращается в объект сравнения и продажи.

Но главное: женщину заставляют ориентироваться на мужчину, который сам сломан. Её учат подстраиваться под мужские фантазии, возникшие в головах мужчин благодаря порнографии, маркетингу и эмоциональной бедности. От женщины требуют быть «той», кого мужчина сможет потреблять. В такой парадигме женщина становится обслуживающим звеном для мужской незрелости — а незрелость, в свою очередь, воспроизводит потребление. Замкнутый круг.

Эта система идеально самоподдерживаема:

сломанные мужчины -- удобные потребители -- токсичные запросы к женщинам -- сломанные женщины -- зависимые отношения -- новые поколения эмоционально нищих людей.

Так и идет циклом.

Но вопрос о выходе — самый болезненный. Есть ли он? И да, и нет.

Нет — если мыслить в масштабах целого общества. Система слишком хорошо отлажена, слишком глубоко прорастает в культуру, экономику, политики и человеческие головы. Целые нации уже живут как колонии потребления, где внутренний мир человека считается ресурсом, который можно отнять и переработать.

Да — если мыслить в масштабе отдельной личности. Цепи рвутся не коллективно, а индивидуально.

Один человек может выйти из этой ловушки всегда. Причем не через «борьбу с системой», а через восстановление собственной психики*: способность чувствовать, видеть, понимать, рефлексировать, отказываться от навязанных ролей, строить свои смыслы, не принимать за норму чужую пустоту.

Общество может быть сломано, но человек — нет, если он сам выбирает не жить в состоянии животного, которого кормят, увлекают и заставляют размножаться. Система не всесильна — она лишь использует тех, кто не знает своих возможностей.

*По мнению Юнга, цель психического развития состоит не в том, чтобы эго «подчинило» себе бессознательное, а в том, чтобы оно признало силу Самости и уживалось с ней, приспосабливая свои действия к потребностям и желаниям своего бессознательного партнера. Он утверждал, что самость обладает мудростью, превышающей понимание отдельным человеком себя, поскольку самость одного человека связана с самостями всех остальных человеческих существ.

Эта пустота и стала тем ядром, вокруг которого формируется современный эмоционально незрелый мужчина. Он не знает, что такое любовь к себе, потому что никогда не видел её вживую. Он не умеет уважать женщину, потому что уважение — производная от способности уважать себя. Он боится близости, потому что в его культурном багаже близость ассоциируется не с доверием, а с угрозой. Он презирает свои слабости, потому что слабость — это то, за что его предков стыдили и ломали, слабость означала нежизнеспособность. Он растёт на подавлении, и потому любое проявление чувств воспринимает как провал.

Такое поколение мужчин — это не злой умысел предков и не спонтанная мутация, а закономерный результат среды, где любовь не передавали, чувства запрещали, а понимание себя считалось излишеством. Это результат духовного истощения, которое длится десятилетиями.

И пока мужчины растут в условиях, где эмоции объявлены врагом, а женщины — объектом оценки, мы неизбежно будем получать эмоционально несостоятельных взрослых, которые пытаются компенсировать внутреннюю пустоту внешней агрессией.

Это уже уровень цивилизационного диагноза

Это уже уровень цивилизационного диагноза, не частной психологии. И здесь важно говорить прямым, жёстким языком, потому что мягкие формулировки не отражают масштаба разрушения.

Мы живём в мире, который прошёл через такие исторические мясорубки — войны, репрессии, раскол общества, бесконечное ощущение угрозы, — что у нескольких поколений подряд была выбита сама основа человеческой субъектности. Была убита Любовь. Люди жили не чтобы жить, а чтобы выжить. Психика превращалась в инструмент адаптации к боли, а не в пространство развития. И, конечно же, на таких поколениях нельзя построить здоровую культуру — они просто не обладали ресурсами передать детям что-то, кроме своих ран и страха.

Мир, в котором мы живём сейчас, — это продукт длинной цепочки манипуляций, где управлять человеком выгоднее, когда он чувствует себя маленьким, зависимым, неуверенным и виноватым.

В этом мире действительно есть смысл — но только для тех, кто стоит выше человеческой массы. Для тех, кто понимает, что эмоционально голодные люди легко управляемы. Что сексуально фрустрированные мужчины — удобное топливо для индустрий, которые продают иллюзию власти, иллюзию доступности женского тела, иллюзию собственной значимости. Что женщины, сломленные сравнениями, тревогой и ненавистью к своему телу, производят бесконечный поток прибыли для косметического, фэшн, эстетического и медицинского рынка.

Что семья, никогда не вылеченная от исторического травматизма, будет прекрасно держаться на ипотеке — потому что без кредита у неё нет ни будущего, ни дома, ни точки сборки.

На фоне всего этого общество получают в полуавтономном режиме: людям дают минимальный набор для биологического существования — еду, жильё, транспорт, доступные развлечения; дают ровно такие культурные продукты, которые не развивают, а отупляют; дают такие социальные нормы, которые поощряют страх, зависимость, эмоциональную изоляцию; и поддерживают уровень стресса таким, чтобы человек всё время был слишком уставшим, чтобы задуматься, почему он живёт именно так.

