CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Когда исчезла нужда, растворилась и логика «сделай — получишь». Наша старая мотивация обанкротилась, как валюта прошлого века. Действовать ради вознаграждения стало нелепо, как перетирание воздуха. Оставалось странное и бескорыстное: делать что-то не для себя, а просто потому, что кому-то станет теплее.

Это назвали Эстетической Пустотой. Не боль — тишина между нотами. Мы — поколение, унаследовавшее рай и обнаружившее, что в нём не за что ухватиться.

А потом появились они. Лучистые.

Их сначала приняли за чудаков, воскресивших ручной труд: люди, которые писали стихи на бумаге (бумага! в мире идеальных экранов), играли на скрипках с крошечными дефектами тембра, лепили из глины нелепые фигурки, будто убеждая материю помнить человеческие пальцы. Они говорили про тепло, которое можно передавать. Не выгоде, не чести, не лайкам — людям.

Мы, Пустые, смотрели на них с осторожной иронией, как на тех, кто экспериментирует с человечностью. Они не спорили. Улыбались. И всегда уточняли: «Если наше присутствие вам некомфортно — мы отойдём. Важнее всего — ваш ритм».

Лена была моим якорем. Королева цинизма, коллекционер старых стендапов, снайпер сарказма. Она умела превращать любой пафос в пепел шуткой. Мы гордились тем, что научились смеяться вместо того, чтобы чувствовать.

Однажды я нашёл её в парке. Она сидела на скамейке и смотрела сквозь мир, как сквозь стекло, — не несчастная, просто обнулённая до ровного нуля. Рядом стоял Лучистый: лицо спокойное, как лампа на тумбочке. Он заметил меня, кивнул.

— Простите, — сказал он тихо. — Моё излучение не мешает? Могу держаться на расстоянии, если так спокойнее.

Он ждал не абстрактного согласия, а моего «да, рядом — можно». Я кивнул — из вежливости, а может, из усталости. Он достал флейту. Пара простых нот, будто воздух вспомнил, что когда-то был ветром.

Я увидел, как это сработало. Не вторжение — соприсутствие. Его тепло не лезло сквозь кожу, оно окружало, как мягкий микроклимат. Когда он играл, воздух становился вязким, пах молоком из детства и пылью книжной полки. Это было физично: ладони согрелись, вдох стал глубже, сердце — спокойнее. Человеческое поле, подумал я; слабое излучение тела, усиленное вниманием — как свеча, укрытая ладонями.

Лена подняла глаза. На лице — улыбка без яда. Не та, которой мы пользовались, чтобы резать мир, а домашняя, как свет в кухне.
На следующий день она удалила архив стендапов. «Смех — это рябь от старой боли, — сказала. — Я не хочу кормить её эхом». Теперь она писала песни: медленные, тёплые, ясные. Я слушал их и чувствовал, как из меня выдувают пыль. И мне стало страшно — не за неё, за своё право быть острым.

Лучистые множились, но не по приказу. Они просто делали. Ставили во дворах огни, которым нужна подпитка разговорами, — не технология, а повод встретиться. Снимали короткие фильмы без твистов — про то, как люди сидят рядом и молчат. Открывали мастерские, где ладони вспоминают глину. Везде — деликатность, просьба о согласии, бережное уважение к личному темпу. Стоит кому-то поморщиться — они отступали. Никакого миссионерства. Чистый альтруизм — как если бы добрая привычка решила эволюционировать.

Мы, кто ещё держался за своё «я», тренировали холод заново. Слушали резкие треки, смотрели кино о предательстве, перечитывали трагедии — чтобы помнить, как щемит сердце. Мы называли это «тренировкой трения». В мире, где всё обтекаемо, углы — последнее доказательство существования.

Иногда Лучистые проходили мимо и вежливо кивали. Иногда задерживались.

— Если вам сейчас тяжело, — говорили они, — мы можем посидеть рядом. Или, если так лучше, оставим вас в тишине.

И ты ловишь себя на шепоте: «Останьтесь». Потому что их тепло не отменяет выбор — оно лишь предлагает ему компанию. В этом и было самое опасное: тебя не тянут в сияние, тебя ждут на твоих условиях.

Однажды вечером я встретил Лучистую на мосту. Город внизу сиял как музей сна, вода казалась экраном. Её волосы поблёскивали, словно она стояла чуть ближе к свету, чем остальной мир. Я остановился в безопасной дистанции — в пределах привычного комфорта.

— Если я мешаю, — сказала она, — я отойду. Ваш покой — первее. Но если хотите согреться — я рядом.

Она не тянулась. Оставила свободное пространство — и оно вдруг сузилось, как лифт, где из воздуха вынули кислород. Я почувствовал, как мои внутренние пальцы, столько лет сжимающие холод, разжимаются. Тепло действует не как нож, а как вода: найдёт щель и войдёт, только если ты приоткроешь.

— Зачем вы это делаете? — спросил я.
— Потому что это имеет смысл, — ответила она просто. — Когда всё уже есть, жить «для себя» теряет логику. Тепло — единственное, что не обесценивается при отдаче.

Я хотел возразить, но аргументы оказались старой валютой. «Тогда где моё я?» — спросил я почти по-детски.
— Там же, где и было, — сказала она. — В праве сказать «да» или «нет». Его никто у вас не отнимает.

Я ушёл. Не потому что победил, а потому что отложил капитуляцию. Дома включил злую музыку и сел в темноте, как ныряльщик, задержавший дыхание. Грудь горела от попытки быть углом в круглом мире. Я понимал, что моё сопротивление — тоже странная форма гордости, которая называет себя свободой. Но именно это и было мной — пока ещё мной.

Утром я снова увидел Лену. Она пела во дворе. Рядом стояли люди — те самые Пустые, что раньше проходили мимо любого звука. Стояли, как зимние кошки у батареи. Когда я подошёл, Лена остановила песню и улыбнулась с привычной человеческой неловкостью.

— Если мешаю, — сказала, — я замолчу. Скажи.
— Пой, — ответил я и отошёл на шаг. Так, чтобы у меня оставалось место для «нет», если оно понадобится.

Песня была простая. Без пафоса, без великих слов. В ней были окна, пахнущие хлебом, вечерние автобусы и песок между зубами после моря. И ещё — тёплый шёпот, что мы не обязаны быть острыми, чтобы быть настоящими. Мне стало больно и хорошо. Больно — потому что я чувствовал. Хорошо — потому что чувство было моим.

С тех пор я живу на границе. Иногда согреваюсь — на своих условиях. Иногда снова становлюсь холодом, чтобы помнить, где оканчиваюсь. Лучистые это принимают: всегда спрашивают, всегда отступают, если слышат отказ. Их тактичность — не нажим, а признание того, что человек распоряжается собой сам. Поэтому они страшнее любой силы: не ломая стен, они учат тебя открывать двери изнутри.

Я не знаю, эволюция ли это или новая версия вежливой утопии. Знаю только: в мире, где эгоизм утратил смысл, альтруизм стал единственной внятной физикой. Если у человека и правда есть поле — слабый климат кожи и памяти — Лучистые научились не управлять им, а согласовывать. Как музыканты, которые берут ноту не громче соседа, а ровно той высоты, что заставляет дрожать стекло.

Иногда я снова встречаю ту девушку на мосту. Мы стоим по разные стороны моего «можно». Она улыбается и извиняется взглядом: «Я здесь — пока это подходит тебе». И в этой корректности — всё, что нужно знать о нашем времени. Добро наклоняется и просит разрешения. И когда ты киваешь, оно не забирает тебя — просто становится рядом. Тепло, которое извиняется, — самая человечная форма света из всех, что нас когда-либо находили.

Я не уверен, что не скажу ему «да» навсегда. Но у меня пока есть моё «пока нет». И этого достаточно, чтобы назвать себя живым.

Несколько дней они брели по тайге, прежде чем добрались до скалы – объект и вправду существовал, о чём и говорили на специальных форумах, пусть и находилось немало обзоров с «разоблачениями», утверждающими, что никакой скалы не существует -- наверняка проплаченными Организацией. Всем ведь известно, что если ты не видел сам – значит и нет причин доверять, тем более людям, увлекающимся какими-то теориями заговоров. И тем не менее, скала существовала и была исчерчена символами, какие вряд ли сумели бы выточить древние люди. Слишком ровно и точно были высечены знаки, да и не принадлежали они ни к одной местной культуре. «Урумкунские Петроглифы» -- так назывались эти древние надписи, ибо находились на территориях близ реки Урумкун. Скала стала настоящим святилищем для любителей темы внеземных цивилизаций – Организация же, почему-то, не преграждала путь к объекту, видимо, надеясь на глухие леса, способные многих оттолкнуть от похода.

Парочка переночевала на берегу, а Костя к тому же наловил рыбы из озера у скалы. И рыба та – была заражена.

-- Постой, это же рядом с «Чёртовой Долиной» Нойманна! – сказал Паша, после того, как нагуглил карты реки. – Там была деревушка нашего координатора. Говорят, он после того инцидента и попал в Организацию, так как проявил инициативу и «спас человечество от ужасающих последствий».

-- Именно так, -- ответил Константин. – Именно поэтому реки и озёра там были заражены Хворью. Пусть Владимиру и пообещали, что Хозяин, очнувшийся от тысячелетнего сна, всё приберёт за собой. Он и вправду прибрал многое. Но не всё… Хворь пустила корни в леса слишком глубоко. И одна из этих частичек попала в мой организм.

Бойцы вытаращили глаза. Всем захотелось выпрыгнуть из синего фургончика.

-- Ты чё, хворевой что ли?! – Юра невольно отшатнулся от командира. – Да ну нахуй!

-- Да, -- кивнул Константин. – Именно поэтому я и ношу маску-намордник. Чтобы не навредить тем, кто со мной рядом.

-- А ты можешь?

-- Не я, -- ответил Константин. – Каждый раз, когда Хворь брала надо мной контроль – я ничего не осознавал. Почти. Глаза затмевала красная пелена. И Хворь брала управление всем на себя.

-- И что ты тогда делал?

-- Убивал своих врагов.

-- Не верится… -- сказал Юра.

-- И часто Хворь берёт над тобой контроль? – спросил Данилыч.

-- Нет. Это происходит крайне редко.

-- Насколько?

-- Это случалось всего два раза в жизни.

-- А почему так мало? Стесняешься?

-- Это не от меня зависит. Вернее, не совсем от меня. Должен сложиться ряд факторов. Не так уж часто я бываю на грани жизни и смерти, при этом теряю своих близких, которыми дорожу, -- тяжело вздохнул Константин. – Ярость и жажда мести – вот что выступает в качестве спускового крючка… В первый раз это случилось на «нуле». Мои товарищи были убиты. Нашу позицию атаковали численно превосходящие силы. Утюжили артой. Тогда я не знал, что со мной случилось на самом деле. Что я – уже не совсем человек. А потом я остался один. И мои глаза закрыл красный туман.

-- Подробнее давай! Ты нам точно не рассказывал правду!

-- Чего уж тут подробнее… После тумана я очнулся во вражеском окопе. Было очень страшно. Я метался в панике. Это своего рода «отходос» -- когда страх был заглушен Хворью, а потом, после всего, вырвался наружу, когда всё закончилось. Это очень вредно для психики… Я открыл глаза, но опорник был пуст. Каким-то образом я не только отбил атаку, но ещё и преодолел поле под артобстрелом и атаками «фипов» -- в жажде мести – а потом в одиночку штурманул позиции оппонентов. И остался невредим. Ну, либо, всё затянулось, пока я был Хворью и инстинктивно откусывал от убитых куски мяса.

-- Я слышал! -- кивнул Паша. – Ты тот самый камикадзе, кто в одиночку захватил и удерживал опорник на ******* направлении?!

-- Да.

-- Это было недалеко от нас! Где наше подразделение останавливало бронированный контрнаступ. Нам тоже пришлось попотеть и обосраться…

-- Я не совсем понял, что произошло, -- продолжал Константин. -- Никто не понял. Кроме, наверное, противников, когда они разглядывали на «дивиарках» что-то нечеловеческое, перед тем, как их дроны взрывались.

-- А наши чё? Не засняли с неба твой махач? -- спросил Юра.

-- Наши пташки были утеряны. Когда пришли новые – я уже сидел среди трупов «легионеров» по колено в крови.

-- Бля, хотел бы я видеть тот бой! Я бы обделался от ахуенности ситуации! – сказал Юра. – Возмездие – это всегда приятно.

-- Не очень… По итогу мне дали Героя России. По этой же причине меня пытались завербовать в нашу контору. Ещё тогда – когда я вернулся в родной город. Но они не знали, что я – заражён. Они просто думали, что я очень хороший боец, ценный кадр, которого надо срочно переманить к себе. За мной отправили детектива Яна Петровского – он когда-то в уральском отделе работал… Кто же знал, что город был захвачен культом.

– И там ты обратился в Хворь второй раз? – догадался Данилыч. – Когда началась стрельба с культом?

-- Да. Там погиб мой брат, моя новая любовь, и мой лучший друг из детства… Все и почти сразу, -- Константин снова тяжело вздохнул. Воспоминания ещё лежали на душе тяжким грузом. – Когда Влад лежал в кузове… мёртвый, -- кулаки затрещали в плотных перчатках. – Когда нас снова зажали… Тогда всё случилось. Снова.

-- Ты перебил всех культистов?

