«Электромагнитные волны? В мире с таким фоном? Он же ловит только помехи от пения той башни… хотя, если предположить, что кристаллы модулируют поле… нет, бред. Проще проложить кабель. Оптоволокно».

Кирилл невольно начал проектировать. В голове сами собой выстраивались схемы, чертежи. Эта улица — узкое бутылочное горлышко. Нужно расширить, организовать одностороннее движение, ввести систему светофоров, только вместо цветов — рунические символы: "Иди", "Стой", "Умри"… хотя нет, последнее лишнее.

А рынок, который они проезжали, был апофеозом хаоса. Ковры-самолеты, припаркованные рядом с громыхающими паровыми мотоциклами. Торговец с щупальцами вместо бороды продавал светящиеся фрукты, а рядом кряжистый мужик, неотличимый от сибирского лесоруба, разливал по кружкам темную жидкость. Запах от его лотка был до боли знакомым. Кофе. Настоящий. Кирилл сглотнул.

«Логистика отсутствует как класс. Нет разделения на торговые зоны. Где санитарный контроль? Этот торговец со щупальцами явно нарушает все мыслимые нормы гигиены…»

Внезапно повозка дернулась и встала. Впереди образовался затор. Причиной была не авария, а гигантское, похожее на улитку существо, которое медленно, с величавым достоинством переползало дорогу. На его раковине был выстроен целый дом с геранью на подоконниках. Из трубы шел дымок.

— Опять Грюнвальд переезжает, — беззлобно проворчал Вебер, глядя в окно. — Каждую пятницу одно и то же. Сказал же ему, оформляй переезд на ночное время.

Аннелизе плотно сжала губы.

— Инспектор, эта незапланированная остановка ставит под угрозу график. Задержка в семнадцать минут может вывести субъекта из оптимального состояния для допроса.

Кирилл же смотрел на происходящее с профессиональным ужасом и азартом.

«Это же транспортный коллапс! — думал он лихорадочно. — Никакой системы! Нужно организовать выделенные полосы для медленно движущейся фауны, построить виадук, ввести реверсивное движение по часам…» Он уже мысленно чертил схемы развязок, не замечая, что бормочет себе под нос: «…пропускная способность… логистическое плечо…»

— Тише, прогрессор, — бросил Вебер, не оборачиваясь. — А то я тебя сейчас заставлю писать объяснительную по форме "Задержка-Прима". В четырех экземплярах. На пергаменте из кожи той самой улитки.

Кирилл заткнулся, а повозка, дождавшись, пока дом-улитка освободит дорогу, снова тронулась.

Ни Кирилл, ни даже Вебер не подумали о том, должен ли его разум уже быть свободен от паралича — улитка была слишком красива, чтоб думать о чём-то кроме манящей золотой спирали её раковины.

Кирилл закрыл глаза, пытаясь отгородиться от этого калейдоскопа нелепиц, и память услужливо подбросила ему другую картину. Ту, где все было правильно. Логично.

Вот он, Кирилл Андреевич Волков, стоит посреди поля в Унтервальде. Солнце этого мира светит тусклее земного, но земля под ногами кажется… девственной. Потенциал. Огромный, нераскрытый потенциал. Рядом стоит староста, кивает, его глаза полны почти собачьей надежды.

«Проблема номер один, очевидная для любого цивилизованного человека: трехполье. Архаизм. Истощает почву, низкая урожайность».

Кирилл достает свой трофей — чудом уцелевший КПК, который он заряжал от ручного динамо-генератора. На экране — схема четырехпольного севооборота. Он терпеливо объясняет старосте, рисуя палкой на земле. Про пар, озимые, яровые, про кормовые культуры, которые восстановят азот в почве. Староста кивает, но смотрит не на схему, а на светящийся экранчик, как на священный артефакт. Глупые. Но обучаемые.

«Проблема номер два: тягловая сила. Эти их ящеры сильные, но тупые и требуют особого корма. Нужен плуг новой конструкции, с лемехом из закаленной стали, чтобы один ящер мог обрабатывать вдвое больше».

Он проводит ночь в местной кузнице. Кузнец, мускулистый детина, с недоверием смотрит на его чертежи. «Духи земли не любят, когда железо слишком глубоко входит», — бормочет он. Кирилл отмахивается. Какая чушь. Он объясняет про угол атаки, про снижение сопротивления почвы. Он лично руководит процессом закалки, используя свои знания о мартенситных превращениях, которых местный мастер, конечно, не знает. Получается неидеально, но гораздо лучше их кривых сох. Кузнец смотрит на готовый плуг с суеверным ужасом и восхищением.

(Кирилл не знает одного: кузнец — человек мудрый. А мудрый человек не будет спорить. Он молча сделает то, что ему велят, запоминая каждую царапину, нанесенную душе родной земли.

А сразу после этого пойдет к управляющему барона и подробно расскажет, почему этому светловолосому господину нужно будет выставить счет за очень дорогой ритуал очищения.)

«Проблема номер три: семенной фонд. Местная пшеница дает мало зерна и подвержена грибку».

И вот он, венец его плана. То, что он прихватил со старой работы почти инстинктивно. Несколько клубней элитного, генно-модифицированного картофеля. Solanum tuberosum, сорт "Полярник-4". Морозоустойчивый, высокоурожайный, невосприимчивый к фитофторозу. Идеальная еда. Калорийная, простая в выращивании. Он объясняет крестьянам, как резать клубни, как сажать. Они слушают его, открыв рты. Он чувствует себя титаном, Прометеем, несущим огонь знания этим бедным, застрявшим в средневековье людям.

Он стоит на краю идеально вспаханного и засаженного поля. Ровные, как под линейку, борозды — торжество порядка над хаосом. Это было так правильно. Так красиво.

А потом реальность, устав от этого насилия, начала выставлять счет. Не в виде грома и молний, а в виде тишины мертвых птиц и запаха гниющей рыбы.

«Аномальный некроз тканей, — записал Кирилл в свой КПК, надев перчатки. — Возможно, реакция на неизвестный почвенный микроорганизм. Нужно взять образцы, проверить pH, проанализировать состав…» Он был так уверен в своей правоте, что даже когда крестьяне начали смотреть на него с ужасом, а земля вокруг его поля начала светиться болезненным фиолетовым светом, он продолжал бормотать про «необходимость чистоты эксперимента» и «неверные вводные данные». Мир был неправ, а не он.

***

Кирилл открывал глаза медленно, болезненно. Поморгал, щурясь на свет комнатки. Протокол для обыкновенных Прогрессоров не требовал особых мер сдерживания, но за дверью дежурил межмировой наряд.

— Начнем, — голос Вебера прозвучал глухо. — Я инспектор Вебер. Это мой помощник, Шмидт. Мы из организации, которая занимается… релокацией таких, как вы. Это собеседование для постановки на учет. Понимаете?

Кажется, Кирилл ещё не до конца понимал. Он неуверенно кивнул. Слово «релокация» было мягким, бюрократическим. Оно успокаивало.

— Назовите ваше полное имя и мир-источник, — продолжил Вебер.

— Кирилл Андреевич Волков. Земля.

«Андреич», — с какой-то тоскливой иронией отметил Вебер. У него самого отчество было Генрихович. Отец настоял. В советском паспорте это смотрелось как типографская ошибка. Артур Генрихович Вебер…

Аннелизе Шмидт, сидевшая рядом с инспектором, аккуратно разложила на коленях чистый бланк и достала самопишущее перо. Его кончик засветился холодным синим светом.

— "Земля" — это неспецифично, — её голос, в отличие от голоса Вебера, был режуще-четким, как скальпель. — Согласно каталогу Бюро, зафиксировано не менее ста двадцати восьми миров с таким самоназванием, относящихся к классу КБ-1 «Куб». Нам нужна точная идентификация эпохи. Назовите имя текущего главы ведущего геополитического блока вашего региона.

Кирилл моргнул. — Э-э… Президента? У нас вроде выборы скоро…

— Не увиливайте, субъект, — отчеканила Аннелизе. — Имя.

Вебер поднял руку, останавливая её. Он видел, что Кирилл не лжет, а искренне не может ответить.

— Оставьте, помощник. Давайте по-другому, — Вебер наклонился вперед, его взгляд впился в Кирилла. — Последняя крупная война, которую вы помните? Век, в котором вы жили? Какой-нибудь культурный маркер. Музыка. Кино.

Кирилл оживился. Это он понимал.

— Двадцатый век. Ну, конец. Почти двадцать первый. Перестройка… такая группа была, «Кино». Цой. Вы не знаете, конечно…

У Вебера на мгновение свело челюсть. Знал. Ещё как знал. Он помнил, как стоял в очереди за кассетой. Этот запах магнитной ленты, этот голос из старого плеера… Воспоминание было таким ярким, что он почувствовал фантомный запах озона и горячего папье-маше — предвестника его собственного Скачка. Он сжал кулаки под плащом.

— Принято, — он заставил себя говорить ровно. — Спецификатор «Земля-Прайм, суб-секция 12, поздний индстриал». Помощник, занесите.

— Следующий вопрос, — продолжила Аннелизе без паузы, не поднимая головы. — Ваш внутренний психологический конфликт, послуживший триггером для Скачка. Опишите ваше состояние в последние часы перед трансимиграцией.

Кирилл вжался в стул. — Какой ещё конфликт? Я просто… работал. У меня был проект…

— Субъект не осознает триггер, — холодно констатировала Аннелизе, делая пометку. — Стандартный профиль для Прогрессора класса Гамма. Психологическая защита через рационализацию. Инспектор, предлагаю перейти к стандартному опроснику формы 7-Г.

— Я сказал, оставьте, — голос Вебера прозвучал резче, чем он хотел. Он снова посмотрел на Кирилла. На его простые, видавшие работу руки. На его растерянный, немного обиженный взгляд. Он видел не «субъекта». Он видел инженера или научного сотрудника из НИИ, какого-нибудь условного Новосибирска.

Он стал подозревать, когда увидел Solanum tuberosum… картошку.

— Чем вы занимались в последний день, который помните? — спросил Вебер.

— Я… я был в лаборатории, — Кирилл начал говорить увереннее, переходя на знакомую ему территорию. — У нас был грант. Очень важный. Мы работали над созданием морозоустойчивых сортов… вот этого самого… — он запнулся, — ну, картофеля. Solanum tuberosum. Чтобы можно было выращивать в условиях вечной мерзлоты. Понимаете? Решить проблему голода на Севере! Но финансирование… его урезали. Сказали, неперспективно. Проект закрыли.

Вебер медленно кивнул. Он вспоминал…

— Инспектор, — голос Аннелизе был ледяным, как сталь. — Вы нарушаете протокол 14-дельта, «О недопустимости самоидентификации с субъектом». Рекомендую вам взять перерыв. Я могу завершить постановку на учет самостоятельно.

Аннелизе, конечно, была права.

— Оставьте, — сказал Вебер. — Занесите в протокол: мы поняли, каким был триггер. К тому же, мы действуем по "Гамме".

— Я настаиваю на необходимости протокола класса "Дельта".

— Это обыкновенный Прогрессор.

— Инспектор, вы... понимаете, о чём я? — голос Кирилла прозвучал жалобно.

