Вы знаете, что история России написанная ещё князем Михаилом Щербатовым совсем иная, чем представленная Николаем Карамзиным? Очень интересные подробности о нашей настоящей истории, имена скифских князей, названия древних русских городов и их миграция и много другой информации. Чтобы знать правду о прошлом нужно прочитать "Историю Российскую от древнейших времён": https://ya.cc/m/zA5RcEt
Татары стали селиться в Москве ещё со времен Золотой Орды. Уже в 14 веке в районе современного Климентовского переулка возникает ремесленная слобода Ордынка, где работали кузнецы, шорники и бондари – специалисты по починке конской сбруи и деревянных частей телег. На это, в частности, указывают название Новокузнецкой улицы и бывшей Барашевской слободы. Кроме этого местность была удобной для выпаса лошадей – южнее от реки располагался луг. На это указывает бывшее название современной улицы Бахрушина – Лужнецкая. Все они были связаны с обслуживанием посольских миссий, прибывавших от золотоордынских ханов в вассальное им Московское княжество. На Ордынке, (так стала назваться местность, где на постоянной основе проживали выходцы из Орды, осевшие в Московском княжестве и обеспечивавшие коммуникационные связи с Ордой) скорее всего существовала мечеть.
С 15 века начинается также процесс «выхода» из Золотой Орды разных представителей кочевой ордынской знати «на Русь» и в Литву. Это было связано с нарастающими междоусобицами, борьбой за власть и выдавливанием из Орды тех представителей аристократии, которые не желали принимать в качестве государственной религии ислам. Стоит также отметить, что «выходивший» из Орды этнический субстрат не был однородным. Во всяком случае «татарские» корни некоторых представителей русской знати нуждаются в более тщательном исследовании. Плотные контакты с выходцами из Орды приводили к формированию новых социальных групп, ранее не существовавших в русском обществе, в частности, казаков. Служилые казаки – это прямое «заимствование» из Орды. Ордынский царевич или представитель знати, перешедший на службу московскому царю должен был являться на войну со всеми своими «уланами, мурзами и всеми казаками». Именно из них формировались отряды поместной конницы, являвшейся основой военной силы Московского царства. Служилые казаки – не национальная и не этническая, а именно служебная категория. Сюда записывали не только татар, но принимаемых на службу угрофинов, среди которых особенно много было черемисов (удмуртов) и чувашей, а также мордвы и марийцев.
Стоит отметить, что изучение «Посольских книг» дает исследователям так же ценную информацию о постоянном татарском населении Москвы. В них упоминаются многочисленные толмачи и «служивые татары», служившие при Посольском приказе гонцами и сопровождающими посольских миссий как из Москвы в соседние мусульманские государства, так и посольств из этих государств в Москву. Татарские казаки, исполнявшие обязанности проводников и гонцов впервые упоминаются в посольских делах 1486 года. В составе посольства Семена Борисовича Брюхо-Морозова, в Крыму, находились уланы Курчбулат и Кыскач во главе небольших отрядов казаков, которые должны были извещать великого князя о ходе переговоров. Для данного исследования особо ценным является тот факт, что в «Посольских книгах» зачастую указывается, что то или иной татарский гонец или сопровождающий послан «с Москвы»: «И поехали Канбар с таварыщи и служивые татарове и Дервишевы царевы люди с Москвы февраля 5 в пятницу». В данном случае привязка к конкретному месту указывает, что данные «служивые татарове» проживали именно в Москве. Что же касается толмачей, то их работа уже подразумевала постоянное место жительства там, где они работали. Кроме этого был еще один источник ценных кадров – военнопленные. Они находились в ведении Посольского приказа.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что в 16 веке сложились четкие ареалы проживания представителей мусульман, прежде всего, татар в тогдашних пригородах Москвы. Их южное расположение было обусловлено тем, что именно с юга прибывали представители мусульманских диаспор, которые затем оседали в специальных слободах. Раздельное проживание представителей разных религий было обусловлено конфессиональной дифференциацией тогдашнего общества, где «своими» прежде всего считались единоверцы, а контакты с «чужими» сводились до необходимого минимума. А. Орлов, изучавший разрядные книги Московского царства, полагал, что, по крайней мере, часть жителей Татарского поселения составляли татары-мишари, подданные московского царя, выходцы из районов, ныне входящих в состав Нижегородской области. Он отмечал, что к указанному времени многие дома в нем принадлежали им на правах «старых владельцев», что указывает на том факт, что мишари были одними из коренных жителей этой слободы на правах собственников жилых помещений. Стоит отметить, что некоторым толмачам были пожалованы поместья в Московском уезде за усердную службу. Так у потомка вышеупомянутого переводчика Посольского приказа Облязова Ивана Бакшеева сына, дворового сына боярского по Москве в Сурожском стане Московского уезда числилось 4 урочища-пустоши, общей площадью в 82 чети. У толмача Теникея Янчурина в вотчинном владении было село Лихорево в Шеренском стане, За Сулейшей Озеровым числилась пустошь Петрищево в Объезжем стане, за царевичем Ибаком Озюбаковичем (Избюковичем)–поместья в Сурожском стане, за братьями Бахтеяром и Казарином Бегичевыми –московскими решеточными приказчиками – поместья в Шеренском стане Московского уезда . Представители татарской служилой аристократии также проживали в разных частях города Москвы. Мусульманский, в первую очередь, татарский служилый элемент играл важную роль в формировании класса государственных служащих в то время как само понятие «государевой службы» еще четко не разделяло ее военный и гражданский аспекты.
Известный российский историк Ключевский так определяет этнический состав московского служилого класса: 33% – русские, 24% – поляки и литовцы, 25% – немцы и 17% – татары. На следующий – 17 век приходится пик службы татарского служилого элемента в русском войске. В этом столетии Российское государство вело семь больших войн, не считая подавления многочисленных и кровавых бунтов на своей территории. Так, в июне 1615 года в составе войск, направленных под Смоленск «Карачев и Брянск очищать от Литовских людей» с воеводой Степаном Исленьевым числится «новокрещонов и татар Московского уезда 36 человек» 20 августа в Псков для противодействия шведскому войску осадившему этот город в числе прочих были направлены «юртовских татар, которые в Ярославле и на Москве 75 человек». Кроме этого в командном составе войска упоминается дьяк Четай Оботуров. Всего же в Москву было стянуто «романовских татар 20 человек, кадомских татар с «головою» (стрелецким начальником) Деменьтяном Тонеевым 289 человек по наряду, темниковских, «с голововю»… 430 человек, алатарских… 276 человек». В «Наказе Царя и Великого князя Михайло Федоровича Всея Руси», данном воеводам Шереметьеву, князю Черкасскому и дьяку Четаю Оботурову так же упоминаются татары «Московских городов». В «Наказе» от сентября того же года в войсках, направленных подо Ржев упоминаются «новокрещены и татары Московских городов» 120 человек».В «Наказе» от 10 июля 1616 года с приказом русскому войску под руководством князя Михайла Тинбаева и Микиты Лихарева выдвинуться на территорию Великого княжества Литовского вновь упоминаются «новокрещены и татары Московских городов 88 человек». Кроме этого татары назначаются на городовую службу. В 1616 году объезжим головой Китай-города назначается Казарин Бегичев. В том же году была дана роспись войскам московского гарнизона на случай его осады ногайцами. В составе отряда, защищавшего участок Деревянного города от Тверских ворот до Неглинной значится татары в количестве 60 человек. В составе отряда, защищавшего участок от Неглинной до Фроловских ворот – татары в количестве 40 человек, от Фроловских ворот до Яузы – отряд татар и новокрещен численностью 40 человек. На участке от Серпуховских ворот до Москвы-реки числится отряд казаков под командованием атамана Таира (Тахира?) Федорова численностью 97 человек. В числе караульных на Арбатских воротах фигурирует Бахтияр Булгаков. В сентябре 1616 года в войске под командой Микиты Борятинского под Ржев для обороны от немецких наемников польского короля в числе прочих ушло «133 новокрещенов и татар Московских городов». В воинском отряде воеводы Юрия Сулешова, отправленном 6 января 1617 года к Дорогобужу числилось « московских татар 3 человека».
Во всех случаях списки московских татар были даны воеводам на руки «на Москве», то есть в то время они были самыми что ни на есть коренными жителями региона. В этом же году на «Немецкий съезд» под Ладогу где был подписан Столбовский мирный договор, завершивший войну со Швецией, было послано посольство, в составе которого было 4 человека татар. В том же году в гарнизоне города Боровска в отряде воеводы Григория Алексеева числится «Татар Московского уезда 38 человек». В 1617 году в Москве «за Москвою-рекою во всех слободах объезжим головой значится Шарап (Шараф) Бердяев. Осенью 1617 года польский королевич Владислав предпринял очередную попытку захвата Москвы. Русское правительство перекинуло в район Можайска все наличные силы для защиты столицы. В войске направленного туда князя воеводы Бориса Лыкова значатся «новокрещонов и Татар Московского уезда и Боровских и Серпуховских 90 человек». По-видимому это были последние служилые татары, поднятые в рамках «тотальной мобилизации». Может быть, это были те, кто оправлялся дома от ран, полученных ранее и люди преклонного возраста, с трудом способные носить оружие. Все лето 1618 года под Можайском продолжались бои. Польское войско было серьезно ослаблено, но из-за того, что запорожские казаки во главе со своим гетманом Петром Сагайдачным, выступавшие на стороне поляков подошли к Москве с юго-запада, русская армия вынуждена была отступить к столице.
