LyuElSy

— Нужно быть послушным, добрым, и верить в Спасителя всей душой. Если на протяжении жизни ты не сотворишь никакого зла, ни одна дурная мысль не посетит твою голову, однажды ты обязательно попадешь в этот сад и услышишь волшебную песню синей птицы.

Клара замолкает, взгляд ее затуманен, словно она смотрит прямо на тот сад, а потом в глазах появляются слезы. Она быстро смахивает их рукой и вскакивает, громко крича:

— Кто сегодня самый быстрый?

Дети с хохотом подхватывают игру и разбегаются в разные стороны, потому что воспитательница Клара теперь хитрый лис, который пробрался в курятник, а дети — маленькие цыплята, которым предстоит спасаться бегством, чтобы не попасть в коварные лапы.

К вечеру, когда всех детей забирают родители, Клара остается в саду и наводит порядок. Она складывает игрушки, подолгу задерживаясь на одном месте, и взгляд ее снова обращен куда-то далеко-далеко.

***

— Зачем пришла? — сварливо спросила Аделаида, уперев руки в круглые бока. На румяном лице читалось раздражение. — Знаю я таких, ни за что до конца не пойдешь. Иди-ка отсюда, пока не поздно.

Клара посмотрела ей прямо в глаза и твердо сказала:

— Пойду. Я всё сделаю.

Аделаида еще с минуту смотрела на неё, прежде чем посторонилась и впустила в дом.

— Запомни, обратного пути нет.

Клара покрепче прижала к себе Сару и вошла в дом, готовая разрыдаться от облегчения. Она так боялась, что ее не впустят.

— Всё будет хорошо, моя дорогая, обещаю, я всё для тебя сделаю, — зашептала она в макушку дочери.

— Давай её мне, — грубо оборвала Аделаида и перехватила Сару.

— Осторожнее, — вскрикнула Клара, когда головка дочери откинулась назад.

Аделаида бросила на нее гневный взгляд и процедила сквозь зубы:

— Уж я с детьми управляться умею, не учи! Теперь твое дело слушаться, ни слова поперек, поняла?

Клара кивнула, оседая на дрожащих ногах. Она шла пешком с Сарой на руках девять часов, и теперь, когда дочь у нее забрали, вместе с её худеньким тельцем исчезли и силы, поддерживающие Клару в последние два дня.

— Иди умойся, и поешь. Стефания! У нас новенькая, принимай! — крикнула Аделаида куда-то вглубь дома, а сама вышла, не позволив Кларе попрощаться с дочерью.

В комнату с другой стороны вошла невысокая женщина в таком же льняном платье в пол как у Аделаиды. Она с сочувствием посмотрела на Клару и протянула руку.

— Здравствуй, я Стефания. Пойдем, все тебе покажу. И не волнуйся, Аделаида знает, что делает, будешь слушаться, и всё получится.

Клара сдержала всхлип, вытерла глаза и поднялась.

***

— Театр! Театр! У нас будет театр! Чур, я буду синей птицей!

— А я бабочкой!

— А я хочу быть цветком, можно, Клара?

Дети кричат, взволнованные новостью. Клара улыбается, смотрит на малышей и вспоминает Сару. Еще немного — и они снова встретятся.

Представление назначено через семь дней, сразу после летнего солнцестояния. Дети знают историю наизусть, но не знают движений. Клара не волнуется, времени много, пьеса совсем короткая и они всё успеют.

***

— Ты давно здесь?

Клара чистила зеленый горошек, который собрала на огороде ранним утром.

— Через две недели будет год, — радостно отозвалась Стефания. Она варила кашу из кукурузной муки.

Клара не решилась задать новый вопрос, но Стефания и так поняла.

— Марселю шесть. У него была лихорадка. Аделаида его тоже забрала. Я успела, осталась последняя, она уже здесь. Через две недели я уеду с сыном навсегда. — Она широко улыбнулась. — И у тебя всё получится, только не затягивай. В первый раз всегда сложно, но ты же знаешь, за что платишь. Иначе бы сюда не пришла.

Клара вдохнула. Руки тряслись, горошек падал мимо миски.

— А как ты узнала про Аделаиду?

— Мне про нее мама рассказала. Сразу, как увидела меня с Марселем. И отправила сюда. А ты?

— Я в книге прочитала…

— Неужто про нашу Аделаиду в книге написано? — Стефания всплеснула руками.

— Не про нее, про сад…

Стефания подобралась, лицо ее окаменело.

— Не говори об этом, слышишь? Не любит Аделаида такого. И книгу ту сожги. Пойдем, поможешь детей кормить.

Она подхватила кастрюлю с кашей, Клара взяла тарелки и ложки. В большой комнате за столом сидело трое детей, маленькая Анна, шестилетний Густав, и семилетний Карл.

Анна улыбнулась при виде Клары и потянула к ней ручки.

— Идем, моя маленькая, будем кушать кашу, — Клара подхватила малышку и усадила к себе на колени, проигнорировав рассерженный взгляд Стефании. Набрала ложку каши и поднесла её к губам девочки, приговаривая: — Ку-ка-ре-ку, кричит петушок, зернышко курочкам в клюве несет, ам!

Анна рассмеялась и проглотила кашу.

— Ты мама! — сказала она, прижимаясь Кларе под бочок.

Клара погладила ее по головке и зачерпнула новую ложку каши.

Стефания громко пыхтела и топала, расставляя тарелки перед мальчишками. Те сидели насупившись, искоса поглядывая на Анну и Клару.

— В одном лесу жили два рыжих лиса, Карл и Густав, — не смотря на мальчиков, начала историю Клара.

Мальчишки притихли, стараясь не пропустить историю про лисят с их именами.

— Однажды тетя Волчица позвала их в гости…

Клара рассказывала, не забывая кормить малышку, и скоро мальчишки смеялись так же задорно, как Анна.

— Зря ты это, — бросила Стефания, когда они мыли посуду. — Аделаиде не понравится.

— Она не запрещала, — ответила Клара. — Они же дети, что плохого в том, чтобы позволить им поиграть?

Стефания терла кастрюлю щеткой с таким усердием, что брызги летели в стороны.

— Не привязывайся. Ни к чему это, — отрезала она.

***

— Илли, ты становись тут. Ида, ты вот сюда, — командует Клара.

Дети послушно встают на свои места. Семь синих птиц с большими крыльями из ткани, которые Клара сшила сама.

Малыши нетерпеливо топчутся, машут ручками в ожидании репетиции. Клара садится за пианино и начинает играть. Цветочки кружатся посреди зала, бабочки порхают, звоня в маленькие колокольчики, а синие птицы встают в ряд и поют:

Нет места прекраснее нашего сада,

Тот, кто достоин, получит награду.

Если душа не ведает зла,

Приходи в сад волшебный, исполнится твоя мечта!

Маленький путник входит в сад и прижимает руки к сердцу, слушая пение.

— Молодцы! — хлопает Клара. — Вы замечательно справились, мои дорогие!

— Ура! — кричат малыши и окружают любимую воспитательницу.

***

В саду пахло цветами. Клара никогда прежде не чувствовала такого аромата, ей хотелось вдыхать и вдыхать его, забывая кто она, где и что ей нужно. Огромные чашечки цветов были размером с тарелку, мягкая трава опутывала ноги, словно приглашая присесть и отдохнуть от мирских забот, насладиться покоем и забыть о прошлом. В небо тянулись деревья, ровные, с налитыми соком фруктами самой разной формы и расцветки. Клара протянула руку — и на ладонь упал фиолетовый персик. Она откусила кусочек и тут же проглотила весь, настолько он был сладким.

А потом появились они. Пять синих птиц. Размером с куропатку, изящные, с отливающими индиго перьями, они кружили над Кларой и пели. От их песни слезы выступили на глазах, так печально они кричали.

— Глупая курица! — злой окрик заставил Клару подскочить.

Птицы с последним криком исчезли, а перед ней стояла Аделаида.

— Я велела тебе насыпать зерна и возвращаться!

— Простите, — отозвалась Клара, схватила ведро, о котором забыла, и высыпала крупную отборную пшеницу в кормушку, которую не заметила раньше.

— Не ходи сюда больше, — прикрикнула Аделаида и захлопнула за Кларой дверь.

Звуки, аромат и дурман как отрезало створкой. Клара стояла с пустым ведром, чуть покачиваясь. Синие птицы пели не так, как она ожидала.

Она вернулась в дом, где на неё маленьким вихрем налетела Анна.

— Мама, мама! — кричала девочка, заливаясь слезами. — Не хотю, не хотю!

Следом появилась Стефания и грубо вырвала Анну из рук Клары.

— Мама! — истошно кричала Анна.

— Что ты делаешь? Оставь ее! — Клара потянулась к девочке и замерла под разъяренным взглядом Стефании.

— Это мой ребенок! Даже не смей думать, что я тебе ее уступлю! Сегодня та ночь и она пойдет со мной, а ты, если хочешь увидеть Сару, отойди!

