На протяжении всего Средневековья католическая церковь играла огромную роль в жизни еропейского общества. Помимо очевидной религиозной составляющей, церковь выполняла функции этакого ЗАГСа регистрируя браки и смерти, а также проводя различные обряды, без которых невозможно было представить жизнь европейского человека тех лет. Благодаря своему огромному влиянию католическая церковь быстро превратилась в крупнейшего феодала Европы- в разных государствах ее владения достигали трети от количества всей обрабатываемой земли. Несмотря на очевидные расхождения с христианской идеологией, церковники не брезговали использовать и труд крепостных крестьян, применяя те же методы , что и светские феодалы.
К 16 веку в большинстве стран Европы феодализм стал уходить в прошлое, а светская власть стала переходить к возникшему классу буржуазии, которая желала вкладывать деньги в производство, приумножая свои разрастающиеся предприятия. Зарождающиеся капиталисты не ставили перед собой цель отказа от христианства, однако они хотели серьёзно ограничить роль католической церкви в жизни общества и не горели желанием вкладываться в строительство ее пышных соборов, как и вообще делиться с ней деньгами. Да и у простых крестьян и ремесленников католическая церковь с её бесконечными поборами и вымогательствами, а также с непристойным поведением ее высших сановников, которые даже не создавали видимость жизни по церковным заветам, вызывала всеобщую ненависть. В Европе назревала революция...
Началом движения за реформацию церкви принято считать 31 октября 1517 года, в этот день Мартин Лютер прибил к дверям виттенбергской Замковой церкви свои «95 тезисов», в которых он выступал против существующих злоупотреблений Католической церкви, в частности, против продажи индульгенций.
Мартин Лютер — немецкий христианский богослов и бывший католический священник. Будучи на службе у Ватикана, он пересмотрел свои взгляды на официальную церковь и отверг учение о высочайшем религиозном авторитете папы Римского. Лютер объявил несостоятельным католический догмат о том, что церковь и духовенство являются необходимыми посредниками между Богом и человеком. Он утверждал, что единственным путём спасения души для христианина является вера, дарованная ему непосредственно Богом. В 1517 году Лютер публично обнародовал свои 95 тезисов, что привело к различным восстаниям против церкви сначала в Германии, а затем и по всей Европе. В 1519 году Лютера вызвали на церковный суд, где потребовали публично отречься от своего учения, а после того, как тот отказался, папа Римский отлучил его от церкви. В ответ на это Лютер публично сжег отлучающую его папскую буллу и объявил, что борьба с папским засильем является делом всего немецкого народа.
Император Священной Римской Империи Карл V, поддерживавший папу, вызвал Лютера на Вормсский рейхстаг, где объявил Мартина вне закона, но не стал его задерживать, поскольку Лютеру предварительно была выдана императорская охранная грамота. 26 мая 1521 года был издан эдикт, осудивший Лютера как еретика, что грозило прогулкой на костер... Однако Лютера под свою защиту взял могущественный курфюрст Германии Фридрих Саксонский, который проникся идеями реформации, и поселил его в своем замке Вартбург. Там Лютер перевёл Библию на народный немецкий язык (до этого она существовала лишь на латыни), что сделало ее доступной для простых крестьян и горожан. Теперь миряне могли самостоятельно изучать и толковать библейские тексты, что в глазах церкви являлось страшным преступлением. Запустив маховик реформации, в дальнейшем Лютер активно в этой борьбе не участвовал и даже наоборот, осуждал ее участников. Во время Крестьянской войны против церкви 1524—1526 годов Лютер выступил с резкой критикой бунтовщиков и назвал расправу с зачинщиками беспорядков «богоугодным делом». Умер Мартин Лютер в 1546 году возрасте 63 лет. Его деятельность привела к появлению протестантизма и спровоцировала серию религиозных войн в Европе, длившихся более 150 лет.
Во Францию реформация пришла в 1534 году с движением гугенотов, пропагандировавших учение швейцарского реформатора Жана Кальвина, последователя идей Лютера. Сначала слово гугенот употреблялось противниками протестантов и происходило от слова "гуго" - пренебрежительного прозвища швейцарцев во Франции, но впоследствии оно прижилось и среди самих французских протестантов. Гугеноты активно распространяли листовки со своим учением во всех крупных городах Франции. По легенде, одну из таких листовок у двери собственной спальни нашел даже король Франциск I. По началу Франциск терпимо относился к сторонникам реформации, однако до короля дошла речь главаря реформаторского движения во Франции, где тот поносил мессу и называл священников лжецами и богохульниками. В 1535 году король обрушил на гугенотов репрессии, во время которых было сожжено 35 человек, а арестовано не менее 300. Также король велел конфисковать все протестантские сочинения и запретил гугенотам под угрозой смертной казни устраивать своё протестантское богослужение. Также была учреждена Огненная палата, которая рассматривала дела по обвинению в ереси и в случае обвинительного приговора отправляла еретиков на костер. Однако распространение реформаторского учения все эти репрессии остановить не смогли, и к 1560 году примерно 10 % населения Франции стали гугенотами.
10 июля 1559 года умер король Франции Генрих II. Он получил смертельное ранение на рыцарском турнире, который сам и устроил в честь свадьбы дочери. В сражении с графом Монтгомери осколки копья вонзились в лоб и глаза короля после того, как у него случайно открылось забрало шлема. Лучшие врачи боролись за жизнь короля на протяжении 10 дней, однако спасти его не смогли, и король умер. На престол взошел его пятнадцатилетний сын Франциск Второй.
По французским законам он считался совершеннолетним, однако новый король был слабым и болезненным подростком, а потому править без посторонней помощи не мог. Власть в своих руках сосредоточили дяди короля, братья Гизы. Также сильное влияние на Франциска оказывала его мать Екатерина Медичи. Сам же юный король не особо вникал в дела государства. Гизы были ревностными католиками и сумели склонить юного короля к ужесточению гонений гугенотов, что вызвало со стороны протестантов ответные действия.
Группа гугенотов из дворянства в марте 1560 организовала Амбуазский заговор, в ходе которого планировалось захватить в плен короля Франциска II и вырвать власть из рук Гизов. Заговорщики не сильно скрывали свои планы, и вскоре слухи о заговоре дошли до королевского двора. Молодого короля перевезли в замок Амбуаз, который был способен обеспечить надежную охрану. 17 марта 1560 года заговорщики попытались взять замок штурмом, однако с треском провалились и были легко разбиты. В результате главарь заговорщиков Ла Реноди был четвертован, а около 1500 человек его "подчиненных" были казнены в присутствии короля. Их трупы были подвешены на железных крюках на стенах замка.
Еще один главарь гугенотов, принц Конде, был арестован по подозрению участия в заговоре, но позже был освобожден из-за отсутствия убедительных доказательств. 5 декабря 1560 года внезапно от болезни умер король Франциск II и на престол вступил его 10-летний брат Карл IX, а реальная власть перешла в руки его матери Екатерины Медичи, которая отдалила от двора братьев Гизов и, наоборот, приблизила к себе бывшего заговорщика Людовика Конде. Екатерина стала проводить политику веротерпимости и примирения между всеми религиозными конфессиями. В январе 1562 был издан эдикт, по которому гугеноты могли исповедовать свою веру за городскими стенами или в частных городских домах.
Екатерина Медичи
Однако братья Гизы, объединившись со сторонниками прежних порядков, перешли в наступление. В марте 1562 года сторонники Гизов захватили короля Карла IX и его мать Екатерину и вынудили их отменить Январский эдикт. В ответ на это Людовик Конде со сподвижниками захватили Орлеан, превратив город в столицу гугенотского сопротивления. Также был заключён союз с Англией, где в то время правила королева Елизавета I, оказывавшая активную поддержку протестантам всей Европы. 19 декабря 1562 в битве при Дрё принц Конде был разбит армией католиков и попал в плен, однако протестанты в свою очередь взяли в плен коннетабля Франции Монморанси. Ослабленные потерей своих лидеров, обе партии начали искать мира. В марте 1563 лидеры гугенотов и католиков при посредничестве Екатерины Медичи подписали Амбуазский мир, гарантировавший кальвинистам свободу вероисповедания в ограниченном кругу областей и владений.
Принц Конде
Спустя 4 года начался новый конфликт: Гизы стали готовить международный альянс католических держав против протестантов. Гугеноты во главе с адмиралом Колиньи отреагировали на это союзом с английской королевой и протестантским пфальцграфом Вольфгангом Цвейбрюккенским, который привёл на помощь гугенотам 14 000 своих подданных. Одновременно с этим жители многих французских городов открыто объявили себя гугенотами, а в городе Ниме произошла резня католических священников. В ноябре, после битвы при Сен-Дени и смерти в ней коннетабля Монморанси, стороны вновь пошли на перемирие, которое закончилось уже осенью того же года.
За время войн один из предводителей гугенотов адмирал де Колиньи сильно сблизился с французским королем и стал оказывать на него сильное влияние. Увидев в этом угрозу своему положению, Екатерина Медичи вновь поменяла сторону в противостоянии и вернула ко двору Гизов, а протестантских проповедников начали выдворять из Франции. В марте 1570 года между католиками и протестантами был подписан очередной мирный, который вновь предоставлял свободу вероисповедания во всей Франции, кроме Парижа, а также давал право гугенотам занимать государственные должности. Чтобы закрепить мир между двумя противоборствующими сторонами, Екатерина Медичи запланировала на 18 августа 1572 года свадьбу своей дочери Маргариты Валуа с протестантским принцем Генрихом Наваррским, будущим королём Франции Генрихом IV.
