Чтобы воспитывать свободного человека, академия сама должна быть свободна, а не подавлена и не застращена. Настоящая академия не пресмыкается и не льстит. А когда читаешь «Вестник Академии наук СССР», то стыдишься этого холопского, вкрадчиво-льстивого и лживого тона, извращающего всякую правду и попирающего всякое чувство ранга. Академия призвана посильно учить истине, а не выслуживаться перед тиранами лживым славословием.

То, что в Советии преподается, есть полунаука. И авторитеты этой полунауки никогда не были ни исследователями, ни учеными. Ибо самоуверенный начетчик («много читал, много помнит») – не есть ученый: он просто «справочник», да еще часто и бестолковый публицист, бойко рассуждающий по чужим мыслям (вроде Ленина), не умеет самостоятельно думать: он машинист выводов, он последователь и подражатель, он «эпигон», он Бобчинский, «бегущий петушком за дрожками городничего» (Маркса); человек, сводящий все глубокое к мелкому, все утонченное к грубому, все сложное к простому, все духовное к материальному, все чистое к грязному и все святое к низкому, есть слепец и опустошитель культуры. Человек, воображающий, будто он все знает и все понимает и может всех учить и наставлять, не знает на самом деле ничего и даже не подозревает об этом своем незнании, что и передается словом «наивность».

Развязное невежество большевистских «вождей» обнаружилось с самого начала революций… Еще в 1921 году Ленин восклицал: «мы люди вроде того, как бы полудикие», но с «невежественным самомнением» и «коммунистическим чванством». «Невежественные вы люди!» – вопил Рязанов на XIV съезде. «До Октябрьской революции, – писал Красин о большевистских вождях, – никто из них не был известен ни как выдающийся писатель, ни как экономист или ученый, или что-либо другое в умственном и художественном мире»; «болтунами они были и болтунами остались». Таких подлинных само-характеристик можно было бы привести великое множество. Они сами знали о себе и именно поэтому не прощали настоящим русским ученым их образованности, разрушали русское университетское преподавание и снижали его уровень.

Советские вожди умели думать только от Маркса и Энгельса и тем обнаруживали свою полуобразованность и неумение мыслить самостоятельно. И вот они уже тридцать лет насаждают в России дедуктивное мышление.

Дедукция делает выводы из готовой мысли. Советское преподавание говорит: «Вот, что сказал Маркс, вот как истолковывали его мысль Ленин и Сталин, делайте из этого выводы, они обязательны, они обеспечивают пролетарскую истину!» Этим оно навязывает целым поколениям России чужую мысль, ложную, грубую, плоскую мысль немца, умершего 65 лет тому назад и остававшегося до конца невеждою в отношении к России. Какие же выводы можно извлечь из этого мертвого источника?

Дедукция воспитывает мысль – несамостоятельную, ленивую, неспособную к живому наблюдению, но самомнительную, вызывающую, зазнающуюся и навязчивую. Вот эта-то мысль и восприняла в 1917 году приказ – закончить первую мировую войну предательством фронта, «отменить» национальную Россию и ввести монополию работодательства («социализм» – «коммунизм»); и эта же мысль восприняла в 1939 году приказ – заключить союз с Гитлером, развязать вторую мировую войну и два года снабжать немцев русским сырьем во славу «диалектического материализма». Неужели есть еще русские люди, которые доселе не поняли противорусскую и антинациональную природу этой стряпни?

Этой «марксистской» дедукции противостояли живые факты русской истории. Но советские авторитеты говорили: «тем хуже для этих неподходящих фактов!» И вот непокорные статистические цифры подтасовывались; непокорные явления замалчивались, непокорные люди ссылались или расстреливались; непокорные социальные классы подавлялись или искоренялись. Россия тридцать лет превращается в страну страха и смерти. И все это – дело марксистской полунауки.

Настоящая наука начинается с индукции, т. е. с непредвзятого свободного наблюдения явлений, природы и людей. От такого наблюдения, подкрепленного экспериментом, свободно организуемым опытом, мысль осторожно восходит к обобщению и пытается выговорить законы материальной и душевно-духовной природы. Здесь надо мыслить свободно и самостоятельно, учиться на ходу предметному опыту и твердо знать, где кончается твое знание и где изнемогает сила твоего суждения.

Настоящая наука углубляется интуицией, т. е. живым созерцанием, которое, во-первых, вчувствуется в глубину единичного явления и, во-вторых, пытается верно вообразить и восстановить целое, распавшееся во время исследования на детали. Интуиция должна насыщать собою индукцию: тогда возникает настоящее исследование. Без интуиции индукция начинает смотреть поверху и упускает главное ― тайну индивидуальной жизни; она впадает в мертвое детализирование, распыляет все, охотно и легкомысленно уравнивает неравное, не видит «леса из-за деревьев», т. е. мира и Бога из-за мировой пыли.

