Кричи громче. Часть 2: Судья. (16)⁠⁠

2 Августа

«…Мы не праздновали ни Рождество, ни Новый год, хотя деревня была полна шума и радости. Тем не менее я решил сделать бабушке подарок, хотел нарисовать портрет Робин подаренной пастелью. Тогда-то мне и пришлось признать, что художник из меня никакой. Сколько я ни старался, но черные линии не желали складываться в красивое личико сестры, а других цветов я не использовал. В итоге я нарисовал Робин, лежащей в гробу, а рядом собачью морду, и вот здесь уже использовал красный, чтобы выделить глаза. Посмотрел на свою работу, скомкал лист и выбросил.

Церковь претерпела определенные… изменения. Рахель вставил новую раму под окна, поменял сидения, переделал пьедестал, затем и вовсе стал активно делать новую пристройку. Короче, из деревенской церквушки лепил храм божий. Он явно преследовал какую-то цель, может, надеялся привлечь больше внимания, но сдается мне, что все его цели отдают не божественным, а чисто эгоцентрическим. Неоднократно они с судьей оживленно обсуждали что-то, прогуливаясь вокруг церкви, и при этом оба активно жестикулировали. Что ж, видимо, главный клиент был доволен…

А к середине января произошло новое убийство. Дочь мистера и миссис Стоун, Энн Мари, ей было 8 лет. Вот так, будто гром среди ясного неба, когда все уже позабыли о Душителе из Эмберли, мы вновь погрузились в этот кошмар…

Это случилось 16 января, был день рождения Питера, главы семейства, семья готовилась к празднику. Журналисты подробно описали, как выглядел дом Стоунов в тот день: накрытый стол с белой скатертью, зажженные свечи, полевой букет в вазе – его собрал Питер для своей жены Джессики, столовые приборы, разложенные по тарелкам, свежие фрукты в глубокой салатнице и праздничный торт посреди стола. Чтобы вы лучше прочувствовали момент, поняли, сколько радости таилось в сердцах двух людей.

Осталось дождаться дочери из школы, которая почему-то задерживается. Час. Два. Звонок учителю: Энн Мари ушла одна сразу после звонка. Вероятно, заглянула к подружке в гости. Нет, Лиззи давно дома, но без подруги. Миссис Стоун не стала обращаться к епископу за помощью, как у нас было принято ранее, а тут же вызвала полицию. Никаких следов не обнаружили, никто не видел Энн Мари. А через 2 дня полиция нашла ее тело у реки в двадцати километрах от Эмберли.

«Бедные родители, чьи жалобные крики разносились по окрестным полям и были слышны у самого Лондона, слышны для тех кто открыт к чужой печали, не смогли выдержать вида изувеченного тела дочери. Столь чудовищное преступление не впервые происходит в окрестностях деревушки Эмберли…», писали газеты. Сухо и наигранно. Я никогда после этого не касался рук миссис и мистера Стоун, потому что не хотел знать, что творилось у них в душе. Достаточно было огня, полыхавшего внутри меня. Однако я присутствовал на похоронах, и не нужно обладать моими силами, чтобы понять, какие страдания испытывали наши соседи, потерявшие единственного ребенка. Все отражалось в их лицах, перекошенных от боли. Силуэты Джессики и Питера напоминали две призрачные полусогнутые тени у гроба, которые, если присмотреться, можно разглядеть над каждой могилой погибшего ребенка. Над могилой Робин навеки застыла моя.

Вновь поднялась суматоха, полицейские навестили всех жителей, включая детей. Готов поспорить, они опросили каждую бродячую кошку в радиусе десяти миль, что, в общем-то, не худшая идея, ведь кошки видят больше других. Они знают такие вещи, о каких мы можем строить лишь туманные догадки. Я почувствовал это однажды, взглянув в глаза Блинчика, дремавшего на постели сестры: они все понимают. К нам тоже приходили: Сэм Дерман настойчиво расспрашивал о моих взаимоотношениях с Энн Мари, а затем опять выяснял детали исчезновения Робин. Он изменился: сутулая спина, хмурое лицо, подергивающиеся щеки, весь скукоженный, будто смятый лист. Что он искал в нашем доме? Какие вещи заботили констебля в тот момент, заставляя сильно нервничать? Я не знал, но мне было его немного жаль. В конце концов, он явно хотел добраться до правды.

