— В моей смерти прошу винить ДШ… В моей смерти прошу винить ДШ… В моей смерти прошу винить… В моей смерти прошу… В моей смерти… В…

Денис заставил себя замолчать. Подняв голову, он натолкнулся на сочувственно-печальный взгляд Юрая.

— Не понимаю… — начал тот.

— Это он, — подал голос Витёк.

Денис перевёл взгляд на друга. Тот перестал походить на потерявшуюся плюшевую игрушку.

— Он ДШ. Денис Шубин. Это его Зося обвинила в своей смерти.

— Всё равно не понимаю. — Юрай покачал головой. — Извини.

— Только он не виноват. — Витек тяжело поднялся, присел рядом с Денисом и обнял за плечи. — Он не мог.

Боль, застарелая, заскорузлым колючим комком терзавшая Дениса, лопнула кровавым гнойником и полилась из него. Он говорил, и говорил, и говорил. Пока душевный гной, копившийся долгие пятнадцать лет, не иссяк.

Юрай слушал молча, изредка кивая.

— Всё? Я вспомнил, я принял. — Денис посмотрел на свои руки, потом на Юрая. — Теперь ты отпустишь меня?

— Извини, это не так работает. Я вообще не знаю, как это работает. И никого я не отпускаю. Люди… ну да, люди. Просто находятся рядом со мной… А потом… Извини, но я не всё тебе сказал.

Юрай встал, заходил вокруг Дениса.

— Иногда, нечасто, очень редко… Я не знаю… — Он нервно хрустнул пальцами. — Сюда приходят… попадают… появляются те, кто что-то не закончил в прошлой… в той ещё жизни. Какое-то дело. И оно их не отпускает… держит здесь. Его надо завершить и тогда…

Юрай, не закончив фразы, рухнул на скамейку.

Денис поднялся с колен, поставил на ножки отброшенный табурет и, сев напротив Юрая, заглянул ему в глаза.

— Значит, ты такой, не завершивший что-то в жизни?

Тот медленно кивнул. В его глазах опять плавали облака, не облака — тучи, уносившие его в далёкое прошлое.

— Да. Был далеко. Мать умирала. Приехать не мог.

Слова падали из него валунами — серыми, неподъёмными.

— Обещал себе приехать и сходить на могилу. Не приехал. Всё откладывал, дур-р-рак!

Он потёр живот, скривился, как от боли.

— Когда умирал — поклялся, думал, выживу. Ни хрена. Загнулся, с-сука.

Он тяжело сглотнул, тучи в глазах постепенно рассеивались.

— И вот — тут оказался. — Он горько усмехнулся. — Двадцать лет назад.

— Сначала понять не мог. Потом нау… — Он осёкся. — Допетрил, что, да как. Могилу искал. Не нашёл. Сейчас уже бросил. Без толку. Вот таким, как вы, помогаю.

— Что же этим не помог? — Денис неопределённо повёл головой.

— Кому «этим»? А, ты про работяг? Х-м, этим, похоже, здесь лучше, чем там, вот они и не хотят уходить. Девка, что ребёнка сгубила, сама от меня бегает, видать, наказание у неё такое. Любку я сам не хочу отпускать: кто же мне самогон подгонять будет? — Юрай невесело улыбнулся. — Пока она не появилась, тут хоть волком вой, а так хоть на время забыться можно.

— А ведьму с сыночком, — Он злобно ощерился. — Хрен им по самые помидоры. Сколько эта сука детишек нерождённых погубила. А отпрыск её — педофил и насильник… Тварь! Пусть здесь гниют.

— Откуда ты всё знаешь? — Денис пристально смотрел на Юрая, тот явно чего-то недоговаривал, что-то важное утаивал. — Господь Бог новостями делится?

— Нет, само как-то всплывает. — Юрай отвёл глаза.

Ладно. Денис решил не настаивать, не хочет говорить – не надо. Силой из такого, как Юрай, ничего не вытащить, он сам кого хочешь, как рыбу, выпотрошит.

Он повернулся к забытому в пылу разговора Витьку.

— Вить, ты как? Вспомнил что?

— Нет. — Испугано, и как-то виновато глянул в ответ друг. — Ничего.

— Ладно, — Денис поднялся. Чувствовал он себя совершенно разбитым, — за самогон спасибо, пойдём мы.

— Куда?

— Он, — кивок в сторону Витька, — к себе, вспоминать и принимать. Я домой пойду, подумаю, что меня держит здесь.

— Смерть, чего тут думать. — Юрай пожал плечами. — Только не твоя, девушки твоей.

— Ты, что-то знаешь? — Денису расхотелось уходить.

— Нет. Ровно то, что ты рассказал. Ты принял её смерть на свою совесть и мучился всю жизнь, и вот теперь ты тут. Только… Извини, конечно, но тут и дураку ясно, что если ДШ — это не ты, то это кто-то другой.

— Искали, — вклинился в разговор Витёк. — Никого с подходящими инициалами не нашли.

— Что, «ДШ» — это такие редкие инициалы? — Юрай усмехнулся. — Чушь какая! Д — это, помимо Дениса, ещё и Дмитрий, Демьян, Даниил, Демид, да тот же Добрыня. А фамилий на Ш так просто не счесть: Шпагин, Шилов, Шагин, Шишкин, Шаляпин, Шустов… Я до утра могу перечислять.

— Вот именно, что не счесть. — Витька кивнул на Дениса. — Вон его отец все связи свои подключил, операм каждый день звонил и к следаку раз в неделю. Без толку.

— Значит, ДШ — это не инициалы, а что-то другое. Например, сокращение от… от чего-нибудь. Профессии, должности… я не знаю… — Юрай задумчиво тёр переносицу.

— Директор школы. — медленно, словно через силу, произнёс Витёк.

— Что? — в голос сказали Юрай с Денисом.

— ДШ – директор школы. Герман Алексеевич Шабрин. Ты, — Витёк повернулся к Денису, — разве его не помнишь? Длинный такой, худой, всегда в костюме ходил, даже вне школы.

— Я? — Денис попытался вспомнить их директора. — Нашей школы?

— Ну, да. — Витёк кивнул. — Он тебе грамоту вручал, когда ты на олимпиаде победил. Руку жал. Не помнишь?

— Нет, — медленно, произнёс Денис, старательно вспоминая это событие. В голове царила абсолютная пустота. — Совершенно не помню.

— Сомнительно. ГШ это не ДШ. — покачал головой Юрай. — А директор школы так и вообще притянуто за уши.

— Ты же сам только что говорил, что ДШ может быть аббревиатурой. — Денис возражал машинально, всё ещё пытаясь воскресить в памяти облик директора.