Нельзя строить жизнь народа и государства, убивая дух свободного исследования. Он необходим всем и всюду: земледельцу на пашне, скотоводу и лесничему, офицеру перед боем, солдату в разведке, почвоведу и геологу, инженеру и судье, врачу и воспитателю, купцу и промышленнику, народному учителю и портному… Ибо здоровая жизнь состоит в том, что человек творчески ориентируется в данной ему обстановке (исследование!) и ищет наилучшего исхода, самого достойного, целесообразного и, может быть, даже спасительного (исследование!).

Несчастье молодых русских поколений состоит в том, что им систематически навязывали несамостоятельность и покорность ума, приучая их в то же время самоуверенно двигаться в этой навязанной им чужой мысли. Это не наука. Их не учили науке. Ее скрывали от них. И тех из нас, русских ученых и профессоров, которые пытались показать и преподать им ее, удаляли из университетов, ссылали или расстреливали. Так они росли, не зная ни свободы, ни академии, годами привыкая к тоталитарной каторге ума. Коммунисты сделали все, чтобы привить им рабским воспитанием рабскую мысль, чтобы приготовить из них не свободных русских граждан, не национальную интеллигенцию, не ответственных исследователей России, а полуинтеллигентных и покорных прислужников интернациональной революции.

Аристотель когда-то писал: «Раб от природы тот, кто настолько лишь причастен уму, чтобы понимать чужие мысли, но не настолько, чтобы иметь свои собственные»… Это самое разумел Достоевский, когда через 2200 лет писал: «Полунаука – самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны… Полунаука – это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда, деспот, имеющий своих жрецов и рабов»… Так вот, этот бич и деспот правит ныне нашей Россией, и мы должны понять это и оценить по достоинству…

Мы не сомневаемся в том, что лучшие силы новых русских поколений сумели не поддаться этому гипнозу и этому рабству, но сохранили русское сердце и русскую национальную тягу к самостоятельности и свободе. Мы не сомневаемся в том, что и те, которые поддались этому гипнозу, очнутся, стряхнут его с себя и захотят настоящего знания и настоящего интуитивно-индуктивного мышления. Но для этого они должны прежде всего понять и продумать до конца, что с ними делали коммунисты, куда они вели и на что обрекали. Тогда они захотят мужественно пересмотреть все свои умственные и духовные навыки – и научиться духу свободного мышления и исследования.

/Иван Ильин/

Уголь всему голова

Шла «Вторая сталинская пятилетка развития народного хозяйства СССР». Первая (1928-1933) провалилась, о чём знали немногие (было объявлено, что она выполнена за 4 года 3 месяца). То же самое грозило и второй. Сталин выдвинул тогда лозунг: «Темпы решают всё!» Это значило, что советские люди на рабочих местах должны удвоить, утроить, удесятерить свои усилия! Но как их заставить? Над каждым не
поставишь надсмотрщика. И кому-то в верхах (возможно, самому Сталину) пришла в голову спасительная идея: нужен героический трудовой пример, о котором раструбит пропаганда. Но с какой отрасли начать? Лучше всего с углепрома. Ведь уголь всюду: в топках паровозов и пароходов, в печах ТЭЦ, без него нет ни чугуна, ни стали... А кто у нас лидер угледобычи? Донбасс!.. Оставался вопрос, кто должен многократно перевыполнить норму и стать примером для всех трудящихся. Очевидно, типичный представитель народа. Сильный, но не богатырь. С «чистой» анкетой, но беспартийный. И, конечно, русский. Из Кремля первому секретарю ЦК КПУ Косиору было дано указание срочно найти такого шахтёра и обеспечить его рекорд. Косиор спустил директиву ниже – в Ворошиловградскую (Луганскую) область, добавив: за исполнение отвечаете головой! А у тамошнего обкома на хорошем счету был парторг шахты в посёлке Ирмино Кадиевского района Константин Петров. Именно он в конечном счёте выполнил указание Кремля.

Все и всё для одного

Подвиг был назначен на ночь с 30-го на 31 августа 1935 года. Этот странный выбор времени суток имел простое объяснение: в пустой шахте нет лишних глаз и ушей. Но была и другая причина: если от компрессора работает только один отбойный молоток, то давление сжатого воздуха в нём значительно выше, чем обычно, а значит, его ударная мощность больше. В шахту вслед за Стахановым спустился редактор районной газеты «Кадиевский рабочий»: он рвался первым возвестить о небывалом трудовом свершении. Парторг Петров остался наверху, чтобы обеспечить ранним утром торжественную встречу героя. Прежде Стаханов за время шестичасовой смены не только рубил уголёк: приходилось грузить его лопатой в вагонетки и крепить
брёвнами кровлю забоя, чтобы не рухнула. Но Петров велел ему не расставаться с отбойным молотком, а для вспомогательных работ назначил помощников. Сколько их было? Если верить русскоязычной Википедии, двое. В других источниках мне встретилась куда больше похожая на правду цифра 6. Разве можно представить, чтобы два человека погрузили за смену 102 тонны угля, которые нарубил рекордсмен, да ещё и занимались трудоёмким креплением кровли? Как бы там ни было, все эти тонны пропаганда записала на одного «рекордсмена». Газета «Правда» сообщила: «Забойщик Алексей Стаханов поставил мировой рекорд производительности, превысив норму в 14 с половиной раз! При выходе тов. Стаханова из шахты весь шахтный двор был заполнен горняками и их жёнами. Они приветствовали Алексея Стаханова и засыпали его цветами»…
– А кто этот Алексей? – растерялся Стаханов, прочитав заметку. –
Я же Андрей!
– Да-а, ошибочка вышла, – признал Петров. – Но не сомневайся:
Там (он указал пальцем наверх) исправят!
И действительно исправили: через неделю Андрею Стаханову
вручили в милиции новый паспорт, а прежний изъяли. Это было личное распоряжение Сталина: «Газета «Правда» не может ошибаться!» Так и вошёл парень в историю – с чужим именем и за счёт чужого труда.