-- Не всех. Но я видел записи с беспилотников Организации, которые в тот момент кружили в небе для разведки перед освобождение города. Я прыгал по крыше, ползал по стенам, раздирал врагов на части, вёл прицельный огонь – и завалил много ЧВКашников, перешедших на сторону культа. А до этого мы с добровольцами-горожанами тоже устроили шоу. Перебили самых сильных, оттянув их на себя. И всё равно нам не удалось спасти город. Полоумные сектанты резали гражданских, заблокировав город при помощи пикапов с ДШК – им удалось таким образом обойтись малыми силами, заняв ключевые перекрёстки, которые простреливались на километры во все стороны. Они резали и проливали кровь на алтари… Как бы мы не пытались – никого спасти не получилось. Полная безнадёга. А моя сестра была к тому же похищена, в самом начале. За ней следил один из ублюдков, а потом забрал с собой, чтобы насиловать её посреди Плесенника, вырытого в глубине карьера. Там скрывалась вся сила культа. Туда же я направился в конце, едва очнулся после второй красной вспышки Хвори… Но в катакомбах мне Хворь не помогла. Она обессилела. Меня взяли в плен после перестрелки. Откусили руки и ноги, заставляя смотреть… как пользуются моей сестрой.

Мужики не нашлись как прокомментировать эту часть рассказа. Они молчали, явно опешив. Понятно, почему командир отказывался рассказывать всё в подробностях. Это был кромешный кошмар.

-- А потом пришла Организация, -- сказал Константин. – Плесенник в катакомбах сожгли, культ был уничтожен. Бойцам не пришлось долго зачищать улицы – я сделал за них основную работу. Да и когда на улицах почти не осталось гражданских – работать очень просто… Они видели с беспилотников, как мы воевали. И видели, кто я таков на самом деле. Я вызвал большой интерес у координаторов.

-- И тогда тебя завербовали? Когда это было-то?

-- Скоро будет ровно два года с тех событий в Каменске… А до моей вербовки ещё было долго, -- ответил Константин. – Я был подавлен. От меня ничего не осталось. Я сошёл с ума.

-- И всё же, ты здесь, -- заметил Юра.

-- Меня спасли. Вытащили из безумия. Подлатали голову. Позволили найти в себе силы. И смысл – это ведь самое важное в жизни каждого человека, особенно когда он оказывается сломлен и пережёван судьбой… Мне помогли вернуться к нормальной жизни. А потом, после некоторых экспериментов в лабораториях, предложили контракт.

-- И сколько же экспериментов над тобой провели?

-- Не знаю, -- пожал плечами Константин. – Они изучали мой организм разнообразными аппаратами и приборами, сканировали, срезали ткани. Брали их на анализы. Но всё это было необходимо, чтобы выяснить, насколько я опасен.

-- Но зачем тебя взяли в Организацию? Ты же, извини, реально опасен! Ты ведь – Хворь! – сказал Паша.

-- Хворь во мне спит. Она была слишком ослаблена после тех событий. С тех пор, через что бы я не проходил – она дремлет. Её не удалось вызвать и в лабораторных условиях. Но я всё равно вынужден носить эту чёртову маску. На случай, если оно снова активируется. Тогда маска сдержит чудовище. Именно поэтому я и не показываю своё красивое лицо.

-- А говорил про ожоги!

-- Ты так выражаешься, будто вы с Хворью делите один организм. Что ты – не Хворь.

-- Так оно и есть, -- кивнул командир.

-- Почему Хворь не захватила тебя полностью? -- спросил Юра. -- Ведь обычно эта дрянь полностью заменяет личность – как в случае с дедом Нойманна. Или вообще превращает в тупое чудовище, как с одним псом породы бордер-колли было прошлым летом. Или как у Хворевого Жало – у того одна из частей тела… эм.. претерпела некоторые метаморфозы, так скажем. А ты вообще не знал, что с тобой! У тебя какая-то прирождённая стойкость?

-- Крепкий кишечник! – хмыкнул Данилыч.

-- Удивительно ещё, что даже собаки на меня не реагировали, -- добавил Константин. – Обычно они чувствуют нечто чуждое.

-- И как же так?

-- Мой организм не обладал какой-то особой сопротивляемостью. Врачи Организации выяснили, что у меня были какие-то проблемы со здоровьем. Либо рак, либо какая-то нейроболезнь… в общем – было нечто, что не позволило Хвори на ранних этапах развития полноценно проникнуть в центральную нервную систему. Хворь серьёзно перелопатила мой организм, да. Но не настолько, чтобы даже собаки замечали. А ради собственного выживания Хворь победила и рак или болезнь, и с тех пор заживляет мои раны и позволяет выжить там, где другие бы уже давно подохли… Но в то же время я нахожусь в ясном сознании. Я – это я. Не произошло подмены личности. Я не слышу никаких голосов в голове или навязчивых идей, какие посещают поражённых Хворью. Я поглотил Хворь, сам стал ею, хоть и не подчинил, но случайно вошёл с ней в симбиоз. До последнего отрицал свою сущность – особенно после второго обращения, которое я помню относительно хорошо даже сквозь аффект. Но я всё равно заталкивал мысли о чём-то, сидящем внутри меня, на самые задворки сознания. Это было страшно принимать. Я бы сошёл с ума, если бы тогда признал, что внутри меня живёт чудовище, способное иногда откусывать другим людям головы или плеваться шипами с сильнейшей кислотой. Даже сейчас мне дурно от осознания… Пусть Хворь и серьёзно ослабела.

-- Так вот откуда у тебя регенерация…

-- Постой, Костян, -- спросил Паша. -- А если Хворь в тебе уснула, то как ты можешь быть таким сильным и при этом заращивать открытые переломы за один день?

-- Это не регенерация, -- возразил Константин. -- У меня, может, раны заживают быстро, но только несерьёзные. Своих рук и ног у меня нет. Как я и говорил – их мне откусили чудовища Плесенника… Это – некропротезы.

-- Что-что? – переспросил Данилыч. – Я не расслышал.

-- Некропротезы. Мёртвые части тела, оживлённые, при помощи Изнанки, и подогнанные под мои обрубки. Я могу управлять ими силой мысли. Долго пришлось переучиваться. Я учился ходить, бегать и драться, фактически, заново. Сила мысли – это другое. Не то же самое, что и управлять родными руками и ногами при помощи импульсов.

-- Ну охуеть теперь, -- сказал Данилыч.

-- А почему не робо-протезы? Почему некро? – поморщился Юра.

-- Современная техника ещё не достигла такого уровня. Ожившая рука гораздо функциональнее любой искусственной. К тому же их легко заменять. Это стоит гораздо меньше.

-- Заменять? Откуда ты берёшь новые человеческие руки? Ты что, отрезаешь их у кого-то?! – спросил Паша.

-- Нет, конечно же. Мне их присылают.

-- Кто присылает? Фабрика по выпуску мёртвых ручек и ножек? – спросил Данилыч.

-- По Почте России… -- добавил Дядя Ваня.

-- Я не могу это говорить. Их присылает влиятельный человек, с которым мы были знакомы когда-то давно. А я уж сам провожу ритуал оживления, которому он меня и обучил.

-- У тебя ещё и некромант в знакомых?… -- хмыкнул Дядя Ваня. – Интересно девки пляшут.

-- Полагаю, он не некромант, а просто многое знает, -- сказал Константин. – И обучил этому меня потому, что видел во мне потенциал. Называл он меня как-то странно – Грегом. Иногда – Дылдой. Будто спутал с кем-то. Но мне тогда было наплевать на всё. Лишь бы вернуть себе руки и ноги.

-- Вернуть, отобрав у других. Ха-ха!

-- Карл… -- осёкся Константин. -- …Говорил, что это руки преступников. Сильные руки осуждённых на смертную казнь. Мы с ним давно не встречались. Но он регулярно присылает мне новые некропротезы. Да и у меня дома имеется небольшой запас на всякий случай.

-- Итак, -- решил подвести итог Данилыч. – Получается, что ты у нас: командир штурмгруппы Организации, -- загибал он пальцы. – Заражённый Хворью супермен. Немножко некромант. Ветеран войны – Герой России. Имеющий в друзьях кого-то явно серьёзного и из верхушки Организации. И просто замечательный человек…

-- Робокоп! -- добавил Федя, и салон фургончика залился смехом.  

-- Внатуре! – гыгыкал Тормоз за рулём. – Вытащили из ада и снова заставили работать!

-- Прости нас, Костя. Мы просто шутим, -- извинился Данилыч.

-- Да мне и самому смешно, -- командир издал звук, напоминающий смех. От этого звука бойцы рассмеялись ещё сильнее.

-- Даже Олега переплюнул! – сказал Юра.

После смеха ребята задумались. Кто-то закурил.

-- Тяжело тебе живётся, наверное, -- сочувственно сказал Данилыч.-- Всё-таки руки, ноги…

-- Почему же? – не согласился командир. -- Я прошёл через страшнейший кошмар – хуже не представить, но теперь я здесь. Вполне довольный жизнью. Трудности закаляют характер. Любые раны заживают, хоть и оставляют рубцы. К тому же я могу долго бегать ускорением – без отдыха. Мёртвые ноги не устают, им не нужен кислород. То же самое и про руки – удары сильны, а при стрельбе прицел не дрожит. Мёртвые мышцы не ограничены нервной системой, а поэтому они используют максимум своего потенциала. И, соответственно, я могу принести максимум пользы для Организации. Могу быть эффективным в бою с мразями, порождёнными Изнанкой! -- последние слова Константин проговорил с особой ненавистью. Он определённо был фанатиком. Всё же, Организация спасла ему жизнь, подарив второй шанс, а все культисты и прочие Движения Сопротивлений вызывают у него закономерную злость и жажду мести.

-- А сестра? Ты же с ней живёшь? Её же удалось спасти? – Паша задал неосторожный вопрос.

Константин чуть не зарычал. О сестре ему говорить было, видно, тяжелее всего.

-- Сестра хорошо. Она в порядке, -- сказал Константин.

-- Ей тоже помогли?

-- Да. Помогли.

Прозвучало крайне неубедительно. Однако даже Паша не стал давить, пытаясь вызнать подробности – понял, что что-то тут явно неладно.

-- Мы живём с ней новой жизнью, -- сказал Константин. – Было, правда, тяжело. Очень тяжело. Особенно когда… когда она забеременела. От плесневых ублюдков. Внутри неё зарождалось что-то… явно нехорошее. Аномальное, -- командир сделал небольшой перерыв, чтобы собраться с силами говорить дальше. Он уже о многом рассказал, а значит нужно было дожимать до конца. – Я же несколько месяцев провалялся, перед тем, как пришёл в себя. Не знаю, что именно там с ней происходило. Она ничего не рассказывает. Но в лабораториях ей сделали аборт. И теперь Ксюша никогда не сможет иметь детей.

-- Братан, мы их всех ещё отпиздим! -- пообещал Федя, который тоже зажигался злобой. – Культ этот постоянно появляется снова? Дождёмся следующего раза – и всех захуярим с кайфом!

-- Не дай Бог, -- сказал Костя. – Пусть уж лучше детективы Организации выявляют новые ячейки. И своевременно их уничтожают… Просто к тому случаю в Каменске никто не был готов. Культ не проявлялся очень давно. Ян Петровский смотрел на проблему в упор – и не мог её увидеть. А мы… впрочем, чего говорить – всё уже в прошлом. Нам остаётся только делать свою работу хорошо, не жалея себя. Ведь если не мы – то кто?.. Когда я оклемался, когда пришёл в себя, когда осознал, что не всё потеряно, что впереди ещё долгая жизнь и нужно её как-то продолжать… когда кошмарные сновидения перестали приходить ко мне каждую ночь… тогда мне и предложили службу в Организации. Уничтожать зло – моя работа. Бороться с культами и чудовищами. Конечно – я согласился. Как бы то ни было – война мне нравится. Я никому не признавался, но я почувствовал себя живым, когда культисты начали резню в городе, а я оказался к этому готов, когда дал им отпор. Будто минули серые будни, а обычная скучная жизнь закончилась – и снова адреналин хлынул по жилам, всё раскрасив. Хоть и закончилось всё крайне печально по итогу. А потом первое задание в уральском отделе. Выезд за выездом. Быстрый рост до командира штурмгруппы. Гибель моих бойцов в засаде Движения Сопротивления, прямо на улицах города… и вот я здесь – перенаправлен в ваш отдел этим летом в связи с дефицитом кадров, -- Константин снова вздохнул, но на этот раз облегчённо. Он рассказал всё, о чём так долго молчал – и на душе стало хорошо. – Так я и стал – Ликвидатором.

**

НОВОСТЬ1: На Бусти вышла новая "Антарктида" и продолжение "Океана" по цене стакана кофе

**

НОВОСТЬ 2: Завёл карту МИР для белорусов, а то много просили)))

**

За донаты выражаю огромнейшую благодарность!!

Груз 300 7047р "Спасибо за чайные советы."

Евгений М. 3000р "За Темнотоса"

Александр Ш 1175р "Темнотос..ска хитрый. не надо о нём забывать"

Nlb.Artem 1000 р "На Темнейшего! Прости, пока не много, есть сложности, потом наверстаю. Но Темнотоса не откладывай, у него есть немало преданных читателей." Ответ: косарь -- это не мало, это дохуя, от души за донат! Темнейшего продолжу после пары подрассказов Ликвидосиков

Юрий Ревякин 1000р

Грач 500р + 500р

Константин Викторович 300р "темнейшему"

Татьяна Власова 100р

Ликвидаторы на АТ: https://author.today/work/433407

Он искал ее в каждом шорохе, в каждом отблеске света на стенах замка. Его люди рыскали по городу, но Совикус знал: она близко. Он чувствовал ее, как зверь чует добычу. И когда он найдет ее, она поймет — никто не уходит из его паутины.