Вебер сажал картошку всё детство — у бабушке на даче под Костромой.

— Я установлю контакт с субъектом и соберу данные. Записывайте, помощник.

Аннелизе промолчала, что было для неё несвойственно.

— Почему именно картофель? — спросил Вебер, и это был не вопрос из протокола. — Почему не попытаться улучшить местные культуры? Адаптировать их?

Кирилл посмотрел на него как на дикаря.

— Зачем? Зачем адаптировать неэффективную, тупиковую ветвь эволюции, когда есть универсальное решение? Мой сорт был разработан, чтобы расти где угодно. В тундре, в пустыне, на Марсе, если понадобится. Он идеален. Его не нужно адаптировать. Нужно адаптировать среду под него. Это же очевидно.

Именно в этот момент — в момент, когда он сказал: "универсальное решение", — у Вебера в голове щёлкнуло.

Или щёлкнул орех в вазочке — они были и тут, заразы.

— Расскажите о своих действиях в Перекрёстке, — сказал Вебер.

— Давайте договоримся, — ответил Кирилл. — По-советски...

Аннелизе резко поднялась.

— Субъект пытается установить несанкционированный эмоциональный контакт, используя культурные мемы своего мира. Классифицирую как попытку ментального воздействия. Протокол 7-Гамма, пункт 4: превентивная седация, — она сделала шаг, чтобы достать свой собственный, миниатюрный парализатор.

— Помощник Шмидт, стоп. Переклассифицируйте направление допроса. Мы переходим к протоколу «Источник-Дельта-7»: Выявление потенциальных идеологических рисков в мире-источнике».

Аннелизе медленно села. Кирилл смотрел на Вебера с надеждой.

Аннелизе замерла, её пальцы застыли в сантиметре от парализатора. На её лице впервые проступило нечто похожее на шок. Это было всё равно что пытаться потушить костер из кружки, а в ответ получить приказ открыть шлюзы плотины.

— Инспектор? — её голос был тоньше льда. — Вы запрашиваете протокол уровня «Дельта» для субъекта, которому уже сами присвоили класс «Гамма»? На каком основании? Это прямое нарушение Директивы о соразмерности ресурсов!

— На том основании, помощник, что я больше не уверен, что мы имеем дело с угрозой «Гамма», — Вебер посмотрел не на Кирилла, а прямо на Аннелизе. — Я подозреваю, что идеология, которую субъект принёс с собой, сама по себе является масштабируемой угрозой. И я намерен выяснить её источник. Мы расследуем не человека. Мы расследуем мем-вирус. Этого достаточно для вашего отчёта?

Это был блеф, но блеф высочайшего уровня. Вебер брал на себя колоссальную ответственность, рискуя карьерой, чтобы выиграть несколько минут для допроса в нужном ему ключе. Он знал, что на обработку и одобрение такого запроса уйдут часы, и к тому времени он уже получит то, что хотел.

Аннелизе молчала, просчитывая варианты. Она могла подчиниться, а потом написать рапорт о превышении полномочий. Могла отказаться и спровоцировать открытый конфликт. Пока она решала, в напряженную тишину вклинился третий, почти забытый голос.

— Да подождите вы! — отчаяние в голосе Кирилла заставило обоих агентов обернуться. Он смотрел на них как на сумасшедших, ведущих спор на неведомом языке. — Какая «Дельта»? Какая идеология? При чём тут «по-советски»?

Он сжался под их взглядами, но продолжил, выпаливая слова, как будто это был его последний шанс быть понятым.

— Не было никакой идеологии! Была… инструкция. Научный подход! Я просто хотел сделать всё правильно! По науке!

Вебер и Аннелизе переглянулись. В их безмолвном споре наступило внезапное перемирие перед лицом новой, непонятной переменной.

— Я же читал! — почти выкрикнул Кирилл. — Глава третья: «Агротехническая рекультивация в мирах с низкой технологической базой». Параграф второй: «Картофель (Solanum tuberosum) как универсальный стартовый субстрат»! Там же всё было написано! Я всё делал по книге!

Тишина.

Гул самопишущего пера Аннелизе прекратился.

Спор о протоколах, ностальгия по Земле, «советский» код — всё это мгновенно испарилось, стало мелким и неважным.

Весь мир сузился до одного вопроса.

Вебер медленно наклонился вперёд. Его голос был тихим, лишённым всякой эмоции.

— По какой… книге, Кирилл Андреевич?

АТ

сайт

на Пикабу буду продолжать ИБУТ выкладывать тоже, конечно)

‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗

Кабинет Реми

Четырнадцать дней. Четырнадцать дней тихого ада.

Клетка из Света уже не просто жжёт кожу — она прожигает каждую клетку, каждый нерв, оставляя после себя невидимые шрамы. Реми усовершенствовал рунный круг: теперь символы не просто пылают в воздухе, а вгрызаются в плоть, как раскалённые иглы, вонзаясь глубже с каждым новым витком магии. Каждый оборот — новый уровень боли, новый ярус этого бесконечного чистилища.

Но Гилен не кричит. Он даже не шевелится. Его тело стало картой пыток, испещрённой отметинами страданий: ожоги от Света, которые Чёрный Шов едва успевает зашивать, нити под кожей работают без остановки, сшивая плоть, пока её снова не разрывает; губы в трещинах от обезвоживания, но он не просит воды; одежда превратилась в лохмотья, но ему всё равно.

Он медитирует. Даже когда Реми включает круг на полную силу.
Даже когда падает в забытьё — его сознание не отдыхает, а копает глубже, вытягивая последние капли силы из Истока Крови.

«Помои», которые приносят раз в день, — серая жижа с запахом гнилой рыбы. Гилен ест, если не забывает. Ему неважно.

Он — не смертный. Он — не жертва. Он — палач, который пока позволяет себя пытать.

Реми входит. Дверь открывается бесшумно, будто боится потревожить тишину.

Реми входит, как всегда — с улыбкой, отполированной до блеска. Его мантия идеально чиста, волосы уложены с безупречной точностью, а в руках — новый инструмент. Сегодня это серебряный стилет с рунами подавления воли, тонкий, изящный, смертоносный.

— Доброе утро, Гилен. — Его голос сладок, как яд. — Как спалось? Надеюсь, вам не снились кошмары... хотя, учитывая ваше положение, это было бы даже милостиво.

Пауза. Гилен не реагирует. Реми вздыхает, будто разочарован нынешней молодёжью, её недостатком уважения к старым добрым пыткам.

— Ну что же... Может, сегодня вы смилостивитесь и расскажете мне что-нибудь? Хотя бы... откуда у вас эти прелестные рубиновые глаза?

Он включает круг. Символы вспыхивают, боль ударяет, как молот по наковальне, — но Гилен лишь чуть напрягает челюсть.

Реми наклоняется, любопытство звучит в его голосе, будто он действительно заинтересован в ответе.

— Или... может, вы просто скажете, кто вас создал? Я ведь могу угадать...

Гилен впервые за две недели открывает глаза. За чёрными стёклами — рубиновый холод, бездонный и безжалостный.

— Ты уже проиграл, Реми. — Его голос тих, без эмоций, но каждое слово падает, как приговор. — Ты просто ещё не понял.

Реми замирает. Потом смеётся — но в его смехе что-то надтреснуто, будто маска наконец дала трещину.

Тишину камеры разрывает шипение раскалённого металла — рунный круг вспыхивает ослепительным светом, прожигая воздух едким запахом озона. Реми активировал его изящным движением пальцев. Свет режет глаза, оставляя послеобразы на сетчатке, но Гилен не моргнул ни разу. Его грудь равномерно поднимается и опускается, поза сохраняет каменную неподвижность — будто он действительно погружён в медитацию где-то далеко от этой камеры пыток.

Но за чёрными стёклами очков Алый Взгляд фиксирует каждое движение, каждый микрожест. Зрачки сужены, как у хищника в темноте.

Реми скользит по каменному полу, стараясь не скрипнуть подошвами дорогих кожаных ботинок. В его руке играет отблесками тонкий серебряный стилет — изящное орудие с гравировкой рун подавления, каждая черточка которых светится зловещим голубым светом.

«Разрежь кожу — и воля ослабнет», — шепчут ему в ухо догмы Ордена. Губы расплываются в предвкушающей улыбке, когда он заносит лезвие...

Гилен — двигается. Его рука взмывает вверх с неестественной скоростью, пальцы сжимают запястье Реми с силой гидравлического пресса. Хруст ломающихся костей звучит как сухой треск ветки.

Из-под ногтей Гилена вырываются Кровавые Когти — хрупкие, но достаточно острые, чтобы оставить несколько аккуратных линий на коже инквизитора.

Руна "Кровоточащий Полумесяц" ꙮ — древний запретный символ, который Гилен видел только в глубинных слоях кода этого мира — вспыхивает на руке Реми алым светом, будто раскалённая проволока впивается в плоть.

Сначала — лишь лёгкое недоумение. Его брови приподнимаются, губы чуть размыкаются. Потом приходит боль.

Кровь начинает сочиться буквально отовсюду — из пор кожи, из уголков глаз, хлещет из ушей и носа. Алые струйки стекают по его безупречно выбритому подбородку, окрашивая белоснежный воротник мантии.

— Н-нет... НЕТ! — Его голос срывается в визг, теряя все следы былой элегантности.

Он бьётся в истерике, опрокидывает стол. Стеклянные флаконы разбиваются с хрустальным звоном, зелья смешиваются с кровью в ядовитый коктейль. Драгоценные пергаменты жадно впитывают алое месиво.

Дрожащими руками Реми хватает первый попавшийся флакон — зелёный, с иконкой сердца, зелье регенерации высшего качества. Он опрокидывает содержимое в горло, но кровь не останавливается.

Потому что это не просто рана. Это ошибка в самой матрице бытия.

Гилен. Он даже не встаёт с места. Рунный круг всё ещё пылает, но Чёрный Шов уже стягивает повреждённые ткани, нити под кожей работают с механической точностью.

Его голос звучит тихо, но каждое слово падает, как молот на наковальню:

— Ты хотел знать, кто я?

Пауза. В ушах Реми стучит кровь, его зрение заволакивает алая пелена.

— Я — ошибка, которую ты не смог исправить.

В последний момент, прежде чем сознание покидает инквизитора, он видит, как за чёрными стёклами очков вспыхивают два рубиновых солнца — холодных, безжалостных, чужих.

Кровь. Она повсюду — алые лужи на каменном полу, брызги на разбитых склянках, кровавые росчерки на испорченных пергаментах. Кабинет превратился в бойню, где единственной жертвой стал сам палач.

Реми бьётся в агонии, его тело съёживается, кожа трескается и скукоживается, как пергамент в пламени. Его пальцы, ещё минуту назад такие ухоженные, теперь когтеобразно искривлены, ногти впиваются в ладони, оставляя кровавые полумесяцы.

Гилен наблюдает. Хладнокровно. Без сожаления.

— Ан-Назгур...

Его губы шевелятся, произнося древнее слово, звучащее как скрежет металла по кости. Воздух вздрагивает, будто сама реальность на миг потеряла плотность.