— Это слишком на поверхности. Школьница погибла, первым делом менты возбудятся на её окружение — на сверстников, ну и на учителей как бы тоже, не было ли с их стороны травли и всего такого.

— Не училась Зося в школе, год уже как. В пед она поступила, на заочный. Сомневаюсь, что о нём кто-то вспомнил.

— С чего ты решил, что это он, тот самый ДШ из записки? — каким-то совершенно мёртвым, даже для него самого странно звучавшим голосом спросил Денис.

Какое-то подспудное желание, оказаться где-то, но не здесь — на тенистой поляне, зародилось в глубине его головы. Только где, он понять не мог.

— Не знаю. — Глаза Витька начали вновь превращаться в бессмысленные пуговицы. — Просто я видел их вместе. Два раза.

Он замолчал, явно намереваясь впасть в бессмысленное сонное состояние, в котором провёл весь день.

— Погоди, Витя. — Юрай встал и потряс его за плечо. — Не уходи пока, не вспоминай, можешь не вернуться.

— Да. — Витёк заморгал, растёр лицо ладонями, и постепенно осмысленное выражение вернулось в его глаза. Он жалобно улыбнулся. — Видел я, как Зося с ним говорила. Два раза.

— Чушь. Мало ли о чём ученица с директором говорить могла, — возразил Денис машинально.

Витёк замотал головой.

— Не так они говорили, странно. Курилку помнишь за котельной?

Денис кивнул, помнил он этот закуток между кирпичной стеной и забором, опоясывавшим школу. Там, в тени старых, частично уже омертвелых лип, не одно поколение юных курильщиков травило свои организмы вдали от строгих учительских глаз.

— Вот там. Первый раз, она ещё училась с нами в выпускном классе, я задержался в школе, не помню почему, неважно. Все разошлись давно, в школе никого, только я оставался да техничка. Мне жабнуть хотелось, а сиг — ноль, а у меня там заначка была, между кирпичами. Подхожу, слышу, говорят двое, тихо. Осторожно обошёл, думал, сейчас выскочу и напугаю. Из-за угла глянул. А там Зося и дир, ну, директор, о чём-то калякают. И стоят, знаешь, так близко-близко, Зося, как собачонка, на него смотрит — сверху вниз, и глаза такие… — Витёк пошевелил в воздухе пальцами, подбирая слова, — как у той же собачки, в хозяина влюблённой… только что…

Витёк осёкся:

— Извини, Дэн, язык от счастья не высунула.

— О чём говорили? — Грудь Дениса колола острая игла ревности.

— Не слышал, я чёй-то пересрался, даже курить расхотелось, и бочком-бочком оттуда. Последнее, что видел — он её по волосам погладил, и за шею так взял, ну знаешь как… свою собственность.

Знал Денис этот жест. Очень Зосе нравилось, когда он вот так — всё пятернёй не жёстко, но сильно и уверенно, когда они любовью занимались, сжимал ей шею.

— А, второй раз?

— Через год, где-то за месяц, до того как… ну, когда Зося того… Я домой шёл, через школу решил срезать. Не знаю, почему там попёрся, словно чёрт дёрнул. Часов в пять это было, школа пустая. Вижу – двое стоят, но там, за деревьями, не видать, кто. Я к ним, думал, куревом разживусь. Ближе подхожу, а там Зося с Германом. Только в этот раз всё по-другому было.

Что-то мелькнуло в сознании Дениса, какое-то воспоминание, что-то связанное с Зосей, с ним, со школой. Со всем вместе. Только что конкретно, он не мог понять.

— Как «по-другому»?

Желание уйти окрепло.

— Зося на расстоянии от дира стояла. Знаешь, зажалась так, руки на груди сцепила, словно ей холодно было, а на улице тепло. И нервно так головой водит, будто «нет» говорит. Я тормознул. И опять страх такой, словно я что-то страшное, совсем не для меня предназначенное увидел. Съе..ся хочу, а боюсь, что меня дир услышит, обернётся и всё — кранты мне. Замер. Он руку к ней протягивает, вроде как за плечо взять хочет или по волосам погладить, а она шарахается от него, как я не знаю от кого… Как от прокажённого. И говорит ему что-то тихо, прямо шепчет… но гневно так…

От воспоминания Витька передёрнуло.

— Я пятиться начал, чтобы слинять. А Зося… Она голову повернула и на меня посмотрела, только не видела она меня — глаза белые, бешеные, губы в нитку сжаты и кривятся, словно червяки под лопатой извиваются. Я бочком-бочком и бегом оттуда.

— Почему же не сказал? — еле проговорил Денис, игла ворочалась в груди, мешая дышать.

— Я… — Витёк растерянно смотрел на Дениса. — Я заболел тогда, воспаление лёгких, помнишь?

Денис кивнул.

— Три недели, как в бреду, а потом… Забыл, представляешь, просто забыл. Словно кто ластиком из памяти стёр. Прости…

Денис встал, не в силах слушать рассказ друга, повернулся к Юраю:

— Витьку не дай уйти, вопросы ещё будут.

— Стой, ты куда?

— Мне надо… — Денис сам не знал, куда ему надо.

— Нет. — Юрай подскочил к нему и крепко ухватил за плечо. — Нельзя.

Денис дёрнул плечом, сбрасывая руку.

— С какого перепугу?

— Темнеет. — Юрай ткнул пальцем в небо.

Небо действительно стремительно темнело.

— Надо под крышу прятаться.

В глазах Юрая, секунду назад казавшегося бесстрашным, много повидавшим в жизни мужиком, плескался откровенный страх.

— Зачем? — Денис не собирался просто так сдаваться.

— Вас что, вчера никто не навещал?

Денис вспомнил вчерашнее — тук-тук-тук в дверь, и последовавшее за стуком — ш-р-р-р, жуткий, пугающий до мокрых штанов скрежет в дверное полотно. Озноб страха в предчувствии чего-то нехорошего охватил Дениса.

— Ты чего встал? — рявкнул Юрай на стоящего столбом Витька. — Хватай закуску и дуй в хату!

— Навещал. Ты знаешь, кто это был?

— Знаю. — Сграбастав самогон со стола, он потянул Дениса в сторону строительного вагончика.

Захлопнув дверь, Юрай сунул в проушины толстый брусок, подскочил к окну и, захлопнув створки, задёрнул плотные занавески. После, отерев выступившую испарину, он рухнул на приделанную к стене железнодорожную койку.

— Чё стоим? Падайте. — Юрай кивнул на два садовых кресла, словно выпрыгнувших из 80-х годов — гнутые спинки, деревянные подлокотники, переходящие в ножки. — Бухать продолжим.

Он нервно хохотнул, страх почти исчез из его глаз, лишь по самому краешку радужки, плясали огоньки тревоги.