В первые дни без короля Совикус не терял времени. Пока Всеволод сражался в Моргенхейме, советник укреплял свою власть в Вальдхейме, используя оружие, бывшее острее любого клинка, — страх. Он созывал стражу, отдавал приказы, которые звучали как приговоры, и собирал вокруг себя тех, кто готов был служить ему без вопросов, из страха или алчности. Его покои в замке, некогда скромные, теперь превратились в подобие тронного зала — стены украшали древние свитки с выцветшими письменами, карты с выжженными символами и артефакты, которые он добыл из тайных хранилищ под городом, пропитанных запахом земли и забытых эпох. В центре комнаты стоял стол, заваленный пергаментами, а на нем — посох с наконечником из черного металла, мерцавшем багровым светом, подарок Моргаса, о котором Тенебрис шептала на их темном совете. Этот посох, выкованный из хаоса, был ключом к разрушению защиты титанов, охранявших Ловец Душ, и Совикус уже чувствовал его силу, она текла через его пальцы, как яд, отравляя разум и сердце.

Он не доверял никому. Стражники, некогда служившие Всеволоду, теперь подчинялись ему, но их взгляды были пусты, их верность — хрупка, как тонкий лед под весенним солнцем. Он знал, что многие из них все еще шептались о короле, о его возможном возвращении, и это раздражало Совикуса, как заноза под ногтем, которая с каждым движением вгрызается глубже. Чтобы заглушить эти слухи, он ввел комендантский час, запретил собрания, а тех, кто осмеливался говорить о Всеволоде, бросал в темницы под зáмком, где сырость и тьма ломали их дух. Горожане боялись поднять глаза, их шаги стали бесшумными, а голоса — шепотом за закрытыми дверями, дрожащим от ужаса. Совикус наслаждался этим страхом, он питался им, как огонь питается сухими ветвями, чувствуя, как город сжимается в его кулаке.

Но главной его целью была Диана. Он знал от Моргаса о ее связи с Ловцом Душ, о пророчестве, которое говорила Тенебрис в ее темном зале: «Диана — потомок Алекса, ключ к освобождению Арта». Совикус не сомневался — она где-то в городе, прячется, как мышь в норе, и его задачей было найти ее, сломить ее волю и заставить служить планам темных богов. Он не знал, что она ускользнула той ночью, когда храм Люминора рухнул под ударом тьмы, что ее побегу помог Дмитрий и его люди, и она уже мчалась прочь на Вороне, оставив Вальдхейм позади, а его — в неведении.

На второй день после падения храма один из стражников, рыскавший у конюшен, доложил о пропаже черного жеребца — Ворона, лошади Дианы, которая обычно находилась в стойле под замком. Это было первым ударом, пробившим броню уверенности Совикуса. Он немедленно приказал проверить конюшню и допросить всех, кто мог быть причастен. Вскоре ему привели Гаральда — юного конюха с растрепанными светлыми волосами, его худые плечи ссутулились под взглядом стражников. Совикус стоял в зале совета, его пальцы сжимали посох, багровый свет отражался в его холодных глазах, когда мальчишку бросили к его ногам.

— Где конь? — голос Совикуса был низким, как рокот грома, каждый слог падал, как камень в глубокий колодец. Он шагнул ближе, его тень легла на Гаральда, заставляя того вжаться в холодный каменный пол.

— Я… я не знаю, господин, — пробормотал Гаральд, его голос дрожал от ужаса, глаза метались, но в них мелькало упрямство. — Ворон… он был там вечером, а потом… пропал.

— Лжешь, — оборвал его Совикус, его рука сжала посох сильнее, багровый свет вспыхнул, осветив лицо мальчика. — Ты был в конюшне той ночью. Конь не мог исчезнуть сам по себе. Говори, кто взял его, куда ушла Диана, или я вырву правду из твоих уст, когда палач будет сдирать с тебя кожу.

Гаральд побледнел, его пальцы стиснули край потертого плаща, но он молчал, сжав губы в тонкую линию. Совикус кивнул стражникам, стоявшим у дверей, их лица были пусты, как маски смерти. Они схватили мальчика за руки, выкручивая их за спину с хрустом, пока он не вскрикнул, его голос эхом отозвался в зале. Торин, широкоплечий стражник с короткой бородой, вытащил кнут, его кожаные полосы свисали, как змеи, готовые ужалить.

— Последний раз спрашиваю, — прошипел Совикус, наклоняясь к Гаральду так близко, что тот почувствовал его холодное дыхание на своем лице. — Где она? Кто помог ей?

— Не знаю! — выкрикнул мальчик, его голос сорвался, глаза наполнились слезами, но он не сломался. — Клянусь, я ничего не видел!

Первый удар кнута рассек воздух, и кожа на спине Гаральда лопнула, как сухая ткань, кровь брызнула на пол, окрашивая камни багровым. Он закричал, его тело дернулось в руках стражников, но они держали крепко, их пальцы впивались в его худые плечи, оставляя синяки. Второй удар пришелся ниже, разрывая рубаху, обнажая тонкие ребра, проступавшие под кожей. Кровь стекала по спине, горячая и липкая, смешиваясь с потом, выступившим от боли. Гаральд стиснул зубы, его крик перешел в хриплый стон, но он не назвал Диану, не выдал Дмитрия, не проронил ни слова о той ночи, когда она ускакала в темноту.

Совикус кивнул Торину, и тот отложил кнут, достав из угла зала железный прут, конец которого раскалился в жаровне до багрового свечения. Он поднес его к боку Гаральда, и запах паленой плоти наполнил воздух, едкий и тошнотворный. Мальчик завыл, его тело выгнулось дугой, кожа шипела и пузырилась под раскаленным металлом, оставляя черный ожог, дымившийся в холодном воздухе зала. Совикус смотрел, его лицо оставалось неподвижным, как камень, но внутри него кипела ярость — этот жалкий конюх, этот ребенок, осмелился бросить вызов ему, советнику, державшему Вальдхейм в страхе.

— Говори! — рявкнул он, ударив посохом о пол, отчего багровая вспышка осветила зал, бросив тени на стены. — Кто взял коня? Кто был с ней?

Гаральд, задыхаясь от боли, поднял голову, его глаза, полные слез, встретились со взглядом Совикуса. Он прохрипел, едва шевеля обожженными губами:

— Я… не знаю… ничего…

Торин схватил его за волосы, рванув голову назад, и прижал раскаленный прут к внутренней стороне его бедра. Кожа зашипела, мышцы свело судорогой, и Гаральд закричал так, что голос сорвался в хрип, его тело обмякло, но стражники не дали ему упасть. Они били его кулаками — в живот, в грудь, в лицо, — пока кровь не потекла из разбитого носа, заливая его подбородок. Его худое тело покрылось багровыми пятнами, но он молчал, его преданность Диане была сильнее страданий, сильнее страха перед смертью.

Часы тянулись, как вечность. Кнут, железо, кулаки — все смешалось в агонии, наполнившей зал звуками боли: криками, стонами, глухими ударами о плоть. Наконец, когда Гаральд потерял сознание, его тело обвисло в руках стражников, как сломанная кукла, Совикус махнул рукой, его голос был сух, как ветер в пустыне:

— Бросьте его в темницу. Если очнется — допросите снова. Он знает больше, чем говорит. Выжмите из него все.

Стражники уволокли мальчика, оставив за собой кровавый след на каменном полу, тянущийся, как зловещий узор. Совикус отвернулся, его пальцы сжали посох так, что суставы побелели. Он не получил ответов, но его разум уже цеплялся за новую мысль: если конь пропал, кто-то помог Диане уйти. Город был закрыт, ворота под охраной — как она могла ускользнуть?

На третий день поисков пришел второй след. Один из часовых у ворот, молодой парень с веснушками, проболтался под давлением Торина, что видел отряд стражников той ночью — Дмитрия и двух его людей, они вывели женщину в плаще за стены. Совикус немедленно приказал схватить их. Дмитрий, широкоплечий воин, и его товарищи — Игорь со шрамом на щеке и Петр с усталыми глазами — были приведены в подвал замка, в камеру, где стены покрывала сырость, а воздух пах плесенью и кровью.

Совикус спустился к ним сам, его шаги гулко отдавались в каменных коридорах, посох в руке мерцал багровым, освещая его лицо зловещим светом. Стражники стояли перед ним, закованные в цепи, в рваных рубахах, их доспехи были сорваны. Дмитрий смотрел на советника с вызовом, его подбородок был поднят, но в глазах мелькала тень страха.

— Вы провели ее через ворота, — начал Совикус, его голос был тих, но резал, как лезвие. — Вы предали меня. Говорите, куда она ушла, или я выжгу вашу верность из ваших костей.

— Мы служим королю, не тебе, — бросил Дмитрий, его голос был хриплым, но твердым. — Ты не найдешь ее.

Совикус прищурился, и в багровом свете посоха его лицо казалось злобной маской.

Воины обменялись быстрым взглядом. Дмитрий шагнул вперед, напряг плечи, а затем с рычанием бросился на советника. За ним рванулись Игорь и Петр, схватив со скамьи ржавую цепь и обломок доски.

Совикус даже не сделал шага назад. Он лишь поднял руку, и багровое пламя вспыхнуло в посохе. Воздух дрогнул, и в подвале разнесся гул, словно из глубин земли поднимался гром.

Удар невидимой силы отбросил Дмитрия в сторону; он пролетел несколько шагов и врезался в стену, кровь брызнула из рассечённой головы. Игорь, успевший замахнуться цепью, застыл в воздухе, будто его поймали стальными когтями, и сдавленный крик вырвался из его горла, когда кости начали хрустеть. Петра пронзил алый луч, вырвав из его груди короткий крик — тело дернулось и упало, дымясь, словно изнутри его жгло огнем.

— Жалкие псы, — холодно произнес Совикус, опуская посох. — Королю вы служите? Король мертв для этого города. А верность вашу я выжгу.

И багровое сияние снова вспыхнуло в камере, заливая сырость стен кровавым светом.

Игорь рухнул на каменный пол, его тело обмякло, словно сломанная кукла. Петр еще дернулся в судороге, но вскоре затих, обугленный изнутри багровым пламенем.

Лишь Дмитрий, израненный, но еще живой, поднялся на колени, глотая кровь. В его глазах, полных боли и ярости, горел вызов.

Совикус наклонился, и багровое сияние его посоха легло на лицо воина, обнажив каждую складку презрения.

— Упрямец… Это хорошо. Но упрямство — это изъян, оно лишь делает вкус боли ярче.

Совикус улыбнулся, его тонкие губы растянулись в кривой усмешке. Он щелкнул пальцами, и в подвал вошел Торин, мрачный и с ящиком в руках, наполненным ржавыми клещами, крюками и ножами, чьи лезвия блестели в тусклом свете факелов.

Пытка началась с Дмитрия. Торин медленно зажимал его пальцы в клещи, пока кости не хрустнули, как сухие ветки, и кровь не потекла по железу. Дмитрий зарычал, его тело напряглось, цепи звенели, но он стиснул зубы, не издав ни звука. Совикус шагнул ближе, его глаза сузились:

— Куда она пошла?

Молчание было ответом. Торин вырвал ноготь с большого пальца, медленно, с хрустом, и Дмитрий наконец закричал, его голос эхом отозвался в подвале. Кровь капала на пол, смешиваясь с грязью, но он не сломался. Тогда Совикус кивнул, и стражники притащили жаровню с раскаленными углями. Они прижали ладонь Дмитрия к углям, кожа зашипела, запах горелой плоти наполнил камеру, и он завыл, его тело выгнулось, цепи натянулись до предела.

Игоря пытали следующим. Торин вонзил крюк ему под ребра, медленно проворачивая его в плоти, пока кровь не хлынула на пол, темная и густая. Игорь задыхался, его крики перемежались хрипами, но он молчал, его взгляд был пуст, как у человека, который уже увидел свою смерть. Петр, самый слабый из троих, весь переломанный после стычки с Совикусом, сдался, когда ему сломали колено молотом — кость треснула с глухим звуком, и он закричал, умоляя остановиться:

— Она ушла… за стены… на север… больше не знаю!

Совикус кивнул, его лицо оставалось холодным, как лед. Он получил направление, но этого было мало. Эти трое предали его, и их смерть должна была стать уроком для всех. Он приказал собрать людей и добить мятежных стражников на площади перед замком, чтобы горожане видели, что бывает с теми, кто идет против него.

На рассвете Дмитрия, Игоря и Петра, еле живых, выволокли на площадь, их тела были покрыты запекшейся кровью и ожогами, ноги подгибались, но стражники тащили их вперед. Толпа собралась в молчании, их лица были бледны, глаза полны ужаса. Совикус стоял на балконе замка, его мантия развевалась на ветру, посох в руке мерцал багровым. Торин зачитал приговор:

— За предательство Короля и помощь шпионам Хротгара — смерть через удушение и четвертование.

Дмитрия привязали к столбу, веревка обвила его шею, затягиваясь медленно, пока его лицо не посинело, глаза не выкатились из орбит, а язык не вывалился наружу. Он хрипел, его тело дергалось в агонии, пока жизнь не покинула его. Затем топор Бьорна, одного из наемников Совикуса, опустился на его плечи, отсекая руки, ноги, голову — кровь хлынула на камни, окрашивая их алым. Игоря и Петра ждала та же судьба: удушение, пока их горло не сдавило до предела, а затем топор разрубил их тела на части, куски плоти падали в грязь под безмолвный взгляд толпы.