На свадьбу в Париж в качестве эскорта принца Генриха приехало большое количество знатных протестантов, что вызвало недовольство у парижан, подавляющее большинство которых было католиками. Ненависть простолюдинов к данной свадьбе также подогревалась плохими урожаями и повышением цен на продукты. Прибывающих на грани нищеты горожан возмущала показная роскошь, устроенная по случаю королевской свадьбы. Большинство королевских приближенных также испытывали крайнее раздражение к данной свадьбе, а губернатор Парижа, чувствуя взрывоопасную ситуацию в городе, покинул Париж за несколько дней до свадьбы...
22 августа 1572 года было совершенно покушение на предводителя гугенотов адмирала да Колиньи: возвращаясь к себе домой из Лувра, адмирал проезжал мимо одного здания, принадлежавшего братьям Гизам. Когда Колиньи поравнялся с окном, оттуда раздался выстрел. Однако пуля только ранила Колиньи в руку, а убийца успел скрыться.
Разумеется, знатные гугеноты, съехавшиеся в Париж, оказались в ярости и потребовали выдать им убийцу, иначе они начнут новую войну. Однако католики нанесли удар первыми. На королевском совете, собранным по настоянию Екатерина Медичи, было решено перебить гугенотскую верхушку, пока они так удачно собрались в одном месте. В канун дня святого Варфоломея, в ночь с 23 на 24 августа 1572 года, колокольный звон возвестил о начале резни. Предупрежденная городская стража заперла ворота Парижа, а на домах знатных гугенотов нарисовали красные кресты. Заговорщики же пометили себя белыми крестам. Первой жертвой расправы стал Гаспар Колиньи, которого не удалось убить несколько дней назад. Адмирала проткнули шпагой, а тело, протащив по улицам, сожгли и выбросили в реку.
В Лувре перебили всю свиту принца Наваррского, состоявшую из сорока дворян. Самого принца спасло то, что он под давлением короля успел принять католичество. Довольно быстро резня знатных гугенотов перетекла в резню всех подряд. Простые горожане-католики услышали звуки происходящего кошмара и присоединились к кровавой вакханалии. Они начали убивать гугенотов направо и налево, не щадя женщин и детей. Под шумок парижане расправлялись не только с гугенотами, но и со своими врагами, кредиторами, а иногда и с женами...
Нет точных данных о том, сколько человек стало жертвой Варфоломеевской ночи - по мнению большинства историков, число убитых варьируется от 5000 до 30 000 человек. Гонения гугенотов перекинулись на соседние с Парижем города, и в общей сложности резня длилась три дня, а около 200 тысяч гугенотов вынуждены были бежать из Франции. Резня стала коренным переломом в Религиозных войнах во Франции. Гугенотам был нанесён сокрушительный удар, в результате которого они лишились многих из своих видных предводителей. Варфоломеевская ночь оставила в умах протестантов неизгладимый след и мнение, что католицизм-кровавая и предательская религия.
Большинство правителей того времени осудили данное мероприятие. В том числе письмо с осуждением направил и Иван Грозный, который за два года до этого сам устроил кровавую резню в Новгороде... Зато Папа Римский Григорий XIII, который одобрил Варфоломеевскую ночь, в ее честь произнес благодарственную молитву и выпустил медаль со своим изображением, ангелом-мстителем и надписью Ugonottorum strages (Резня гугенотов). Религиозные войны во Франции продлились до 1598 года и закончились восшествием на престол перешедшего в католицизм Генриха Наваррского, который чуть было не погиб в ходе Варфоломеевской ночи. В том же году был издан Нантский эдикт, признавший свободу вероисповедания.
Византийская империя. Государство, на протяжении многих веков остававшееся сверхдержавой своего времени. Она могла проигрывать войны, терять территории, а после возрождаться заново, провоцируя всполохи пониже спины у всех окрестных народов. Её любили и её ненавидели. Какие бы отношения не выстраивали соседи с Ромейском империей, она всегда оставалась в центре их внимания. Лучший друг, лучший враг, лучший торговый партнер и лучший образец для подражания. Каждый, кто хоть раз вел дела с Византией, хотел себе её богатства, её города и власть её императоров. Эту сеть, что ромеи раскинули по всей Восточной Европе историк Дмитрий Оболенский назвал «Византийским Содружеством» – «наднациональной общностью христианских государств», где центром был Новый Рим – Константинополь.
Понятное дело, что говорить о каких-то «содружествах» в период всеобщей любви и ненависти довольно наивно, тем более, что сейчас уж очень любят слово «многополярный». Средневековье таковым не было и в качестве безусловных авторитетов долгое время выступали два персонажа – император и Бог. В одной части Европы роль исполнителя воли последнего на Земле взял римский папа, а в другой василевс никуда и не девался. Именно тот кусок Европы, где воля государя вершила сегодня, завтра и бесконечное будущее вплоть до Страшного Суда, и привлек внимание историка Дмитрия Дмитриевича Оболенского. Взглянув на империю, вокруг которой роились многочисленные государства, объединенные конфессионально, культурно и политически, ученый радостно улыбнулся и прошептал:
«Here it is, the Byzantine Commonwealth!»
Книга с таким названием увидела свет в 1971 году, став на некоторое время настоящей сенсацией. Нет, о влиянии Византии на соседние народы знали и раньше. Просто никто не пытался объединить их таким образом, чтоб получилась цельная и признаваемая всеми иерархия власти и величия. Правитель Нового Рима был, конечно, самым крутым. Но был ли он таковым настолько, чтобы это влияло на реальную политику стран Содружества? Вот это, конечно, вопрос. Для Оболенского все было понятно – да, влиял, да Содружество было реальным для всех его «обитателей».
обычный балканский славянин по мнению Д.Д. Оболенского
Основная беда со всеми концепциями такого рода – их очень сложно разбирать с точки зрения теории. А если хвататься за доказательства существования Содружества, придется сразу опускаться до конкретных примеров, поскольку какой-то особой методы по изучению византийского объединения народов Д.Д. Оболенский не придумал. В этом, кстати, и плюс, и минус его работы. Плюс – не нужно копаться в унылой теории, можно сразу читать интересные сюжеты. Минус – унылой теории оказывается очень мало, а потому не очень понятно, к чему нужна вся эта куча фактов. Сам автор, конечно, проговаривает, что слово «Содружество» – это очень упрощенное и неопределенное понятие, которому не надо придавать хоть каких-то строгих значений. Но сам же в следующем предложении говорит:
«это было действительно сообщество, а не интеллектуальная абстракция».
Когда существовало «Содружество»? Если судить по хронологическим рамкам работы Д.Д. Оболенского – целую тысячу лет. Начиная с VI века и вплоть до 1453 года Византия оставалась своеобразным центром притяжения для всех, кому хотелось поторговать, повоевать, пожениться или насытиться высокой культурой.
В то же время верхняя хронологическая планка самого Содружества даже у автора этой идеи пляшет, меняясь с IX на XI век и обратно. Все потому, что, начиная с IX века, Содружество начинает активно принимать новых членов и становиться куда более ромеецентричным. Болгария, Русь, Сербия, Дукля – все они в своем желании приобщиться к византийскому образу оказываются гораздо более едиными, чем может показаться. И этому, по мнению Д.Д. Оболенского, никак не мешают постоянные войны Византии со своими «коллегами» по Содружеству.
К XI веку иерархия Содружества затвердевает, формируя тем самым некий идеальный образ реального мира, в котором Византия занимает доминирующее положение в ойкумене, а её правитель – василевс – становится высшим сувереном христианского мира. Применительно к славянским народам, на примере которых Д.Д. Оболенский в основном и выстраивает образ Содружества, это действительно работает. Как ни желанна была патриархия для Болгарии или автокефалия для Руси, но василевс оставался верховным арбитром, третейским судьей и христианским автократором вплоть до последних лет существования империи.
Христос Пантократор. Мозаика монастыря Хора в Константинополе. 1316-1321 гг.
Кто входил в «Содружество»? По задумке самого автора – практически все народы Восточной Европы: Русь, Молдавия, Валахия, Болгария, Сербия, а помимо них на некоторый период времени еще Венгрия, Великая Моравия и Хорватия. С течением времени одни члены Содружества отпадали, другие – присоединялись. Определенная стабилизация объединения происходит как раз таки в XI веке, когда «под эгидой Византии складывается устойчивый круг держав», исповедующих православие и/или ориентированных в своей политике и культуре именно на Константинополь.
Тут сразу можно предъявить автору за то, что без внимания остались огромные территории на Кавказе, в Италии, Приевфратье и Сирии. Конечно, всё обычно списывают на то, что Оболенский писал скорее про ромее-славянские отношения, но в чем тогда смысл утверждать вселенский характер этого самого Содружества. Ведь ромейские города в Италии, Грузия и Армения, Венеция и государства крестоносцев оказываются вроде как недостойны «Содружества». А может быть все дело в том, что на них Византия влияла не так явно и значительно? Тут уже без комментариев.
Как было устроено «Содружество»? А черт его знает! Сам Д.Д. Оболенский отдельно обговаривает, что его Византийское Содружество ни в коем случае нельзя рассматривать в рамках борьбы «национализма» с «империализмом». Никакой борьбы между очевидным центром и не менее очевидной периферией не было, ведь каждый из членов Содружества был абсолютно независим от Ромейской державы. Тут, конечно, можно бросить на стол козырную карту в виде «культурного колониализма», с самого начала определившего отношение той же Руси или Болгарии к Византии… Мол, есть у нас по словам Д.Д. Оболенского «иерархически организованное культурно-идеологическое и политическое единство». Но слишком уж кривым получится постколониальный дискурс, ведь никаких ужасных последствий от следования за Византией в странах ей «подчиненных» обнаружено не было. А осмысление исторического опыта империи происходило в отрыве от её влияния на те или иные страны.
Византийское Содружество in a nutshell
Есть вариант рассматривать Содружество с точки зрения самих византийцев, у которых любой крещенный варвар автоматически становился подданным василевса. При этом сам варвар, как и василевс, могли быть не в курсе. Да и отношения ромеев с «василеей», «ойкуменой» и «политевмой» оказываются достаточно интересными, поскольку многие державы, не подчиненные Константинополю, продолжали считаться его частью. На том и строилась имперская идея. А уж была эта идея реальностью или лишь домыслом интеллектуалов – другой разговор.