Кровавый туман поднимается из луж на полу, собираясь в алые вихри, из разорванных вен Реми, вытягивая последние капли. Даже из пролитых чернил на испорченных пергаментах. Он тянется к Гилену, вплетается в его кожу тончайшими нитями, вливается в Исток Крови, как вода в иссушенную пустыню.

Реми кричит — но это уже не человеческий голос, а хрип иссушенного горла, звук лопающихся голосовых связок. Его тело обрушивается на пол с глухим стуком.

Сухое. Пустое.

Гилен закрывает глаза.

Боль не утихает — рунный круг всё ещё пылает, прожигая плоть, но теперь у него есть новый инструмент. Он направляет украденную кровь по энергетическим меридианам, заставляя её течь против законов природы.

Чёрный Шов просыпается: под кожей пробегает вибрация — будто ненасытный червь проснулся и потянулся за пищей. Тьма в жилах густеет, становится вязкой, как чёрная смола, смешиваясь с украденной кровью.

Десять минут медитации — и прорыв.

Кровяной Шов. Теперь запечатывает раны в два раза быстрее, нити теперь алые, как раскалённая проволока. Может впитывать и использовать чужую кровь для регенерации. Оставляет следы — тонкие алые шрамы, сплетающиеся в паутину по всей коже.

Гилен открывает глаза, взгляд скользит по иссушенному трупу Реми. Не идеально... но достаточно. Он встаёт. Рунный круг бьёт током, пытаясь удержать, но Кровяной Шов тут же гасит повреждения, алые нити мгновенно стягивают обожжённую кожу. Теперь... пора найти выход. Его рубиновые глаза за стёклами очков вспыхивают в полумраке камеры, освещая путь к свободе.

Несколько минут спустя дверь взрывается внутрь с оглушительным грохотом, ударяясь о каменную стену с такой силой, что сотрясаются полки с древними фолиантами. Тонкие клубы пыли поднимаются в воздух, смешиваясь с запахом гари и крови.

Трое инквизиторов врываются в кабинет, их латные доспехи с изящной гравировкой Ордена сверкают в тусклом свете. Мечи уже обнажены — сталь дрожит в напряжённых руках, лица искажены боевой готовностью.

Но картина, открывшаяся их взглядам, заставляет кровь стынуть в жилах. Тело Реми — иссушенная мумия, застывшая в неестественной позе. Его пальцы скрючены, словно в последний момент он пытался доползти до спасительной двери. Пустые глазницы смотрят в никуда, рот застыл в беззвучном крике.

Пол усеян осколками разбитых склянок, между которыми змеятся высохшие чёрные дорожки — всё, что осталось от луж крови. Драгоценные пергаменты испачканы, чернила расплылись в багровые кляксы, напоминающие кровавые отпечатки.

Рунный круг под клеткой пылает в полную силу, его символы режут воздух, как раскалённые лезвия, наполняя помещение гулом работающей машины пыток.

И в центре этого ада — Гилен. Сидящий в позе лотоса, абсолютно неподвижный. Его грудь поднимается в такт дыханию, пальцы сложены в медитативной мудре. Клетка из Света, которая должна была заставить его корчиться от боли, теперь выглядит просто душем из золотистых лучей.

Первый инквизитор, самый молодой, с лицом, на котором ещё не зажили юношеские прыщи, сжимает эфес меча до побеления костяшек. Его голос дрожит:

— Мастер Реми... мёртв.

Он делает шаг назад, его взгляд мечется между мумией и пленником. Второй инквизитор, мужчина в расцвете сил с грубым шрамом через левый глаз, медленно приближается к телу. Его меч описывает в воздухе защитные круги.

— Как...? Он же в клетке! Круг активен! Он не мог...

Его слова обрываются, когда он замечает пустые глазницы мумии. Что-то в этом взгляде заставляет его остановиться как вкопанного.

Третий инквизитор, женщина с лицом, высеченным из мрамора, безошибочно считывает ситуацию. Её голос, обычно такой уверенный, срывается на последнем слове:

— Это не просто убийство. Это... ритуал.

Первый инквизитор резко поворачивается к двери, его доспехи звенят от внезапного движения:

— Нужно доложить мастеру Сайлосу! Сейчас же!

Второй инквизитор в ярости бьёт мечом по столу, разбрасывая осколки стекла:

— И оставить это здесь?!

Его клинок дрожащим перстом указывает на Гилена.

Третья инквизиторша уже у двери, её плащ развевается за спиной:

— Я иду за подкреплением. Не подходите к нему!

Дверь захлопывается с гулким эхом.

Оставшиеся двое переглядываются. В их глазах — ужас, замешанный на долге. Мечи в их руках дрожат, отражая пляшущий свет рунного круга. Воздух наполнен электрическим напряжением, словно перед ударом молнии.

А в центре клетки, не шелохнувшись, продолжает сидеть Гилен. Его чёрные очки скрывают глаза, но оба инквизитора чувствуют — он наблюдает. И ждёт.

Гилен медленно поднимается во весь рост, словно тень, отделяющаяся от стены. Его движения текучи и неестественно плавны - суставы сгибаются без малейшего напряжения, будто кости заменены жидкой сталью. Адская боль от клетки Света, от которой обычное существо корчилось бы в агонии, для него лишь легкий дискомфорт, о котором он упоминает разве что мысленно.

Он протягивает руку к прутьям клетки. Искры Священной магии вгрызаются в пальцы, оставляя черные отметины на бледной коже. Но он не отдергивает ладонь. Напротив - пальцы сжимают раскаленный металл, проверяя его сопротивление. Кожа шипит, запах горелой плоти наполняет камеру, но его лицо остается невозмутимым.

Гилен поворачивает голову в сторону стражей. За черными стеклами очков вспыхивают рубиновые блики, когда он наконец открывает рот:

— Вы опоздали. Ваш мастер мёртв не из-за меня.

Его голос звучит спокойно, с легкой иронической ноткой, будто он рассказывает забавную историю в таверне. Он делает едва заметный кивок в сторону двери, и этот жест полон скрытого смысла:

— Один из пленников... сбежал. Вы знаете, кто здесь сидит в других камерах. Или думаете, что клетка — это гарантия?

Каждое слово падает, как камень в воду, создавая круги сомнения. Уверенность стражей начинает раскачиваться, как корабль в шторм.

Рейн, старший из оставшихся, сжимает меч так, что стальные пластины его перчатки скрипят. Шрам через левый глаз дергается:

— Заткнись, тварь. Мы сами разберёмся.

Но его клинок дрожит - этот ветеран видел, что творят высшие вампиры, как демоны обманывают смертных. Его опыт шепчет: эта ситуация пахнет ловушкой.

Бранн, молодой инквизитор, отступает на шаг. Его голос сдавлен, словно кто-то сжимает ему горло:

— Рейн... а если он прав? Что если... что-то вырвалось?

Его взгляд мечется к двери, словно он уже видит, как тьма сгущается в коридоре.

Рейн резко поворачивается к напарнику, стальные доспехи звенят:

— Бранн! Соберись!

Но и сам он не делает шага к клетке. Годы тренировок в Ордене кричат одно: «Никогда не доверяй пленнику». Но и другое: «Никогда не недооценивай угрозу».

Гилен остается неподвижным, но его Алый Взгляд фиксирует каждую деталь: пульс Бранна бьется так часто, что видно, как дрожит артерия на шее; пальцы Рейна белеют на рукояти меча, сухожилия напрягаются до предела; капля пота скатывается по виску младшего инквизитора.

Они не уверены. Они боятся. И в этом мире, где сила рождается из страха, это уже победа. Клетка еще стоит, но ее психологические стены уже рухнули.

Дверь распахнулась с оглушительным треском, от удара о каменную стену косяк раскололся, рассыпав щепки по полу. В проеме, окутанный дымкой коридорного полумрака, замер Сайлос де Сильва. Его плащ еще колыхался, будто живой, обвивая стройную фигуру.

Те всегда бесстрастные серо-голубые глаза теперь горели холодным пламенем - в них читалась редкая для этого мастера смесь ярости и изумления. Брови сведены в жесткую складку, тонкие губы сжаты в ниточку.

Бранн, молодой инквизитор, невольно сделал шаг вперед, его лицо озарилось надеждой:

— Мастер Сайлос! Мы...

Сайлос резким рубящим жестом прервал его. Голос прозвучал металлически:

— Только факты. Кратко.

Бранн вытянулся по стойке смирно:

— Мастер Реми мертв. Круг активен. Пленник невредим.

Рейн добавил хриплым шепотом:

— Тело... иссушено. Как пергамент.

Сайлос молча сбросил с плеча сумку из драконьей кожи - редкий артефакт, чья шкура переливалась синеватыми отсветами. Его длинные пальцы с безупречно подстриженными ногтями извлекли синий диск, испещренный рунами Хроноса.

Пальцы заскользили по символам с хирургической точностью, губы прошептали заклинание:

— Астральнум Реверто Видис.

Воздух замерцал, как нагретый над пламенем. Стены потеряли плотность, став полупрозрачными. В пространстве материализовались призрачные фигуры - силуэты Реми и Гилена начали разыгрывать последние минуты в обратном порядке.

Призрачный Реми приближался с серебряным стилетом, лицо искажено жестокой радостью. Затем - молниеносный бросок Гилена, его пальцы впились в запястье. Кровавые когти выводили замысловатую руну на коже. И наконец - ужасающий момент иссушения, когда тело Реми сжалось, как пергамент в огне.

Беззвучное представление разыгрывалось перед ними, отбрасывая мерцающие тени на бледные лица наблюдателей.

Гилен стоял неподвижно, но его Алый Взгляд за черными стеклами фиксировал каждую деталь. Сонная артерия Сайлоса пульсировала быстрее обычного - редчайшее явление! Перстень с печатью Ордена едва заметно дрожал на его пальце. Мышцы челюсти были напряжены, выдавая внутреннюю борьбу.

Сайлос повернулся к инквизиторам ледяным взглядом:

— Уйдите. Код "Рубин". Передать мастерам.

Бранн и Рейн исчезли в коридоре с поспешностью зайцев. Дверь захлопнулась с глухим стуком.

Сайлос уставился на Гилена — его взгляд стал тяжёлым, почти физически ощутимым. Глаза сузились — он снова использовал  «Опознание», как тогда на палубе корабля. Гилен не моргнул. Его поза оставалась расслабленной, но каждая мышца была готова к действию. Он знал: Сайлос понимал, что клетка больше не помеха.

Тишина между ними стала осязаемой, наполненной невысказанными угрозами. В этом молчании - тоже было оружие. И оба мастера владели им в совершенстве.

Сайлос медленно опустился на колени рядом с иссохшим телом Реми, его плащ распластался по каменному полу, словно черная лужа. Пальцы в белых перчатках методично исследовали останки: сухую кожу, напоминающую пергамент старинного фолианта; запястье с едва заметным отпечатком кровавой руны, похожей на древний запретный символ; пустые глазницы, где застыло последнее выражение ужаса

Блокнот из драконьей кожи в его руках быстро заполнялся точными зарисовками. Перо скользило по страницам, оставляя детальные изображения таинственного символа, медицинские заметки о состоянии тканей, а так же теоретические выкладки с пометкой "Гипотеза".

