(продолжение, предыдущий выпуск здесь)
Эта поганка, Мисс Мелкая, бесила меня до дрожи. Она хотела уютной и безопасной жизни, где ее любят и о ней заботятся. Она хотела, чтобы ее перестали пугать перспективой куда-то ходить, чего-то добиваться, совершать какие-то подвиги, за что-то бороться. Она хотела тепла, благополучия, защищенности и чтобы от нее отстали с требованиями быть взрослой и сильной. Где я возьму ей такую жизнь?! Мне самой бы кто ее устроил, блин!
Я с легкостью могла бы отодвинуть ее в угол, чтобы она не мешала мне Делать Большие Дела, если бы эта капризная пигалица не имела такого огромного влияния на мою психику. Она бы могла легко «обесточить» мистера Большого, когда он был слишком активным по ее мнению. Порывы действовать быстро блокировались туманом в голове, тошнотой и слабостью. Она вырубала даже порывы к порывам действовать, включая в ответ на них внутренний паралич.
Хотелось взять ее за плечи и трясти:
— Ты что, не понимаешь, что станет еще хуже? Ты не понимаешь, что мы можем просто не выбраться или вообще сдохнуть? Ты же сама потом будешь сидеть и рыдать, как тебе плохо, и ждать, что тебя кто-то спасет!
Но вызвериться на мелкую засранку Вы мне не давали. Вы мягко останавливая меня и переключали мое внимание на безоценочное и теплое изучение этой части себя. Задавать ей вопросы, слушать ответы и понимать, почему для нее так важно все, за что она так упорно борется.
Местами мне напоминало это разговор с террористом, с которым в силу обстоятельств приходится обращаться с уважением и вникать в его требования, хотя на деле его хочется просто убить с особой жестокостью, а труп повесить где-то на видном месте в назидание всем остальным.
Мелкая говорила, что Большой ее очень пугает своей активностью, потому что за активность наказывают. А еще сильных и независимых никто не любит и никто о них не заботится. Они — вьючные животные, на которых все только ездят и понукают, и никого не волнует, какие у них проблемы и нужна ли им в чем-то помощь.
Мистер Большой считал Мелкую позорищем. Стыдно быть такой слабой и нуждающейся. Стыдно быть такой трусливой. Стыдно бояться. Стыдно чего-то не уметь или не знать. А самый большой, самый страшный позор — это не справиться.
Большой мне был ближе по духу. В дошкольном детстве моим кумиром была Снежная Королева — могущественная, холодная, независимая, красивая. Она воплощала для меня истинную силу духа, которая идет от отсутствия как душевных метаний, так и нужды в других людях. Помню, как я часами репетировала перед зеркалом ее невозмутимое выражение лица.
Вы же мне напоминали, что обе эти субличности — разные стороны одного и того же человека, меня. И их нужно помирить. Я не представляла себе, как это вообще возможно. Они люто, бешено ненавидели друг друга, а я чувствовала себя бессильным родителем, грязные и педагогически запущенные дети которого висят на шторах и пытаются выцарапать друг другу глаза.
Идея, что человек не является монолитом, а представляет собой скорее «группу товарищей», поначалу мне нравилась. Она позволила мне примириться с наличием противоположных друг другу внутренних векторов желаний. Вы рассказывали, что субличности образуются как способы справляться с травматичными событиями, и, как правило, по возрасту они — очень маленькие дети. С самого начала работы с ними Вы ввели несколько правил, которые я крепко усвоила и следую им по сей день. Первое — это безусловное, безоценочное и теплое принятие, и не важно, насколько «трудный» этот «ребенок». Второе — от детей нельзя требовать взять и вырасти. Дети должны оставаться детьми, а что должно вырасти — так это теплая, заботливая и взрослая внутренняя фигура, которая будет выполнять роль их Родителя, заботиться о них, понимать их потребности и находить способы их реализовать безопасным путем. Третье — когда речь идет о каком-то слабом месте или недостатке, мы не искореняем «плохое», а наращиваем и укрепляем «хорошее». Например, не бороться с тем, что я называла трусостью, а приложить усилия для повышения чувства безопасности.
Идея эта звучала так же радикально, как и «в человеке нет плохих частей, есть только устаревшие жизненные стратегии» и «травма происходит не только тогда, когда происходит плохое, но и когда не происходит хорошего». Я выросла в среде, которая учила, что с недостатками надо бороться очень жестко, ломая себя через колено и не давая себе никакой пощады. Как в том стихе Заболоцкого:
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
Гони ее от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому
Через сугроб, через ухаб!
Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в черном теле
И не снимай с нее узды!
Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвет.
А ты хватай ее за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.
Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
Только так, только за шкирку, только пинками, в шею, хлыстами и батогами. Только через насилие, только хардкор!
А тут Вы: давайте оставим того, кто боится, в покое, и вместо этого подумаем, как ему помочь безопасностью…
Еще один большой когнитивный диссонанс у меня, человека поколения «Дядей Федоров», вызвало второе правило. Вы приводили такой пример: женщина-эмигрантка, плохо говорит на языке новой страны, пришла в продуктовый магазин с семилетним сыном, который на языке уже бойко лопочет. Она отправляет сына на кассу расплачиваться, потому что там требуется говорить с кассиршей, а она не может. Вы говорили, что она делает неправильно, вешая на сына взрослые задачи. Вместо этого она должна приложить усилия и освоить язык, а ее ребенок должен заниматься делами, которые соответствуют его возрасту.
Для меня, которую в пять лет отправляли в магазин за хлебом и молоком, где я еле-еле до кассы дотягивалась, этот концепт звучал как революционный. А что, так надо было?.. Я впервые понемногу начала чувствовать горький вкус понимания, что детства, в котором разрешается быть ребенком, у меня никогда не было. От меня, сколько я себя помню, требовали решать задачи не по возрасту, и при этом никак не помогая с ними разобраться, но при этом не забывали щедро раскритиковать, когда я не справлялась.
Вы говорили, это называется быть «сиротой реальности» — то есть, очень рано, слишком рано столкнуться с холодом и равнодушием мира и своим в нем одиночеством.
Вы создавали атмосферу, в которой стало посильно впервые соприкоснуться с этим пониманием. Я чувствовала, что вы рядом, полностью со мной, отложив все остальное в вашей жизни, душе и мыслях до конца сессии, и что Вам искренне не все равно. При этом, Вы не стремитесь меня как-то менять, рихтовать, подгонять под какой-то стандарт, достраивать или застраивать. В тепле вашего искреннего теплого принятия и участия я чувствовала, что я могу просто быть. Просто быть такой, какая я есть на тот момент.
Понимание концепции субличностей помогло мне осознать, как я строю отношения с людьми. Я нахожу их нелюбимые, отвергнутые субличности и начинаю о них заботиться, чтобы быть человеку полезной. Делаю это в надежде, что в обмен на это человек снизойдет до отношений со мной, ведь никакой другой ценности я из себя не представляю.
Еще в самом начале, прямо на втором сеансе, я привычно «прощупала» Вас на наличие непристроенных частей, и не нашла ни одной. В вас не было ни единой из тех привычных для меня лазеек для контакта. Вас не требовалось поддерживать и подпирать собой, как, например, моего мужа. На мои попытки сделать, Вы мне бережно, но твердо сказали, что забота о вас — не моя работа, и я не должна ни секунды об этом думать.
Вы говорили, такое вот желание засучив рукава решать психологические проблемы близких, выполняя за них психологические функции, которые они должны делать сами — это очень свойственно «сиротам реальности», которые не получили от родителей нужных заботы и участия.
— Таская чужие чемоданы, мы этих людей грабим, — говорили Вы.
— Грабим?!
Я видела это заботой, а не грабежом.
— Мы лишаем их возможности научиться делать это самим, — сказали Вы.
Очень, очень все это звучало для меня непривычно. Не ощущай я шестым нутром, что Вам можно доверять, я бы сбежала от Вас в самом начале. Первый месяц у меня то и дело появлялись мысли, не вернуться ли мне к той КБТшнице. С той все привычно и понятно: безапелляционные суждения, указания, как жить. Но интуиция подсказывала мне, что Вы и путь с Вами — это именно то, что мне нужно на самом деле.
Я стала немного привыкать, что в моей жизни появилось новое пространство за пределами душной, клаустрофобной клетки отношений с мужем, которые заполняли все мои мысли и все мои чувства за последние шесть с половиной лет.
Другое измерение. Другая планета.
В нем меня слушали и слышали, а не пытались перебивать, чтобы раскритиковать или перевести разговор на себя. В нем на меня смотрели и видели именно меня, а не тени своего прошлого или свои ожидания. В нем интересовались, чем я живу и что я чувствую, и делали это без намерения меня унизить. В нем не требовалось все время ждать удара или катастрофы. В нем со мной было по-настоящему интересно. В нем меня каждый раз встречал один и тот же человек, и мне не надо было с ужасом гадать, какая его версия мне сегодня выпадет.