— Что всё это значит, может, объяснишь?

— Ага. Объясню. Но чуть позже.

Набухав в поставленные Витьком на стол стаканы почти до краёв самогона, Юрай залпом выпил свою порцию и занюхал пером зелёного лука.

— Ладно. — Хлопнул он себя по коленям. — Давайте ещё по соточке хлопнем. Когда под градусом, как-то легче эту жуть переносить.

Он быстро разлил остатки самогона.

Денис не стал настаивать: куда Юрай денется, всё расскажет, не сейчас, так позже. Что-то он, конечно, скрывал, что-то не договаривал, Денис это чувствовал, но разбираться в этом не хотел. Сейчас его интересовали более важные вещи.

— Подожди. — Денис отодвинул от себя стакан и повернулся к товарищу. — Вить… Б…я!

Друг опят походил на тряпичную куклу с оловянными глазами.

— Вить, Вить, — начал тормошить его Денис, — погоди, не уходи.

— Да я здесь. — Туман в глазах Витька медленно рассеивался.

— Что дальше было? С директором, с расследованием?

— С расследованием? — переспросил Витёк, словно не вполне понимал, чего от него хотят. — Ничего, в конце концов, закрыли дело. Самоубийство, и всё.

— А директор?

— Директор? Ничего. Умер с год назад.

— Когда? — вклинился в разговор Юрай, до этого спокойно сидевший и крутивший в руках стакан.

— Прошлым летом.

— От чего?

— Мутная какая-то история, кажется, сгорел.

— В смысле?

— В прямом. Нашли его обгорелый труп, где – не помню. Я тогда только в город вернулся, бухал страшно, меня с работы попёрли, жена ушла. Толком ничего не помню. Но история мутная.

— Год назад, год назад… — бормотал себе под нос Юрай.

Он то отставлял от себя стакан, то брал его, бултыхал и ставил обратно на стол.

— Ты чего так возбудился? — Денис с тревогой посмотрел на Юрая.

— Да нет, ничего, кой-чего сопоставляю.

Денис зажмурился, пытаясь вспомнить директора, выругался.

— Да почему я его не помню? У нас же вроде директриса была, Лариса, как там её, Евгеньевна вроде.

— Была, — покорно кивнул Витёк, — он вместо неё пришёл, когда мы в девятый перешли.

— Как он хоть выглядел?

— Высокий, ху…

— Это ты говорил, костюм там и всё такое, что ещё? — Перебил его Денис.

— Седой, лицо костистое такое, но красивое, мужественное. Девчонкам всем нашим он нравился. И не только нашим. Ямка на подбородке, нос с горбинкой. Спокойный, вежливый, ко всем на «вы». Даже когда учеников отчитывал, тона не повышал и не ругался.

Денис в который раз попытался воскресить в памяти директора школы. Бесполезно. Не помнил он ничего.

— Ну, мы всё ржали, — напомнил о себе Витёк, — что бабы наши школьные специально шкодили, чтобы их к директору вызывали. Помнишь?

— Нет! — рявкнул Денис.

И тут накатил страх.

Сначала он услышал хруст гравия под чьими-то тяжёлыми шагами, хотя Денис точно помнил — никакого щебня вокруг вагончика не было, только песок с кое-где пробивающейся чахлой травой. Шаги обошли времянку и замерли около двери.

Тук-тук-тук.

От вкрадчивого стука в дверь стало ещё страшней.

— Юрай, — позвал глубокий скрипучий голос, — открывай, старый уголок.

Ш-р-р-р. Ш-р-р-р. Ш-р-р-р.

Мерзкое, пробирающее до самых кишок, царапанье.

— Что молчишь? Не надумал ещё за грешки ответить?

Снова скрип щебня под тяжёлыми шагами. И снова стук, на этот раз в окно.

— Ты не один, что ли, а? А то я за твоей зековской вонью не разберу, кто там.

Денис, словно примёрзший к креслу, еле ворочая задубевшей шеей, перевёл взгляд на Юрая. Тот сидел бледный, окаменевший, судорожно, до белых пятен на костяшках, сжимая в кулаке стакан.

— Ау! Чего молчим? Не по блатному это, от разбора бегать…

Стакан в кулаке Юрая с хрустом лопнул и осыпался стеклянным крошевом и не выпитым самогоном на стол.

Юрай привстал, словно собирался пойти к двери, но почти сразу, скрипнув зубами и скривившись, рухнул обратно на койку. Упёршись локтями в стол, он закрыл ладонями уши и что-то быстро забормотал.

Денис подумал, что он молится, но прислушавшись, понял, Юрай бормотал совсем не молитву.

— На хер пошёл, на хер пошёл, на хер пошёл, нахерпошёлнахерпошёлнахерпошёлнахерпошёлнахерпошёл … — шептали тонкие губы, почти сравнявшиеся цветом с белым, словно мел, лицом.

— Может, с гостями хоть познакомишь? — Глумливо осведомился скрипучий голос. — Нет? Ну, как знаешь. Ладно, бывай. Завтра приду.

Голос хохотнул, заскрипел гравий под удаляющимися шагами, и страх, сковавший Дениса, начал потихоньку отступать.

— Что это было? — еле разлепил он губы.

— Сука! — Юрай вскочил, схватил стоявший перед Витьком стакан, залпом выпил и швырнул его в дверь. — Демон!

Рухнув на койку, он отёр ладонями блестевшее от пота лицо, схватил бутылку и набухал самогона в стакан по самую риску.

— Кто?!

Юрай открыл было рот, чтобы ответить, но не успел.

Мимо них, задев Дениса плечом, протиснулся Витёк, и деревянной походкой манекена пошёл к выходу.

— Стой, куда? — Денис попытался ухватить друга за плечо.

— Нет. — Перехватил его руку Юрай. — Всё, он, походу, вспомнил.

Витёк дошагал до двери, сбросил брус и открыл дверь. Вместо деревьев и травы в дверном проёме Денис с удивлением и восхищением увидел раскинувшееся звёздное густо-синее, словно пролившиеся чернила, небо, с мириадами звёзд и звёздочек и молочным маревом млечного пути.

На пороге Витёк обернулся. Расплавленное олово, плескавшееся в его глазах, остывало, уходило, меняясь на привычную голубизну. Он улыбнулся печально.

— Когда мама умерла, денег не было, я занял, чтобы, ну, по-людски похоронить… Отдавать нечем…

Витёк говорил отрывисто на полувздохе, с каждой фразой становясь всё прозрачней. Денис увидел, как сквозь облик потерянного, обрюзгшего, сильно пошарпанного жизнью мужика, проступает прежний, хорошо знакомый Денису парнишка — вихрастый и улыбчивый.

