На тороидальных аренах, опоясывающих самые высокие шпили Комморрага, Риверы сражаются между собой за право лидерства. Зрелище тщеславных пилотов Риверов, участвующих в ночных гонках на выживание, привлекает внимание толпы кровожадных болельщиков. В этих гонках пощады не просят и не дают, ибо слова «пришёл в гонке последним» означают буквально смертный приговор. Риверы в ходе состязания используют все возможные уловки, пришедшие им в голову, чтобы обеспечить себе преимущество хотя бы на миллисекунду.

Гонщики, ставшие чемпионами гонок, постоянно модифицируют двигатели своих джетбайков, устанавливают голограммы наведения на всё встроенное оружие, прокалывают обтекатели своих кораблей, чтобы звук их полёта отличался от звука их соперников, а также носят гибкую вторую кожу, чтобы уменьшить сопротивление воздуха.

Чтобы повысить шансы на выживание в гонках, все Риверы принимают стимуляторы. «Элегантные убийства» среди гонщиков считаются моветоном, в то же время хорошо выполненное перевёрнутое обезглавливание может согреть ледяное сердце даже самого пресыщенного архонта.

Так как в гонках используется бескомпромиссный подход с летальным исходом, оружие используют все участники гонок. Самые знаменитые Риверы используют подвешенные грави-когти, с помощью которых пилоты выталкивают своих соперников в искусно очерченные лезвиями контуры трасс, или выпускают позади себя группу чувствительных к движению грави-шипов, эффектно взрывающихся по цепочке при приближении к ним гонщиков.

За долгое время пилотирования Ривера тёмные эльдары чувствуют корпус машины как продолжение собственного тела. Несмотря на то что в Ривере установлена осколочная винтовка, само судно является излюбленным орудием убийства гонщика. Благодаря подобному навыку пилоты джетбайка способны сносить головы или перерезать глотки одним движением лезвия киля.

Излюбленная тактика Риверов состоит в том, чтобы спикировать с небес в полосу тёмного металла, закручивая корабль в последний момент таким образом, чтобы острые края их джетбайков расчленили тех соперников, что пролетали рядом с ними, или, в некоторых случаях, пролететь прямо сквозь них.

Те, кто выживает в гонках, применяют полученный опыт в рейдах в реальное пространство. Так как пилоты джетбайков привыкли к скоростям себе подобных, авиатехника других рас кажется им очень медленной и неуклюжей. Но пилоты Риверов не унывают от этого факта и проявляют изобретательную находчивость, добавляющую азарта в бои, происходящие в реальном пространстве. Пилоты часто соревнуются друг с другом, чтобы узнать, кто из них сможет совершить самое быстрое или эффектное убийство во время рейда.

Испытания Жуткой Петли

Воздушные арены, на которых соревнуются Риверы, были специально спроектированы и наполнены разнообразными препятствиями, предоставляющими широкий спектр чудовищных смертей. Каждая трасса наполнена всевозможными дикими ловушками, такими как пиротехнические мины или ульи лёгочных ос, в которые пилоты могут загонять своих соперников.

Трасса Жуткая Петля не исключение. Эта трасса имеет форму массивной вертикальной петли, простирающейся от высоких шпилей Комморрага и заканчивающейся в грязных трущобах, проходит через несколько карманных измерений, которые на самом деле расположены в разных далёких уголках паутины.

До недавнего времени величайшей кульминацией гонки на Жуткой Петле для большинства гонщиков и зрителей был момент, когда трасса достигала своего пика, где Риверам приходилось преодолевать ряд лонжеронов, состоящих из окаменевшего трупного вещества.

Риверы, что врезались в колонны, не всегда погибали сразу — вместо этого опилоты скатывались с каменных утёсов на нижний этаж, где их изломанные тела разрывали на части изголодавшиеся по душам упыри, превратившие это место в своё логово. Ныне это пустынное подпространство было захвачено Бездной Горя, но это не остановило гонщиков. Врата, ведущие в Костлявый каньон, по-прежнему открываются при приближении Риверов, но теперь, когда тёмные эльдары падают, их пожирают не иссохшие друкари, а голодные стаи демонетток Слаанеш.

> Перейдем от научной аргументации к культурно-философскому осмыслению через киноискусство. Художественный фильм «Зелёный сойлент» снятый в 1973г. режиссёром Ричардом Флейшером – мой выбор для Фазы 2.  Сюжет фильма разворачивается в Нью-Йорке будущего в вымышленном 2022г., т.е спустя 49 лет после выхода фильма. Сценарий фильма, в свою очередь, базируется на антиутопическом романе Гарри Гаррисона «Make Room! Make Room!» написанного в 1966г. Действия в романе отнесены уже на вымышленный 1999г., т.е. спустя 33 года после написания книги.

В Доказательствах предопределенности Краха нашей Индустриальной Цивилизации в PS я уже касался х/ф «Soylent Green» как иллюстрации морально-этической проблематики в катастрофе социума, но с рядом важных уточнений:

- время действия сюжета (для адаптации в нашу модель сместим события на ~2090-е годы – период окончания Фазы 2, как наиболее подходящее время для описанной в фильме социальной структуры)

- вместо перенаселения города будет иметь место ускоряющаяся депопуляция (EROI и TFR будут уже весьма низкие и следовательно детей в городе будет мало (особенно здоровых детей), основной приток населения будет за счет миграции)

- в условиях тотального падения энергетической рентабельности EROI сложные биохимические процессы (для производства высококалорийных питательных рационов) будут уже невозможны или, как минимум, нецелесообразны.

> Для Фазы 3 считаю лучшим и самым подходящим художественный фильм «Посетитель музея» 1989г. режиссёра Константина Лопушанского. На мой взгляд, именно этот фильм - наиболее точное и полное художественное воплощение коллапса индустриальной цивилизации из всего мирового кинематографа. Он абсолютно гармоничен и грамонично-абсолютен в своей жестокости.

> Для Фазы 4 – художественный фильм «Дорога» 2009г. режиссера Джона Хиллкоута (экранизация одноименного романа Кормака Маккарти 2006 г.)

Тезис: Разберем эти три х/ф подробно по отдельности и в конце сделаем их синтез в трех аспектах-каскадах трагедии

1. 🎬  Причины выбора х/ф «Зеленый сойлент» как иллюстрации Фазы 2

Американский фантастический фильм-антиутопия, снят на киностудии "Metro-Goldwyn-Mayer" (MGM) в 1973 г. режиссёром Ричардом Флейшером, по роману писателя-фантаста Гарри Гаррисона «Подвиньтесь! Подвиньтесь!». И книга, и фильм блестяще иллюстрируют конец эпохи потребления, иллюзии изобилия и краха социального договора. Это именно то, что происходит в Фазе 2 «Великая Дестабилизация»: распад глобальных цепочек поставок, тотальное неравенство, переход к примитивному распределению ресурсов. Образ «сойлента» — это хорошая метафора для суррогатного, централизованно распределяемого питания (ГМО-водоросли, грибные белки, синтетическая пища), которое станет основой диеты в анклавах после коллапса сельского хозяйства. Произведения показывают не столько технологический коллапс, сколько моральный и социальный распад общества, что идеально ложится на тезис о «функциональной когнитивной деградации» и кризисе легитимности власти. Фильм гениально предсказал логику поведения элит в коллапсе: переход к шоковым, аморальным «техно-решениям» для сохранения контроля, когда традиционные ресурсы исчерпаны, «сойлент» — это не прогноз технологии, а прогноз социальной патологии.

Художественный фильм «Зелёный сойлент» хорошо иллюстрирует социальный коллапс, это мир, где институты еще существуют, но уже работают на поддержание симуляции жизни, а не самой жизни. Фильм показывает общество тотального дефицита, управляемое технократической элитой, где большинство населения существует на грани выживания, питаясь синтетической пищей «сойлент». Кульминация — шокирующее раскрытие истинного источника этой пищи. Корпорация «Soylent» — это символ последней попытки системы сохранить сложность и контроль через отчаянные, аморальные технологические «решения». Это прямая параллель с Адаптационным потенциалом  - геоинженерия и «зелёные» технологии, которые лишь продлевают агонию, не решая системных проблем.

Парадокс Зелёного сойлента» в том, что цивилизация на этапе распада начинает потреблять саму себя не только в физическом (каннибализм), но и в моральном смысле. Она жертвует своим будущим (и базовой этикой) ради продления агонии настоящего. Общество, которое для «выживания» выбирает путь «сойлента», уже не является адаптивным — оно является агонизирующим. Оно решает проблему голода, усугубляя проблему моральной деградации, что в конечном итоге делает его окончательный коллапс неизбежным. Такое общество обречено на вырождение, даже если физически продлит себе существование на несколько лет.

2. 💡 Различия фильма и модели Каскадного коллапса

1. Энергетическая нецелесообразность: Создание и поддержание завода по переработке биомассы в печенье (как в фильме) при EROI < 5 невозможно. Это слишком сложная и энергозатратная технология. Коллапс убивает сложность в первую очередь. Процесс переработки биологической массы человека в питательный и безопасный концентрат (белок, жиры) — это высокоэнергоёмкий биохимический процесс (требует стерилизации, ферментации, очистки от прионов). При падающем EROI подобные технологии станут невозможны раньше, чем возникнет тотальный голод. Энергия будет тратиться на примитивное сельское хозяйство и отопление.