Его губы шевельнулись, произнося вслух наблюдения:
— Дегидратация на клеточном уровне... но не магический вакуум, а именно поглощение... Интересно.

За черными стеклами Алый Взгляд сканировал клетку, анализируя микроскопические дефекты в плетении заклинаний. Тонкие линии напряжения в магической матрице. Точки возможного перегруза.

Мысленный расчет пронесся в сознании:
— Если перегрузить здесь и здесь... да, сработает. Но не сейчас.

Дверь открылась беззвучно — вошли двое:

Бернан — его массивная фигура заслонила свет из коридора. Глубокий бас прокатился по комнате:
— Очередной умник, который думал, что контролирует тьму.

В его обычно насмешливых глазах читалась неожиданная грусть — Реми был его старым знакомым по академии.

Джереми — его гладкое, как полированный камень лицо оставалось невозмутимым. Голос звучал сухо:
— Он адаптировался. Клетка больше не эффективна.

Он постучал костяшками пальцев по прутьям — Свет взвыл протестующей сиреной, но Гилен даже не дрогнул.

Сайлос, не отрываясь от блокнота, произнес:
— Нужен новый протокол. Круглосуточный дозор. И... — его взгляд скользнул по Гилену, — пересмотр методов сдерживания.

Бернан скрестил руки, его латы блеснули — под сталью мерцали защитные руны:
— Я останусь первым. Мои чары не обмануть.

Джереми достал хрустальный шар с дымящейся фиолетовой жидкостью:
— А я усилю круг. Пусть попробует не сжечь себя теперь.

Он вылил содержимое на пол — руны вспыхнули багровым адским светом, боль в каждой клетке усилилась втрое.

Гилен сжал зубы до хруста, но не издал ни звука. Только тонкая струйка крови вытекла из уголка рта.

Сайлос закрыл блокнот с решительным щелчком:
— Я вернусь с новыми инструментами.

Его взгляд скользнул по Гилену в последний раз — в этих холодных глазах не было страха, только безжалостный ледяной расчет охотника, оценивающего добычу.

Продолжение следует...

Если хочется узнать, что будет дальше, книга полностью доступна на АТ/ Загляните, обещаю, вам понравится! А если не понравится, уделите ей хотя бы какое-то время и добавьте в библиотеку. Скажу заранее, что это не боярка и не гаремник. Спасибо, что читаете!)

Отвернувшись от созерцания окрестностей, увидел Колобка, доставшего из кастрюли горячую картошку, которую он как клоун начал ловко перебрасывать из руки в руку. Тот, посмотрев на мои отутюженные брюки, заметил:

- Ты давай поторапливайся. А то билеты разберут...

Я, быстро глянув на свои немецкие Selza KM, понял, что это тот редкий случай когда к Васиным словам нужно прислушаться.

Пролетел мимо вахты под звуки утёсовского "Парохода". Начальница дверного проёма наслаждалась поющей тарелкой, но не подпевала. Видимо, тональность не та.

Нарядная Пилюлька ждала у входа в госпиталь.

- Вообще-то это девушка должна опаздывать, - с кокетливой интонацией наезжает она. Машет в сторону метро указывая направление движения. И на ходу продолжает:

- Расписанье сеансов узнал?

Я молча развожу руки в стороны. Она, довольно улыбнувшись, берёт меня под руку:

- Я уже всё узнала. В кинотеатр "Москва" на стереофильм "Машина 22-12" мы уже не успеем. Давай в "Художественный". Там "Смелые люди" идут. Ванечка ходил на фильм с друзьями на прошлой неделе. Завтра снова пойдут. Мы на метро до "Арбатской" доедем, а там рядышком.

Пока ехали, я подумал, что за две недели, что здесь нахожусь, стал привыкать к своему окружению. У меня уже не вызывало недоумение, когда стоящий рядом пролетарий начинал рассказывать мне услышанные новости, события у него на работе или в семье. Стало привычным - занимать сразу несколько очередей в разные отделы магазина. Поголовные косички у школьниц не вызывали больше вопросов - вспомнил, что так после войны боролись со вшами. В общем, москвичи во всём своём многообразии становятся для меня такими же привычными, как гул футбольного стадиона из прошлого.

После начала фильма, понял, что гораздо интереснее наблюдать за подругой, чем смотреть на экран. Она переживала массу чувств и эмоций. Смеялась, удивлялась, замирала в предвкушении и даже хлопала вместе со всеми когда главный герой поймал шпиона. Увидев, что я смотрю на неё, застывала на секунду, и толкнув меня локтем, снова вперивалась в экран.

Идём после кино от метро к её дому. Высказав все свои "ахи" по поводу фильма, Анечка говорит, что их сосед-актёр тоже хорошо держится в седле. И начинает показывать, вытянув вперёд руки, как бы она скакала на Буяне. Напрыгавшись, продолжает:

- Его даже на пробах верхом снимали. Вот же у людей жизнь интересная. Спектакли, съёмки. Знакомые режиссеры, актёры. Пётр Петрович. Ну, сосед. Приводил своего товарища, фамилия простая - Иванов, на 9 мая в прошлом году. Хоть день и непраздничный был, а во дворе вечером всё равно столы поставили. Вынесли кто что мог из еды. Выпили за Победу, за Сталина, за Жукова. И тут гость нашего артиста Иванов встал и говорит: "Хочу выпить за артистку погибшую под Сталинградом в сорок втором. Я снимался с ней в фильме до войны. Звали её Гуля Королёва. А сейчас про неё книга вышла. "Четвёртая высота". Я тогда вспомнила, как драпала от немцев, и так стыдно стало.

Тут она повисла у меня на руке, поскользнувшись на накатанной детьми ледяной дорожке. А я, подхватив её под руки, закружил как метатель молота. Она радостно визжала переходя в ультразвук.

Прям, как Витас.

После вечерней пробежки Колобок вновь мучает гитару, а я размышляю о грядущем. Про авиакатастрофу ВВС в 1950 году я где-то слышал или читал.

В годы перестройки много всего вывалили на народ. Газеты, журналы, телевидение - наперегонки пекли статьи и репортажи о нашем ужасном прошлом. В "Совке" , как утверждали почти все СМИ , хорошо жилось лишь "совкам" - упоротым коммунякам. А кто такие были не "совки"? Латентные демократы и либералы, сжигающие свои партбилеты в прямом эфире. А так же примкнувшие к ним страдальцы и сидельцы - гомосеки, воры, бандиты, наркоманы. Многие из этих борцов с коммунизмом, наловив рыбки в мутной перестроечной воде, рванут на ПМЖ за бугор. А я "совок". Не такой знаменитый как Сталин, Гагарин или Мальчиш-Кибальчиш, но такой же наверное "упоротый".

22 января 1950 года.

Опаздываю... Опаздываю на тренировку в Тушино. Утром от души так набегался вокруг Художников и в спортзале, что по примеру Колобка прилёг отдохнуть на полчасика. Вот, проспал. Теперь нужно бегом на остановку шестого трамвая, что идёт почти до катка. Интервалы движения большие, и не факт, что мне повезёт. А ведь тётя Клава вчера торжественно-приказным голосом зачитала телефонограмму от Изотова: " Тренировка в 10-00. Не опаздывать.". Как угорелый выскакиваю из общаги. Тут из Городка Художников выезжает такси и, покачиваясь на ухабах, движется в мою сторону. Выбежав на дорогу, расставляю руки в стороны. Из притормозившей "Победы" высовывается голова в фуражке и указывая на потушенный зелёный огонёк тусклым голосом:

- Не видишь? В парк я... - голосом Папанова из "Бриллиантовой руки" объясняет шОфер тупому мне.

- ПлачУ два счётчика, - хлопаю себя по карману.

- Ну, садись, сладкий... Прокачу с ветерком.

Вспомнив про ветерок Колобка и Пилюли, говорю:

- Не надо с ветерком, - и замечаю, как покинувшая пост тётя Клава качает головой и что-то бормочет. Наверное: " Наши люди в булочную на такси не ездят!".

Тут можно было бы развить тему цитирования фраз из книг и фильмов в повседневной жизни. А ещё можно поговорить про отсутствие маникюра у советских женщин в пятидесятом году двадцатого века. Кому-то это покажется забавным. Как и то, что в прошлом казалось бы забавным если мужчины бы делали маникюр и педикюр, брили причиндалы в цирюльне, выщипывали брови и красили губки. Точнее губы. Ещё точнее - губы на лице...

Едва успеваю добежать до катка, как появляется начальство. Впереди идут генерал Василий Сталин, тренер Коротков и записывающий что-то на ходу Изотов, за ними семенит Бобров на коньках и заведующий катка Ферапонтыч в валенках. Следом в колонне идут два крепких парня с чемоданчиками и клюшками, а замыкает арьергард двое мужчин без клюшек, но с портфелем и с фотоаппаратом.

- Товарищи хоккеисты, - начинает Коротков свою речь,- разрешите представить нападающих третьей тройки. Беляй Бекяшев и Николай Карпов. Они с Виктором Тихоновым будут играть. Наш новый врач ( мужчина с портфелем энергично кивает) Олег Маркович Белаковский и журналист "Советского спорта"... (тренер заглядывает в блокнот) Юрий Ваньят. Пофотографирует во время тренировки и на матче. После короткой тренировки - отдых на жд станции Тушино. В теплом пакгаузе есть койки и электроплитка. А сейчас слово предоставляется Василию Иосифовичу Сталину.

Генерал, покачав головой, начал с огорчением:

- Ну, что ты Павел Михайлович, как на митинге... Прошлый матч мы продули.(вздыхает). Пусть соперники порадуются... С этого дня мы будем радоваться. Я верю в своих соколов. Мы сегодня - победим.

И тут Коротков кивает внимательно глядящем на него хоккеистам. Те, троекратно кричат "Ура!".

Ага. Домашняя заготовка.

Сталин, ухмыльнувшись, говорит:

- Ну вот не можете вы без этого... - и, пожав руки Боброву и новичкам уходит к машине.

Сёва рванул на лёд разминаться, а Коротков не без гордости мне:

- Вот за пару дней по Бекяшеву вопрос решили. Тарасов в ЦДКА пробовал сопротивляться, но МЫ... (с паузой) с армейскими всё заранее перетёрли. Отвалили им кой-чего. Тарасов без поддержки быстро сдулся и всё подписал. А ещё и у московского "Динамо" нападающего Володю Ильина забрали. Парню жилплощадь нужна, а у "Динамо" на этот год всё расписано. Их тренер Якушин наверняка к Лаврентию Павловичу побежит жаловаться. А Володя то уже на нашей футбольной базе.

Ни хрена себе поворот... Владимир Ильин же пока блистал из "Динамо" не уходил... Что-то пошло не так.

- Да. Вот ещё. На следующей неделе новый футбольный тренер из Тбилиси приедет. Гайоз Иванович Джеджелава. Брата привезёт в нападение. Так, что не факт, что ты в основу там пробьёшься. Там народу на три состава набирается, если с хоккеистами считать... - и, словно вспомнив что-то важное, кивнул, и потопал к будке.

Бобров подскочил, увидев, что я освободился:

- Ты, что там Кольке за бросок показывал? Он до сих пор аж подпрыгивает...

- Это такой щелчок. Сейчас коньки надену - покажу.

