За период с 7 по 13 декабря 2009 года мною был получен убыток в размере 124 рубля (-0,25% от общей суммы внесенных денежных средств на брокерский счет). При стартовом капитале в 50 000 рублей итоговая стоимость активов на конец недели составила 49 876 рублей. Единственный день, когда я приобретал акции на неделе – 8 декабря.

Прибыльные операции

За первую неделю торгов три бумаги показали положительную динамику:

• SBER (Сбербанк): +174 рубля (наибольший прирост)

• GAZP (Газпром): +148 рублей

• URKA (Уралкалий): +105 рублей

Убыточные операции

Компания Вагита Алекперова и комиссионные расходы уменьшили мои активы:

• LKOH (ЛУКОЙЛ): -504 рубля (наибольший убыток)

• Комиссия: -47 рублей

Структура портфеля на конец торгового периода

По состоянию на конец 13 декабря 2009 года мой портфель общей стоимостью 49 876 рублей имел следующую структуру:

• Денежные средства: 13 317 рублей (27%)

• GAZP: 11 628 рублей (23%)

• LKOH: 11 186 рублей (22%)

• URKA: 8 496 рублей (17%)

• SBER: 5 249 рублей (11%)

Динамика активов в течение недели

Начальное состояние: 50 000 рублей в денежной форме.

Конечное состояние: 49 876 рублей, в том числе, 36 559 рублей в акциях + 13 317 рублей на счете.

Общее изменение: -124 рубля (-0,25%).

Итоги

Да, за первую неделю получен небольшой убыток. Но как говорят в народе «Первый блин — комом». Можно проиграть сражение, но главное выиграть войну. На будущее только самые большие надежды и вера, что смогу покорить рынок акций.

День и ночь Гримсхольм гудел от кузниц: их трубы изрыгали черный дым, тянущийся к небу, как дыхание дракона, а тяжелый стук молотов отзывался эхом в переулках. Там, между каменными стенами, женщины спешили с корзинами хлеба и рыбы, а мальчишки-оборванцы юркали следом, надеясь урвать кусок.

Мечи и доспехи Эрденвальда ценились не за красоту, а за надежность: их сталь, закалённая горным холодом, могла рассечь щит до основания, а кольчуги гудели под ударами копий, но не рвались. На рынках шум стоял тяжелый — меха и шерсть громоздились тюками, пахли сыростью и дымом костров, рядом в бочках хранился мед — тягучий, горьковатый от горных трав, а на прилавках трепыхалась рыба из ледяных озер. Замок короля был не украшением, а частью скалы: стены сливались с утесом, тяжелые своды держали тепло лишь огромных очагов, где поленья взрывались искрами. Гобелены в залах были не пышные — суровые, с грубой вышивкой битв, где предки держали знамена, покрытые пятнами, напоминавшими кровь. Узкие окна смотрели не на простор, а на каменные хребты, словно глаза зверя, выслеживающего добычу. Ветер выл в щелях, пах смолой и снегом, и в ясные дни с башен виднелись земли Альгарда, на которые Хротгар давно строил свои планы.

Хротгар был высоким, широкоплечим, с телом, закаленным в сражениях, как сталь в горне. Его волосы, когда-то черные, побелели инеем седины, густая борода обрамляла лицо, испещренное шрамами. Темные глаза горели огнем, в котором смешивались гордость, упрямство и скрытая тьма. На нем всегда был темно-зеленый плащ, подбитый шкурой бурого медведя, и кольчуга, он не снимал ее даже в замке. Его дубовый трон, украшенный резьбой в виде орлов, был отполирован его руками за годы тяжелых раздумий.

Он был суров, но справедлив — народ любил его за защиту, которую он давал, и боялся за гнев, который он обрушивал на врагов. Эрденвальд процветал под его рукой: сундуки полнились золотом, амбары ломились от зерна, а кузницы гудели, как сердце королевства.

Король Эрденвальда, Хротгар, еще в юности познал вкус зависти, когда Всеволод женился на сестре королевы Миреллии, прекрасной Эльзе, хотя ее прочили в жены самому Хротгару. С того дня его сердце омрачилось: братский союз Альгарда и южного королевства стал началом неприязни, и с годами она только росла. Позже Хротгар женился на дочери короля Фолькстейна, сурового Герхольда. Этот брак был союзом домов, а не сердец. Он никогда не любил жену — союз был лишь цепью, навязанной долгом. Когда она погибла при загадочных обстоятельствах, Хротгар не скорбел как муж. Смерть королевы подорвала союз с Фолькстейном, посеяла разные слухи; были и те, кто шепотом говорил: «А не сам ли Хротгар убрал жену, которую никогда не любил?»