Мне нужно было поговорить с Тимми, узнать его мысли. После каникул в школе только и говорили об убитой девочке. Со всех сторон доносились гадкие перешептывания.

«Я слышал, что ее исполосовали, как свинку!»

«…порезы по всему телу!...»

«…прикинь, если это серийный маньяк, папа говорит….»

«Сначала сестру Боббика, а потом нашу одноклассницу!»

«А я слышала, Робин убил собственный дед, вы представляете!»

«Папка Тимми восстал из могилы…»

«…а может, теперь его сынок взялся за дело, вот крутотень!»

«Что за чушь!? Мама говорит, Бог наказывает…»

И прочий кошмар.

На уроке математики мы с Тимми сели вместе, сначала он не позволял мне вставить и слова, но после сотни замечаний от учителя, успокоился и ненадолго притих. Затем продолжил:

– Они не смогут обвинить в этом папу. Ведь он мертв. Хотя, наверно, очень бы хотели.

– Да, им было бы удобно, – поддакивал я.

– А Черный Шак продолжит убивать. В обличии разных людей. Никто его не остановит, потому что ищут не того.

– Да…

– Если бы Энн Мари могла говорить, она бы сказала то же самое, что и остальные девчонки и моя сестра в том числе: собачья морда с красными глазами. Мы все ее видели! Но разве нас кто-то слушал? Нет. Ты рассказывал полицейским, что видел его?

– Нет…

– Что?! Почему?!

– Тишина на задней парте! Мне это надоело! Еще хоть слово, и вы, мужчины, отправитесь к директору, – раздался грозный голос учителя. Все взгляды обернулись на нас.

– Простите, сэр, – сказал я, но Тимми явно не планировал затыкаться.

– Ты обязан был сказать им.

– Они бы мне не поверили.

– Неважно. Ты должен.

– Тимми, тихо, не сейчас…

– Ну все, господа, прошу на выход.

Нас выгнали в коридор, и друг стал объяснять, почему я предатель. Мне быстро надоело его слушать.

– Послушай, Тимми, есть кое-что более важное…

– Не валяй дурака! Ты…

– Я видел что-то… давно. Боялся сказать тебе… и полиции. Думал, это ерунда. Мне привиделось. Но теперь не думаю.

– О чем ты? – Тимми был заинтересован. Он стал перетаптываться с ноги на ногу, будто хотел в туалет.

– Летом, еще в августе. Мы были у тебя, играли в шашки, помнишь? Весь день лило как из ведра. У меня заболел живот, и я пошел домой. Весь промок и вдруг на пороге увидел грязные следы от ботинок, которые вели наверх…

– Может, дед прошелся? К чему ты…

– Тссс. Не перебивай. Маленькие следы, детские, как мои, вникаешь? Бабушка и дед где-то пропадали, их не было дома… Я маленько труханул, когда понял, что их нет, но все же поднялся наверх и как закричу: «Эйййй!». Прислушался – ничего.

– А дальше? Дальше что? – Тимми загорелся от любопытства.

– Следы вели в мою комнату…

– Ух ты! Чего ты мне не рассказал?

– Да погоди ты. Я зашел в комнату, все было в грязи, словно специально кто-то вымазал! Шкаф распахнут, вещи валяются. У окна тоже грязь…

– Как в фильме ужасов прям!

– Не пори чушь! Я серьезно, Тимми. Там кто-то был.

– Ты его видел?

– Не совсем. Я подошел к окну, представляя, как буду отмывать это дерьмо, а там…

– Черный Шак!?

– Хватит, Тимми. Какой-то пацан бежал к дороге. Точнее… убегал. Мчался, как ненормальный. В руке у него было что-то ярко-желтое.

– В смысле, от твоего дома?

– Ну да. Или от поля. Но что ему делать в поле? Там ничего нет…

– Может, он…

– Хорош уже! Он рылся в наших вещах, я знаю это! А как услышал меня, вылез в окно. Бежал, как петух с горящей задницей!

– А кто это был? Разглядел его?