Нашел в куче коньков нужный размер. Раздолбанные, жуть. Ну, да мне не кататься. При выходе на лёд чуть не грохнулся.

- Заточка хреновая, - оправдываюсь, глядя на довольные бесплатным представлением рожи товарищей. И, получив клюшку, рассказываю заранее придуманное:

- Клюшка нужна с загнутым крюком. Ну, да ладно. Этот бросок до войны канадцы придумали. А когда с ЛТЦ играли, я заметил, что они бьют как-то не так. Сильно очень. И запомнил движения. Держим тело прямо, шайба чуть впереди, ноги чуть согнуты. Замахиваемся клюшкой примерно от пояса до плеча. (показываю). При начале щелчка помогаем телом в направлении удара. Крюком сильно бьём не по шайбе, а по льду в десяти сантиметрах перед шайбой (показываю раскрытую ладонь без перчаток). Клюшка превращается в пращу или в рогатку. Доворачиваем шайбу движением плеч и крюком клюшки.

Луплю со всей дури. Но, Пучков начеку. Шайба в новой ловушке.

- Дайка мне, - Бобров начинает щелкать. И Коля взмолился:

- Ну, ты хоть подальше отойди. Я не успеваю руку поднять.

Довольный Сёва мне :

- Молодец, Ха... то есть Юрий. ( и громко) Так, все отрабатываем щелчок...

Колобок напросился со мной на хоккей. У футболистов, как и у большинства советских людей, нынче праздник. Государственный. День "Кровавого воскресенья". Поэтому, скучающий Васечка так рад наметившемуся культпоходу. Я (уже одетый) ему говорю, указав на его мятые брюки:

- Я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся.

- Понял, не дурак...

И побежал гладить брюки на первый этаж. Я же не стал раздеваться, а решил подождать у крыльца, благо было не очень холодно. Выхожу, авиаторы курят (тётя Клава сказала "Кинштейн" приказал дымить на улице ). Байки травят про то, про это...

- А я вот после войны на юге Польши на аэродроме служил. Городок то чехи потом у поляков себе вернули. А вы, что не знали? Поляки то вместе с Гитлером Чехословакию дербанили перед войной. Но, я не об этом... В администрации города один отвечал за снабжение нас всякой всячиной чего мы просили заявкой. А заявки то я составлял. Тут мужик этот пропадает. Нет нигде. - лётчик покачал головой, улыбнулся, и продолжил:

- Задержали его за то, что перед войной был одним из организаторов переселения евреев в Африку.

- Да ты брось. Это ж фашисты так с евреями...

- Поляки тоже хорошИ. - рассказчик закуривает новую папиросу и добавляет:

- А мужик-то поляк в суде стал петь, что он мол так евреев от немцев спасал. Провидец хренов...

Отсмеявшись, эстафету принял усатый механик в чёрном засаленном комбезе:

- Фильм "Повесть о настоящем человеке" смотрели? Так, вот. Я в сорок четвёртом в 304-ой авиадивизии служил. Лично видел, как комдив Грисенко на протезе летал и тоже фрицев жёг...

- А у нас во втором гвардейском авиаполку ВМФ в Ваенге...

- Это тот полк, где Сафонов на "ишаке" "мессеры" валил?

- Да. - рассказчик пуляет окурок в "дежурное" ведро, и продолжает:

- Ну, так в полку летал летчик Захар Сорокин. Тот без обеих ступней столько "гансов" завалил, что ему не только Героя, ему английский орден дали...

Оглянувшись, вижу, как Пилюля собирается прыгнуть и повиснуть на мне. Шутки у неё такие незамысловатые.

Отпрыгнуть что ли в сторону чтобы на ведро спикировала? Не, местные не оценят...

Стоически переношу напрыг Весёлой Крошки под улыбки ещё минуту назад хмурых авиаторов.

На матч мы пошли втроём. Из Колобка сыпались шутки типа : " Такой приятный молодой человек. И вдруг, нате вам - футболист!", "Самоходку танк любил в лес гулять её водил. От такого рОмана вся роща переломана"...

Народу было прилично. Не как на футболе когда все трибуны битком, но всё же. Игра прошла очень живо. Наши нападающие, имея лишнюю смену для отдыха, носились, как заводные. Ленинградцы пробовали отбиваться на контратаках, но быстро наелись, и к концу матча еле ползали. Пучков стоял, как стена. Даже третья тройка имея мало игрового времени и то отметилась. Бекяшев парочку загнал. Итого 8:0. Все довольны.

- А давайте пешком пойдём, - увидев переполненный троллейбус сказала Аня, - А то там прижимаются...

Вася тут же обнял мою свободную руку и стал трястись как эпилептик...

- Нет. Не так, - заметила Пилюлька отсмеявшись, - эти гады за грудь и за задницу хватают. Я осенью одному дала коленом между ног... Промахнулась. Неделю потом с фингалом ходила...

Дальнейшее передвижение проходило под трескотню двух мастеров разговорного жанра:

- А у меня подруга тоже медсестра на Арбате в лечебнице "Медпиявка" работает... Ну, чего вы ржёте? Правда. Так и называется...

- Девушка в отделе кадров при приёме на работу говорит: " Вы так интересуетесь моим дедушкой, как будто хотите принять на работу его, а не меня.

- Говорят, когда чего-то слишком много, то это перестают ценить. Счастья же не бывает слишком много?

- Наше знакомство началось необычным образом. Я помогала зашивать его лоб. А утром снова увидела, и поняла, что - пропала.

- У фронтовика спрашивают при приёме на работу: " У Вас есть родственники за границей?" - " Два сына в Берлине".

- А в наш дом в этом году газ проведут. Маме письмо принесли, чтобы газовую плиту и колонку для горячей воды купили. Вот теперь деньги откладываем.

- А в Калинине директор продмага говорил мне, что певица Лидия Русланова в Москве повесилась. Врал, сволочь. Она в сибирских лагерях концерты даёт. Ей десять лет дали.

- А мне в прошлом году брат, прочитав газету, говорит: "Голодного похоронили". А я ему : " Все голодными помирают.". А он: " Не. Поэта Михаила Голодного... Ну. "Песня о Щорсе". "Шёл отряд по берегу...

И тут Колобок подхватил: " шёл издалека. Шёл под красным знаменем командир полка...". И они в два звонких голоса пели, не стыдясь взглядов прохожих. Во втором куплете даже я подпевать начал...

Окончательно задубев, я предложил зайти в павильон, типа кафэшки, думал чайку попьём. Щаз. Там, эти двое безденежных раскрутили меня на портвейн "777" за 66 рублей 80 копеек. Для сугрева оказалось самое то.

Тут Пилюля неосторожно заявила, что училась танцевать модные танцы по ночам на дежурстве, слушая, так и неувиденный мной, приёмник.

Так этож Голоса заграничные. Этот, как его, Сева Новгородцев. Хотя, нет Сева будет после... Если будет.

В общем, я на неё так орал, так орал, что Васечка даже в морду мне дать хотел. Но, Пилюля , отталкивала его и всё твердила: " Да поняла я , поняла".

Когда немного успокоился, отдал ей тексты двух песен с аккордами. Раз десять сказала: " Спасибо, Юрочка." А Васечке велела вечером готовиться к репетиции. Вот, блин, поющие Штепсель и Тарапунька...

Этот Маэстро до двенадцати тренькал новые мелодии. Не хочет завтра в грязь лицом ударить перед Пилюлькой. А я сочинял петицию новому тренеру по футбольным схемам. И мои слова складно ложились на Колобковы аккорды.

23 января 1950 года.

Утром мне спортивные представители "серебряной молодёжи", явившиеся на пробежку, сообщили, что нашей команде ( Какой команде? ) бросили вызов "нижнемасловские". Они с примкнувшими к ним футболистами "Комбината Правды" собирались разобраться с нами в следующие выходные.Цена вопроса - сто рублей. А если мы откажемся - будем навечно "Ссыкунами".

Мне эти разводы на "слабо" были глубоко параллельны, но народ возбудился. Ара кричал, что вызывальщик - «бози тха»(сын собаки - страшное среди армян ругательство).

"Та цэж "вылупок" и "шахрай" " - вставил Попандопуло про иноуличника, - "Щоб ти сказився, лярва!".

И смачно плюнул в южную сторону.

Пнул от души армейский сидор с хоккейной формой и сижу, злюсь. И на этих дуболомов-"верхнемасловцев", сочинивших "нижним" письмо покруче запорожцев султану. И на тётю Клаву, что опять озадачила просьбой телефона прийти мне на тренировку с формой и амуницией ( а как звать то я его и не успела спросить..). Тут к гадалке не ходи - либо в ворота, либо на выход. Тут ещё этот Колобок неосторожно плитку на пол свалил. Спираль новую вон крутит и пыхтит как слон, зараза. И всё ноет про тренировку у Художников в пять. А у меня судьба на волоске. Чуть лопухнусь, и всё - финита ля комедия. Хочется послать его лесом, но сдерживаюсь, и говорю:

- Харе ныть. У меня тренировка не известно во сколько закончиться. А потом ещё на танцы в ЦДКА шлёпать. А ты тут мозг мне компостируешь.

Вася, встрепенулся:

- Как это... компостируешь?

Блин, чёрт ушастый.

- Представь себе что ты своими словами как вилкой протыкаешь мне череп... Как думаешь, хорошо мне?

- Нет, - соглашается начинающий электрик, но не сдаётся, - А кого на ворота ставить? Может, Попандопуло? У него кулачище с мою голову. А?

- Тебя капитаном выбрали - ты и ставь... Аривидэрчи, бэби.

- Чаво?

Сажусь в трамвай на площади Марины Расковой. На задней площадке располагаюсь на свободном месте. Рюкзак за спиной, баул в ногах, клюшка в руке. Подпрыгиваю вместе со всеми на стыках, гремя амуницией. Тут где-то в середине пути заваливают четверо парней и, шуганув с площадки стайку школьников, рассаживаются рядом. Развалившись на сидение один начал травить свою грязную историю про цыпочек, которых затащили в подвал пересыпая свою речь матерными словами и феней. Тут рассказчик замолкает, и посмотрев на меня:

- А ты чем недоволен, щусёнок? Что, вылупился? Гапон, (кивает одному из своих) пройди на шухер.

Один из уголовников встаёт у двери, кондукторша пятится в глубь салона.

- Баки снимай, - показывает разговорчивый на мои часы, - это для начала.

И, щелкнув лезвием, проводит ножом у меня перед лицом.

- Ссышь, фраер? Выйдешь с нами на следующей остановке. Или я тебя прямо здесь попишу.

Вдыхаю, готовясь выпрыгнуть.

Огрею Гапона клюшкой, от ножа баулом заслонюсь. Лишь бы в двери не застрять.

Но, трамвай останавливается, не доехав до остановки. В переднюю дверь входит, заснеженный военный патруль. Кондукторша тут же что-то говорит военным, показывая в нашу сторону.

- Повезло тебе, фраерок. Гапон открой дверь... Амба, уходим...

Старший из военных быстро просчитывает ситуацию и ловко достаёт пистолет. Братва вылетает из трамвая. В закрывающуюся дверь вижу, как бандит, глядя на меня проводит большим пальцем по горлу...