Неприкосновенный

В шахтном дворе Стаханову действительно вручили цветы
мобилизованные Петровым заспанные женщины.
– Веселее, голубки! Улыбайтесь герою! – старался расшевелить их фоторепортёр.
Улыбки были кислыми: женское чутьё подсказывало, что теперь мужьям и братьям станет на шахте ещё тяжелей.
Очень скоро это поняли и работяги. Тут большого ума не надо:
если Стаханов нарубил за смену сотню тонн вместо семи по норме, то норму всем повысят. За те же деньги придётся сильнее вкалывать. А значит что? А значит надо отзвездить «хероя»! И бросились гурьбой к его хате. Но жена Стаханова цыганка Евдокия была начеку и успела спрятать Андрея-Алексея в пустую бочку в погребе.
– Говори, где хозяин! – орали, махая кулаками, поддатые искатели
справедливости.
– А хрен знает, где его черти носят! – отвечала Евдокия, не
моргнув глазом.

Это был первый и последний такой случай. Вскоре всем стало
ясно, что Стаханов – не просто 28-летний парень с трёхклассным образованием, а символ. Выступать против него и его героического почина – значит препятствовать ускоренной индустриализации СССР! Первым ощутил это на себе директор шахты «Центральная-Ирмино» Иосиф Заплавский, протестовавший против дутого рекорда.
Его уволили и арестовали как «вредителя». Областной трибунал НКВД приговорил его к «высшей мере наказания» с конфискацией имущества. Вышестоящая инстанция проявила гуманность: заменила расстрел пятнадцатью годами ГУЛАГа. Заплавский попал в один из норильских лагерей и умер там от паралича сердца. А директором шахты «Центральная-Ирмино» стал парторг Константин Петров.

«Наука – не икона!»

Уже через месяц по всему СССР развернулось «стахановское
движение». Власть старательно делала вид, что она тут ни при чём – якобы в стране появился «новый тип человека, беспредельно преданного делу своей родины» и желающего работать по-новому. Сталин подчеркнул: «Это движение началось как-то самопроизвольно, снизу, без какого бы то ни было давления со стороны администрации предприятий»…
Советская власть, отложив на время кнут, предложила трудящимся пряник. Выполняешь хотя бы две нормы? Стахановец! Будешь висеть на Доске почёта, получишь премию, спецпаёк, путёвку в дом отдыха, а то и жильё вне очереди. Многие увидели в этом шанс вырваться из грязи и серых будней.

И вот уже машинист Пётр Кривонос в два раза увеличивает
скорость товарных поездов, повышая давление в котле паровоза сверх допустимого. А сталевар Макар Мазай переделывает мартен, построенный немецкими инженерами, чтобы загружать в него гораздо больше шихты. Главный инженер завода пришёл в ужас: «Это против науки!», но Мазая поддержал нарком Орджоникидзе: «Наука – не икона!» (А чего ещё ждать от министра тяжёлой промышленности с фельдшерским образованием?). Рекордомания, раздуваемая из Кремля, охватила все сферы жизни. Появились даже стоматологи-стахановцы. Мало кто, пожалуй, удивился бы тогда, если бы передовая многодетная мать обязалась рожать детей за семь месяцев… Сталин сказал, что новые нормы выработки должны быть «где-то посередине» между прежними нормами и рекордами стахановцев.
Не участвовать в стахановском движении становилось опасно: того и гляди, обвинят в саботаже. Каждое предприятие должно было добиваться повышенных результатов. Порой выручала фантазия. Так, Тюменский спиртзавод начал гнать водку «усиленной пролетарской крепости 45 градусов», и городская газета тут же окрестила её «напитком стахановцев». Но когда по-стахановски заработал НКВД, стало совсем не смешно. Чекисты, недосыпая ночей, рапортовали о неуклонном росте числа арестов «вредителей, шпионов и троцкистов»…

Жизнь наверху

– Жить стало лучше, жить стало веселее, – объявил Сталин в
ноябре 1935 года. И правда, стало, но кому? Самым заметным
стахановцам!
Блага посыпались на Алексея (бывшего Андрея) как из рога
изобилия. Путь на шахту он очень скоро забыл: его звезда взошла на высоту, с которой не только посёлок Ирмино, но и вся область была не видна. Уже через полтора месяца после рекорда Алексей сидел в Кремле в президиуме Всесоюзного совещания стахановцев. Его по-стахановски быстро, без кандидатского стажа, приняли в партию. А затем и в Промакадемию, где стахановскими темпами готовили
советских начальников из коммунистов без среднего образования. Подарили новый советский автомобиль ГАЗ-М1.