Хротгар не опровергал домыслы. Его молчание лишь подогревало страх и уважение: никто не знал, что скрывается за его суровым лицом — равнодушие, ненависть или холодный расчет.

Особой болью стала для него весть о смерти королевы Эльзы. Ее утрата потрясла Всеволода и весь Альгард, но и в сердце Хротгара осталась зияющая рана — смесь скорби и ненависти. С годами он пытался укрепить свое положение браками сыновей. Старшего, Торвальда, он хотел женить на Диане, дочери Всеволода, но король Альгарда неизменно отвечал отказом — каждый отказ был для Хротгара будто пощечиной, подталкивавшей его зависть к ненависти.

Торвальд отличался холодным умом и рассудительностью. Он сидел рядом с отцом на советах, изучал карты и военные ходы, слушал военачальников и запоминал каждую деталь. Народ уважал его за твердый характер и умение держать слово. Младший сын, Эймунд, был иной: горячий, нетерпеливый, он жаждал битв и славы. В его горячности Хротгар видел собственную молодость.

Однако тень зависти не покидала Хротгара. Вальдхейм сиял ярче, имя Всеволода звучало громче, а венец его затмевал венец Хротгара. Зависть тлела в сердце годами, как угли, и ждала ветра, который раздует пламя.

— Хротгар… — произнес Заркун и замолк на миг, позволяя словам повиснуть в воздухе, как сладкий дым, обволакивающий разум. Король почувствовал, как его сердце сжалось — не от боли, а от тихой, манящей горечи, она разливалась по венам, словно вино, приправленное ядом желания. Тень бога зависти придвинулась ближе, ее очертания дрожали в лунном свете, пробивающемся сквозь щели ставен, и голос зазвучал вновь, еще тише, еще интимнее, будто делился секретом, предназначенным только для двоих.

— Но разве это справедливо, Хротгар? — прошептал Заркун, и в его тоне сквозила не злоба, а нежная забота, как у старого друга, который знает все твои слабости и любит тебя за них.

— Ты, с твоей силой, твоим умом, твоей верностью... Ты заслуживаешь большего.
Представь: трон, сияющий в лучах славы, где ты — первый, единственный. Эльза у твоих ног, ее глаза, полные восхищения, обращены только к тебе. А Всеволод? Он станет тенью, забытой историей, пылью под твоими сапогами. Я могу показать тебе путь, мой дорогой. Только прислушайся... только позволь зависти расцвести в твоей душе, как цветок в саду, который ждет твоей руки. Что тебе мешает? Гордость? Страх? Они — цепи, и я помогу разорвать их. Шагни ко мне, Хротгар, и возьми то, что по праву твое...

Образы вспыхнули в ночном видении: юная Эльза в белом, ее глаза сияют, а взгляд обращен только к Хротгару. Они идут рядом, рука в руке, толпы кланяются им, и песни летят в их честь.

— Даже когда смерть пришла к ней, — продолжал голос, сладкий, как вино, но горький в послевкусии, — он обрел славу в скорби. Его народ плакал вместе с ним, и даже боги, казалось, опустили головы. А твоя жена? Кто оплакивал ее? Никто. Ее смерть принесла тебе только слухи и подозрения. И снова ты остался один.

Тень обвила его сны, будто змей, окольцовывающий жертву, мягко, но неотвратимо.

— А Диана… — зашипел Заркун, его голос стал почти нежным, как колыбельная. — Ты предлагал союз, достойный царей. Но Всеволод смеялся, отказывал снова и снова. Он унижал тебя. Разве это справедливо? Разве не твой сын Торвальд должен был стать ее мужем? Разве не твои внуки должны были унаследовать Вальдхейм?

Хротгар резко проснулся, хватая ртом воздух, пропитанный утренней сыростью, но сон не отпустил его полностью, слова Заркуна проникли глубже, чем любой кинжал, — они открыли старые раны, обещая исцеление в отмщении.

Зависть росла — медленно, но неизбежно неся Хротгара к краю. Днем он правил Эрденвальдом с привычной твердостью: отдавал приказы, судил споры. Но в глазах подданных он замечал зависть — или это было его собственное отражение зависти, растущей внутри? Заркун не спал; он шептал ему во время вечернего ужина с детьми.
«Смотри, — мурлыкал его голос легким дыханием на ухо, — даже твои дети, они не уважают тебя. Но это можно изменить... Всего один вздох, один миг слабости — и ты вернешь свое. Я помогу, друг мой. Я всегда здесь, для тебя...»