Оказывается, Сталин вчера снова в ЦДКА ездил. За вратарём Григорием Мкртычаном. Но, что-то в этот раз не срослось. До конца сезона Мкртычан - в ЦДКА. Сталин наорал на Короткова, а тот, чтобы прикрыть филейную часть, распорядился мне тренироваться индивидуально. Если что, то тренер в шоколаде.

Зато я - в мыле. Нарезал круги вокруг коробки пока команда отрабатывала то броски, то щелчки( второго вратаря для двухсторонки из молодёжки взяли), то большинство, то меньшинство. Я за полтора часа три кружки чая с Ферапонтычем выдул. Начальник катка теперь, как диск-жокей рулит звуком. То убавит, когда команда тренируется, то прибавит для Пучкова( а теперь и для меня).

Напрыгался и наездился с Колей до одури. Освоили "пистолетик", выпады вперёд и вбок, прыжки из приседа. Помог Ферапонтычу всё из будки отнести на склад под охрану сторожа. "Три раза в прошлом году нас грабили. Четвёртый - я не переживу," - сокрушался начальник.

Ноги еле идут. На танцполе меня ждал облом. Посмотрев на мои корявые движения, мне посоветовали начать с "нуля по новой" через пять недель - 27 февраля. "Ведь у этой группы осталось четыре занятия, вы же половину пропустили"

В здешнем времени с собой нужно всегда носить сетку-авоську или сумку брезентовую на случай если в госторговле что-то "выкинут". Тоже самое конечно и без очереди можно купить в коммерческих, но, возможно, раза в два дороже... А мне нормальная одежда нужна, а не это недоразумение...

Я купил батон белого, сто грамм сливочного масла, так как предыдущий кусок повешенный в авоське за окном был исклёван и изгажен голодными птичками. А ещё прикупил на десятку двести грамм зёрен кофе. Видел у Ары кофемолку-мельницу. Так, что завтра - кайфуем...

Комендантша смотрит грустными глазами и молчит...

Что ? Опять ???

Поднимает взгляд на стенгазету, словно пытается что-то прочитать. Вздыхает, и говорит:

- Прибежала значит с дежурства и тарахтит: " Как здоровье? Что в газетах пишут? А я Вам лекарства принесла от головы". Я у неё пиримидон просила надысь. И вся такая весёлая наверх ускакала. А тебя то нету. Тут минут через пять как гончая по первому этажу пронеслась. Двери открывает и звонко так говорит: " Вы приглашаетесь на чемпионат общежития по танцам. Начало через десять минут наверху в коридоре. Приз каждому дотанцевавшему участнику - танец со мной..."

Тётя Клава делает изумлённые глаза, и продолжает:

- И, эти дурни побросали все дела. Наверх полезли, кто смотреть, а кто и плясать... Я сижу, слышу вальс заиграл. На лестнице те что смотрят зафыркали как кони. Думаю, надо глянуть. Поднимаюсь, а тут Колобок уже танго поставил. Все вертятся, сапогами стучат. А твоя то бегает, показывает как изгибаться надо и с улыбкой прикрикивает на них как учительница : " Мальчики, не прижиматься! ".

Тут, показывавшая как нужно изгибаться комендантша села, и мне на стул глазами указала. Садись, мол, милок послушай, а сама глотнув остывшего чая, продолжила:

- Оборачиваюсь я значится и каменею, батюшки, начальство моё прибыло. Стенгазету смотрят... Николай Петрович что-то говорит, а Светка-бухгалтерша пишет в тетрадке на задранной коленке... Светка эта... ( и прочитав на моём лице полную неосведомлённость об этой представительнице как принято считать прекрасной половины человечества, поясняет). Ну, ты что Светку не знаешь? Да вот такая (рисует перед своей грудью очертания двух нехилых арбузов). Она , как в прошлом году Николая Петровича увидела, прозвище ему научное придумала... "Кинштейн". Так говорит страшилу в заграничных сказках называют. А начальник наш и правда страшный, как чёрт. (быстро крестится). Вместо носа - пятачок поросячий. (трогает свой нос). Бровей нету. И шрам малиновый ото рта почти до уха. Он говорят в июле сорок первого на горящем самолёте к себе на аэродром сел. Абрамян сказал, фонарь наверное заклинило. Ну, так вот...

Тётя Клава, принимая мой интерес за чистую монету, расправив плечи, продолжает:

- Они журнал посещений и стенгазету пришли проверить. А тут такое безобразие... Николай Петрович в прошлом годе пришёл в начальники. У нас тут были эти... как то чудно он ругается. Содом с Гоморрой... Пьянки, драки, шалавы гулящие. Я порой позвоню в милицию, доложу, а сама с племянником в комнате прячусь пока участковый не придёт... Так вот было. Начальник наш в милицию, а там кукиш... Людей говорят нету для облавы. Так Николай Петрович к Василию Иосифовичу пошёл...

Тут я прервал эту первую часть "Марлезонского балета" и выставив "стопом" ладонь спрашиваю:

- Про облаву в следующий раз. У нас то что случилось?

- Рассказываю по порядку. Я, как увидела, что они наверх поднимаются, кричу твоему соседу энергическим голосом: "Прекратить. Прекратить вот это всё". А тот смотрит как спросонья, головой только крутит, как гусь. А тут уж начальник поднялся и гаркнул: "Что здесь происходит?" Музыка враз затихла. Всё затихло. Только слышно, как каблучки цокают. Она ж туфли у Попандопуло чинила. Вот надела на пробу. Процокала прям к начальнику. Улыбается, как конфету съела и говорит:

- Коллектив военного госпиталя уполномочил меня, Афанасьеву Анну, подготовить совместный танцевальный номер с нашими лётчиками. Вот выбираем нужный танец, пробуем.

А Николай Петрович наш лишь с подчинёнными и с бандюгами строгий. Девок у него видать давно не было - вот он и оробел. А твоя-то прям убила его в сердце. Говорит:

- А давайте, товарищ капитан, покажем этим танцевальным "двоечникам" как нужно танцевать вальс.

Поворачивается к Колобку и делает тому "страшные глаза". Тот, как очумелый, меняет пластинку. Николай Петрович то наш здесь очнулся и дал петуха начав отнекиваться, мол давно не танцевал... Но, эта тут подходит близко-близко. Глазами в глаза упирается, улыбается и просит: "Не откажите девушке". И так на него смотрит словно он не страшный как чёрт, а красавец писанный... Тут с начальником случилось что-то. Улыбнулся. Сроду не улыбался сгоревшими своими губами. И руку с ладонью ей подаёт. Вальс они хорошо танцевали. Твоя то плясать горазда. Соседи ваши сказывали, что Колобок чуть в штаны не навалил от ваших танцев... А начальник после никого ругать не стал. Но, перед выходом спросил Светку, пойдет ли с ним на танцы. И та смотрит на него в глаза так же как твоя озорница, улыбается как дура и говорит: " Конечно, пойду".

Колобок замолк промямлив :

- Я только сказал, что ты на танцы пошёл... (опускает голову) А она побелела вся, и говорит: " Танцы? Я сейчас устрою ему танцы!!!"

И, не услышав моей ругани, поспешил соскочить со скользкой темы:

- А завтра в клубе собрание. Тебе тоже быть. С новым тренером знакомиться будем. И, ещё новость Коршунов в московское "Динамо" ушёл. Наш лучший бомбардир. Говорят, что с тренером поцапался.

Как это ушёл. Я же помню точно в 1950 году Коршунов в футбол за ВВС играл. Приезжал в Ленинград и громил наши "Зенит" и "Динамо". А теперь что? Если такая хрень и дальше будет, то может и СССР не развалиться? Хотя, чего это я... Это только в сказках по-щучьему велению, по-моему хотению... А в жизни действует ельцинский закон сдержек и противовесов, который не даёт ничего менять...

Сон. Сниться мне, что я на катке. На мне чёрные брюки и расшитая красная рубаха. Оглядываюсь, а зрителей-то полный стадион. И тут вдруг появляется девушка в красном платье. Худенькая, стройненькая. Подъезжает и голосом Пилюли говорит: " Ну, что покажем им!" И тянет меня на центр катка. Люди нам хлопают, как в театре. А мы остановились друг напротив друга, и ждём. Тут пикнуло что-то, и раздалась мелодия "Смуглянки" . Мы покатили по льду под музыку. Я поднимал её наверх над собой , и кружился, держа её одной рукой. Потом мы с нею синхронно прыгали, выписывали пируэты, а певец всем пел про молдаванку. Тут я беру её протянутую как для "вальса" руку, и присев, хватаю девушку за талию, пращой выбрасываю её вверх. Она там крутится вокруг себя, прижав руки. И не падает, приземлившись, а ставит руки на талию, словно собралась "Комаринскую" станцевать. Докатываем под бешенные аплодисменты. https://vk.com/video-52961241_456239800

24 января 1950 года.

Утром во время пробежки один из парней, родившихся с серебряной ложкой во рту, провёл перед нами тёмными экскурсию в мир высокого и светлого. Рассказал, что этот храм советского искусства предложил построить Горький. Что сначала построили дом номер девять , а потом дом номер один. Узнали мы также, что папа этого разговорчивого - директор института истории искусства. Все трофеи из музеев Германии шли вагонами в этот институт...

- А не хило ты устроился, - позавидовал Колобок, - сам поди тож при папе начальником?

- Нет. Я математикой занимаюсь. - как-то снисходительно, словно детсадовцу, ответил высокий крепыш,- А сестра - биохимик. Так, что мы и сами кое-что умеем...

- Ну, это мы сейчас проверим, - подвёл итог дискуссии о яблоке и яблоне раскрасневшийся Попандопуло, открывая дверь в спортзал...

После написания "письма запорожцев" нижнемасловцам в "команду", как стал называть эту кучку Колобок, записалось ещё пятеро: четыре "художника" и один "лётчик". Приходили на прошлое занятие две девушки, уговаривали нашего "капитана" зачислить их в команду. Я стрельнул глазами, и друг мой твёрдо поначалу отказал, а затем под "ну, пожалуйста", "мы не подведём, Василий Иванович", этот недоделанный Чапаев разрешил им бегать с нами по утрам. Теперь вот все наши любители матерных связок и гипербол стали держать язык за зубами, а всю пробежку слушать девичий стрёкот, "высокие" вставки "художников" и культурные (как им казалось) анекдоты "лётчиков".

Перед поездкой на футбольную базу ВВС прилёг на полчасика, предварительно заведя будильник. Приснилась какая-то фантастическая хрень, что я пилот космофлота и моя подруга тоже пилот. Мы ведём бои где-то в галактике. Танцуем в баре. Целуемся под душем. Снова летим в бой. И вдруг её космоистребитель взрывается...

Звенит будильник. Пора на встречу с тренером...

Полностью роман можно прочитать на сайте Автор Тудэй. https://author.today/work/94348

Совершенно бесплатно!

Но самое главное — новая фигура на носу корабля. Резная женщина с пылающим сердцем в руках. Говорили, если приглядеться, её глаза следили за тобой.