Дали в столице пятикомнатную квартиру – и не где-нибудь, а в Доме правительства на набережной Москвы-реки с видом на Кремль. Можно долго описывать тот домище с фантастическими для советского быта удобствами, но достаточно сказать, что в нём жили дети Сталина.
Э-э, а где любимая жена, цыганка Евдокия? Тоже въехала в «Дом при встрече со Светланой Аллилуевой и маршалом Тухачевским?.. Не смешите, товарищи! Ей убедительно «посоветовали» убраться подальше и забыть своего
Андрея. А в официальной биографии героя вскользь упомянули, что она «бежала с цыганским табором». Значит, сама его бросила, и он морально устойчив, как каждый коммунист!
– Не горюй! – утешал Стаханова приставленный к нему куратор. –
Поживёшь пока один. У вас же в доме для жильцов есть всё: столовая высший класс, прачечная, парикмахерская… Да, понимаю, сердце ласки просит. Найдём тебе жену! Или сам поищи, но представь кандидатуру на рассмотрение.
И Стаханов нашёл.

Его постоянно возили по стране для встреч с трудящимися. В
Харькове после такой встречи был концерт в его честь, и Алексею приглянулась юная чернявая дивчына, спевшая романс «Соловей»:
– Хочу её!
Куратор навёл справки: Галина Бондаренко, из рабочей семьи,
отлично учится в школе, компромат у НКВД отсутствует. Родители будут счастливы выдать её замуж за легендарного человека, депутата Верховного Совета СССР. Но… ей четырнадцать лет! А по закону вступать в брак можно с шестнадцати.
– Я Стаханов! Чё ты мне законом тычешь? Ждать не буду!..
И куратор не посмел возразить уже не всесоюзно, а всемирно
известному человеку. Не так давно он подарил Алексею номер
британского еженедельника Time с его портретом и подписью
Stakhanovism’s Great Stakhanov (Великий Стаханов стахановщины)…

«Наверху» вопрос решили за минуту:
– Отличница? То, что надо! Будет поднимать культурный уровень мужа-героя!
И распорядились выдать ей новый паспорт, состарив на два года. Мнение Галины никто не спрашивал, да и какое оно имело значение, если правительство, Стаханов и её родители сами всё решили.

Ужин с «Отцом народов»

А ведь вначале он вёл себя скромно, пришибленный внезапно
свалившейся славой. Говорил, что своим рекордом обязан товарищам по бригаде. Всё круто изменилось после Всесоюзного совещания стахановцев в Кремле, где зал бурно ему аплодировал. А особенно после ужина со Сталиным, на который он был тогда приглашён вместе с Константином Петровым.

Рассказ об этом я услышал в 1978 году от самого Петрова. Он
приехал в Киев на торжества по случаю 60-летия комсомола и
остановился в гостинице «Москва» (ныне «Україна»). Мой хороший знакомый Юрий Волков, комсомольский деятель из шахтёров, предложил зайти к создателю «великого Стаханова».
Петров был старше комсомола на десять лет, но выглядел
энергичным и весёлым. Он вспоминал ужин в Кремле с юмором и с явным удовольствием.

… Сталин сидел во главе накрытого стола, а по обе стороны –
члены Политбюро и первый секретарь Московского обкома и горкома партии Никита Хрущёв. Быстрые безмолвные официанты наполнили бокалы.
Вождь поднял тост за дальнейшие успехи стахановского
движения. Оба гостя отхлебнули из бокалов и поморщились, не поняв, что это такое: лимонад – не лимонад?..
– Что, не нравится наше шампанское? – ухмыльнулся Хозяин.
– Очень нравится, товарищ Сталин, только мы не привыкшие.
Нам бы водочки!
Вождь поднял палец, и два официанта наполнили фужеры
Стаханова и Петрова водкой. А затем после каждого тоста наливали снова и снова. Тостов было много.
Когда доели десерт, Сталин обратился к гостям:
– На Украине есть красивая песня «Ой, закувала сива зозуля».
Можете нам спеть?
– Мы бы с радостью, да не знаем её, извините.
– Извиняться не надо… Что-то мы, товарищи, засиделись, пора
потанцевать. Заводи патефон, Никита!
«Все члены политбюро, кроме Сталина, встали из-за стола и
пошли танцевать танго парами, как шерочка с машерочкой, – смеясь, продолжал Петров. – Молотов с Калининым, Каганович с Микояном, Ворошилов с Хрущёвым… Сталин спросил, почему мы со Стахановым не танцуем. Нам после энного фужера водки море было по колено: «А давайте, мы лучше спляшем по-нашему, по-шахтёрски!» И пошли с Алексеем вприсядку. А политбюро, став полукругом, хлопало в такт ладонями и повторяло хором: «Турум-пам-пам!.. Турум-пам-пам!..»