Если обобщить, то никакой цельной иерархии Содружества в реальном мире X-XI веков не существовало и страны не выстраивались друг за дружкой, признавая ту вертикаль власти, что транслировали из Константинополя. Они, конечно, могли так сделать тет-а-тет, если это было выгодно. Все же получить ромейский придворный титул или заиметь отдельный статус в византийской иерархии, пусть и формально, очень даже круто. Построив крепкие отношения с Константинополем, правитель больше не был просто князем или королем – он был «севастократором», «помазанным представителем императора» или «младшим братом василевса». Правда весь этот статус работал скорее взакрытую, имея смысл лишь для одного конкретного государя в его сношениях с Византией.
«Скрепленное изменчивыми связями, разделенное на этнические группы и воюющие национальные государства, находящееся под растущей угрозой разрыва центробежными силами, рожденное в муках варварских вторжений, это сообщество держав обнаружило достаточную жизнеспособность и устойчивость, сохраняясь, как различимое единство»
Каналы влияния «Содружества». Тут все оказывается несколько проще, поскольку основной уровень византийской «экспансии» – это, прежде всего, христианство и следующая за ним христианская культура. Понятное дело, что единомоментного обращения в новую веру ни в Болгарии, ни на Руси не было. Однако элитариям обычно очень нравился христианский обряд и нравился образ власти, что транслировала Византия вокруг себя. Плюс, что для Д.Д. Оболенского реально кажется важным, эстетическая сторона восточных богослужений также имела свой вес.
Если упростить, то каждое государство проходило несколько ступеней, связанных с её вовлечением в ромейские сети Византийского Содружества:
Держава вступает в контакт с Византиской империей и осознает, как же она хороша. Можно с ней торговать, можно её грабить, можно использовать её в своих целях, но стать ей – превратиться в неё – невозможно. «Как было бы здорово встать в один с ней ряд и утереть нос этим бесхеребтным грекам», –думает государство.
Государство принимает христианство «греческого» восточного образца и открывает для себя прелести ромейского искусства и античного наследия, которые текут к ней через переводную литературу, импортных священников и мастеров. Принятое страной христианство автоматически означает признание главенства Константинопольского патриарха и, опосредованно, самого императора.
Государство оказывается вовлечено в хитрую сеть христианской богослужебной эстетики, которую хочется развивать уже на своей родной земле. Однако каждый книжник, пишущий литературный шедевр, каждый иконописец, юрист или зодчий, будут ориентироваться на Византию, как на идеальный образец, канон и шедевр. И даже в своих войнах с ромеями, каждый из государей будет периодически думать: «А чем я не василевс?»
То же самое применимо и к отдельным разрозненным народам, только в отношениях с ними Византия действовала более агрессивно, подчас навязывая свое крутое Содружество застигнутым врасплох бедолагам.
Важно пояснить! То, что в английском языке именуют «Byzantine Commonwealth» – это не то же самое Содружество, которым оперировал Д.Д. Оболенский. В современном широком значении это ваше «Commonwealth» используется применительно ко всем государствам, принявшим православие греческого образца. В случае же с концепцией нашего уважаемого ученого, религиозная связь с Константинополем стала играть решающую роль лишь с XII века, когда основной состав Содружества действительно устаканился в рамках православных государств Балкан и Северного Причерноморья. К тому времени уже ни о каком влиянии в Моравии или Венгрии говорить не приходится. Хотя и тут все не так уж просто. Мало ли, династический брак какой устроят – что это, как не проявление духовного единства?
«Byzantine Commonwealth», как отражение православной ойкумены
Вся история империи, если рассматривать её в духе Содружества – это бесконечный цикл вовлечения разных территорий в орбиту своего влияния. Где-то срабатывала дипломатия или миссионерская деятельность. В иных случаях нужно было расширять Содружество силой. Причем не всегда эти войны или миссии имели хоть какое-то название, ведь не каждая веха истории Содружества была связана с громкими именами.
Пример №1. Балканский гамбит
В VI-VIII веках Балканам пришлось столкнуться со страшной угрозой – огромным количеством славян, что возжелали поселиться в этих местах. То, что земли на Балканах подчинялись императору Византии, славяне не знали. А если и знали, то им было все равно. Уже к середине VII века под контролем Византии остались только юго-восточные районы полуострова, да острова, с которых можно было смотреть за распространяющейся эпидемией хардбасса. Если забежать вперед, то выясниться, что уже к середине IX века, большая часть привычных нам Балкан поделена между ромеями и государствами болгар и сербов, с которыми первые отлично дружат и враждуют в разных плоскостях.
Что понадобилось Византии, чтобы укрепить потерянное влияние? Обустроить на Балканах фемы – области, в которой земельные наделы распределялись между воинами, что должны были нести службу во благо империи. Губернаторы-стратиги блюли гражданский и военный порядок, а отвечать такие области должны были напрямую перед императором. Для приведения в порядок порушенной границы, через которую регулярно набегают славяне – самое оно.
Это у нас Балканы в VII веке. Власть императоров заканчивалась там, где кончались стены их городов
Однако одно дело отбить пару набегов и сделать пару военных округов. Вырезать все славянское население – задача может и почетная для ромейского солдата, но неблагодарная и нереализуемая. Славян же надо еще ассимилировать! Поэтому распространение власти Византии над новыми-старыми территориями происходило в несколько этапов. Сначала фемы устраивали пенетрацию определенным славянским племенам, вынуждая тех выплачивать дань или напрямую подчиниться ромейской администрации. Затем появлялись имперские чиновники, обустраивающие перепись и взимающие денежку с подотчетных территорий. Ну, а потом шли миссионеры, работавшие не по частной инициативе отдельных любителей славян, а чуть ли не по прямому заказу стратигов, пребывая «на зарплате» у фемной администрации. Обустрой епископию, рассади священников, действуй на официальном и низовом уровнях – вот тебе и реальный эффект примерно через сотню лет. Индейцев и то дольше крестили.
А это балканы IX века, где все проблемы Центральных Балкан уже решены, а на севере вполне конкретная Болгария
И самое забавное! Если спросить потомков этих самых славян через 200 лет, кем они себя считают, они скажут – ромеями. А почему? А потому что толерантность имперского миссионерства заканчивалась там, где начинались реальные имперские границы. А потому всех «бедных» балканских славян в VIII-IX веках мало того, что крестили, так их еще и эллинизировали. Никакого «своего» языка для богослужения, никаких послаблений для обучения родовитых сынков из местной аристократии. Хочешь поступить на солидную службу? Подняться в звании? Получить хорошее назначение? Учи греческий, молись по-гречески, шмотки носи тоже греческие и не выпендривайся, а то постигнет тебя судьба исавров и малоазиатских славян. Что, не слышали про малоазиатских славян? Вот то-то же!
Пример №2. Болгарский меден язовец
В случае с более организованными группами славян, сумевших собраться в полноценное государство, ромейская система «щас мы оперативно наделаем фем» давала сбой куда чаще. Борьба за подчинение Константинополю хорватов, сербов и болгар стала отдельной вехой становления Содружества, а также изрядной статьей расходов у всех императоров-полководцев.
Наглядным примером «рабочего» состояния Византийского Содружества является судьба царя Симеона (893-927) – второго (!) православного правителя Болгарии, посмевшего претендовать на святое – на титул «василевса греков». Подробно останавливаться на его биографии, взрослении и сексуальных предпочтениях смысла нет. Куда больше нас интересует его фетиш на «византийское» и то, как это отражает суть Содружества.
Прежде всего стоит сказать, что Симеон был воспитан византийцем. Если не по происхождению, то по духу и способу ведения дел. С самого начала его готовили не к престолу, а к руководству болгарской церковью. А где получать церковное образование, достойное княжеского сына? Конечно в Константинополе. Поэтому Симеон, приняв власть в Болгарии, еще не напитавшейся крутостью ромеев, оказался даже больше возмущен, чем его предки. Он-то этот ромейский обычай впитал вместе с христианскими текстами!
Васил Горанов. «Венчание царя Симеона».
Впоследствии князь продемонстрирует свое желание приобщиться к ромейскому социуму, став полноценным «василевсом ромеев». По сути, все войны, что вел болгарский царь, были лишь ступенькой к покорению Нового Рима и полноценному включению себя и своей державы в разряд «полноправных», т.е. равных Византии государств.
Сделать это было возможно за счет получения титула, равного которому не было во всем мире. И для Симеона этим титулом был титул «василевса». Конечно, был еще Рим, признавший в какой-то момент титул «императора», присвоенный Симеоном на излете жизни, но интересы Рима и его поддержка весьма эфемерны, а Константинополь… Ах, дилижанс-дилижанс!
В 913 году, подловив Византию в момент династического кризиса, Симеон наконец получает столь приятный ему титул царя. Однако лишь «царя болгар», вымученный под угрозой разграбления всей страны у константинопольского патриарха. Да и то – пройдет всего год и новый регент Константина VII – Зоя Карбонопсина – откажет Симеону в праве на титул, начав кампанию по осмеянию «болгарского варвара». А между тем варвар этот закончил обучение в Магнаврской высшей школе Константинополя.
Альфонс Муха. «Болгарский царь Симеон: основатель славянской письменности»
История Симеона и его борьбы за собственный титул заканчивается весьма забавно. Пытаясь на протяжении многих лет домогаться признания себя «василевсом ромеев», Симеон в какой-то момент не выдерживает и просто провозглашает себя таковым. Он собирает у себя церковный собор (917/8), избирает на нем полноценного патриарха (которого Болгария тоже давно хотела заиметь), а тот, в свою очередь, венчает Симеона на царство в титуле «василевса болгар и ромеев». Позже царский титул будет признан правителями Византии, пусть и в виде «василевса болгар», но прецедент-то какой!