— Мама! Мама! — сучила ножками Анна, заходясь плачем.

— Замолчи! — прикрикнула на нее Стефания и понесла на улицу.

Кларе почудилось, что ее сердце умерло, когда Анна зацепилась за нее ручкой, а она отошла в сторону, давясь собственными слезами.

— Прости, прости меня, — говорила она, но Анны уже не было в доме, крики доносились со двора, а потом мгновенно стихли.

***

Клара играет на пианино, дети старательно исполняют свои роли, родители и зрители громко аплодируют и кричат «браво!». Пьеса удалась.

Семь синих птиц подбегают к Кларе с объятиями. Она собирает их в кружок и шепчет: «Хотите увидеть настоящих синих птиц? Хотите загадать свое желание?»

— Да! — кричат дети. Они не понимают, почему любимая воспитательница плачет.

«Тише! Это большая тайна, слышите? Никто из взрослых не должен об этом узнать!».

Дети затихают и раскрывают рты, предвкушая тайну.

«Я скажу, что мы должны будем сделать», — Клара вытирает глаза и обнимает своих малышей.

— Наша воспитательница такая милая, — делятся друг с другом родители. — Дети ее обожают. Как хорошо, что она сюда переехала. Смотрите, как она за них болеет, плачет и плачет от счастья!

***

Клара не могла уснуть. В ушах стоял крик Анны, сердце так и не вошло в обычный ритм и стучало редко и глухо.

Через час после полуночи она услышала шум и выскользнула из кровати. В коридоре стояла сияющая Стефания, прижимая к себе бледного мальчика лет шести. Мальчик сонно улыбался, а она все гладила и целовала его, повторяя:

— Спасибо! Спасибо-спасибо!

Аделаида стояла рядом, вытирая грязные руки о фартук. Впервые Клара видела ее довольной.

— Ты честно заслужила, — сказала она. — А теперь уходите. Вам больше не место в моем доме.

Стефанию не пришлось просить дважды. Подхватив сына в одну руку, а чемодан в другую, она быстро вышла и затопала по дворовой плитке.

— Спать иди, — прикрикнула Аделаида, Клара вздрогнула и быстро вернулась в кровать.

Утром за столом сидели только мальчики. Клара не решилась спросить, куда делась Анна. Она боялась, что ответ ей не понравится.

***

Клара стоит под окнами дома Илли. Рядом тихо сопят шестеро малышей. Каждый из них тайком ускользнул из дома. Каждого она подобрала на улице, тепло закутала в шаль и повела за собой. Последней осталась Илли.

Ночь отступает, скоро станет совсем светло. Клара нетерпеливо стучит пальцами по оконной раме. Еще минута — и она уйдет с шестью малышами вместо семи. Но Илли не подвела. Окошко открывается, и девочка с пыхтением выбирается наружу.

Клара с облегчением выдыхает. Она строит свой небольшой отряд и тихонько выводит их из деревни, далеко и близко, прямо в волшебный сад.

***

— Семь, — веско проронила Аделаида. — Саре было семь лет. Ты должна привести семерых детей.

Клара забыла дышать.

— Пути назад нет. Дочь ты не получишь, так и знай. Пока не приведешь мне семь невинных душ. Время тает. Сроку тебе девять месяцев. Как и где ты их достанешь, меня не волнует. На кону не только ее жизнь, но и душа. Помни, ты сама отдала ее мне!

— Я приведу, — ответила Клара. Ее голос дрожал, а сердце умерло в третий раз.

Утром она собрала свой нехитрый скарб и отправилась в путь. Маленькая деревня недалеко от ее родного города, куда когда-то давно ее звали работать воспитателем. Там она решила искать малышей. Как Гамельнский крысолов она увлечет их музыкой и уведет за собой.

***

Дети не успевают устать, когда они уже на месте. Аделаида встречает их у порога, с радушной улыбкой провожает в дом и усаживает за стол.

Малыши галдят, обсуждают путешествие, делятся желаниями, которые загадают в волшебном саду.

— Не ожидала, — говорит Аделаида, лицо ее маслится как у кота от сметаны. — Рада, что ошиблась. Но это еще не всё, главное ночью. Готовься.

Клара тяжело прислоняется к стене. Малыши зовут её, спрашивают про птиц, она силится улыбаться и отвечать, а сама считает пульс. Он стал совсем редким.

Аделаида развлекает гостей. Угощает невиданными фруктами, поит вкуснейшим компотом и укладывает спать в маленькие кроватки.

В доме появилось две новых женщины и трое детей, но Клара не хочет с ними знакомиться и раздумывает, приходят ли сюда мужчины? Её муж точно бы не пришел. Он сдался сразу.

— Где Густав и Карл? — спохватывается она.

— Где надо, — отрезает Аделаида. — Иди приляг, силы к ночи понадобятся.

Клара ложится, но уснуть не может. Ей страшно. Она ждет эту ночь с надеждой и ужасом. Она думает о родителях, которые сейчас сбились с ног в поисках пропавших малышей. Думает об Анне. Думает, что станет с Илли, Идой и остальными. Думает, что ей никогда нельзя заходить в волшебный сад, за такое Господь должен покарать ее прямо на месте. И думает о Саре. Своей маленькой Саре, воспоминания о которой не стираются несмотря на много-много дней. Думает о ее холодных ладошках и приоткрытом ротике, из которого больше не доносится ни звука. Думает об ужасной ране на спине, переломавшей ее девочку пополам. Думает, что без нее жизнь бессмысленна. А самое страшное, она знает, что отдаст семь сотен детей взамен одной Сары, если потребуется.

Ночь приходит неожиданно. Клара всё-таки задремала. В комнате пахнет цветами из сада. Должно быть, у них дурманящий аромат, решает Клара. Малыши спят, так ни разу и не проснувшись. Маленькие чистые души.

Аделаида велит перенести их в сад.

— Не будем будить, так проще.

Клара бережно переносит одного ребенка за другим, пока они все не оказываются в саду. Там всё так же ярко светит солнце, только цветы теперь пахнут удушающе, сладко, гнилостно. Птиц нет, бабочки не летают, трава как сеть опутывает ноги. Аделаида прикрикивает и трава замирает.

Дети лежат в ряд. Бездвижные, тихие. И вдруг начинают шевелиться. Клара зажимает рот рукой, чтобы сдержать крик. У малышей отрастают перья, руки превращаются в крылья, а ноги в лапы. Вместо детей перед ними синие птицы, красивые, с темными перьями, отливающими индиго.

Они просыпаются и печально смотрят на Клару. Из их глаз стекают голубые слезы.

— Красота, какая красота, — разевает рот Аделаида. И сует Кларе нож в руки. — Идем! — зовет она.

Клара идет за ней, и птицы плетутся следом, словно им на шею надели веревку.

Они приходят к раскрытой могиле. Там, на дне, лежит Сара. Точно такая же, какой Клара принесла ее сюда год назад. Клара кидается к дочери и сильнее ощущает гнилостный запах. Там, в могиле она видит корни цветов. Каждый растет из мертвого ребенка.

— За этих выкуп не дали, — поясняет Аделаида, хватает одну синюю птицу и кидает ее Кларе. — Режь горло!

Клара мотает головой, она не может дышать, птица выскальзывает из рук и падает в могилу.

— Режь! — страшно кричит Аделаида. — Их уже не спасти, а свою дочь ты еще можешь забрать!

Клара наклоняется над могилой и трясущимися руками поднимает птицу.

— Давай! Горло! — кричит Аделаида.

Клара втыкает нож. Птица трепещет, жалкий клекот доносится из ее клюва, и горячая кровь течет по рукам Клары прямо на Сару.

— Хватит! — Аделаида вырывает у нее птицу и припадает к ране, жадно высасывая кровь. Отбрасывает птицу в сторону и кидает Кларе новую. — Теперь эту!

Клара не чувствует своих слез. Гнилостный запах смешивается с запахом крови. Она размазывает ее по лицу, а потом видит что-то в могиле. Сара открывает глаза!

— Быстрее!

Клара судорожно втыкает нож в следующую птицу, ей уже неважно, кто это и что, она не видит их слез и не слышит их жалобных криков. Все ее внимание на Саре.

Новые капли крови — и девочка шевелит пальцами.

— Сара! — плачет Клара и режет новую птицу.

Аделаида выпивает их до дна. Обмякшие тушки падают на землю и пропадают в зарослях травы.

— Вкусно-вкусно-вкусно, — слышит Клара тихий шелест. Но она слышит и другой звук — Сара садится в могиле и тянет к ней руки.

Когда кровь седьмой птицы орошает ее, Сара выбирается наверх и прижимается к матери.

— Доченька, моя любимая доченька! — Клара покрывает ее поцелуями, не веря глазам. Ощупывает личико, ручки, ножки, добирается до спины и видит, что раны больше нет.

Сытая Аделаида издает утробный звук и тянет ее к выходу.

— Пора!