Только разгулялись – и тут нам сказали, что машина ехать в
гостиницу подана. Очень вовремя, а то полезли бы обниматься с вождями… Вышли во двор, там лимузин ждёт. И провожает нас комендант Кремля, хотя уже час ночи. Сели в машину. Душа горит.
– Шумел камы-ыш, дере-е-евья гнулись!.. А здесь можно петь,
товарищ комендант?
– Вам, ребята, теперь всю Москву можно раком поставить!..»

Стаханов учёл это напутствие.

А мог бы стать министром

В Промакадемии Алексей не появлялся: «Где я вам время
возьму?!» Диплом получил, но так и остался, по сути, с трёхклассным образованием.
Он действительно был занят. Приходилось то и дело предъявлять себя народу на массовых мероприятиях и говорить несколько громких фраз по бумажке, которую давал куратор. Но на «погулять в компании» времени хватало. Собутыльники были разнообразными: от приезжих земляков из Донбасса до Васи Сталина, соседа по дому. В 1940 году тот окончил авиашколу и пригласил обмыть событие в ресторане «Метрополь». Вася в свои 19 лет пил уже неслабо, но Стаханова – шутишь? – не перепил! Под конец Алексей ловил там рыбок в аквариуме, дал в морду официанту, разбил зеркало в золочёной раме… И всё это, мать вашу, от широты шахтёрской души, а счёт за зеркало вставьте себе поглубже!
Сталин, собиравшийся сделать Стаханова наркомом угольной
промышленности, был вынужден отказаться от этой мысли. Велел передать ему, чтобы не позорил легендарную фамилию, а то недолго заменить её на более скромную…
Какое-то время Алексей с помощью жены себя сдерживал, но
потом опять прорвало. Во время одной из пьяных драк у него пропал висевший на спинке стула пиджак с орденом Ленина и партбилетом.
За такое с треском исключали из партии. Но Сталин его простил – и Стаханова всего лишь отправили из Москвы подальше, чтобы не куролесил на глазах всей страны. Так он стал в 1941 году начальником шахты в городе Караганда (Казахстан).

Ну какой из полуграмотного работяги начальник? А тут началась война, гитлеровцы захватили Донбасс, и нагрузка на шахты Сибири и Казахстана возросла в разы. Самое время по-стахановски бить рекорды угледобычи, но стране был нужен реальный уголь, а не нарисованный пропагандой. Стаханов стучал кулаком и призывал брать с себя пример – ничего другого он не мог. Наверное, у него были толковые помощники, потому что шахта кое-как справлялась.
Его уволили только через два года – и вернули в Москву.

Вручатель премий

Вернули его, конечно, по указанию Сталина. Вождь был явно
неравнодушен к Стаханову, видя в нём своё творение. Ещё в детстве, в Горийском духовном училище, он навсегда запомнил стих из книги «Бытие»: «И создал Господь Бог человека из праха земного». Так же Сталин создал Стаханова из угольной пыли. А они к тому же родились в один день 21 декабря (что-то вроде знака судьбы).
Но дело было не только в симпатии вождя. Сталин придавал
огромное значение символам как средству пропаганды. В начале войны главными символами были павшие в боях герои (реальные или вымышленные, как «28 панфиловцев»). А в 1943-м начиналось восстановление освобождённых от врага территорий, и требовался живой символ трудовой доблести.
В наркомате угольной промышленности для Стаханова придумали должность: начальник наградного отдела (официальное название: «зав. сектором социалистического соревнования»). Он занимал её следующие четырнадцать лет. Вот эта работа была по нему: обнимать новых стахановцев, торжественно вручая им премии и почётные грамоты…
Пил он по-прежнему, подтверждая своё прозвище «Стаканов»,
прилипшее к нему ещё до войны. Но вёл себя осторожнее, старался не дебоширить. Пьяные драки заменил стрельбой по воронам у себя на даче из именного пистолета, когда-то подаренного наркомом Орджоникидзе.

В перерывах старался воспитывать двух дочерей от Галины.
Старшая, Виолетта, рассказывала: «Например, не разрешал нам с сестрой капроновые колготки носить и краситься. Новое пальто сразу в шкаф пряталось. Носить его можно было только с отцом или на какое-то мероприятие. А ещё к труду нас приучал. Ему в родном колхозе хряка Ваську подарили, так мы должны были за ним ухаживать».
Этот кабан жил у Стаханова на балконе в Доме правительства,
пока ему не построили на даче загон.