Гарнизон города насчитывал 11 500 человек. Войска польского королевича Владислава вместе с казаками – 25 тысяч. Население Татарской слободы принимало активное участие в строительстве укреплений в этом районе по распоряжению самого царя Михаила с целью отражения нападения поляков на столицу. В войсках, оборонявших Москву числились и татары: в полку князя Катырева-Ростовского – 1 мурза и татар 24 человека, в полку князя Ивана Морозова у Сретенских ворот – 17 человек татар «Московского, Боровского и Серпуховского уездов» (кроме этого в полку было еще 23 человека из Кадомских, Алатырских и Романовских татар). В полку князя Бориса Лыкова, расположенном за Яузой числилось 376 человек татар из разных уездов, которыми командовал Курмыш-мурза. Среди бойцов, которые должны были отбивать атаки поляков с крепостных стен значатся: на Варварских воротах –Демендей Булгаков, на Водяных воротах «в башне» – Рахман Сурвацкой, у «живого» (понтонного) моста –Шемахей Жданов. В Серпуховских воротах –«толмачей Татарских 5 человек» (численность всего отряда под командой воеводы Семена Коробьина составляла 905 человек). Можно предположить, что общая численность служилых и московских ополченцев из татар было около 500 человек.
Вполне возможно, что их было и больше. Если учитывать многочисленные отряды казаков. В то время под понятие «казак» подпадали все, кто населяя пределы Российского государства нанимался на воинскую службу под командой своего начальника –атамана и получал за это деньги. Поэтому казаки происходили из самых неожиданных «неказацких» мест. Были даже московские казаки и московские атаманы. Штурм был предпринят поляками 1 октября 1618 года, но московский гарнизон отбил его с большими потерями для поляков: «А убито у приступу Полских и Литовских людей и Немец и Черкас 3000 человек», и они отступили. Смутное время нанесло тяжкий удар по всему служилому сословию. Сотни и тысячи служилых людей погибли и были искалечены. В войсках и вообще на государственной службе ощущался большой некомплект людей. Недаром по царскому «Наказу» марта 1619 года было велено: «…Дворянам и детям боярским…стать тотчас безсрочно», то есть оставаться на службе неопределенно долгое время без замены.
Одновременно предписывалось «…розспрашивать… дворян и детей боярских: где те дети боярские побиты или померли…». Косвенным подтверждением больших потерь среди татар могут быть данные об их численности в отряде воеводы Ивана Троекурова, который в 1617 году, будучи отправленным под Псков насчитывал 75 человек татар. К 1619 году татар в нем насчитывалось всего 27 человек. В 1619 году в гарнизоне Серпухова числятся 2 московских татарина и еще 26 служилых татар из других городов (Серпухов и Боровск). В 1620 году в Большом полку под командой воеводы Василия Куракина в городе Тула числится 36 человек татар Московского уезда (всего татар и новокрещенов в полку – 182 человека). Лишь зимой 1621 года оставшихся в живых служивых татар распустили по домам. Но уже весной –летом этого же года их вновь вызывают на службу в связи с угрозой вторжения ногайцев и крымцев. В большом полку в городе Туле вновь числится «новокрещенов и татар Московского и Боровского уездов 100 человек».. После того как угроза нападения отпала в октябре 1621 года они были распущены по домам. В марте 1622 года 43 человека «новокрещенов и татар Московского уезда» прибывают на службу в Вязьму. Одним из последних упоминаний о военнослужащих- московских татарах является наказ царя Алексея Михайловича «О верстании во всех городах детей Боярских и недорослей способных в службу поместными и денежными окладами» от 20 октября 1652 года. Это можно объяснить тем, что уже в 17 веке встает вопрос о формировании постоянной армии и начинается постепенный перевод кавалеристов поместной конницы в регулярные полки. По указу царя Михаила Федоровича татар в числе прочих «детей боярских» начинают «прибирать в драгунскую и солдатскую службу». С тех пор военнослужащих татар ждала служба, а зачастую и гибель вдали от дома. Так продолжалось вплоть до начала 18 века, когда из служилого татары были переведены в податное сословие и превращены из кавалеристов поместной конницы в крестьян. Парадоксально, но из всего вышесказанного напрашивается любопытный вывод о том, что, лишив служилых татар их статуса в 1713 году, и, перестав привлекать их для службы на постоянной основе, Петр I невольно спас их от гибели и тем самым обеспечил их выживание в дальнейших перипетиях российской истории.
Источники
Сытин П.В. История планировки и застройки Москвы. Т.1. 1147-1762 гг. М.:1950.
Садур В. Восток и Запад//Татары, тюрки, мусульмане (статьи, очерки, эссе) М.: 2012.
Кусаинова Е. В. Астраханское ханство по документам ногайской посольской книги за 1551-1556 гг. // Исторический архив, № 3. 2006.
Кусаинова Е. В. Астраханское ханство по документам ногайской посольской книги за 1551-1556 гг. // Исторический архив, № 3. 2006. Посольские книги по связям России с Ногайской ордой 1551-1561гг.
Белокуров С.А. Цит.Соч. Орлов А. Мещера, мещеряки, мишаре. Казань.1992
Зимин А. А. Тысячная книга 1550 г. и Дворцовая тетрадь 50-х годов XVI в. М.-Л. АН СССР. 1950. Стр.129. Писцовые книги XVI в. С.-Пб. 1872. Стр.114, 118-119, 256
Переписная книга города Москвы 1638 года. М.: 1881. Стр.122, 133, 161, 166, 167,234,235,248,259,302,304.
Книги разрядные по официальным оных спискам, изданные. Т. 1. – СПб., 1855. – С. 49.
Книги разрядные по официальным оных спискам, изданные. Т. 1. – СПб., 1855. – С. 67.
Книги разрядные по официальным оных спискам, изданные. Т. 1. – СПб., 1855. – С. 96.
Книги разрядные по официальным оных спискам, изданные. Т. 1. – СПб., 1855. – С. 200-202.
Маслов А. Крымский брод. Московский журнал 1993, №1
Представляю вам архивные фотографии Енисейской губернии начала ХХ века, все фотографии пошли через колоризацию.
Красноярец Онипко в повозке, запряженной волками. 5 апреля 1909 года.
Фото: Людвиг Вонаго. Из альбома "Людвиг Вонаго — фотограф на выезд". Из фондов Красноярского краеведческого музея
11 апреля 1909 г. в газете «Красноярец» появилась заметка «Надо и волков пожалеть», в которой был подробно описан курьезный случай, зафиксированный на негативе Л. Ю. Вонаго. Заметка имела следующее содержание: «На потеху ребятишек и, может быть, ради собственного удовольствия, по улицам города Красноярска разъезжал и ныне разъезжает какой-то субъект в красной шапочке на маленьком экипаже, запряженном двумя волками. Несчастным животным не под силу бремя: примитивность экипажа, сбруи, несоразмерность тяжести, грязная дорога… Животные не проехав и квартала улицы, падают в изнеможении и не везут…Красная шапочка негодует, вылезает из экипажа и начинает беспощадно бить по чем попало несчастных животных…раздается жалобный визг и вой. Уличные ребятишки смеются, и это каждый день такая потеха. Право, жалко и совестно смотреть на истязание беззащитных животных, которые визжат и воют под ударами палача в красной шапочке, призывая в свою защиту покровителей животных… где вы, откликнетесь!? Но… как будто этих покровителей в городе Красноярске нет, они только значатся списках».
Футбольный матч на Сокольской площадке. 1 сентября 1913 года.
Фото: Людвиг Вонаго. Из альбома "Людвиг Вонаго — фотограф на выезд". Из фондов Красноярского краеведческого музея
Спортивная площадка красноярского гимнастического общества «Сокол», т.н. Сокольская площадка, находилась за рекой Качей, за Радайкиным мостом. В летние месяцы на площадке проходили различные спортивные соревнования, а в зимнее время на площадке заливался каток. Л. Ю. Вонаго можно по праву считать пионером красноярской спортивной фотографии, в 1913 г. он выполнил несколько репортажных снимков с футбольных матчей, которые проходили на Сокольской площадке 1, 8 и 14 сентября (в этот день матч был организован специально для норвежского путешественника Ф. Нансена).
Избирательная комиссия по выборам выборщиков от Енисейской губернии в I Государственную думу. 23 апреля 1906 года.