Совикус смотрел сверху, его лицо было неподвижным, но внутри он чувствовал удовлетворение. Это был сигнал — никто не посмеет предать его снова. Он повернулся к Торину, его голос был тих, но полон угрозы:

— Узнай, кто еще мог знать о ее побеге. Допроси всех у ворот той ночью. И проверь север — она не могла уйти далеко.

На следующий день он созвал своих лучших людей — не стражников, а наемников, которые служили ему за золото. Четверо следопытов стояли перед ним в зале совета: темные фигуры в потертых плащах, с лицами, скрытыми шрамами и тенями. Первый, Рагнар, был высоким и худым, с длинным кинжалом на поясе и глазами, как у ястреба. Вторая, Кейра, женщина с короткими черными волосами, держала арбалет, ее движения были быстры, как у кошки. Третий, Бьорн, широкоплечий и молчаливый, сжимал топор, чье лезвие было покрыто зазубринами от прошлых битв. Четвертый, Сигрид, был самым старшим, с седыми прядями в бороде и прорезающим насквозь взглядом. Эти люди были не просто охотниками — они были убийцами и могли выследить добычу в любой тьме.

— Найдите Диану, — приказал Совикус, его голос был тверд, как сталь. — Живой. Она нужна мне здесь, в этих стенах. Ищите за городом, в лесах, в деревнях. Она не могла уйти далеко. Приведите ее ко мне, и золото станет вашим.

Рагнар усмехнулся, его тонкие губы растянулись в кривой улыбке.

— А если она будет сопротивляться?

— Сломайте ее волю, но не трогайте ее тело, — отрезал Совикус. — Она — ключ. Без нее все рухнет.

Следопыты кивнули, их тени растворились в дверях, а шаги вскоре стихли в коридорах замка. Совикус остался один, его взгляд упал на посох, лежащий на столе. Он чувствовал, как сила Моргаса пульсирует в нем, как зов Ловца Душ становится громче с каждым днем.

Он закрыл глаза, и она явилась — Диана, с ее дерзким взглядом, с ее звонким голосом, который резал его слух как клинок. Она была не просто дочерью короля, не пешкой в его игре. Она была его пламенем, его одержимостью, он жаждал раздуть ее пламя, подчинить, но не погасить. Он видел ее шаги в этих коридорах, слышал ее дыхание, чувствовал, как ее воля, такая упрямая, сталкивается с его силой. Он хотел, чтобы Диана стала его — связанной с ним не только телом, но и духом. Ради нее, ради того, чтобы вплести ее в свою судьбу, он должен был завладеть Ловцом Душ. С этим клинком он уничтожит всех богов и сам займет их место, единственный бог, а она будет по правую руку от него — символ его власти.

Но глубже, за словами и мыслями, поднималось странное, тревожное чувство, будто без нее все это лишалось смысла. Совикус не называл его, не признавал — и все же оно жгло его сильнее жажды власти. Он не понимал, что с ним происходит, и именно это пугало его больше всего.

Ее отсутствие разъедало его, как яд. Она была близко — в тенях Вальдхейма или в лесах, за стенами. Он почти чуял ее — запах, дыхание свободы, которую он поклялся отнять.

Совикус медленно развел руки, будто собирался заключить в объятия весь город. Воздух между его ладонями задрожал, и оттуда рванула дугой багровая магия. Она струилась, извивалась, словно живая, охватывая пространство между его руками, как сеть, готовая сомкнуться на добыче. Стены подвала отозвались гулом, тени дрогнули.

Магия вытекла из-под его пальцев и потянулась дальше — сквозь камень и землю, к улицам, к башням, к заколоченным домам и пустым площадям. Она шла по городу, как хищный зверь, обнюхивая каждый закоулок, цепляясь за дыхание, шаги, следы. Совикус чувствовал, как его воля опутывает Вальдхейм, протягиваясь за стены, в леса и деревни.

Даже силы Моргаса, древние и бездонные, казалось, блекнут рядом с этим видением. Для Совикуса все сводилось к одному — к Диане. Она была центром, ради которого он подчинял и город, и тьму, и саму магию. И если она где-то скрывается, магия узнает об этом, и он вырвет ее из любой тени.

Диана была его триумфом, его правом. Он найдёт ее. Заставит склонить голову, увидеть его величие, признать, что она принадлежит ему. И когда она окажется в его власти, его паутина сомкнется, и мир поймет, что нет силы выше его.

***

В тот же вечер, когда ночь окончательно опустилась на Вальдхейм, в зал совета ворвался Торин, его лицо было бледнее мела, а голос дрожал от спешки:

— Господин! Король вернулся! Всеволод у ворот с отрядом. Он требует вас!

Совикус замер, его пальцы сжали посох, багровый свет вспыхнул, осветив его лицо. Всеволод жив? Это было невозможно, его возвращение было новым ударом, подставившим под сомнение все планы. Но Совикус быстро взял себя в руки, его разум заработал, как механизм, выискивая выход. Король был угрозой, но и возможностью. Если убедить его, направить его гнев, его силу…

— Где он сейчас? — резко спросил Совикус, его голос стал холоднее льда.

— Его ведут сюда, в зал совета, — ответил Торин, отступая под взглядом советника. — Он спрашивает о Диане. И о храме.

Совикус кивнул, его губы дрогнули в легкой усмешке. Он должен действовать быстро. Всеволод был слеплен из ярости и веры — этими нитями можно управлять. Но рядом с ним был Андрей, священник, чья вера в Люминора была занозой в его планах. Этот человек мог разглядеть правду, мог настроить короля против него. Андрей должен исчезнуть.

— Приготовьте стражу, — приказал он Торину, его голос стал тихим, но полным угрозы. — Когда Всеволод войдет, я займу его. Но священник… он не должен остаться живым. Устройте ловушку. Пусть это будет несчастный случай — упавшая балка, обвал в коридоре. Никто не должен заподозрить.

Торин кивнул, его глаза расширились, но он не посмел возразить. Он исчез за дверью, оставив Совикуса одного. Советник подошел к окну, глядя на город, вид которого открывался перед ним, как шахматная доска. Возвращение Всеволода меняло игру, но не ломало ее. Он повернется к королю, сыграет на его страхе за Диану, на его жажде мести. Он убедит его отправиться войной на Хротгара, скажет, что это единственный способ спасти дочь, вернуть мир. А когда Всеволод вновь уйдет, оставив город в его руках, он найдет Диану и завершит начатое.

Совикус сжал посох, его пальцы ощутили холод металла. Заркун, Тенебрис, Моргас, Некрос — они ждали его успеха. Арт ждал своего освобождения. И он, Совикус… Пусть боги думают, что он безмозглая пешка. На самом деле он сам двигал фигуры на доске. Он слушал их разговоры, терпел их насмешки, но в сердце хранил собственный план.

Когда он получит Ловец Душ, боги падут вместе со смертными. Их власть будет сокрушена, их имена забудутся, а он станет тем, кто встанет над всеми — и над людьми, и над богами.

Пусть Всеволод думает, что вернулся в город как спаситель. Скоро он узнает: тьма, которая правит Вальдхеймом, сильнее любого света.

***

Где-то далеко, среди деревьев, Диана вздрогнула. Холод пробежал по коже, дыхание перехватило, будто невидимая рука коснулась ее плеча. Она обернулась, но в лесу никого не было — только ветви гнулись под ветром. Внутри что-то шептало ей: он ищет.

Санаторий уже давно скрылся из виду. Лес густел с каждым шагом, надвигаясь черной массой. Внезапно, повернув, я влетел в туман. Сплошной, плотный, вязкий и колючий, как стекловата. Руки и лицо зачесались, в глаза как будто высыпали песок. Остановился, тряся головой и расчесывая все части тела подряд, но зуд только усиливался. В какой-то момент я процарапал кисти до крови, и это остановило меня: метаясь от страшного зуда тумана, потерял дорогу. Более того, не видел из-за него собственных ног. Выругался.

Паника подкатывала, заставляя сердце заходиться в истерике, но я подавлял это: теперь я это умел. В голове агонизировали мысли, но одна из них смогла пробиться: нужно встать на колени, чтобы найти дорожку, это было выполнено.

Цепляя одну за другой занозы, я шарил в поисках старого асфальта. Иначе я могу не выйти отсюда - это врезалось в  мозг весьма недвусмысленно. Найти дорожку или потеряться навсегда. Насовсем. Может, за мной и пошлют поисковый отряд, но к тому времени сердечная недостаточность в терминальной стадии сыграет свою дженгу и…

Не думать, не думать. Искать асфальт.

Я был беспомощен. Слеп, с зудящей кожей, с расцарапанными руками, только ботинки не подвели - изредка я касался их пальцами, чтобы не удариться в панику. Рюкзак за спиной постукивал содержимым, лицо горело от тумана. Хотелось пить, но я не стал - вдруг эта сраная туманная стекловата пробьется внутрь меня… Хрен знает, как оно работает. Я был беспомощен. И бесполезен.

Конечно, если бы надо было кого-то спасать, я бы встал в полный рост и произнес вдохновляющую речь. Но сейчас я один. Сам по себе. Какие навыки по выживанию в кризисе у меня есть? Да и по психологии, если уж на то пошло. Чего только стоит безумная выходка перед Андреем… треска… грузди… сланцы…

“Бесполезный, - говорил директор фирмы. Генка, мы вместе учились. - Но положено иметь. Пусть сидит”.

Помню это, они тогда спорили, а я нечаянно подслушал. Бесполезный, да. За полтора года ко мне на консультацию пришли дважды. В первый раз Гульнара из бухгалтерии. Что там скажешь - верный совет против домашнего насилия только один. Но на следующий сеанс она не пришла - уволили. Во второй раз - Кирилл из программистов. Ему очень нравилась девушка из отдела логистики, но он не знал, как с ней заговорить. Его тоже уволили - политика фирмы: только психически здоровые сотрудники.

Накатила злость. Обида. Даже ненависть. В моем кармане была куколка Андрея. Безликая марионетка. Пальцы вцепились в нее настолько сильно, что волокна прорезали кожу, и кровь просочилась на поделку.

• Тварь ты, Генка! - заорал я в голос. - Моральный урод, да еще и других душишь! - я захлебнулся в крике, упав на тропу, а туман скрывал мою истерику плотнее, чем покрывало священника. - Ты хоть знаешь, скольким я помог?! Я на горячей линии десятки людей отговорил от… - ударил зудящим кулаком по земле. - Ты, сволочь…

Истерика вылилась во всю мощь: я бил кулаками в мягкую траву. Сердце, кажется, готово было взорваться, но это было неважно. Горечь, глубоко засевшая, гораздо глубже заноз, выплескивалась из меня сплошным потоком ярости. Ненависть к себе за полтора потерянных года, из-за слов главной про мою профессию, про неспособность помочь Андрею. Все слилось в отчаянье.

Вспомнился парень, который стоял на краю моста. Девочка, которая шла вдоль рельс. Мать, которая хотела оставить ребенка в мусорном контейнере…

Десятки жизней, рассказанных мне через телефонную трубку, которые я смог… И вспомнились трое, которых не смог. Но пытался. Я помню вас. Всегда.

В безумном ритме зашлось сердце, я упал на землю и замолчал. Оно, пропустив два удара, пошло размеренно. И я, наконец, смог задышать.

Травинки почти щекотали нос. Пахло теплой землей. Прикрыл глаза. “Идите на хрен, - пробилась усталая мысль. - Я буду помогать. Пока могу. Пока дышу. Идите. На хрен”.

Может, прошло пару минут, а может, часов. Туман рассеялся. Дорожка обнаружилась слева от меня и я, размяв конечности, продолжил путь. Казалось, что черные, далекие ели стали несколько дружелюбнее и не так сильно пугали. В душе было как-то легче, что ли, и ноги быстро прошагали пару километров, пока окончательно не стемнело.

Разводить костер было запрещено, поэтому пришлось довольствоваться одеялом и пенкой. Поужинав вяленым мясом, я лег и посмотрел в небо. Оно тоже было черным, с редкими колючими блестками звезд, которые прошивали тьму насквозь, но почти не давали света. Полнотелая луна, казалось, качала боками. Хотя, это моя грудная клетка бухает, но сейчас это даже успокаивало. Да и пусть бы…

Утро было морозным и хватало за уши и лицо, раздраженные от тумана. Обтеревшись росой я перекусил и двинулся дальше. Под ноги выплыла мшистая полянка с нежно-голубыми цветами. Они одновременно напоминали и простодушный лотос, и фиалку. А пахли как ваниль, смешанная с полынью. Мне очень понравился этот запах, даже остановился, чтобы сорвать один из цветков. Вдохнул аромат нежных лепестков, голова немного закружилась. Я присел на полянке, глядя на такой простой и нежный бутон в своих руках. Усмехнулся.

Так просто. Так лаконично. Мир немного пошатнулся и выбросил меня в воспоминание, которое я не хотел воскрешать.

• Гоша, почему? - смотрит. Смотрит своими почти фиалковыми глазами прямо в душу.

• Не знаю, - хочу закричать, что придурок, что дебил, что был мертвецки пьян. - Я виноват, если прогонишь меня - я пойму.

• Поймешь? - обида, ядовитая. - Спасибо, что окажешь такую честь!

Разворачивается, уходит. Хочу закричать вслед, но не могу. Хочу умолять, хочу просить, но застываю.

Это моя вина. Я ублюдок, который не может себя контролировать. Я урод, которого бухим застали в туалете с одноклассницей на этой вшивой встрече выпускников. Эта… была моей первой любовью. Но ненастоящей, я знаю это теперь, даже с трудом помню ее… Не важно, что ничего не было. Но могло бы быть. Моя вина. Я предал самые дорогие мне голубые глаза. Те самые, настоящие. Почти фиалковые.

