Кричи громче. Часть 2: Судья. (17)
3 Августа
«Однажды утреннею мессу епископ начал с цитаты одного из верховных судей Великобритании: «Там где бог бессилен, в игру вступает правосудие». Вот так напыщенно и пафосно. Об этом мне поведал Тимми, он стал часто посещать проповеди, вероятно, надеялся найти что-то… за что можно уцепиться. Я его не виню, сам был таким… пока не поломался.
– Я хочу сказать, что Бог не покинул нас, он пытался помочь, но не смог. Да. Я признаю, что Господь не всемогущ. Иногда он предпочитает не вмешиваться в дела людей... Но затем у нас есть закон! Чтобы охранять, чтобы защищать, чтобы оберегать… И мы должны быть благодарны. Мистер Пуч явился к нам в тяжелые времена, как мессия, и спас нас от Дьявола! Возблагодарим Господа, что послал нам спасителя! Аминь!
Да, Рахель пытался возвести мистера Пуча на пьедестал, а когда долго вдалбливаешь какую-то идею людям в голову, они начинают верить. Эти двое определенно сговорились и что-то затеяли, но тогда я этого не замечал. Просто было странно наблюдать, как священник и судья стоят рядом и перешептываются в темных углах церкви и возле нее. Оба в черных мантиях, они глядели, как две призрачные тени, застывшие в полумраке.
Я злился. Ненавидел их, сам до конца не понимая причины такой лютой ненависти. Эти двое пробуждали во мне самые древние звериные инстинкты: я жаждал их уничтожить, разорвать в клочья, сожрать живьем. Должно быть, пугающе слышать такие страшные желания у ребенка, если вспомнить, что мне было 9 лет? Но не волнуйтесь, так я вижу это сейчас, но в прошлом осознавал только дикую ярость, бушующую в груди. Невозможно описать, как тяжело было ощущать свое бессилие и понимать, что смерть сестры остается безнаказанной. Противник был сильнее, а значит, ты можешь трепыхаться в его лапах, сколько пожелаешь, да только все равно окажешься съеденным.
Одним февральским утром мне не посчастливилось встретить выходящего из церкви судью. Я чуть не сбил его велосипедом, но в последний момент резко свернул влево и повалился на землю. Он встал надо мной, загораживая солнце, и теперь я думаю, это был очень аллегоричный момент, потому что судья принес нам тьму. А как по-вашему нужно бороться с тьмой? Я подскажу: что вы делаете в первую очередь, войдя в темную комнату?
Пуч склонился надо мной, но не подал руки, и тем лучше, ведь я мог плюнуть в нее.
– Ты тот самый мальчик, что потерял сестру, – сказал он равнодушно.
Я промолчал. Хотел встать, но толстая туша судьи занимала все пространство надо мной.
– Нужно быть внимательней на дороге. Или ты любишь причинять боль другим? – широкая улыбка растеклась по лицу, ее уголки запрятались в жирные складки.
Я отполз в сторону и встал на ноги, он тут же сделал шаг вперед. Расстояние между нами составляло не больше ладони. Мне стало некомфортно, но ему именно это и было нужно.
– Я задал вопрос: тебе нравится причинять боль?
– А вам? – я поразился своей смелости. Этот человек мог «нечаянно» упасть на меня и раздавить насмерть, никто бы его не осудил. Просто несчастный случай. Новые заголовки газет:
«СУДЬЯ РАЗДАВИЛ МАЛЬЧИКА ТЯЖЕЛОЙ НОШЕЙ ЗАКОНА»
Но останавливаться уже поздно.
– Вам нравится делать больно?
В его глазах загорелись огоньки. Я попал в точку.
– Что ты несешь, мальчик? Это бабушка научила тебя так разговаривать со старшими?
Я не ответил, поднял велосипед, собрался уехать. Он схватился за руль, буквально выдернул его из рук.
– Будь она повнимательней, твоя сестренка скакала бы сейчас по полям, а не лежала в могиле.
Я взорвался.
– Неправда! Лучше бы вы ловили убийцу, а не сажали невиновных, мистер! – я попытался вырвать велосипед – бесполезно, отошел на два шага назад. Он продолжил.
