До наших дней у нас дошло уж два полноценных описания взятия Пскова, оставленных в составе I и III Псковских летописей. Одну из версий "Повести о взятии Пскова" условно принято называть промосковской, а вторую антимосковской. И это при том, что оба книжника сетуют на утрату городом своей независимости. Просто у одного вина московского князя как бы остается за кадром, а второй делает вполне конкретные намеки на то, что виноват таки не Псков, а сам Василий III.

Так в версии I Псковской летописи конфликт города с Василием III предваряется изгнанием великокняжеского наместника Ивана Михайловича Репни Оболенского, которого автор обвиняет в неприятии крестного целования. Псковичи оказываются вынуждены столкнуться с государевым гневом, однако ни одна из сторон не предстаёт в качестве антагониста – осуждению подвергаются лишь нарушающие "клятвы" слуги великого князя. В версии III Псковской летописи Василий III наоборот – самолично, по собственной инициативе, переменяет псковский "обычай", переселяет псковские семьи, устанавливает пошлины, продолжая убеждать псковичей в том, что всего лишь хочет "взять [вас] в свою отчину".

В действительности нам известно, что в 1509 году Москва прислала в Псков нового наместника – князя Ивана Михайловича Репню Оболенского, который и правда отказался признавать псковские законы и сам судил псковичей без участия представителей веча. В принципе можно было бы назвать назначение такого неприятного человека провокацией. Однако мы не знаем, насколько дальновиден был Василий III, так что оставляем этот вопрос открытым.

В октябре 1510 г. Василий III отправился с поездкой в Новгород, где и остановился до зимы. Узнав, что великий князь в Новгороде, псковские бояре отправили туда своих послов с жалобами на нового наместника, на что Василий Иванович премудро ответил им: "Язъ вас, свою отчину, хощу жаловати и боронити, яко же отец нашь и дѣды наши, великии князи. И что ми повѣстуете о намѣстники моем, а о своем князи Иване Михайловичи Репни, аже тольке станутъ на него мнози жалобы, и яз его обвиню пред вами".

Пока что все выглядит довольно невинно, однако финального решения князь принимать не спешил, тем более, что до него со своими личными жалобами доехал таки и сам Иван Михайлович Оболенский. Всех прочих же псковских послов Василий не принял, но приказал им передать, что разберёт их жалобы позднее, а до того времени предложил всем недовольным ехать со своими челобитными в Новгород. В итоге 6 января 1510 года скопившихся в городе псковских посадников, бояр и уважаемых купцов пригласили в Кремль, на великокняжеский двор, где всех их благополучно... "поимали" на правах почетных гостей.

Обо всех этих деталях, о том, как реагировал Псков на великокняжеские решения и как последний раз 13 января собиралось вече, мы можем вычитать исключительно из I Псковской летописи, поскольку книжник, работавшей над III Псковской решил обходить их стороной, фокусируясь скорее на конкретных решениях великого князя – поимал, наложил опалу, пошел на Псков.

В Пскове на великокняжескую акцию поимания послов отреагировали противоречиво: "И нападе на них страх и трепет и таковыя смяги пришли на их уста, и многажды приходили нѣмцы ко Пскову, а таковыя бѣды и сухоты не бывало". С одной стороны, высказывались мысли о том, что было бы неплохо "ставить щит" против государя и запереться в городе. С другой стороны – выступать против великого князя так себе идея, да и крестное целование блюсти все же надо. Тем более, что посланец Василия III – Третьяк Долматов привез последнее слова великого князя. Мол, если хотите еще пожить по старине – упраздняйте вече, сымайте вечевой колокол, да принимайте наместников. А иначе резня.

При этом в I Псковской летописи последствия Псковского взятия предстают в виде "плача", где фигурируют разные художественные вставки и обрамления: "отъятца слава псковская", "и град нашь разорекся... а иные торжища калом коневым заметаша", "ано не мочно во Пскове жити". Плюс ко всему еще "многокрыльный орел", который становится причиной "порушения" города, расставания семей, сожженных "торжищ" (которые постфактум "калом коневым заметаша", ага) и бессрочного упадка всей земли Псковской.