Ночью Заркун вернулся. Не сразу — сначала легкий ветерок, пропитанный ароматом яблок, коснулся его кожи. Затем тень тонкой паутиной сплелась вокруг ложа, и голос, бархатный, как прикосновение любовницы в темноте, зазвучал вновь.

— Хротгар… мой верный, — прошептал Заркун, и это имя прозвучало как приглашение к пиру. — Ты боролся, я вижу. Ты пытался заглушить меня делами дня, но разве можно заглушить правду? Она жжет, как огонь в жилах, не так ли? Смотри, что я принес тебе сегодня… Видение, сладкое, как месть, которую ты заслуживаешь.

Образы нахлынули волной, теплой и манящей, а голос бога зависти продолжал:

— Всеволод на коленях, его корона в твоих руках, а глаза его полны страха — того самого страха, который он сеял в тебе годами. Народ Вальдхейма склоняется перед тобой, их голоса сливаются в хор: «Хротгар! Хротгар Великий!» Диана, прекрасная и покорная, стоит рядом с Торвальдом, и их дети — твои внуки — играют у трона, где орел Эрденвальда парит над всеми землями. А Эльза… О, Эльза возвращается в твоих снах, ее губы шепчут твое имя, не его. Она выбирает тебя заново, в этом новом мире, где нет вторых мест.

Заркун рассмеялся тихо, мелодично, как ручей в запретном саду, и тень его коснулась плеча Хротгара, холодная, но обещающая тепло.

— Что мешает тебе стать великим, вписать свое имя в легенды? — спросил он, голос сочился медом, смешанным с каплями соблазна. — Страх перед богами? Они слепы к твоим страданиям. Долг? Он — цепь, наложенная слабым королем. Протяни руку, Хротгар. Возьми мою силу. Один шаг — и зависть расцветет, как роза в крови, давая тебе всё: власть, любовь, отмщение. Разве не этого ты всегда хотел в глубине души? Шепни «да», и я сделаю это реальностью… для тебя, только для тебя.

Хротгар закрыл глаза. Его руки дрожали, как у воина перед первым боем, но сердце уже сделало выбор. Губы едва шевельнулись, и голос, хриплый от долгого молчания, вырвался в темноту:

— Да.

«Что я наделал?» — мелькнула мысль, но за ней тут же последовала другая, сладкая, как яд: «Наконец-то... наконец-то мое».

Тень вздрогнула от восторга, разрослась по стенам, заполнила зал, и тихий смех Заркуна наполнил покои.

Смех стих так же внезапно, как возник. Холод тени отступил, и на его место пришла вязкая усталость. Тяжесть век сомкнула глаза Хротгара, тело налилось свинцом. Король еще пытался удержаться, но сон, темный и глубокий, как бездонная пещера, затянул его в свои объятия.

В последний миг он успел услышать шепот, ласковый и хищный одновременно:

— Спи, мой король. Завтра начнется твое возрождение.

И Хротгар погрузился в сон без сновидений — слишком тяжелый, чтобы увидеть что-либо, слишком глубокий, чтобы проснуться прежним.


***

Утро в Гримсхольме было холодным и вязким, как недопитое вино. Туман стекал с гор в узкие улицы, обволакивал крыши и башни, скрывал силуэты людей, превращая их в бледные тени. Трубы кузниц дымили, молоты стучали, но даже привычный звон звучал приглушенно, будто сам город слушал и ждал.

Хротгар проснулся разбитым. Слово, сорвавшееся ночью с его губ, еще стояло в груди тяжелым камнем. Он пытался убедить себя, что это был сон, наваждение, но сердце знало: решение принято, пути назад нет.

И тогда он явился.

В зале совета, где пахло холодным камнем и копотью факелов, стоял человек. Никто не видел, как он вошел: ворота были закрыты, стража клялась, что чужаков не пропускала, а слуги говорили, что двери не открывались. Он словно вышел из самого тумана и осел здесь, будто всегда был частью замка.

Высокий, в тяжелом плаще из темного сукна, с лицом, теряющимся в глубине капюшона, он излучал спокойствие, от которого веяло властью. Голос его был низким, мягким, но в этой мягкости чувствовалась сила, отчего хотелось склонить голову и сдаться без боя.

— Эйвар, — назвался он.

Имя прозвучало знакомо, как эхо ночного шепота, и Хротгар понял: это тот, кому он сказал «да».

В руках странник держал дары: свертки редких специй, пахнущих дымом и горькой смолой, и клинок, чье лезвие поглощало свет. Факелы колыхнулись, словно сами потянулись к этому оружию, а затем погасли на миг, оставив зал в тревожном полумраке.