– Неа, со спины непонятно: серая куртка, черные волосы, лет 12… Больше ничего не могу сказать.

– А что ты молчал-то?

– Подумал, бабушка не поверит, решит, что это я намазюкал грязью, и отшлепает. А дед вообще прибьет… В общем, я мигом прибрался, оттер грязь и ничего не рассказал.

– Понятно. Ну и что ты думаешь? Чего надо этому мальчишке?

– Теперь-то я знаю, что ему было надо. Видишь ли, это случилось за три дня до того, как поймали твоего папу…

– Ну и что?

– А ты подумай. В руках у него была желтая вещь. Твоего отца нашли с желтым платьем Робин в руках. Усек?

Друг на секунду задумался. Его лицо перекосилось от гнева.

– Ты что, издеваешься?!

– Тимми…

– Ты знал все это время, что папа невиновен, и никому и слова не сказал?!

– Да ничего я не знал!

– Ты мог рассказать полиции об этом парне, и папу бы не осудили!

– Ты же сам понимаешь, какой это бред! Да? Они бы не поверили мне, решили, что я вру ради друга.

– Какого!?

– Тебя, дубина!

Он еще немного позлился, подышал сердито, как бык на арене, и успокоился.

– Ладно, ты прав. Им все равно кого судить.

Знал бы Тимми, насколько он прав! Найджел послужил козлом отпущения для публики, жаждущей расправы. По-моему, никто такого не заслуживает.

– Значит, тот пацан подставил папу? Но зачем?

– Не знаю. Видимо, не он, а кто-то другой. Кто попросил достать платье Робин.

– Может, это и правда была просто тряпка… ну, в его руке.

– Нет. Они украли платье из шкафа, чтобы подставить твоего папу, в этом я теперь уверен.

– Папа…

– Мне очень жаль.

Друг замешкался, вероятно, его одолевали тягостные мысли.

– Я хочу, чтобы ты сделал кое-что. Пообещай, что сделаешь.

– Сначала скажи что, – настаивал я.

– Нет. Обещай. Во имя нашей дружбы.

– Да что ты!?

– Бобби, обещай. Ради правды. И Робин.

Я уже знал, о чем он попросит, и отрицательно покачал головой.

– Не могу.

– Мы расскажем все тому констеблю, кто опрашивал нас. Как его… Хрен Хренус. Если ты откажешься, я сам расскажу.

– Тимми, забудь. Ничего не изменится.

– Мы это сделаем. И если он не поверит, то пусть катится к чертовой бабушке.

– Ладно…

– Обещаешь?

– Обещаю.

Я всерьез не думал, что вновь придется разговаривать с полицейскими. Казалось, они получили всю возможную информацию. Но Тимми решил взять дело в свои руки и через пару дней, когда Линду вызвали в участок, он напросился поехать с ней. Не знаю кому и что он выболтал, но Линда, и без того не отличавшаяся любовью ко мне, с тех пор совсем перестала замечать меня и даже здороваться. На следующий день Сэм Дерман заявился к нам домой и вызвался побеседовать со мной наедине. Бабушка не препятствовала, ей давно уже было все равно. Видимо, засранец поверил Тимми. Друг бывает очень убедительным, если захочет.

Сначала констебль вел беседу достаточно резко и грубо, затем периодически становился мягче, утверждал, что понимает меня и не осудит за ложь. Меня словно направляли в сторону определенного ответа. Я вспомнил, что говорила Амалия:

«Все время повышали голос, хотели, чтобы я сказала, что это он меня похитил… они все кричали и убеждали, что я не в себе, но как я могу быть не в себе… где же я тогда?»

– Сынок, ты не в себе. Это не твоя вина, – одновременно с моими мыслями заговорил полицейский.

– Я не вру, сэр, – настаивал я.

– Конечно, нет, нет, я этого не говорил… За ложь отвечают перед законом. Ты же это знаешь, да? Уверен, что так. Однако на тебя столько всего навалилось….

«Они приходили снова и снова, говорили одно и то же… Я должна была узнать его, вспомнить, наедине они становились такими страшными… Они так долго убеждали меня, что я сама поверила…», голос Амалии звучал в голове.

– Ты меня слышишь, сынок? – более строго сказал констебль.

