Максим чихнул от попавшей в нос пыли и вернулся в реальность. Поднявшись с корточек, огляделся. Бесшумно подошёл к шкафам, расположенным справа от двери. Шесть, по числу участников странной компании, металлических ящиков в рост человека, седьмой, чуть в стороне – Максима. Шкафчики были покрыты толстым слоем пыли, сразу видно – в них давно никто не заглядывал.
Он пристально смотрел на них, а потом начал открывать слабо лязгавшие дверцы, одну за другой. Что он в них хотел найти? Хотел или надеялся, а может, ждал? Весточки из прошлого? Послания? Привета? Ответа он не знал.
Первый – ящик Кости, на крючке висел вакидзаси, привезённый Максимом из Японии. Неподлинный, конечно, реплика. Но сделанный с соблюдением технологии и всех тонкостей, с обтянутой кожей ската рукоятью, с «хиси-гамэ» из промазанной яичным белком мягкой бумаги и лезвием, способным в одно мгновение отделить голову человека от туловища. Он помнил, как радовался Конан, великий любитель всего холодного, длинного и острого, подарку.
Второй – Ксанин, на верхней маленькой полочке – заколка для волос в виде небольшого трезубца, купленная Максимом в Китае и привезённая девушке на день рождения. Настоящее серебро, яшма и жадеит, старинная работа: дракон сплёлся в схватке с тигром.
Третий – Олафа, на полке сиротливо лежал массивный серебряный перстень, изображающий оскаленную волчью морду, подаренный Максимом к выпуску первого альбома группы, в которой играл Олег, и которая, как нетрудно догадаться, звалась «Акелла».
Он шёл, поочерёдно открывая шкафчики, и в каждом находил подарок, сделанный им каждому члену «Странной компании».
Дойдя до своего, он с минуту стоял, глядя на металлическую, крашенную серой краской дверцу, гадая, что он найдёт в нём. Потом не без некоторого внутреннего трепета, открыл.
Дверца слабо скрипнула, являя нутро ящика. Ничего. В том смысле, что ничего странного и необычного там не было, только его зимний камуфляж. Всё правильно – именно зимой он и покинул их.
Он провёл пальцами по висевшей в шкафу одежде: тёплая куртка с меховым воротником, военные штаны со множеством карманов, свитер грубой вязки и кожаными нашлёпками, на локтях и плечах, туристические ботинки и шапочка с прорезями для глаз и рта – «балаклава».
Максим осторожно извлёк одежду, что есть силы встряхнул, поднимая в воздух клубы пыли. Скинув свой цивильный наряд, он переоделся и с удивлением обнаружил, как удобно в камуфляже. Одежда сидела словно вторая кожа – нигде не жало и не тянуло. Мягко прошёлся по комнате – толстая подошва совершенно бесшумно ступала по гулкому бетону, а ботинки словно цеплялись за поверхность пола.
Максим с грохотом захлопнул открытые дверцы шкафчиков, лишь из первого на ходу выхватил вакидзаси, да прихватил заколку из второго.
Ножны легко вошли в проушину ремня, и меч примостился на боку. Большим пальцем Максим легко нажал на цубу, сдвигая хабаки с мёртвой точки. Меч послушно – мягко и плавно, вышел из ножен. Максим убрал палец, обхватил рукоять правой ладонью – нежно и ласково, и рывком выпустил на свободу засидевшийся в ножнах клинок.
Мягко бликующая сталь описала вокруг него дугу. Максим перехватил рукоять второй рукой, немного мешала заколка, зажатая в ладони, – и нанёс кэса-гири – диагональный удар справа налево. Раз. Другой. Выпад. Скользящий блок и, как завершение – косой крест айки. Да, не предназначен малый меч для работы с двух рук.
Максим перехватил меч одной рукой и закружил по комнате. С каждым его движением в помещении становилось всё темнее – падали и гасли, перерубленные мечем, свечи. Он скользил по комнате: один удар – одна свеча. И так до тех пор, пока не осталась гореть лишь одна – та, что на столе.