— Потом перезанял… Отдавать нечем… В микрозайм пошёл под квартиру… От безнадёги всей этой — мама умерла, жена бросила, работы нет, запил, как чёрт… Одному страшно, стал к себе всяких звать. Коллекторы стали наседать… Ну и я… Ты не подумай, я не выпилился, просто… Однажды так надрался… На спине уснул и… — Он прерывисто вздохнул. — Стыдно сказать, захлебнулся собственной блевотиной. Может, сам не перевернулся, может, помог кто…

Он опять улыбнулся, и на этот раз сквозь печаль проступила радость.

— Дэн, ты прости меня. Что бросаю, но… Мне пора.

Он поднял руку прощаясь. И начал словно бы таять в воздухе, превращаясь в лёгкую туманную дымку. Свиваясь в спирали, она потянулась в дверной проём. Секунда — и в воздухе осталась только поднятая в прощальном жесте полупрозрачная рука, а через миг растаяла и она. Вслед за этим исчезло и звёздное небо. В распахнутой двери Денис видел августовскую ночь с тёмными силуэтами кустов и деревьев, да небо, затянутое редкими тучами, сквозь которые проглядывали тусклые и маленькие хорошо знакомые с детства звёзды.

Сзади звякнуло, булькнуло, перед носом появилась рука Юрая со стаканом.

— Упокой душу раба Божьего Виктора. Хорошо ушёл, прямо на небо.

21

Денис стоял перед домом Зоси. Ничего с прошлого визита не изменилось: пыль, жара и пустота.

Вчера они с Юраем допили самогон и долго, почти до утра, пока не сморило, разговаривали. Если вопросы, которыми засыпал Денис Юрая, и его ответы – частью невнятные, частью короткие, частью непонятные и пространные – можно назвать диалогом.

— Ты сказал, что приходил демон. Как это понимать?

— А вот так и понимай. Оглянись: мы в посмертии, кругом не упокоенные души, духи, люди… Тьфу ты, называй как хочешь. Те, кто застрял в этом проклятом городе. А тут этот лазит по городу – ищет, если находит – жрёт, пьёт, поглощает, убивает, ну или что он там с ними… с нами делает. — Юрай опять хохотнул, невесело, но уже и без страха. — Как ты думаешь кто? Ангел? Я думаю, нет. А если не ангел, значит – демон. Кто он такой на самом деле – без понятия. Дьявол? Чёрт? Хрен знает. В закрытые квартиры, правда, не лезет. Стучит, пугает, просит пустить, но если не поддаваться на уговоры – уходит, силой не врывается.

— С чего ты взял, что он убивает?

— В городе каждую неделю появляется новая душа, иногда не одна. Некоторые вскоре пропадают.

— Так, может, они вспоминают и уходят?

— Хм, — Юрай скептически хмыкнул, — не так всё просто. Для многих, а точнее, для всех… ну, почти для всех, каждый день тут, как новый. Проснулся утром – и всё сначала пошло, как петля, временная.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Я двадцать лет здесь кукую.

— Сколько?

— Двадцать.

— И он всегда здесь был?

— В том-то и дело, что нет. Появился год назад. Тут сложно считать время. Но я думаю, где-то так.

— Он приходит только ночью?

— Да. Днём, где-то прячется. — Юрай отвечал нехотя, словно бы через силу. — Или спит. Как, сука, вампир из сказок.

— Ты пробовал его искать?

— Поначалу – да, искал. — Юрай, до этого смотревший на дно пустого стакана, зажатого в пальцах, перевёл взгляд на Дениса. — Но город большой, почти все квартиры заперты. Не будешь же в каждую вламываться. Но я искал, землю рыл, пока…

Он вскочил, вцепился Денису в плечи и, впившись бешеными от страха и ярости глазами в его лицо, зашептал.

— Пока он сам ко мне не пришёл. Я многое повидал. И знаешь… — Юрай затрясся. — Ничего уже не боялся. Тем более чего теперь-то бояться – умер.

Скривившись, он потёр живот.

— И нехорошо умер. Но это… этот… эта сука вывернула мою душу наизнанку. Вытащила наружу все мои грехи, всю пакость, что я пытался забыть, всю грязь, которую не смоешь.

Юрай дрожал, словно в лихорадке, почти крича и глотая слова.

— Он выпотрошил меня, все внутренности вынул, заставил трястись от страха и молиться, будто я первый раз порог «хаты» перешагнул.

Юрай задохнулся, отпустил Дениса и, рухнув на койку, уткнулся лицом в сложенные руки. Больше на вопросы Дениса он не отвечал, сколько бы тот его ни тормошил.

Денис смотрел на окно Зосиной комнаты. На когда-то белый, а теперь изрядно порыжевший от пыли, деревянный прямоугольник рамы, на грязное стекло, скрывающее лёгкую занавеску и зелёные плотные шторы.

Под самое утро, когда ржавые лучи восходящего солнца тронули его за лицо, Денис вспомнил наконец, что вчера так звало его в путь.

Тетрадь, самая обычная общая тетрадь с тёмно-синей клеёнчатой обложкой. Сорок восемь листов, мелкая синяя клетка, ограниченная по краю красной вертикальной полосой.

Та, в которой Зося время от времени что-то писала и прятала, если Денис случайно заставал её за этим занятием.

— Дневник, что ли, пишешь, — шутил он, — тайные девичьи грёзы и желания?

— Да нет, — отвечала она, поспешно пряча тетрадь и глядя при этом в сторону, — заметки в школьную газету, планы, мысли и так, кое-что по мелочи.

— А-а! — глубокомысленно изрекал он и забывал.

Он бы никогда и не отложил в памяти эту тетрадь, если бы не тот случай.

Продолжение следует...

1910 год, Санкт-Петербург. Финский залив.

Несколько лодок и небольших парусных яхт ведут спасательные работы на месте двух затонувших кораблей.

В воде плавают тела погибших матросов и обломки потопленных кораблей, моряки-спасатели аккуратно переворачиваю тела лицами вверх, пытаясь найти выживших.

В шлюпке-ялике сидят Медников, Голиаф, Луи, врач и два матроса, ялик медленно плывёт среди обломков кораблей и тел.

Голиаф:

• Как же это, потопить два корабля сразу? Кто же так мог? Там же Петя наш был…

Луи, прижимаясь к руке Голиафа:

• Петька у нас бывалый моряк! Его так просто не потопить? Да господин полковник, - с надеждой глядя на Медникова.

Медников, бледный с напряженным лицом, рассеяно кивает, потом видит какое-то тело в воде, командует матросам:

• Давайте туда! Вон там тело … в чёрном пиджаке… Да… Ближе подплывай, аккуратнее…

Ялик подплывает к телу грузного мужчины, матросы поднимают тело в шлюпку, это Котовский, лицо белого цвета, глаза закрыты, из шеи торчит короткий отравленный дротик.