– Не нужно было шляться по ночам с маленькой сестрой. Но глупые мальчишки вечно лезут, куда не следует, – судья отпустил руль, велосипед повалился на бок.
– И не гоняй так быстро. Ты можешь убиться.
Я чувствовал угрозу в его словах, но не осознавал ее в полной мере. Сел на велосипед и умчался еще быстрее, чем приехал.
Ненавижу.
Тимми доложил мне, что день ото дня епископ становится все более нервным и напряженным. Он заикается, делает неуместные паузы, теряется при виде судьи, а как-то раз вообще сбежал, не закончив проповедь. Некоторые говорили, что он сильно переживает, что не уберег несчастных девочек, другие, что священник теряет веру. Особенно тяжело это было для родителей Энн Мари, церковь осталась их последним утешением. Кто-то пустил сплетню, что Рахель злоупотребляет вином: вид у него какой-то потрепанный, запах соответствующий и двух слов связать не может. Неужто попал в лапы Дьявола? Не верю! Однако церковь все еще преображалась: обновленная крыша, стены; не укрылась от глаз прихожан и новая сутана священника с золотой обшивкой.
Но оставим это на его совести. Мы с Амалией стали гораздо ближе, и наши отношения наполнились романтикой. Я не боялся держать ее за руку, при всех шептать на ухо всякие любовные глупости, а она целовала меня при любой возможности. Мы породили много сплетен, но мне было все равно. Я до сих пор убежден, что Амалия тот самый лучик света в моей жизни, что пробивается сквозь темные тучи. Она стала для меня безопасным островком, и, находясь рядом, я словно бы жил по-настоящему, а не делал вид. И все же внутри я умирал, несмотря на видимость счастливого влюбленного мальчишки.
Амалия ждала подвигов, ей нравилось давать мне задания и проверять, насколько я с ними справлюсь. Когда я поделился с ней историей, как мы с Тимми чуть не попали под трактор, она захотела отведать той самой кукурузы с поля старика Берта. И мне снова пришлось погостить на его ферме, хоть я и давал себе слово, что больше к нему ни ногой. Берт заметил меня убегающим с поля вместе с кукурузой и прокричал такие страшные проклятия, полные ярости и ненависти, что я вылетел с его фермы быстрее пули, и даже трактор не мог напугать меня сильнее. А как-то раз Амалия озвучила следующее желание:
– Хочу сходить в кино. Настоящее.
И я поник.
– Но, Амалия, у нас нет кинотеатра. А до Лондона мы сами не доберемся.
– Представь, как здорово будет сидеть среди людей, держаться за руки и есть попкорн…
Забавно, что про фильм она не сказала ни слова. Будто он тут не имел значения.
– Ага, может, однажды, когда станем старше…
Она обиделась и отвернулась. Амалия вообще любила покапризничать, а с тех пор как решила называть себя моей девушкой, делала это постоянно. Правда все девчонки этим грешат, не так ли? Все, кроме одной… Но об этом позже.
Амалия не разговаривала со мной 4 дня, а я все не мог ничего придумать. Спасибо мистеру Пику, моему учителю, который во время одного урока вдруг достал проектор и показал нам фильм об африканских животных. Решение пришло само собой. Я подглядел, где учитель прячет проектор, а двери в кабинет он не запирал. После школы я предложил Амалии сходить в кино, она засияла. Вечером я провел ее обратно в школу через окно миссис Даунс.
– Ты обещал, что мы пойдем в кино! – возмущалась она. – Я ухожу.
– Подожди, это сюрприз.
Мы бегали с фонариком по пустым коридорам, скрываясь при шуме ветра, что бил в окна. Хотя никого в это время в школе нет, а значит, бояться нечего. Но страх только усиливает любовь, вам так не кажется? Неважно... Мы пробрались в кабинет Пика, я передвинул парты подальше от нас. Порылся в вещах учителя, но ничего не нашел. Почти потерял надежду. Амалия заскучала, зевнула. Затем опомнился, что мне нужен другой ящик, и наконец – бинго! Я повторил все в точности за учителем, и через 10 минут у нас был свой маленький кинотеатр. Я был безмерно горд собой, а вот Амалия сидела все с таким же скучающим видом.
– Тебе не нравится? – спросил я. – Не совсем кино, зато здесь никого! Только мы!