2. Социальный распад, а не тоталитаризм: Власть в условиях коллапса не консолидируется, а дробится. Нет ресурсов для содержания репрессивного аппарата, способного контролировать миллионы. Власть того, у кого есть автомат и банка бензина, ограничена его кварталом. Социальный распад в этот период будет напоминать худшие сцены из антиутопий: тотальное неравенство, крах государственных институтов, переход на централизованное распределение скудных ресурсов (ГМО-водоросли и грибные белки)

3. Депопуляция, а не перенаселение: Наша модель предполагает катастрофическое снижение численности населения из-за низкой рождаемости (TFR < 0.8), голода и болезней. Проблема не в том, чтобы прокормить 40 миллионов, а в том, что некому будет есть. Мы столкнёмся не с избытком людей, а с их стремительной убылью. Кроме того, технологически сложные и энергозатратные процессы (вроде переработки биомассы в пищу) станут невозможны в условиях падения EROI ниже критического порога. Коллапс будет проявляться не в зловещих конвейерах, а в тихом угасании и примитивизации.

4. Не централизация, а локализация: Выживание происходит на уровне малых групп, а не мегаполиса. Нью-Йорк к тому времени уже не является единым организмом. Он — скопление изолированных, враждующих между собой анклавов, борющихся за скудные ресурсы.

5. Время действия: В романе Гаррисона время действия с 9 августа по 31 декабря 1999 года, в фильме это – 2022 год. Исходя из описанной в книге и в экранизации социальной структуры общества, в нашей модели примерно соответствует времени окончания Фазы 2 т.е. ориентировочно 2090-е годы (добавим к хронологии Гаррисона примерно один век). Реалистичный сценарий для Нью-Йорка — это пост-урбанистический, неофеодальный хаос, медленное угасание и распад некогда великого мегаполиса под действием неумолимых законов физики, термодинамики и экологии. Как и герой Чарлтона Хестона, люди к концу Фазы 2 осознают, что живут внутри большой лжи — лжи о возможности бесконечного роста и технологического спасения.

3. 🗽 Описание Нью-Йорка будущего в конце XXI века в стадии 2 - «Великая Дестабилизация»

Хочу использовать мир Soylent Green для иллюстрации агонизирующего мегаполиса будущего. Гарри Гаррисон и авторы сценария фильма были людьми талантливыми…, но они не располагали теми данными и инструментами, что есть у нас. Сразу скажу, на месте Нью-Йорка м.б. любой другая крупная агломерация в т.ч. Москва или Санкт-Петербург, но место действия книги и фильма - New York City, поэтому остановимся на нем. Разберем подробно: как будет выглядеть мегаполис ближайшего будущего (в данном случае, из мира «Soylent Green»), с учетом текущей модели развития.

** Итак, Нью Йорк, крупнейший город США, население на 2025г. 8-8.5 млн. человек (по разным оценкам)., NY «Большое яблоко», основан в начале XVII века голландскими колонистами и до 1664 года назывался Новый Амстердам. Заглянем в его будущее в рамках нашей модели Каскадного коллапса и заменим футуристический техно-дистопический образ сценария 1973 года на реалистичный, основанный на нашей модели **

Вот реалистичный портрет Нью-Йорка из мира фильма «Soylent Green» на этапе завершения Фазы 2 (~2090-е годы) и скорого начала Фазы 3. Ключевой принцип: Коллапс — это не внезапное событие, а процесс прогрессирующего упрощения и распада систем. Город не взрывается и не погружается в хаос за один день, он тихо гниёт заживо, теряя слой за слоем свою сложность. Социальные структуры деградируют вслед за энергетическими. Реальный Нью-Йорк (как и любой другой мегаполис будущего) будет не обществом технократического каннибализма, а пост-урбанистическим полем битвы, где последние островки сложности (элиты) отчаянно защищаются от волн хаоса, голода и архаики, которые они же и породили.

3.1 🌆 Внешний вид и инфраструктура:

•  Общий вид: Это не блестящий мегаполис, а гигантский, медленно ржавеющий каркас, поглощаемый природой и хаосом. Воздух прозрачнее (нет промышленности), но пахнет дымом, плесенью и разложением. Нижний Манхэттен частично затоплен. Улицы ниже 4-й улицы — это болотистый залив, по которому перемещаются на вёсельных лодках. Небоскрёбы Financial District стоят как обветшалые бетонные утёсы, их нижние этажи заброшены. Эмпайр-стейт-билдинг и Крайслер-билдинг лишились стеклянных фасадов — стёкла выбиты ураганами или растащены на остекление теплиц.

• Энергия (EROI < 5): Централизованное энергоснабжение мертво. Электричество — роскошь, добываемая дизель-генераторами, солнечными панелями (крайне неэффективными из-за загрязнённой атмосферы) и ручными динамо-машинами. Ночью город погружается в кромешную тьму, нарушаемую лишь кострами и редкими огнями дизельных генераторов в охраняемых анклавах. Линии электропередач — это ржавые скелеты, которые уже никто не ремонтирует. Энергия — это локальный, дорогой и грязный ресурс.

• Вода: Система водоснабжения из Катскиллских гор давно вышла из строя. Опреснительные заводы, построенные в панике в 2050-х, остановились из-за нехватки запчастей и энергии. Воду добывают из Гудзона и Восточной реки с помощью самодельных фильтров, но она радиоактивна и насыщена солями тяжёлых металлов. Дизентерия и холера — главные причины смерти.

• Транспорт:  Метро — это полузатопленные катакомбы, убежище для бродяг и крыс. Мосты в аварийном состоянии без обслуживания. Улицы не расчищаются от мусора и оползней. Основной постоянно доступный транспорт — телеги, велосипеды и лодки. Работающие автомобили – редкая привилегия элит.

• Архитектура: «Вертикальный город» мертв. Небоскрёбы без электроэнергии — это бетонные гробы. Лифты и водоснабжение не работают. Стеклянные фасады выбиты ураганами. Здания медленно разбирают на стройматериалы для укрепления низкоэтажных построек в Бруклине и Квинсе.

3.2 🌆 Общество и экономика:

• Социальная структура: В 70-х годах ХХI века федеральное правительство окончательно утратит связь с NYC из-за кризисов в других штатах, власть перейдет к «советам кварталов» и частным армиям корпораций. Уже не будет единой администрации, единого «мэра» или «корпорации Soylent». Общество разделится на три основных слоя, проживающих в разных частях города:

- Анклавы элит: Живут в укреплённых кварталах на Верхнем Ист-Сайде и вокруг Центрального парка. Их существование обеспечивается: 1. Геотермальными скважинами пробуренными для отопления небоскрёбов (теперь это их главный энергоресурс). 2. Вертикальными фермами – застеклённые части небоскрёбов превращены в охраняемые многоуровневые теплицы, где под искусственным светом выращиваются овощи и грибы. Их сила — в сохранившихся технологиях (радиосвязь, оружие, лекарства) и знаниях.

- Клановая периферия: Контролируют Бруклин и Квинс. Это бывшие инженеры, врачи, фермеры, объединившиеся в гильдии. Они выживают за счёт: 1. Бартера - обменивают выращенные на крышах овощи, самодельное мыло, алкоголь, ремонт инструментов на ресурсы у элит или других кланов. 2. Ремёсел - восстановили примитивную металлообработку, производят инструменты и оружие. Их жизнь — это постоянная борьба с голодом, болезнями и бандами.

- Дикие: Обитают в руинах Нижнего Манхэттена и заброшенного метро. Ведут практически неолитический образ жизни. Это потомки тех, кто не смог адаптироваться. Регулярно совершают набеги на периферию. Именно среди них мог бы существовать аналог «сойлента» — каннибализм от отчаяния, а не как системная политика.

• Экономика:  Нет интернета, банковской системы. Экономика основана на бартере: горючее, семена, патроны, антибиотики, чистая вода, аккумуляторы, алкоголь. Цепочки поставок распались. Продовольствие почти не поступает извне.

• Еда: Централизованного производства пищи нет. Вместо него разделение по трем основным социальным группам:

- Верхушка:  Овощи/грибы из теплиц, мясо выращенных кроликов или кур.

- Середина:  Продукты с крышных огородов, в парках (Централ-Парк — главное «поле») и в заброшенных зданиях растут чахлые, мутировавшие культуры под искусственным светом (где есть генераторы). Урожаи скудны из-за токсичности почвы и воды. Рыба из Гудзона (мутировавшая, но всё же съедобная),

- Низы:  Охота и собирательство. Ловят крыс, голубей, бездомных собак. Собирают водоросли и ловят рыбу в Гудзоне. Каннибализм существует, но не как системная практика, а как акт отчаяния отдельных групп. Он неэффективен энергетически и ведёт к прионным болезням.

• Население: Не 40 миллионов, как в фильме, число жителей сократилось к концу XXI века до примерно 800-900 тыс. человек. Но и это число жителей превосходит возможности умирающего города для поддержания жизни – пища, электричество, чистая вода, инфраструктура… Высокая смертность, уровень рождения низкий и продолжает падать. Население города в основном подпитывается миграцией из еще более худших для жизни мест. Люди из южных штатов мигрируют на север.

3.3 🌆 Экологический контекст:

• Климат: Нью-Йорк находится в зоне влажной жары. Летние температуры стабильно превышают +40°C при 90% влажности. Это смертельно для пожилых и больных. Зимой — ледяные штормы и наводнения.

• Уровень моря: Поднялся на 1.5-2 метра. Нижний Манхэттен, Роквей, Кони-Айленд, аэропорты — постоянно затоплены. Брошенные небоскрёбы стоят в воде, как мангровые заросли.

• Среда: Воздух насыщен микропластиком и продуктами горения (постоянные пожары на свалках). Пресная вода — дефицит. Почва отравлена.

3.4. 🌆 Судьба Нью-Йорка в долгосрочной перспективе:

Ко второй половине XXII века (Фаза 3) Нью-Йорк будет окончательно мёртв.