Сара сонно хлопает глазками и улыбается, прижимаясь к Кларе.

— Мама, мамочка, я так скучала.

— Спасибо! — говорит Клара Аделаиде, ни на секунду не выпуская дочь из объятий. — Спасибо-спасибо-спасибо!

— Теперь вы должны уйти, — ворчит Аделаида, и Клара радостно кивает.

Подхватывает дочь на руки и уходит в ночь, отстукивая последние шаги в волшебном саду на дворовой плитке.

Когда дом исчезает из виду, она слышит как оживает ее сердце. Оно стучит быстро, громко, и живо. Синие птицы исполнили ее мечту — вернули ей дочь.

Малыш кривил ротик, удобнее пристраивая катетер для питания, рефлекторно сжимал палец Марты и снова засыпал. А она продолжала сидеть рядом, напевая все известные ей колыбельные, и молиться, пусть и не верила в бога. Сил у нее почти не осталось, третьи сутки она сидела рядом, не оставляя сына больше чем на десять минут, грудь болела, но молоко так и не пришло. Всё это сейчас было неважно. Самым главным стал Малик, ее сын, ее частица, вырванная из тела раньше времени. Словно с ним вынули и ее сердце, подвесив в прохладной палате на тоненькую нитку прямо к его тельцу. И она точно знала — если с ним что-то случится, нить оборвется и ее сердце расплющится о кафельный пол.

В железную раковину за стеной капала вода, подрагивал тусклый свет ламп и гудели приборы, а за окном шумел дождь. Третья ночь подкралась незаметно, мягко, убаюкала Марту, и на какое-то время она уснула.

— Я заберу его, — прошелестел мягкий голос прямо у ее уха, мгновенно прогнав остатки сна.

Марта вскинулась и первым делом посмотрела на сына. Малик все так же лежал на белой простынке, веки его были полуоткрыты и подрагивали, губы посинели, а грудь при дыхании поднималась слишком медленно.

— Мой, — снова прозвучал голос.

Марта обернулась. Прямо за ней нависла тень, вытянутая, черная, с острыми пальцами, которые она тянула к ее сыну.

Марта подскочила и загородила кювез. Мысли путались, казалось, она еще спит, но кожа, покрывшаяся мурашками от холода, которому не могло быть места в больнице, убедила ее, что это не сон.

Тварь издала тихий, шуршащий звук, который Марта расценила как смех.

— Глупая, глупая Марта. Ты не сможешь помешать мне, что моё — то моё.

В тот же миг Тварь исчезла и появилась снова, внутри кювеза. Она обняла Малика длинными пальцами, укутав его в свою тьму, и вытащила темный кокон наружу. Приборы запищали, малыш дернулся.

— Отдай! Верни! Пожалуйста! — закричала Марта, — Я все для тебя сделаю!

Тварь замерла, словно в задумчивости, покачивая кокон в черных лапах.

— Всё, говоришь?

— Все! Обещаю, клянусь! Отдай! — Марта протянула руки.

— Не так просто, дорогая! Я подумаю, — и Тварь исчезла.

Малик лежал, раскрыв глазки. Пленка пропала, и сейчас они были серыми, круглыми, и совсем неподвижными.

— Нет-нет-нет! — закричала Марта снова и кинулась открывать кювез, но не успела — в палату вбежали люди, ее кто-то с силой оттащил и выпроводил в коридор, а над ребенком склонились врачи.

— Пустите! — стучала она в дверь, а в голове звучал шуршащий смех Твари.

* * *

Она лежала на больничной кровати, смотрела перед собой и ничего не видела. Ее сердце упало, разлетелось в кровавые ошметки и жить теперь было невозможно.

— На всё, говоришь, — прошелестел знакомый голос и Марта вздрогнула.

Тварь стояла рядом, подрагивая при ярком свете лампы.

— На все! Верни его, прошу тебя, — Марта слезла с кровати и встала на колени, молитвенно сложив перед собой руки.

— А ты уверена, что хочешь? Он ведь не будет здоровым, твой мальчик. Он будет страдать. Ты будешь смотреть, как он мучается, и думать — лучше бы он умер еще тогда, сразу.

Марта замерла. Все три дня, что она провела у кювеза, разные мысли мелькали в ее голове, но чаще всего эта — нужно ли, чтобы он выжил? Не будет ли ему хуже?

— Ты не можешь знать, — неуверенно протянула она.

— Это ты не можешь, — оборвала ее Тварь, — а я могу всё. И отдать его тебе обратно тоже могу, пока докторишки из морга не разрезали его тело на маленькие кусочки.

Марта содрогнулась — еще одна картина, которую она гнала от себя прочь.

— Отдай, отдай мне его! — снова зашептала она. Сейчас она вдруг осознала, что Малик не будет несчастен. Она сделает для этого все возможное.

— Ну что ж, раз ты так уверена, пойдем.

Тварь протянула руку и Марта дотронулась до влажной, холодной тьмы.

* * *

Под ногами хрустело. Марта старалась ступать осторожнее, чувствуя босыми ступнями мелкие, как горошинки, и твердые бусины. Некоторые чуть светились, другие же были непроницаемо черными.

— Не останавливайся! — приказал голос Твари, когда она замедлила шаг, чтобы получше рассмотреть бусины. И она послушно пошла дальше по еле видимой дороге.

Скоро впереди показался мягкий свет и Марта ускорила шаг. Маленьких бусин становилось все больше, вот ноги уже увязали в них по самую щиколотку, невнятный гул нарастал с каждым шагом, а свет становился ярче.

— Мама... Мама... Мамочка... — теперь она различала голоса, целый хор детских голосов, которые звали своих матерей.

С удивлением она поняла, что звук идет из бусин. Здесь светящихся было больше, и каждая кричала и звала.

— Что... — она снова остановилась и наклонилась, чтобы поднять горсть, но Тварь цыкнула.

— Рано. Иди.

И она пошла. Скоро перед ней возвышалась гора из бусин, все они светились, были крупнее, кричали громче. Идти через гору стало невозможно и Марта остановилась.

— Что теперь? — спросила она.

— Ищи. Один из них твой. Найдешь, я вложу его обратно. Нет — останешься здесь. Тело твоего сына скоро испортят, поторопись.

— Но как я его найду? — в голос закрались слезы. Миллионы бусин, миллионы маленьких душ, как поняла теперь Марта.

— Я не знаю. Придумай что-нибудь, ты же мать! — зашуршала смехом Тварь. .

Марта опустилась на колени и взяла первый попавшийся шарик. Мягкий свет исходил изнутри, а в самом центре сидел маленький ребенок. Он стучал о невидимую преграду и звал маму, размазывая слезы по щекам. Заметив Марту, он вскочил и с надеждой потянулся к ней.

— Мама! Забери меня, мама!

Марта захлебнулась слезами, мягко отставляя беснующегося ребенка в сторону. Это был не ее сын.

— Мама, пожалуйста, забери! — визжал другой ребенок.

— Не могу! Прости, я не твоя мама, — тихо шептала Марта, рассматривая по очереди всё новые бусины.

— Тик-так, — насмешливо протянула Тварь.

Марта ускорилась, сжала зубы, запретив себе плакать и думать о детях, которым предстоит остаться здесь, пока душа их не потухнет и не превратится в гравий на дорожках. Одна, вторая, сотая, всё не то. Она перебирала бусины, не представляя, как узнает сына, все дети здесь были одного возраста. Может, она его уже пропустила? Может, взять любого? Может, она навсегда останется здесь, в гуле плачущих голосов и сойдет с ума?

— Тик-так, — повторила Тварь.

Марта судорожно вздохнула. "Думай!" — приказала она себе. Вспомнились часы в палате у кювеза, маленькие ручки, мутные глаза, частый стук сердечка. Сердце! Ее сердце сможет жить только если он в безопасности. Она разодрала сорочку на груди, попробовала разодрать кожу и поняла, что не сможет.

— А ты и правда на все готова, — прошелестела Тварь. — Держи!

Она протянула ей длинный нож. Марта схватила его, не думая, и воткнула в грудь. Тело взорвалось болью, но она запретила себе отвлекаться. Достать сердце оказалось удивительно легко, оно словно само скользнуло ей в руки. Влажное, пульсирующее, оно капало кровью и стук его становился все слабее.

— Вот теперь точно тик-так, — засмеялась Тварь. — Что же ты будешь делать дальше?

Марта бросила на нее яростный взгляд и встала. Взяла свободной рукой горсть бусин и с силой сдавила. Плач и крики из них стихли, свет погас, и бусины пылью осыпались вниз. Сердце стучало все так же ровно.

— Жестокая, — удовлетворенно хмыкнула Тварь.

Марта не стала терять времени, она хватала бусины, давила их рукой и топтала ногами, вой нарастал, голова взрывалась от чужой боли, дыра на месте сердца истекала кровью, но она продолжала.

Когда она уничтожила с сотню душ и взяла в руки новую горсть, ее сердце забилось чаще. Марта обессиленно села и бережно положила бусины на подол сорочки.