Тело Котовского укладывают вдоль лодки, врач, обернув пальцы в платок, достаёт из шеи дротик и передает Медникову, потом врач держит запястье Котовского, наклоняется ухом к его лицу и несколько раз с силой давит ему на живот.

Тело Котовского дёргается, он хрипит, кашляет, выплевывая воду, приходит в себя и открывает глаза.

Котовский, кашляя тяжелым грудным кашлем:

• Что случилось? Я шо, помер?

Медников:

• Ты живой, Григорий, благодаря нам и этой короткой стреле! Судя по всему, это яд редкого японского растения Хиганбана. Он замедлил твоё дыхание перед взрывом корабля, поэтому ты не набрал в лёгкие достаточного количества воды, чтобы умереть. Расскажи, что произошло на корабле?

Котовский, кашляя, тряся головой и вытирая рот рукавом:

• Я точно не помню… Мне передали записку… я вышел из каюты… Меня повёл конвоир… Потом он упал…Потом я… Вспомнил! Это японец Ли! Когда я почувствовал боль в шее, я повернулся… а он улыбался через окошко в двери каюты…

Медников, задумчиво:

• Вот и ошибка…окошко в двери каюты… Где эта записка?

Котовский, пошарив в карманах брюк, вытаскивает небольшой комок мокрой бумаги и отдает Медникову.

Медников, разворачивая мокрую бумажку:

• Так…писали скорее всего пуговицей, оставляя вдавленные следы, половину текста не видно… Дайте махорки, морячки!

Один из матросов достаёт кисет с табаком и даёт Медникову.

Медников аккуратно промокает записку платком, потом поджигая несколько спичек, просушивают бумагу.

Затем Медников расправляет записку на колене и аккуратно посыпает табаком, прижимая сверху платком, наклоняет листок немного в сторону, лишний табак сыпется вниз, остаётся тот, который попал во вдавленные на бумаге буквы.

Медников наклоняются над листком бумаги, на котором отпечатались слова:

ОПЕ..ЦИЯ ПРОВАЛЕНА НА… …РЕДАЛИ ЖД…МЪ ПОМОЩИ! УЛИЦА… ВЕСКАЯ 14 ЛИЧНО ГОСПО..ИНУ Т…

На светлом экране появляется лист желтоватой старой бумаги, на котором под стук печатной машинки слово за словом появляется текст.

За кадром низкий мужской голос читает вслух:

«Филер – это агент уголовно-сыскной полиции России конца XIX – начала XX века, в обязанности которого входили проведение наружного наблюдения, негласный сбор информации о преступниках и их задержание».

На экране печатная машина отбивает надпись:

ФИЛЕРА

Десятая серия

Берег Финского залива, к берегу пришвартованы несколько больших и малых шлюпок.

На берегу на белых простынях лежат несколько десятков трупов людей, находившихся на борту двух потопленных кораблей.

Медников, стоит на берегу, смотрит на море и курит, Голиаф Луи и Гордынский сидят в карете, и с тоской смотрят на своего начальника.

К Медникову подбегает офицер в морской форме:

• Господин полковник, разрешите обратиться! Среди опознанных трупов, отсутствуют те, кого вы указали по описанию: женщина со светлыми волосами, мужчина кавказской внешности, мужчина азиатской внешности, мужчина с уголовными татуировками… тело филера Збруева также на обнаружено…. Скорее всего, их тела мы обнаружим в запертых каютах, после того, как водолазы исследуют затонувшие части судна.

Медников:

• Но Збруев был за штурвалом, почему мы его не нашли? И не менее важный вопрос: причина взрыва кораблей?

Офицер:

• Не могу знать, господин полковник, мы береговая охрана, это вам в Управление флота нужно… Вот мы собрали части кораблей со следами пробоин! - показывает на два больших мешка.

Медников, кивает:

• Грузите мешки в экипаж! - идёт к карете. Голиаф встаёт ему на встречу.

Медников:

• Так, Голиаф и Луи, возьмите пару матросов и пройдите вдоль берега. Искать обломки кораблей, тела и возможных свидетелей. Господин Гордынский, вы езжайте в управление, начните с Настасьей и Ольгой поиск названия улиц, подходящей под улицу в записке и лиц, с фамилией на «Т», проживающих там.

Гордынский:

• Так это же могут быть десятки людей …Как иголка в стогу сена…

Медников:

• Значит будут искать иголку! А для вас у меня будет отдельное задание - вам нужно будет быть на высоте! Я поехал в управление флота! И … про Збруева пока нашим женщинам не говорите …не расстраивайте….

Субмарина.

Каюта-столовая, железные полукруглые стены, низкий потолок, немного тусклый электрический свет, за столом, с мокрыми волосами закутанные в одеялах, сидят Марлен, Коба, Ли и Мишка Япончик. На прикрученном к полу небольшом столе стоит железный чайник и железные кружки с эмблемой в виде белого орла.

Напротив сидит и улыбается немецкий офицер - капитан подлодки.

Капитан, коверкая русскую речь:

• Госпота! Я ошень рад, што удачно вы оказались у нас в гостях, на самый лучший дойчен подводный лодка «Марта»! Менья зовут капитан Лемке.

Марлен:

• Капитан, Лемке, мы тоже рады! Но нельзя ли была нас вытащить как-то более элегантно, вместо того, чтобы взрывать корабль и тащить нас под водой в этих дурацких масках через торпедные шахты вашей замечательной «Марты»?

Капитан Лемке:

• О! Дорогая фройлен, Марлен! Ми сделал именно так, как нам велело руководство! Аккуратно и незаметно…

Коба, ухмыляясь:

• Незаметно, капитан? Вы пустили на дно два судна российского флота и убили несколько дюжин моряков! Это военное преступление и теракт мирового масштаба! Теперь нас будет искать весь флот российской империи, поздравляю, генацвалле!

Мишка Япончик, улыбаясь и подмигивая капитану:

• Ну шо вы накинулись на капитана, шоб я так жил! Всё отлично, кости целы, мясо нарастёт, как говорят у нас на привозе! А твоя «Марта», капитан, просто чудесная немецкая цыпа! Лемке, я есть что покрепче чая?

Берег Финского залива, лето, день.

Голиаф, Луи и два матроса идут вдоль берега, оглядывая береговую линию. У лодки стоящей на половину в воде столпились несколько деревенских баб и мужиков. Слышен плач и причитания.

Голиаф и Луи подходят поближе.