Этот приторный луг, полный нежных цветов, запах которых застревает в горле. Он омерзителен. Меня стошнило вяленым мясом. Потом снова, и снова. И опять я полз на четвереньках, падая время от времени. Призраки прошлого заставляли меня раз за разом проживать мое предательство. Я полз, давя эти прекрасные, слащавые цветки, блевал на них, возвращаясь в тот день, и все начиналось по кругу. Куртка, штаны, все было перемазано желчью и завтраком. Глаза жгло, я старался не дышать, но как только делал вдох - новая порция цветочного аромата заставляла сотрясаться все тело в рвотных позывах.

• Я виноват, - прохрипели растрескавшиеся губы, рука сжимала все ту же куколку, до боли. До крови, до ужаса.
- Я человек. Не прощай меня. Живи… - меня снова вывернуло. - Счастливо!

Я дополз до края поляны и упал на хвойную подстилку. Сознание отключилось.

Стемнело. Кое-как удалось вытащить пенку и завернуться в одеяло. Знобило, хотелось есть, но на проклятое мясо смотреть не хотелось. И снова один на один со звездами. Сегодня они просвечивали через комковатые облака. Вода почти закончилась, как и мысли. Где-то вдалеке завыли волки, а я тупо смотрел на еловую лапу перед лицом. Волки, так волки. Попробую уснуть.

• Гребаная ты белка! - Ворох иголок и брызги росы ссыпались с ели аккурат за ворот. - Чтоб тебе… орех потерять!

Вот он я, суровый и беспощадный. Гроза грызунов, не меньше. Потихоньку приходя в себя от пробуждения и вчерашнего… перфоманса, удалось позавтракать. Но с водой что-то надо решать.

Согласно карте нужно двигаться на север. Однако дорожка, выведшая меня к развилке, такой вариант не предлагала: на восток, на запад - да. А на север - нет. Но на карте дорожка была. А в реальности - нет. И что делать?

• Вот и поди пойми эту ведьму, - помимо воли прорвалась горькая усмешка. - Надеюсь, что ниитовое дерево того стоит.

И ломанулся в чащу. На север.

Хорошо, что по пути попался ключ - это несомненно радовало. Нечто внутри меня подсказывало, что пить ледяную воду очень не полезно, но что поделать - маленькими глоточками, потихонечку. Однако скорое чувство ангины приземлилось на периферии сознания, делая памятку о себе. Видимо, когда вернусь, слягу. Если вернусь.

Мешавший идти бурелом настырно цеплял одежду. Узнать в этих зарослях культурные растения просто невозможно - переплетения непонятно чего с неизвестно чем. И все это колючее. Едва ли удалось преодолеть хотя бы полкилометра, как я выдохся и сел прямо в фиолетовый мох. Какого хрена он фиолетовый, да еще и черным соком течет на сломах… Да по фиг. Главное - не терять направление. Еще где-то через часа два, а может, четыре, острые ветки сменились лианами, через которые не нужно продираться, а можно просто отодвинуть. Но радость быстро закончилась, когда зачавкало под ногами.

• Да гребаный лес, - заорал я во весь голос. - Чем ты еще хочешь меня убить?!

Верхушки елей не ответили, только слегка зашумели веточками, а моя ступня провалилась в трясину. В попытках выбраться я увяз по колено. Было мокро, холодно. Черно-коричневая жижа чавкала тиной, втягивая меня еще глубже. Хватит сопротивляться, я же давно к этому шел. Было ли страшно? Нет, было… закономерно. А чего я ждал, когда поперся за Порог?! Что какая-то фея-крестная вылечит мою недостаточность? Что эта ведьма меня исцелит, если я дойду до надписи “ФИНИШ”?!

Тухловато пахло - застойной водой, гнилыми водорослями и чем-то еще. Таким тухло-приторным. Я погружался в трухлявую массу болот. Если бы какой-то коллега спросил меня по поводу самочувствия, то я бы ответил: “ Все нормально. Все как и должно быть”. Это логичный конец. Вспомнились родители - они, конечно же, ждут меня там, по ту сторону. Рассмеялся, как умалишенный. Все это было интересно. Хорошо, что я умру так. Не в больнице - никто не будет трясти мою руку, пытаясь оживить. Нет дефибрилляторов и прочего. Благодать: тихо, глухо, мирно.

Бурая жижа чавкнула, добравшись до моей груди. Так надо, так правильно. Еще десять сантиметров вниз. Им будет проще жить без меня. Еще десять сантиметров.

Я не заметил, как стемнело, и над головой пронеслась падающая звезда. Черт, я даже желание загадать не успел. Не успел. А что мне загадывать?

Болотная жижа подступала к горлу. Не успел… что?!

• Да все! - заорал я из последних сил.

Руки уже оплела ряска и водоросли, но я все равно рванулся. Трясина стала активнее меня всасывать, но я уже ухватился за корень ивы и изо всех сил…

• Ненавижу! Не убьешь! Иди на хрен! - я орал, сам не зная почему. Руки все цеплялись за корни, подтягивая сильно исхудавшее тело.

Зубы стучали, в голове пронеслось, что их тоже неплохо было бы выправить - брекеты сейчас в моде. Смешно не было, но ухмыляться было нечему. Костер разводить нельзя. Да вашу ж медь, как согреться-то?!

А на фиг. Пусть меня осудят по лесным законам, справлюсь. Я наломал сосновых веток и чиркнул зажигалкой, которую милая, заботливая, воинственная Света запихала в герметичный пакет и молча сунула в мой рюкзак. Спустя какое-то время захотелось есть, но весь сухпай был промочен болотной жижей - пришлось сушить. Неважно, сколько его еще останется, главное - сейчас поесть нормально. Поедая полусырые полоски мяса и прогрев одежду, меня начало клонить в сон. И он был прекрасен. Легкий, нежный. Светлый, как в детстве. Мама готовила расстегай, и смеялась над дурацкими папиными шутками. Отец клеил модель корабля и отдавал мне команды: придерживать мачту, промазать клеем борт. А за окном было такое теплое солнце. И жизнь впереди.

Я проснулся от хруста. Где-то неподалеку сломалась ветка. А потом завыли волки. Страшно - да, люто страшно.  Костра уже как ни бывало - одни угли, но я забросал их мокрыми ветками. Скоро рассвет. Вой послышался ближе. Сверившись с картой, я пошел. Что было важно? Что я чувствовал? Какие вопросы бы задал сейчас гештальт-терапевт перед этим решением? На хрен это все. Я должен идти. Проваливаясь в грязь, прыгая с кочки на кочку, я чувствовал загривком вой хищников - они идут за мной. В качестве мяса или как за нарушителем правил леса - мне по боку. Надо идти.

Тонул, вытаскивал себя за корни, ветки, мох… Неважно. Наглотался тины, болотной жижи. Неважно. Тошнило. Рвало. Надо идти. Больно? Нет. Это не боль. Это расплата. Это не оправдание. Надо идти.

Вой слышался все ближе, а солнце все не поднималось. Болото кончилось и начался густой лес. Я закрывал лицо, чтобы низкие сухие ветки елей не поцарапали лицо, но это слабо помогало. Вперед, нужно идти вперед. Рвало болотной водой. Я уже почти сбросил рюкзак в очередной раз, но нет. Там мои “сердечки”, сделанные потом и кровью. Нет. Не брошу.

Продолжил путь. Куда? К дереву. К ниитовому, блин, дереву. Зачем, что я пытаюсь доказать? Наверняка, я сбился с пути. Рык из-за кустов. Неужели эти звери меня разорвут?! Я сел и попытался прочистить голову, не вышло.  Сухая ветка и зажигалка могут послужить оружием. Вокруг меня показались волчьи морды. Радиус примерно десять метров.

• Пошли на хрен, твари! Aut Caesar, aut nihil!!! - я размахивал горящей веткой, отступая к краю небольшой проплешины: там было широкое дерево: у него можно держать оборону и на него можно залезть. - Прочь!!!

“Это бесполезно, - очнулся червячок. - Они нас разорвут. Давай хоть поедим напоследок”. Поедим?! Рука нащупала вяленое мясо в рюкзаке. Но из-за стволов деревьев показались треугольные морды волков. Я попятился и оперся о твердый ствол дерева. Руками попробовал ощупать его пределы, но не смог. Все, это последний рубеж.

Вожак взрыкнул и вышел вперед. Битва один на один? “Честь на честь? - хохотнул червячок. - Это любопытно”.

• Да иди ты на хрен! - заорал я на вожака. Он коротко рявкнул и бросился на меня.

Я инстинктивно подставил правую руку и заорал от боли, когда зубы хищника прокусили ее. Мы опрокинулись на землю. Захлебываясь в крике, я бил по голове волка, который все сильнее вгрызался в руку и драл задними лапами мои ноги. В голове металось: “Ненавижу! Сдохни! Я должен жить!”. Потом все исчезло.

• Кто здесь? - я плавал посреди белого ничего. Пространства, незаполненного ничем. Пусто. Совсем пусто.

• Ты здесь, дубина. - отозвался насмешливый голос.

• Я умираю, - отстраненно отметило мое сознание.

• Все умирают, - отозвался голос.

• Не хочу сейчас, - отстраненно отметил я. - Я надо еще пожить.

• Так поживи, - как будто пожал плечами голос.

• Но меня убивают. Что делать?

• Что делать-что делать! Дупло заделать! - Заорал очень знакомый голос. - На хрена ты с собой рюкзак тащишь, дебилушко!!!

Я проснулся и с силой запихал ему в пасть соломенную куколку, а когда он задохал - рванул к дереву. Волк тряс головой, а я ощупывал кору и, наконец, нашел! Благо рюкзак был рядом, но трясущимися руками я стал запихивать в него смоляные сердечки. Стая подняла вой, вожак зарычал и снова кинулся в мою сторону. Но как только последнее сердечко оказалось в дупле, рассвело. Волк, не допрыгнув до меня, заскулил и и попятился. Стая исчезла в кустах.

• Я буду жить! - захрипел я и потерял сознание.

Отключился я ненадолго, но надо было что-то делать, чтобы идти обратно. Обработал раны, набрал воды. Хотел поискать то самое дупло, но не нашел. Хотя это и не важно. Полноценно идти  не мог - пришлось сооружать костыль. Он же и послужил посохом через болота.

Гребаная поляна с недофиалками. Я вышел на нее в тот же день, хотя и хромал. Но на этот раз запах был тусклым: с горечью и немного сладостью. Правая рука саднила и зудела. Это огорчает. Я промыл раны в ручье и стало легче. Надо запомнить: обработка ран - нужный навык, не стоит относиться к нему на отвали.

В целом, было гораздо проще. Путь до санатория я проделал достаточно легко и не останавливаясь. А может, у кого-то и было так?!...

Никто не встречал меня у черты, кроме старшей.

• Ну и приперся. Полудохлый опять. Как же ты надоел, - она принялась проверять то, как я перевязал свои раны. Вроде, осталась довольна. - А теперь антибиотиков, да? Ну конечно, ты же не озаботился заранее этим вопросом. Получил травмы, как сам понимаешь свою реакцию?

Олежа и и Костик хмыкнули. Считаю это подставой - ну фиг ли не предупредили?

• Я паниковал. Не был отстраненным. Когда промывал - было больно. Повязку накладывал - тоже.

Главная не ответила. Она была в белом халате, но без авоськи на голове - так я понял, что она была готова меня реанимировать или дрючить. Разница в полшага. Но хорошо, что не второй вариант.

Мне дали примерно сутки, чтобы прийти в себя. Андрей уехал сразу после возвращения Вани, это огорчало и одновременно радовало. А еще я все не мог понять: почему сейчас дышится гораздо легче. Перед отбытием попрощался с ребятами: мне будет не хватать всего этого. Полуразрушенного корпуса, вкусной вениной еды, судейства на футболе, переругивания со стражами, резкой Светы. Неужели все? Излечился?

Утром за Порог вошел парень с ДЦП. Что за испытание ему выпадет? Поможет ли это ему? Только началось интересное, а уже надо уходить…

• Геогрий Маслов, - Света, нахлобучив на себя хладнокровно-железную маску, торжественно объявила. - Пройдите в лабораторию.

А это значит, что меня теперь сопровождать не надо. И еще, что главная меня размотает за непрофессиональность. То, что эта ведьма в курсе не просто за психотерапию, но и за прочие аспекты медицины, сомнений не вызывало.

Я сел на излишне мягкий стул, отсалютовал мухоморам в колпаке. Я подошел к неэргономичным полкам. Они были неудобными, неправильными: невозможно что-то взять машинально и… Стоп.

• А, бракодел явился, - главная неуловимым движением зарядила чайник. На это раз фартук был измазал лиловым. - Ну?

• Готов предоставить отчет, если потребуется, - глаза мои б ее не видели.

• Да и не смотри! - ведьма откинулась на стуле. - Ты, конечно, индивид бесполезный, но с перспективами.

• Не понял.

• Несомненные косяки есть в твоих действиях. И куча, - она повторила ритуал первого знакомства с мензурками и чаем. - Но ты учишься. Поэтому я хочу предложить тебе такой вариант: приходи к нам через пять лет.

• Не понял…

• Потому что что ты дятел! - Рявкнула старшая. - Но не безнадежный. Сейчас ты сваливаешь отсюда. Живешь, тратишь время, влюбляешься, теряешь смысл жизни… Короче. Через пять лет ты возвращаешься на эту остановку. Ровно в тот день, когда повстречал Пантелеича. Это если захочешь, - тут же поправилась она. - А если все шикарно, то не надо - живи в удовольствие.

• Почему?