– Да-да, все хорошо, – вяло ответила она, затем добавила: – Ой, Бобби, ты бы хоть покушать захватил, пусть не попкорн, но хоть хлебушка. Или цветы. Это же свидание. И вообще, ты же не думаешь, что я не видела этот фильм о животных? Мы ведь в параллельных классах, дубина!
Она засмеялась, чем разбила влюбленное детское сердце, вернув меня с небес на землю.
– Извини, я не знал, где взять другую кассету.
Амалия резко изменилась в лице, улыбнулась, глаза излучали добро.
– Да я просто шучу. Это самый трогательный твой поступок! Мне очень нравится! Спасибо, Бобби, – затем поцеловала меня, стараясь сделать это по-взрослому, а не как обычно, но, если честно, получилась какая-то ерунда. Я почувствовал, что она не врет. В ее поцелуе было столько тепла, сколько я не получал в жизни. Она положила голову мне на плечо, и мы стали наслаждаться видом жирафов, бегающих по саванне. Прекрасный вечер. Вот бы он не кончался. Таких моментов у нас случается всего несколько за всю жизнь. По крайней мере, за мою жизнь.
Я проводил ее домой. Амалия вздернула волосами, они ударились мне в лицо (уверен, она сделала это специально), затем подскочила на порог, обернулась на прощание.
– Знаешь, я люблю тебя.
Я растерялся и ответил что-то вроде:
– Знаю.
Самое нелепое, что можно сказать в такой ситуации, не считая «спасибо», но ее, кажется, это не расстроило. Она задорно улыбнулась, открыла дверь.
– Амалия.
– Да?
– Когда-нибудь я свожу тебя в настоящее кино. С попкорном и цветами, все как положено.
– Еще бы! – весело вскрикнула она и убежала.
Такой я запомнил ее: капризная, веселая девчонка с мягким сердцем.
На следующий день Амалия не пришла в школу. Ничего серьезного, наверно, заболела, решил я. Либо проспала, ведь мы вернулись домой совсем поздно. Да и знаете, прогуливать школу – это же святое дело. Вероятно, даже вы парочку раз пропускали занятия, сказавшись больной, не так ли? В любом случае, нет причин для беспокойства, если твоя девушка разок не явилась в школу. Я не рассказал Тимми о нашем очередном свидании, он и без того обзывал меня «жигало», чем постоянно бесил. Хотелось врезать ему по лбу или пнуть под сраку, чтобы поставить засранца на место. Взамен этого я просто намекал, что сам-то Тимми, несмотря на свое обаяние, так и не смог склеить какой-либо девчонки, вот и завидует другу, и он мигом затыкался.
Во время второго урока на улице раздался шум сирены, и все кинулись к окну. Все, кроме меня. Полицейская машина пронеслась по дороге в сторону деревни и тут же породила кучу слухов, что вскоре разнеслись по школе со скоростью света. Знаете, детишки бывают очень жестоки, я бы даже сказал – беспощадны, вспомнить хотя бы «Повелителя мух». И уже к следующей перемене мои дорогие одноклассники делали ставки, кто же в этот раз стал жертвой очередного маньяка. Я старался игнорировать их, но не мог заглушить тревожный голос разума, что напевал мне горькие слова утраты.
В тот день мы с Тимми собрались пойти ко мне, а по пути захватить с собой Мишель – которая, кстати говоря, делала отличные успехи в учебе и вообще стала любимицей учителей – и Амалию, если она здорова. Погода стояла ветренная, а значит, можно расправить паруса на нашем корабле, почувствовать настоящую свободу, преодолевая шторм. Правда Амалию все труднее было уговорить веселиться с нами, ее больше интересовали взрослые вещи (по сути, девчачьи) типа причесок, платьев и свиданий, а детские игры привлекали все меньше. Через 6 дней ей исполнялось 10 лет, и за все время нашего знакомства она ни на секунду не позволяла мне забыть, кто тут старше.
Но попытка не пытка, и сразу после школы мы с Тимми отправились к дому Амалии, чтобы забрать ее с собой. К тому времени тревога полностью овладела мной, и я отдал ей власть. В доме Кэтрин не горел свет, да и с чего бы ему гореть среди бела дня, а? Но этого оказалось достаточно, чтобы я запаниковал.