В III Псковской летописи все оказывается куда более нейтрально. Все ужасы, которые приходится пережить Пскову оказываются свершены "за грехи наши". А единственная драматичная вставка, показывающая истиное отношение к Василию III – это упоминание об "осьмом царе", что придет вслед за великим князем и принесет Пскову еще большие беды. Да и то стоит понимать, что III Псковская летопись создавалась уже в правление Ивана IV (вроде как) и делалась с оглядкой на его правление, а не на правление Василия III. "Плачи и скорбь" по городу Пскову по тексту летописи конечно были, но все объясняется кратким "то за наше согрешение так Бог велел быти". Вроде и грустно, а вроде и понятно, чего горевать. Очевидно, задачи "дожимать" трагизм ситуации у автора не было, но почему – непонятно.

Ну и как же обойтись без свидетельств местных памятников летописания XVI века. В них взятие Пскова также фигурирует неоднократно с самыми разными деталями поставления новых наместников, ликвидации веча и иных великокняжеских приколов. Так, например, Владимирский летописец фиксирует точное количество людей, перевезенных в Псков и тыкает пальцем, где именно в Москве расселились привезенные псковичи: "...да и пскович перевел к Москве… и всю улицу дал за Устретение, а не промешал с ними ни одного московита; да тое же зимы посылал других людей во житие на Псков 120 чел". Не менее интересные обстоятельства присоединения Пскова описывает книжник Михаил Медоварцев, сообщая вп олне конкретную промосковскую позицию, мол, псковских посадников великий князь переимал за то, что те "наместников [московских] нечестно держали". Забавно получается.

В общем, что ни говори, а (полу)независимый Псков приказал долго жить в январе 1510 года. Если мы будем рассматривать это событие, как торжество централизации и объединения Руси вокруг Москвы, то получается очень базово, мудро и червоннопилюльно. С другой стороны, понять, был ли это хитрый план Василия III изначально или так удачно сложились обстоятельства, у нас не получается. В лучшем случае можно авансом поставить великому князю плюсик за хорошую многоходовочку, но не более.

Авторский блог и лекторий "Бои за Историю" в Телеграме и ВК

К концу XV века из обычного писца он стал уже начальником скриптория, руководившим рядом статичных болванчиков. То Четвероевангелие красиво украсит, то Триодь какую-нибудь перепишут, то агиографический сборник. И всё у Михаила все неплохо, пока не появился Максим Грек. Мужик он был, в общем-то, хорошим. Однако его философия и взгляды, нашедшие отклик в душе некоторых публичных лиц, пришлись не по душе церковному руководству. Опасно дружить с идейным оппозиционером, пусть он и является видным духовным лидером своего времени.

Знакомство Михаила Медоварцева с Максимом Греком произошло в 1518-1525 гг. по вполне простой причине - они оба варились (ха!) в одном и том же кругу крутых книгописцев. Помимо этого, общий котел литературно-публицистической жизни в России XVI века был не очень-то велик. А потому Михаила Медоварцева с его аккуратным стилем, широким кругозором и работоспособностью было сложно не заметить. Довольно скоро он присоединился к команде Максима Грека, в которую выходили топовые опытные писцы и переводчики эпохи - Силуан, Дмитрий Герасимов и Влас Игнатов. Однако роковым для Михаила стало знакомство с самым активным нестяжателем своего времени - Вассианом Патрикеевым.

Красивое Четвероевангелие 1507 г., в создании которого Михаил Медоварцев принимал участие в качестве златописца

Тот же Максим Грек, хоть и получил у нас клеймо очередного классического нестяжателя, спорил с московскими князьями несколько в иных областях. Однако Вассиан Патрикеев - личность совсем другого масштаба. Сын высокородных князей, ходивший в военные походы и участвовавший в придворных интригах московского двора, он в 1499 г. был пострижен в монахи. Всё лишь для того, чтобы через десять лет вернуться и переизобрести нестяжательство заново. После возвращения из ссылки в 1509 г. он успел так разогнать идеи Нила Сорского, что ими заинтересовался сам Василий III. И вплоть до середины 1520-х гг. нестяжатели пользовались изрядной поддержкой как великого князя, так и митрополита. В эти славные годы и происходит знакомство Вассиана с Михаилом Медоварцевым.

Последний, вероятно, занимался под руководством Патрикеева всякой рутиной, для которой и был взрощен - переписывал книги. Однако его личное знакомство как с Максимом Греком, так и с Вассианом, сыграло с Михаилом злую шутку. В середине 1520-х гг. в церковной политике Василия III происходит резкая смена курса, после чего князь начинает оказывать знаки внимания иосифлянам. На митрополичью кафедру восходит ученик Иосифа Волоцкого - Даниил, а против Максима Грека и Вассиана Патрикеева начинает разгоняться мокруха.