• Георгий Маслов, - она ткнула мензурку мне в руки. - Ты умеешь слушать и понимать людей. Живи долго, заноза.

Она встала, вытерла руки о передник и протянула визитку: АО “Черный лес”.

• Гоша, ты избранный! - и закатила глаза.

Я чертыхнулся и пролил чай на штаны.

• А если по-человечески? - хватит. Не нужно.

• Как скажешь, - ведьма посерьезнела. - Тебе надо залатать пробелы. Их много, но через пять лет ты поймешь, о чем я. И придешь на остановку. Но если нет - не страшно. Живи, Георгий Маслов. И кстати, - она улыбнулась. - Меня зовут Виринея.

Не помню, как я вернулся домой. Что еще более неприятно, мое отсутствие заметили три пациента, которых я взял в обход основной работы. В фирме меня не искали. Понимание, что нужно общаться с теми же людьми, которые считают меня балластом, дало свои результаты: уволился. Теперь мое место - в бригаде МЧС. Мое место. Без синдрома спасателя. Без паразитных мыслей: могу помочь - помогаю. Не могу - отправляю тем кто может.

Да, пришлось пройти медкомиссию, которая… не выявила проблем с сердцем. Счастье? Да, я идеалист, максималист, как угодно. Я счастлив только от того, что люди рядом живы и здоровы.

Я пытался связаться с Андреем - мы обменялись контактами. Но он меня не вспомнил. И действительно: гениальный пианист, откуда ему знать простого психотерапевта.

Год спустя я вернулся на остановку. Попробовал дойти до санатория, то не смог: то выходил к какому-то поселку, то к дому Серафимы, то к остановке. Хотя проходил до санатория без проблем, когда с Андреем мы возвращались с покупками.

Визитка АО ”Черный лес” давала надежду. Что года через четыре, я смогу поблагодарить Виринею. Но сейчас нужно спасать. Aut Caesar, aut nihil!!!

Приемная встретила меня полумраком, частично рассекаемым светильниками в виде лампад. Длинный коридор был заполнен страждущими: мужчинами в строгих костюмах; теребивщими шарфики от Шанель и Живанши женщинах. Были те, кто пришел всей семьей: эти сидели с кислыми лицами, даже дети были погружены в некий транс - двигались медленно, как в киселе, как будто старались не запачкать свои светлые брючки и юбочки. И не смеялись, только скорбно смотрели на светильники.

Через четыре часа преблагая бабка Серафима закончила прием. Большая часть недождавшихся ушла, осталось только двое нищебродов: я и еще одна бритая налысо девушка с большими серыми глазами, смотреть в которые мне было стыдно. Я поделился с ней бутербродами, а она - чаем из термоса. Спрашивать имя я не стал, как и она мое. Мы познакомились без слов: на медкартах, которые мы прижимали к себе, все было вполне читаемо. Надя, я надеюсь, что с тобой все будет все хорошо… И прости меня.

Снов мне давно никаких не снилось - это не пугало, просто данность. Утро было буднично - те, кто забил очередь, просачивались к бабке, а остальные ждали своего часа. Надя все так же сидела, нахохлившись, но когда подошла ее очередь, я занервничал. Внутри меня все сжалось - ей же должна помочь эта бабка, насколько бы пресвятой эта Серафима не была! Внутри где-то сжималось: единственный человек, достойный помощи во всей этой псевдоочереди - Надя. Ей надо помочь. И если эта преблаженная…

• Ну и пошла ты, шарлатанка! - из приемной вырвалась Надя. С красным от злости лицом и искрами из глаз. Она хлопнула дверью, досыпая проклятья на бабку Серафиму. Потом девушка перевела взгляд на меня и категорично схватила за рукав. - Пойдем, эта индюшка щипаная нам не поможет!

Я подорвался со скамейки. Она так и не помогла Наде. Но моя очередь…

• Следующий! - донеслось из приемной.

И я заколебался.  Ждал почти сутки, чтобы вот так уйти?...

• Ну иди, - Надя с одного взгляда все поняла и выпустила мой рукав. Она потерянно побрела к выходу. А я вошел в приемную.

Комната была просторная, с большим окном, но темная за счет навешанных повсюду пучков трав и каких-то кореньев. В смутном дымном мареве, которое, я уверен, создано искусственно, удалось разглядеть силуэт этой самой Серафимы.

Она мне не понравилась. По очертанию тела, по голосу, по… Хрен знает, почему еще. Но все же я сел на стул напротив нее. Хотелось понять: что же это за человек.

• Что привело тебя, дитя? - донеслось из рассеивающегося тумана.

• Мне нужна помощь, - хрипло. Я почти не верил, но сильно надеялся.

• Расскажи про свою боль, - выкрикнула Серафима, хватаясь за мою руку.

Это было неприятно. Ее рука была потной. Ко всему прочему, мистически-туманная завеса потихоньку спадала, и я рассмотрел красные глаза бабки, неотрывно следящие за мной. Потом я разглядел отечное лицо, заставившее шевелиться моего червячка недопсихолога с неоконченным медицинским.

• А вы про свою расскажете? - бутафорский дым уже рассеялся, и передо мной оказалась просто весьма упитанная женщина старше средних лет, завернутая в какие-то лохмотья. Я пригляделся - сухая кожа лица; тонкие, ломкие волосы; кубок с водой, из которого бабка то и дело пила.

• Мы здесь, чтобы помочь тебе, расскажи про свою проблему, - настаивала Серафима, хлебнув из кубка. - Проблемы с бизнесом? Жена отдалилась?

• Да вы же знаете, как оно бывает, - я, точнее, червячок внутри меня, состроил максимально жалобную мордашку. - Заказы все куда-то мимо, да мимо. А Аленка не разговаривает, грустит. Все больше путешествует: то на Канары, то на Бали…

• Знаю, - довольно зашамкала губами бабка. - Девка твоя изменяет тебе.

• Да вы что?! - искренне изумился недопсихолог во мне.

• Точно, а друг хочет фирму себе прикарманить… - она поводила руками над хрустальным шаром, который, оказывается, был на столе.

• Ага-ага, - закивал я. - А вот скажите: не испытываете ли вы последнее время проблем с кожей? У вас нет проблем с заживлением ран? Может, потоотделение избыточное?

• ЧТО?! - бабка нахмурила брови и, казалось, зашипела.

• Дело в том, что мне кажется, что у вас диабет. Стоит срочно показаться врачу, - добродушно затараторил мой рот. - Я так-то по поводу кардиологии пришел, но у вас явно проблемы посерьезнее. Скажите, а мочеиспускание не вызывает дискомфорта? Может, присутствует отечность ног?

• ВОН!!!

А вот бежал я со всех ног без памяти. Мелькали странные лица людей из очереди, машины, фонарные столбы… Очнулся - хоба - остановка.

• Вот так оно и есть, - я посильнее прижался к теплой металлической стене. Достал сигарету, предпоследнюю. Затянулся: - Так оно и есть, что выхода нет… Ну и зачем я это сделал? Дебил, - колечки дыма не получались, что еще больше злило. - Еще и Надю подвел. На хрена…

• Друг мой, вы совершенно напрасно страдаете, - справа от меня оказался низенький мужичок. Честно сказать, не знаю, как он смог подобраться так близко - видимо, я погряз в мыслях. - Я  тут давненько стою - за вашими метаниями смотреть больно: ищете помощь, которой не верите. И зачем это вам?

• А?  - так не хочется думать. - Что вы хотите?

• Я? - удивился тот и поправил черепаховые очки. Дядька в целом выглядел как типичный советский служащий, что настораживало, но и давало подсознательный сигнал, который я черканул где-то в книжечке памяти: мужчина застрял в прошлом, он безобиден... - Да ничего. Просто не понял вашей мотивации.

• А, ну да, - затянулся. Какое значение это вообще имеет? Зачем разговаривать с людьми на остановке? Кто вообще так делает?

• Только знаете, друг мой, - мужичок поправил свой поношенный клетчатый костюм. - Вам можно помочь. Но только если вы сами захотите. И если будете готовы что-то сделать доброе взамен…

• Денег нет, - прогундел я помимо воли.

• Да что вы в самом деле! - разъярился собеседник. - Засуньте вы эти деньги… - он со злостью топнул по растрескавшемуся асфальту. Потом, видимо, взял себя в руки и протер лицо клетчатым платочком. - Все вы одинаковые: денег дать, денег взять! А если что-то сделать надо, так все: ничего не можем, и гори оно синим пламенем!

Мужичок сердито взмахнул платком, резко развернулся и быстро пошел прочь. Меня выбило его заявление из колеи, и одновременно внутренний червячок поднял голову с вопросом, который вырвался помимо воли:

• А что делать-то?

Дядька остановился и с насупленным лицом повернулся. Осмотрел меня с головы до ног, придерживая очки, цокнул языком, закатил глаза. Он молчал, внимательно рассматривая меня. Время тянулось долго, и он не произносил ни слова, склоняя голову то на один бок, то на другой.

• Да какого хрена?! - эта пантомима стала меня утомлять. По часам еще было двадцать минут до автобуса. Я затушил бычок, метнул в урну и с раздражением посмотрел на мужичка. - Какого хрена?!

• Да такого, - он сморщился, потом вздохнул и уселся рядом со мной. - Все хотят чуда исцеления. Только делать ничего не хотят. Денег вкинуть - пожалуйста. Только это все… - дядька уронил голову на руки. - Вот как понять - откуда у человека деньги? Заработал талантом, навыком? Или родители красивую жизнь оформили? Или лоха какого-то развел? А, может, еще что похуже? А?

Червячок забуксовал, семафоря о том, что рядом со мной психологически нестабильный индивид. Но почему-то я искал смысл словах этого странного человека. Искал и находил, что пугало и интриговало одновременно. Сюрреализм, которому противиться не было ни сил, ни желания.

• Мужик, - мои слова должны были звучать по-доброму и успокаивающе, так должно было казаться. Ну, я на это надеялся. - Не расстраивайся. Буш сигарету?

Последняя оставалась. И я протянул ее, потому что не знал, что делать. Червяк агонизировал.

• А ты сгодишься, - дядька как-то горько улыбнулся и помотал головой, отказываясь от предложения. - Ты может и подойдешь. Тут есть… человек. Она может помочь…

• Опять бабка? - стало немного смешно, но больше - обидно.

• Сам ты… - мужичок сплюнул. - Не смей такого произносить. Ни одна женщина не потерпит такого! А это женщина, - он лукаво улыбнулся и подмигнул. Помимо воли я тоже заулыбался. - Если она и не сможет помочь, то даст тебе смысл, которого не хватает, - мужичок пожал плечами. - Ты не думай, что я ненормальный. Просто я дурак. Вижу, как мучается человек, и тянет помочь. И, главное, - дядька повернулся ко мне с болью в глазах. - Помочь-то возможно. Только не все реально хотят помощи.

Мне вместе с ним стало горько. Мы сидели на остановке и безучастно смотрели на последний автобус, который щелкнул перед носом дверями, а потом запылил, удаляясь. Помощь… так хочется и так страшно. После диагноза слышать какие-то обнадеживающие слова так… не хочется. Не верю. Не может быть. Хотя нет. Aut Caesar, aut nihil!

• Мужик, если можешь помочь - валяй! - внутренне я зажмурился и неосознанно вдавился в металл, пытаясь ощутить опору: во что я сейчас ввязался?

• Друг мой, - поправил очки собеседник. - Давайте для начала познакомимся, - он протянул руку. - Панкрат Пантелеевич. Можно просто, Пантелеич.

• Георгий Маслов, - рука была теплая, крепкая. - Можно просто, Гоша.

Лесом-лесом… Мы шли к заброшенному санаторию, как мне пояснил мой новый знакомый. Пройдя где-то полчаса, мы наткнулись на сильно обветшавший баннер с надписью: “Добро пожаловать!”.

• Чего не снимете? - спросил я у мужичка. - Того и гляди - развалится.

• А, - он засмеялся и покивал. - Это напоминание. Развалится - уберем.

До девяностых успели отстроить пару корпусов да медблок, в который меня потянул Пантелеич. Пахнуло хлоркой и зубным кабинетом. Учащенный ритм сердца… Тяжело дышать… Потеряно…

• Дыши, дебилушко, - смутный силуэт, вещающий жизнеутверждающим тоном, прижимал что-то к моей морде лица. - Дыши, малохольный. Ща еще мочегонное подействует…

Как же… Я закашлялся, отбросил маску. Как же вы … достали! Не могу больше, не могу… Дайте сдохнуть! Темнеет…

День или не день. Или вообще утро. Нет, скорее день. Потолок белый. Сука. Опять. Я резко сел, но в глазах потемнело. Терпи… терпи… В руке катетер. Откуда-то запищало.

• А ну, лег обратно! - в комнату зашла… кажется, девушка.. кажется, симпатичная… - Руки от капельницы убрал и перестал рыпаться! А то бесишь. Будешь бесить - пристрелю.

Речевой аппарат перехватил червячок. Он всегда так делает, когда я в ступоре:

• А мне нравятся решительные дев…

Темно. Ничто посреди нигде. И я в центре. Зачем я тут… что делать…

Солнце било в левый глаз. Мои руки и ноги невольно дернулись - самодиагностика прошла успешно. Все части тела себя обнаружили, а грудь почему-то издала глубокий выдох. Вывод: я все еще жив, потому что мне оказали медицинскую помощь. Дерьмо.

Снаружи теплым светом грело солнце. И я выполз из аскетичного медблока, бессовестно выставив к светилу лицо, лыбящееся во всю ширь. Во дворе носились дети, то подпрыгивая, то приседая. Они радостно гоготали, саля друг друга. Что это за игра, было непонятно, но от этого мне становилось светлее.