– Нет, Тимми! Я не могу! – неожиданно вскрикнул я.
– Ты чего? – удивился он.
– Погоди, тяжело дышать…
Я сел на землю, прямо в лужу, схватился за грудь и стал отчаянно хватать ртом воздух, словно никак не мог сделать полноценный вдох. Друг смотрел на меня, как на идиота.
– Что ты придуриваешься? Теперь у тебя вся задница мокрая, нельзя показываться дамам в таком виде.
Он подошел к двери, нажал на звонок, затем еще раз. Перед глазами потемнело. Будто мир снова рушится. В безнадежной попытке собрать его по частям я падал глубоко в бездну отчаяния. Тимми уже колотил в дверь кулаком, никто не открывал.
– Ну, наверно, уехали в больницу, – заключил он, но по выражению лица я понял, что Тимми не верит своим словам.
– А как же полицейская сирена?
– Да мало ли! Может, дядя Гарфилд опять напился и поколотил жену или какой-то воришка влез в дом…
Мы оба понимали, что это бред. За всю нашу жизнь мы впервые увидели полицейскую машину несколько месяцев назад.
– Пошли домой, давай вставай, – он помог мне подняться, ноги дрожали, не хотели стоять ровно.
Тимми проводил меня домой, всю дорогу мы шли в полной тишине. Улица пустовала, будто все жители сговорились и куда-то исчезли. Бабушка встретила нас на пороге с корзиной постиранного белья в руках.
– Вот ты где, Робин! Помоги мне развесить вещи, – она всунула мне в руки корзину, и я тут же повалился вперед под тяжестью вещей. Руки не хотели слушаться, они словно принадлежали не мне.
– Здравствуйте! – звонко крикнул Тимми.
– Здравствуй, дорогой, будешь теплого молока? – ласково ответила бабушка.
Я оставил корзину на земле и набрался смелости для самого главного вопроса.
– Бабуля, зачем приезжала полицейская машина?
Она сама подняла корзинку и принялась развешивать белье, пропуская вопрос мимо ушей, словно он не имел никакого значения.
– Бабуля… ответь.
Она даже не повернулась в мою сторону.
– Ох, да это… Ты разве еще не слышал? – ее голос звучал оживленно, почти радостно. – Дочка Кэтрин опять пропала. Вечером еще была дома, а с утра куда-то запропастилась…
Голос бабушки доносился издалека, будто сквозь сотни миллионов километров или через невидимую бетонную стену, и становился все тише. Временами исчезал вовсе. То ли кто-то намеренно выключал звук, то ли это я проваливался куда-то вниз. Внезапно в ушах громко зазвенело, перед глазами пронеслись помехи, как у телевизора, затем я резко вернулся в наш мир и стал четко видеть и слышать.
– …но ты не переживай почем зря, Робин, – продолжала бабушка. – Я говорила с епископом, он считает, что круг замкнулся и все начинается заново. Завтра дочка Кэтрин вернется домой, вот увидишь.
Меня злило, что Мэри не называла ее по имени, а также это холодное равнодушие, с которым она сообщила мне об исчезновении Амалии. Бабушка не могла не знать, как мы близки, все свободное время я проводил со своей дорогой подругой, но после смерти Робин у Мэри как будто отключилось сочувствие.
– Ее зовут Амалия, – жестко сказал я, чувствуя, что превращаюсь в нечто злобное, – а меня Бобби.
Но голос прозвучал не очень уверенно, что разозлило меня еще больше. Бабушка не обратила внимания на этот маленький протест. Тимми положил руку мне на плечо.
– Бобби… успокойся, – промямлил он.
Я скинул его руку одним резким движением.
– Уходи, Тимми. Быстро.
– Ну ты чего…
– УХОДИ! – завопил я, как ненормальный, поворачиваясь к нему. – ПОШЕЛ ВОН!!!