Это будет затопленный, радиоактивный архипелаг из бетонных руин.

Последние несколько сотен выживших будут вести жизнь примитивных рыболовов и собирателей на наименее пострадавших возвышенностях (например, в Стейтен-Айленде или в Бронксе), страдая от генетических вырождений и болезней.

Они будут бояться заходить в «стеклянные каньоны» Манхэттена, где ветер гуляет среди скелетов небоскрёбов, считая это место проклятым...

4. 🎬  Х/ф «Посетитель музея» - как иллюстрация Фазы 3

Советский художественный фильм «Посетитель музея» выпущенный кинокомпанией «Ленфильм» в 1989 г., режиссер и автор сценария: Константин Сергеевич Лопушанский, является, на мой взгляд, наиболее подходящим образным пророческим воплощением завершения Стадии 3 Каскадного коллапса цивилизации. Его метафора, философская глубина и мрачный реализм идеально вписываются в канву сценария коллапса, служа мощным эмоционально-интеллектуальным подкреплением. Художественная иллюстрация модели: мир не во время (как «Зеленый сойлент»), а уже фактически после катастрофы, где причина — в нарушении экологического баланса, а следствие — в депопуляции, вырождении, потере знаний и медленном угасании среди руин.

* Экологическая катастрофа как фон: В фильме показан мир после экологического коллапса: мёртвый океан, токсичные ландшафты, пыльные бури, таяние ледников и трансгрессия (наступление) моря. Это напрямую перекликается с Фазой 3 где акцентируется гибель сельского хозяйства, затопление прибрежных городов, массовое вымирание видов и доминирование экстремальных экосистем. Одна из  причин экологической катастрофы, на которую обращает внимание режиссёр – неумеренное потребление.

* Генетическая деградация: Лопушанский изображает общество, где большинство детей рождаются с мутациями — «дебилы/уроды», которых изолируют в резервации. Это созвучно прогнозам о накоплении мутационного груза, иммунодефиците и падении фертильности из-за токсикации среды (Pb, Cd, микропластик).

* Социальный раскол: Противопоставление «Города» с иллюзией нормальности и остального мира, погруженного в хаос – зеркало тезиса о «климатических анклавах» для элит и распаде глобального социума.

* Философские параллели: фатализм, вина и искупление. Фильм поднимает тему рока — герой пытается избежать похода в Музей, но обстоятельства принуждают его, что перекликается с тезисом о необратимости коллапса после прохождения точек невозврата (500 ppm CO₂, EROI<5).

* Роль «дегенератов» как хранителей духовности: В фильме именно уродливые дети-мутанты сохраняют способность к молитве и вере, в то время как «нормальные» горожане погружены в гедонизм и отрицание. Это отражает нашу идею о когнитивной деградации (снижение IQ, цифровой перегруз) как факторе, парадоксально усиливающем неспособность цивилизации к спасению. Мозг в условиях гиперкапнии предпочитает мифы сложным решениям.

* Музей как символ утраченной цивилизации: Затопленный музей — это метафора архива знаний, который пытается сохранить герой. Но доступ к нему опасен и временен (только во время отлива).

* Критика иллюзорной адаптации: Обитатели Города пытаются поддерживать «бизнес-как-обычный» (вечеринки, мода, секс), игнорируя катастрофу за стенами. Очень показательны рассуждения управляющего метеостанции об экологической катастрофе, который объявляет, что лет через 50 льды окончательно растают и вся земля будет затоплена, но их-то к тому времени уже не будет.

* Тщетность жертвы: Герой (Проситель) взбирается на холм, чтобы молиться за «дегенератов», но Бог не отвечает. Смерть неизбежна. Что подтверждает наш вывод о том, что в Фазе 3 человечество становится «пассивной жертвой», а не активным агентом изменений.

* Одиночество и оторванность: Герой абсолютно одинок. Связь с другими людьми почти потеряна. Это соответствует распаду на изолированные анклавы, которые не могут поддерживать сложную культуру.

* Индустриальная помойка: Действие картины происходит «на обломках экологической катастрофы», а мёртвый океан омывает «обломки ржавых машин», превратившись в гигантскую индустриальную помойку . Это не просто загрязнённая среда, а символ почти конечной точки, когда природа уже не может восстановиться. В целом, образ мёртвого океана в «Посетителе музея» является одной из самых сильных и пророческих визуальных метафор во всём мировом кинематографе, что перекликается с темой когда рвется та невидимая нить его поддерживающая. Это не просто мрачный фон, а ключевой символ необратимого коллапса биосферы.

* Образность и визуальные метафоры: Пыльные бури и мёртвое море → образ опустынивания пахотных земель» и аноксии океанов. Дети-мутанты в резервациях → прообраз генетического коллапса и вырождения. А по телевизору зрители видят рекламу модных туфель на высоком каблуке для мужчин, т.е. мужчины носят женскую одежду…

«Посетитель музея» - это идеальная метафора Фазы 3 — эпохи потери смыслов и распада знаний. Пророческое предупреждение и художественное дополнение, которое:

- Обогащает образность сценария, предоставляя мощные метафоры для коммуникации с аудиторией (особенно через тему утраты знаний и когнитивной деградации).

- Предостерегает против иллюзий адаптации и фатализма, подчёркивая необходимость действовать до прохождения точек невозврата.

- Его уместность — в способности показать, что коллапс — это не просто графики и цифры, но трагедия человеческого духа, столкнувшегося с последствиями своей собственной деятельности. Как говорится в фильме: «Выпусти меня отсюда!» — это мог бы быть крик всего человечества.

5. 🎬 Х/ф «Дорога» - как иллюстрация Фазы 4

Американская постапокалиптическая драма «Дорога» от кинокомпании «Dimension Films» по одноимённому роману писателя Кормака Маккарти (2006), вышла на экраны в 2009 г., режиссер Джон Хиллкоут. Фильм завершает нашу триаду ключевых произведений о коллапсе, добавляя к философской глубине «Посетителя музея» и социальной сатире «Зелёного сойлента» экзистенциальную и эмоциональную составляющую. Фильм показывает постапокалиптический мир, где биосфера мертва (леса выгорели, небо в пепле), а последние выжившие бродят по руинам в поисках пищи, борясь с каннибализмом и отчаянием. Весь сюжет — это путь отца и сына, где главное — сохранить не жизнь, а человечность.

* Реализм энергетического и экологического коллапса: Мир «Дороги» — это мир с EROI ≈ 0. Энергия (еда, топливо) не производится, а лишь добывается из остатков прежней цивилизации. Это соответствует Фазе 4, где поддержание любой сложной технологии невозможно. Отапливаемые дома, работающая техника — всё это осталось в прошлом.

* Демографический крах: Население сократилось настолько, что встречи с другими выжившими редки и почти всегда опасны.

* Когнитивная и моральная деградация: Общество разделилось на «хороших» (тех, кто не ест людей) и «плохих» (каннибалов). Это упрощение морального кода до бинарного состояния — мощная иллюстрация тезиса о снижении когнитивных способностей и распаде сложных социальных норм в условиях борьбы за выживание.

* Мёртвая биосфера: В фильме показан именно тот мир, который возникает после гибели фитопланктона и коллапса экосистем. Это не просто «загрязнённая» планета, а биологически мёртвая.

* Этика в условиях выживания: Ключевой вопрос фильма: «Мы всё ещё хорошие люди?». Это становится главным и единственным смыслом существования. Это прямо перекликается с нашим выводом о том, что в конце остаётся только экзистенциальная позиция.

* Системный вывод: Это фаза, когда коллапс завершён. Ресурсы для поддержания какой-либо сложности исчерпаны (EROI<1). Мир возвращается в состояние, где главный вопрос — не «как жить?», а «зачем жить?».

* «Несите огонь!» как символ: Метафора сохранения человечности, добра и сострадания в абсолютно бесчеловечных условиях — это ключевая точка надежды в модели, где отдельные группы пытаются сохранить не технологический, а моральный и культурный минимум.

Авторы фильма и книги намеренно не уточняют причину катастрофы. Это ослабляет сценарий как предупреждение о конкретных рисках, но усиливает как универсальную притчу о хрупкости нашей цивилизации. «Дорога» — это идеальная, на мой взгляд, иллюстрация Фазы 4, «Энтропийного финала». Она не показывает причин, но с пугающей точностью демонстрирует финальный результат — мир тотального энтропийного вырождения, в котором единственным ресурсом является прошлое, а единственной ценностью — элементарная человечность. Финал фильма двойствен. С одной стороны — обречённость (отец умирает). С другой — намёк на то, что где-то ещё остались «хорошие люди». Это соответствует оценке вероятности (~5%) сохранения небольших групп, которые пронесут через «бутылочное горлышко» не технологии, а моральный кодекс.

«Дорога» — это фильм о том, что когда умирает всё, последним умирает смысл. И единственное, что может противопоставить человек абсолютному распаду — это акт любви и сохранения достоинства!

6. 🎬 💀🗽 Синтез трех фильмов:

Синтез аналитической модели с художественными образами позволяет не просто проиллюстрировать фазы коллапса, но и показать их экзистенциальное измерение. Как ни странно, но именно эти три фильма (разных режиссеров, стран и эпох) образуют единую трилогию, последовательно раскрывающую духовную и социальную эволюцию человечества на пути к угасанию.

Эти три фильма показывают не просто этапы упадка, а изменение самого предмета трагедии:

* «Зелёный сойлент»: Трагедия системы. Крах социальных институтов, морали во имя выживания системы. Цивилизация, пытаясь спасти себя, предает свои основы (мораль, гуманизм). Это роковая ошибка, предопределяющая дальнейшее падение. Биосфера сильно деградировала, но еще жива

* «Посетитель музея»: Трагедия культуры. Крах знания, памяти, смыслов. Цивилизация теряет разум и память. Наказанием становится утрата смыслов. Общество деградирует, даже если какие-то технологические оболочки ещё работают. Биосфера катастрофически повреждена. «Посетитель» остаётся наиболее точным и полным художественным воплощением модели коллапса.