• О, вывалился, - ко мне подсел суховатый парень. У него было бледное лицо с правильными чертами,  жесткий, почти потухший взгляд. - Ну что, отпустило?

• Угу, - мне хотелось впитать все это желтое тепло солнца. Прочувствовать, каково оно. Может, в последний раз…

• Тебя трое суток нянчили. Сейчас-то себя нормально чувствуешь?

• Угу, - чувствую. Этого достаточно.

• Ну и хорошо, - парень зашуршал чем-то, не отходя от меня. Спустя некоторое время этот звук стал интересен, и я пригляделся: мой собеседник плел соломенную куколку. Его тонкие, ловкие пальцы порхали по волокнам так завораживающе, что до меня не сразу дошло, что я несколько минут откровенно пялюсь. Оторвавшись, потер нос.

• А я Гоша, - все еще улыбаясь, как дебил, протянул ему руку.

• А я Андрей, - усмехнулся в ответ парень и указал куколкой в толпу детей. - А там мой сын, Ванька.

• Это хорошо, - я блаженно облокотился об стену медблока.

• Может и так, - отреагировал парень, продолжая плести куколку.

“Черный лес” - более странного названия  для санатория я пока не встречал. Еще ночь я провел в лазарете. Суровая медсестра, обладавшая холодным взглядом и аппетитным, кхм, всем, поставила мне два укола. Хотя бы узнал, что ее зовут Света. И то, что она временнообязанная медсестра тоже, пусть это стоило мне пренебрежительных взглядов с ее стороны, но теперь я располагал минимальными данными для анализа. В ее резких движениях и упрямых морщинах в уголках губ была видна потеря, огромная, которую Света завернула в броню циничности и холода. Предложить помощь? Нет, откажется, а насильно навязываться - пустая трата времени.

Примерно через сутки после такого теплого ухода я смог почти самостоятельно передвигаться по всей территории. Столовая понравилась: кормили вкусно и обильно. Но мне не давала покоя мысль - как, чем и когда мне расплачиваться за это гостеприимство. Хотя все равно. Так и так недолго осталось. Но быть в долгу не привык, поэтому озвучил свой вопрос Андрею, с которым мы делили столик.

• Деньги не важны тут, - он достал два кусочка хлеба с середины стола и положил на чистую тарелку перед вихрастым пацаненком - Ваня его зовут, точно. Потом постучал сына по плечу и, после непонятной мне пантомимы, положил еще кусочек. Немой? Или глухонемой? Не буду спрашивать. - Тут важно делать что-то. Вот мы, - он распрямился и обвел себя с мальчиком рукой. - Мы куколки плетем. Их потом продают как сувенир из Сибири.

• А в чем помощь выражена? - я задал тот самый вопрос, который тревожил изначально. Внутри даже зазвенело.

• Кому что, - покачал головой Андрей. - Кому-то соматику снимают, - он отвлекся на работницу столовой, которая выставляла вторые блюда и забирала тарелки из-под первого. - Тут все неслучайно. Кто-то пытается смириться с физической проблемой, кто-то с психологической. Вон те, - он кивнул на сгрудившихся в углу суровых мужиков, которые только зыркали глазами во все стороны. - Пытаются преодолеть ПТСР. А эти, - Андрей указал глазами на группу, в которой все очень странно двигались. - С ДЦП.  Остальные по мелочи, кто с чем.

• И реально можно излечиться?! - у меня зашлось сердце, и тут же кольнуло подозрение.

• Не знаю, - мужчина отвел взгляд. - Физически, может и не получится. Но не всегда же в этом проблема.

В принципе, я представляю, как работать с посттравматическим стрессовым расстройством - но это очень долгая, кропотливая работа. Санаторий, конечно, хорошо, но этого мало. Да и специалистов, способных это вести, я пока не увидел. Может, еще встречу.

Но что неведомые мне специалисты могут сделать с детским церебральным параличом? Массажи и лечебная физкультура? Физиотерапия? Где бы мне найти ответственного человека… а то сдается мне, что тут попахивает знахарством - а это уже не шутки.

Моросил дождь, но я сидел на скамейке перед лазаретом. Возможно, что это мой последний дождь. Двинуть бы отсюда, но сперва - найти заведующего или еще кого. Нельзя просто так пускать это на самотек. То, что помочь конкретно мне никто здесь не сможет - стало очевидным. Потому что моя проблема - физическая, потому что не надо лечить мою голову, я так-то, сам почти врач… Но я-то ладно. Жаль было остальных, которые надеются на чудо… Хотя опять же бабка Серафима - та еще… Нет на них рычага, а то пересажать этих псевдоцелителей… Вот встану на ноги…

Внезапно ко мне подошла медсестра Света и посмотрела, как будто уже расчленила меня и прикидывает, сколько пакетов понадобится для фасовки. Мысли улетучились, я попытался побороть оторопь от представленной картины и улыбнуться, но вышло неубедительно, пришлось спешить в медблок.

Следующим утром наткнулся на бравых ребят, охраняющих какую-то дорожку с белыми надписями “СТАРТ” и “ФИНИШ” с обеих сторон от белой же полосы. Так трассы для кросса обозначают обычно. Выяснить смысл такого внимания к разметке не удалось: откуда ни возьмись появился Андрей и поволок меня подальше, пока червячок задавал моим голосом язвительные вопросы по делу и без.

• Это последнее испытание, - шипел парень. - Порог. Не суйся туда: пока кто-то в пути - нельзя идти следом. Не пустят.

• А если обойти? Они ж только дорожку охраняют.

• Догонят и нашвыряют, так что еще раз говорю: не суйся.

Мы прошли к столовой, рядом с которой была площадка, и сели на скамейку. Вокруг бегали смеющиеся дети. А мы говорили о том, о сем. Андрей рассказал, что из себя представляет “помощь”: сперва тебя маринуют и заставляют делать какие-то бесполезные вещи: куколок плести, платочки шить, конверты клеить… И если ты достаточно проявил себя, то тебе позволяется пройти через Порог. Так и сказал, с большой буквы. Никто из вернувшихся толком не мог объяснить, что там, за Порогом, у всех показания различались. Более того, кто-то возвращался через трое суток, кто-то - через неделю… Может, секта с посвящением? Не нравится мне это.

• Рита вот уже почти месяц там, - Андрей, нахмурился. - Аневризма, понимаешь? До этого игольницы вышивала. Мне она нравилась, - он неожиданно улыбнулся. - Вечно на приколе, заводная такая. На скорой работала. Ты не представляешь, сколько баек…

• А все возвращаются? - вырвалось из меня, и сердце забилось как будто в новом припадке. Нет уж, дышать ровно. Ровно, сука! Я СКАЗАЛ: РОВНО! Дышать…

• Все, - погрустнел Андрей. - Только не такими, как были. Я слышал, что за одним мужиком отправляли спецотряд на поиски. Нашли, полузаморенного, потом он долго в себя прийти не мог. Но это только слухи… Иван!

Из кучки детей тут же отделился его сын. Он уставился большими голубыми глазами на Андрея и улыбнулся, извиняясь и сожалея.

• Вот где ты лазал, чудо-юдо, - затарахтел Андрей, отряхивая его. - Почему ты опять весь в грязище, а? Кто это чистить будет?

Ваня молчал. Его уголки глаз и губ поползли вниз, а родитель продолжал причитать:

• Вот вечно все так! Ну почему ты такой непутевый! Что мне с тобой делать? Ты сделал домашнее задание?

Мальчик на мгновение заискивающе улыбнулся и достал из кармана мятую, кривую и перекошенную соломенную куколку.

• Ты издеваешься, что ли?! - Андрей выхватил поделку и бросил на землю. - Не понимаешь? - парень уронил голову на руки. Его голос стал хриплым, потерянным каким-то. - Хотя какое там… Иди уже…

Глаза Вани наполнялись слезами по мере того, как говорил отец, но он не заплакал. Мальчик просто кивнул, стиснув губы, крепко зажмурился и ушел с площадки, даже не обернувшись на отца.

• Давно он? - аккуратно спросил я. - Врачи говорят что-то?

• Полтора года, Лева умер. Брат его, старший, - Андрей отвернулся и покашлял. Я ждал, мужчина молчал. Справившись с эмоциями, продолжил. - Говорят: соматика, - он скривился. -  Лиза через полгода мотания по клиникам ушла. Не выдержала мамка, да, - он снова затих. - Знаешь, я вот так сижу иногда, вспоминаю: как мы все вместе были счастливы. А оказалось, что от счастья до катастрофы всего полшага на проезжую часть. И переломано всё и все.

Сигарет у меня не было, но в столовой удалось разжиться семечками, и я протянул горсть Андрею. Мы еще посидели. Я не спрашивал ничего, это не нужно. Облака ненадолго стягивали небо и рассыпались; по поляне носились тени вместе с радостными детьми, озорно окрикивавшими друг друга.

• А я все жду, - продолжил мужчина. - Мы два месяца тут, эти сраные куклы без лиц плетем. Я к главной каждый день хожу - ответ один: не готов. Один раз наорал на нее страшно, чуть не ударил, честное слово! Пусти, говорю, я все пройду, все выдержу. А она: все выдержишь? Тогда давай я тебе кисти отрублю, зато Ваня заговорит сразу же. И так меня пробрало, Гош, - в голосе было столько боли, что по спине побежали мурашки. - Струсил, не смог. Я же пианист. На что мы жить будем? Как мне пацана поднимать? Струсил…

Я не знал, что ответить. Шокировало и признание недавнего знакомого, и цену, которую с него запросили. Андрей беззвучно выдохнул, доплетая поделку. Не было ни единой мысли, чем я могу помочь этому человеку, яростно сжимающую соломенную куколку.

• Георгий Маслов, - Света на этот раз предстала в обычном спортивном костюме, но была как всегда блистательно холодна. - Пройдите за мной.

• Удачи, - прошептал Андрей. Он тихонько сунул мне законченную куколку в руку.

— Что? — просипел он.

Тень даже не шелохнулась.

— Оставь меня в покое…

Фигура затряслась в беззвучном хохоте, широко разевая рот с пеньками гнилых зубов. А потом она резко наклонилась, дохнув невыносимой вонью, и его ухо взорвалось от крика: «ВСТАВАЙ!»

Игорь подскочил и проснулся.

Стук в дверь как рукой снял утреннюю дрему.

— Павлович! Игорь Павлович, открывайте! Черт бы вас побрал, открывайте!

Он отшвырнул одеяло. Едкий запах пота ударил в нос. Сцепив зубы, Игорь потер ладонями отекшее лицо и только с третьей попытки смог подняться. Ватные ноги дрожали. Он поплелся к двери, едва сдерживая ярость, кипевшую внутри. Не на своего помощника Кирилла, который все еще молотил кулаком в дверь, а на самого себя. Черт, надо было заколотить дверь в подпол.

— Иду! — рявкнул он и резко распахнул дверь. — Какого лешего орешь, пожар что ли?

Лейтенантик Кирилл, молодой и тощий, поднял повыше телефон с включенным фонариком. В желтом свете его узкое лицо казалось неестественно бледным и взволнованным.

— Хуже, Игорь Павлович. В лесу, у старого карьера, грибники тело нашли. Девушки. Степана Рыжова дочка, Аня, которая пропала.

— Степана… — Игорь удивленно присвистнул и взъерошил седеющие волосы. — Сколько ее искали? Три недели? Нашли, значит.

— Нашли, — кивнул Кирилл, зябко ежась от утреннего холода. — Только… Палыч, там ужас! Мне фоторафию с места прислали. Нам срочно туда надо, пока все следы не затоптали. Генерал из области уже в курсе, рвет и мечет. Будет нам сейчас гвозди в бошки заколачивать, что мы, мол, штаны в кабинетах просто так просиживаем.

Кривая усмешка тронула серое от недосыпа лицо старшего следователя.

— Было бы куда свалить отсюда, давно бы эту собачью работу бросил.

— Так вас же никто цепями не держит, — неожиданно для себя выпалил молодой помощник и тут же осекся.

Игорь смерил его тяжелым взглядом. Помощник никогда за словом в карман не лез. Кирилл смущенно отвел глаза. Ну вот зачем только ляпнул? Он же прекрасно знал историю семейной трагедии начальника. Слышал от старших.

— Вы бы собирались, — тихо буркнул он. — Возьмите перекусить что-нибудь, день предстоит тяжелый. И оденьтесь теплее, я пока сюда доехал, околел совсем.

Игорь глубоко вдохнул промозглый октябрьский воздух.

— Заходи, согрейся. Чего на холоде торчать?

Гостиная встретила его затхлостью. В камине еще тлели угли. Кирилл, не дожидаясь приглашения, уселся в кресло и вытянул ноги к теплу. Огляделся. Ни в одном другом доме не было такой мрачной атмосферы. Казалось, все здесь пропитано одиночеством и горем, глубоко въевшимися в трещины старых стен. Толстый слой пыли на мебели, паутина по углам. Потертый ковер, побитые молью чучела птиц и зверьков на широких полках. Отец Игоря был заядлым охотником. Когда-то давно подстрелил секача, и обезумевший от ярости зверь распорол ему брюхо. Умер он еще до приезда скорой.

— Голодный? — голос Игоря с кухни вырвал лейтенанта из размышлений.

— Не откажусь.

— Тогда иди помогай. Я тебе не кухарка.