Тимми был в ужасе, наверно, никогда не видел меня таким. Его лицо исказила гримаса боли и сочувствия, он последний раз посмотрел в мою сторону, видимо, надеясь, что я передумаю, и молча ушел. Бабушка продолжала развешивать белье, предпочитая не вмешиваться в мальчишечьи разборки. Я смотрел на ее беззаботное лицо, лишенное всяких эмоций, слушал, как она подвывает под нос мотив какой-то старой песни, и вспоминал Кэтрин, доброе открытое сердце Кэтрин, с каким она пришла к нам в дом, чтобы поддержать бабушку после смерти Робин. Я вспоминал, как Кэтрин защитила меня перед епископом и толпой обезумевших соседей, пока бабушка стояла в стороне. Какая огромная пропасть пролегала между этими двумя женщинами, и как несправедливо пострадали они обе от одного горя. Это могло бы объединить их, но бабушка решила сделать вид, что ничего страшного не происходит. Она снова встала с краю, предпочитая не вмешиваться. И я ненавидел ее в тот момент. О боги, как же сильно я ненавидел ее! Я бы мог убить ее… позволить тьме внутри выйти наружу, обрушить весь гнев на ее хрупкие плечи… Тогда впервые я почувствовал, что во мне сокрыто что-то темное и опасное, и отныне я должен контролировать это, если не хочу причинить кому-то вред… Или не должен.
Не смотрите с таким нескрываемым презрением. Да, это также история моего падения, о чем вы знали с самого начала. Только не говорите, что у вас никогда не возникало желания вырваться из оков, сорваться с цепи, на которую нас посадили условные социальные устои. И не нужно спорить. Из нас двоих я хотя бы не лицемерю. Снаружи только маска, а внутри мы все одинаковые.
Я бежал через виноградные лозы, выдергивая их по пути, разрывал на мелкие части, топтал и давил. Мне хотелось уничтожить что-то прекрасное, превратить в пыль, прикоснуться к разрушению. Я столько сдерживался, что теперь готов был выпустить всю боль, копившуюся долгими месяцами. Около поля стоял наш старый корабль. На гнилых досках большими кривыми буквами, нарисованными Мишель белым мелом, выведено: РОБИН ГУД.
«Ей будет приятно, когда она вернется», – говорил Тимми про Робин. Однако она не вернулась. И не вернется. Какой наглый обман, огромная ошибка… Несправедливо.
– Иди на хер, Тимми! – завизжал я и с яростью пнул корабль. Хрупкий корабль, буквально сделанный из говна и палок, повалился на бок, поверженный, но меня это не остановило. Я орал и пинал доски, разрывал руками веревки и паруса, крушил, ломал, позволяя гневу поглотить меня целиком. Чистейший акт невероятного разрушения. Это было прекрасно. Когда я закончил, почувствовал огромное облегчение, тьма внутри меня ушла, а останки корабля валялись рядом, как следы моего маленького преступления. Я вспомнил, как бережно мы с друзьями строили его, сколько любви вложили в каждую скрепленную дощечку, и устыдился. Ну что ж… Наш корабль не пережил шторм. Такое бывает. Я встал и побрел обратно в сторону дома.
Так пропала моя дорогая Амалия, это случилось второго марта, всего через день после того, как Билли Боб получил свой приговор. Черный Шак не любил ждать слишком долго, его аппетит рос с каждым новым убийством. Возможно, он возомнил себя неуязвимым и решил, что в праве отнимать чужие жизни, ведь если тебя не могут остановить, стало быть, сам бог желает, чтобы ты продолжил...»
…
– С того дня я больше ни разу не чувствовал себя нормальным.
– Мне очень жаль это слышать.
– Вы знаете, что я пытался умереть? Конечно же, знаете, но, должно быть, только об одной попытке. Верно?
– Да, это было 3 года назад, тогда вы пролежали в психиатрической больнице четыре недели. Значит, были и другие?
– Вам негде было прочитать о них, потому что никто об этом не знает. До сих пор. Первый раз я пытался покончить со всем на втором курсе колледжа. Я попал во власть пьянства и злоупотреблял кое-какими веществами – только не спрашивайте подробностей, это совсем ни к чему. Меня собирались отчислить за пропуск занятий и долги, и я… запаниковал. Жизнь казалась бессмысленной шуткой злого создателя, который смотрит и смеется надо мной.
На самом деле это был минутный порыв из-за эмоционального кризиса, не более того. Я выпил залпом несколько бутылок пива и съел небольшую горсть обезболивающих, затем лег в кровать и уснул. Тогда я не знал, что умереть так нельзя, представлял, что просто засну и вся боль уйдет вместе со мной. Но через пару часов я проснулся с дикой тошнотой и головной болью. В правом боку сильно кололо, я согнулся пополам и стал беспрерывно блевать.