Хротгар встретился с его взглядом и увидел в тени капюшона два желтых огня — глаза как у зверя, который смотрит на добычу. В груди кольнуло, и он понял: сделка заключена.

«Это он... воплощение той тени, — подумал король, пальцы невольно сжались в кулаки. — Заркун во плоти. И я.. я позвал его сам».

— Ты сделал выбор, мой король, — будто прочитав его мысли, произнес Эйвар, и в его словах скользнула нежность, как в ночном видении: сладкая, манящая, обещающая все, что было отнято. — Теперь мир изменится... для тебя, как ты и мечтал в своих снах. Да, весь мир склонится перед твоей силой. Но это лишь начало, Хротгар. Путь открыт, и я поведу тебя по нему.

Факелы вспыхнули ярче, осветив зал золотистым пламенем, и тени на стенах протянулись к дубовому трону, дрогнули в поклоне — или в объятии? Хротгар крепче сжал подлокотники, вырезанные в виде орлов, и в этот миг ему почудилось: тени не просто танцуют — они касаются не только его, но и фигур за спиной. Торвальд, его холодный, рассудительный сын, стоял в дверях зала, сжимая свиток с картами; Эймунд, младший, с мечом на поясе, замер поодаль, хмурясь от странного холода.

Тень скользнула по ним, невидимая, но ощутимая, и Хротгар ясно понял: теперь и их судьбы связаны с этим «да». Даже если они не знают, их жизни уже принадлежат сделке, вплетены в паутину зависти, которая теперь опутывает весь Эрденвальд.

Эйвар улыбнулся — или это была усмешка в тени капюшона? — и протянул клинок. Лезвие блеснуло, отразив пламя, и в нем Хротгар увидел не свое лицо, а видение: Всеволод на коленях, корона в пыли, а позади — знамена с орлом Эрденвальда над Вальдхеймом.

— Возьми, — прошептал Эйвар, голос его стал еще ниже и тише. — Пусть этот клинок станет красным от крови твоих врагов — и путь назад закроется навсегда. Ты готов, мой верный?

Хротгар кивнул, пальцы потянулись к рукояти. Клинок лег в ладонь холодным, но жгучим — как обещание мести. В этот миг он почувствовал, как нечто ледяное и одновременно пылающее пробежало от руки Эйвара по его коже, впиваясь в плоть. В глазах потемнело, он сжал рукоять крепче, пытаясь устоять на ногах. Ощущение было таким, будто сама сущность Эйвара вливалась в него, оставляя неизгладимый отпечаток.

— Я готов, — выдохнул Хротгар, и голос его звучал уже иначе — глубже, жестче, словно принадлежал не ему.

Эйвар едва заметно склонил голову, в его взгляде мелькнуло удовлетворение.

— Тогда пусть начнется твой путь.

***

К концу недели армия Эрденвальда пересекла границу Альгарда. Войско растянулось по долинам, каждый шаг отдавался в земле тяжелым гулом, в воздухе стоял запах пота, дыма и конской шерсти. Тысячи голосов сливались в глухой ропот, барабаны задавали ритм, и вся эта масса двигалась вперед как единое целое.

Впереди — Хротгар. Доспех отражал бледный рассвет, плащ рвался в порывах ветра. Его лицо было жестким, но глаза выдавали перемену: в них пылал чужой огонь, ненасытный и страшный. Клинок, подаренный Эйваром, висел у короля на поясе, ненасытный и жаждущий крови.

По правую руку держался Торвальд, старший сын. Его кольчуга тускло поблескивала под небом, лицо оставалось неподвижным, холодным. Взгляд пронзал горизонт, а в руках он нес знамя Эрденвальда — черного орла на зеленом поле. В его хватке оно не трепетало, а реяло ровно, обещая смерть каждому, кто осмелится встать на пути.

Слева верхом двигался Эймунд, его лицо пылало: глаза горели нетерпением, рука то и дело касалась рукояти меча. Доспехи еще сияли новизной, без следов битв. Эймунд бросал взгляды на отца — в них жила преданность, но и осторожная тень сомнения. Хротгар изменился: плечи стали тяжелее, взгляд потемнел, дыхание холодело. В его глазах не просто гнев — в них пылал черный огонь, чуждый и страшный.

Лошади фыркали и косились, словно чуяли невидимого спутника, идущего рядом с войском. Воины же смотрели только вперед: для них существовали лишь звук барабанов, звон стали и силуэт их короля, сияющего во главе колонны.