На кухне царил беспорядок. Из угла эмалированной раковины расползались темные пятна плесени. Но хозяина это, похоже, не волновало, как и чистота в целом. Этот дом давно требовал ремонта, но у следователя не было на это ни желания, ни денег. Его отец еще при жизни промотал все деньги, оставив сыну и молодой жене в наследство только этот охотничий домик. На долгие десять лет юный Игорь сбежал из родных мест, пытаясь вырваться из нищеты и от ненавистной мачехи. Он жаждал другой жизни. И почти ее добился. Но как только смог твердо встать на ноги, мир снова перевернулся. Пропала его молодая жена. Уголовный розыск, одно из подразделений которого он сам и возглавлял, так и не смог выйти на ее след.

Поползли слухи, будто ее видели в столичном ресторане с каким-то бизнесменом. Эти разговоры окончательно подкосили Игоря, и он попросил о переводе. Так он и вернулся в этот потрепанный временем дом.

И вот теперь он раскладывал на черством хлебе тонкие ломтики ветчины.

— Сделаем так, — сказал Игорь, протягивая Кириллу бутерброд. — Ты сейчас обзвонишь наших, пусть подтягиваются к карьеру. Криминалиста, кинолога с собакой. А я пока съезжу к Степану, поговорю.

Обжигая губы горячим чаем, они быстро перекусили и вышли из дома, кутаясь в холодные куртки. Через некоторое время по разбитой дороге пронесся гул старенького УАЗа, а за их спинами небо разгоралось стылым жаром осеннего рассвета.

***

Степан сидел обхватив голову руками. Он не мог повернуть голову в ту сторону, откуда доносился приторный, тошнотворный дух разложения. Он знал. Знал, что она не сбежала.

Наконец, глубоко вдохнув, он поднялся и пошел за следователем в лес. Он ухватился за ствол молодой осины, на корявых ветвях которой, словно ленты на купальском дереве, были намотаны раздутые кишки. К горлу снова подступила тошнота. Степан сглотнул горькую желчь. Сжав кулаки, он приблизился к старой сосне, в развилке которой веревками было примотано тело. Обнаженное, выпотрошенное, с неестественно вывернутыми конечностями.

Искаженное болью лицо ужасало отсутствием передних зубов и темными дырами пустых глазниц. Вместо волос, снятых вместе с кожей, голову покрывала запекшаяся корка крови.

— Тот, кто это с тобой сделал, позавидует мертвым, — прошептал Степан, и по его небритому лицу покатились слезы. — Слышишь, Анечка? Отец его из-под земли достанет. Клянусь!

— Когда она пропала? — голос Игоря был ровным, почти безразличным.

— Три недели назад. Пошла к тетке на соседнюю улицу. Больше ее никто не видел.

— Почему сразу в полицию не сообщили?

— Я приходил, — Степан вперил тяжелый взгляд в участкового, который мялся рядом. — Никто не верил. Говорили, сбежала с моим бывшим работником, Димкой. А как она могла, если Дмитрий месяц назад на заработки в город уехал?

— Может, были конфликты? Подозреваете кого-нибудь?

Убитый горем отец отрицательно покачал головой.

— Анечка красавицей была, вся в мать пошла. Любой мог позариться. Но чтобы так… так изувечить… это хуже дикого зверя.

Игорь сочувственно сжал его плечо.

— Кто бы это ни был, наказания не избежит. Мы приложим все усилия. Слышите меня?

***

Темнота за окном кабинета сгущалась. Игорь включил тусклый светильник. Потянулся, зевнул и посмотрел на помощника. Хорош работничек. Кирилл положил голову на сложенные руки и свистел носом так, что бумаги на столе шевелились.

Игорь потер уставшие глаза. Хорошо хоть генерал отложил свой визит. Утром криминалист планирует прочесывать все вокруг. Каждый кустик, каждый овраг. Говорит, если бы сообщили о пропаже раньше, следующей жертвы можно было бы избежать. Может, и так. А может, и нет. Трудно остановить хищника, вышедшего на охоту. Так уже было когда-то.

Игорь вздрогнул, отгоняя воспоминания. Но они не отпускали.

— Мальчик мой! — скользнул по самой кромке уха влажный язык. Он отпрянул.

Она мерзко захихикала.

— Нет-нет, поцелуй меня.

Вонючее дыхание оставило на шее омерзительную слизь, которую не стереть ладонью. Она липла к коже, въедалась в плоть, проникая до самых костей.

— Где ты? — прохрипел он, шаря рукой в пустоте.

— Везде, мой милый, везде. Чувствуешь?

Сильные руки заключили его в объятия, прижались сзади. Отвисшая грудь скользнула по его спине. Он хотел пошевелиться, но тело будто парализовало. Она схватила его за руку и сунула себе между ног.

— Я рядом, мальчик мой, всегда с тобой…

Ее протяжный стон нарастал, пока не лопнул звоном от разбившегося стекла.

— Агов! — закричал Кирилл. — Палыч!

Игорь судорожно вдохнул, распахнул глаза и уставился на помощника.

— Проснулись? Пока мы тут с вами дуэтом храпели, кто-то в окно камень бросил, — пояснил тот, выглядывая наружу. — Еще и с запиской.

Игорь смахнул капли пота со лба.

— Читай.

— «У вас неделя, чтобы поймать урода. Не справитесь — пустим по ветру ваш курятник вместе с вами», — прочитал лейтенант. — Палыч, это что, местные нам угрожают?

— А что, в первый раз? — криво усмехнулся Игорь. — Пора бы привыкнуть. Пойдем домой. Пленкой окно заклей.

***

Сырой туман окутывал со всех сторон. «Уставший жигуль» медленно плелся по проселочной дороге. Парень, сидевший за рулем, ежился от озноба и мучительной жажды. Водка у дядьки была знатная, но и похмелье после нее — не хуже.

Впереди показался каменный колодец. Говорят, когда-то здесь жил отшельник Лука. Со всей округи к нему сходились бездомные коты и собаки. Он и выкопал этот колодец, в одиночку. Рыл несколько лет. Давно уже нет Луки, а колодец до сих пор дарит людям чистую воду.

Мишка спрыгнул из двери, крутанул ворот. Пустое ведро глухо ударилось о воду. Он вытащил его и обомлел. В воде плавала человеческая кисть. Он попятился, споткнулся и заметил в траве голубую ленточку, всю в засохших пятнах крови. Немного дальше — еще одну.

Колени подкосились от страха, но он все же заставил себя подойти и заглянуть в темную глубину. Вместо собственного отражения он увидел в воде скорченное тело. Обнаженное, без головы.

Через мгновение он уже мчался прочь, давя педаль до упора. Опомнился только дома, залпом осушив кружку материнской вишневки.

— Опять машину гробишь? — отец смерил его сердитым взглядом.

— Кабаны дорогу перебежали, — соврал Мишка.

— Не болтай, а иди в центр. Там люди на поиски собираются. Ты что, не знаешь? Племянница главы нашего, Захарова, Марина, пропала.

— Марина… — Мишка побледнел.

Ватными ногами он поплелся к калитке. Сердце колотилось в груди, как бешеная собака на цепи. А если это она... в колодце?! Надо рассказать полиции. Но поверят ли? Скажут, с похмелья привиделось. Нет, лучше держать язык за зубами.

***

Первым мимо Лукина колодца проходил местный слесарь Иван. Не заметить голубые ленточки в траве мог только слепой. Он поднял их, покрутил в руках. До колодца было с десяток шагов. Он резко открыл деревянную крышку, вглядываясь в темноту, а потом медленно поднял руку, подзывая полицейских. Когда он выпрямился, его смуглое от природы лицо было белым, как мел.

— Что там? — спросил Игорь, подходя ближе.

— Сами взгляните.

Самый молодой из оперов туго обвязался веревкой и нырнул в холодные каменные объятия. Плотное кольцо напуганных людей все сужалось.

— Отойдите, не затаптывайте следы! — сердито рявкнул Игорь Палыч. — Где мать девушки?

— Здесь я, — отозвалась седая женщина. Неопрятная, без платка, она была похожа на сумасшедшую.

— Будьте рядом. Когда вытащат тело, нужно будет опознать.

Она молча кивнула, но, увидев в руках слесаря голубые ленточки, закричала. Глаза ее расширились от ужаса, и слезы хлынули по щекам.

— Это ее ленты! Маринкины! Она их в косы заплетала, слышите?!

Женщина бросилась к колодцу. Полицейские едва успели ее остановить. Она билась в их руках и кричала так, что, казалось, сердце разорвется.

Почти сразу после ее крика из колодца извлекли тело. Следом выбрался безусый оперативник, посиневший от холода. Все тело утопленницы было исполосовано, с рук и ног содраны полосы кожи. Кисти отрублены. На месте груди — рваные раны. Головы не было.

— Мариночка-а-а!

Жуткую картину разорвал еще более жуткий крик матери. Она качнулась и без чувств рухнула на землю.

Игорь тяжело вздохнул, внимательно вглядываясь в рваную кожу на обрубке шеи.

— Головы нет, — констатировал он, глядя на молодого опера. — Одежды и второй кисти тоже. Прочесать все вокруг. Убийца мог спрятать это где-то в лесу.

— Палыч, а это чье? — Киря поднял кепку, лежавшую под опрокинутым ведром.

— Так это ж Мишкина, — выкрикнул кто-то из толпы. — Вон он, у машины стоит.

Мишку привели. Он дрожал всем телом, его лицо исказилось от ужаса, из глаз брызнули слезы.

— Твоя? — спросил Игорь, ткнув ему под нос кепку.

— Моя… я… я от дядьки ехал… воды хотел… а там… там рука в ведре…

— Когда это было?

— Сегодня утром.

— А к дядьке ты когда поехал?

— Два дня назад.

— Марину хорошо знал?

— Да… она рядом жила…

Игорь переглянулся с Кириллом.

— Вяжите его. Поедет с нами в отдел.

***

Размеренный стук старых часов убаюкивал. Игорь с усилием разлепил веки. За окном падал первый снег. По спине пробежал холод. Она пришла сегодня раньше. Даже не дождалась, пока он уснет.

— Опять ты здесь, старая, — выдавил он сквозь стиснутые зубы.

Протяжный смех, похожий на волчий вой, болью отозвался в ушах.

— Когда ты дашь мне покой? — он обхватил голову руками.

— Никогда, милый. Ты сам это знаешь.

Мерзко хрустя суставами, она взобралась на стол и села, скинув лямку ночной сорочки она обнажила сгнившую отвислую грудь, из ее кожи сочилась желто-зеленая слизь.

Он со стоном отвращения зажмурился.

— Смотри на меня! — прошипела она, хватая его за руку и поднося к черному провалу своего беззубого рта.

Он отдернул руку, вскочил и, шатаясь, побрел к каморке, откуда ступени вели вниз. Единственное место, куда она боялась заходить.

— Убегаешь? — раздался за спиной дикий хохот. — Но ведь вернешься. Ты всегда ко мне возвращался.

Он чиркнул спичкой. Дверь в подпол с тихим скрипом поддалась. Из темноты пахнуло холодом и формалином. Он спустился на несколько ступенек и закрыл за собой дверь. Наконец-то.

Здесь он прятался в детстве от отцовских побоев. Повзрослев — от извращенной любви молодой мачехи. Это была его территория. Его мир!

Он подошел к большому сундуку в углу, поднял крышку и с наслаждением погрузил пальцы в тонкое кружево белья, все еще хранившее аромат женских духов. Поднес к лицу полупрозрачную ткань, вдохнул. Грудь наполнилась сладким теплом. Так пахла его жена. Пока не скурвилась.

— Ты сама виновата, — прошептал он сгорбленной фигуре в кресле. Подошел ближе, заглядывая в пустые глазницы скелета. — Метала перед мужикам бисер и думала, я не замечу. С каждым днем ты становилась все больше похожа на ту падаль.

Он провел рукой по челюстной кости. Покрытый пылью череп слегка качнулся.

— Молчишь? А эти тоже языками мололи.

Он поднял фонарик, и его свет скользнул по дубовой полке. В банке, доверху наполненной спиртом, плавали глазные яблоки с зелеными радужками. Рядом стояла банка с отрубленной кистью. За ней в ряд были выложены белые жемчужины зубов. Мерцающий огонек перескочил на длинный стол, забрызганный кровью. Посреди столешницы лежала отрубленная голова. Маленький кусочек голубой ленточки запутался в волосах. В углу на стуле висел снятый скальп.

— Хотелось бы, чтобы первой была такая красавица, как ты, — он нежно провел ладонью по волосам на скальпе, — сладкая девочка, искупанная в любви на отцовской пасеке. Или ты, — его взгляд переместился на голову, — гордая гимназистка. Но пришлось начинать с отбросов. Таких, как моя мачеха.

Он накинул ей на сломанную шею петлю и подвесил на балке в сарае. Чтобы все думали, что вдовушка затосковала по мужу. Так и случилось. Ни у кого не возникло ни малейшего подозрения. И все бы хорошо, если бы проклятая ведьма не застряла между мирами. До сих пор не могу от нее избавиться. Ни из дома выкинуть, ни из головы.

Игорь вернулся к креслу, где сидел скелет его без вести пропавшей жены, и тяжело вздохнул.

— От тебя тоже никакого утешения. Разве что когда ты ползала у моих ног и умоляла не бить. А я и не хотел причинять боль. Всего лишь хотел избавить тебя от матки. А из тебя вся дурная кровь и вытекла. Кто в этом виноват?

Вы, женщины, все одинаковы.

Он демонстративно зевнул, вернулся к двери, чтобы запереть ее на засов. Взял с полки небольшой флакон с настойкой опия, удобно устроился в глубоком кресле и выключил фонарик.

Его глаза медленно закрылись. Он погружался в свой прекрасный мир. В свою спасительную темноту.

В свой мир.