Прошло несколько часов, а меня все тошнило, и тогда я мечтал о смерти еще сильнее прежнего. Вернулся сосед по комнате и, увидев меня в больном состоянии, очень перепугался. Он хотел отвезти меня в больницу, но я настоял, что справлюсь сам. Только попросил оставить мне побольше воды на столе, а ему приказал переночевать сегодня у подружки. Долго уговаривать не пришлось, хотя перед уходом Бен оттер всю блевотину с пола, стен и одеяла, чтобы освободить мне место для новой. Меня тошнило до глубокой ночи, а боли в животе не давали уснуть, но как ни странно к утру ушло и то, и другое. Я мечтал умереть, чтобы избавиться от страданий, а тут они исчезли сами собой. Я понял, что умирать – это больно и мучительно, и что-то нашло на меня в тот момент, заставило взять себя в руки. Я завязал с выпивкой и прочим, взялся за учебу и со всем справился, правда пришлось остаться на второй год. Об этом никто так и не узнал.
– Почему теперь вы решили поделиться со мной?
– Чтобы вы понимали, что с тех пор, как монстр забрал мою сестру, я уже никогда не был здоровым человеком. Никогда. И никогда им не стану. Простите.
– Вам не нужно извиняться за то, кто вы есть.
– Второй раз я попробовал через полтора года после первого. Никаких особых причин для этого не было, но я вдруг почувствовал, что мир вокруг меня не существует, он не более, чем видение, а сам себе я казался ненастоящим, словно Пиноккио, искусственный деревянный мальчишка. Это тяжело объяснить, если честно…
– Я понимаю.
– Конечно. Конечно, вы понимаете. Я забыл. Я был болен – теперь я это знаю.
Не стану пестрить подробностями – это ни к чему. Скажу только, что сделал это ночью в гараже моего друга. Чувства людей, которые найдут бездыханное тело по утру, совершенно меня не заботили… В общем, к счастью, у меня ничего не вышло, и, наделав шуму, я трусливо сбежал в спальню, а на следующий день делал вид, что как и все понятия не имею, что это было. Неужели призрак? Видимо, да, мама дорогая! А вы тоже слышали? Ого!
– Думаете, это смешно?
– Вовсе нет. Прошу прощения…
– Вы не обращались за помощью?
– Как и многие другие, я считал, что помочь мне невозможно. К тому же главная проблема была в том канале, через который ко мне поступали чувства других людей… Я не знал, как закрыть его.
– Значит, так вы это называете?
– Назвать можно как угодно, это неважно. К тому времени я уже очень устал от чужой боли, разочарований и несбыточных желаний, они лежали тяжким грузом на сердце, а избавиться от них казалось невозможным.
– Очевидно, вы стали слишком чувствительны. Эмпаты действительно как будто предугадывают эмоции людей.
– Нет, я говорю не об этом. И вам хорошо это известно.
О последнем случае вы, наверно, знаете больше моего. Я был настолько выжат, что не чувствовал абсолютно ничего. Добился желаемого, но… жить в этой бесконечной пустоте было еще тяжелее. Понимаете, когда ты мертв внутри, уйти из жизни кажется самым логичным решением. Это даже не убийство… скорее, освобождение от пут, удерживающих тебя на земле. И не смотрите на меня с таким ужасом – говорю же: я был болен. Так мыслит больной человек. Вам ли не знать?
Меня нашли в отеле. Тимми, черт бы его побрал, заподозрил неладное, когда я не вышел на связь, и сообщил менеджеру отеля. Вот тогда-то я и попал в больницу.
– И как прошло лечение? Оно вам помогло?
– Да, более чем. На время оно прикрывало канал, и я будто оживал, а затем все возвращалось вновь на круги своя. Если бы я только знал, что таблетки имеют такое свойство, давным-давно бы подсел на них. С тех пор я пил их постоянно.
– Однако мы здесь.
– Однако мы все равно здесь, да.
– Получается, они перестали действовать?
– Однажды все заканчивается. И вы, и я, все наши деяния канут в небытие вместе с остальным миром…
– Понятно.
…