Фото: Людвиг Вонаго. Из альбома "Людвиг Вонаго — фотограф на выезд". Из фондов Красноярского краеведческого музея
23 апреля 1906 г. в Пушкинском городском театре проходили выборы выборщиков в Государственную думу. По итогам голосования выборщиками от Красноярска были избраны В. М. Крутовский и В. А. Караулов. Для голосования было приготовлено два ящика, в которые опускались листы с голосованием за кандидатов. В один ящик помещались листы с кандидатами, фамилии которых начинаются с буквы «А» и до буквы «Л». Второй ящик — для кандидатов с фамилиями, начинающимися с буквы «М» до буквы «Фита» русского (дореформенного) алфавита. Ящик для голосования закрыт на замок и опечатан печатью председателя избирательной комиссии, а ярлык, на который наложена печать, подписан председателем и членами избирательной комиссии.
Гуляние учеников начальных училищ Красноярска на пароходе "Россия". 21 мая 1906 года
Фото: Людвиг Вонаго. Из альбома "Людвиг Вонаго — фотограф на выезд". Из фондов Красноярского краеведческого музея
25 апреля 1906 г. состоялось экстренное заседание Красноярской городской думы по вопросу о чествовании 27 апреля дня открытия Государственной думы. «Для ознаменования высокоторжественного дня открытия Государственной думы ввиду важности запечатлеть в памяти учащихся такой акт громадной государственной важности». Красноярская городская дума постановила ассигновать 1000 рублей на празднование из запасного капитала. 21 мая в память открытия I Государственной думы состоялся благотворительный праздничный рейс парохода «Россия» для учащихся начальных училищ Красноярска. На негативе Л.Ю. Вонаго представлен момент, когда пароход сделал остановку в районе Караульной пещеры, расположенной вверх по течению Енисея, за Успенским мужским монастырем.
Школа грамотности в деревне Овсянке, 1907 год.
Фото: Людвиг Вонаго. Из альбома "Людвиг Вонаго — фотограф на выезд". Из фондов Красноярского краеведческого музея
Деревня Овсянка была основана казаками на правом (восточном) берегу Енисея в 1671 г. В 1900-х гг. Овсянка относилась к Заледеевской волости. По данным переписи, к 1 января 1911 г. в деревне насчитывалось 77 дворов, число мужчин — 220, женщин — 234. В деревне была казенная винная лавка и хлебозаготовительный магазин. В 1910-х гг. в Овсянке, помимо школы грамотности, появилась и церковно-приходская школа.
Шествие дружины Красноярского вольно-пожарного общества по Воскресенской улице. 9 мая 1910 года.
Фото: Людвиг Вонаго. Из альбома "Людвиг Вонаго — фотограф на выезд". Из фондов Красноярского краеведческого музея
На негативе представлено торжественное шествие дружины Красноярского вольно-пожарного общества по ул. Воскресенской в честь ежегодного пожарного праздника, отмечавшегося 9 мая. Впереди процессии движется небольшой духовой оркестр. А завершает процессию многочисленный пожарный обоз, включающий в себя пожарные машины, гидронасосы и другие устройства, используемые при тушения пожаров.
Детский сад в городском саду. 10 июля 1910 год.
Фото: Людвиг Вонаго. Из альбома "Людвиг Вонаго — фотограф на выезд". Из фондов Красноярского краеведческого музея
Городской сад служил единственным местом прогулок для детей и взрослых, остающихся в летнее время в Красноярске. Летом в воскресные и праздничные дни и в некоторые другие дни недели в саду устраивались платные, а иногда и бесплатные гуляния, с разными развлечениями, музыкой, танцами, фейерверками, запуском воздушных шаров и т. д. На негативе представлен юго-западный угол городского сада, в котором был устроен отдельный сад для детей («детский сад») с приспособлениями для разных игр и гимнастических упражнений. В 1920-х гг. эта детская спортивная площадка получила название «Юная жизнь».
Пожар на Песочной улице. 6 июня 1910 года.
Фото: Людвиг Вонаго. Из альбома "Людвиг Вонаго — фотограф на выезд". Из фондов Красноярского краеведческого музея
В истории Красноярска было два опустошительных пожара, уничтоживших множество жилых строений: 25 июня 1773 г. и 17 апреля 1881 г. Несмотря на обязательную постройку между деревянными домами брандмауэров (кирпичных стен, препятствующих распространению огня) и постоянное увеличение каменных строений, в начале ХХ в. в Красноярске всё равно периодически случались локальные пожары. Конкретно в 1910 г. в ведомости о пожарах в Красноярске зарегистрирован0 86 пожаров. На негативе представлен пожар на углу ул. Песочной (ныне ул. Урицкого) и пер. Театрального (ныне ул. Кирова) на участке красноярского мещанина Федора Михайловича Мальцева. Пожар начался в 12 часов и закончился в 14 часов. Горели надворные строения. Приблизительный убыток от пожара оценивался в 700 рублей.
Крушение поезда около станции Филимоново. Май 1917 год.
Фото: Людвиг Вонаго. Из альбома "Людвиг Вонаго — фотограф на выезд". Из фондов Красноярского краеведческого музея
На негативе представлены сошедший с рельсов паровоз и багажный вагон. Крушение произошло в районе разъезда Филимоново, на участке Сибирской железной дороги (участок Транссиба от Челябинска до Иркутска) между станциями Петрушково и Канск. Разъезд был основан в 1894 г. при строительстве Транссибирской железной дороги. Разъезды отличались от станций тем, что имели дополнительные пути для разводки поездов, идущих во встречных направлениях, так как изначально Транссибирская магистраль была однопутной. В 1917 г. Л. Ю. Вонаго жил в Канске и, вероятно, узнав о крушении поезда недалеко от станции Канск, направился на место происшествия, чтобы сделать снимок.
Усинский плот на стоянке во время сплава к г. Минусинску. Минусинский округ, начало XX в.
Фото: Н.В. Фёдоров/ Минусинский краеведческий музей. Негатив на стекле.
Перекрёсток улиц Старо-Присутственной (с 1913 г. Александра II, с 1920 г. Красных Партизан) и Большой (ныне Комсомольской). Минусинск, начало XX в.
Фото: Н.В. Фёдоров/ Минусинский краеведческий музей. Негатив на стекле.
Вид на село Восточное Минусинского округа. Начало XX в.
Базар на Субботней (ныне им. В. И. Ленина) площади. Минусинск, 1910 г.
Фото: Н.В. Фёдоров/ Минусинский краеведческий музей. Негатив на стекле.
Перспектива на улицу Беловскую. Слева второе здание — дом М. С. Беловой
Фото: Н.В. Фёдоров/ Минусинский краеведческий музей. Негатив на стекле.
Свято-Троицкая церковь и площадь. Минусинск, 1911 год.
Фото: Н.В. Фёдоров/ Минусинский краеведческий музей. Негатив на стекле.
Минусинская загородная уездная больница. Начало XX в.
Фото: Н.В. Фёдоров/ Минусинский краеведческий музей. Негатив на стекле.
Деревянный мост через протоку. Минусинск, 4 августа 1911 г.
Фото: Н.В. Фёдоров/ Минусинский краеведческий музей. Негатив на стекле.
Освящение Градо-Минусинской Вознесенской церкви. 1911 г.
Фото: Н.В. Фёдоров/ Минусинский краеведческий музей. Негатив на стекле.
Строительная бригада Ачинско-Минусинской железной дороги на рельсовых путях. 1914-1916 гг.
Фото: Н.В. Фёдоров/ Минусинский краеведческий музей. Негатив на стекле.
Временный деревянный мост над водопропускной трубой на строительстве железной дороги Ачинск — Минусинск. 1914–1916 гг.
Фото: Н.В. Фёдоров/ Минусинский краеведческий музей. Негатив на стекле.
Городские купальни на берегу Енисея. 1900 г.
Фото: Фотограф неизвестен
Вид на Красноярск из Николаевской слободы. 12 июля 1907г.
Фото: Людвиг Вонаго. Из альбома "Людвиг Вонаго — фотограф на выезд". Из фондов Красноярского краеведческого музея
С 1892 г., когда в Красноярске началось строительство железной дороги, в городе возросло число приезжих: «рабочих, мастеровых и других лиц разных профессий, без которых не может обойтись железная дорога, ее разообразные мастерские, депо и проч.». Возникла необходимость строительства новых домов для приезжающих. Однако в центральной части города уже не было свободных мест для новых построек, и пришлось возводить их вне города. Для этой цели была избрана Афонтова гора, как ближайшая местность к железной дороге, где и появились Николаевская и Алексеевская слободы.
Текст, описание и фотографии утащил от сюда. Колоризация моя, если понравится данный материал , то раскрашу остальные фотографии с источника.
Также буду рад всех видеть в телеграмм канале, где публикуется множество исторических снимков со всего мира.
Все было кончено: она погибла. Золотая девочка, надежда родителей, та, которую, по словам маменьки, ждало "сказочное будущее". И вот оно, это будущее! Грязный номер московской гостиницы, разорванное платье, синяки на руках и ногах, губы, которые, кажется, еще помнят вкус грубых, пьяных поцелуев... Да, все кончено!