На песке лежит дед, с белым лицом и без признаков жизни. Рядом сидит на коленях и плачет бабушка, гладя покойника по голове:

• Что же за ироды тебя сгубили? Макарушка мой! Ты же мухи в жизни не обидел! Ой, горе… горе…

Мальчик лет шести трясёт бабушку за плечо, вытирая бегущие по щекам слёзы:

• Баб, не плачь … баб… деда просто меня спасал…

Голиаф наклоняется и берет на руки мальчика:

• Успокойся, мой родной! Мы найдём этих злых людей, я тебе обещаю! Слово артиста цирка! Как тебя зовут?

Мальчик, перестав плакать:

• Я - Никола! А вы взаправду артист цирка?

Луи, дергая мальчика за ногу:

• Да! Взаправду! Только расскажи нам, что случилось? А мы тебе за это покажем настоящий цирковой номер!

Никола, вытерев ладошкой слёзы, серьёзно:

• Было так, ей богу! Мы с дедом рыбу ловили… Потом про русалок говорили, которых я увидел… железная лодка поднялась из воды рядом с нами, потом … два таких следа на воде.. корабли бах! Деда вёсла схватил и уплывать стал к берегу, а из лодки дядька в чёрной форме вылез … деда меня спиной закрыл … потом четыре раза я услышал выстрелы … деда на меня навалился … потом лодку к берегу прибило…и я на помощь позвал.. - мальчик снова начал всхлипывать.

Голиаф переглянулись с матросами, один из них сдвинул бескозырку и почесал затылок:

• Подлодка с торпедами… в наших водах…

Голиаф опустил мальчика на песок, Луи обнял его, оказавшись с ним одного роста, и похлопал по плечу:

• Никола, не плачь! Скажи, а каких русалок ты видел? Как они выглядели?

Никола:

• Они проплыли рядом с нашей лодкой, две русалки, ноги с рыбьими хвостами на концах, глаза большие и выпуклые, на спине круглые горбики.

Морячки переглянулись между собой, один из них:

• Боевые водолазы в лёгких костюмах…

Голиаф выпрямляясь, глядя на стоящих вокруг.

• Прошу внимания! Тело убитого мы забираем к полицейскому судебному медику для установления причины смерти и изъятия пуль, как вещественных доказательств, родственники смогут забрать тело через два дня в здании городского морга.

Санкт-Петербург, лето, день. Здание генерального штаба.Военное управление морского флота.

Помещение учебного класса для морских офицеров. На стенах учебные плакаты с видами кораблей, подлодок, корабельных орудий, мин, снарядов.

На полу лежат разрезанные холщовые мешки, на них металлические и деревянные обломки судна. Вокруг на корточках сидят три морских офицера и Медников, они изучают части кораблей.

Капитан первого ранга, седой офицер со шрамом на щеке:

• По обломкам, конечно, сложно пока судить, корпус судна на дне, его исследуют водолазы, но вот эта часть с  фрагментом ниже ватерлинии… - он берет в руки кусок металлического борта корабля и показывает двум другим морским офицерам.

Мичман, полный, лысеющий моряк:

• Похожие следы от японских торпед я видел в Порт Артуре, но это не японская торпеда точно!

Капитан со шрамом, взял ещё один фрагмент корабля с застрявшем в нём небольшим металлическим осколком, вытащил его и рассмотрел на свету.

На кусочке железа сбоку часть символа нарисованного белой краской.

Капитан подошёл к одному из плакатов на стене и приложил кусочек металла к учебному чертежу большого эсминца, фрагмент оказался крылом белого орла.

Под плакатом с чертежом написано: «Военные корабли немецкого флота».

Лето, день. Петропавловская крепость.

По темному тюремному коридору идут министр внутренних дел и Медников впереди семенят начальник тюрьмы и охранник со связкой ключей.

Министр, нервно:

• Докладывайте, что там с задержанными?

Медников:

• На оба судна организовано нападение, они взорваны и потоплены, две версии: подводные или магнитные мины или поражение торпедами. Выживших нет, среди обнаруженных трупов задержанных не опознано.

Министр останавливается, выпучив глаза:

• Что? Потоплены? Мины? Торпеды? Это что, я вас спрашиваю, война?

Медников, холодно:

• Я вас предупреждал, это не просто шайка преступников, это преступная организация с навыками шпионажа и диверсионной работы.

Министр:

• Диверсионной? Шпионажа? Это что иностранная разведка? Какой страны, я вас спрашиваю?

Медников:

• Когда будет более полная информация, я вам доложу, господин генерал!

Они останавливаются перед камерой, начальник тюрьмы шикает на охранника, тот суетливо открывает железную дверь, они заходят в камеру.

На чугунной решетке окна, на связанных между собой рукавах рубашки полувисит обмявшее тело Феликса Дзержинского, с синим лицом и вывалившимся языком.

Они бросаются к нему. Мединский разрезает ножом скрученные рукава рубашки, начальник тюрьмы и охранник, хватают тело и кладут на нары.

Начальник тюрьмы кричит охраннику:

• Фельдшера сюда! Живо!

Мединский, охраннику:

• Ты никого в камеру не пускал?

Бледный охранник, остановившись в проходе:

• Никого! Ваше благородие! Вот вам крест!

Генерал подходит к подоконнику, берет в руки листок бумаги, и читает вслух:

• Прости меня господи, за грехи мои грешные! И вы, господа, простите! Похороните меня на Северном кладбище, это моя последняя просьба! Феликс Дзержинский.

Вбежавший тюремный фельдшер, потрогав пульс на запястье и сонной артерии:

• Задержанный мёртв, господин генерал. Пульса нет.

Пригород Санкт-Петербурга, по проселочной дороге вдоль леса едет карета филеров.

На месте кучера сидит Голиаф, у него на руках Луи, в кабине картины завернутый в ткань труп убитого деда.

На дороге по ходу движения лежит молодая женщина головой вниз.

Луи Голиафу:

• Притормози-ка! Смотри! Никак сбил кто или с коня упала!

Голиаф, останавливает карету, опускает возжи, спрыгивает на землю и подходит к лежащей женщине.

Слышится свист и на шею на руки и грудь Голиафа летят, скручиваясь вокруг тела металлические подковы на стальных тросах, они натягиваются и Голиаф рыча падает на колени. Вскочившая женщина резко бьёт Голиафа коленом в лицо, он теряет сознание.

Луи выхватывает револьвер, но в карету летит граната, раздаётся мощный взрыв и Луи швыряет на дорогу присыпав землей и придавив колёсной рессорой, он теряет сознание.

Санкт-Петербург, лето, день, здание управления уголовно-сыскной полиции, отдел филеров, кабинет Медникова.

За столом сидят Гордынский, Ольга, Глаша и Настасья Павловна.