Внезапно я почувствовал прилив уверенности. Не дай им себя поломать, Бобби. Ради Тимми, Мишель, Амалии, Кристи и Робин.

– Я говорю правду... сэр. Мне не привиделось, и я не выдумываю. Просто боялся рассказать.

– Кого боялся? – он недоверчиво нахмурил брови.

– Бабушки. Она бы решила, что я сам напачкал полы, а затем выдумал историю с мальчишкой.

– И что бы сделала?

– Наказала.

– Но ведь ты мог помыть полы, а затем рассказать про мальчишку, верно?

Меня зажали в угол. Я совершенно не подумал об этом. Что вы ждали от девятилетнего мальчика?

– Ладно, спасибо за информацию, – он встал, собрался уходить.

– Сэр!

– Мы разберемся, сынок. Но ты не болтай лишнего. Ни к чему распускать сплетни. Понял меня?

– Да, сэр.

На том мы и разошлись. Я не чувствовал удовлетворения от разговора, но долг мой был выполнен.

Когда вечером я пошел к Тимми, чтобы рассказать о случившемся, то невольно стал свидетелем маленькой сцены, произошедшей на пороге церкви. Билли Боб кричал на епископа, обвинял его в чем-то. Он использовал такие бранные слова, которые не должны слышать детские уши, и с вашего позволения я не стану их озвучивать.

– Ты ответишь за все! За все, что натворил! Клянусь тебе! – истерично кричал Билли Боб.

– Успокойся! Это Храм Божий! Успокойся!

– Ты, Рахель, не имеешь никакого отношения к Богу! Ты, ты… как червь в гнилом яблоке! Уничтожаешь, разрушаешь все, до чего дотянешься!

– Не гневи Бога, Билл. Разве тебе мало тех горестей, что свалились на наши плечи?

Билли Боб схватил епископа за шиворот и приподнял на добрых полметра, он был гораздо крупнее священника. Затем, опомнившись, поставил его на место.

– Я сообщу в полицию. Пусть они разбираются.

Лицо Рахеля перекосилось от гнева, он завизжал, как резанный, толкая Билли Боба и ругаясь такими же взрослыми словами. Я никогда не видел священника таким… омерзительным.

– Ты за все ответишь. За все, – сказал напоследок Билли Боб и ушел. Я спрятался за деревом, чтобы Рахель не заметил меня, не хотел стать мишенью его гнева. А затем обо всем рассказал Тимми. Конечно же, он сделал свои выводы.

– Значит, он и есть Черный Шак. Как я и говорил. И Билли Боб узнал об этом.

– Теперь он сообщит в полицию и все наконец закончится, – поддакивал я. – Какое облегчение.

– Епископа посадят на электрический стул, как папу, и подожгут. И знаешь что? Я приду посмотреть. И буду кричать: «Вот видите? Папа был не виновен, а вы осудили его! Все вы!»

– Никого не жгут, просто включают ток, – поправил я.

– Подключают ток, взлетает искра, начинается пожар, и человек сгорает заживо! Я видел в комиксе про убийцу-психопата, который застрелил шестерых полицейских, «Закон и правосудие» называется. Но мама сказала, что отец умер быстро и совсем не страдал. Так что огонь есть не всегда, видимо.

– Как думаешь, что именно Билли Боб выяснил?

– Завтра узнаем…

Но когда наступило завтра, мы ничего не узнали. Тишина. Билли Боб вообще пропал, закрыл бар и не появлялся. А еще через день ему предъявили обвинения в убийстве девочки Энн Мари. Вот так.

Билли Боб и правда собирался пойти в полицию, но что-то ему помешало. Следующим утром его неожиданно забрали в участок, да там и оставили. Полицейские тщательно обыскали бар и квартиру на втором этаже бара и в итоге нашли одежду Энн Мари. Мне об этом сообщила бабушка, и я вспомнил мальчишку, убегающего с платьем Робин в руках… Побывал ли он в доме Стоунов? История повторялась.