— Тик-так, — поторопила Тварь.

И Марта заспешила. Одну за одной она рассматривала бусины и откидывала в сторону. Вой чужих детей уже не трогал ее, она их не слушала, торопясь найти своего, перебирала светящиеся шарики пока ее рука не дрогнула. В бусине сидел мальчик с темными серыми глазами, и печально смотрел на нее. Он не плакал и не звал. Он смотрел укоряюще, словно говорил: "не такой матери я ждал".

— Малик? — тихо позвала Марта. — Малик, масенький мой, я тебя нашла!

Мальчик отвернулся.

— Что ж, — прошептала Тварь, — это было забавно. Как видишь, твой сын не желает к тебе возвращаться. Тебе придется уйти одной. Но я рад, что ты согласилась прийти, всегда приятно узнать родственную душу.

— Малик! Малик, посмотри на меня! Я люблю тебя, солнышко, слышишь? Люблю больше всего на свете! — кричала Марта, не обращая внимания на Тварь.

Но сын не ответил. Он печально смотрел вниз, где под ногами матери черным пеплом лежали раздавленные ею души.

— Хватит, — строго сказала Тварь и дернула Марту.

Ее сердце выскользнуло из ладони и покатилось вниз, сократившись еще только два раза.

* * *

— Бедняжка, — причитала медсестра, — не дожила. Сидела у него сутками, не ела даже, вот и результат. Врачи куда смотрели, отправили б ее силком хоть...

— Да, жаль, — отозвалась вторая, — ребеночек без матери остался. Хорошо, хоть папа у него есть.

В углу палаты что-то зашуршало, словно кто-то хрипло смеялся.

Мой крик потонул в раскате грома. Парень вскочил на ноги и побежал.

— Эй! Куда ты? — я кинулся следом, опасаясь, что он снова полезет на мост, но неудавшийся прыгун бежал по дороге, раскинув руки в стороны и подставив лицо начавшемуся дождю.

Я остановился и просто следил за удаляющейся фигурой. С новой вспышкой молнии он обернулся и по моему телу пробежала дрожь — он улыбался, вперив в меня совершенно безумный взгляд. Еще миг — и его фигура скрылась за конечной мостовой опорой, а я, немного постояв под хлесткими струями дождя, побежал к машине.

* * *

— Иногда ты меня пугаешь.

Есть у Ани такая привычка — бросит фразу без объяснений, а я гадаю, к чему это. Но не сегодня. Вместо того, чтобы доставать ее вопросами, я просто смял фотографию и спрятал ее в карман, подальше от любопытных Анькиных глаз. Шестая открытка за полгода, с короткой подписью, перечеркнутой зигзагом молнии: "тв". Кто-то подкладывал их в почтовый ящик, и я до дрожи боялся, что однажды не успею вовремя и жена обнаружит мою тайну.

— Так что ты там прячешь? — Она попыталась скрыть настороженность за игривым тоном, но я слишком хорошо ее знал.

— Ничего! — получилось грубо, но плевать.

Анька обиделась, только сейчас мне было все равно. Фотография жгла кожу через карман. Я так и видел, как женщина, изображенная на ней кривит губы, демонстрируя раскинутые ноги. Руки стали влажными.

— Мне надо... — Я не придумал, что мне надо, поэтому просто вбежал в ванную и запер дверь. Анька что-то крикнула, я уже не услышал, быстрее включил воду на полную и засунул голову под кран. Когда сердце перестало колотится, я достал фото, стараясь не смотреть на изображение, разорвал его на клочки и спустил в унитаз. А потом меня вырвало и я улыбнулся.

* * *

— Что это? — Аня все же нашла седьмое послание.

Она сидела за столом, а перед ней лежало фото. Ее губы тряслись, а пальцы, как белые, тонконогие пауки, боролись друг с другом.

— Не знаю, — в тишине кухни мой голос прозвучал жалко.

— Кто их тебе шлет? Что такое “тв”?

— Я не знаю!

— Это… это ненормально! — наконец, заорала она. — Ты что, не видишь, как это ненормально? Почему ты ничего не делаешь?

Она отодвинула от себя фото и я увидел, что там на этот раз. Парень, совсем молодой, губы разрезаны до самых ушей, веки отрезаны. Он смотрел сквозь фотографию прямо на меня. Каждый мертвец из семи открыток смотрел на меня и скалился безгубым ртом, протягивая в камеру часть своего тела.

Я сел напротив жены и сгреб фотографию в кулак.

— Что я, по-твоему, должен сделать?

Она открыла рот и снова его закрыла.

— В полицию? Мы должны пойти в полицию! Какой-то извращенец шлет тебе эти картинки, а ты их просто выбрасываешь? О чем ты думаешь, Рома!

Я не мог ей объяснить, сам до конца не понимал. Когда увидел первое фото, я испугался и просто выбросил его. Списал на дурную шутку. Постарался забыть. Но та девочка преследовала меня, вставала перед глазами каждый раз, как я пытался уснуть. Неуловимо знакомая, таращила голубые глазенки и дразнила высунутым язычком. А потом я увидел ее в новостях, пропавшую без вести. Ее искали почти месяц, вот откуда я ее знал — встречал на постерах поисковых отрядов, которыми любила делиться Анька. Тогда мне стало по-настоящему страшно и я пошел в полицию.

На второй открытке была старуха. Мерзкая, морщинистая, с мутными глазами, она смеялась надо мной с фотографии, раскрыв беззубый рот.

Эту я сжёг. Но старуха приходила ко мне во снах, держа за руку ту девченку, они обе тыкали в меня пальцами и хохотали, выкрикивая два слова. Через полгода их было уже шестеро. Последняя, бесстыдница с голыми ногами, гладила себя и выгибалась, и это было так… Волнующе?

Я знал, что это отвратительно, ненормально, страшно. И ничего не мог с собой поделать. Я ждал эти открытки, ждал новый экспонат в мерзкой коллекции, и засыпал теперь с радостью, предвкушая встречу. И в то же время был себе отвратителен. Это я должен сказать жене?

— Я ходил. Никому нет до этого дела, понимаешь? Ань, давай я просто это выброшу, а ты забудь, хорошо?

— Нехорошо, Рома! Ты совсем сдурел? А вдруг этот псих следит за нами? Ты об этом думал? Вдруг ему станет мало просто слать нам гадкие фотки, и он решит сделать что-то похуже?

— Что похуже?

— Не знаю! Придет к нам в дом, или подкинет убитую кошку, откуда я знаю что у таких извратов в башке!

Я хотел сказать, что мертвые люди хуже, чем кошки, но пусть дальше думает, что это лишь картинки. Анька была очень красивой в тот момент. Глаза большие и яркие, всегда любил ее черные глаза. И грудь, я вдруг подумал, что на фото ее голая грудь хорошо бы смотрелась в кадре вкупе с таким взглядом.

***

Шоссе извивалось, убегая вдаль и напоминая влажную змеиную спину с желтыми маячками по центру, сигнализирующими "опасно!". Я вглядывался в тяжелые тучи и думал, что надо успеть до того, как разразится гроза. Мои желания выходили из-под контроля. В эту ночь я решил покончить с этим, пока все не зашло слишком далеко. Когда я балансировал на парапете, сверкнула молния, и в ее свете я увидел его.

— Ты что творишь?

Мы повалились на землю и я понял — это знак. Мне разрешили делать то, что я хочу. Он взял ответственность за мои будущее на себя. И я постарался не подвести. Каждый месяц в дату своего спасения я радовал его открыткой со скромной подписью “тв” — твоя вина. И молния — как символ нашего разделения и встречи.

— А, ладно, заходите! — радушно сказала она, мягким жестом переведя руку на его плечо, и повела в квартиру, ловко отстранив от Жанки. Махнула той на диванчик у двери в комнату: — А ты тут посиди, дорогуша!

— Спасибо, Лелечка! — Жанка послушно присела на диван, показав  два больших пальца.

Шарлатанка, как обозначил ее Вадим с первых восторженных рассказов Жанки, завела его в комнату, завешенную цветным тряпьем, и усадила за круглый столик с красной скатертью, в центре которого стояли две зажженные свечи и хрустальный шар.

— В лучших традициях, — хмыкнул Вадим, обводя взглядом театральный антураж.

"Ведьма" не обратила на его слова никакого внимания. Села напротив и протянула руки ладонями вверх.

— Давай! — приказала, маня пальцами.

Вадим сглотнул и накрыл своими большими ладонями ее тонкие кисти. То ли атмосфера комнаты добралась до его психики, то ли он дал слабину от взгляда черных глаз, но ему показалось, что между их ладонями побежали искорки. Он даже почувствовал иголочки на коже.

— Я в это все не верю! Жанка притащила, я только из-за нее... — Решил он сразу обозначить свою позицию.

— Знаю, Вадим Ильич, все знаю. А теперь тихо!