* «Дорога»: Трагедия человечности. Крах биологической основы, биосфера мертва и невосстановима в человеческих масштабах. Последний выбор — между человечностью и животным существованием.

Трилогия показывает нелинейность коллапса. Это не постепенное угасание, а серия обвалов: сначала рушится социальный договор («Сойлент»), затем — разум и память («Посетитель»), и только в конце — биологический субстрат («Дорога»).

Эти фильмы — ключ к эмоциональному пониманию модели коллапса. Они превращают сухие цифры EROI, CO2 и pH в экзистенциальное переживание, которое остаётся с человеком надолго.  Синтез трех аспектов: трагедии системы, трагедии культуры и трагедии человечности дает суммарный глубокий драматизм в визуализированном осознании общего краха цивилизации.

Цивилизация, принимающая "сойлент", уже мертва — она просто не знает об этом. Выбор "сойлента" — это выбор в пользу ложной сложности. Система пытается сохранить уровень потребления и контроля, который уже не обеспечен энергией и ресурсами (EROI < 5), прибегая к чудовищным суррогатам — как технологическим, так и моральным. Коллапс — это не битва Добра со Злом, а трагический процесс, в котором сама возможность «доброго» выбора постепенно исчезает:

"Зло" - мэр из «Soyent Green» пытается сохранить жизнедеятельность гибнущего города, он — менеджер агонизирующей системы. Его цель — предотвратить мгновенный хаос и голодные бунты, которые убьют всех сразу. Он жертвует моралью и человечностью ради сохранения биологического существования максимального числа людей.

"Добро" - главный герой видит не систему, а людей. Для него истина и человеческое достоинство выше, чем стабильность, построенная на лжи и каннибализме. Его бунт — это попытка вернуть цивилизации ее моральный фундамент.

= Трагедия в том, что ОБА правы в своих системах координат, и действия ОБОИХ ведут к катастрофе.

"Основная миссия кино — давать духовное начало зрителю, помогать ему развиваться как личности, расти над собой и адекватно оценивать общество, в котором он живёт, указывая на его недостатки" (Константин Лопушанский). Художественные антиутопии, ценны не своим буквальным предсказанием (тут не так важна педантичная хронология и строгое разделение на этапы), а точным попаданием в этическую суть коллапса. Они показывают мир, где выживание вынуждает потреблять самое основание общества — его мораль и человечность. Это состояние "агонизирующей системы", которая жертвует будущим ради симуляции жизни в настоящем. Элиты будут все чаще сталкиваться с выбором:

1. Сохранять сложность системы через все более аморальные, энергозатратные и тоталитарные меры (например, тотальная киберслежка для распределения ресурсов, подавление инакомыслия и пр.).

2. Или позволить системе начать упрощаться, что будет означать признание краха их власти и неизбежную катастрофу.

   Подлинное "Добро" в такой системе — это попытка найти невозможный третий путь, который в условиях коллапса почти всегда обречен на провал. В этом и заключается экзистенциальный ужас.

   Цивилизация, чтобы продлить свою агонию, вынуждена начать пожирать саму себя — сначала метафорически (мораль, права, истина), а затем и буквально. В определенный момент истории любое действие становится преступлением — либо против Истины, либо против Жизни. Как говорил Луций Анней Сенека: «Переноси с достоинством то, что изменить не можешь».

Best regards, DR

3 / Х / 2025

Дополнительные материалы:

1. Сценарий Каскадного коллапса нашей Цивилизации.. В четырех фазах-стадиях: https://dzen.ru/a/aINvp_eUtjg3OsAg#_zaklyuchenie_pochemy_kol...

2. Доказательства неизбежности Коллапса индустриальной Цивилизации: https://dzen.ru/a/aLqXrMnZWFKe-7c2

3. Удушающий разум: Как растущий уровень CO2 снижает когнитивные способности человечества: https://dzen.ru/a/aJXlgtk5Sg9fC-Os

4. Снижение энергетической рентабельности EROI // Что общего между криптоиндустрией и островом Пасхи?: https://dzen.ru/a/aKcmvh3mFWbrJEo0

5. О роли гибели фитопланктона в Коллапсе цивилизации Homo sapiens. Невидимая нить или Новое великое "Пермское вымирание": https://dzen.ru/a/aMvfojqRshoG2Sbm

— Твою мать! — из коридора послышался голос Большого, — все сюда!

Мы выскочили на помощь. В квартире напротив уже стоял Паек с остальными бойцами. В комнате на диване, прислонившись друг к другу, сидели три скелета, в том же состоянии, что и в проверенной мной квартире. Но Большого напугал не сам их вид, а то, кем они были раньше: скелеты оказались детскими.

— Что за чертовщина творится? Не нравится мне тут, товарищ сержант! — сказал Гога.

— А я, по-твоему, в восторге? На карусели отдыхаем, мля! — Паек, как и все, выглядел напряженным.

— Тут еще кое-что странное! — вмешался я, — скелеты — они как будто состарились и выглядят, ну не знаю, словно много циклов уже здесь.

— Да ты прям гений! — дрожащий голос Большого отчего-то звучал тоньше. Видимо, он еще не отошел от испуга.

— Дай договорить! Вся обстановка на этом этаже. Мебель, посуда, стены — тут все дряхлое, выглядит, будто еще при прадеде устарело. И скелеты тоже старые.

— Соглашусь с Ванной. Мы здесь словно какой-то могильник вскрыли. Только этот-то не запечатывали.

— Быстро осматриваем остальные квартиры и уходим!

— А это, товарищ сержант, мы мигом.

Остальным квартирам удивить нас не получилось: где-то лежали или сидели такие же скелеты, где-то не было никого, но увиденное в первой квартире уже вряд ли что-то могло переплюнуть.

— Нигде ни следа пропавшего отряда, — доложил Гога, когда мы вернулись на лестничную площадку, — все проверили!

— Все, да не все! Один лифт нас не довез, а вот второй закрыт, но тоже, судя по всему, не работает, давайте его вскроем. Убедимся, что и там ничего. И тогда точно возвращаемся.

Вскрывать лифты было обыденным делом. Для таких случаев Крупа всегда брал небольшое приспособление, чем-то похожее на домкрат: две тонкие, но прочные пластиночки вставлялись прямо между створками лифта, а поворотный механизм с ручкой заставлял пластинки отдаляться друг от друга, раздвигая эти самые створки.

В это раз лифт совсем не оказал сопротивление. А потом Крупа начал ругаться.

— Че там? Тоже труп? — спросил Большой.

Лучше бы труп: откуда-то сверху свисали оборванные тросы. На одном из них болтался противогаз.

— Может, ну его? Сбросим в шахту, и все? Скажем, что везде искали, но ничего не нашли. А лифт уже после нас оборвался, — предложение Гоги было заманчивым. Как бы я хотел, чтобы Паек согласился на него. Но сержант, тяжело вздохнув, ответил:

— Не могу. Приказ есть приказ. Да к тому же, если к кому-то из нас подключится Оператор, он все узнает и поймет, что задачу могли выполнить, но отказались. А это расценивается, как дезертирство. Крупа, свети в шахту, что там видишь?

— Эт, шахта неглубокая. Метра полтора до оборвавшегося лифта. Там, эт, кажется, подвальное помещение.

— Спускаемся!

***

Мне еще ни разу не довелось быть в подвалах. Слухи о них ходили разные, но все склонялись к одному: гиблое место. Как только все спустились, Паек выдал по таблетке. Спрашивать, что это, не стали. Горечь на языке осталась, зато ощущение страха и тревожности мигом ушли. Правда, всего лишь на время.

Помещение с рухнувшим лифтом было небольшим, два на два метра. Все вокруг, как и на этаже выше, поражало своей старостью, другого описания на ум и не приходило. За дверью ждал полумрак коридора, заваленного мусором и какой-то рухлядью. На удивление, редкие лампы на потолке светились, хоть и периодически выключались.

— Идем вперед, я думаю, что цель уже близко. Главное — найти. Неважно, живыми или мертвыми, — отдал приказ сержант.

По бокам просторного коридора не было дверей, сплошь стены с облупившейся краской неизвестного цвета. Мы шли по нему довольно долго, держа оружие наготове.

А потом донесся вопль. Или смех. Я до сих пор не могу в этом разобраться. Единственное, мне сразу вспомнился один случай, когда Гога, во время одной из операций, сжег зараженного мужика на глазах у его жены. Она также кричала.

На удивление, звук раздавался сзади, хотя мы осмотрели от и до вокруг шахты лифта.

— Что за…? — обернулся Гога, а потом закричал, — Ааа, сука!

Большой подсветил фонариком, и мы увидели, как что-то, похожее на разжиревшую крысу размером с ведро, вгрызалось в его ногу.

— Не стреляй, а то своего зацепишь, — приказал Паек и пнул тварь. Та и не думала разжимать челюсти.

Тогда Крупа, недолго думая, достал нож и несколько раз вонзил ей в брюхо. Крыса заверещала и обмякла, наконец, отпустив кровоточащую ногу.

— Как она прокусила? Тут ткань защитная, ножом хрен возьмешь!

Большой достал из аптечки ампулу и вколол в ногу:

— Гога, как вернемся, давай сразу в больничку, чтобы заразу не подцепить. Идти-то сможешь?

— А куда мне деваться? Один оставаться здесь я точно не собираюсь.