Меньше, чем через неделю, Билли Боб подписал признание в убийстве. Он в подробностях рассказал, как похитил девочку, что с ней сделал и как убил. В полицейском участке Билли Боб был очень неуклюж и все время падал: потерял 4 зуба, 2 ногтя, сломал руку и несколько ребер. Семьи у него не было, так что никто не заступился за добродушного и со всеми приветливого владельца бара. Жители вдруг отвернулись от него, хотя никто до конца не мог поверить, что такой милый и веселый человек окажется столь темным внутри.

– Мы не знаем, что таится в чужой душе, Робин. Будь осторожен. Не доверяй никому, – сказала мне бабушка.

Не волнуйся за меня, бабушка. С тех пор я уже больше никогда никому не верил.

Журналисты не скупились на громкие слова. Заголовок в газете гласил:

«МЯСНИК ИЗ ЭМБЕРЛИ. НАЙДЕН УБИЙЦА МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКИ».

Текст пестрил подозрениями и теориями заговоров:

«Напоминаем, что это уже второе убийство за последние 5 месяцев, совершенное на территории деревни Эмберли, и – внимание! – оба виновника проживают там же. Совпадение? Что же творится в их маленьком отсталом сообществе? Религиозная секта? Сатанинские культы? Серийные убийства? Что власти надеются скрыть от нас? Наш корреспондент…»

Билли Боба приговорили к пожизненному заключению. Суд проводил Фрэнк Пуч. Епископ Рахель выступал свидетелем, он сообщил, что Билли Боб угрожал убить его, и некоторые жители действительно видели, как они ругаются, хотя понять причину ссоры не могли. Но не врет же епископ, верно? Он ведь слуга Господа. Жители заняли его сторону. А если Билли Боб угрожал убить священника, то абсолютно точно он убил и девочку. Никаких сомнений тут быть не может. К тому же он сам сознался. На суде Билли Боб расплакался, он молил о прощении, в отличие от Найджела, который просто молча смотрел себе под ноги пустым взглядом, и суд присяжных сжалился. Пожизненное заключение вместо смертного приговора. Не так уж и плохо, да? Разрушенная жизнь все же лучше смерти. Но я так не считаю. Родители Энн Мари были недовольны таким решением. В конце суда Джессика Стоун с криками подбежала к виновному и вцепилась ногтями в его щеки, разодрав и без того искалеченное лицо.

– Что ты за человек, Билли? Что ты за монстр?!

Он не ответил, даже не увернулся. Женщину долго не могли оторвать от убийцы, судья молча наблюдал, не делая замечания. Готов поспорить, ему нравилось то, что он видит. Почему-то я в этом уверен.

Только Кэтрин осталась на стороне Билли Боба. Лишь она верила в его невиновность, защищала перед людьми, настаивала, что произошла ошибка. Но что взять с этой чудачки Кэтрин? Все знают, она перестала ходить в церковь, отреклась от Бога, зачем вообще ее слушать? А я слушал.

Тимми был разочарован. После поимки Билли Боба он сказал мне:

– Черный Шак снова победил, Бобби.

– Он всегда побеждает, – согласился я.

– Мы должны что-то сделать. Нужно снова поговорить с констеблем.

– Прекрати. Он нам не верит.

– Попробуем еще раз.

Я не видел никакого смысла в этих попытках и не планировал ничего делать, но волей судьбы случайно встретил Сэма Дермана с напарником, когда они курили возле бара, огороженного красно-белой лентой. Сигарета буквально тонула в его крупной ладони и длинных пальцах.

– Сэр! – вскричал я, подбегая к нему. Он удивленного посмотрел, напарник презрительно фыркнул в мою сторону.

– Убирайся, малец, здесь тебе не цирк.

– Перестань. Чего тебе, мальчик? – мягким тоном спросил констебль.

– Сэр, можно сказать вам кое-что… наедине? – я замялся, мне не нравилось их внимание.

– Ахахаха! – посмеялся напарник, затем закашлял.

Сэм Дерман выкинул окурок и за локоть отвел меня в сторону. От него так сильно воняло, что я тоже закашлялся.

– Ну чего тебе? Зачем отвлекаешь меня от работы? – ругался он.