Она больше не сможет смотреть в глаза нормальным людям, не сможет смотреть в глаза своим родителям, братьям и сестрам. Своему обожаемому дяде.
Сантьяго Рузиньол "Морфинистка", 1894 год.
Таня поднялась с пола, пошатываясь, приблизилась к окну. Красота майских московских улиц так контрастировала с происходящим в ее душе, что Таня резким движением закрыла шторы..
Ей не нужен май, не нужна красота. Ей нужно забыться.
Забыться...
6 сентября 1861 года в поместье Каменка Чигиринского уезда Киевской губернии 19-летняя Александра Ильинична Давыдова, урожденная Чайковская, родила своему 24-летнему супругу, дворянину Льву Васильевичу Давыдову, очаровательную девочку.
Малышка была первенцем молодой пары, и родители души в ней не чаяли. Окрестили девочку Татьяной, но дома называли ласково - "Танюшей", "Таней".
Семья Давыдовых была исключительно образованной, культурной и музыкальной. Музыка наполняла дом в Каменке, звучала в каждом его уголке, особенно в те дни, когда у Давыдовых гостил старший брат Александры Ильиничны, 22-летний студент Санкт-Петербургской консерватории Петр Чайковский.
Начинающий композитор души не чаял в своей младшей сестрице, а ее дочурку он чуть ли не боготворил, предрекая ей изумительное будущее в музыке.
И Танюша оправдывала ожидания своего юного дяди. К четырем годам малышка бойко читала, к пяти - прекрасно разговаривала на французском и исполняла вместе с матерью первые гаммы на фортепиано.
Александра Ильинична Чайковская.
Мать была уверена, что Танюша является вундеркиндом от музыки, однако, пришедшая в 1868 году к Давыдовым новая гувернантка с музыкальным образованием, заявила, что навыки 8-летней девочки никуда не годятся и ей необходимо заняться изучением музыкальной теории.
Уроки стали скучнее. Танюша и ее младшие сестры Вера и Анна откровенно скучали, о чем мать жаловалась своему гениальному брату. "Жаль смотреть на зевающих девочек", - писала она. Петр Ильич отвечал, что строгая гувернантка права, и племянницам необходимо изучать музыкальную теорию, а также сложные этюды для фортепиано.
В 1871 году Чайковский гостил в Каменке и вместе с семьей Давыдовых поставил в усадьбе любительский балет по мотивам старинной немецкой легенды о прекрасной принцессе, превращенной колдуном в белого лебедя. Главную героиню, прекрасную Одетту, исполнила 10-летняя Таня.
Петр Ильич высоко оценил актерский талант племянницы.
Петр Ильич Чайковский в конце 60-х годов.
В 1873 году Давыдовы решили везти детей в Европу на учение. Выбрали тихую и благополучную Швейцарию. Поселились в городе Веве, где 12-летняя Таня при активном содействии дяди Петра поступила в престижную Школу высшей ступени.
Таня училась прилично, получала неплохие отметки. Единственным черным пятном во время обучения в Школе стал учитель по фамилии Роценберг, взявший привычку бить Таню по рукам за каждую ошибку при игре на фортепиано. Девочка панически боялась этого преподавателя.
Мать Александра Ильинична на жалобы дочери внимания не обращала, и в письме к брату называла Татьяну "ветреницей" и "избалованной девочкой".
К счастью, в 1874 году Давыдовы переехали из Вева в Женеву, и жуткий Роценберг навсегда исчез из жизни Тани.
Жюль Алексис "Пианино".
Впрочем, исчез, да не совсем. В Женеве у девочки впервые проявилось нервное беспокойство, недовольство собой. В своем тайном дневнике Таня писала:
«Все эти дни у меня сильный прилив к голове, лицо моё совсем синее и немного припухло… всё не помогает, и сильно болит голова. Во мне пропали последние тени красоты, и меня самою часто пугает, до какой степени я манипулка. Я могу со всяким подружиться и подделаться под его привычки, зная, что это нехорошо и нечестно. Потом я чувствую, что я недостаточно люблю Бога и недостаточно молюсь».
Летом 1874 года родители определили Татьяну и ее сестер в государственную среднюю школу в Женеве. Таня училась старательно, училась играть на цитре и арфе. В женевской школе барышня впервые осознала свою привлекательность: она была выбрана королевой школьного бала, а многие студенты даже гораздо старше нее делали ей комплименты. Вот как гораздо позднее писал младший брат Татьяны, Юрий:
"В четырнадцать — пятнадцать лет Татьяна Львовна выглядела совершенной красавицей… Красивая, умная, добрая девушка, Татьяна Львовна рано приобрела многочисленных поклонников. Ещё в Швейцарии из-за её внимания ссорились между собой студенты различных корпораций".
Семья Давыдовых. Татьяна - в центре, за спинами матери и отца.
Весной 1876 года глава семейства, Лев Васильевич Давыдов, затребовал жену и детей обратно в Россию. В июле Александра Ильинична с детьми возвратились в Каменку.
Согласно "официальной" семейной версии, причиной возвращения стали проблемы с финансами, однако, нельзя исключать, что Лев Васильевич был обеспокоен повышенным вниманием юных швейцарских кавалеров к его дочери Татьяне, а также довольно легкомысленным поведением последней. Так, учителя жаловались, что девочка - "трудный ребенок".
Тем не менее, родители не собирались прекращать музыкальное образование дочери. Вскоре после приезда Татьяны в Каменку, Лев Васильевич выписал из Киева учителя - 27-летнего талантливого пианиста Станислава Блуменфельда. Родители поставили перед Станиславом Михайловичем задачу подготовить Таню к поступлению в университет.
Тем временем внимание семьи Давыдовых, почти полностью сосредоточенное на Татьяне, переключилось на Петра Ильича Чайковского. В жизни композитора произошла тяжелая драма - чтобы скрыть свой однополый, как он говорил, "порок", Чайковский женился на нелюбимой барышне Антонине Милюковой, однако вскоре понял, что жизнь с нею для него - настоящая пытка. Петр Ильич тяжело заболел и даже, по слухам, пытался покончить с собой.
Чайковский и Антонина Милюкова.
Семейство Давыдовых тяжело переживало происходившее с их родственником, но больше других горевала Татьяна. В конце 1877 года мать обнаружила в бумагах 16-летней девушки записку:
«Похороните близ Серёжи, прошу только мраморную плиту и на ней имя ТАТЬЯНА, креста не надо (?) в ногах: „Она не любила жизни и не жалеет её!“».
Александра Ильинична хотела провести с дочерью "серьезный разговор", но Лев Васильевич убедил жену этого не делать, чтобы не усугубить ситуацию.
Для родителей Татьяна все еще оставалась надеждой семьи. Александра Ильинична и Лев Васильевич были убеждены, что дочь ждет "сказочное будущее".
Эта уверенность передалась и Татьяне, поверившей в собственную гениальность, исключительность. Однако время шло, а каких-то серьезных достижений у девушки не было. Ни в учебе, ни в творчестве.
Татьяна Давыдова.
В 1878 году Давыдовы пребывали в Петербурге, где 17-летняя Татьяна стала вести активную светскую жизнь. Барышня бывала в театрах, на балах, на пикниках, кокетничала с мужчинами.
В 1879 году Татьяна с родителями отправилась на отдых в Ялту, где к ней посватался 35-летний орловский помещик по фамилии Кошкаров. Петр Ильич Чайковский писал по этому поводу:
"Кошкаров стар и уродлив, но очень умный и сумевший заинтересовать Таню своей оригинальностью и самобытностью".
Тем не менее, "оригинальный и самобытный" Кошкаров получил решительный отказ.
В Каменке, куда Таня возвратилась из Ялты, у нее появился новый кавалер - офицер-гусар Главацкий:
«Главацкий влюблён в меня, в меня одну, и только с горя от моего равнодушия полюбил Веру, а мне сказал, что готов целовать хлыст, которым я буду бить его или что-то в этом роде!… После бала Главацкий говорил с мама и просил у неё руки нас обеих!».
Мама отказала офицеру: для Тани и Веры она желала иного будущего.
Татьяна Давыдова.
Официальным женихом Татьяны считался 24-летний князь Трубецкой. Князь давно сделал Тане предложение, но из-за того, что родители Трубецкого были разорены, брак постоянно откладывался.
Наверное, это привело к тому, что у Татьяны обнаружилась очень редкая для столь молодых людей болезнь - катар желудка. Кроме того, барышню преследовали головные боли, нервные припадки, отсутствие аппетита.
В 1881 году Александра Ильинична предложила 20-летней дочери принять морфин. Мадам Давыдова сама давно применяла это средство в качестве болеутоляющего и антидепрессанта. Татьяне морфин помог, но, в отличие от матери, для девушки он скоро стал средством сбежать от несовершенства мира, вызвал у нее эффект привыкания.
Принимая морфий, Татьяна забывала о несостоявшейся карьере музыканта, о неудачах в любви, о постоянно откладывавшемся браке с Трубецким.
Вскоре у девушки появился еще один повод забыться.
Татьяна Давыдова, 1880 год.