— Давай, если что, эт, на меня опирайся, — предложил Крупа.

Но раненый, на удивление даже не хромал. Тогда мы подумали, что это все из-за ампулы. Как же мы ошибались.

Снова раздался вопль со стороны лифта. Еще раз моргнула лампа, а потом, будто из воздуха возникла она. Огромная тварь, выше любого бойца в Корпусе, неторопливо двинулась к нам, словно знала — мы никуда не денемся.

— Стреляй, че ты встал! — бросил мне Большой, тыча автоматом в сторону надвигающегося мутанта.

Щелк. Осечка.

Странно, мы регулярно чистили оружие, осечки быть не могло.

— Сука, что со стволом? Ванн, у тебя тоже?

Щелк. Щелк. Одни осечки. В этот момент я понял, что мой автомат, весомый аргумент во многих ситуациях сейчас просто кусок мусора.

— Не знаю, раньше все работало как часы, — таблетка Пайка как-то резко перестала действовать, и мне стало не по себе от происходящего.

— Мой тоже заклинило! — вмешался сержант. — Мужики, давайте огнеметы!

— Эт, товарищ сержант, не работает. Как будто вместо топлива — вода.

Что-то прыгнуло на меня сверху и вцепилось в ухо. Вспышка боли, а потом я почувствовал, как кровь заливает лицо. Меня спас Гога, ткнувший в тварь ножом. Что-то крупное и шерстяное свалилось с меня и растянулось на полу.

— Бежим! Бежим, быстрее!

Существо почти настигло нас. Я на бегу обернулся, оценивая расстояние между мной и тварью, но в тот момент повезло: один взмах когтистой лапы — и Большой, бегущий позади меня, исчез из виду. Он даже крикнуть не успел, просто упал. Краем глаза я увидел, как мутант вгрызается в шею солдата. Пол вокруг стал заливаться кровью.

Но это — только начало. За чудовищем спешили огромные крысы. Они не стали задерживаться на Большом, отдав трофей сильному. Десяток шерстяных тварей преследовал нас. Некоторые умудрялись прыгать откуда-то с потолка.

— Там дверь, справа! — крикнул сержант.

Коридор не заканчивался, и эта дверь оказалась единственной надеждой на спасение. Крупа дернул ручку, и та, на удивление, поддалась.

Как только мы все оказались внутри, Паек сразу заперся. Со стороны коридора стали раздаваться скрежещущие звуки.

— Не достанете, суки! — ругнулся в ответ Гога.

Сержант нашел на стене рядом выключатель, и мы, наконец, смогли разглядеть свое убежище — абсолютно пустая, выложенная кафелем комнатка, в дальнем углу лежали ветхие скелеты в одежде Ликвидаторов. На всех, кроме одного, противогазы. Видимо, именно он и потерял свой у шахты.

— Ну, эт, товарищ сержант, вот и пропавший отряд!

— Ага, а теперь будет два пропавших отряда. Математика, мать ее за ногу!

— Ванна, а ты чего так на меня вылупился? Смотреть больше некуда? — выпалил Гога, — погоди, а как у тебя так быстро борода выросла? А ухо? Мы не кололи ничего, но оно уже зажило.

Только тогда я понял, что меня смущало в нем. Да и во всех остальных:

— Как и твоя нога, Гога. Ты бежал быстрее всех! Глянь на нее.

На месте укуса вместо рваной раны белел еле заметный шрам. Нога выглядела так, словно давным-давно зажила.

— Эт, ладно, нога! Что с нами случилось? Почему у всех бороды отросли, да еще и поседели? У меня что, тоже голова белая? — Крупа стал ощупывать свое лицо.

Ни у кого с собой не было зеркала, но стало понятно: за то время, что мы находились на этаже, каждый из нас постарел. Кто-то больше, кто-то меньше. Такого не должно было быть. Так быстро люди не стареют. А потом я вспомнил и про заклинившие автоматы, и про быстро заживающие раны.

— Товарищ сержант! — я решил высказать догадку. — Наверное, здесь какая-то аномалия. Она распространилась на подвал и этаж. Потому и люди там мертвы. Они просто состарились и истлели.

— И мы, боец, кажется тоже влипли. Нам бы выбраться отсюда, пока сами не стали скелетами.

За дверью послышался вопль. Та тварь вернулась и настойчиво колотила в дверь.

— Мы не можем выйти, у нас из оружия рабочего только нож… — седой Гога не успел договорить и просто упал на пол.

— Гога, эт, что с тобой? — тряс мертвого товарища Крупа.

— Да не тряси ты, он больше ничего не ответит. Гога был самый старший из нас, и, судя по всему, состарился быстрее остальных. Во что же такое мы с вами влипли, мужики? — сержант сел на пол, прислонившись спиной к стене, вздохнул, а потом сказал: — Крупа, ты же ненамного его младше?

***

Крупа умер быстро. Мы уложили его рядом с остальными.

— Ну что, Ванна? Нас осталось двое, — горько усмехнулся Паек. — Как ты тут один-то будешь? Не страшно?

— А там, за дверью, разве не страшнее? — спросил я. Тварь, ждущая нас в коридоре, казалось, имела в запасе все время мира. На нее старение будто вообще не действовало. — Обидно только, что вот так все и закончилось.

— Знаешь, боец. Мы тут сгинем, а потом пришлют других — и те также погибнут. Потом снова и снова.

— Нет, товарищ сержант, неужели вы думаете, что кто-то действительно будет бесконечно скармливать подвалу бойцов?

— А я не хочу даже проверять эту теорию. Так что поручаю тебе важную задачу.

— В каком смысле?

— А вот в каком: ты не заметил, что звуки в коридоре стали немного тише?

Я прислушался и поразился внимательности сержанта.

— Да, ей, судя по всему, скучно стало, вот она и не стоит на месте, бродит по коридору.

— В точку, боец! И это — наш шанс. Ты, как самый молодой, можешь попытаться добежать до конца коридора и выбраться из шахты, не успев умереть от старости. Я же буду тебя прикрывать.

— Прикрывать в каком смысле?

— А в прямом. Я беру тварь на себя. Не убью, так хотя бы задержу. Пока она будет меня жрать, ты уходи.

— Товарищ сержант, может, не нужно? — предложение Пайка меня шокировало.

— Нужно. А чтобы наши старческие тела не дали сбой, вколи-ка в плечо вот это, — сержант достал у себя две ампулы и протянул мне одну.

Я не стал думать о том, что будет дальше, просто сделал себе инъекцию. Энергия и сила растеклись по венам, придав уверенности. Я был готов рвать тварей голыми руками.

Паек, стоя у двери и прислушиваясь, подал мне знак, чтобы я готовился бежать.

— На счет три! Раз, два, пошли!

Сержант с ножом в правой руке бросился куда-то вправо. Послышались звуки борьбы и крики Пайка. Я выскочил из комнаты и успел заметить краем глаза, как мерзкое опасное существо уже убило моего командира и задержалось только на том, чтобы его съесть. Крыс, на удивление, не было. Я бросился бежать что есть силы к лифтовому помещению. На спину что прыгнуло, но я успел приложиться спиной к стене, если не раздавив существо, то хотя бы его оглушив. Если бы не инъекция, провернуть такой маневр мне бы не удалось. Она же и дала мне возможность бежать быстрее и не задыхаться.

***

Все было как в тумане. Лифтовое помещение. Шахта. На удивление легко подтянулся, выбрался. Мертвецкий этаж. Лестничная площадка. С трудом прошел несколько пролетов наверх.

Организм, почувствовавший, что опасность миновала, сдался. Сказалось все: и общее напряжение, и эффект после краткосрочного действия ампулы и, конечно, аномальное старение. Я смотрел на трясущиеся руки, покрытые пигментными пятнами, и плакал от бессилия. От того, что ничего уже не изменить. Мои остались там, а я выбрался не из-за отличительной силы или выдающегося ума. Просто повезло, но какой с этого прок? Кому нужен старый никчемный дед?

На какое-то время я потерял сознание и лишь изредка, на мгновения, выходил из забытья. Помню, местные, с этажа, называли меня бродягой и оборванцем. Они либо обходили стороной, либо просто пытались прогнать. Кто-то пообещал сообщить куда надо. И, судя по всему, этот кто-то сдержал свое слово.

За мной пришли. Разбудили пинком ботинка по ребрам. Едва я открыл глаза, как дуло автомата сунули прямо в лицо:

— Гражданин, назовитесь. По каким причине на вас армейская форма?

С трудом пытаясь дышать, скорчившись боком на полу, я заметил две пары ног в берцах. Ответить удалось только через несколько вдохов:

— Я свой. Рядовой Корытин, позывной Ванна, личный номер: А-78925-ОЩ-61. Отправился на задание под командованием сержанта Пайкова. Искали пропавший отряд. Какое-то время назад, думаю, прошло не больше двадцати четырех часов, мы исследовали первый этаж, в котором из-за аномалии после Самосбора погибли все жители, а потом спустились в подвальное помещение, где на нас напали мутанты. И…, — тяжелый ботинок опять угодил прямо по ребрам. Я захлебнулся кашлем.

— Говори, да не заговаривайся. Этот этаж давно залит пенобетоном. Много циклов назад.

После этих слов меня как будто холодной водой окатило. Много циклов. Много — это сколько? Жив ли кто-то, кого я знаю, или они тоже состарились? А может, они вообще о другом говорят? А если нет? Как такое вообще возможно?

— Что с тобой? Не верится? А вот придется поверить! Сейчас отведем тебя к товарищу капитану, он проведет с тобой разъяснительную беседу на предмет того, как нужно отвечать на вопросы, когда тебя спрашивают.