Порноиндустрия тут лишь один из инструментов развращения сознания и стандартизации восприятия. Она кодирует у мужчин реакцию на женское тело, убивает их способность видеть живую женщину, формирует зависимость, снижает порог чувствительности, лишает психику естественных механизмов привязанности.

Она превращает интимность в товар, мужчину — в потребителя, женщину — в объект. Но главное — она разрушает способность отличать иллюзию от реальности.

И это идеальный способ управлять человеком: тот, кто не видит реального мира, никогда не задаст вопросов о том, кому этот мир выгоден.

Дешевый корм и кредиты — это не «условия для жизни», это цепи. Система даёт ровно столько, чтобы человек не умер и не восстал. Чтобы он мог работать, размножаться, платить и никогда не выходить из состояния зависимости. И чем слабее люди эмоционально, чем более они обезличены и подавлены, чем меньше у них исторической памяти — тем проще эта система воспроизводится.

Смысл этого мира распределён крайне неравномерно. Для большинства людей современная действительность — это бесконечный коридор адаптации, усталости и попыток хоть как-то устроиться в условиях, которые никто не выбирал. А для малой группы — это идеально управляемое стадо, где каждый думает, что живёт свою жизнь, но на деле обслуживает их интересы.

Особенно удобно нападать на женщину: она, в отличие от внутреннего страха, не исчезнет, не растворится и не ударит в ответ.

Когда такой мужчина вырастает, ему достается ещё один подарок — визуальное образование, полученное преимущественно через порноиндустрию. Именно там он учится, как должна выглядеть "естественная" женщина: губы — объёмные, кожа — ровная, глаза — блестящие, тело — без единого изъяна.

А поскольку порно он воспринимает не как индустрию с освещением, монтажом, хирургиeй и косметологами, а как естественную среду обитания женщин, у него формируется чёткая картина мира: настоящая женщина всегда выглядит как готовый глянцевый продукт. Если же реальная женщина выглядит как реальная женщина, её можно смело унизить — в образовательных целях, разумеется.

*Отсюда и парадокс с губами. Мужчине показывают три варианта, он выбирает самый подчёркнутый и усиленный, но тут же категорично заявляет, что накачанные губы — это ужасно. Но это не противоречие. Это пример высшего когнитивного искусства, когда человек реагирует на стимул, не признавая его природы. Ему нравится гель, но не нравится идея геля. Нравится работа косметолога, но не нравится мысль, что женщина сделала что-то для себя, а не для его одобрения. Он хочет видеть эффект, но не хочет признавать усилие. Подобная логика позволяет сохранять внутреннее ощущение контроля над женской внешностью, не обладая при этом ни пониманием, ни компетенцией, ни ответственностью.

Надо признать, что интернет-комментарии дают этим мужчинам великолепную площадку для самореализации. Ведь так удобно компенсировать собственную неуверенность, сидя за экраном и объясняя женщине, что у неё «слишком большие губы», «слишком маленькие губы», «слишком натуральные губы», «слишком ненатуральные губы».

Унижение здесь выступает как терапия, только бесплатная и с нулевым эффектом.

Когда мужчина пишет, что женщина «испортилa себя», он на самом деле пытается не заметить, что в нём самом ещё с первого класса сидит непринятый маленький мальчик, который очень боится показаться слабым, но не знает, как быть другим.

Объективация здесь выполняет важную функцию: женщина перестает быть человеком, а становится объектом оценки.

Это удобная позиция. Объект не чувствует, объект не отвечает, объект можно критиковать без риска. Мужчина получает иллюзию власти и одновременно избегает необходимости увидеть собственное отражение. Ведь если начать воспринимать женщину как человека, придётся столкнуться и с собственной ответственностью, и с собственной виной, и с собственной эмоциональной неграмотностью — задачами, которые он решать не обучен.

Таким образом, то, что кажется бессмысленной агрессией, нелогичными предпочтениями и откровенной слепотой, на самом деле является сложной смесью культурных установок, инфантильного развития, визуальной некомпетентности и глубокой внутренней неуверенности.

Это не просто результат порнокультуры и плохих примеров -- это итог образования, где мальчика учили всему, кроме думания, и истинного этического воспитания, он — своего рода продукт духовной гибели своих предков, ведь ему сообщили, что чувствовать — значит проигрывать. Такие мужчины не могут видеть очевидное не потому, что им не хватает интеллекта, а потому, что им с детства не дали права на честное восприятие ни себя, ни других, ни самого мира.

Всем желаю терпения!