Мягкое движение рукой, и меч послушно лёг в ножны. Рывок и вот меч не на боку, а в ладони. Максим пинком отшвырнул топчан и опустился перед столиком на колени. Сел на пятки, глядя на пламя сверху вниз. Правую руку оттягивала тяжёлое тело меча, в левой уютно устроилась заколка.
Максим примостил меч на колени – не понравилось, переложил на стол перед свечой – что-то было не так. Он передвинул его за свечу, и всё-таки опять что-то не то. Он сдвигал меч до тех пор, пока он не оказался на одной линии: глаза – свеча – меч. Так было хорошо и хорошо очень!
Он расслабился – тело обвисло, словно одежда на плечиках.
Дыхание выровнялось, и он, словно канатоходец, сорвавшийся с тонкой нити, протянутой над бездной, рухнул в воспоминания.
По внутренним поверхностям век замелькали обрывки прошлой жизни.
Детство, юность, армия, свадьба, авария…
Вереницы людей, словно кадры ускоренного кино, заскользили перед его внутренним взором.
Родители, жена, дочка, Дед, Пелагея Дмитриевна, Катя, Виктор Иванович, Исатори Кано, Павел Владимирович, Да Вэй – невидимая плёнка вздрогнула, замедляясь, и заскользила всё плавнее и плавне.
Он сходил по тому объявлению, никакое это было не каратэ, обычная смесь бокса и самбо, в общем, добротная рукопашка. Не более, но и не менее. С оружием они работали, но в силу фантазии тренера, конечно.
Так началась очередная круговерть Максимовых поисков, но уже не по магическим тусовкам, а по единоборческим, по так называемым клубам любителей боевых искусств.
Побывал Максим почти во всех секциях, где, так или иначе, занимались рукомашеством и ногодрыжеством.
Каратэ, ушу, айкидо, русский рукопашный бой, филиппинские единоборства, боевое самбо, дзю-дзюцу.
Не зря Дед называл его Странником, он искал, подчас сам не зная чего, просто перебирал всех этих учителей, тренеров, гуру, наставников в поисках… Чего? Себя? Цели в жизни? Исцеления от непрошеного дара? Силы для его овладения?
По сути, он смирился с ним, даже начал находить определённые плюсы от него, вот только было их немного, и все какие-то мелкие и тощие, словно недокормленные котята.
Поначалу за поиски и посещения секций он принялся с азартом. Не особенно разбираясь во всех этих восточных изысках, он находил очередную секцию, чаще всего тренирующуюся в школьных спортзалах или ФОКах, созванивался с тренером и тактично, но напористо напрашивался на тренировку, ну или просто приходил на занятие. Обычно ему не отказывали. Но после первых десяти походов азарт его и оптимизм начали куда-то испаряться, а после пятнадцатого со скоростью курьерского поезда стали сходить на нет. После двадцатой по счёту секции Максим чётко разделил всех занимающихся на пять категорий.
Для одних все эти потолкушечки-потягушечки, ударчики и бросочки были фитнесом. Обычно этим занимались люди как парни, так и девушки, работающие в конторах, офисный, так сказать, «прольтрьят». Имеющие стабильную и неплохо оплачиваемую работу, трудящиеся, как говориться – от звонка до звонка. У них было свободное время, силы и возможность их потратить, но не было желания разбазаривать себя на посиделки в барах, ночных клубах и прочих питейных и развлекательных заведениях.
Для вторых – эти вторые, были сродни «ушибленным» в эзотерических тусовках. Чаще всего такие люди появлялись в секциях ушу, для них это была экзотика. Таинство другой культуры, желание приобщится к неведомому и такому притягательному Востоку, заодно поправить здоровье и вроде как научится защищать себя. Вот только эти занятия были – вроде как и как бы, так как чаще дальше вялого мановения руками в воздухе и медленного передвижения в красивых позах дело не шло.
Третья категория – спортсмены. Для которых смысл жизни был в победах, причём неважно – на татами, ринге или борцовском ковре. Эти да, эти пахали на тренировках, вот только так тренироваться Максим был не согласен. Нет, он был не против тяжёлых, изматывающих физически и душевно тренировок, вот только пахать надо правильно, иначе недолго и сломаться.