Меня не вели, а скорее несли, повисшего на руках солдат. Все происходило будто во сне: дорогу до кабинета капитана я совсем не помню. Зато все, что произошло после, отложилось в голове в мельчайших подробностях.

В кабинете пахло сигаретами и старой бумагой. Однажды мне довелось побывать в архиве, и именно с ним возникла ассоциация, едва я переступил порог, где меня встретил невысокий полный человек. Да, внешний вид этого капитана говорил о том, что он только приказы раздавать и горазд. Сам-то дальше ста метров не пробежит. Он прищурено на меня смотрел, может, чего-то ждал, я так и не понял, но в какой-то момент просто представился:

— Капитан Наполов, специальный отдел. Рассказывай: кто ты, как здесь оказался, почему в армейской форме.

Меня внимательно выслушали. Все то время, пока я говорил, человек за столом делал какие-то пометки в блокноте, изредка кивал головой, и даже ни разу меня не перебил.

— Занятный отчет, рядовой Корытин. Нарочно не придумаешь.

— Вы мне не верите?

— Как сказать. За столько лет всякого наслушался и разное повидал. Этаж с подвалом в запечатанном состоянии столько, сколько я себя помню. В остальном, мне следует доложить руководству. Пусть сами решают, что с тобой делать. А пока — посиди в камере какое-то время.

Меня это вполне устраивало. Едва туда добравшись, я сразу лег на койку, закрыл глаза и моментально провалился в пустоту.

***

Разбудил тот же солдат, что и запирал в камере:

— Вставай, дед, руководство вызывает, на удивление быстро отреагировали.

Поднялся. После отдыха чувствовал себя чуть лучше, но ненамного.

— Как думаешь, рядовой, что со мной будет? — я надеялся, что мне удастся разговорить Ликвидатора.

— По мне, дед, ты — просто сумасшедший. Тебя или отпустить на все четыре стороны или расстрелять, всяко полезнее будет. Не верится что-то в твои россказни.

Разговаривать резко перехотелось. Но солдат все равно добавил:

— Но руководство — оно другими гранями мыслит. Ученых вызвали. Так что тебя, я так думаю, сначала в НИИ отвезут. Там изучать будут, опыты всякие проводить. Ведь если все, о чем ты рассказываешь, правда, то пользу какую-никакую науке, да и людям, принесешь.

В этот момент какое-то гадкое чувство засело внутри меня. Как червяк точит бетон, так и меня начало что-то подтачивать. Стало обидно, что вот так все закончится. Я — не порождение аномалии, не мутант, которых вызвал Самосбор или те же очкастые из НИИ. Я — обычный человек, который потерял молодость, потерял жизнь. И ради чего? Я снова вспомнил тех четверых, не выспавшихся мужиков, непонятно зачем поднятых по тревоге и также непонятно зачем погибших. Резко захотелось убраться отсюда подальше.

В коридоре, ведущем в кабинет никого не было. Я решил, что это — мой шанс, и упал на спину, сделав вид, что потерял сознание.

Солдат склонился надо мной, тряся:

— Дед, эй, дед! Что с тобой?

В это время я достал нож с ремня ничего не подозревающего солдата и воткнул его прямо бедолаге в бедро. Солдат, повалившись на пол, попытался закричать, но я, закрыв ему рот рукой, шепнул на ухо:

— Попробуешь закричать, и я нож из ноги достану. А тогда не успеешь даже перевязку сделать, умрешь от потери крови.

Тот зло на меня посмотрел и попытался укусить за руку. Тогда я вытащил нож из ноги и полоснул по горлу. Солдат быстро обмяк. Мне не хотелось убивать, но в тот момент другого выбора не было.

Я побежал. Каким-то чудом набрел на сортировочно-транспортный узел, забрался в одну из ржавых кабин, которые вы тут разбираете, а потом сюда перебрался, в техническое помещение.

***

Сирены давно перестали выть, только грохот и ругательства Ликвидаторов нарушали тишину коридора. А потом в дверь постучали, тем самым дав разрешение выбираться из помещения.

Костик, выслушав историю старика, поморщился:

— При желании можно во всякую чертовщину поверить, временные аномалии, ускоренное старение. Вон, — он кивнул в сторону гермодвери, — что там за туман за дверью? Почему мы иногда слышим голоса и чувствуем запах этот странный? В это можно поверить. А вот в то, что ты, старый дряхлый человек, перерезал горло Ликвидатору, который намного сильнее тебя. А потом еще и смог скрыться от преследования…

— Все, что рассказал, правда. Думаю, мне просто повезло. Зеленый тот солдат был, зазевался, а я этим и воспользовался. Сил у меня не оставалось, зато опыт.

— Допустим, солдат молодой оказался, возможно совсем новичок. Но как ты дальше-то сбежал? Никто даже не попытался догнать, остановить. А здесь как? Тут металлолом в такую кучу-малу сваливают, и кабину, в которую ты якобы забрался. Тут один раз переверни ее — и ты помрешь.

— Просто повезло.

— Да как-то слишком просто у тебя все, дед. Там повезло, тут повезло. Что выбрался из подвала — тоже. Разве так бывает?

— Ну раз я стою здесь, то бывает.

— Валь, и что с ним теперь делать? — обратился Костик к напарнику.

Валентин внимательно следил за перепалкой. Да, конечно, рассказ отдает небылицами, но все-таки — это немощный старик. Если бы он был таким, каким описывали в листовке — опасным элементом — давно бы уже мертвые лежали оба. Но нет, здесь все наоборот, его жизнь зависит от воли двух техников.

— Кость, давай не будем в это лезть. Мне кажется, себе дороже. Ликвидаторам только попадись на глаза, уже не отцепятся.

— А как же награда, как же возможности?

— Не будет никаких возможностей, молодой человек! — вмешался в перепалку старик.

Костик покосился на деда:

— А тебя вообще не спрашивали, вали в свой угол!

— Ну что, договорились? Не будем сдавать? — продолжил настаивать на своем Валентин.

Костик насупился и обратился к темной половине помещения:

— Живи пока. Повезло тебе, что Валек из добрых.

***

У выхода на проходной парни столкнулись с двумя Ликвидаторами, отчего-то еще не покинувшими территорию завода. Костик похлопал себя по карманам и обратился к напарнику:

— Слушай, я зажигалку, кажись, в курилке оставил. Не жди. Иди, а я догоню.

— Да, давай, — не задумываясь, ответил Валентин и пошел дальше один.

Через какое-то время его осенило: «Костик, сволочь, все-таки решил сдать старика!»

Парень бросился бежать к заводу в надежде переубедить жадного товарища.
На знакомом посту, вместо рутинно работающей пары техников была самая настоящая толпа.

Обойдя зевак, Валентин, наконец, смог увидеть то, что привлекло массовое внимание: на полу в луже крови лежал Костик. В груди алели несколько сочащихся дыр от пуль.

— Что, что с ним случилось? — у всех и будто ни у кого спросил парень, трясясь от ужаса.

По плечу хлопнул Митрич:

— Нам сообщили, что он был заражен. Но я видел, как вы вместе уходили… И че он вернулся, полез к ним. Дурак-парень. Жалко, хоть и сам виноват. Не стоит к ним лезть лишний раз.

***

Выходя из лифта, Валентин бросил машинально взгляд на доску объявлений, поймал глазами знакомую листовку и остолбенел от удивления. Да, это была она: текст с косой печатью, те же замятия, вот только сама информация на ней немного отличалась:

«ВНИМАНИЕ! РАЗЫСКИВАЕТСЯ ОСОБО ОПАСНЫЙ ЛИКВИДИРУЕМЫЙ ЭЛЕМЕНТ.

ПРИЗНАКИ: МОЛОДОЙ МУЖЧИНА. КОРОТКИЕ ВОЛОСЫ.

ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ:ОТСУТСТВУЮТ.

ОБВИНЯЕТСЯ: ПОДЖОГ ЖИЛЫХ БЛОКОВ, ДЕЗОРИЕНТАЦИЯ И ДЕЗИНФОРМАЦИЯ ГРАЖДАН.

ПРИ ОБНАРУЖЕНИИ: ЗАДЕРЖАТЬ И НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО СООБЩИТЬ В ЛИКВИДАЦИОННЫЙ КОРПУС.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО: НАЗНАЧЕНА НАГРАДА ЗА ПОИМКУ РАЗЫСКИВАЕМОГО».

ПОДПИСЬ: КАПИТАН ЛИКВИДАЦИОННОГО КОРПУСА Ж374-Э НАПОЛОВ В.А.

Валентин молча сорвал листовку, сжал ее в кулаке и двинулся к мусоропроводу, надеясь избавиться от ненавистной бумаги.

Валентин заметил объявление, возвращаясь домой с третьей смены. Серым внимательным глазам нашлось, за что зацепиться. Тонкий грубый лист, текст напечатан с перекосами, явно наспех. Нижняя кромка помята, будто кто-то хотел сорвать объявление, да так и не решился. Листовка, в отличие от остальных, истрепанных и пожелтевших от времени, сразу привлекала к себе внимание.

Вдобавок ко всему, она была хоть чем-то новым. Ведь когда работаешь в то время, когда большая часть блока спит, и отсыпаешься, когда жизнь на этаже проходит мимо, начинаешь с жадностью подмечать какие-то малейшие изменения в мире с остановившимся временем.