Чтобы понять, как травма «оседает» в мозге, нужно заглянуть в его физиологию. В момент сильного стресса наш «эмоциональный мозг», а именно миндалевидное тело, которое является стражем опасности, включает тревогу раньше, чем «мыслящий мозг» (префронтальная кора) успевает оценить ситуацию. Выбрасывается мощный коктейль из гормонов — адреналин и кортизол, которые готовят тело к драке или бегству. В норме, когда угроза проходит, уровень гормонов падает, и мы успокаиваемся. Но при травме, особенно повторяющейся или чрезвычайно интенсивной, эта система может сломаться. Миндалина становится гиперактивной, словно застрявшей в положении «вкл», а гиппокамп — структура, отвечающая за перевод кратковременных воспоминаний в долговременные и их контекстуализацию (где, когда, при каких обстоятельствах) — повреждается под действием кортизола. Именно поэтому травматическое воспоминание не становится обычным воспоминанием о прошлом. Оно хранится фрагментарно, без четкой привязки ко времени и контексту: в виде запахов, вспышек образов, телесных ощущений и эмоций. И когда что-то в окружающем мире напоминает хотя бы один из этих фрагментов, миндалина запускает полномасштабную тревогу, как если бы угроза была актуальной. Исследования нейробиолога Бесселя ван дер Колка, автора книги «Тело помнит всё», и работы таких ученых, как Рут Ланьюс, наглядно показали с помощью нейровизуализации, как при ПТСР меняется активность этих областей мозга, подтверждая биологическую природу расстройства.

Психологические причины кроются не только в самом событии, но и в последующей реакции. Огромную роль играет чувство беспомощности и утраты контроля над ситуацией. Если в момент травмы человек не мог ни бороться, ни бежать (состояние «замирания»), эта незавершенная двигательная реакция как бы «застревает» в теле. Важнейшим фактором является и отсутствие поддержки после травмы, невозможность говорить о произошедшем, чувство стыда или вины выжившего. Травма изолирует. Человек остается наедине с непереваренным, ужасным опытом, который его психика не в силах интегрировать. Поэтому она использует защитные механизмы: диссоциацию (ощущение «это происходит не со мной»), вытеснение, гиперконтроль или, наоборот, избегание всего, что может напомнить о травме. Но эти стратегии, полезные в краткосрочной перспективе, становятся тюрьмой в долгосрочной.

Интересно, что с эволюционной точки зрения многие симптомы ПТСР — это гипертрофированные, но изначально полезные реакции. Гипербдительность помогала нашим предкам выживать в постоянной опасности, а флешбэки — ярко помнить ситуации, грозившие смертью, чтобы избегать их в будущем. Однако для древнего человека угроза была конкретной и кратковременной (нападение хищника, схватка с врагом), после чего либо наступала смерть, либо следовал период восстановления в общине. Современные же травмы (особенно социальные, длительные, например, насилие в семье или участие в войне) создают хронический, непредсказуемый стресс, с которым древние механизмы справиться не были рассчитаны. Исторически отношение к таким состояниям менялось: от признания их у воинов (в XIX веке это называли «солдатским сердцем», в Первую мировую — «контузией», во Вторую — «боевым неврозом») до долгого периода стигматизации, когда это считалось слабостью характера. Лечение тоже было примитивным — от электрошока до попыток просто «взять себя в руки».

Самое важное знание сегодня заключается в том, что ПТСР излечимо. Мозг обладает нейропластичностью — способностью перестраивать нейронные связи и создавать новые на протяжении всей жизни. Это научный факт, подтвержденный работами таких исследователей, как Майкл Мерцених и Норман Дойдж. Цель современной терапии — не стереть память, а помочь мозгу обработать травматическое воспоминание, чтобы оно перешло из статуса актуальной угрозы в статус печального, но завершенного события прошлого. Для этого существуют доказанные методы. Под руководством опытного специалиста, который становится проводником в этом пугающем внутреннем мире, человек постепенно учится заземляться в настоящем, отличать прошлое от «сейчас», интегрировать разрозненные фрагменты памяти в свою историю и, в конце концов, возвращать себе чувство безопасности и контроля над собственной жизнью. Путь к исцелению требует мужества, но он возможен, потому что мозг, получивший рану, способен найти пути к ее заживлению.

Итогом нашего разговора становится важное осознание: посттравматическое стрессовое расстройство — не знак отличия, выданный лишь тем, кто побывал в зоне боевых действий. Это универсальная реакция человеческой психики и нервной системы на событие, которое оказалось для них непереносимым. Таким событием может стать не только война, но и насилие (физическое, эмоциональное, сексуальное), тяжёлая авария, внезапная потеря близкого, медицинская травма или жизнь в атмосфере хронической угрозы. Ключевой критерий — не «объективная» тяжесть происшествия, а субъективное переживание беспомощности, ужаса и угрозы для жизни или целостности личности. Именно поэтому человек, переживший, казалось бы, «обычное» для других событие, может годами жить с нераспознанным ПТСР, списывая гипербдительность, вспышки гнева, эмоциональное оцепенение и навязчивые воспоминания на плохой характер или последствия стресса. Он не признаёт в своих симптомах травму, потому что его представление о ней ограничено стереотипами. Понимание того, что ПТСР — это не про «место действия», а про внутренний слом механизмов безопасности, — первый и самый важный шаг к тому, чтобы перестать винить себя и начать исцеление. Мозг, получивший такую рану, может залечить её — но для этого травму нужно сначала увидеть и назвать по имени.

https://vk.com/srk_problemi