Четвёртые – самооборонщики, рядившие в камуфляж, изучавшие «шмертельные» для противника приёмы.
И пятая категория – наименьшая, люди, которые действительно пытались изучать традицию – японскую, китайскую или славянскую.
Соответственно, и разномастные гуру были под стать своей пастве.
Кто потрясал красивыми дипломами с яркими, разноцветными печатями, кто махал будо-паспортами и тряс чёрными поясами.
Кто обещал мистически и тайные знания древнего Востока, но после n-ного количества лет занятий.
Кто просто говорил: бей вот так, локоток повыше, ножку заворачивай.
Кто травил байки и задавал мудрёные «коаны» своим ученикам.
А кто откровенно лапал симпатичных учениц за разные интересные места, якобы правя им структуру тела.
Максиму требовалось одно-два занятия, редко больше, чтобы понять чему и как учат. Большинство учителей он запросто, с закрытыми глазами и связанными руками, уронил бы на пол, причём без всяких изысков. С частью пришлось бы повозиться, а некоторых без подлянок он бы не одолел. С единицами не справился бы, ни при каких условиях. Но даже у этих единиц учиться он не остался. Кто-то просто ему не понравился (как там, в восточной мудрости – ищи не стиль, ищи Учителя), у кого-то техника вошла в конфликт с навыками, вбитыми в Максима Дедом, кто-то сам указал ему на порог.
Максим теперь рассматривал свои походы как обычное развлечение, вроде как люди поинтеллектуальнее и поинтеллигентнее его посещают театр. А он развлекал себя походами по секциям.
Но, как и всё в жизни, новизна ощущений вскоре сменилась привычкой. Привычно стало ходить по улицам и выискивать объявления о наборе групп, привычно было приходить на тренировки в незнакомое место. И Максим уже намерился плюнуть на всё это дело, пока…
…Вот оно, это неистребимое пока, снова всплыло, как никогда не тонущее…
Максима, неизвестно, каким ветром занесло в старый парк, и он неторопливо гулял по аллее, ведущей к Университету. Вообще-то, он старался избегать мест, где его знали и могли узнать, но… Но тепло бабьего лета, палая листва, приятно шуршащая под ногами, и лёгкий запах припозднившейся осени навеяли на него воспоминания об ушедшей в вечность, но продолжавшей жить где-то в глубине сердца, весёлой и бесшабашной студенческой молодости.
Он почти дошёл до ворот парка, от которых вела прямая как стрела дорога к дверям alma mater. Подошёл и остановился. Там, в той самой глубине, где всё ушедшее продолжает жить, периодически всплывая в памяти, в один крошечный миг, занявший всего-то промежуток между двумя ударами сердца, вызрела, налилась и была готова вот-вот раскрыться страшным бутоном тоска по родным. Он остановился, поняв: ещё шаг, и цветок прошлого раскроется, разрывая грудь на части. И оно – сердце, его тренированное сердце, не выдержит, собьётся с ритма, остановится и, пропустив удар, другой, больше не начнёт свой бег.
В этой жизни можно все пережить
И разлуку, и боль и сомненья.
Но предательства не отменить,
Как и сердца, клапана коронарного, боль –
Называемого в медицине сухо.[1]
Может, так и надо: шаг и всё – конец дороги. Конец пути, по которому не мы идём, а который проходит через нас. Конец его, Максима? Петра? Нет, Пётр умер и похоронен. Похоронен и забыт. А, Максим?
Максим шевельнулся, он сделал свой выбор, оторвав ногу от земли, чтобы шагнуть, как…
Удар в бок вывел его из равновесия, и он сделал шаг, но не вперёд, а назад, дабы восстановить равновесие. Сердце на миг замерло и начало дальше отстукивать ритм жизни.
— Извините, — девичий голос весёлый, чуть насмешливый, с искренним раскаяньем в глубине.