Синий знак вопроса

В 1990-е годы я как сотрудник журнала «За Рулём» получил в
Госархиве РФ доступ к документам секретариата Молотова. Меня интересовало, как «вождь №2», второй после Сталина, распределял автомобили.
Собственный автомобиль считался невероятной роскошью, и
разрешение на его покупку было ценнее любого ордена. Знаменитые люди писали Молотову челобитные (старое, но очень уместное слово), выпрашивая такое разрешение. Трижды герой Советского Союза воздушный ас Кожедуб, главный диктор Всесоюзного радио Левитан, композитор Никита Богословский, артист Леонид Утёсов и многие- многие другие… Но практически никто не обращался повторно, а Стаханов и тут установил рекорд.
В феврале 1945-го он жалуется, что не в состоянии оплатить
выделенную ему трофейную машину (резолюция Молотова синим карандашом: "Надо помочь"). Затем просит отвести ему земельный участок и обеспечить стройматериалами для постройки дачи ("Надо помочь"). В конце 1947-го пишет, что имеет наряд на получение автомобиля "Победа", но не может его оплатить (решено положительно). А спустя два года ходатайствует о замене "Победы" на семиместный лимузин ЗИС-110, об увеличении его зарплаты в Минуглепроме, о снижении квартплаты, о выделении бесплатной путёвки в санаторий и об оказании единовременной материальной помощи... Тут уж Молотов не выдержал и поставил синий знак вопроса (решено отрицательно). А рядом с наглыми требованиями фейкового «героя труда» – жалобы безногих инвалидов войны, которым отказывают в выделении мотоколясок. Коляска Киевского мотоциклетного завода с чахлым двигателем и ненадёжными тормозами была для них пределом мечтаний. Но здесь почему-то синий карандаш Молотова писал не "Надо помочь" и не "За", а безразличное "Прошу обратить внимание"...

Слово не воробей

Никита Хрущёв на ХХ съезде партии «разоблачил культ личности Сталина» и рассчитывал на поддержку советской элиты. Стаханов отказался в этом участвовать: Сталин был и остался для него полубогом. Тогда Хрущёв взялся за культ личности Стаханова.
Настоящую цену его «рекорду» он отлично знал.
Он вызвал Стаханова в Кремль:
– С показухой пора кончать. Не устал коптить небо в Москве? Тебе всего пятьдесят, можешь быть полезен на Донбассе. Это я тебе, Алексей, как шахтёр шахтёру говорю!
(Хрущёв действительно поработал в молодости на шахте, но не под землёй, а наверху – слесарем по ремонту лебёдок).
– Какой ты на хер шахтёр?! – взбеленился Стаханов.
И на следующий день получил от милиции предписание покинуть Москву в течение 24 часов.
Это был тяжёлый удар и для Константина Петрова, который
официально считался инициатором стахановского движения и тоже купался в лучах славы. Недаром при нашей встрече в гостинице он менялся в лице, когда звучала фамилия Хрущёва, и называл его не иначе как «курский свинопас».

«Лёха, ты меня уважаешь?!»

Его направили в город Чистяково в трест по добыче антрацита.
Семья осталась в Москве – не ехать же «в какую-то дыру»! На новом месте, сославшись на это, ему отказали в квартире, хоть он и считался заместителем управляющего. Жил в шахтёрском общежитии.
Недостатка в водке не испытывал, благо охотно наливали новые «кореша». Через два года его понизили до помощника главного инженера шахты. Сгинул бы, наверное, вусмерть пьяный под забором, но этого не допустила добрая женщина Антонина, знавшая его с молодых лет.
– Такой мужчина – и без присмотра!..
Взяла к себе жить, подкормила, обстирала, обогрела. «Надо
сказать, она нормально за ним ухаживала», – признавала старшая дочь Виолетта. Однажды навестила отца, открыла шкаф – «а там рубашки наглаженные, бельё чистое»…
Шли годы, и Антонина предложила Алексею зарегистрировать
брак. Он не возражал. Жизнь, можно сказать, устаканилась. Но в 1970 году кто-то доложил Брежневу, что скоро 35-летие рекорда Стаханова. И генеральный секретарь ЦК распорядился присвоить ему звание Героя Социалистического Труда.

Эта награда стала для Алексея роковой. Дело в том, что вдовам Героев полагались льготы и ежемесячное денежное пособие. Экс-жена Галина почернела лицом: «Значит, вместо меня их будет получать Антонина? Не бывать этому!..»
Она жила уже не в Доме правительства (им дали квартиру
скромнее), но сохранила высокие связи. А в России испокон веков для власти и для тех, кто к ней близок, закон не писан. Брак Алексея с Антониной расторгли заочно, без суда: якобы она затащила его в загс пьяного, не сознающего, в чём и с кем он расписывается…
Стаханов заливал горе водкой, и в 1974 году был помещён в
психбольницу в том же Чистяково, переименованном в Торез (был такой лидер французской компартии). В ней он провёл три последние года жизни, плохо понимая, где находится. Временами воображал себя на торжественной церемонии и порывался наградить соседей по палате за доблестный труд. Но чаще впадал в забытье и тогда, возможно, возвращался, как во сне, в начало своей жизни.
Вот он пастух-подросток, с трудом научившийся читать. А вот уже, двадцатилетний, пришёл на Донбасс с мечтой заработать денег, купить лошадь и вернуться в родную орловскую деревню…

Похоронили его в Торезе, а Кадиевку переименовали в город
Стаханов. В 2016 году Верховная Рада Украины вернула им прежние названия.