— Откуда…

— Тихо, сказала! — грубо оборвала ведьма, сжала его руки и уставилась в свой дурацкий шар.

Вадим насупился и в свою очередь уставился на ведьму.

"А она ничего такая, — рассуждал он про себя, разглядывая нос с горбинкой, белую кожу и кудри, выбившиеся из-под платка. — одеть нормально и..." Он смущенно оборвал свои мысли, вспомнив о Жанке, волнующейся за стенкой.

— Всё с твоей поездкой будет нормально, — забубнила ведьма. — На новом месте справишься, язык знаешь, почву прощупал. Шеф оценит, но повышения сразу не жди. Друг у тебя — козлина, Игорь который, завидует. Сам хотел в эту командировку, а теперь кипятком ссытся. Бабку перед отъездом навести, скучает она, ждет "орленочка"...

Вадим выдернул руки, вскочил и уставился на ведьму.

— Ты как узнала? Про Игоря и... орленочка? Это невозможно! Жанка рассказала?

Тут же понял что нет, не Жанка. Не знала она про орленочка, так его только бабушка звала, никому он об этом не рассказывал.

— Сядь! — прикрикнула ведьма. Вадим вытер вспотевший лоб и сел. — То, что ты не веришь, ничего для духов не значит. А теперь главное — зачем тебя Жанна привела.

Она замолчала, прикусила губу, словно раздумывая, говорить или нет.

— Ну? — поторопил Вадим. Жанка хотела перед его отъездом на полгода в другую страну выяснить только одно: есть ли у них общее будущее. Ответ в глубине души он уже знал. Наверное, поэтому и согласился прийти, вдруг ошибается?

— Не дождется, — мягко сказала ведьма.

— Бред! — выплюнул Вадим. В его варианте не дождаться мог только он. — Она меня любит!

— А потом другого полюбит. Отношения на расстоянии — штука сложная.

— Да что я тебя слушаю! — Думать о том, что это Жанка его бросит, было до стиснутых зубов неприятно. Опрокинув стул, он пошел к выходу и толкнул дверь.

— Ай! — покрасневшая Жанка потерла лоб.

— Пошли отсюда! — Вадим схватил ее под руку и потащил вон из квартиры. — Говорил же, шарлатанка! Несет какой-то бред!

— Вадик... — Жанка пыталась что-то расспросить, но Вадим не слушал, только шагал все быстрее, не выпуская ее руки.

* * *

Леля стянула платок, сняла очки, браслеты, тяжелые бусы, включила свет и задула свечи.

— И че это было? — спросила  Марьяша, появившаяся как призрак из задрапированной шторой двери. — Ты как его? Реально третий глаз открылся? Мы же про него ничего не знали, а ты впустила!

— Это, сестренка, называется судьба, — улыбнулась Леля. — Когда Жанка-дурында пришла и показала фото своего Вадички, он мне так в душу запал, что я на него всю неделю инфу рыла. Такой красавчик! — мечтательно вздохнула она. —  А тут сам пришел. Точно судьба!

— Судьба, — хмыкнула Марьяша, — кто тут дурында еще... У них же любовь.

— Нет там любви никакой, ты бы видела, как он на меня пялился. А Жанке я завтра такое расскажу, она быстро его бросит. Наплету про родовое проклятье какое-нибудь. Найди, кстати, что там подходит. Да, и лавочку прикрываем. Послезавтра летим в Канаду, ты же хотела путешествовать.

— Ну-ну, вообще нигде не дурында, — пробормотала под нос Марьяша.

Уильям снова протёр глаза и, схватив ближайшую к нему початую бутылку виски, сделал большой глоток.

Ханна с размаху швырнула корзину на пол, так, что весь мусор покатился к его ногам, опустилась на стул и заплакала.

Уилл отставил бутылку, подошел к жене, и опустился перед ней на колени, не решаясь коснуться её рук.

— Ты правда вернулась, Хани, ты снова здесь! Но...

Ханна шмыгнула носом и посмотрела ему в глаза.

— Я устала, Уилли, — он еле расслышал её слова. — Я так устала. Не уверена, что вернусь в следующий раз, слышишь? Не уверена, что захочу.

Уилл, наконец, решился взять её ладони в свои, и, почувствовав их тепло, судорожно вздохнул, и принялся покрывать поцелуями каждый пальчик.

— Нет, не говори так, Хани! Ты вернулась, родная, ты вернулась! Я не знаю как, но я так рад, и боюсь, что это только сон... — бормотал он, всхлипывая и размазывая слезы по глазам.

— Уилли, глупый, я не могу тебя бросить, ты же знаешь, — Хани потерлась кончиком носа о его щеку, потянулась с поцелуем, но остановилась. — Уильям Корт, вам срочно нужно в душ!

Уилл улыбнулся, снова поцеловал ее руки и встал.

— Да, Хани, уже иду!

* * *

Ханны не стало сорок дней назад, всего через две недели, как они переехали в новый дом, о котором она столько мечтала. Уилл почти не помнил, как прожил этот месяц. В памяти отложились только похороны. Он стоял над раскрытой могилой, смотрел на лакированный гроб и вздрагивал каждый раз, когда комок земли падал на крышку. Глаза были сухими, а внутри разрасталась другая могила, в которой исчезала вся его прежняя жизнь, все надежды на будущее, все, что они с женой не успели сделать вместе.

После похорон он купил первую бутылку виски, осушил её до полуночи и отключился. Ему не снились сны, по ту сторону была одна чернота, в которой не надо было думать и не было больно. Ему понравилось и утром, не умывшись и не переодевшись, он отправился в магазин за очередной порцией забвенья.

Всё изменилось через тридцать девять дней после смерти Ханны. Впервые за много дней Уилл проснулся с ясной головой. За окном светило солнце, зеленела трава и пели птицы, а в доме было мрачно и пусто. Нераспакованные коробки всё еще стояли по углам и в коридоре, пыль поднималась в воздух и плясала в солнечных лучах, пока Уилл бродил по дому в поисках новой бутылки.

Что заставило его заглянуть в комнату, которую Ханна готовила для своей мастерской, он и сам не понял. Он не заходил сюда с того страшного дня, когда нашёл там Ханну. Она лежала перед старинным шкафом, оставшемся от прежних хозяев, раскинув руки в стороны, и застывшим взглядом смотрела прямо на него.

Врачи уже ничего не могли сделать, тромб — объяснили ему, со всяким может случится, не повезло. А Уилл всё смотрел на шкаф, наполовину отодвинутый от стены, и думал, почему Ханна не позвала его на помощь? Может тогда она осталась бы жива?

Сейчас шкаф находился в том же положении, одна часть выступала вперед, а позади сгущалась тень, скрывая часть стены. На полу лежали коробки, которые Ханна не успела разобрать, швейная машинка стояла на столе у окна, он сам принес ее туда вечность назад. Безголовый и безрукий манекен, который Ханна звала Дорис, показался Уиллу поникшим, словно тоже скучал по хозяйке.

Уилл провел кончиками пальцев по черному сукну, обтягивавшему фигуру, и вздрогнул, когда дверца шкафа внезапно открылась.

Обернувшись на скрип, Уилл увидел, что внутри шкафа нет задней стенки. Это было странно, потому что он точно помнил, раньше она там была. Наверное Ханна сняла ее, только зачем?

Он подошел ближе и заглянул внутрь. Там, где должна была быть деревянная стенка, теперь виднелась стена, в которой была дверь.

Уилл поморгал, надеясь, что ему кажется, но дверь никуда не исчезла. Напротив, свет из щелей в рассохшейся древесине будто стал ярче.

— Что за черт, — Уилл залез в шкаф, чтобы рассмотреть дверь поближе, и заглянул в щель. Там, где по его расчетам должен был находиться сад, сейчас стоял дом, такой же, как тот, в котором Уилл сейчас находился. Только вместо двери, через которую смотрел Уилл, была стена.

— Что это такое? — Уилл всматривался в странный дом, находя всё больше сходства со своим, пока не заметил движение в одном из окон. Занавеска отодвинулась и Уилл увидел Ханну.

Не веря своим глазам, он примкнул к щели и закричал:

— Ханна!

Жена вздрогнула и в тот же миг стало темно. Щель, а вместе с ней и дверь, превратились в глухую стену.

— Нет-нет-нет, — зачастил Уилл, шаря по шершавой поверхности пальцами, — Верните! Пожалуйста!

Но стена оставалась прежней, без единой выемки или намека на дверь.

Уилл вылез из шкафа и с трудом отодвинул его в сторону, освобождая стену целиком. Он продолжал щупать её, миллиметр за миллиметром, а потом замолотил по ней кулаками.

— Верните! — орал он, — Ханна! Вернись, прошу тебя!

Он не знал, сколько просидел там, пялясь в стену и пытаясь убедить себя, что ему всё привиделось. На улице уже стемнело, когда он вышел из дома и направился в ближайший магазин за выпивкой. А утром:

— Ты очень странно себя ведешь, — сказала Ханна, выйдя из вновь появившейся двери и повесив сумку на крючок, которого прежде там тоже не было.