– Сэр, я должен рассказать кое-что…

И я подробно описал услышанный мною разговор между священником и Билли Бобом, воодушевленно изображая интонацию Рахеля. Напарник посматривал на меня с недоверием, и я постарался говорить тише. На секунду я даже поверил, что достучусь до констебля. В конце концов, он же знает про мальчишку и платье Робин, конечно же, он поймет, что и здесь дело не чисто, и разберется со всем…, признаюсь, я был наивен. Он внимательно выслушал меня, взгляд его стал печален.

– Не лезь в это, мальчик.

– Но я мог бы…

– Нет.

– Почему?

– Ты еще ребенок. Но все-таки мужчина. Так давай поговорим по-мужски, – при этом он встал на одно колено, чтобы быть ближе к моему лицу. Меня окатил запах одеколона и сигаретного дыма. – Слушай, что я говорю. Не лезь. Ваша семья и так пострадала. Мы сами разберемся.

– Но дядя…

– Сэр.

– Сэр, я хочу помочь. Дядя Билли ни в чем не виноват.

– Ты этого не знаешь, сынок. Ты что–то слышал, мог понять неправильно. А у нас есть улики, доказательства. Это важнее.

Я готов был сию минуту заплакать, глаза уже наполнились слезами, в горле встал ком.

– А как же тот мальчишка?

– Забудь о нем. Я сам разберусь. Ясно тебе? Отвечай.

– Ясно.

– И больше не шляйся в одиночестве. Ходи всегда с бабушкой или с другом. А если увидишь что подозрительное – тут же кричи! Зови на помощь так громко, как только можешь. Понял?

– Да.

– И больше не ходи за мной. Все, беги домой.

Он потрепал меня по плечу, и как ни странно, это было приятно. В таком жесте чувствовалось что-то… теплое. Тем не менее я разрыдался. От обиды, что никто не желает меня слушать. Потому что я всего лишь ребенок. И что значит мое слово против слова уважаемого епископа? Это ошибка: верить человеку из-за его статуса и возраста, и ошибка эта стоила нескольких жизней и разрушенных судеб…»

…

– Из сегодняшней истории я могу сделать вывод, что вы недовольны нашей правовой системой, не так ли?

– У меня к вам встречный вопрос: если закон закрывает глаза на то, что ты сделал, почему бы не сделать это снова?

– Иногда доказательств просто недостаточно.

– А если так, то можно их выдумать, да? Подбросить улику, выбить признание, лишить качественной защиты. Никто ведь не станет возмущаться из-за такого дерьма, как пьяница Найджел. Верно?

– Я этого не говорила. Не выдумывайте.

– Правосудие! Какое громкое слово, а что на самом деле? Кучка сплоченных мразей, продажных свиней, готовых засудить любого, кто им не приглянулся.

– Вы перевираете факты.

– Разве? У вас есть разумное объяснение того, что человека незаслуженно приговорили к смертной казни, а другого посадили на пожизненное?

– Этому виной один человек.

– Один человек не обладает такой властью. Это совместная работа судей, прокурора и полицейских. Ваша система хрупка, как карточный домик. Хорошо, когда есть те, кто может взять правосудие в свои руки.

– Послушайте себя! Вы говорите, как анархист! Что будет с миром, если люди перестанут следовать закону? Начнется хаос.

– Из хаоса рождается порядок.

– Нет. Хаос порождает хаос. Он несет смерть.

– Почему все так уверены, что если люди лишаться власти над собой, то поголовно превратятся в преступников? Неужели все, что нас сдерживает, это чей-то запрет?

– А как насчет вас? К чему привело ваше решение быть самому себе законом?

– Я ни о чем не жалею.

– Это ужасно.

– Скорее, неизбежно. Я повторяю свой вопрос: что мешает преступнику, не получившему наказания, вновь совершить зло?

– То, что произошло несправедливо. Так быть не должно. Но по вашей же логике вы сами должны получить наказание.

– Так почему я получу его, а ваши люди, участвовавшие в сговоре, до сих пор гуляют на свободе? Потому что они неуязвимы? Неприкасаемы?

–…

– Почему вы молчите? Стыдно за своих товарищей?

– Вам сейчас невозможно что-то доказать.

– А вы и не пытались. Вы, как загнанный в угол зверек, выпускаете зубки, но боитесь напасть. Потому что нечем защищаться.

– Что это значит?

– Вы знаете, что я прав.

…