Роберт Мейер сидел за угловым столом, его изумрудный глаз прищурен, а второй — тот, что под повязкой — ныл, предвещая смену погоды. Перед ним стояла глиняная кружка с ямарийским ромом — мутной бурдой, пахнущей жжёным сахаром и раскаянием.

«Черт бы побрал этот ром. На вкус — как помои, в которых мыли ноги после Горла.»

Он сделал глоток, скривился, но допил.

«Но хоть жемчуг не оказался проклятым. Мало ли — вдруг бы из него полезли зубы?»

Его взгляд скользнул к двери.

«И где этот чертов Рубиновый? Сайлос прихватил его, как щенка… Интересно, жив ли?»

Команда «Мэри» разбрелась по залу, как крысы после шторма: новый боцман Гарг (нос картошкой, татуировка "Целуй меня, шторм" на левом предплечье) разливал по стаканам "огненный эль" — смесь рома с порохом, от которой у неподготовленных людей слезились глаза; штурман Вирт (худой, с лицом голодного барсука) доказывал, что в Горле видел "каменных рыб с человечьими рожами"; юнга Томми по кличке "Крыса" ловко вытаскивал кошелёк у заснувшего наёмника.

Другие посетители — наёмники, контрабандисты, отбросы моря — смеялись, спорили, врали:

— А я говорю — там, в руинах, есть дверь, которая открывается только если спеть ей похабную песню!
— Враньё! Мы пробовали — она открылась только когда мы обмазались кровью того демона!
— Может, просто дверь стеснялась?

Дверь таверны распахнулась с грохотом, впустив порыв холодного ветра. В проёме стояла высокая фигура в плаще с капюшоном. Тень упала прямо на стол капитана.

Незнакомец заговорил — голос низкий, с акцентом верхних кварталов:

— Капитан Мейер. Вам есть что рассказать о чёрном жемчуге.

Это не был вопрос.

Роберт медленно поставил кружку. Его единственный глаз сверкнул.

— А вам есть что предложить?

Гул голосов на мгновение стих, словно волна перед бурей. Все взгляды устремились к высокой фигуре в плаще, застывшей в дверном проеме. Но капитан Роберт Мейер лишь хмыкнул, отодвигая полупустую кружку с остатками рома. Его изумрудный глаз, единственный видимый, изучал незнакомца с холодной насмешкой.

Слишком чистые сапоги. Слишком аккуратные ногти. Человек из Верхних кварталов. Незнакомец совершил лёгкий поклон, едва заметный, но исполненный неестественной для этих мест грации.

— Можно присоединиться?

Капитан жестом указал на скамью, небрежным, словно отмахивался от назойливой мухи. Незнакомец сел, поправив плащ — на мгновение мелькнула рукоять кинжала с изящной гравировкой в виде пера.

— Вы здесь... месяц и десять дней, если не ошибаюсь? — его голос был тихим, вежливым, но в нём звучала сталь. — Ремонт каррака — дело не только дорогое, но и долгое. Особенно с такими... улучшениями.

Его массивный корпус кажется неприступной крепостью, покрытой толстыми деревянными досками, обработанными смолой, чтобы защитить дерево от морской влаги. Поднятые борта словно сторожевые башни охраняют содержимое трюмов. Три высоких мачты возносятся вверх, каждая увенчана внушительным прямоугольным парусом.

Паруса натянуты крепко, чтобы ловить ветер своими полотнами, позволяя судну уверенно рассекать волны. Нос судна резко выдается вперед, словно клюв птицы. Форштевень (носовая деревянная балка судна, соединённая с килем и несущая обшивку носа) выглядит угрожающе мощным, будто готовый разбивать любые преграды на своем пути.

Задняя часть корабля оснащена огромной рубкой, похожей на замок на воде. Здесь расположены жилые помещения капитана и высших офицеров, окна украшены витражами, сквозь которые проникает свет солнца, отражаясь в золотистых украшениях интерьера. По бокам корпуса размещаются узкие отверстия — пушечные порты, откуда торчат стволы тяжелых бронзовых орудий, готовых обрушить шквал огня на любого неприятеля, осмелившегося напасть на корабль.

Корпус судна покрыт красочной краской, выделяя линии волн, имитируя чешую дракона, создавая ощущение движения даже тогда, когда корабль неподвижен.

Его взгляд скользнул к окну, где вдали виднелись мачты «Жгучей Мэри» — на палубе были видны редкие фигуры матросов, их фигурки казались мелкими, как муравьи.

Капитан хрипло рассмеялся, звук его смеха напоминал скрип старого дерева.

— Ага. И теперь Берег Чёрных Приливов снова под водой. Так что если вы надеялись набрать там жемчуга — опоздали.

Незнакомец улыбнулся, но его глаза оставались холодными, как лезвие ножа.

— О, нет. Меня интересует не жемчуг.

Он наклонился ближе, и его голос стал ещё тише, почти шёпотом:

— Может, пройдёмся? Вечер прекрасен, а здесь...

Его взгляд скользнул к Гаргу, который тупо пялился на них, рот приоткрыт, как у выброшенной на берег рыбы.

— ...слишком много ушей.

Капитан медленно поднялся, поправив повязку на левом глазу. Его голос был грубым, но в нём проскальзывало любопытство, словно кошка, учуявшая незнакомый запах.

— Ладно. Только предупреждаю — если это ловушка, ваш труп выбросит прилив ещё до рассвета.

Незнакомец рассмеялся, звук его смеха был лёгким, почти искренним, будто он действительно услышал шутку.

— Какая живописная угроза!

Вечерний туман полз по мостовой, цепляясь за сапоги, словно живой. Где-то в переулке скрипел флюгер с фигуркой утопленника, его жалобный звук напоминал стон. Верхние кварталы светились вдали, как чужие звёзды — недоступные, холодные.

Незнакомец остановился у ржавой чугунной ограды, за которой зияла бездна — чёрное море, бьющееся о скалы далеко внизу.

— Гилен. Что вы о нем знаете?

Капитан замер. Ветер шевелил его куртку, заставляя кожу скрипеть, как паруса в шторм.

— А кто это? — его голос звучал притворно равнодушно, но пальцы непроизвольно сжались.

Незнакомец достал пергамент, развернул его — на нём алела печать Ордена Серебряного Пера.

— Не притворяйтесь. Вы привезли его в Аль-Дейм. А потом его забрал Сайлос де Сильва.

Пауза. Волны бились о скалы внизу, их рокот напоминал голос разгневанного бога. Капитан резко повернулся, его единственный глаз сверкнул в темноте.

— И что вам от него надо? Он что, украл ваши священные трусы?

Незнакомец проигнорировал шутку, его лицо оставалось невозмутимым.

— Он опасен. И... нам нужен человек, который знает, как с ним говорить.

Капитан рассмеялся, но в его глазах промелькнул расчёт, холодный и точный, как удар гарпуна.

— Значит, потеряли своего рубинового мальчика?

Воздух густел, пропитываясь солёной влагой и едким дымом из труб Нижних кварталов. Где-то вдалеке прокричала чайка — её голос, резкий и пронзительный, напоминал скрип несмазанных шарниров.

Незнакомец опёрся на чугунные перила, его пальцы лениво барабанили по ржавчине, выбивая тихий, небрежный ритм. Он улыбался, будто они старые приятели, встретившиеся обсудить погоду и цены на ром. Но в уголках его глаз пряталось что-то острое, настороженное.

Капитан Мейер стоял чуть поодаль, скрестив руки на груди. Его единственный глаз, изумрудный и холодный, прищурен — он уже понял, что этот вежливый ублюдок выуживает информацию. Но он тоже умел играть в эту игру.

— Капитан, скажите, а что вы вообще знаете о вашем... необычном пассажире? — незнакомец говорил лёгким тоном, будто спрашивал о погоде. Его голос был тёплым, располагающим — будто они просто делились морскими байками.

Капитан пожал плечами, доставая трубку.

— Обычный наёмник. Ну, почти. — Он закурил, выпуская кольцо дыма в сторону незнакомца. — Платил серебром, не лез в драки, не буянил. Идеальный пассажир, если честно.

Незнакомец рассмеялся, звук его смеха был мягким, почти дружелюбным.

— О, вы слишком скромны! Я слышал, он помог вашей команде в Горле. Разве обычный наёмник справился бы с Бешеными Псами?

Глаза его блестели — он ловко подбрасывал "комплимент", чтобы капитан невольно подтвердил детали.

Капитан хмыкнул.

— Ну, парень оказался смышлёным. Умеет думать, прежде чем рубить. Редкое качество.

Он специально уходил от подробностей — но уже признал, что Гилен не просто "пассажир".

Незнакомец кивнул, делая вид, что просто поддерживает беседу.

— А как он... реагировал на море? Не укачивало?

Наивный вопрос. Но капитан понимал подтекст: инквизитор проверял, не боится ли Гилен воды — слабость многих тварей Тьмы.

Капитан ухмыльнулся.

— Стоял на палубе, как скала. Да в шторм, бывало, лучше некоторых моих матросов держался.

Правда. Гилен частенько подходил к борту. Но как бы то ни было, капитан не собирался выдавать подробности.

Незнакомец притворно восхитился.

— Надо же! А ещё что-нибудь интересное замечали? Может, странные привычки?

Его перстень с печатью Ордена лениво поблёскивал в свете фонарей. Капитан притворно задумался.

— Любил чёрный чай. И... очки не снимал. Даже ночью.

Полуправда. Но достаточно, чтобы незнакомец заинтересовался.

— Очки? Необычно. Может, зрение плохое?

Капитан пожал плечами.

— А кто его знает. Может, просто стиль такой.

Пауза. Где-то в порту кричал пьяный матрос, его голос разносился эхом по воде.

Незнакомец вдруг серьёзнел.

— Капитан, а если бы он снова появился... вы бы взяли его на борт?

Вопрос-ловушка. Но капитан уже был готов.

Он ухмыльнулся.

— Если заплатит — почему нет? Моя «Мэри» не разбирает, чьи деньги греют её трюм.

Незнакомец улыбнулся, но в глазах его мелькнуло лёгкое раздражение. Он понимал: капитан не даст ему больше, чем уже сказал.

Гул голосов в таверне нарастал волнами - где-то уже затягивали похабные баллады, где-то звенели разбитые бутылки. Эти звуки, знакомые как собственное дыхание, сливались в привычную симфонию Нижних кварталов.

Капитан Роберт Мейер тяжело поднимался по скрипучей лестнице, каждый шаг заставлял старые доски стонать. Его комната - крошечная каморка под самой крышей - встретила его запахом дешёвого табака, сырости и чего-то затхлого, что годами въедалось в деревянные стены.

На покоробленном столе ждал незамысловатый ужин: бутылка ямарийского рома — такого же отвратительного, как вчера и позавчера, — и тарелка с треской, обгоревшей по краям, но еще сохранившей съедобную сердцевину.

Кровать скрипнула жалобно, когда капитан опустился на неё. Он налил полную кружку, наблюдая как мутная жидкость переливается в тусклом свете коптящей лампы.

«Чёртовы плотники», — мысль пришла с привычной горечью. — «Должны были закончить еще две недели назад».

Глоток рома обжёг горло, оставив послевкусие жжёного сахара и сожалений.