Он обернулся на голос, но барышня, налетевшая на него, судя по возрасту, студентка, уже удалялась, потряхивая гривой вьющихся рыжих волос. Невысокая, стройная, но с широкими плечами и круглой, даже на вид упругой попой, она была налитой, словно резиновый пупс. Под тонкой тканью тренировочного костюма двигались крепкие мышцы бёдер и ягодиц, походка была пружинистой и энергичной. Через плечо перекинут ремень большой спортивной сумки.
— Вика, паршивка, стой, — раздалось у него за спиной.
Максим в очередной раз обернулся и опять опоздал. Мимо него вихрем пролетела девушка – высокая и худая, с тёмными волосами, стянутыми на затылке в конский хвост. Одетая, в такой же, как и у девушки, толкнувшей его спортивный костюм, и с почти такой же спортивной сумкой.
Вика обернулась, явив Максиму свой лик: весёлый, скуластый и курносый, с рассыпанными по щекам золотистыми точками веснушек.
Девушки обнялись, чмокнулись и направились в сторону, откуда пришёл Максим.
Он развернулся и как зачарованный пошагал за девчонками. Максим бездумно шёл за ними, очарованный их юностью, энергией и задором. И тем, что от них почти не веяло чернотой дурных мыслей.
Шёл и чуть слышно повторял невесть откуда взявшуюся фразу:
…Потом будет поздно, скорее меня поцелуй.
Наша жизнь – это то, что сейчас…[2]
Не сразу он обратил внимание на странные, одинаковые эмблемы на ткани их олимпиек. Тонкая вязь иероглифов и чёрный ромб, вытянутый по горизонтали и крест-накрест, расчерченный двумя белыми полосами.
Максим ускорил шаг, догоняя девушек. Он пристроился за ними, шагах в трёх позади, с интересом вслушиваясь в их разговор.
— Ты чего меня не дождалась? — Говорила высокая тонким голосом. — Взяла и сбежала.
— Да, ладно тебе, Талка, в додзе всё равно бы встретились, — отозвалась рыжая крепышка.
— Встретились бы, — дёрнула высокая рукой, — так до него ещё добраться надо.
— Так и я об этом, — рыжая перекинула сумку на другое плечо.
— Не понимаешь, — Вика тряхнула рыжей шевелюрой.
Даже по её спине, Максим видел – она раздосадована.
— Чего я не понимаю? — Талка чуть замедлила шаг, в её тоне скользнула обида, но Вика не обратила на это внимание, и той пришлось вновь ускориться.
— Того, что на тренировку настроиться надо. Ты помнишь, как сенсей говорил? Сто шагов до тренировки и сто после.
— Ну, так тут не сто, — искренне возмутилась тёмненькая, — тут пять остановок на троллейбусе, а потом ещё пятнадцать минут пешком.
— Я же говорю, не поймёшь, — Вика рубанула воздух свободной рукой, — это же просто аналогия, шаги тут не при чём.
— А при чём то, что надо настроиться на тренировку, войти в состояние, понимаешь?
— Вот и я о том, давай помолчим, ладно?
Талка надулась, замолчала, но долго не выдержала и затараторила:
— Ты почему на прошлой треньке не была?
— А то не знаешь. Отцу плохо с сердцем было, я весь день в больничке провела.
— Зря. Иваныч из Японии вернулся, такое порасказывал. — Длинная замахала руками. — Сдал он аттестацию. Она восемь часов продолжалась, представляешь? А в конце кумите[3] со сменяющимися противниками. Лёшка потом рассказывал, что дольше Иваныча никто не простоял, он только на десятом срубился, сам Кано ему руку жал.
Рыжая пожала плечами и безразлично сказала:
— Я в сенсее и не сомневалась.
Вот только безразличие её было напускное. Максим отметил, как напряглась спина девушки при упоминании о кумите, как она повернула голову к подруге, чтобы лучше слышать. Его и самого заинтересовал этот разговор. Что ещё за Иваныч, у такого он, похоже, не был.
Пройдя с десяток метров, рыжая остановилась перед едва заметной тропинкой, уходившей вглубь парка.
— Кстати, я пешком на треньку пойду, — она махнула рукой в сторону зарослей.