Самое забавное здесь то, что Симеон мог позволить себе титул «василевса болгар» задолго до того, примирившись с Константинополем на правах равного по статусу царя. Однако этого не было достаточно. Можно, конечно, сказать, мол, сильный диктует свои условия, а Симеон был именно таким. Однако здесь тончайший культурный момент все таки дает нам возможность умилиться наивности болгарина. Ведь имея на руках мощную державу, в которой он начал «золотой век», Симеон все равно тянулся в Константинополь, желая стать частью мира, образ которого он насаждал у себя в Болгарии. А как же иначе? Византийские архитекторы и мастера, греческая литература, ромейские философы и богословы, придворная императорская мода – все это было заимствовано Симеоном у своих соседей, достичь уровня которых стало идеей-фикс. Вот и получается, что как бы ты не ненавидел Византию, ты все равно хочешь ей стать.
Пример №3. Ни слова по-сербски
Но не мечом единым жило Византийское Содружество. Хорошим примером трансляции ромейских достижений на славянскую почву может служить право балканских государств, заимствованное если не целиком, то хотя бы изрядно с византийских образцов. В случае с Русью все оказывается очень уж сложно – у нас и своего права было сколько угодно. А вот Болгария и Сербия избежать влияния греков не сумели. А может они не очень-то и хотели его избегать.
На дворе 1349 год. Правитель Сербии Стефан IV Душан, венчанный «царь сербов и греков», надавал по шапке всем находящимся в прямом доступе Палеологам и готов приступить к составлению полноценного свода законов. Кодекс, вышедший из-под его руки так и назывался – «Законник» – «Закон верного царя».
Манускрипт XV века с текстом «Законника»
Однако вот какая загвоздка. В ранних вариантах кодекса основному тексту «Законника» предшествуют два переводных греческих памятника, дополненных юристами Душана – «Алфавитная Синтагма» ромейского канониста Матфея Властаря (1335) и некий невнятный сборник с названием «Законы Юстиниана». Под этим таинственным названием, кстати, скрываются не Дигесты VI века, а выдержки из земледельческого закона VII-VIII веков, составленного в правление Юстиниана II.
Попрекать сербов за то, что они решили позаимствовать ромейские законы, никто не собирается. Наоборот – царские юристы дополнили и переработали эти законы в соответствии с актуальными для них нормами церковного и земледельского права. Куда важнее сам подход, связанный с опорой именно на ромейский образец. Это вполне вписывается и в саму политику Стефана Душана, в империи которого греков на тот момент было уже больше, чем сербов. Тем более, что новоприсоединенные после удачных войн территории Эпира, Македонии Фессалии и Албании, населены ребятами, которым куда привычнее свое – родное – ромейское законодательство.
Многие статьи и принципы «Законника» прямо адаптируют византийские идеи. Трудно все же предположить, что в сербском традиционном праве существовали представления о государственной защите бедных и гонимых, построении законодательного государства и «мудром монархе», подчиняющемся закону. Нет-нет, а византийский след умудрялся пробиваться даже в тех государствах, что претендовали на свержение предшествующего авторитета и утверждение нового идеала.
Альфонс Муха. «Коронация сербского царя Стефана Уроша IV Душана как императора Восточной Римской империи»
Византийское Содружество в своем идеальном варианте пронизывало все сферы культуры, религии и политики. Право, литература, музыка, богословие, архитектура, титулатура, образы власти – все это заимствовалось странами-членами Содружества из Византии, ставшей державой-донором. Не то что бы Византия была против – каждый отправленный на Русь митрополит и каждый посланный в Сербию архитектор были провозвестниками ромейского влияния. Исподволь, легонечко, но Константинополь мог влиять на политику и облик держав, что еще сотню лет назад вели войны и дела совершенно невнятным и непредсказуемым для империи образом. Возможно, хитырй план ромеев был именно в этом – окружить себя буферными государствами, схожими по культуре и вере. А может это лишь усложнение и так не очень практичной идеи.
Конечно, не стоит верить в Византийское Содружество на все 100%. Сейчас византинисты считают его ничем иным, как красивым интеллектуальным упражнением – идеальным образом того, чем была Византия для окружающих. Все здесь зависит от трактовки, от отношения. Мы или видим дивный новый мир, где все страны, подобно животным из «Короля Льва» склоняются перед величием Нового Рима, или же куда менее радужную картину, где Византия остается простым региональным гегемоном, соседи которого ведут с ним вечную борьбу за влияние и господство. Возможно эти две реальности соседствуют друг с другом, однако в работе Д.Д. Оболенского Содружество предстает куда более радужным и крутым, нежели они было на самом деле.
На самом деле Византия, как Христос, пожертвовала собой, дабы дать толчок другим народам. Но мы этого не ценим
Куда более конкретной критика становится, когда речь заходит о реальности политической стороны Содружества. Все же, по мнению Д.Д. Оболенского, иерархия, где главенствовала Византия, была реальностью для каждого из членов этого объединения. В реальности же интересы стран слишком мало соприкасались между собой, а само Содружество воспринималось слишком по-разному. Для жителя империи, коли уж оно и было реальным, оно выглядело, как мысленный рай – идеальный образ империи и её прав в тварном мире, оправдывающих её политику в отношении иных народов. Для жителей же прочих государств – сербов, болгар, валахов и русских – Содружество могло представлять скорее философскую идею, с которой тот или иной правитель мог вполне соглашаться. Не зря ведь на Руси вплоть до падения империи в церквях на молебнах поминали имена василевсов. Однако реальных последствий для иерархии государств, их политики и отношений с Византией Содружество не имело. Народы и державы все также продолжали заключать друг с другом союзы, объявлять войны, вершить торговые контракты, заключать династические браки и действовать ситуативно, не оборачиваясь каждый раз на образ Византии в решении своих проблем.
В западной историографии народ идеям Содружества тоже восхитился и возмутился одновременно. Появилась мысль смягчить идеи Оболенского, предложив понятие «византийский идеал», ориентация на который и была свойственна многим государства Содружества – Болгарии, Сербии, Руси и даже Османской империи. Так получалось куда более логично. Византия – это круто и мы берем за основу некоторые её идеи, понятия и образы, однако это не делает нас едиными, а тем более друзьями. А кто-то из историков считает, что сама идея Содружества, как чего-то наднационального и универсального вряд-ли была свойственна ромеям из-за отсутствия у них интереса к идеям всеправославия и экуменизма. А все эти христианские додумки только портят настоящим ученым жизнь.
И даже так сейчас есть немало ученых, кому идея Содружества кажется привлекательной. Не столько из-за реальности её существования, сколько из-за удобства применения. Говоря «Византийское Содружество» довольно легко представить, о чем идет речь, о каких границах, каком времени и каком содержании этого термина. И пусть реальность оказывается куда более суровой, чем представления интеллектуалов, но Византия и правда оставалась образцом для многих государств на протяжении столетий. Все, кого коснулось влияние Константинополя хотя бы на миг, становились частью Содружества. Хотят они того или нет.
Что почитать?
Оболенский Д.Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. 2012.
Иванов С.А. Византийское миссионерство: можно ли сделать из «варвара» христианина? 2003.
Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX - начало XII вв.). 2000.
Billinis A.J. The Eagle Has Two Faces: Journeys Through Byzantine Europe. 2011.
Graham S. A History of the Athonite Commonwealth: The Spiritual and Cultural Diaspora of Mount Athos. 2018.
Существует старая байка о том, что выявить ведьму можно с помощью веревки, камня и реки. Обвязываем подозреваемую веревкой, к другому концу мотаем камень - бульк с моста и смотрим за результатом. Если девушка всплывет - значит ведьма, а если утонет - значит праведница.
Забавно, что этот ритуал до наших дней дошел в совершенно перевернутом виде. Ведь для средневекового жителя Шампани или Лотарингии все было ровно наоборот. Каждая ведьма должна была утонуть, ведь только так можно быть уверенным, что Дьявол утащил её душу к себе на дно. Если же бедняга всплывает - это наоборот - хорошо. Ведь Бог забрал очередную праведную душу на небеса. Другое дело, что в обоих случаях девушка оказывалась мертва. Упс!
Способов определить ведьму на излете Средневековья было более чем достаточно. Необязательно даже было взвешивать её или проверять на крепость помело. Слишком уродливая и старая? Очень похоже, что ведьма. Слишком красивая и молодая? Может быть, что ведьма. Слишком бедная? Значит злая попрошайка, а потому, вероятно, ведьма. Слишком богатая? Ну, золото просто так не приходит - точно ведьма. Быть женщиной вообще было не очень просто, однако свои "точные" методы проверки на колдовство все же были.
К просмотру и прослушиванию предлагается новый выпуск подкаста "Бои за Историю", где Софья Назарова, магистр истории, преподаватель латыни и Античной истории, научный сотрудник Института археологии РАН, расскажет о тонкостях бытования сверхъестественного и необычного в Средние века и после них.
Список литературы для интересующихся:
Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. (фр. - 1964).
Ле Гофф Ж. Герои и чудеса средних веков. М., 2011 (фр. - 2005).
Зотов С., Харман Д. Средневековая магия. Визуальная история ведьм и колдунов. М., 2022.
Hatton R. Witch. A History of Fear, from Ancient Times to the Present. 2017.
Hatton R. Witches, Druids and King Arthur. 2003.
Авторский блог и лекторий "Бои за Историю" в Телеграме и ВК
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
Бледский замок - один самых древних замков в Европе. Он возвышается на вершине 100-метровой скалы. В средневековье замок считался одним из самых неприступных, с одной стороны его защищает отвесный утес, с другой же высокие стены и смотровые башни. Первые упоминания об этом замке датируются 10-11 веком. Удивительно, но люди как-то умудрились построить замок в такой труднодоступной местности более тысячи лет назад. Также недалеко от замка, на Бледском озере, находится невероятно красивая церковь.