И еще в нем жили повседневные предметы, которые не имели никакого отношения к выживанию или соответствию стандартам. Точнее, к хроническому и болезненному им несоответствию, из которого состояла вся моя жизнь. Предметы из другой вселенной, где есть место простым радостям и небольшим удовольствиям. Например, свежие цветы. Или поющие чаши. Или, например, шелковая подушечка для глаз с наполнителем из лаванды и семян льна. Как-то вы дали мне ее положить на глаза, чтобы помочь мне заземлиться. Погладив подушечку я с грустью отметила, что даже не думаю о таких вот милых вещицах. Некогда в моей жизни расслабляться, да и удовольствий я не заслужила, тем более, каких-то там телесных.
Вы подарили мне эту подушечку, чтобы она стала моим первым предметом, не имеющим отношения к выживанию, и продолжила дорогу остальным. С тех пор у меня в тумбочке возле кровати всегда есть такая подушечка. В память о той подушечке-первопроходице.
Я воспринимала такое доброе отношение к себе исключительно как часть лечения и как профессиональную вежливость, ведь как человек я, конечно же, его не заслуживала. Как бриллиантовое колье от Картье: с тихим восхищением подержать в руках раз в неделю, почувствовать приятную тяжесть камней, полюбоваться на игру света в их гранях, на секунду помечтать о жизни, где такое колье может быть предметом повседневного обихода, а потом аккуратно положить на место. Это не мое. Это не для таких, как я. Не в этой жизни. Не заслужила. Не достойна.
Мне импонировала ваша естественность. Вы ощущались настоящей и живой. Иногда, задумавшись, вы подтягивали ногу и садились на нее по-турецки, а вторая нога оставалась на полу, чуть касаясь его носком туфли. В эти моменты мое сердце таяло, потому что Вы выглядели беззаботной девчушкой, а не серьезным профессионалом.
Тем временем всратый дом возле озера-вонючки начал все больше фигурировать в ежедневных монологах мужа. Он всерьез размечтался его купить. В нашем штате для покупки дома требуется согласие обоих супругов, и муж приступил к выносу мозга с целью взять меня измором. Он хныкал, как сильно ему хочется домик, куда он будет изредка приезжать, чтобы писать свою книгу. Ты же знаешь, нюнил он, как я несчастен, и какая тяжелая у меня была жизнь, а домик сделает меня счастливым, да и книгу я, наконец-то, закончу и начну свою литературную карьеру.
Несколько лет назад он задумал написать приключенческий роман, как простой парень борется с сайентологией и побеждает ее. Уже не помню, по какой причине из всех деструктивных сект муж взъелся именно на сайентологию. Кажется, мужа бесил коротышка Том Круз, заядлый сайентолог, который что-то из себя строит. Я всячески поддерживала идею книги — чем больше он ею занят, тем меньше он мотает мне нервы, придумывает новые болячки или пересказывает бояны про ужасы своего детства. Он даже накатал глав 10, дал почитать мне и отправил рукопись своей знакомой редакторше.
Все 10 глав были посвящены трудной биографии главгероя, его психологическим страданиям в детстве и страданиям от диабета во взрослом возрасте. До какого-нибудь экшена он даже не добрался. Получилась борьба поджелудочной с жестоким миром вместо борьбы простого парня с сектой. Редакторша очень вежливо и аккуратно сказала ему примерно то же самое. Муж изобиделся и забросил литературное творчество.
Даже в своем хронически плохо соображающем состоянии я понимала, что покупка того дома — очень, очень плохая, глупая, недальновидная идея, но сопротивляться натиску мужа не посмела. Я бы не выдержала вспышек ярости в ответ на мой отказ поддержать этот прожект. Еще я понадеялась, что выплата ипотеки и новая ответственность как-то заземлят мужа и дадут ему, чем заняться, помимо ипохондрии и эмоциональных качелей, и предотвратят еще больший и деструктивный фортель. Да и мне не помешает от него отдохнуть периодически.
Какое-то время я реагировала уклончиво, переводила разговоры на другую тему, но муж усиливал давление. В конце концов я дала официальное согласие на покупку дома. Новый прожект привел мужа в бодрое и оптимистичное настроение. Он занялся оформлением документов, купил машину и мобильники.
Между тем, та самая отечественная интернет-компания, для которой я сделала одноразовый проект, предложила мне постоянную должность контент-менеджера. Оклад позволял не только ходить на терапию, но и начать делать пусть и совсем небольшой, но так остро необходимый мне запас личных денег, о которых муж ничего не знал.
Посреди сгущавшихся в моей жизни мрачных туч появился небольшой просвет.
(оригинальные посты вот, вот и вот)