— Ты чё, мать, с дуба рухнула? — Высокая остановилась, ухватив рыжую за рукав. — Тут пихтярить дай Боже.
— Нет, — девушка лёгким, почти незаметным движением высвободила руку, — до занятия ещё сорок минут, я через парк срежу, как раз успею, да и разогреюсь, чтобы на разминку время не тратить.
— Ну как хочешь, — зло сказала Талка, — я ноги бить не собираюсь.
Она решительно направилась в сторону остановки. Вика пожала плечами и скрылась за багровыми зарослями рябины.
Максим в сомнении остановился перед зарослями, скрывающими тропинку. Нет, он не сомневался, за кем последовать, за Викой или за Талкой. Только за рыжей. Он решал: проследить за ней скрытно или догнать и завязать разговор. Проследить за ней, конечно, не составит труда, но поговорить всё же лучше.
Пара секунд на размышление – и он, не скрываясь, направился вслед за девушкой. За то недолгое время, что ему потребовалось на раздумья, рыжая успела удалиться метров на двадцать. Максим заметил рыжую копну, мелькнувшую за поворотом тропинки.
Максим ускорил шаги, нарочно громко топая, чтобы Вика не подумала, что он следит за ней. Он свернул, следуя за поворотом тропинки, и опять успел увидеть лишь медный всполох волос.
Максим чертыхнулся, ускорился и, вывалившись из кустов на небольшую полянку, был вынужден резко притормозить. Посреди небольшого пяточка, образованного кустами орешника, стояла рыжая. Сумка отброшена в сторону, сама вполоборота к нему, задняя нога чуть отставлена в сторону, руки, казалось, в невинной позиции – левая теребит медную прядку возле лица, правая – чуть поглаживает ткань брючек, обтягивающих мускулистое бедро. Но эта поза только казалась невинной. Максим явственно видел: девушка в боевой готовности. Левая рука у лица готова отразить атаку в голову, правая – сблокировать удар в корпус. Вес на передней ноге, задняя на носке – готовая нанести удар. А вот это ему не понравилась. Нет, конечно, не то, что девушка была готова к нападению (это ему как раз понравилось, как и то, что в глазах рыжей крепышки не был страха, лишь только настороженность и готовность), не понравилось ему то, что загружена была передняя нога. Такую ногу легко срубить и повалить девушку на землю.
Максим поднял руки на уровень плеч, раскрытыми ладонями к девушке, в исключительно мирном жесте, словно призывая не трогать его, и произнёс:
— Милая барышня, не бейте меня, я сдаюсь.
Сказал и заметил, как она напряглась, видимо, его жест ей не понравился. И правильно, он только с виду казался невинным. На самом деле из такой позиции было исключительно легко не только защищаться, но и нападать. Вот только он не собирался этого делать. Если бы хотел, то сделал это сразу, как поднял руки, девушка отвлеклась бы на этот жест и прозевала удар ногой.
— Я вижу, вам, Вика, не нравится, как я держу руки, и правильно.
Максим тут же объяснил ей, как из такого положения можно отвлечь противника и легко атаковать. По мелькнувшей на девичьем лице улыбке Максим понял – ей понравилось, она даже чуть расслабилась.
— И напрасно вы так напрягаетесь: нападение надо принимать расслабленным, тогда реакция более быстрая, и удар можно сблокировать или отвести. А вы напряжены, и чтобы среагировать, надо расслабиться, а это потеря времени.
— Это мне сенсей на каждой треньке твердит: расслабляйся, расслабляйся. Ой, а откуда вы моё имя знаете?
— Это просто, — он подпустил таинственности в голос, — я просто умею читать мысли.
Рыжая весело расхохоталась, махнула рукой:
— Шутите. Вы просто слышали, как меня звала Талка, правда? Это ведь на вас я налетела. Поверьте, это случайно, я не хотела. Простите.
И столько раскаинья было в голосе девушки, что Максим моментально поверил.
— Нет, нет, Вика. Это я должен вас благодарить. Вы, Вика, просто спасли меня.