После XI века православные радикалы начали составлять официальные списки "Заблуждений латинян", то есть всего, что католики делают неправильно, в том числе в быту и культуре. Самый интересный список был составлен ритором Константином Стилвом в начале XIII века, после захвата Константинополя рыцарями IV Крестового похода.
Атака крестоносцев на Константинополь в хронике "Завоевание Константинополя" Жоффруа Виллардуэна (XIV век)
►Они не используют для причастия настоящий хлеб, как учил Христос, а бездрожжевой - опресноки.
► Когда они избирают нового папу, то подводят его к телу предыдущего, кладут руку мертвеца на шею живому и считают это помазанием. Затем новый папа немедленно священнодействует на похоронах старого.
► Папа и его духовенство продают индульгенции - прощения за тяжкие преступления, включая убийство, которое еще не было совершено.
► Они совершают крестное знамение пятью пальцами.
►Их епископы сражаются на войнах и оскверняют свои руки кровью убитых ими людей.
► Их епископы бреют бороды и все тело. Это делает их похожими на женщин.
► Они не почитают апостола Павла на том основании, что он не был очевидцем деяний Христа, но на самом деле потому, что он упрекает римлян в своем послании к ним.
► Они не почитают Константина Великого как святого, потому что он построил Новый Рим.
► Самое ужасное, что они позволяют псам входить в алтарь во время литургии. Они позволяют входить в церковь даже медведям.
► Говорят, что некоторые из них моются в собственной мочеи даже пьют ее. Что может быть мерзостней?
► Во время захвата Константинополя они превратили захваченные храмы и их развалины в конюшни.
► Когда они разграбили Святую Софию, то ввели мулов в алтарь, чтобы увезти свою добычу, и эти животные мочились и испражнялись внутри него.
► Они ввели нечистую женщину в алтарь Святой Софии, где она благословляла их, восседая на горнем месте и передразнивая архиереев, пока, наконец, танцуя, не вышла из храма
Византийская кунсткамера. Неортодоксальные факты из жизни самой православной империи. 2021.
Авторский блог и лекторий "Бои за Историю" в Телеграме и ВК
Во второй половине XX века историки находились на перепутье. Одни с огромным удовольствием поглощали глобальные структуры, следуя заветам Фернана Броделя. Другим же были не по душе количественные методы и изучение унылой экономики и изменения цен на репу. Те, кто решил отойти от изучения "больших" сюжетов, обратили внимание на человека и его культуру. На то, как индивид в прошлом мыслил, жил, переживал и умирал. Историкам казалось, что от частных сюжетов, от истории одного человека или небольших сообществ, можно будет подняться выше и делать более широкие обобщения. Для них частное стояло превыше общего, ведь последнее формировалось из самых мелких деталей и незаметных сюжетов.
Книга Фернана Броделя «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» была здоровенным кирпичом об экономике, климате и хозяйстве морских цивилизаций. Слишком скучно!
Ярким примером такого подхода к изучению человека и общества в прошлом стал очерк Эммануэля Ле Руа Ладюри об окситанской деревне Монтайю. Он предвосхитил интерес европейских ученых к микроистории и стал первой широко известной работой о жизни простого человека в прошлом. Несмотря на то, что Ладюри известен у нас лишь благодаря одной своей книге, он успел позаниматься аграрной историей Франции и написать несколько увесистых кирпичей. Беда в том, что ни одну другую его книгу не тиражируют так ярко и интересно. Ни одна из его работ такой же популярности, как история деревни Монтайю, не получила.
Микроистория – это ничто иное, как изучение маленьких сюжетов, которые могут коснуться как повседневной жизни, так и выдающихся сюжетов, которые не вписываются в обыденную картину мира среднего человека. Этот самый средний человек, заурядный, малопримечательный и никому неинтересный, не оставляет обычно после себя биографии, не пишет мемуаров. Однако вместе с тем является основным механизмом движения экономики, свержения королей и изменения культурной базы. Вот именно его микроистория и стремится изучить, разобрав на части.
Эммануэль Ле Руа Ладюри (1929 - )
Книжка под названием "Монтайю, окситанская деревня (1294–1324)" стала в 1970-х гг. настоящей сенсацией, поразив как академическое сообщество, так и сообщество читающее. Очень много хвалебных отзывов было высказано, очень приятных рецензий написано. На деле же Ладюри просто скомпоновал уже имевшийся во французской историографии материал об одной окситанской деревне и переписал его заново с оглядкой на менее масштабные сюжеты. Он решил не разворачивать громадное полотно аграрной истории через сравнение регионов, типов хозяйствования и методов работы с материалами. Историк просто собрал уже опубликованные отчеты инквизиции популярненько разложил их по полочкам. К книге потом предъявлялись претензии, мол, автор слишком зациклен на теме секса, которому в книге Ладюри посвящено несколько подглавок. Но будем честны – читать про секс, преступления и чернуху куда интереснее, чем о систематических показателях выгула овец. Ладюри не опускается до уровня популярного пересказа, скорее берет за лапку и тыкает пальцем в отдельный сюжет, говоря: «смари какая херня, собачка, эта херня происходила в следующем контексте». А поскольку сложные слова у Ладюри перемежаются потешными цитатами монтайанских крестьян, то получается очень бодрое повествование о деревне, в которой живут и грешат католики и катары.
Что вообще за Монтайю и где оно находится?
Монтайю – оно же Монтаё – французская коммуна, числящаяся в департаменте Арьеж и округе Фуа, что на юге Франции. Рядом текущая река Арьеж дала название всему региону, а потому применительно к Монтайю и окрестным деревням используется обозначение Верхняя Арьеж. В нескольких сотнях километрах от деревни находится Пиренейские горы и граница с Испанией, а в XIII в. она входила в состав Графства Фуа. Именно в эти земли в начале столетия вторглась армия Симона де Монфора, отправившаяся на юг громить альбигойскую ересь. Вплоть до середины века ходили туда-сюда по Фуа французские крестоносцы, брали штурмом альбигойские крепости и сгоняли еретиков под чуткое око инквизиции. Однако даже пустя полсотни лет отголоски катарской ереси продолжали бытовать в горных деревеньках и лесных чащах. Укрытые от глаз католических священников крепости «хороших людей» продолжали свою деятельность, мутя умы деревенских и городских жителей. А те были не то что бы очень против. В головах большинства окситанских жителей католичество и альбигойская ересь вполне неплохо уживались. Прибавим сюда местный фольклор и традиционные приметы - получится лютая смесь.
Департамент Арьеж на карте Франции с важными населенными пунктами: Фуа, Памье, Мирпуа и Монтайю
Думы жителя Фуа в XIII веке занимали самые разные вопросы и оценивать их через призму религии было для него нормой. Основным досугом крестьян Монтайю был разговор о всяком. Причем часто обсуждали они как раз «божественное», т.е. происходящее вокруг через призму религиозного сознания. Для кого-то было вполне нормальным обсуждать греховность поведения местного "байля", припомнить сплетни о Конце Света или появившемся в соседнем городе Антихристе. Все эти события сплетались в клубок, через который и пропускалось бытовое сознание монтайянского крестьянина.
Нетрудно догадаться, что где есть ересь - есть и инквизиция. В начале XIV века на юге Франции она была. Однако работала довольно вяло и занималась в основном перетягиванием одеяла с местными доминиканцами. Такой порядок вещей сохранялся вплоть до прихода на епископскую кафедру города Памье инквизитора Жака Фурнье. В течение почти шести лет - с 1318 по 1324 гг. - он усердно допрашивал жителей Монтайю и окрестных деревень, вытаскивая из них сведения обо всем, чем только можно. Его интересовала не только сама катарская ересь, но также отклонения от католической нормы, быт, образ жизни и следование догматам. Все протоколы допросов записывались его подручными в отдельные тома, которые инквизитор перепроверял и правил, переписывая начисто. Но кто вообще такой Жак Фурнье и с чего взялась такая твердость в делах веры Христовой?
Жак Фурнье - инквизитор, которого мы заслужили
Жак Фурнье родился в городке Савердён неподалеку от Фуа и имел весьма скромное происхождение. Обычно пишут, что он был сыном то ли мельника, то ли землепашца, но точных указаний на это нет. Известно, что в юном возрасте Жак вступил в орден цистерианцев и, получив солидное богословское образование, отправился в Париж. Там он становится доктором богословия. А в 1311 г. его назначают настоятелем монастыря Фонфруада. Всего через шесть лет - в 1317 г. - Фурнье отправляют гонять еретиков в Фуа, утверждая епископом города Памье. Эта должность пришлась Жаку по душе, так как он проявлял изрядную твердость в дискуссиях по вопросам религии и насаждению правильной веры в Христа.
В Памье он работает вместе с доминиканцами, изничтожает ересь и собирает под своим крылом все возможные рычаги управления механизмом угнетения. Под горячую руку попадают не только труЪ-еретики, но также крестьяне и обычные городские делбики. К пыткам Фурнье прибегал очень и очень редко, а основной метод его допросов – это дотошное и въедливое занудство. Зацепившись за какой-то сюжет, он мог часами и днями говорить со свидетелем, вести перекрестный допрос и привлекать для консультации лиц со стороны. Было заметно, что дядя свою работу любил. В 1326 г. Жак Фурнье становится епископом в городе Мирпуа. Еще через год переезжает в Авиньон и получает повышение до кардинала-священника с титулом церкви Санта Приска. В 1334 г. он будет избран на церковном конклаве римским папой под именем Бенедикта XII.