В апреле 1881 года князь Трубецкой получил в наследство поместье своего отца, а также жалование в размере 600 рублей в год. Сразу после этого состоялась помолвка, а на осень была назначена свадьба.
Вдруг 5 мая Татьяна спешно уехала из Москвы в Каменку и заявила родителям, что не желает ничего слышать о женихе. П.И. Чайковский писал:
"Трубецкой явился к Татьяне в Москве пьяным и наговорил много оскорбительных слов".
Поговаривали, что пьяный князь набросился на Татьяну и попытался получить силой то, что ему еще не принадлежало по праву брака.
Состояние Татьяны в Каменке было "близким к помешательству". Петр Ильич писал, что всю дорогу в поезде племянница "пьянствовала, пропитывала себя эфиром, морфином и всякого рода ужасами".
"Она считает себя обесчещенной, погибшей, недостойной принимать ласки родных, ибо Трубецкой был удержан ею ценой напряжения всех сил только там, где уж всё было кончено".
Эти слова Чайковского вполне могут указывать на то, что князю все же удалось получить желаемое.
Бельмиро де Альмейда "Ссора", 1887 год.
Случившееся в Москве окончательно подкосило и без того хрупкое здоровье "трудного ребенка". Татьяна стала все чаще использовать морфин, а, кроме того, в ее жизни стало появляться все больше кавалеров, и теперь они не просто ухаживали за ней, как за барышней.
На протяжении некоторого времени Татьяна тайно сожительствовала с женатым Станиславом Бернатовичем, начальником службы движения Фастовской железной дороги. Когда Бернатович окончательно отказался разводиться с женой, у Давыдовой возник роман с немцем-миллионщиком Отто Керном. Керн сделал Татьяне предложение, однако родители молодой женщины выступили резко против - немец не принадлежал к аристократическому сословию.
В 1882 году в Каменке начались тайные свидания 21-летней Татьяны с 32-летним Станиславом Блуменфельдом - тем самым пианистом, что когда-то давал Тане уроки музыки. Блуменфельда в свое время Давыдовым порекомендовал Петр Ильич Чайковский.
Каково же было разочарование дяди, когда летом 1882 года в каменском саду он случайно увидал одно из тайных свиданий племянницы с ее бывшим домашним учителем музыки. Увиденное поразило Чайковского настолько, что он в письме к брату Модесту обозвал Татьяну самым грубым и позорным для женщины словом.
Чайковский был убежден, что отношения Блуменфельда и Татьяны начались гораздо раньше, еще в те времена, когда его племяннице было 16 лет, а Станислав давал ей "уроки музыки".
Альберт Эдельфельт "За пианино".
Блуменфельд был отлучен от дома Давыдовых, но было уже поздно. Татьяна была беременна, но родителям ничего не сказала, оповестив лишь любимых дядюшек - Петра и Модеста.
Братьям Чайковским и пришлось спасать племянницу от "позора".
Татьяна срочно перебралась в Санкт-Петербург к Модесту, а затем - в Париж, где проживал в то время Петр Ильич. Композитор оповестил встревоженных родителей племянницы, что та будет лечиться в знаменитой клинике Жана Мартена Шарко.
26 апреля 1883 года в Париже Татьяна родила внебрачного, незаконнорожденного ребенка. Это был мальчик. Окрестили малыша Георгием.
Сразу после родов Татьяна возвратилась в Каменку. Родители уже все знали, и больше не верили ни в гениальность, ни в "сказочное будущее" дочери. Молодая женщина встретила дома холодный прием. Как писал ее дядя Модест, в семье ее теперь воспринимали "как гостя".
Уже в сентябре Татьяна решила вернуться в Париж. В столице Франции она поступила в клинику Шарко, где ее лечили холодными обливаниями. Терапия помогала, а еще больше - забота дяди. Петр Ильич старался увлечь племянницу актерским делом, чтобы она и думать забыла о морфии.
В августе 1884 года похорошевшая и выглядевшая вполне здоровой Татьяна приехала к родителям в Каменку. Мать и отец были счастливы видеть улучшение здоровья дочери.
В 1886 году семейство Давыдовых жило в Санкт-Петербурге. В середине июня в столицу приехал из Франции Петр Ильич и привез с собой 3-летнего Георгия, сына Татьяны. Мальчика, в соответствии с внутрисемейной договоренностью, тут же усыновил старший брат Чайковских, Николай Ильич.
Служивший инженером путей сообщения мужчина был бездетным и имел безукоризненную репутацию в свете: он мог позволить себе взять в сыновья незаконнорожденного ребенка.
Николай Ильич Чайковский.
Родственники считали Татьяну выздоровевшим человеком. Молодая женщина стала попечительницей своих братьев, снова начала играть на фортепиано, посещать светские мероприятия.
В январе 1887 года Татьяна отправилась со своей компаньонкой на бал-маскарад в Дворянском собрании.
Здесь собрался весь петербургский свет, а также многие иностранные послы. Татьяна веселилась, танцевала, но вдруг рухнула на пол.
"Произошла суматоха. Двое мужчин подхватили маску и перенесли в дамскую уборную, где она была положена на диван. Освободив даму от стянутого корсета и сняв вообще всё лишнее платье, начали производить всевозможные втирания и опрыскивание водой. Но было поздно, лицо покрылось смертною бледностью… смерть произошла от паралича сердца".— Валерий Соколов.
Художник Ян Ционглинский. "Татьяна Давыдова на смертном ложе", 1887 год.
Петр Ильич Чайковский был уверен, что причиной смерти Татьяны стал тайный возврат к морфию и последовавшее за этим отравление.
Для великого композитора гибель любимой племянницы стала незаживающей душевной язвой до конца жизни. Страдали по Тане и ее родители, и сестры, и братья, и вся родня.
Сын Татьяны Георгий знал, кто является его матерью и всегда держал ее портрет на своем столе. Георгий выучился в Москве на горного инженера, женился. После Октябрьской революции с женой и сыном эмигрировал в Италию. Скончался в феврале 1940 года в возрасте 57 лет.
Так сложилась судьба женщины, которую неоправданные ожидания родителей привели к потере здоровья и, в конечном итоге, к гибели в очень молодом возрасте.
Постер к к/ф "1812: уланская баллада", 2012 г. Фильм тупейший, но постер хорошо ложиться на текст :)
«Мудрые законодатели России, обратив Монаршее внимание на женщин, положивших начало семейственному счастию и утвердивших союзом любви и дружбы бытие гражданских Обществ, - даровали им отличныя права, выгоды и преимущества. […]
...Законы, определяя права и обязанности женскаго пола, разделяют его на разные классы или состояния, сообразно духу правления, характеру народному, политическому и нравственному положению государства.»
Половой вопрос всегда стоит ребром (припомните из какого материала была сделана Ева), а уж если сюда примешивается и политика…
И так, смешанные браки в Финляндии, Остзейском и Северо-Западном крае чуть ли не с петровских времён и до эпохи Николая I рассматриваются, как явление сугубо положительное, способствующее интеграции территорий в общеимперский порядок.
Со временем, однако, начали возникать если не сомнения в интегративном потенциале смешанных браков, то, как минимум, разногласия насчет условий, при которых они действительно могли бы ускорить интеграцию.
В центре дебатов было два главных вопроса: во-первых, способствуют или нет петровские нормы интеграции Западного края; во-вторых, могут ли вообще смешанные браки, в обстановке польского культурного господства и «фанатизма» матерей-католичек, принести пользу России.
Министр внутренних дел Валуев одним из первых высказал скептицизм относительно петровских норм, но он не терял веры в потенциально благотворный характер смешанных браков как таковых. В своём докладе 1862 года, где речь шла о корректировке закона о браках для Остзейского края, Валуев назвал разумным и обоснованным былое правительственное решение не навязывать петровские нормы в Западном крае (чего и придерживались до законов 1832-1835 гг.):
«Правительство знало, что всякое облегчение браков между жителями тех провинций и коренными обитателями России может только поспешествовать слиянию коренного русского населения с населением приобретенных областей и установить более тесную связь между разными частями государства».
Но он же и отмечал, что:
«...если ранее такие браки способствовали к сближению и частому слиянию разных народностей, то теперь они сеют рознь и составляют постоянный повод к жалобам и противным действующему законодательству притязаниям иноверцев».
Современный же Валуеву порядок, по его мнению, не благоприятствует усилению и распространению православия, а
«препятствует в некоторых местностях сближению разноплеменных русских подданных, которые не вступают в брак между собою единственно по нежеланию одной стороны подчиниться закону о воспитании всех детей своих в православии».
Словом, смешанные браки выполняли полезную объединяющую функцию до тех пор, пока правительство не сбилось с пути под влиянием «мысли о единстве веры в государстве» и страха перед «польским католицизмом». А вновь сделать эти браки выгодными для государства может только узаконение права родителей решать самим, какую религию будут исповедовать их дети. Соглашаясь с тем, что сначала католики возьмут верх над своими православными супругами в таких союзах, Валуев был более или менее уверен в том, что с ликвидацией источника осложнений
«можно с достоверностью ожидать, что во многих случаях, когда разноверные супруги будут находиться на жительстве в православных областях империи, их дети будут воспитываться под влиянием местных обстоятельств в вероисповедании православном, хотя бы это противоречило первоначально состоявшемуся, при самом заключении брака, между супругами соглашению».