P.S. А что касается Дня шахтёра (31 августа), давайте предложим народным депутатам отменить этот чужой мертворождённый праздник. Пусть Днём шахтёра Украины станет день, когда первая шахта освобождённого Донбасса выдаст первый уголь на-гора.

/Леонид Сапожников/

https://lebed.com/2025/10095.htm

Начальство его очень ценило, хотя кузнечная работа для геологического участка была невелика. Моисей Моисеевич шутил иногда шутки с начальством, и эти шутки ему прощались за хорошую работу. Так, он заверил начальство, что буры лучше закаливаются в масле, чем в воде, и начальник выписывал в кузницу сливочное масло – в ничтожном, конечно, количестве. Малое количество этого масла Кузнецов бросал в воду, и кончики стальных буров приобретали мягкий блеск, которого никогда не бывало при обычном закаливании. Остальное масло Кузнецов и его молотобоец съедали. Начальнику вскорости донесли о комбинациях кузнеца, но никаких репрессий не последовало. Позднее Кузнецов, настойчиво уверяя в высоком качестве масляного закаливания, выпросил у начальника обрезки масляных брусов, тронутых плесенью на складе. Эти обрезки кузнец перетапливал и получал топленое, чуть-чуть горьковатое масло. Человек он был хороший, тихий и всем желал добра.

Начальник наш знал все тонкости жизни. Он, как Ликург, позаботился о том, чтобы в его таежном государстве было два фельдшера, два кузнеца, два десятника, два повара, два бухгалтера. Один фельдшер лечил, а другой работал на черной работе и следил за своим коллегой — не совершит ли тот чего-либо противозаконного. Если фельдшер злоупотреблял «наркотикой» – всяким «кодеинчиком» и «кофеинчиком», он разоблачался, подвергался наказанию и отправлялся на общие работы, а его коллега, составив и подписав приемочный акт, водворялся в медицинской палатке. По мысли начальника, резервные кадры специалистов не только обеспечивали замену в нужный момент, но и способствовали дисциплине, которая, конечно, сразу упала бы, если хоть один специалист чувствовал себя незаменимым.

Но бухгалтеры, фельдшера, десятники менялись местами довольно бездумно и, уж во всяком случае, не отказывались от стопки спирту, хотя бы ее подносил провокатор.

Кузнецу, подобранному начальником в качестве противовеса Моисею Моисеевичу, так и не пришлось держать молотка в руках – Моисей Моисеевич был безупречен, неуязвим, да и квалификация его была высока.

Он-то и встретил на таежной тропе неизвестную якутскую собаку волчьего вида: суку с полоской вытертой шерсти на белой груди – это была ездовая собака.

Ни поселков, ни кочевых стойбищ якутских вокруг нас не было — собака возникла на таежной тропе перед Кузнецовым, перепуганным до крайности. Моисей Моисеевич подумал, что это волк, и побежал назад, хлюпая сапогами по тропинке, – за Кузнецовым шли другие.

Но волк лег на брюхо и подполз, виляя хвостом, к людям. Его погладили, похлопали по тощим бокам и накормили.

Собака осталась у нас. Скоро стало ясно, почему она не рискнула искать своих настоящих хозяев в тайге.

Ей было время щениться – в первый же вечер она начала рыть яму под палаткой, торопливо, едва отвлекаясь на приветствия. Каждому из пятидесяти хотелось ее погладить, приласкать и собственную свою тоску по ласке рассказать, передать животному.

Сам прораб Касаев, тридцатилетний геолог, справивший недавно десятилетие своей работы на Дальнем Севере, вышел, продолжая наигрывать на неразлучной своей гитаре, и осмотрел нового нашего жителя.

– Пусть он называется Боец, – сказал прораб.

– Это сука, Валентин Иванович, – радостно сказал Славка Ганушкин, повар.

– Сука? Ах, да. Тогда пусть называется Тамарой. – И прораб удалился.

Собака улыбнулась ему вслед, повиляла хвостом. Она быстро установила хорошие отношения со всеми нужными людьми. Тамара понимала роль Касаева и десятника Василенко в нашем поселке, понимала важность дружбы с поваром. На ночь заняла место рядом с ночным сторожем.

Скоро выяснилось, что Тамара берет пищу только из рук и ничего не трогает ни на кухне, ни в палатке, есть там люди или нет.

Эта твердость нравственная особенно умиляла видавших виды и бывавших во всяких переплетах жителей поселка.

Перед Тамарой раскладывали на полу консервированное мясо, хлеб с маслом. Собака обнюхивала съестные припасы, выбирала и уносила всегда одно и то же – кусок соленой кеты, самое родное, самое вкусное, наверняка безопасное.