- А еще про меня вскользь упоминал Морис Дрюон в последней книге цикла «Проклятые короли». Меня избрали сразу после Жака д’Юэза - Иоанна XXII
Присутствие будущего папы в Фуа было осложнено тем фактом, что вплоть до его приезда разыскных операций и нормального допросного института тут просто не было. Инквизиция и ее акции по загонянию еретиков были, а вот плодотворной совместной работы – нет. В XIII-XIV веках Арьеж и окрестные земли страдали от инквизиции пять раз: первый – в 1240-1250-х гг. в связи с падением Монсегюра и избиением последних активных катаров, затем в 1265, 1272-1273 гг., когда инквизиторы приходили дочищать заразу. И, наконец, в 1298-1300 и 1308-1309 гг., когда обнаружилось, что зачистка не помогла и нужно начинать все сначала. В 1308 г. каркассонский инквизитор Жоффруа д'Абли даже подверг в деревне Монтайю подверг аресту все население за исключением детей.
В основном все удары по еретикам до Фурнье исходили от каркассонского доминиканского трибунала, который формально вообще ни к Фуа, ни к Памье не относился. Епископы Памье долгое время были заняты не борьбой с ересью, а взаимной грызней за монастырские и церковные владения. Но с приходом настоящего решалы ситуация поменялась. Жак Фурнье объединил в своей погоне за катарами полномочия местного епископа с правами и возможностями доминиканского магистра. Обе церковные силы в регионе стали действовать сообща под руководством епископа Памье. Активное и деятельное инквизиционное ведомство продолжит работать и после отъезда Фурнье. Однако с течением времени преемники Бенедикта XII вскоре обленятся и оставят окситанский народ в покое.
Пятилетка за три года: методы работы Жака Фурнье
Всего за девять лет бытия Жака Фурнье епископом Памье инквизиционный трибунал работал 370 дней. За этот год с небольшим мужик провел 578 допросов, из которых 418 для обвиняемых и 160 для свидетелей. Иногда бывало так, что свидетель превращался в обвиняемого по ходу допроса, а обвиняемый переходил в разряд свидетелей. По 98 делам были допрошены и привлечены к дознанию 114 лиц, среди которых преобладали еретики-катары. Из этой сотни 94 дошли до суда. В большинстве своем это были простолюдины – крестьяне, ремесленники, мелкие торговцы, но были священники, нотарии и даже несколько мелких дворян. Среди 114 привлеченных к дознанию было 48 женщин и в большинстве своем они происходили из деревень Фуа и Верхней Арьежи. Сама деревня Монтайю была представлена 25 обвиняемыми, большая часть которых отделалась тюремным заключением, публичным покаянием или схожим по гуманности наказанием.
Судебная процедура вызова обвиняемых пред очи Жака Фурнье для XIII века была довольно долгой. Сначала до епископа через различные каналы доходили доносы на нехороших людей. После чего до них доводилось требование предстать перед трибуналом в Памье – об этом обвиняемых извещал местный священник с амвона или на дому. Если призыв на суд игнорировали, то епископ обращался к власти светской, т.е. к байлю – доверенному чиновнику региона, осуществлявшего светскую власть. Тот отыскивал нужного человека и притаскивал его на трибунал. Там обвиняемый, прежде всего, клялся на Библии, что будет говорить правду. Ну а потом начинался допрос. Жак Фурнье задавал вопросы, а обвиняемый отвечал столько, сколько сочтет нужным. Дело шло своим чередом без оглядки на то, заслуживает ли обвиняемый длительного ареста или нет. В промежутках между допросами беднягу могли даже заключить под стражу в епархиальной тюрьме. Но если роль человечка была не особо важна, то просто отпускали домой.
Франсиско Гойя. «Трибунал инквизиции» (1814)
В большинстве своих допросов Жак Фурнье, за исключением парочки фальсификатов (действительно парочки), будет действовать мирно и продавливать ответчиков силой харизмы. Мыслил Фурнье довольно просто. Чтобы разобраться с проблемой - надо установить истину. А потому сначала разбираем ошибочные поступки обвиняемого, а потом заботимся о спасении его души. Если ничего не помогает - придется карать. А если помогает, то тоже карать, но помягче.
По завершении всех процедур подсудимым назначались различные наказания: заключение разной степени строгости, ношение желтого креста, паломничество, конфискация имущества. Только пятеро из подсудимых закончили жизнь на костре: четверо вальденсов из Памье и альбигойский еретик Гийом Фор из Монтайю.
Откуда мы знаем такие подробности? Из допросных и регистрационных томов Жака Фурнье, которые тот вывез вместе с собой из Памье после назначения на новую епархию. Более того, эти талмуды катались с ним в Авиньон и пополнили папскую библиотеку, которая не выкинула эти книги даже после возвращения в Рим. Протоколы до сих пор лежат в архивах Ватикана и продолжают оставаться очень даже подробным источников эпохи. Можно конечно заявить, что хитрый Фурнье подделал свои записи, навырывал листов или скрыл свои темные делишки. Но это будут лишь домыслы, а реалии допросов у нас на бумаге - с ними спорить не приходится.
Монтайю - капля в море
Если пытаться изучить Монтайю с точки зрения стороннего наблюдателя, то может показаться, что в деревне происходили лишь угар и содомия. Это так. И не так. Конечно, Ле Руа Ладюри дает подробное описание хозяйства деревни и её бытования. Однако самая мякотка - это жызнь деревенского люда, верования которого были далеки от идеала. Поэтому дотошность Жака Фурнье можно понять. Это у себя в городах он мог гонять гомосексуалистов или гнобить горожан за сплетни о привидениях. В сельской Арьежи ему приходилось иметь дело с гениальными идеями вроде отрицания божественности Христа или проистечения души из крови.
В сельской местности Фуа, Лангедока и вообще всей Окситании еретические настроения были еще ой как сильны. Сказать за это спасибо стоит широко известным в узких кругах братьям Отье. К концу XIII века катаризм практически уже не существовал в Окситании. Однако Пейре Отье, бывший нотариус, близкий к графу Роже-Бернару де Фуа, в 1299 г., возглавил маленькую группу катаров, «непреклонных в своей решимости возобновить евангелизм катаров на их прежних территориях». Среди них был родной брат нео-еретика Гийом Отье и сын Пейре Жаум. Используя свои семейные и дружеские связи, а также остатки бывшего катарского подполья, они смогли «раздуть пламя катаризма» на юге Франции, обнаружив там весьма благодатную почву.
Попытка того, что историки называют «Реконкистой братьев Отье», продолжалась с 1300 по 1310 г. Пропаганда Бибы и Бобы сработала отлично и тайные собрания катаров вернулись из небытия. В Окситании «праведные люди» чувствовали себя отлично, однако инквизиция выловила и сожгла, одного за другим, всех подпольных проповедников. Пейре Жаума и Гийома Отье сожгли в Каркассоне в 1309 г., Амиеля де Перля и Пейре Отье в Тулузе в 1310 г. Единственным, кому удалось бежать в Каталонию, был Гийом Белибаст. Обманутый двойным агентом, он был схвачен и сожжён в Виллеруж-Терменез в 1321 г. по приказу архиепископа Нарбонны. Это событие считается концом окситанских катарских церквей.
Итак, Монтайю. Прогуливаясь по его улочкам и оглядывая дома, можно понять две очень важные вещи. Первое – это именно что деревня. Не село, не транзитная деревня на пересечении торговых путей, не ярмарочная деревня. А деревня сама в себе. Это значит, что живет она небогато, однако не так, чтобы очень бедствует. Ест свинину, кушает репу, вкушает вино и масло, привозимое с соседних ярмарок, разводит овец на продажу и сплавляет лес вниз по реке. Второе, что бросается в глаза – это единение жителей деревни перед лицом внешнего врага. Не то что бы деревня – это одна большая семья, взаимная вражда, ненависть и подставы никуда не деваются. Однако зажатость деревни меж двух огней - еретиками и церковью - имеет свои последствия.
Местные жители с куда большим презрением будут относиться к епископу, чем к дворянину. Тем более, что мелкий дворянин ест примерно то же, что и они и отличается лишь тем, что умеет читать. Да и то не всегда. Большая часть истории верхней Арьежи в эти времена – это скорее противостояние с церковью, нежели взаимная нелюбовь крестьянства и дворянства. В бытность свою графы Фуа, отстаивая свою независимость от Парижа, скептически наблюдали за деятельностью церковников, часто ограждая своих подданных от новых налогов и десятин в пользу церкви. Но после разгрома альбигойцев и небольшой династической перемены в верхах, графы Фуа поменяли фокус и стали шестерками французского короля. Больше церкви расширять свое влияние в регионе они не мешали.
наглядная эволюция графов Фуа: до и после Альбигойских крестовых походов
Нелюбовь к церкви и Франции целиком может отразить одна из присказок, брошенная деревенским жителем Монтайю, о чем было потом доложено на допросе его бдительным соседом:
"Миром правят четыре больших дьявола: папа, дьявол наибольший, которого я называю Сатана; король Франции суть второй дьявол; епископ Памье — третий; инквизитор из Каркассона — четвертый дьявол".
Не любить церковь было за что. В начале XIV века епископы Памье продавили сбор десятины со скота. Для острастки нужно было лишь пару раз провести облаву на жителей деревни и окрестных селений и постращать их допросом.
Это недовольство католическими епископами нашло отражение и в допросах Жака Фурнье. Из 89 досье, собранных епископом по поводу критики церковных властей, примерно шесть штук связаны сугубо с отказом платить десятину или с осуждением этого сбора, как незаконного и "неправильного". А потому различные крестьянские выступления на юге Франции сложно назвать классовыми и направленными сугубо против светских феодалов.
В отличии от более поздних «жаков», сельские жители Фуа предпочитали гадить Церкви более эффективными способами - не платили подати, сбегали из деревень и прятались среди лесов и холмов Окситании
Среди жителей Монтайю были те, кто был явным катаром, были те, кто был катаром скрытым. Были и те, кто вообще себя никаким еретиком не считал, а жил так, как считал правильным и "по-божески". Хорошим примером тут может стать семейство Клергов - фактические правители Монтайю.