Уже первое польское восстание очень больно отразилось на униатском населении Северо-Западного края. До восстания на униатов в крае косились, но более-менее с ними мирились. Их много, но мужичьё же ж. Да и обрядность одна, хоть символ веры и разный. Но массовая поддержка мужиками-касинерами, казалось бы, чуждых им идей католического шляхетства привела к беспрецедентному росту давления на униатов. МВД здраво рассудило, что рупором «вредных идей» в деревне может быть только церковная кафедра. Начались массовые перекрещивания (где уговорами, а где и нагайкой), униатские храмы передавались в ведение Патриархии, священникам запрещали служение. 23 марта 1839 г. Св. Синод рассмотрел «Соборный акт» и принял постановление о присоединении греко-униатской церкви к Православной Всероссийской. «Упорствующие в латинстве» же (с 39го года униатов нет, как класса, приходится вводить эвфемизм) официально считаются «отпавшими от православия», фактически приравнены к раскольникам со всеми вытекающими. Но если к некоторым раскольникам ещё были подходы, то упорные униаты юридически находятся во вневероисповедном состоянии.
На этом фоне заключается конкордат 1847 года с папским престолом, где, в обмен на его пассивную позицию по униатскому вопросу, царское правительство шло на такие уступки собственно католичеству, что текст договора даже от Сената три месяца скрывали, а полный текст будет доведён до Коллегии по духовным делам лишь спустя пол года. Восстание же 1863 года, в котором активно участвовало католическое духовенство, сделало политически невозможными любые уступки католицизму и побудило власти, в том числе, ограничить задуманную либеральную реформу брачных порядков исключительно Остзейским краем.
Кроме того, восстание укрепило российских чиновников в их убеждении, что, каким бы строгим ни был закон, дети от смешанных браков униатов и католиков с православными гораздо чаще вырастают католиками по духу, чем православными. Хотя большинство таких детей, казалось, было исправно крещено в православной вере, их связь с православием часто не шла дальше формальной принадлежности. В 1866 году официальная газета «Виленский вестник» писала, что в Западном крае употребляется даже специальный термин – «латинизант», обозначающий детей от смешанных браков, которые, номинально оставаясь православными, внутренне и в повседневной жизни исповедовали католицизм. По мнению «Виленского вестника», вследствие того что католики коварно злоупотребляли пунктом закона 1832 года, не признававшим за петровскими нормами обратной силы, «десятки тысяч православных людей» остаются в католицизме.
Некоторые комментаторы того времени, впрочем, продолжали думать, что, в конце концов, закон обернулся в пользу православия и послужил примером мудрости Николая I, но мнение скептиков к концу XIX века возобладало. Скептики же полагали, что смешанные браки не способствовали делу «обрусения», что в своих стараниях содействовать смешанным бракам правительство руководствовалось «абстрактными соображениями», которые почти не учитывали реального соотношения сил. А на чашу весов, похоже, легла очень неожиданная, но увесистая гирька...
В 1874 году православный священник с 33-летним стажем служения указывал на тенденцию отпадения в католицизм детей от смешанных браков, «особенно где мама католичка». Это происходило вопреки официальным обещаниям, которые их родители давали при венчании. Для церкви, доказывал этот священник, будет лучше, если она будет предотвращать смешанные браки или добиваться обращения в православие католической стороны.
Многие современники выделяли женское влияние как особенно мощный фактор, работающий на католиков. Как показал Михаил Долбилов, многие чиновники и публицисты после восстания 1863 года определяли польский национальный характер в терминах феминности (противопоставлявшейся «русской» маскулинности), и «демонизация» польки стала тогда ключевым аспектом русской полонофобии. Чиновники видели в шляхтянках Западного края подстрекательниц «мятежа»; именно женская часть польской шляхты объявлялась главным носителем польского национального сознания и проводником католицизма в его «наиболее фанатичной форме».
Приведем характерное высказывание славянофила Юрия Самарина:
«В польских семьях ежедневно повторяется в своеобразной форме библейское сказание… [имеется в виду искушение Евы и последующие события]… : злой дух Польши в образе ксендза-духовника запускает свое жало в сердце жены, а жена, в свою очередь, мутит воображение и совесть мужа».
Именно ксендзы, по его мнению, «довели до фанатизма женщин, а сии последние увлекают мужей, братьев и сыновей».
Бытовало даже мнение о заговоре полек, имевшем целью женить на себе русских мужчин ради окатоличивания их потомства! Как писал митрополит Иосиф (Семашко), воспитанием детей обычно занимается мать, а
«Матери в западном крае более или менее все находятся под прямым или косвенным влиянием костела».
Даже если они не отчуждают полностью своих детей от православия,
«иноверныя матери… ставят потомство в жалкое, неопределенное отношение к обоим вероисповеданиям».
Подобные умозаключения не могли остаться без последствий для политики смешанных браков. Виленский генерал-губернатор М.Н. Муравьев инструктировал подчиненных ему губернаторов, чтобы те не давали приезжающим из России служащим вступать в брак с местными уроженками католического исповедания. Запрет полякам и/или католикам занимать определенные должности в администрации распространялся и на русских, женатых на польках. Эта практика опиралась на мысль, что католическая религиозная дисциплина гораздо сильнее православной. Валуев ясно выразил это в своем докладе, когда предупредил, что в случае принятия его предложения католики на первых порах будут первенствовать, ибо по сравнению с католическим духовенством православное не выказывает той же
«самостоятельной заботливости об утверждении и распространении своей паствы».
Подобной же т.з. придерживался и Синод:
«...Осуждение из уст католического священника является сильным оружием для отклонения католиков от брака с некатоликом и, если брак все-таки заключен, для утверждения господства католицизма в семье. Вынужденные приносить обет и перед православным, и перед католическим священником, разноверные пары приписывают больший вес последнему»…
Т.е. полькам-католичкам не доверяют. Парадоксальным образом обвиняют их в легкомыслии и, одновременно, подозревают в коварстве... С другой стороны и польским девушкам с амвонов устойчиво внушали, что есть три категории мужчин, которых они не должны рассматривать как потенциальных мужей, – женатый человек, ксендз и «москаль», что в случае жуткого природного коварства полячек смотрится, как минимум, странно...
По словам Дениса Давыдова, после восстания 1831:
«...многие пригожие панночки были готовы выйти замуж за молодых русских офицеров».
А вот взгляд уже другого современника с той стороны (после событий 1860-х):
«...Оставались без замужества много польских барышень молодых и красивых.
Единственными, кто решался отдать свою руку москалю – за исключением стремившихся смягчить правительственные репрессии посредством замужества с представителями русской власти, – были только «...politycznie nieodpowiedzialne panie...» [Sic!, «политически безответственные женщины»].
В этой связи занятно читать, как, например, некий пан Казимир Змыхловский, владелец крупного имения Виры под Пинском, в марте 1863 вызывает к себе имперскую войсковую команду для защиты имения от инсургентов. Команду выслали и Виры события восстания обошли стороной. Но уже через три листа архивного дела отмечается, что в июле 1864 Змыхловский отдан под суд за финансовую помощь «справе посполитой» (т.е. тем же инсургентам). В данном случае пан был осуждён, сослан, но прав и состояний не лишён. Даже имение не конфисковали, а передали в опеку до отбытия ссылки хозяином. Опекуном назначили зятя пана Змыхловского, Александра Георгиевича Забойко, отставного ротмистра 5-го уланского Литовского Его Величества Короля Италии Виктора-Эммануила III полка. Полк, в свою очередь, знаменит, с весьма интересной историей и, кроме того, активно участвовал в подавлении прошлого польского восстания (!). А уже потомки Александра Забойко и Софьи Змыхловской (род Забойко-Змыхловские) в истории края вообще славно отметились, причём и католики, и православные, и вполне себе атеисты-коммунисты.
В целом, глубоко противоречивое отношение к смешанным бракам, сочетавшее страх перед «ползучей полонизацией» и «отпадением» с надеждой на интеграцию западных губерний, за которые велось острое соперничество, показывает, что к началу XX века проблема так и не получила разрешения. Но, как кажется, по отношению к смешанным бракам православное духовенство желало добрачного перехода в православие невесты-католички больше, чем жениха-католика.
Женщины же в этой ситуации, безо всякого феминизма выступают в качестве реальной политической силы. Просто по природе своей. Причём такой силой, с которой вынуждены считаться обе стороны.
Четвёртая статья цикла. О том, почему вопрос важен -тут. О протестантах - тут. О католиках - тут.
О ситуации в Царстве польском в период первого восстания и несколько позднее. Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурой не пропущенные. - Брюссель : Русская тип. князя Петра Владимировича Долгорукова, 1863. Охватывают заключительный период карьеры Дениса Васильевича, не так известны, как его "Военные записки". Особенно ценен его взгляд на личности Ермолова, Пацкевича, Муравьёва, их политику в регионах.