* * *

Первым делом он вернулся в мастерскую. Двери снова не было, как и сумки с крючком. Уилл подвинул шкаф на место, а затем запер мастерскую на ключ, который спрятал в карман. Он не знал, что это, как это работает, но точно знал, что не хочет отпускать Ханну обратно.

* * *

— Ты так изменился, Уилли, — Ханна гладила его волосы, временами касаясь лица, от чего у Уилла по затылку бегали мурашки.

— В чем, солнце? — Лениво спросил он, жмурясь от ее ласки.

— Ты стал совсем как прежде, когда мы только поженились, помнишь? Заботливым, терпеливым, и ты больше не пьешь.Я скучала по тебе такому. Если бы я только знала, что нужно уехать к маме на месяц и всё изменится, я бы сделала это пару лет назад.

— Тебе больше не нужно никуда уезжать, Хани, я тебя не отпущу.

Ханна рассмеялась.

— Но тебе придется, родной. Я обещала вернуться через пару дней. Поедешь со мной?

— Да, солнце, конечно я с тобой поеду.

Ночью Уилл прокрался в мастерскую и вновь увидел дверь. Щели в ней стали шире, и там, по ту сторону, он увидел себя. Грязный, с отросшей щетиной, он слонялся перед домом, время от времени прикладываясь к бутылке и выкрикивая матерные слова.

— Я убью тебя, стерва! Ханна! Ты слышишь? Я убью тебя, тварь!

Уилл попробовал открыть дверь, но она не поддавалась, как он не старался. Тогда он принес доски и заколотил место, где она появлялась. И снова придвинул шкаф.

Кем бы ни был тот человек по другую сторону, Ханны ему больше не видать.

— Завтра мы должны ехать, Уилли.

Ханна готовила пирог с яблоками, а Уилл сидел рядом, прихлебывая кофе и изучая правки на свою статью. Работа из дома стала его спасением, он не представлял, как сможет оставить Ханну одну, боялся, что она исчезнет. И теперь старался всегда быть рядом, тщательно следя, чтобы Ханна не приближалась к мастерской.

— А мы не можем это отложить? У меня сейчас много работы, знаешь, и, боюсь, у твоей мамы будет не совсем удобно.

— Нет, Уильям! — строго ответила Ханна, — мы не можем так поступить, ты должен понимать!

Уилл еще не придумал, как объяснить Ханне, что здесь ее мать живет на другом континенте и не общается с дочерью уже много лет. Все попытки отменить поездку жена упорно отвергала.

— Послушай, Хани, мне кажется твоя мама не расстроится, если ты к ней не приедешь. Мне не хотелось тебя расстраивать, но она звонила мне и просила передать, что будет занята в ближайшее время...

Ханна не дала ему закончить и расхохоталась.

— Уилли, я понимаю, почему ты не хочешь ехать к моей маме, но ты сам виноват, что она так к тебе относится. Сейчас всё будет иначе, увидишь! Я расскажу, что ты стал другим и она тоже тебя полюбит, обязательно полюбит. К тому же... — Она поставила пирог в духовку и подошла к нему. — Я всё ещё могу поехать сама.

— Ну уж нет, Ханна Корт, одну я тебя не отпущу.

Он притянул ее к себе и прижался носом к её животу.

— Я тут подумал, может быть, нам стоит завести ребенка?

Он сразу понял, что сказал что-то не то. Лицо жены переменилось. Она распахнула глаза и оттолкнула его.

— Как ты можешь? — в ее голосе послышались слезы. — Я же поверила, я тебе снова поверила! Какая же я дура!

— Эй-эй-эй, подожди! Что я такого сказал? Хани! Прости меня, я просто подумал...

— Я знаю, что ты подумал! Ты говорил мне это сотню раз, и я никогда на это не соглашусь, слышишь? Господи, да как же я могла снова на это купиться!

Она закрыла лицо руками и заплакала.

— Хани, солнце, прости меня! Обещаю, я больше никогда так не скажу, только если ты сама...

Она отняла руки от лица и посмотрела на него.

— Я сама? Ты так и не понял? Я никогда на это не пойду, слышишь? Никогда!

Она почти выбежала из кухни, так, что Уилл не успел её поймать. Когда он пришел в спальню, то увидел, как она кидает вещи в дорожную сумку.

— Я должна была послушать маму, мне не стоило возвращаться, какая же я дура! Какая я дура!

Уилл поймал ее за руки и прижал к себе.

— Прости! Я не знаю, что я сделал, но прости! Обещаю, я на все согласен, все, что ты хочешь, только не говори так больше, я не могу без тебя, слышишь?

Она обмякла в его руках и разрыдалась.

— Все будет хорошо, солнце! Я всё для тебя сделаю, обещаю!

* * *

— Знаешь, Уилли, иногда мне кажется, что я в чужом месте, — Ханна лежала в его объятиях, рассматривая потолок.

— Что ты имеешь ввиду?

— Не знаю... Например, эти стены. Я помню, как выбирала цвет краски, но он был на тон светлее. Ты еще тогда посмеялся надо мной, сказал, что это просто сиреневый и не надо забивать голову ерундой. Но я назло тебе заказала именно тот цвет, а теперь он другой. Или моя одежда, понимаешь, она будто не моя, хотя я помню, как примеряла ее в магазинах, но не помню, что покупала. И так со всем, даже с тобой. Ты кажешься чужим временами, иногда мне даже хочется, чтобы ты снова накричал на меня и я бы точно поняла, что ты — это ты. Глупые мысли, да? Наверное, я не привыкла, что у нас может быть вот так, — она помахала рукой в воздухе, — хорошо.

Уилл поцеловал её в макушку.

— Теперь всегда будет хорошо, Хани.

Он проснулся от ощущения пустоты рядом. На руке не чувствовалось привычной мягкости волос Ханны. Кровать на ее половине была пуста.

Сон прошел мгновенно, Уилл вскочил на ноги и побежал по дому, выкрикивая: "Ханна!"

Жена не откликалась. На кухонном столе он увидел записку:

"Не волнуйся, Уилли, мы скоро вернемся."

Сердце болезненно бухало в груди, пока он судорожно искал ключ от мастерской. Только когда нащупал его в кармане пиджака, смог выдохнуть. Побежал к мастерской, открыл двери и обнаружил только приколоченные к стене доски.

Выдохнув, он опустился на пол и только теперь уловил главное. Мы. Она написала — мы. Кто эти мы?

Вскочив с пола, он побежал к двери, схватил ключи от машины, и, как был босым и в пижаме, кинулся к гаражу.

Дорога до бывшего дома тещи заняла четыре часа. Ханна, должно быть, уехала на автобусе часом раньше, а значит, он может успеть перехватить её. Уилл с трудом нашел нужный переулок, а затем и дом, и понял, что опоздал.

Ханна сидела у дороги, положив сумку рядом. Она растерянно озиралась вокруг, закрывала глаза и открывала их снова.

— Хани! — Уилл припарковался рядом и, выйдя из машины, сел рядом. — Почему ты сбежала?

Она отстраненно посмотрела на него.

— Уилли, я сошла с ума? Скажи, я сумасшедшая?

Уилл хотел качнуть головой, но губы уже говорили другое:

— Я не хотел тебя расстраивать, солнце. Давай вернемся домой, хорошо? Нельзя, чтобы тебя видели, понимаешь?

Она заплакала и потянулась к нему.

— А как же Генри?

Уилл с трудом сдержал вопрос. Вот кто эти "мы". Её сын Генри. Минуту он молчал, а потом тихо сказал:

— Генри умер, родная. Мне очень жаль.

Хани отпрянула, вцепилась в свои волосы и завыла. Уилл поднял ее и повел в машину, крепко обнимая.

— Мне очень, очень жаль, солнце. Прости.

* * *

Всё изменилось. Хани больше не смеялась, не ласкала его, не целовала. Она лежала в кровати и молча смотрела в стену, не реагируя на попытки Уилла её растормошить.

Она напоминала ему самого себя в то время, когда он потерял настоящую Хани. Не хватало только выпивки.

Уилл не хотел думать, что поступил плохо. Не хотел думать, что сделал ее несчастной. И не хотел думать о том, что должен отпустить ее, чтобы всё исправить.

Но смотреть на увядающую Хани и потерять ее снова тоже не мог.

Он снова пошёл в мастерскую.

Дверь появилась только на пятые сутки. Уилл отодвинул шкаф, отодрал все доски и караулил её каждую свободную минуту. И вот она появилась. Щели стали шириной в ладонь и теперь Уиллу не приходилось даже приближаться, чтобы увидеть что твориться по ту сторону.

Его двойник не появлялся. Уилл пытался открыть дверь, чтобы войти в тот мир самому, но она все так же не поддавалась. Даже просунуть руку в щель не получалось, что-то незримое охраняло вход от него.