Пьер Клерг был местным кюре - священником. А его брат Бернар - байлем и сборщиком налогов. Оба была самыми настоящими катарами и умудрялись лавировать между церковью и местными в своих интересах. Пьер регулярно сдавал церковникам своих "друзей", а Бернар оказывал ему посильную помощь. В 1308 году при участии Пьера Клерга инквизицией было арестовано всё взрослое население деревни. При этом сам кюре принимал участие в судебных процессах и тем самым решал, кого карать, а кого миловать. Такой вот интересный способ разбираться с врагами.
В 1320 году лафа для братьев Клерг закончилась. Пьера прижал к ногтю Жак Фурнье. А брат обвиняемого - Бернар - пытался помочь своему родственнику через влиятельных друзей и взятки. Однако с новым епископом это не прокатило. Пьер Клерг умер в епархиальной тюрьме не дождавшись приговора.
Но как реагировали на столь странное соседство жители Монтайю? А особо никак. Спорить с семейством Клергов в открытую было опасно для жизни. А их катарские увлечения не всегда бросались в глаза. Ну ест священник мясо по пятницам и портит молодых дамзелей. Ну с кем не бывает! Каждый третий мужик в Верхней Арьежи или занимается тем же самым, или ведет себя и того хуже.
Религия, церковь и ересь
- Хочешь ли ты исповедаться мне? - спрашивает лжесвященник Арно де Верниоль у сельского парня, ставшего городским жителем.
- Нет, - отвечает тот, - я уж исповедался в этом году... Да вы и не священник вовсе!
Среди жителей Монтайю были закоренелые еретики, были и те, кто отверг ересь, но пребывал в ней. Но даже так все они признавали необходимость исповедоваться раз в год. Больше уже некрасиво. Меньше – грешно. Рассказывать на исповеди о том, что общался или дружил с «добрыми людьми», кстати, необязательно. Ведь главное – это то, что ты считаешь грехом:
"Я исповедуюсь в своих грехах - говорит Раймонда Марти, - да только не в том, что я совершила в ереси; потому как я не думаю, что грешила, так поступая".
Исповедь среднего монтайонца балансировала на грани фарса и реального проживаемого опыта «хорошего христианина». Если ты был еретиком и творил грехи, а позже отринул свои заблуждения - жизнь начинается заново. Немаловажную роль тут играли и отношения со священником. Ведь если рассказать ему что-то постыдное - он обязательно расскажет это своим друзьям. Будет стыдно. А потому каяться в совсем уж постыдных делах может и необязательно.
Влюбленный и исповедник. «Исповедь влюбленного» (начало XV века)
Несмотря на такой странный подход к основному христианскому таинству, какого-то намеренного отрицания католических догматов в Монтайю не было. Детей крестили, на причастие ходили, венчались по правилам. Все обряды играли функции не только религиозные, но и социальные. Крещение - рождение, причащение - обновление, брак - новая семья. Другие таинства и нормы остаются где-то сбоку и каждый соблюдает их, как хочет.
Года так двадцать три назад, — рассказывает в 1325 году Гозья Клерг из Монтайю, — во время Великого поста, на другой день после воскресенья, возвращалась я с моего поля, где собирала репу. По дороге встретился мне Гийом Бене:
— Ты уже обедала? — спросил он меня.
— Нет, — отвечала я, — хочу попоститься...
— А что до меня, — сказал Гийом, — так я вчера, в воскресенье, неплохо пообедал в Акс-ле-Терме, куда меня пригласили. Поначалу я подумывал, стоит ли идти (ввиду поста). Так я пошел к добрым людям, чтобы спросить у них совета. «Как ни крути, — сказали мне они, — одинаковый грех есть мясо в пост или без поста. Рот оскверняется одинаково. А потому вам нечего смущаться». Раз так, я и согласился на этот добрый обед с мясом.
— А я, однако, — философски заключает Гозья Клерг, — с ним не согласилась. Мясо во время поста и в другое время — это вовсе не одно и то же...
Вот отличный пример разницы между хорошим христианином и мятущейся душой около-катара. Сборщица репы повинуется католическому посту. А колеблющийся крестьянин сомневается. В конечном счете последнего убеждают нарушить пост те самые катары, известные своим аскетизмом. Логика альбигойцев была, кстати, проста. В иерархии катаров существовали высшие чины - так называемые "совершенные" - те, кто отказывал себе во всем и придерживался строгих принципов соблюдения «чистоты» тела и души. Им действительно было много чего нельзя. Однако все остальные, кто «совершенным» не был - так или иначе приобщались к пороку. А если никто не чист, то значит и мясо в пост не такой уж и страшный грех.
не «совершенные», но почти
Другой важностью частью религиозного видения Монтайю и его окрестностей была особая трактовка окружающего мира и его конца. Ведь не было темы более благодатной для обсуждения, чем Апокалипсис. Особенно если вокруг творится черти что. Вот какой слух фиксируется в Верхней Арьежи в 1318 г.
— В том году - рассказывает Бертран Кордье, уроженец Памье, - встретил я на другом краю моста, на земле прихода Кие, четырех тарасконцев, а среди них Арно из Савиньяна. Они спросили меня:
— Что нового в Памье?
— Поговаривают, что родился Антихрист - ответил я. - Каждый должен привести свою душу в порядок, ведь конец света совсем близко! На что Арно из Савиньяна возмутился:
— Не верю я в это! Нет у мира ни конца, ни начала... Пошли лучше спать.
Тут разносчиком слухов оказывается типичный городской житель. А каменщик Арно из Савиньяна выступает, как рациональный критик и истиный циник. Его взгляды о незыблемости мира самую малость не вписываются в христианскую догму. Все же Страшный Суд был придуман не просто так. Поэтому инквизиция берет Арно под локоток и аккуратно выспрашивает, почему он верит в такую неприглядную гадость. Забавно, что каменщик оказывается с подвохом - за тридцать лет до того Арно получал образование у весьма начитанного и ученого мужа в далекой Таррасконе. С тех времен утекло много воды, а разочарование Арно в Страшном Суде осталось. В итоге, чтобы выпутаться, каменщик начнет ссылаться на недостаток религиозного образования:
"По причине моей занятости в каменных карьерах я очень рано ухожу с мессы и не успеваю послушать проповедь".
Вариации «Конца Света» у жителя Верхней Арьежи могли быть разными, однако суть оставалась одна - судачить о нём очень интересно.
Гораздо более «опасным», чем твердая уверенность в незыблемости мира и отсутствии Конца Света, является неверие в ту или иную догму. Возьмем случай Раймона Делера из Тиньяка. Быть большим крестьянином, чем этот мужлан, невозможно. Он жнет хлеб, пасет мула и ест. Всё. Так вот этот Раймон верит, что душа - это кровь. Причем логика у него простая. Когда убивают животное - из него вытекает кровь. Когда вытекает кровь - животное перестает дергаться и умирает. Кровь уходит в землю, впитывается в нее и исчезает. То же самое делает душа. Понятное дело, что при таких приколах Раймонд Делер не верит в воскрешение и Страшный Суд. Не менее унылой представляется ему также и концепии Рая и Ада. Ведь Рай - это когда в этом мире хорошо живется, а Ад - это когда живется плохо. О чем еще говорить?
На этом Раймон Делер не останавливается, но продолжает уходить все дальше в дебри ереси. Например, он считает что Иисуса Христа зачала в блуде и мерзости - точно так же, как и любого другого человека. Делер в красках описывает своему соседу, как Иосиф сношал Пресвятую Деву, дрожа, смердя и похотливо тыкая в неё чем попало. Нет ничего удивительного в том, что Раймон не верует в распятие, воскресение и вознесение. Не вызывает также изумления и то, что Делер ни разу не причащался.
— Еще слово, и я тебе башку размозжу моей мотыгой, - прерывает его в ужасе Раймон Сеги, перепуганный этими богохульственными речами.
Представление о душе из крови, столь дорогое Раймону Делеру, обнаруживается и в других местах. Так, под деревенским вязом, некая Гийеметта Бене, простая крестьянка, рассказывает своей подруге о том, что душа - это кровь. Доказательства? Когда отрубают голову гусю, оттуда фонтаном выходит кровь. Вместе с жизнью. Следовательно, душа = кровь. И не поспорить же. Наблюдение, эксперимент, вывод. Всё на месте.
Души праведных в руке Божией. Фреска монастыря Сучевица, Румыния.
Позор и преступление
Понятие стыда в Средневековье было довольно сложным и многогранным. Многие категории ушедших эпох сейчас воспринимались бы, как нечто выходящее за рамки. Однако понимание определенных границ у жителей Монтайю всё же присутствовало.
Вот насущный вопрос. Кровосместительство – это грех или просто постыдное и позорное дело? По словам уже знакомого нам Раймона Делера:
"Кровосмесительство с матерью, сестрой, дочерью или сестрой двоюродной — никакой не грех, да вот только кровосмесительство - дело позорное".
При этом позор вместе с грехом пропадают, стоит сестре стать троюродной. Тут в догмы христианской морали вписываются и местные традиции. Ведь, по-хорошему, сношать любую сестру не очень благое дело. Однако Раймонд Делер смотрит на эти ограничения чуть более широко.
Кстати говоря, Алиенора Аквитанская и французский король Людовик VII приходились друг другу троюродными братом и сестрой. И вплоть до развода по данной формальной причине в 1152 году, это особо никому не мешало
Двигаемся от родных сестер к сестрам чужим. Может ли считаться грешником человек, который занимается сексом с двумя женщинами, что являются сёстрами? Это тоже не грех, однако дело уже ну прям очень постыдное. Подобными приколами занимались в Верхней Арьежи Симон Барра и Гийом Байяр, за что были осуждаемы местными жителями.