О петровских нормах и текст закона 1835г: Сборник материалов по вопросам о смешанных браках и о вероисповедании детей, от сих браков происходящих. СПб., 1906. Сборник. По вопросу просто шикарен! Важно и то, что он уже откалиброван манифестом 1905г.
О судьбе Унии, "заговоре полячек" и некоторых вопросах восприятия: Михаил Долбилов. «Русский край, чужая вера: Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II». М., 2010. Очень приличная междисциплинарная монография по теме.
Как срез общественного мнения по вопросу: Что такое латинизанство? // Виленский вестник. № 198. 20.09.1866 г., постановка темы - передовица// Виленский вестник. № 62. 19.03.1865 г.
Ю. Самарин цитируется по: Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики: Поляки в России и русские в Польше. М., 1999.
«Император Александр I позволил убить своего отца, но только не до смерти», – именно так охарактеризовал поведение цесаревича Александр Герцен. Ещё тоньше ситуацию изобразил польский историк Казимир Валишевский: «Александр Павлович создал себе иллюзию и обманул даже собственную совесть». При этом события марта 1801 года стали шекспировским финалом трагедии «Русского Гамлета» – императора Павла.
Почему же Александр I, искренне любивший своего отца, дал согласие на осуществление переворота? Можно ли считать Александра отцеубийцей? Какой отпечаток события мартовской ночи оставили в душе новоиспеченного императора? Каким образом последствия переворота повлияли на дальнейшую реформаторскую деятельность Александра Павловича?
Ответы на эти вопросы ищите в новом видеоролике Константина Гусева, историка, старшего преподавателя кафедры зарубежного регионоведения и востоковедения Кубанского государственного университета, главного редактора группы «История в историях».
От юной княжны пытались скрыть подробности страшной гибели ее любимого супруга, но она все узнала. Домочадцы писали впоследствии, что никогда в жизни они не видели столь сильного проявления горя - настоящего, тяжелого, убийственного горя.
Горя от любви...
23 октября 1812 года в семье виднейшего грузинского аристократа, поэта и общественного деятеля князя Александра Чавчавадзе и представительницы знатного грузинского рода, княжны Саломеи Орбелиани родилась девочка. Назвали малышку Нино или, по-русски, Нина.
Девочка провела детство в красивейшей усадьбе своих родителей - Цинандали, среди виднеющихся вдали заснеженных горных вершин и виноградников солнечной Грузии. Уже к 10 годам Нина превратившись в прекрасную юную особу, отличающуюся изысканными манерами и невероятной душевной отзывчивостью.
Нина Чавчавадзе.
Своими успехами в учении девочка радовала родителей и педагогов, в том числе, своего учителя музыки, русского дипломата Александра Грибоедова. Александр Сергеевич в 1822 году оказался под делам службы в Тифлисе, и часто бывал в доме своего друга, поэта князя Чавчавадзе. Князь как бы в шутку предложил Грибоедову давать его дочери уроки музыки, и будущий знаменитый драматург неожиданно согласился.
Преподавая Нине нотную грамоту, Грибоедов и помыслить не мог, что эта девочка через несколько лет навсегда заберет его сердце.
Уроки длились недолго: уже в феврале 1822 года Грибоедов отправился в Персию, где трудился секретарем по дипломатической части при чрезвычайном и полномочном после России генерале А.П. Ермолове. В 1823-ем Александр Сергеевич вернулся на родину, в Москву, где продолжил работу над своей знаменитой пьесой "Горе от ума".
С 1825-го по 1828-ой годы Грибоедов много путешествует: переезжает из Тульской губернии в Петербург, затем - в Крым, в Киев, на Кавказ, в Среднюю Азию. За время этих скитаний Александр Сергеевич успел выучить четыре языка - грузинский, арабский, персидский и турецкий. 1828-ой год Грибоедов встречает в Персии, куда был отправлен по дипломатической части, но уже скоро возвращается в нежно любимую им Грузию.
В Тифлисе 33-летний Грибоедов вновь встречает свою бывшую ученицу княжну Нину Чавчавадзе, повзрослевшую и расцветшую, как горная роза. Красота 16-летней девушки поражает Александр Сергеевича до глубины души, он сравнивает Нину с Мадонной с картины испанского живописца Бартоломе Эстебана Мурильо.
Бартоломе Эстебана Мурильо "Мадонна".
Любовь к княжне нахлынула внезапно и накрыла с головой. И девушка ответила Александру Сергеевичу взаимностью. 16 июня 1828 года состоялось признание. Князь Александр Чавчавадзе не стал чинить препятствий влюбленным, и 22 августа в соборе Сиони в Тифлисе состоялось торжественное венчание.
На момент венчания Нине едва исполнилось 16 лет, и Грибоедов, который когда-то преподавал ей уроки музыки, оставался для девушки духовной опорой, учителем жизни.
Бракосочетание не обошлось без неприятного происшествия, которое многими было истолковано, как дурное предзнаменование. Страдавший от лихорадки Грибоедов не смог с первого раза надень обручальное кольцо на палец юной невесты: украшение, звеня, покатилось по каменному полю, словно бы предсказывая звон мечей...
Еще до свадьбы Грибоедова назначили министром-резидентом (послом) Российской империи в Персии. В счастливом браке с Ниной Александру Сергеевичу удалось прожить всего лишь несколько недель, а затем он был вынужден вновь собираться в дорогу.
Беременная Нина, которая, к тому же, была больна, вызвалась ехать с мужем в Тегеран. Все доводы Грибоедова против этого были напрасны. Однако, в иранском городе Тебризе состояние княжны ухудшилось, и Александру Сергеевичу удалось убедить ее отказаться от опасного и тяжелого путешествия. Заглядывая вперед, можно без сомнений сказать, что Грибоедов тем самым спас жизнь юной жене и еще нерожденному ребенку.
Нина осталась в Тебризе, где прожила несколько месяцев, ожидая, когда улучшится ее состояние, и она сможет поехать к мужу. Грибоедов написал жене из Тегерана, в котором просил вернуться в Тифлис к отцу, так как его миссия в Персии оказалась длиннее и опаснее, чем ожидалось.
Княжна послушалась мужа и благополучно вернулась в Грузию. В Тифлис Нина приехала в начале 1829 года, и уже здесь узнала о страшной судьбе своего мужа.
30 января 1829 года на территорию российского посольства в Тегеране ворвались тысячи озверелых фанатиков, недовольных тем, что русские дали приют двум сбежавшим армянским наложницам из гарема шаха.
Грибоедов в парадном виц-мундире вышел к беснующейся толпе и крикнул: "Что вы делаете?! Перед вами - Россия!". Однако, посла ударили сзади по голове, а затем растерзали.
А. Сафонов "Убийство Грибоедова".
Всего в посольстве, по разным оценкам, было убито от 15 до 32 человек. Это были сотрудники миссии, охранники-кубанские казаки, врачи, прислуга разных национальностей.
Тело Грибоедова три дня таскали по улицам Тегерана, а затем бросили в канаву. Александра Сергеевича опознали по шраму на руке, полученному во время пистолетной дуэли.
Когда княжна узнала об этом, с нею случился сильнейший истерический припадок, который привел к преждевременным родам. Нина родила мальчика, но младенец умер на следующий же день.
Княжна нашла в себе силы встретить скорбные дроги с телом мужа в Тифлисе. 18 июня 1829 года Грибоедова похоронили у церкви св. Давида, точно в соответствии с завещанием великого драматурга.
Нина распорядилась установить на могиле мужа надгробный памятник с надписью:
Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?
Любовь княжны, и правда, пережила мужа. Пережила навсегда, до последнего вздоха. Женщина носила траур по мужу до конца жизни, и до конца жизни она оплакивала его.
Княжна Чавчавадзе-Грибоедова тихо жила то в своем имении в Цинандали, то в Тифлисе. Она так и не вышла замуж, хотя претендентов на ее руку было хоть отбавляй. Например, блестящий генерал и князь Григорий Орбелиани был влюблен в Нину Александровну 30 лет - но женщина последовательно отвергала его ухаживания.
Верность княжны стала настоящей легендой. Еще при жизни имя Нины Чавчавадзе в России и в Грузии произносили с огромным уважением. "Черной розой Тифлиса" прозвали вдову, вечно носящую траур по своему безвременно ушедшему мужу.
В 1857 году в Тифлисе разразилась эпидемия холеры. Нина Чавчавадзе по мере сил помогала бороться с этой напастью, и заразилась сама.
28 июня 1857 года "Черная роза Тифлиса" скончалась в возрасте 44 лет, унеся с собой в могилу вечную любовь к единственному мужчине своей жизни.
Черная роза Тифлиса.
Княжна была похоронена рядом с мужем. Ее горе от любви закончилось.