Уилл пробовал сверлить, рубить топором, отжимать ломом, ничего не работало. Тогда он стал просто наблюдать. Дверь больше не исчезала, а щели становились всё шире. На третий день появился другой он, снова с бутылкой и угрозами. А потом Уилл увидел Генри.

Его тёща, одетая в такую приличную одежду, какой Уилл ни разу у нее не видел, катила инвалидную коляску с мальчиком к двери дома.

— Где Ханна? — спросила она, когда другой Уилл открыл двери, и, пошатываясь, уставился на них.

— Зачем ты его сюда притащила? Я с этим уродом возиться не буду!

Мальчишка съежился, а у Уилла зачесались руки надавать себе же по морде.

— Где Ханна? — спросила тёща. — Она должна была приехать за Генри несколько дней назад.

Другой Уилл рассмеялся. Потрепал мальчишку по голове, несмотря на попытки того уклониться.

— Что, бросила она тебя наконец? Дура! Сколько я ей об этом говорил, вцепилась как клещ в уродца. А теперь поумнела, значит.

— Что ты несешь? — закричала теща, — где Ханна?

— Не знаю я! — заорал в ответ другой Уилл. — Ушла и не вернулась. Я думал, она с вами.

— Что это такое?

Уилл подпрыгнул, когда позади появилась Ханна. Она прильнула к щели и во все глаза смотрела на свою семью.

— Генри! — закричала она, и начала дергать дверь.

Уилл испугался, что у нее получится её открыть, но дверь всё так же не поддавалась.

— Хани, постой, подожди...

Но Ханна не слушала, она молотила по двери и звала сына.

Мальчик оттуда вдруг поднял голову и посмотрел прямо на них.

Ханна застыла.

— Генри, — почти шепотом сказала она.

Но теща уже катила коляску с ребенком обратно к машине.

— Мама! Нет, стой! Генри! — надрывалась Ханна, но никто, кроме Уилла, ее больше не слышал.

Когда ее мать и сын скрылись за поворотом, она обернулась к Уиллу. Ее глаза блестели, рот перекосило.

— Что это? Что это такое? Кто ты такой?

— Я Уилл, твой муж, — устало ответил Уилл и снова сел на пол. — Прости меня, Ханна.

* * *

— Как мне попасть обратно? — Ханна не желала отходить от двери ни на секунду. — Мне надо обратно, слышишь?

— Я не знаю, — в который раз отвечал Уилл. — Ты сама пришла сюда, я тут ни при чем. Вспомни, как ты нашла эту дверь.

Пока они спорили, другой Уилл снова вышел во двор. Он ходил по траве, изредка прикладываясь к бутылке, и, казалось, что-то высматривал.

— Что он делает? — Ханна подошла ближе, щель теперь была размером с ее лицо, и крикнула: — Эй, Уилл!

Другой Уилл замер, оглянулся и притих.

— Он слышит, слышит! — заверещала Ханна, — Эй, Уилли! Ты меня слышишь?

Другой Уилл снова замотал головой.

— Ханна?

— Да-да! Уилл! Иди сюда, слышишь? Иди на мой голос!

Другой Уилл приблизился лицом вплотную к Ханне и исчез.

— Что? Где он? Куда он делся?

— Ханна? Где ты, Ханна?

Уилл потер виски.

— Он видит только воздух. Ты же не думаешь, что дверь висит у вас в саду?

— А то, что эта дверь вообще существует, тебя не смущает? — огрызнулась Ханна.

— Я к тому, что та дверь, скорее всего, тоже в доме, — беззлобно ответил Уилл.

— Прости, — Ханна виновато улыбнулась. — Что же делать?

— Попроси его поискать дома.

— Чертова дура, где ты? — от голоса другого Уилла, раздавшегося так близко, будто он орал им в уши, оба подпрыгнули.

— Уилл, иди в дом! В комнату возле кухни, найди там дверь, слышишь? Найди дверь!

— Издеваешься? За дурака держишь? Выходи!

Его лицо снова появилось в щели, но тут же исчезло.

— Уилл! Это важно, поищи дверь!

— Да пошла ты, — отозвался другой Уилл, делая очередной глоток, и вернулся в дом, не оборачиваясь на крики Ханны.

— Что нам теперь делать? — Ханна прильнула к щели и всматривалась в свой прежний дом.

— Не мешает поспать, — ответил Уилл. — Расскажешь о Генри?

Он принёс одеяла и подушки в мастерскую, потому что Ханна отказалась уходить из комнаты, и они расположились напротив двери, чтобы ничего не упустить.

Только недавно они были близки, как настоящая семья, а теперь Уилл не смел даже коснуться Ханны. Она тоже держалась на расстоянии, и избегала смотреть на него.

— Генри самый лучший ребенок на свете, — начала она, когда время на часах показывало двенадцать ночи. — У него твои глаза и... То есть, глаза отца. Он похож на отца, на Уилла. Боже, это всё так странно. Я иногда думаю, что правда сошла с ума и придумала всё это, чтобы стало легче.

Уилл кивнул.

— Я тоже часто об этом думаю. С самого твоего появления.

— Твоей жене повезло. Я хочу сказать, что тот Уилл, мой, он совсем не такой, как ты. Я бы хотела, чтобы он...

— Хани, мы ведь все еще можем быть вместе, — Уилл с надеждой посмотрел на неё. — Заберем Генри, обещаю, я буду любить его как собственного сына, мы еще можем быть счастливы.

— Я бы очень этого хотела.

* * *

— Кто это такой?

Уилл проснулся от крика. Над ним нависло его собственное небритое лицо. Другой Уилл схватил его за грудки и выдернул из постели.

— Ты кто такой? Что это такое?

Щели в двери теперь были такими широкими, что дерева было почти не видно.

— Уилл, отпусти его! — Ханна стояла сзади, ломая руки.

Другой Уилл сомкнул руки на шее Уилла и прижал его к стене.

— Кто ты такой, а?

— Я Уилл, — прохрипел Уилл, тщетно пытаясь скинуть руки противника с горла.

— Это я Уилл! Я! А ты урод!

У Уилла потемнело в глазах, воздуха не хватало, и он почти провалился в темноту, когда раздался глухой стук и пальцы другого Уилла разжались, а сам он повалился на пол.

Ханна отбросила в сторону Дорис, которой саданула по мужу.

— Ты в порядке?

Уилл вместо ответа показал на дверь. Она светилась как портал в другой мир, и уменьшалась на глазах.

— Быстрее!

Ханна кивнула и шагнула в проём. Сейчас всё получилось и она свободно прошла на ту сторону. Уилл с сожалением смотрел, как его жена снова уходит, когда она вдруг повернулась и протянула руку:

— Уилли, пойдем со мной?

Уилл посмотрел на другого Уилла, который открыл глаза и пытался встать.

— Не он, ты! — закричала Ханна, — скорее!

Через минуту другой Уилл мог только наблюдать через тоненькую щель в деревянной двери, как его жена уходит с новым мужем в его старый дом.

Еще через минуту дверь исчезла навсегда.

" Е", "р", "е", "г", "и"...

Ира схватила тарелку и бросила её на пол.

— Ты что! — закричала Катя, — всё испортила, дура! Маш, неси скорее другую!

— Нет! — встала на пути подруги Ира, — это плохо кончится, хватит! — Ее руки тряслись, а губы посинели. — Не надо, девочки, мне страшно! Итак весь день чувства такие тревожные, а тут еще это!

Она схватила лист и разорвала его в клочья, потом села на кровать и заплакала.

Растерянные подруги подсели по бокам.

— Ну что ты, Ириш, не плачь! Не хочешь, так не будем!

— Да, Ир, не будем больше, сказала бы сразу, что не хочешь, мы бы и не начинали!

— Не в этом дело, девочки, это всё Артур! Он утром снова звонил, сказал, что убьет меня, если я не соглашусь выйти за него.

— Вот же скотина! Мы тебя ему не дадим! — воскликнула Маша.

— А мне кажется, это очень романтично. Представляешь, как сильно он тебя любит, даже убить готов, чтобы ты больше никому не принадлежала, Вот бы и меня кто так полюбил!

— Дура ты, Катька! — зло ответила Маша, — не понимаешь, что он больной? Что в этом хорошего, что он Ирке покоя не дает? Не помнишь, сколько она из-за него ревела? И теперь житья нет. Может, в полицию заявить?

— Ничего они не сделают, я уже ходила, — всхлипнула Ира. — Говорят, что надо побои снять, доказать, а так ничего не выйдет.

— Да уж, — вздохнула Маша, — ну ничего, мы рядом будем, да, Кать?

— Угум, — кивнула Катя, глядя куда-то в окно.

Когда Ира успокоилась, Маша вернулась к их сеансу.

— Интересно, что нам хотел дух сказать? Береги... Что беречь? Как думаете?

— Да кто теперь знает? Ирка, все предсказание испортила! — Катя укоризненно посмотрела на подругу и сразу рассмеялась. — Береги честь смолоду, наверное. Толстого же вызывали, небось, пословицу какую нам решил написать.