А вот совратить племянницу своей любовницу, что работает у тебя служанкой - уже не только грех, но и позор. Именно так жители Монтайю оценивали поступок Раймонда де Планиссоля. Тонкая граница между позором и грехом не всегда понятна. Однако тут все упирается в неоглашаемый договор о поведении внутри общины.
— Раймон де Планиссоль совершил и вправду тяжкий грех, - заявляет Раймон Бек из Коссу Айкару Боре, сообщнику Планиссолей, - в тот день, когда он задушил и убил Пьера Плана, которого потом и закопал в саду у своего отца, Понса де Планиссоль. И уж никак негоже было Раймону утяжелять свой грех, лишив девственности Гайярду, свою собственную служанку!
Исследование этических проблем можно считать достаточно полным после напоминания об относительной сексуальной свободе, царящей в деревне. В ней спокойно уживались прелюбодеи всех мастей. Серьезных нарушений какого-то порядка, вроде изнасилований, в Монтайю было отмечено всего два инцидента. В остальном местные могли судачить сколько угодно, но доносить или ломать людям рожу за наличие любовницы никто не спешил.
Сельский фанатизм и судьба
Если отойти в сторонку от сексуальной чернухи, то обнаружится, что взгляды жителей Монтайю были своеобразны и в других сферах. Например, выделяется из общего ряда их отношение к судьбе. Так у пастуха Пьера Мори однажды спросили, не боится ли он жить в регионе, где его с немалой вероятностью могут поймать и осудить за ересь:
"Да все равно, - ответил он, - хоть бы я и дальше продолжал жить в Фенуйеде и Сабартесе, никто не может отнять у меня мою судьбу. Там ли, здесь ли - я должен следовать своей судьбе".
И позже добавил:
"Коли дано мне будет стать еретиком на смертном одре, то я им стану. Коли нет - пойду по тому пути, что мне предначертан".
В регистрах Жака Фурнье записано несколько похожих высказываний Пьера Мори, смысл которых сводится к тому, что он не будет пытаться избежать своей судьбы. В одном из них есть и объяснение:
"Я не могу поступать по-другому, потому что не могу вести жизнь иную, чем та, для которой был вскормлен".
За этой банальной идеей о том, что человек - заложник своего воспитания и своего образа жизни - скрывается нечто более глубокое. Для Пьера Мори душа человека подобна сдобному хлебобулочному изделию. Так, как замешал тесто Бог, так и должно свершиться. Ни больше и ни меньше.
Избранные цитаты Пьера Мори
Своеобразное видение судьбы присутствовало также и и поминавшихся выше братьев Клергов. Когда скончался Понс Клерг - отец Пьера Клерга - одна из крестьянок Монтайю сказала его вдове:
"Госпожа, я слыхала, что если с покойника взять пряди волос и обрезки ногтей с рук и ног, то этот покойник не утащит с собой счастливую звезду и удачу вашего дома".
Рекомендация была исполнена в точности:
"По случаю смерти Понса Клерга, отца кюре, много людей пришли в дом кюре. Тело положили в кухне; оно не было еще завернуто в саван. Кюре выгнал тогда всех из дома, кроме Алазайсы Азема и Брюны Пурсель. Женщины эти остались одни с покойником и с кюре; женщины и кюре взяли с усопшего пряди волос и обрезки ногтей".
Жизнь в Монтайю может напоминать сюрреалистичную картину Питера Брейгеля. Однако его жителям было в кайф обсуждать Конец Света, пребывать в ереси и судачить о том, кого Пьер Клерг в очередной раз попустил у себя на кровати.
Картины, которые рисует в своего книге Ле Руа Ладюри нацелены не только на создание потешной и непростой картины крестьянского бытия. Они предполагают построение некоторой идентичности, контекста, атмосферы, в которой развивается крестьянское сообщество конкретного региона. Можно ли переносить сведения из Монтайю и окрестных селений на все прочие населенные пункты по границе Окситании с Испанией? Можно ли обобщать изыскания Ладюри по изучению деревни на все остальные деревни Франции? Ответ в обоих случаях нет. Но можно ли игнорировать уникальный опыт устройства Монтайю и бытия в нем самых разных людей со столь необычными взглядами на мир? Также нет. Мир окситанской деревни – это частность, случайность и казус, дошедший до нас лишь чудом. А потому для микроистории этот сюжет представляет огромное значение.
В рамках работы можно задавать свои вопросы, можно критиковать автора за то, что слишком много уделил этим частностям, оставив общую мысль где-то в предисловии. Но, судя по всему, цели создавать более масштабное полотно не ставилось. Максимум, что мы имеем – это социальную и культурную картину жизни еретической деревни. Деревни, существование которой обусловлено борьбой религиозной, борьбой политической и бытием обыденным. Деревни, в которой были жизнь и смерть, радость и печаль, секс и насилие. Такая вот деревня Монтайю. И вы только что в ней побывали.
Авторский блог и лекторий "Бои за Историю" в Телеграме и ВК
Жил да поживал в Российском государстве конца XV - первой третий XVI века писец, молодец и просто приятный парень - Михаил Яковлевич Медоварцев. Родился в Новгороде, отучился чёрт знает где, а потом бросил родную провинцию и переехал в столицу - поступать. Поступил Михаил в книгописную мастерскую при монастыре Николы Старого, что на посаде стоял, и вскоре начал усиленно заниматься своим любимым ремеслом - перепиской книг.
К концу XV века из обычного писца он стал уже начальником скриптория, руководившим рядом статичных болванчиков. То Четвероевангелие красиво украсит, то Триодь какую-нибудь перепишут, то агиографический сборник. И всё у Михаила все неплохо, пока не появился Максим Грек. Мужик он был, в общем-то, хорошим. Однако его философия и взгляды, нашедшие отклик в душе некоторых публичных лиц, пришлись не по душе церковному руководству. Опасно дружить с идейным оппозиционером, пусть он и является видным духовным лидером своего времени.
Знакомство Михаила Медоварцева с Максимом Греком произошло в 1518-1525 гг. по вполне простой причине - они оба варились (ха!) в одном и том же кругу крутых книгописцев. Помимо этого, общий котел литературно-публицистической жизни в России XVI века был не очень-то велик. А потому Михаила Медоварцева с его аккуратным стилем, широким кругозором и работоспособностью было сложно не заметить. Довольно скоро он присоединился к команде Максима Грека, в которую выходили топовые опытные писцы и переводчики эпохи - Силуан, Дмитрий Герасимов и Влас Игнатов. Однако роковым для Михаила стало знакомство с самым активным нестяжателем своего времени - Вассианом Патрикеевым.
Красивое Четвероевангелие 1507 г., в создании которого Михаил Медоварцев принимал участие в качестве златописца
Тот же Максим Грек, хоть и получил у нас клеймо очередного классического нестяжателя, спорил с московскими князьями несколько в иных областях. Однако Вассиан Патрикеев - личность совсем другого масштаба. Сын высокородных князей, ходивший в военные походы и участвовавший в придворных интригах московского двора, он в 1499 г. был пострижен в монахи. Всё лишь для того, чтобы через десять лет вернуться и переизобрести нестяжательство заново. После возвращения из ссылки в 1509 г. он успел так разогнать идеи Нила Сорского, что ими заинтересовался сам Василий III. И вплоть до середины 1520-х гг. нестяжатели пользовались изрядной поддержкой как великого князя, так и митрополита. В эти славные годы и происходит знакомство Вассиана с Михаилом Медоварцевым.
Последний, вероятно, занимался под руководством Патрикеева всякой рутиной, для которой и был взрощен - переписывал книги. Однако его личное знакомство как с Максимом Греком, так и с Вассианом, сыграло с Михаилом злую шутку. В середине 1520-х гг. в церковной политике Василия III происходит резкая смена курса, после чего князь начинает оказывать знаки внимания иосифлянам. На митрополичью кафедру восходит ученик Иосифа Волоцкого - Даниил, а против Максима Грека и Вассиана Патрикеева начинает разгоняться мокруха.
и еще одна страничка из Четвероевангелия
Максима Грека начнут прессовать раньше. В 1525 г. на церковном соборе его обвинят в ереси, притянув под обвинение все его публичные высказывания и идеи. Высказывался против автокефалии русской церкви? Виновен. Не нравится второй брак Василия III? Виновен вдвойне.
В 1531 г. проходит очередной собор, однако в этот раз за хвост ловят самого Вассиана Патрикеева, обвиняя того в порче богослужебных книг и, как следствие, в ереси. Вместе со своим начальником, на воображаемой скамье подсудимых оказывается и Михаил Медоварцев. Ему также вменяли самовольное исправление священных текстов, носившее еретический характер. Михаил пытался защищаться, переводя стрелки на Вассиана, но получалось у него не очень:
А велел, господине, мне Максима во всем слушати, и писати, и заглаживати князь Васьян старец, как Максим велит. И яз, господине, по их велению так и чинил, а блюлся есми, господине, преслушати князя Васьяна старца, занеже был великой и временной человек у государя великого князя ближний, и я так и государя великого князя не блюлся, как его боялся и слушал".
Несмотря на то, что по словам самого Медоварцева, он вёл себя как исключительно хороший мальчик, его все равно признали виновным. По приговору собора ему надлежало отправиться "на Коломну владыце Васьяну в двор держати в крепости в велицей неисходно". Правда приводить в исполнение это решение никто особо не торопился.
До наших дней дошли два летописца, составленных Медоварцевым в конце 1520-х и начале 1530-х гг. Последний кончается известиями лета 1532 г., написанными рукой самого Михаила. Это значит, что или приговор собора вообще не был свершен, или книгописца оперативно вернули из ссылки обратно в столицу, где тот продолжил работать в по профилю в монастырской мастерской. После 1532 г. Михаил Медоварцев окончательно пропадает с радаров историков, больше не появляясь нигде ни в качестве писца, ни в качестве еретика. Возможно, в осенью 1532 г. книжник скончался, оставив после себя солидное книгописное наследие. Запомним, учтем и обозрим.