Такая жизнь началась у Валентина в четырнадцать, когда в семье появились близнецы. Двойня — это не два дополнительных рта, а три. Мать не смогла выходить на работу, дополнительные смены отца и раньше не могли полноценно обеспечивать семью, а сейчас и того подавно. Доучиться в школе так и не удалось, после восьмого класса нужно было срочно устраиваться на завод. Отец подсуетился, взяли техником — разбирать старые железки, невесть откуда попадавшие на завод. Теперь, в шестнадцать, Валентин выглядел намного старше своего возраста: уставшее с синяками лицо, худое от недоедания тело, сутулая походка. Однако остатки жажды жизни и стремления к новому все еще теплились в нем. Потому и новая листовка сразу привлекла его внимание.

— Чего там встал? Опять, небось, партия про комендантский час строчит? Каждый месяц одно и то же. Ни поспать толком, ни на работу пробиться. Снова за печатью через весь завод тащиться. Да ну их. Даже читать лень.

Дымящий папиросой Костик, напарник по смене и сосед по этажу, делал вид, что ему ни до чего нет дела. Пусть всех заберет Самосбор, Ликвидационный Корпус, да хоть сами жители друг друга зажарят и съедят — все равно. Для него одно главное — найти место потеплее. Например, перевестись из техников в мастера. А потом, наконец, съехать в отдельное жилье. С отцом, почти ослепшим пьяницей-сварщиком, жилось непросто. Костик не стеснялся в выражениях и часто говорил: будь у отца совсем безрукие культи — может, и жилось бы тише. Ни бутылки не схватит, ни мать по углам не погоняет. А так… и двух пальцев хватает, чтобы всех достать.

— Да нет, здесь другое! Иди сам посмотри, — позвал Валентин.

Напарник нехотя подошел к доске, нашел взглядом листовку и замер, о чем-то задумавшись.

— Ну дед какой-то на старости лет с ума выжил, комнату поджег. Мало что ль таких? Вон, помнишь, Серегу, токарем у нас работал? У него на этаже еще дети вместе с лифтом рухнули. Он рассказывал нам про такого же дурачка. Только тот не поджигал, а с мусоропроводом разговаривал.

— Помню, Леликом вроде звали.

— Вот, точно, он! Я вот думаю, неужели Ликвидаторам заняться нечем? Погоди-ка… — Костик собрался было идти дальше, как внезапно снова застыл, перечитывая объявление.

— Валь, а вот что ты увидел в этом объявлении?

— Опасного человека. Увижу его — буду держаться подальше.

— Ты ж не дурак. Но глядишь будто совсем не туда.

Валентин озадаченно посмотрел на соседа:

— В смысле?

— В смысле — шанс! Там же по-русски написано: на-гра-да! Понял? — Костик намеренно долго произносил последнее слово. — Если деда найдем и сдадим — нам Ликвидаторы награду дадут. Может, вырвемся отсюда ко всем чертям. А ты все — «опасный-опасный»!

Валентин в это не верил. Ликвидаторы, в его понимании, всегда были связаны с чем-то нехорошим. Приходят до Самосбора — устраивают свои порядки, безвозвратно забирают людей, не церемонятся с местными. Кинь косой взгляд — сразу влепят обвинение в предательстве против партии и даже разбираться не станут.

Ну а если пришли после Самосбора — тут уже и дураку понятно: зачищают последствия самого страшного и непонятного явления в Гигахруще, которое если не заберет сразу спрятавшихся за гермодверью, так потом нагадит слизью, а может и какой-то дрянью похлеще. Валентин помнил соседа дядю Толю. Тот тогда сразу вышел, не дождавшись разрешения. Открыл дверь и через минуту сгорел под огнеметом. Чтобы неповадно было. Так работают с последствиями — твердо, беспощадно.

— Кость, да какая награда? Ты хоть раз видел, чтобы Ликвидаторы награждали чем-то кроме пуль и огня?

— Вот что с тобой не так? Неужели даже выбраться с этого чертова блока не мечтал?

— Ну куда мне выбираться, мне семье помогать надо. Мать еще не скоро сможет на работу выйти.

— Вот ты и сидишь на месте два года. Тебе же и так нормально, да?

— Не нормально! Просто выхода пока нет. Да ты и сам в техниках уже давно, — Валентин ударил по больному.

— Да отстань ты! Это временно! Переведусь скоро. Мастером стану или еще кем-то повыше и свалю от вас от всех! Шанс надо искать во всем, понимаешь?

— Хочешь сказать, что мы после смены будем болтаться по чужим блокам и искать какого-то слепого на один глаз старика, чтобы сдать его?

Костик замялся:

— Ну, сейчас искать, конечно, не будем, но, если вдруг он попадется мне на глаза — я своего не упущу. А ты — и дальше разбирай ржавые железки. Понятно?

— Ладно, извини. Замечу что-то, сразу тебе скажу, — Вальке не хотелось ссориться с напарником. Работать молча всю смену — с тоски умереть можно. Да и не любил он ссоры. Не видел в них никакого смысла. В Гигахруще нужно держаться всем вместе — так хоть как-то выжить можно.

— Вот и отлично, а теперь — пойдем отдыхать.

***

Сладко спать, когда за тонкой стеной плачут два ребенка — то еще занятие.

— Валь, проснулся? — спросила мать.

Хотелось, конечно, сказать: «Ага, поспишь тут с вами», — но вместо этого Валентин просто промычал:

— Угу.

— Позавтракай, сковородка на плите, и, если можешь, вынеси, пожалуйста, мусор. Близнецы сегодня с самого утра капризничают.

— О, мам, это я уже понял!

Оставшиеся полсковороды концентрата говорили о том, что мать сегодня почти не ела. У нее давно уже нет аппетита. Говорила, что после родов стала по-другому воспринимать еду на вкус. Точнее, все стало безвкусным. Не помогали даже соседкины рецепты с разными пропорциями соды и смеси. Самому Вальке на вкус было скорее нормально. Чего-то другого он все равно никогда не пробовал и воспринимал прием пищи так, как по мнению партии должен кушать каждый житель Гигахруща: безвкусно, безэмоционально, безнадежно. Как что-то, что поможет дать минимум сил и продлить ненадолго жизнь. Не более того.

Выбросив мусор, Валентин решил пройтись. Около шахты лифта он по привычке бросил взгляд на доску объявлений. Листовка больше не висела, только два белых клочка бумаги в тех местах, где небрежно мазанули клеем.

«Нашли, значит…», — мелькнула в голове мысль. И почему-то сразу стало не по себе. Не от жалости — от чего-то другого. Словно кусок чего-то важного ушел еще до того, как Валентин успел понять, что это было. Он решил не говорить про это Костику. Просто, чтобы лишний раз не поднимать тему, от которой заново мог вспыхнуть спор.

***

Перед проходной курил и громко матерился Митрич, мастер цеха. Его лицо, все в оспинах и клубах папиросного дыма, не выражало ничего, кроме раздражения. Двое слесарей с пятого поста стояли рядом, понурив головы.

— Ты глянь, Митрич опять злой. Поддать не вышло, наверное.

— Он, когда поддаст, еще хуже становится. Злее черта. Давай попробуем пройти, не привлекая внимания!

— А как ты мимо такого пройдешь?

И действительно, Митрич резко перестал обращать внимание на слесарей. Видимо, почувствовал «свежую кровь».

— Как по расписанию, — буркнул он. — Там это, по вашу душу работа! Хлама сегодня завезли — неделю крутить будете.

— А откуда хлам-то все время везут, Митрич? — осторожно поинтересовался Костик.

— Во-первых, какой я вам Митрич? Молодежь, совсем уважение растеряли? Иван Дмитриевич я, понятно? Еще раз назовете — на переработку оставлю. А во-вторых, какая разница, откуда хлам? Ваша задача донельзя проста: берете ключ — крутите гайки. А чтобы вопросы задавать — надо сначала повышение получить. Техники — даже не полноценные рабочие. Так, грязь из-под ногтя. А теперь — живо на смену. У табельщика только отметьтесь.

Мастер, хоть и был злющий, в целом считался честным. Халявщики у него не держались.

Пусть лучше орет, чем улыбается, а потом подставляет. В соседнем цеху работал один такой — Валентину отец рассказывал. Тот умудрился мухлевать с талонами на еду, выменивал их, продавал. Когда партия узнала — выписала премию за находчивость. В виде пули в лоб. Махинаций с тех пор не убавилось, но таких — уж точно не стало.

Ремонтный цех встречал общим гулом, запахом солярки и тусклым светом.

Валентин всегда про себя думал, что работает не в цеху, а на кладбище металла. Ведь только тут можно найти кабины от старых то ли кранов, то ли манипуляторов, шестерни и колеса с человеческий рост, пустые газовые баллоны с маркировкой, которую не встретишь на ближайших пятистах этажах. Одни говорили, что где-то в Гигахруще есть помещения — по три жилых этажа в высоту и столько же в ширину. Оттуда, мол, старую технику и везут. Другие шептали про поезд в подвале. Он уходит далеко под землю, а там, в конце — другой мир. Как наш, только не совсем. Без стен, но с воздухом, от которого умираешь. Только в противогазе можно протянуть. Якобы именно оттуда тянут лом.

Валентин ни в то, ни в другое не верил. Даже если есть выход — туда его никто не пустит. А нужда, из-за которой все работают, останется.

Не будет такого, что вдруг голос из интеркома скажет: «Товарищи! Мы победили голод! С сегодняшнего дня все могут только отдыхать и заниматься, чем хотят. Самосбор никогда больше не наступит!»

Наступит. Не нужно себя обманывать.

Бригадир Егоров, молчаливый по жизни, кивком поздоровался, а затем развернулся и махнул рукой: за ним. Сегодня предстояло работать на разборном посту №13 — самом дальнем и самом крупном. Именно туда свозили крупногабаритный лом, который разбирали и сортировали техники.

— А Митрич-то не врал, — вздохнул Костик, едва бригадир ушел раздавать указания на других постах. — Тут навезли столько, нам вдвоем за жизнь не разгрести! Ладно — раз уж все равно попали — можно и покурить.