и еще одна страничка из Четвероевангелия

Максима Грека начнут прессовать раньше. В 1525 г. на церковном соборе его обвинят в ереси, притянув под обвинение все его публичные высказывания и идеи. Высказывался против автокефалии русской церкви? Виновен. Не нравится второй брак Василия III? Виновен вдвойне.

В 1531 г. проходит очередной собор, однако в этот раз за хвост ловят самого Вассиана Патрикеева, обвиняя того в порче богослужебных книг и, как следствие, в ереси. Вместе со своим начальником, на воображаемой скамье подсудимых оказывается и Михаил Медоварцев. Ему также вменяли самовольное исправление священных текстов, носившее еретический характер. Михаил пытался защищаться, переводя стрелки на Вассиана, но получалось у него не очень:

А велел, господине, мне Максима во всем слушати, и писати, и заглаживати князь Васьян старец, как Максим велит. И яз, господине, по их велению так и чинил, а блюлся есми, господине, преслушати князя Васьяна старца, занеже был великой и временной человек у государя великого князя ближний, и я так и государя великого князя не блюлся, как его боялся и слушал".

Несмотря на то, что по словам самого Медоварцева, он вёл себя как исключительно хороший мальчик, его все равно признали виновным. По приговору собора ему надлежало отправиться "на Коломну владыце Васьяну в двор держати в крепости в велицей неисходно". Правда приводить в исполнение это решение никто особо не торопился.

До наших дней дошли два летописца, составленных Медоварцевым в конце 1520-х и начале 1530-х гг. Последний кончается известиями лета 1532 г., написанными рукой самого Михаила. Это значит, что или приговор собора вообще не был свершен, или книгописца оперативно вернули из ссылки обратно в столицу, где тот продолжил работать в по профилю в монастырской мастерской. После 1532 г. Михаил Медоварцев окончательно пропадает с радаров историков, больше не появляясь нигде ни в качестве писца, ни в качестве еретика. Возможно, в осенью 1532 г. книжник скончался, оставив после себя солидное книгописное наследие. Запомним, учтем и обозрим.

Мой авторский блог и исторический лекторий "Бои за Историю"

Осада Смоленска Василием III. Миниатюра Лицевого летописного свода.

После поражения русских войск под Оршей 8 сентября того же года, смоленские "князья и паны" зашебуршились и решили организовать заговор для возвращения города под власть Литвы. Они смогли послать весточку князю Константину Острожскому, возглавлявшему литовские войска и стали ждать подхода его армии.

Однако Василий Шуйский оказался расторопнее. И сведения из Устюжской летописи доносят до нас отголоски событий, происходивших в 1514 году. Раскрыв план заговорщиков, среди которых оказался и смоленский епископ Варсонофий Ходыкин, воевода оперативно пересажал всех причастных лиц и послал к великому князю за дальнейшими инструкциями.

Литовские войска оказались быстрее и Константин Острожский подступил к стенам города еще до того, как воеводские послы достигли великокняжеской ставки в Дорогобуже. Но Василий Шуйский ультимативно не растерялся и принял меры по обороне крепости. Просто повесил всех участников заговора на крепостной стене вместе с их подарками.

"Узре князь Василей Шуской з города силу литовскую и начат князей смоленских и панов вешати з города на ослядех, а не ожидаяся великого князя вести. Которому князю смоленскому князь великий дал шубу соболью с камкою или з бархатом, того в шубе и повисил; а которому князь или пану дал ковш серебряный или чарку серебряну, и он, ему на шея связав, да и того повесил; которово князя смоленскаго или пана пожаловал, того с тем и повесил".

Литовский командующий не был готов к такому повороту событий и, по летописным сведениям, просто развернулся и ушел восвояси. Зверства "кровавых московитов" в виде повешенных князей и панов вместе с их дарами от великого князя оказались не по душе Острожскому. В это время Василий III, получив донесение Шуйского, повелел тому послать всех изменников к нему в ставку для содержания, на что воевода развел руками. Мол, нет уже больше никаких изменников, княже.

"И приде же весть к великому князю, что воеводам его изрон, а владыка с смоляны изменил. И он велел князю Василью Шускому владыку и смольнян изменников к себе послати в Дорогобуж. И князь Василеи послал одного владыку и о том написал, что князеи и панов вывешал изменников. И о том князь великии похвали его".