Гордынский:

• Так, девоньки мои! Смотрите, есть записка, наполовину стёртая! Видно только несколько букв, нам нужно узнать название улицы и фамилию подозреваемого! Какие будут идеи?

Ольга:

• Нудно взять городской справочник с фамилиями!

Настя:

• И карту Санкт-Петербурга с названиями улиц и переулок!

Глаша:

• И пусть мужчины наши по этим адресам пробегутся, а мы на рынок сходим и обед сообразим!

Все смеются.

Гордынский:

• Есть отличная идея, у меня друг - декан университета, а давайте по адресам, по которым совпали адреса улиц и фамилии, студентов юридического факультета пустим, пусть пройдутся и аккуратно узнают, кто там живёт и чем занимается! Практическое занятие! Быстро и с пользой!

Женщины захлопали, Гордынский гордо поклонился.

В дверях, Настя останавливает уходящего Гордынского:

• Пап! А как там Петя … Пётр Збруев? Он уже доставил задержанных в Москву? Телеграммы не было?

Гордынский, с усилием делает беззаботное лицо:

• Пока не доплыли! Но скоро будут, уверяю тебя! Я тебе сразу сообщу! Пока! - он целует дочь и быстро спускается вниз по лестнице.

Санкт-Петербург, лето, базарная площадь.

Глаша и Настасья Павловна идут вдоль торговых рядов. Глаша держит в руках корзинку, в которой хлеб, баранки и молоко. Они подходят к прилавку с яблоками и выбирают, что купить.

К ним подбегает чумазый мальчик, дёргает Настасью Павловну за юбку:

• Тётя! Тётя! Помогите! Котёнок в заборе застрял! Помрёт ведь! Пищит жалобно!

Настасья Павловна, кивает Глаше  и идёт за мальчиком, который тянет её за руку.

Они уходят с мальчиком от торговых рядов и подходят к забору.

Настя:

• И где твой котёнок, мальчик!

Мальчик, пожимая плечами:

• Наверное, убежал, тётя!

Настя протянула руку, чтобы потрепать мальчика по голове, тот резко схватил её руку и воткнул в её ладонь иглу короткого шприца. Она ахнула, покачнулась и стала оседать, двое подоспевший крепких мужчин в чёрном, схватил её под руки и запихнули в подоспевший экипаж.

Глаша, складывая яблоки в корзинку, оглядывается:

• Насть! Ты где?

Женщина, стоящая сбоку, резко накидывает на шею Глаши кожаный ремень и начинает душить её, Глаша падает на колени, продавец яблок, резко перескочив через прилавок, бьёт её в лицо.

Глаша хрипит, бьёт мужика ногой в грудь, развернувшись, бьёт локтем женщине в челюсть. Поднимается с колен, доставая из высокого ботинка кастеты.

Ещё одна женщина набрасывает на голову Глаши мешок и начинает душить, вторая, поднявшись, бьёт Глашу по голове деревянным ящиком. Глаша падает на спину, мужчина бросается на неё нанося удары по её лицу. Две женщины наступили ногами ей на запястья с кастетами. Глаша теряет сознание.

Санкт-Петербург, лето, день. Двор дома Медникова.

В гамаке в тени дерева полусидит Ольга и листает городской справочник.

Ковбой Джонни сидит на завалинке и играет с маленькой собакой.

Скрипит доска на крыше дома. Джонни смотрит наверх, резко выхватывает револьвер и стреляет, с крыши на землю падает мужчина в чёрном костюме.

Джонни стреляет ещё два раза - два вооруженных человека, появившихся в проеме ворот падают.

Ольга, кричит. Сзади к ней бегут ещё двое вооружениях мужчин, перепрыгнувших через забор. Джонни стреляет два раза, они падают. Джонни стреляет ещё раз, третий повисший на заборе падает вниз.

Джонни пытается перезарядить револьвер, но сзади подходят двое, один из которых упирает «Маузер» ему в затылок:

• Спокойно, ковбой, положи револьвер!

Джонни кидает револьвер на землю, стоящий рядом мужчина бьёт его рукояткой «Маузера» по голове, Джонни валится на землю и видит сквозь застилающую веки кровь, как Ольгу, скручивают и утаскивают двоё мужчин в чёрном.

Санкт-Петербург, лето, день. Дворцовая площадь, здание Министерства внутренних дел.

Кабинет министра, за столом руководители полицейских ведомств. Министр, вставая:

• Господа! Наша победа над группой преступников, напавших на монетный двор и оружейные комнаты пехотного полка, была недолгой. Два корабля - корабль с задержанными и корабль сопровождения были атакованы торпедами с немецкой подводной лодки. Представители российского дипломатического ведомства уже заявили протест канцлеру Германии. Однако, в виду того, что преступные действия перешли в открытые военные, операцию по задержанию шпионов будет осуществлять военная контрразведка Генерального штаба. Позвольте вам представить - полковник Лебедев Евгений Петрович. Прошу вас, господин полковник:

Лебедев:

• Господа! Я хочу поблагодарить вас за службу по поимке опасных шпионов-диверсантов, которые по всей видимости работают на германскую разведку. Но дальше этой группой будем заниматься мы. Прошу сдать все отчёты по этому делу в контрразведку генштаба, через фельдегерьскую службу министерства, снабдив грифом «совершенно секретно». В первую очередь, это касается службы филеров господина Медникова, которая больше всех отличилась в этом деле. Спасибо вам, господин полковник! - кивает Медникову, - Вся ваша группа под моим личным контролем, больше никакой самодеятельности!

Санкт-Петербург. Военный аэродром.

К аэроплану с работающим двигателем подъезжает автомобиль, из него выбегает Гордынский, навстречу ему лётчик в кожаном шлеме и короткой куртке.

Гордынский, кричит.

• Приказ начальника отдела филеров управления уголовного-сыскной полиции полковника Медникова! Нужно обследовать финский залив с воздуха! Как можно ниже над водой!

Лётчик, громко:

• Вы когда нибудь в воздух поднимались на аэроплане?

Гордынский в страхе отрицательно трясёт головой.

Над финским заливом летит военный аэроплан, ревет двигатель, внизу спокойная гладь воды, вдоль берега попадаются редкие рыбацкие лодки.

Гордынский внимательно смотрит вниз и машет лётчику, чтобы тот немного снизился, он снимает лётные очки и смотрит вниз, заметив белый след на воде.

Финский залив, метров в десяти под водой быстро плывёт подводная лодка, с двумя работающими лопастями больших боковых винтов, за хвост субмарины зацеплен корабельный канат, уходящий своим концом на поверхность воды.

На другом конце каната, с разбитой в кровь головой, обмотав вокруг локтей и держась двумя руками за канат, рассекая воду и отплевываясь, плывёт филер Пётр Збруев.