— Ты кури, но не расслабляйся. За нас никто гайки крутить не станет. Кстати, а это что? — Валентин попытался поднять какую-то ржавую прямоугольную раму, с двух сторон которой торчало по два стержня толщиной в палец.

— Нашел у кого спросить, — фыркнул Костик, — Мне вообще плевать, что это. Надоело! Не вижу смысла в нашей работе.

— Что, опять отец?

— Ага, вчера пришел, смотрю, а у матери фингал на пол лица, сидит, плачет. А он, сука такая, храпит. По ребрам пнул, но он так и не проснулся. А сегодня лежит, трясется. Плохо ему. А нам хорошо, что ли? Кому сейчас вообще хорошо?

Костика было жаль. Валька хотел бы ему помочь, но чем? Как-то приободрить разве что:

— Кость, ну ты это. Давай лучше работать. Когда работаешь — все нехорошие мысли куда-то на второй ряд уходят. Как будто…

— Как будто кладешь их в антресоль. В самый дальний угол, — подхватил Костик. — Да, давай. Докурю и приступаем.

***

Сирена, ненамного опередившая появившийся запах сырого мяса, завыла через пару часов. Техники, грязные от пота и пыли, в этот момент, тяжело пыхтя, перетаскивали ржавые рельсы.

Когда надвигается Самосбор, времени на размышления нет.

— Туда, живее, — указал дрожащей то ли от страха, то ли от усталости рукой Костик.

— Куда туда? На другой пост? Там сегодня на смене человек десять работает. Пока добежим — дверь закроют.

— А здесь я ни разу не прятался! Вдруг тут нет гермодвери? Или сломана окажется!

— Поздно! Смотри! — где-то вдали, через дверь, ведущую к двенадцатому посту, начал медленно подступать фиолетовый туман. Сирена, казалось, стала выть еще пронзительнее. Но даже через ее невыносимый визг до Валентина начали доноситься крики. Сложно понять, были ли это цеховые или очередное порождение Самосбора, но идти туда точно не хотелось. Хотелось бежать в противоположную сторону.

— Если так стоять будем, то точно не спасемся. В техничку! Быстро! — Костик последние слова договаривал уже на бегу.

Гермодверь завизжала, будто ее резали по живому. На секунду замерла на уровне глаз, а затем с лязгом рухнула вниз. Костик и Валентин рухнули на пол, переводя дыхание. Что ж, теперь можно и оглядеться. Помещение было небольшим, но и каморкой назвать язык не поворачивался. Тусклой лампы хватало осветить разве что металлический верстак в луже машинного масла и стеллаж с инструментами, на удивление, никем не сворованными. На первый взгляд — ничего особенного. Но расслабиться не получилось — в темной половине что-то шевельнулось.

Костик, не думая, быстро поднялся, подбежал к стеллажу и схватил огромный разводной ключ:

— Кто там? Не подходи! Шагнешь ближе — череп проломлю.

— Постойте! Я не причиню вам вреда. Я просто здесь прячусь, — скрипнул голос из темноты.

— Тогда выйди на свет! — Валентин, не догадавшийся взять в руки что-то тяжелое, просто попятился назад, к противоположной стене.

— Выходи, кому говорю!

— Иду, иду. Я не опасен. Меня Петр зовут. А вас как, ребята? — на свет вышел старик. Длинные седые волосы, седая борода. Из одежды на нем был заводской халат, непонятного цвета штаны и, к удивлению Валентина, берцы. Армейские. Такие обычно носили Ликвидаторы. Когда, он встал под лампой, Костик присвистнул:

— Вот это да! Дед, так тебя же ищут!

— Ты о чем, Кость? — спросил Валентин и сразу осекся: бельмо на глазу, ухо разорвано. Внешность подходила под описание с листовки.

— Да, ищут, — вздохнул старик. Эх, а я думал, что все листовки посрывал.

— Новые повесили, — сказал Валентин. — От Ликвидаторов просто так не сбежать.

— И что нам с тобой делать? Самосбор запер нас здесь. А что будет после — ты и так знаешь. Придут. Найдут. Там что-то еще и про награду было!

— Не верьте вы в эти награды. На самом деле я сам служил в Ликвидационном Корпусе, сколько помню — никто ничего не получал.

— А с чего нам вообще тебе верить?

— Ни с чего. Да и вряд ли поверите, если скажу, что я совсем недавно был молодым.

— О, вот они, дедовы сказочки! Наслышаны мы. И про жизнь до Гигахруща, и про то, как раньше все по-другому жили!

— Погоди, — предложил Валентин. — Пусть хотя бы попытается нам объяснить. А мы уже решим, что дальше делать. — Очень хотелось послушать. Хоть и не верилось в то, что он сказал: ни про Корпус, ни про молодость.

— Валяй, дед! Расскажи нам свою историю, — Костик уселся прямо на верстак, не упуская ключ. — Может, время быстрее пройдет. Но учти, вот этот ключ отправится прямиком в твою седую башку, если пойму, что ты хочешь напасть.

— Не нападу, правда. Да и сил почти не осталось. Несколько дней почти ничего не ел. Только бежал. Слушайте, ребята. Надеюсь, вы мне поверите.

Моя фамилия — Корытин, позывной — Ванна. Думаю, вы и сами можете догадаться, почему.

Тот день как-то сразу не задался. Накануне долго ликвидировали последствия Самосбора: столько слизи за раз я еще не видел. Хотя, чего греха таить, я и в Корпусе служил недолго. Сколько точно — не скажу, воспоминания путаются, в голове лишь смутные отголоски, будто ныряешь в бочку с водой. Но в этот раз все оказались хуже. В одном из блоков возникли проблемы с гермодверьми, уцелели жильцы только одной квартиры. Да и то, как уцелели, вещи не успели вытащить, этаж запечатали. Куда они теперь подадутся? Чем будут существовать? Хотя нам о таком задумываться вроде как не положено. Такие мысли еще никого до добра не довели.

Удалось поспать всего на три часа. Потом в кубрик вломился Паек, наш сержант. И, как водится, сразу с приказом:

— Крупа, Гога, Большой и Ванна, — тридцать минут на сборы. Строимся на взлетке в полной боевой готовности.

— Товарищ сержант! Как-то это не по-людски, вам не кажется? — недовольно произнес Гога, самый дерзкий в нашем отряде. Если бы не его длинный язык, то, глядишь, давно бы уже стал капитаном. Но, как говорится, человек предполагает, а Гигахрущ располагает. Вот и в этот раз Паек не церемонился: удар в живот — и Гога уже согнулся пополам.

Паек слыл хорошим сержантом, метившим на повышение, а потому нарушение субординации пресекал на корню. И часто этим корнем как раз и был Гога. Хотя, ему не впервой.

— Еще кто-то хочет выступить с предложениями? — глядя на наши сонные лица сержант добавил: — честно, я защищал вас перед начальством, пытался объяснить, что мы и так с ног валимся. Но мне объяснили такой приказ нехваткой личного состава. Кстати, это и будет нашей задачей.

— В каком смысле, товарищ сержант? — Большой, он же Юрка Соптев, не просто так получил свой позывной. Он был очень низким, всего метр пятьдесят. Таких обычно не берут в Ликвидаторы, но его рост часто бывает полезен, когда нужно попасть в вентиляцию, или в какие-нибудь еще труднодоступные места, где обычному солдату не протиснуться вовсе.

— В общем, информация следующая: на одном из нижних этажей пропал отряд. Их последнее сообщение: «Приступаем к зачистке». На этом все. Даже подмоги никто не просил.

— Вроде обычная ситуация. Может, эт, все еще зачищают? — вмешался Серега Крупин, он же Крупа.

— Так сначала и подумали. Но тут какое дело: подключили Операторов, но и тем ничего не удалось выяснить. Лично я вот что думаю, мужики, — Паек называл нас «мужиками» не часто, а только в особенных случаях, — сгинули они все. Вот нас туда и отправляют: разведать и, в случае чего, доделать работу. Так что собирайтесь. После будет вам отсыпной, слово даю.

Вскоре мы впятером уже стояли на взлетке. Противогаз, фонарики, грабли, нож на ремне. Крупа и Гога вооружились огнеметами. Остальные — автоматами. Мне, как самому молодому, в довесок пришлось тащить за спиной еще и контейнер для слизи. Спина ныла, но ей можно, а вот мне — ни в коем случае нельзя.

— Выдвигаемся, — отдал приказ сержант, и мы, в колонне по одному, направились на выход.

Спуск на нижний этаж занял больше времени, чем рассчитывали — в какой-то момент лифт заскрипел и просто остановился.

— Эт, неужели встряли? Так и останемся тут, эт! — проворчал Крупа, но лифт, будто услышавший возмущение солдата, скрипя дверьми, открылся. Нас встретила обшарпанная лестничная площадка далеко не нижнего этажа.

— Да ты колдун, Крупа! — хлопнул его по плечу Гога. — Может нам и дембель выторгуешь по блату?

— Точно, — засмеялся Большой. — Дембель в Ликвидационном Корпусе если и получить, то только колдунством!

— Отставить разговоры! Выходим, пока еще чего в этом лифте не заклинило. Дальше пойдем пешком.

В этот момент, как я думаю, каждый в нашем отряде проклял судьбу и лифт, который так и не довез нас до цели. Спускаться по лестнице двадцать этажей вниз в полной экипировке — то еще удовольствие.

Мы несколько раз останавливались на отдых. Как Гога с Большим умудрялись в это время еще и покурить — уму не постижимо.

Ссылка на продолжение: Самосбор. Награда (часть 2)