Как можно видеть, инициатива далеко не всегда наказуема, особенно в случае со Смоленском, удержать который было в те времена первостепенной задачей. Насколько это можно считать "перегибом на местах" - вопрос спорный. Раз уж великий князь остался доволен, то и переживать не о чем.

Источник: Устюжская летопись (Архангелогородский летописец) по изданию К.Н. Сербиной., 1950.

Оригинал: https://vk.com/wall-130105708_7743

8 мая 1524 в поход на Казань отправилось войско великого князя Василия III

В XV столетии Золотая Орда распалась на ряд самостоятельных образований, крупнейшими из которых были Крымское ханство на юге и Казанское — на востоке. Эти «осколки» великой монгольской империи своими постоянными набегами, разорением приграничных областей, уводом русских людей в рабство представляли собой постоянную угрозу для Московского государства.

Великий князь Иван III Васильевич несколько раз ходил в походы на Казань. Два первых крупных похода — 1467 и 1469 года — закончились неудачей. Однако затем, воспользовавшись борьбой за власть в Казани, московскому государю удалось посадить на ханский трон своего ставленника — Мухаммед-Амина, который признал вассальную зависимость от Москвы. Иван III неоднократно, в том числе вооруженной силой, поддерживал Мухаммед-Амина в борьбе с его политическими противниками. Несмотря на это, в 1505 году казанский хан начал войну c Россией, в которой русские войска потерпели ряд поражений. Тем не менее в 1507 году был заключен мир на приемлемых для Москвы условиях.

Уже при сыне Ивана III, Василии III в 1519 году ханом в Казани стал «прорусский» царевич Шах-Али (в источниках его обычно называют Шигалеем). Однако в результате борьбы «русской» и «крымской» партий в казанской верхушке тот недолго продержался на троне. Через три года казанская знать подняла восстание и провозгласила правителем Казани младшего брата крымского хана Сахиб-Герая. В 1521 году крымцы и казанцы совершили один из самых опустошительных набегов на Русь. Московское войско было разбито, татарская рать оказалась в двух переходах от Москвы. Василий III был настолько деморализован поражением, что дал крымскому хану грамоту, в которой признавал себя данником крымского ханства. И только находчивость и мужество талантливого рязанского воеводы Ивана Васильевича Хабар Симского позволили вернуть грамоту.

В 1523 году Сахиб-Герай казнил московского посла Василия Поджогина и русских купцов, что вызвало новый виток русско-казанской войны. Осенью того же года состоялся первый крупный поход Василия III на Казань. Русское пешее войско на судах по воде и конное — по берегу пошли на казанское ханство. Этот поход был успешным, в его ходе русские построили на реке Суре крепость, названную в честь великого князя — Васильсурск.

8 мая (28 апреля по ст.ст.) следующего, 1524 года, в новый поход, также на судах и на конях отправилось мощное войско, насчитывавшее до 150 тысяч воинов. Целью экспедиции на этот раз было взятие Казани. Формально поход возглавлял «русский» претендент на казанский трон Шах-Али, которого Василий III хотел утвердить в Казани как «законного» хана. Но реально войсками руководили московские воеводы.

После первых побед судовая рать подверглась нападению черемис (как называли тогда марийцев и чувашей). Они устроили на Волге запруды из камней и бревен, и суда разбивались друг о друга и о камни, в то время как черемисы обстреливали русских воинов из луков. Поражение было разгромным: потери составили до 30 тысяч человек, почти все суда, а с ними и пушки, были потоплены. Тем временем сухопутное войско уже дошло до Казани, но когда русские военачальники узнали, что лишились артиллерии (а без нее о взятии города нечего было и думать), то сняли осаду и повернули назад. Вскоре после этого Казанское ханство подверглось набегу со стороны кочевников-ногайцев, и казанцы, будучи не в силах воевать «на два фронта» запросили у Москвы мира.

Василию III в ходе мирных переговоров удалось добиться выгодных для себя условий, важнейшим из которых был перенос крупнейшей на Волге ярмарки из Казани к Нижнему Новгороду. Это, с одной стороны, обеспечивало безопасность русских купцов и дополнительные доходы от торговли, с другой — подрывало экономическую базу Казанского ханства. Впоследствии из этой ярмарки выросла известная на всю Россию знаменитая Макарьевская ярмарка. Так не вполне удачный военный поход, благодаря мудрости великого князя, привел к долгосрочным экономическим выгодам для российского государства.