Санкт-Петербург, лето, вечер. Здание городского морга.

Два санитара кладут на железный стол тело Дзержинского.

Первый санитар:

• Тяжелый какой! Повешенных больше всего не люблю, морды синие, языки вывалились, да исподнее мокрое! Прости господи! Срамота и мерзость сплошная!

Второй санитар:

• А мне тот покойник нравится, что мне подарочек приберёг! Ты карманы смотрел?

Первый санитар:

• Смотрел! Нет ничего - ни часов, ни денег, даже сигарет нету! А одет то дорого!

Второй санитар:

• Ну вот! Дело говоришь! Давай я ботинки сыму, а ты пиджак! Скажем такого и доставили!

Сзади раздаётся железный стук, санитары оглядываются. У двери стоит сухонький мужчина средних лет с пышной чёрной шевелюрой, бородкой, пенсне с пронзительным холодным взглядом. В его руках кожаный саквояж и револьвер с глушителем.

Мужчина низким бархатным голосом:

• Я вам не помешал, господа? - мужчина стреляет два раза, санитары падают на пол.

Мужчина ставит на стол саквояж, достаёт шприц и делает укол в запястье Дзержинскому. Через несколько секунд Дзержинский сильно кашляет и садится на стол, свесив ноги, моргает и смотрит вокруг.

Мужчина в пенсне:

• Как вы себя чувствуете, Феликс Эдмундович? Правда зелье имитирующее остановку сердце, от нашего самурая Ли, это великолепная вещь?

Дзержинский, глядя на мужчину в пенсне:

• Кто вы? Я вас не знаю, но голос ваш мне знаком!

Мужчина в пенсне, улыбаясь:

• Да мы с вами раньше общались у Марлен! Только я всё время был за дверью в темной комнате, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось выйти из тени. Зовите меня Лев. Как зовут меня боевые товарищи - Лев Троцкий.

Конец одиннадцатой серии.

Первый фильм Джоди Фостер, где она играет самостоятельную и бойкую девчонку. Девочка Ринн ей 13 лет, она живет в арендованном доме с отцом. Но отца никто никогда не видел. Ринн скрыла смерть отца от окружающих. Девочка живёт одна в доме, делает сама покупки, снимает деньги по доверенности с банковского счета. Для окружающих её отец либо занят работой и его нельзя беспокоить, либо в командировке. Но как долго можно скрывать смерть человека? Появляются обстоятельства, которые нарушают спланированную спокойную жизнь девочки. Боязнь, что правда выплывет, ведёт к трагической цепи событий.
Очень серьезный и пугающий своей атмосферой фильм. Почти все действия фильма показаны в доме Ринн. В дом попадают разные личности: арендаторша с бесконечными вопросами и грубым отношением, её сын – взрослый мужик-педофил, молодой парень фокусник, который станет другом и опорой для Ринн. Некоторые гости так и не смогут покинуть дом. Детская роль одинокой серьезной девочки с безразличным лицом, за которым скрыты любые эмоции потрясает и тревожит. Осень за окном, уютный камин и одиночество, на которое согласилась девочка в 13 лет. Фильм одной маленькой актрисы, которая удерживает зрителя. Романтический тревожный триллер.

Что мы скрываем (Спайдер и Джесси) (2025)

Две несовершеннолетние сестры живут с матерью наркоманкой. В один день мать умирает от передоза. Старшая девочка решает скрыть её кончину. Она боится, что опека разлучит их с сестрой и отдаст в разные семьи. Теперь старшая сестра берет на себя заботу о младшей и быт по дому. Ежемесячно на карту матери приходит пособие, на эти деньги сестры пытаются жить. В это время в сарае гниёт тело их матери. Ситуация сложная, трагическая и требует недетской выдержки и хладнокровия. В дом приходит социальная служба с проверкой, так как семья неблагополучная. Дилер и любовник матери, тоже ищет свою партнёршу. Как детям справится с таким объёмом лжи? Кому можно довериться во взрослом мире?
Как девочкам сохранить свою семью, куда можно убежать в пятнадцать лет с сестрой, которой только одиннадцать. Вокруг много плохих взрослых, но дети боятся и хороших взрослых, ведь они бездушно исполняют закон и делают свою работу.
Социальный триллер о детских страхах и взрослых проблемах.

Теперь я понимаю, что мне нужно было подготовиться лучше, и набрать в поисковую группу более подходящих людей.

Вы уж извините рябята, если прочитаете это, но это ведь правда.

Маша - только и твердит о том, что хочет найти свою сестру, суется куда ни поподя, зря рискует. Я тоже хочу найти сестру, но нужно думать холодной головой, а не ломиться в слепую через болото, только из-за того что померещился чей-то крик.

Егор - на словах был героем, твердил, что ради друга детства готов идти куда угодно. И что на деле? Только оказался здесь, как тут же чуть не разрыдался от страха. Топор из рук не выпускает. Надеюсь мы не пожалеем, что разрешили ему его нести.

Аня и Настя - вызвались с нами, чтобы найти подругу. Они... совершенно не подготовленные к жизни в лесу. Аня взяла с собой чемодан и огромный рюкзак со всяким барахлом и теперь Настя пытается тащить его по лесным тропам.

Если Аня ведет себя хотя бы уверено, Настя кричит от каждого шороха, а уж какой она устроила концерт, как только мы оказались здесь...

Она почему-то отказывается считать Егора человеком. Вюпрочем и Егор тоже, по нескольку раз за 1 час, твердит мне что Настя не человек. И мне приходится это выслушивать от этих 2-х.

Хотелось бы верить, что с такой командой удастся найти тех, кого мы ищем.

Что касается остального.

Есть совсем не хочется. Еще и это постоянное ощущение сонливости, мешает сосредоточится. Вроде из-за этого раз 6 бродили здесь кругами.

Сегодня всю ночь снилось тиканье часов. Остальные жаловались на тоже самое. Я в прочем всё равно, на удивление смог хорошо выспаться, хоть и проспал всего-то 3 часа.

Как же долго длился день. Ешще 11 часов и он наконец-то пройдет. Завтра очередь Ани писать ее наблюдения.

Толдько что нашли тлт же самый старый коллдец.

Вдалеке были кпкие-то дома, поэтому быстро сфотлграфировал его пару раз и снова вернулся в лес.

Не знпю как, но похлже нам удалось за один день пройти то же самое расстляние, на которое ушло 5 дней у группы Виктлра Андреевича (по крпйней мере если верить видеороликам, которые они загружали на ютуб).

P.S. Внизу появились какие-то цифры, как и Маша, тоже не понял как их удалить.

4,5 3,5,6,1 2,10,11,5

День 1: День 1