— Это от кого? — рыжие бровки взлетели вверх.
— Шутите?! — это вышло полувопросительно-полуутвердительно.
— Только отчасти, милая Вика, только отчасти.
— Загадками говорите, — девушка нахмурилась.
— Не обращайте внимания, манера у меня такая, дурацкая. Вы, кстати, на тренировку не опоздаете? А то болтаете со мной, а время идёт.
— Ой, точно, — девушка подхватила отброшенную сумку, — вот и Виктор Иванович говорит, что мне только бы с кем-нибудь поболтать. Ну, я побежала.
— Постойте, Вика, а возьмите меня с собой.
— Ага-ага, — он с готовностью закивал, — давно хотел с Виктором Ивановичем познакомиться, да всё не знал как, а тут такой удобный случай.
— Ну-у-у, пойдёмте, — девушка с сомнением оглядела его с ног до головы, — вас, кстати, как зовут?
— Максим, только не Макс, хорошо? — он протянул ей руку и осторожно пожал маленькую, но твёрдую ладонь, с удивлением обнаружив на коже твёрдые валики мозолей.
Он стоял напротив сэнсея – невысокого, худого человека. Острые черты лица, глубокие морщины, абсолютно седая голова и густые тёмные брови, из-под которых на Максима внимательно смотрели пустые глаза профессионального убийцы. Вот только за этой пустотой скрывались печаль и мудрость.
Он был похож на старого и мудрого удава Каа из советского мультфильма: бездна силы и пропасть усталости.
Когда они с Викой вошли в небольшой школьный спортзал, группа уже разминалась, а невысокий человек, в старом, но нереально чистом кимоно, что-то втолковывал крепкому пареньку. Парень кивал, иногда чертя руками в воздухе какие-то фигуры.
Рыжая торопливо шепнула Максиму:
За время пути они перешли на ты.
Переоделась она и вправду быстро. Отвесила глубокий поклон перед дверями зала и торопливо подбежала к тренеру. Что-то быстро начала объяснять, изредка кивая на Максима. Сенсей внимательно слушал, наконец согласно качнул головой. Повернулся к Максиму и знаком пригласил войти. Максим, не торопясь, стянул кроссовки, а перед тем, как войти в зал, поклонился, правда, не так глубоко, как Вика.
И вот они стояли и внимательно смотрели друг другу в глаза, разминающиеся ученики притихли, глядя на разворачивающееся перед ними действо. Такого на их памяти не было, обычно сэнсею достаточно двух минут, чтобы решить, учить вновь пришедшего или нет. А теперь он битых десять минут играет в гляделки с новеньким.
Максим легонько тронул маленького учителя паутинкой внимания. Щуп ткнулся в эмоциональное поле и соскользнул, словно с ледяной корки.
Максим попробовал ещё раз, на этот раз усилив нажим, но всё повторилось – поле вокруг сенсея было плотным и скользким. Но и того, что Максим почувствовал, хватило, чтобы прекратить ментальное прощупывание.
В прошлом, у стоящего напротив человека было много боли и крови, своей и чужой. И ещё смерть, много смерти. За спиной человека в белом кимоно тенями выстроились мёртвые.
…Я видел смерть и сам ей был…[4]
«Военный, и не штабной, а настоящий боевой командир, знающей о войне не по донесениям и сводкам, а по боли, крови и поту, пролитым не в спортзале и не под оглушительные крики толпы. Он, в каком-то смысле, уже не был человеком, в привычном понимании этого слова».
Сенсей слегка улыбнулся, разомкнулись тонкие губы:
— Я не могу тебе помочь, но знаю кто может. И даже дам рекомендации, если ты захочешь, конечно.
Через полгода, два письма и три телефонных звонка, Максим летел в Японию, снабжённый рекомендательным письмом от Виктора Ивановича и зачатками японского языка, старательно изучаемого им под руководством сэнсея.
[1] Стихи Михаила Балашова.
[2] Жак Превер - Поцелуй меня.
[3] Кумите – понятие в японских боевых искусствах, включающее в себя все разновидности боя на татами.