Из долины донесся собачий лай, потом звон колокола у колодца — первые звуки тревоги. Женщины у амбаров подняли головы, дети бросили игры. На горизонте колыхалось море копий, зеленые и черные знамена качались на ветру. Так армия Эрденвальда подошла к приграничным поселениям, и вместе с ней пришла ночь, в которой не было места жалости.

***

Они ударили по двум деревням — Осенним Холмам и Каменному Ручью, расположенным у реки, воды которой текли между королевствами, разделяя их, как тонкая нить. Деревни были малы: дома из дерева и соломы теснились вокруг колодцев, амбары с зерном стояли у окраин, а сады, где цвели яблони, шумели листвой на ветру.

Вечер окрасил облака в багровый, словно предчувствуя кровь. Воины Эрденвальда ворвались в Осенние Холмы, как ураган, сметающий все на своем пути, факелы летели на крыши, и пламя взметнулось вверх, пожирая солому, будто голодный зверь. Огонь трещал, выбрасывая искры в небо, дым поднимался черными столбами, закрывая солнце, как саван.

Мужчины хватали топоры и вилы, их руки дрожали, но глаза горели — они вставали перед дверями, защищая свои семьи, но сталь Хротгара была быстрее, безжалостнее. Копья вонзались в груди, мечи рубили руки, кровь текла по земле, смешиваясь с грязью. Тела падали, как срубленные деревья, стоны людей тонули в реве воинов. Женщина с ребенком на руках бежала к лесу, ее длинные волосы развевались, платье цеплялось за кусты. Ее крик разорвал воздух, как нож — тишину, но стрела вонзилась в спину, пробив легкое, и она рухнула на колени, прижимая сына к груди, и его глаза остекленели от ужаса, глядя на мать, чья жизнь угасала. Старик у колодца поднял палку, его голос дрожал, моля о пощаде, но копье пронзило его грудь, кровь хлынула изо рта, и он упал, его тело сползло в грязь, а вода в ведре, что он нес, окрасилась красным, как вино.

В Каменном Ручье резня была еще страшнее. Воины Хротгара ворвались с криками, звучащими, как вой волков, их мечи рубили без разбора и старых, и малых. Амбар подожгли — факелы полетели в сухое зерно, и пламя взревело, как зверь, выпущенный из клетки, черный дым поднимался к небу зловещим столпом, дым от горящих деревень закрывал звезды. Молодой парень, чьи руки были сильны от труда в поле, бросился на воина с ножом, его лицо пылало яростью, но копье вспороло ему живот, как нож вспарывает рыбу, и он упал, хрипя, его кровь залила камни у ручья, который теперь тек красным потоком. Девочка в ужасе убегала к воде, ее босые ноги скользили по мокрой траве, но споткнулись о корень, и топор опустился на ее спину, разрубив пополам — ее крик оборвался, тело рухнуло в реку. Вода потемнела, понесла кровь вниз по течению. Мужчина с вилами бросился на всадника, но копыта лошади размозжили ему череп, его мозг смешался с грязью, а крик жены, которая видела это, оборвался, когда меч вонзился в ее шею. Дома горели, их деревянные стены трещали, а дым душил тех, кто еще дышал, их кашель тонул в реве огня.

Так завершилось первое столкновение: Осенние Холмы и Каменный Ручей исчезли в огне и перестали существовать.

Хротгар и его сыновья наблюдали за всем происходящим с вершины холма. Король глядел сурово, будто высекал в памяти картину разрушения. Его лицо не тронуло сострадание. Торвальд разделял его молчание — твердый и холодный, но младший, Эймунд, не выдержал. Его губы дрожали, он сжимал кулаки, будто хотел броситься вниз и остановить бойню, но знал — поздно. В его сердце впервые поселился страх не врагов, а того, к чему ведет их отец.

А армия не знала сомнений. Она шла дальше, и гром ее шагов перекрывал эхо погибших деревень.

Заркун смотрел на это из теней, его крылья трепетали от восторга, желтые глаза горели, как факелы в ночи. Он стоял на краю леса, его тень сливалась с дымом, поднимающимся над уничтоженными деревнями, и улыбка, тонкая и злая, исказила губы.

Это был лишь первый шаг — резня в Осенних Холмах и Каменном Ручье должна была стать искрой, которая уничтожит Альгард. Темные боги ждали этого — их план из зала теней двигался вперед, и Заркун знал: зависть Хротгара — это меч, который пронзит сердце Альгарда, откроет путь к Ловцу Душ и Арту, чья сила ждала своего часа, и даст темным богам их победу.