В 1879 году талантливый поэт Яков Полонский, побывав на могиле Грибоедова и княжны Нины, написал пронзительные стихи:
Распространено убеждение, что умерший в 1825 году российский император на самом деле инсценировал свою смерть и стал жить отшельником вдали от столицы. Мы проверили обоснованность этой теории.
Спойлер для ЛЛ:неправда
Версия о том, что Александр I, вопреки официальным сообщениям, не умер в Таганроге 19 ноября (по современному григорианскому календарю — 1 декабря) 1825 года, а долгие годы тайно жил в Сибири под именем Фёдора Кузьмича, начала распространяться уже в середине XIX века. Первоначально её главным адептом был томский купец Семён Хромов, чьи «Записки» остаются главным источником информации о личности таинственного старца. С 1880-х годов, несмотря на попытки противодействия со стороны царского правительства, стали выходить статьи и книги, посвящённые этой теории. Наиболее подробно аргументы в пользу становившейся всё более распространённой версии были изложены в книге князя Владимира Барятинского «Царственный мистик» (1913). Интересовался личностью Фёдора Кузьмича и Лев Толстой.
В XX веке среди сторонников версии о том, что старец — это инсценировавший свою смерть Александр I, были журналист и искусствовед Лев Любимов, историк Натан Эйдельман, многие авторы русской эмиграции. Уже в нынешнем столетии в пользу этой теории высказывался директор Института российской истории РАН и автор популярных в России школьных учебников Андрей Сахаров. Публикации о связи между сибирским старцем и российским императором несложно обнаружить в СМИ и в блогах, а отсылки — в массовой культуре (например, в сериале «Карамора»).
Слухи о посмертной судьбе Александра I появились почти сразу после объявления о его кончине и задолго до первого достоверного свидетельства о Фёдоре Кузьмиче. Этому способствовали неординарные обстоятельства случившегося: император умер в провинциальном Таганроге после скоропостижной болезни, хотя до того ещё не старый (47 лет) монарх не жаловался на здоровье. Общему смятению умов способствовала возникшая путаница относительно того, кто из братьев Александра — Константин или Николай — унаследует престол, а также неудавшееся восстание декабристов. Согласно одним рассказам, Александр I был убит (отравлен, заколот и т. д.), согласно другим — «продан в иностранную неволю» или «уехал на лёгкой шлюпке в море».
Однако никто из многочисленных врачей и придворных, находившихся рядом с императором при его кончине, никогда не высказывался против официальной версии. Аргумент о том, что во время похорон гроб не просто так был закрытым, опровергается понятным решением устроителей церемонии — бальзамирование тела для отправки в Петербург прошло неудачно, и черты лица трупа стали деформироваться. Что касается утверждений, будто гробница Александра I в Петропавловском соборе в 1921 году была вскрыта и оказалась пустой, то оно было убедительно опровергнуто главным научным сотрудником Музея истории Санкт-Петербурга Мариной Логуновой. Безусловно, оспорить официальную версию кончины Александра I может только эксгумация его останков, но она не проводилась и неясно, будет ли проведена когда-либо в будущем.
Против того, что Александр I инсценировал свою смерть, свидетельствует и последовавший за этим кризис престолонаследия, упомянутый выше. Ещё в 1823 году император подписал тайный манифест о передаче престола не старшему из своих братьев — Константину, а среднему — Николаю. Но даже Елизавета Алексеевна, вдова Александра I, и его ближайшие советники (например, фельдмаршал Иван Дибич и князь Пётр Волконский) считали наследником Константина. Странно предполагать, что, готовя свою мнимую смерть, монарх не посвятил окружение в планы о престолонаследии.
Что касается загадочного старца Фёдора Кузьмича, то его существование не вызывает сомнений. В сохранившихся документах он впервые упоминается осенью 1836 года, когда его задержали в Красноуфимском уезде Пермской губернии. На допросе старец заявил, что не помнит своего «родопроисхождения с младенчества, по имени Фёдор Козьмин, сын Козьмин же, 70 лет, неграмотен, исповедания греко-российского, холост». Как бродяга, он был приговорён к 20 ударам плетью и ссылке в Сибирь. Первоначально Фёдор Кузьмич был приписан к деревне Зерцалы Боготольской волости Томской губернии, куда прибыл 26 марта следующего года. В 1849 году он поселился около села Краснореченского на реке Чулыме, и в это время его фигура начала привлекать внимание местных жителей, хотя за отрёкшегося царя его в то время не принимали. После скитаний по разным местам в 1858 году Фёдор Кузьмич по приглашению купца Хромова переехал на принадлежавшую тому заимку под Томском (ныне посёлок Хромовка в черте города), где жил до смерти 20 января (1 февраля) 1864 года.
В официальных документах старец после 1837 года не упоминается, а в воспоминаниях о нём, которые оставили Хромов и другие знавшие его люди, непросто отделить правду от вымысла. Тем не менее все свидетельства указывают, что Фёдор Кузьмич принадлежал к высшим слоям общества, знал придворную жизнь и почти наверняка был военным, участвовавшим в Отечественной войне 1812 года, а также заграничных походах 1813–1814 годов. Также весьма вероятно, что он в своё время участвовал в масонском движении, широко распространённом в среде российской знати в первой половине XIX века. На это указывает и так называемая тайна Фёдора Кузьмича: две записки на узких бумажных лентах, хранившиеся в мешочке, на который старец якобы указал Хромову перед смертью. Текст на обеих был, скорее всего, записан шифром. Единого варианта его расшифровки нет, а ситуация усугубляется тем, что оригинал записок утрачен, они известны ныне лишь по неидеальным фотографиям. Тем не менее есть основания видеть в них параллели с шифрами, использовавшимися масонами. Известны и другие вероятные образцы почерка Фёдора Кузьмича: надписанный им конверт и копия со сделанных им выписок из Библии. В 2015 году графолог Светлана Семёнова заявила, что её анализ показал: почерки Александра I и Фёдора Кузьмича принадлежат одному человеку. Впрочем, это исследование не было опубликовано в научных рецензируемых журналах, и есть обоснованные сомнения в его научной состоятельности.
Прижизненных изображений Фёдора Кузьмича не сохранилось. Посмертный портрет, сделанный по заказу Хромова и получивший в репродукциях широкую известность, имеет очевидное сходство с Александром I. Однако есть и другой, сильно отличающийся рисунок, автор которого запечатлел старца на смертном одре. Это изображение, по некоторым свидетельствам современников, точнее передаёт его облик. Словесные описания Фёдора Кузьмича тоже имеют некоторые противоречия с внешностью императора. В частности, у старца был орлиный, немного хищный нос, а на голове сохранились (по крайней мере до 1862 года) кудрявые светло-русые с проседью волосы. В то же время известно, что нос Александра I был прямым и что к концу жизни император почти облысел.
Вокруг могилы Фёдора Кузьмича в томском Алексеевском монастыре быстро возник своего рода культ — в 1904 году на этом месте была освящена часовня и якобы были обретены останки старца, остававшиеся нетленными. После революции в 1936 году часовню разрушили, на её месте устроили выгребную яму. Однако народное почитание старца сохранялось, и в 1984 году Русская православная церковь канонизировала его как праведного Феодора Томского. В 1995 году на месте выгребной ямы были произведены раскопки, при которых обнаружили гроб без крышки с костными останками без черепа. Их объявили мощами святого и поместили в соборе монастыря. Генетическое исследование этих останков не проводилось. Впрочем, нет и безусловных доказательств, что они принадлежат Фёдору Кузьмичу.
Версии о происхождении загадочного старца не ограничиваются Александром I, решившим инсценировать свою смерть. Например, высказывались предположения, что под именем Фёдора Кузьмича скрывался дворянин Фёдор Уваров, пропавший без вести в Петербурге в 1827 году. Другим кандидатом был предполагаемый внебрачный сын императора Павла I, служивший на русском флоте под именем Симеон Афанасьевич Великий и, как утверждалось, погибший в кораблекрушении в 1794 году. Однако ни у одной из этих гипотез нет сколько-нибудь достоверных подтверждений.
Существует также менее известная легенда о том, что Елизавета Алексеевна тоже не умерла, как было объявлено, в мае 1826 года, а с 1841 по 1861 год жила в Сырковом монастыре в Новгородской области под именем Веры Молчальницы. В данном случае есть прямые свидетельства, что это была не вдовствующая императрица, а младшая дочь генерал-майора Александра Буткевича.
Сами по себе легенды о монархе, считающемся умершим, но в действительности продолжающем жить, известны о целом ряде средневековых правителей: англосаксонском короле Гарольде Годвинсоне, германском императоре Фридрихе II Штауфене, португальском короле Себастьяне и др. Схожую природу имеют и многочисленные случаи самозванцев, выдававших себя за покойного монарха, которые в России были особенно распространены в XVII–XVIII веках.
Итак, нет ни одного явного аргумента в пользу того, что старец Фёдор Кузьмич — это император Александр I. Окончательно подтвердить или опровергнуть эту версию могло бы только вскрытие гробницы Александра I в Петропавловском соборе и исследование предполагаемых мощей Феодора Томского, однако оба эти события в обозримом будущем представляются маловероятными.