Сука вскоре ощенилась – шесть маленьких щенят стало в темной яме. Щенятам сделали конуру, перетащили их туда. Тамара долго волновалась, унижалась, виляла хвостом, но, по-видимому, все было в порядке, щенки были целы.

В это время поисковой партии пришлось подвинуться еще километра на три в горы – от базы, где были склады, кухня, начальство, место жилья было километрах в семи. Конура со щенятами была взята на новое место, и Тамара дважды и трижды в день бегала к повару и тащила щенятам в зубах какую-нибудь кость, которую ей давал повар. Щенят бы накормили и так, но Тамара никогда не была в этом уверена.

Случилось так, что в наш поселок прибыл лыжный отряд «оперативки», рыскавший в тайге в поисках беглецов. Побег зимой – крайне редкое дело, но были сведения, что с соседнего прииска бежали пять арестантов, и чащу прочесывали.

На поселке лыжному отряду отвели не палатку, вроде той, в которой мы жили, а единственное в поселке рубленое здание – баню. Миссия лыжников была слишком серьезна, чтобы вызвать чьи-либо протесты, как объяснил нам прораб Касаев.

Жители отнеслись к незваным гостям с привычным безразличием, покорностью. Только одно существо выразило резкое недовольство по этому поводу.

Сука Тамара молча бросилась на ближайшего охранника и прокусила ему валенок. Шерсть на Тамаре стояла дыбом, и бесстрашная злоба была в ее глазах. Собаку с трудом отогнали, удержали.

Начальник опергруппы Назаров, о котором мы кое-что слышали и раньше, схватился было за автомат, чтобы пристрелить собаку, но Касаев удержал его за руку и втащил за собой в баню.

По совету плотника Семена Парменова на Тамару надели веревочную лямку и привязали ее к дереву – не век же оперативники будут у нас жить.

Лаять Тамара не умела, как всякая якутская собака. Она рычала, старые клыки пытались перегрызть веревку – это была совсем не та мирная якутская сука, которая прожила с нами зиму. Ненависть ее была необыкновенна, и за этой ненавистью вставало ее прошлое: не в первый раз собака встречалась с конвоирами, это было видно каждому.

Какая лесная трагедия осталась навсегда в собачьей памяти? Было ли это страшное былое причиной появления якутской суки в тайге близ нашего поселка?

Назаров мог бы, вероятно, кое-что рассказать, если помнил не только людей, но и животных.

Дней через пять ушли три лыжника, а Назаров с приятелем и с нашим прорабом собрались уходить на следующее утро. Всю ночь они пили, опохмелились на рассвете и пошли.

Тамара зарычала, и Назаров вернулся, снял с плеча автомат и выпустил в собаку патронную очередь в упор. Тамара дернулась и замолчала. Но на выстрел уже бежали из палаток люди, хватая топоры, ломы. Прораб бросился наперерез рабочим, и Назаров скрылся в лесу.

Иногда исполняются желания, а может быть, ненависть всех пятидесяти человек к этому начальнику была так страстна и велика, что стала реальной силой и догнала Назарова.

Назаров ушел на лыжах вдвоем со своим помощником. Они пошли не руслом вымерзшей до дна реки – лучшей зимней дороги к большому шоссе в двадцати километрах от нашего поселка, – а горами через перевал. Назаров боялся погони, притом путь горами был ближе, а лыжник он был превосходный.

Уже стемнело, когда поднялись они на перевал, только на вершинах гор был еще день, а провалы ущелий были темными. Назаров стал спускаться с горы наискось, лес стал гуще. Назаров понял, что ему надо остановиться, но лыжи увлекали его вниз, и он налетел на длинный, обточенный временем пень упавшей лиственницы, укрытой под снегом. Пень пропорол Назарову брюхо и спину, разорвав шинель. Второй боец был далеко внизу на лыжах, он добежал до шоссе и только на другой день поднял тревогу. Нашли Назарова через два дня, он висел на этом пне закоченевший в позе движения, бега, похожий на фигуру из батальной диорамы.

Шкуру с Тамары содрали, растянули гвоздями на стене конюшни, но растянули плохо – высохшая шкура стала совсем маленькой, и нельзя было подумать, что она была впору крупной ездовой якутской лайке.

Приехал вскоре лесничий выписывать задним числом билеты на порубки леса, произведенные больше года назад. Когда валили деревья, никто не думал о высоте пеньков, пеньки оказались выше нормы – требовалась повторная работа. Это была легкая работа. Лесничему дали купить кое-что в магазине, дали денег, спирту. Уезжая, лесничий выпросил собачью шкуру, висевшую на стене конюшни, – он ее выделает и сошьет «собачины» – северные собачьи рукавицы мехом вверх. Дыры на шкуре от пуль не имели, по его словам, значения.

1959

Шаламов В.Т. Собрание сочинений в четырех томах. Т.1. - М.: Художественная литература, Вагриус, 1998. - С. 56 - 61