— Пойду я пирога куплю, — поднялась с кровати Маша, — вы пока тут приберите, — схватив сумку, на ходу добавила она.

— Вот хитрюга, всё на нас оставила, — посетовала Ира, собирая клочки бумаги.

Не успела она закончить, как в дверь комнаты постучали.

— Как она быстро! — удивилась Катя и открыла дверь.

Но на пороге стоял Артур, с букетом ромашек в руках.

— Привет, — улыбнулся он, сверкая черными глазами. — Ира дома?

— Нет, нет ее, ушла, — быстро забормотала Катя, но парень не дал ей закончить. — Катюш, я знаю что вел себя ужасно, мне очень жаль. Хочу извиниться перед ней и сразу уйду, честно!

Катя с сомнением покачала головой.

— Я люблю ее, понимаешь? Больше жизни люблю, хочу, чтобы она была счастлива. Пускай не со мной, просто извинюсь, хочу на хорошей ноте расстаться. Я уезжаю через час, больше она меня не увидит, честное слово.

— Э, ну, — залепетала Катя, тая от мягкой улыбки и жгучего взгляда. — Ладно, только быстро.

— Спасибо, Катя, ты настоящий друг! — расцвел Артур и прошел в дом. На пороге комнаты он затормозил, повернулся к девушке, которая следовала за ним, и смущенно попросил:

— Только ты не могла бы нас наедине оставить? Пять минут!

Катя кивнула, не успев толком подумать.

— Я пока чайник поставлю...

Только она зашла на кухню, как послышались крики, шум и хрип. Девушка со всех ног бросилась обратно и увидела ужасную картину — Ира лежала на коленях у Артура, истекая кровью. Ее тело дергалось, изо рта доносился хрип. Артур баюкал её голову, пытаясь целовать в губы, и шептал:

— Ты только моя, слышишь? Только моя!

Катя схватилась за горло, сдерживая крик, и бросилась бежать подальше отсюда, а перед глазами стояли написанные на листе буквы"береги..."

— Берегись, это было берегись, — заорала она, напоровшись в дверях на Машу.

* * *

Артур лежал на больничной койке, рассматривая зеленоватый потолок и муху, что ползала вокруг голой лампочки.

— Ты мой, только мой, — раздался голос у самого уха.

Артур вздрогнул, чувствуя, как кожу покрывает холодный пот, и осторожно повернул голову.

Рядом с ним лежала Ира. Из рваной раны на горле хлестала кровь, а улыбка была такой широкой, что доставала до самых ушей. — Никому тебя не отдам.

Она понимает. Пальцы уже не стискивают дермантин, походка стала плавнее, дыхание успокоилось.

Уже через пару часов мы нашли свою первую жертву. Мужчина красив, он возвышается над Линой на целую голову даже когда наклоняется, чтобы помочь ей сесть в автомобиль. Лина пьяна, она не понимает, что происходит, глупо хихикает и просит отвезти ее домой. Мужчина усмехается и кивает. Я слышу его мысли, они черные и тягучие, как я люблю. Он предвкушает. Как и я.

Лина откидывается на сиденье, запрокидывая голову, и закрывает глаза. Ее мутит. Мужчина не смотрит на нас, он оглядывается по сторонам, убеждаясь, что никто нас не видит, садится, заводит мотор и едет, полностью сосредоточенный на дороге. Его губы плотно сжаты, взгляд прямой и жесткий, ноздри чуть раздуваются. Сегодня он тоже вышел на охоту. Люблю такие совпадения.

Мы приезжаем в какую-то глушь. Здесь нет фонарей, есть только разбитая дорога и с десяток покосившихся домов. Лина давно спит, а я жду.

Он тормозит у одного дома, выходит и возится с замком на воротах, пропадает во дворе, гремит ключами там, и возвращается. Наклоняется к нам и грубо будит Лину.

— Приехали, детка, вылезай.

Лина пугается, смотрит по сторонам, ее сердце стучит чаще в два раза. Она не выходит, срывающимся голосом спрашивает, где мы. Он только смеется. Хватает ее за руку и легко вытряхивает наружу.

— Не надо, не надо! — кричит Лина.

Глупая, глупая Лина! Он только усмехается и волочет ее во двор, потом в дом, бросает на пол. Она ерзает, растирая слезы по щекам, пытается встать, но он пинает её и хватает за волосы. Тянет за собой, тащит на кровать. Его пульс тоже учащен, как и дыхание, он так рад, в таком предвкушении. Как и я.

Опутываю его руки и ползу вверх, к горлу. Заколки, что сдерживали меня, падают, разворачиваюсь во всю длину своего малинового тела, стягиваю его шею, заползаю в нос, уши, рот. Он дергается, хрипит, но уже ничего не может сделать. Где-то позади воет Лина. Мне пока не до нее, поймет все позже, когда я поделюсь с ней вкусным. А мужчина очень вкусный, такой черный внутри, как я и думала. Прогнивший, настоянный на грязных делишках, настоящий деликатес.

К утру он превращается в безжизненное бледное тело. Лина перебирает мои пряди пальцами и молчит, глядя на уродливое лицо — после смерти они все становятся уродливыми.

— Что ты такое? — тихо спрашивает она.

Я не отвечаю. Я тварь, что питается тварями. Паразит, что кочует с головы на голову и заставляет носителя искать для меня пищу. Взамен я дарю им силу и молодость на тот срок, который выдерживает их душа. А потом ухожу к другому носителю. В последнее время это почти всегда женщины. Мужчины гораздо реже вплетают в волосы малиновые пряди.

Ответом была лишь тишина.

Григорий не знал, сколько времени простоял он так, вглядываясь в свежий холмик, ожидая чуда, знака, или собственной смерти. Солнце почти исчезло за горизонтом, когда раздался шорох и на могильный крест приземлилась большая белая тварь, напоминающая обликом летучую мышь.

Григорий надавил на веки, чтобы прийти в себя и разогнать морок, но тварь не исчезла. Напротив, устроилась поудобнее на вершине креста и уставилась огромными серыми глазами на Григория.

Он собрался было прогнать ее, но что-то во взгляде существа его остановило. Слишком он был человечным и знакомым. Так смотрела на него Рада, когда хотела утешить.

Надежда запылала в сердце, наполнив грудь дрожанием.

— Рада? — прошептал он, не сводя глаз с немигающего взгляда.

Легкий наклон головы твари был еле уловим, но Григорию этого хватило.

— Рада! — воскликнул он и протянул руку.

Существо мгновенно перелетело на предложенную опору, обхватив жесткими лапами запястье. Коготки впились в вены, вызвав искорки боли, которым Григорий только обрадовался. Впервые за три дня он что-то почувствовал.

Поднеся тварь к самому лицу, он вгляделся в маленькую шерстяную морду. Нос рыльцем дернулся, облик существа окутало дымкой, сквозь которую Григорий на миг разглядел лицо жены.

— Рада, радость моя, ты меня услышала и вернулась? Ты вернулась! — Торжествовал Григорий, поглаживая существо по кожистым крыльям и унося его с собой, домой.

Не зажигая света, он проследовал в спальню и бережно опустил тварь на постель, туда, где совсем недавно лежала Рада. Белые простыни еще хранили ее запах, а на туалетном столике стояла ваза с белыми розанами, свежими, будто их сорвали только сейчас.

Тварь устроилась среди подушек и задремала. Григорий лег рядом и прикрыл глаза.

Тяжелый аромат цветов делал мысли вязкими, усталость последних дней дала о себе знать и очень скоро он провалился в сон.

— Рада! — первым делом вскричал он утром, не увидев твари на постели рядом с собой. Вскочив, он заметался по комнате, переворачивая предметы, и не сразу заметил капельки крови на подушке.

— Рада! — взвыл он, решив, что потерял ее снова, когда заметил раны на своей руке. Коготки существа расцарапали кожу, капельки крови запеклись на двух проколах.

* * *

Комья влажной земли с глухим стуком падали на деревянную крышку.

— Не пережил утраты, — сокрушался позже за поминальным столом сосед Григория, протирая лоб платком.

— С ума спрыгнул, — подтвердила его жена, подкладывая в тарелку пирогов. — Думал, она к нему по ночам прилетает. Я как-то зашла вечерком, а он наряженный, улыбается. А меня увидел и злой стал, как черт. Думала, ударит, так гнал из дома. Только когда дверь закрывал будто стыдно стало, прости, говорит, ко мне скоро Рада прилетит, не любит она ждать. Тогда я и поняла, что свихнулся он, вот и не выходит из дома, и не ест ничего. Видели, как отощал?

— Малокровие у него было, я слышал, как врач удивлялся. Здоровый мужик, говорит, а крови почти нет.

На высоком кладбищенском дереве сидели две твари — белая и черная, обнявшись большими кожистыми крыльями. Под носами рыльцами сверкали острые клыки.