Сначала — «материалы задержались». Потом — «дождь мешает». А сегодня — «рунический мастер заболел».

Его пальцы сильнее сжали кружку.

— Да ну вас в корсарский ад!

Он отломил кусок рыбы вилкой - пережаренный, сухой. Как всегда.

— И этот тип… не первый же. — Капитан размышлял, пережевывая резиноподобную мякоть. — Вчера тот «торговец» с проклятым перстнем. Позавчера — «ученый», который слишком много знал про руны.

Ещё глоток. Где-то за тонкой стеной раздался стон - то ли от боли, то ли от удовольствия. Капитану было плевать.

«И матросы...» — он вспомнил, как Гарг рассказывал о назойливых расспросах. «Вирту аж три кружки налили — думали, он проболтается. А тот и не знал ничего, кроме того, что Гилен хорошо дерётся».

Капитан откинулся назад, уставившись в потолок, где плесень рисовала причудливые узоры, напоминающие морские карты неизведанных земель.

«Интересно, Рубиновый, что ты такого натворил, что за тобой охотится пол-Аргентайна?»

Он допил ром одним глотком и швырнул кружку на стол. Звон получился громче, чем он планировал.

— Ладно. — Капитан потянулся за бутылкой. — Если завтра эти безрукие уроды не закончат с «Мэри», буду ставить паруса сам.

Где-то внизу грянул очередной куплет похабной песни, и капитан невольно ухмыльнулся. Хотя бы здесь всё шло как обычно.

Серый свет едва пробивался сквозь плотную завесу утреннего тумана, окрашивая город в грязновато-свинцовые тона. Воздух был пропитан не просто привычным запахом гниющей рыбы и морских водорослей - в нём висела тяжёлая металлическая нотка, словно где-то совсем рядом пролилась не вода, а кровь.

Капитана Роберта Мейера вырвал из сна глухой удар в дверь - не вежливый стук, а настоящий удар плечом, от которого дрогнули даже стены его убогой комнатушки.

Он подскочил на кровати, рука рефлекторно схватила абордажный топор, всегда лежавший на стуле у изголовья. Лезвие блеснуло в полумраке, когда он рявкнул хриплым от сна голосом:

— Что там за ублюдок, решивший, что его мать не пожалеет о дне его рождения?!

За дверью раздались перебивающие друг друга голоса, сливающиеся в неразборчивое эхо. Вилли, задыхаясь от бега, выпалил:

— Кэп, в Верхних...

Но Дин тут же перехватил инициативу:

— ...кварталах полный швах!

Капитан распахнул дверь так резко, что та заскрипела на петлях. Топор он уже закинул за спину, но пальцы не отпускали рукоять. Перед ним стояли близнецы Вилли и Дин, их лица пылали от быстрого бега, а глаза были круглыми, как новенькие золотые монеты.

Не теряя времени на расспросы, капитан уже мчался вниз по скрипучей лестнице, бросив через плечо:

— Если это опять про пьяного алхимика, который взорвал свою лавку, я вас сам вздерну за кишки!

Таверна "Трезубец Зарукса"

Полумрак в зале был густым, как бульон, пропитанный перегаром, прокисшим пивом и потом. Несмотря на ранний час, за столами уже толпились матросы, наёмники и даже пара бледных богачей в испачканных шёлках - явно сбежавших из Верхних кварталов.

Гэвин, с трудом продираясь через толпу, кричал:

— Кэп! Чёрт возьми, тут... - он споткнулся о пьяного гнома, осыпавшего его отборной бранью, - ...слухи, будто в квартале алхимиков чёрт знает что творится! Башня...

Капитан взорвался:

— ЗАТКНИТЕСЬ ВСЕ!

В таверне воцарилась мёртвая тишина. Даже гном замер с открытым ртом, забыв о своей брани.

Капитан окинул всех колючим взглядом:

— Кто-то знает, что случилось? Или только сопли будете жевать?

Из толпы вышел Барнс. Его плащ был покрыт пылью, а лицо исцарапано - явные следы бегства по крышам. Он вытер пот со лба и начал, стараясь говорить чётко:

— Из Чёрной Башни что-то вырвалось. Не просто побег - взрыв. Полквартала в дыму. Богачи бегут в порт, но там... - он кашлянул, - ...там уже баррикады. Инквизиторы перекрыли выход.

В толпе кто-то сглотнул. Барнс понизил голос, но в наступившей тишине его слова звучали громко:

— Говорят, это твари Тьмы. Но... - его взгляд скользнул к капитану, - ...некоторые выглядели как человек.

Капитан застыл. В его сознании всплыл образ: чёрные очки, за которыми скрывались рубиновые глаза. Мейер вышел из таверны. Утро было холодным, но небо над Верхними кварталами полыхало алым - и это был не свет восходящего солнца, а отблеск пожаров. Где-то вдали раздавались крики, звон разбитого стекла.

"Рубиновый... ты долбанный псих".

"И где теперь мои проклятые плотники?"

Он резко повернулся к Барнсу, который выскочил следом:

— Собирай команду. «Мэри» отплывает сегодня.

Барнс кивнул, но в его глазах вспыхнуло понимание - капитан не просто бежал. В них горело то же, что и в небе над Верхними кварталами - предчувствие бури.

Порт Аль-Дейма в огне.

Гавань металась в предсмертных судорогах. Верхние кварталы, еще вчера сиявшие белоснежными шпилями, теперь пожирал багровый пожар, клубы дыма ползли к морю, словно испуганные звери. Нижние кварталы охватила паника - богачи в дорогих, но испачканных шелках толкались у причалов, их крики сливались с матросской бранью. Лодочники, почуяв момент, заламывали цены втрое, а над всем этим нависли свинцовые тучи, будто само небо замерло в ожидании развязки.

"Жгучая Мэри" - готовность номер один.

Каррак стоял на якоре, его недавно перекрашенные борта уже забрызганы грязью от мечущихся беглецов. Новые паруса, пропитанные алхимическим составом на основе крови морских демонов, туго натянулись - каждый шов, каждый блок проверен и перепроверен. Корабль дышал готовностью, будто живой.

Капитан Роберт Мейер метался по палубе, его изумрудный глаз выхватывал малейшие недочеты: Гарг с боцманами ставили последние клинья на реях, их руки мелькали с привычной сноровкой. У штурвала Вирт яростно крутил недоделанный рунный компас, проклиная мастера на все лады - стрелка дергалась, как пьяная девка после корсарской гулянки. Юнга Томми-Крыса уже успел обчистить трех перепуганных богачей и теперь прятал добычу в трюме, довольный как кот объевшийся сметаны.

Капитан с размаху ударил кулаком по борту, и эхо разнеслось по всей палубе:

— Где чертовы якоря?! Если через пять минут мы не отчалим, я сам вас всех привяжу к ним и брошу за борт!

Матросы оживились, как по мановению волшебной палки. Последние канаты срывали с кнехтов с такой яростью, что искры летели от железа.

Новые баллисты, прозванные "поцелуями Мэри", уже были заряжены - гарпуны с алхимическими бомбами ждали своего часа. А на носу корабля резная женщина с пылающим сердцем в руках смотрела в сторону горящих кварталов, будто знала то, что остальным только предстояло узнать.

Продолжение следует...

Если хочется узнать, что будет дальше, книга полностью доступна на АТ/ Загляните, обещаю, вам понравится! А если не понравится, уделите ей хотя бы какое-то время и добавьте в библиотеку. Скажу заранее, что это не боярка и не гаремник. Спасибо, что читаете!)

- Я когда в ФШМ пришёл... Куда меня ставить? В защиту нельзя - затопчут, в нападении - лосяры у нас бегали. Вот мне сказали челночить в центре да и штрафные бить издали. А я на тренировках наблатыкался куда задумаю - туда и попадаю. И вот на играх метров с сорока, ну ладно, с тридцати как начал по углам пулять. Это здесь воротчики матёрые, а там влетало всё подряд. Только вышел в бомбардиры - меня заметили из Калинина и цап. Опять луплю по углам, но тут тренер сменился и новые игроки пришли. Меня на лавку. А я ж звездой себя считал... Пошёл к тренеру. Слово за слово. Вообщем отправили меня на кухню в армейскую столовую. Три месяца посуду мыл, пока лётчики не приехали.

Под самозабвенно-торжественный спич моего друга я собирался на хоккей. Заглянул в кошелёк - три рубля с мелочью.

- Ты подъёмные получил? - спрашиваю у бывшего посудомойщика.

- Ну.- подтверждает тот.

- Дай десятку до зарплаты.- получив деньги, продолжаю, - давай с получки скидываться на питание.

- Лады.

- Переходим на здоровое питание.

- Как это?

- Потом объясню.

Только я вышел, гроза вратарей низших лиг забренчал на гитаре. После памятного "концерта" он стряс с меня тексты и аккорды спетых мной песен и теперь упрямо долбил струны доводя соседей. Я же гитару в руки больше не брал, чтобы не провоцировать новые катаклизмы.

Здесь можно было бы качественно описать болтающуюся дверную ручку двери или дыру на колобковом валенке. Хорошо бы пошло описание пустых бутылок стоящих в углу комнаты. Я уж молчу о планах героя. То есть о моих планах. Да, неплохо было бы про планы. Когда планы появятся обязательно напишу...

По дороге к остановке слышал как из двух дворов кричали "Штандер". Я в детстве любил эту игру и, специально не убегал далеко от водящего, чтобы покривляться перед девочками, уклоняясь от пущенного в меня мяча

Обрывки разговоров в трамвае:

- Эта коза ночью моему заснувшему Веничке шепчет: "Скажи, что меня любишь." Я ей из-за занавески: " Дура ты, Катька, он же две смены отработал. У него не то что на тебя, у него на туалетную не встанет..." . Сынок фотографию купил и в туалете повесил. Там сисястая баба бесстыжая в купальнике. Наша? Не, американка, наверное...

- Как захомутала? Да вот так. Не успел вытащить и уже - отец...

- В бане больше не буду о делах говорить. Мне кажется - голые люди не вызывают доверия.

- С дружками в цеху - блядь блядью, а в компании с мужем - английская королева...

- Динамо то лётчикам в первом круге 4:2 присунуло, а сейчас новому вратарю десяток накидают...

- Его папаша - нетрудовой элемент был. Нэпман. А сынок тоже артель завёл, шОфер, прислуга. Куда катимся?

- Во время войны два года в Чечне был. Как на фронте. Стреляют наших из-за угла, режут по ночам. А утром - здороваются, улыбаются.

- А приятель мой живёт в Спасоболванском переулке, в Замоскворечье...

- Во время лекции майор разозлился и говорит: "Все кто спят на занятии... (и громко): "СМИРНО !". Кто вскочил - полы мыть остались.

Перед игрой Бобров попросил Пучкова сделать выкат. Тот выехал, но двигаясь назад покачнулся и упал.

- Сиди, как сидел, - приказал Бобров, а мне бросил: - Хреново!

И игра прошла хреново. Тренер динамовцев Аркадий Чернышов знал Боброва как облупленного. Поэтому Севу наглухо прикрыли, а тот весь матч стучал клюшкой и кричал: "Дай!". Но, развернуться ему не давали. И воротчик динамовцев Карл Лиив без проблем "засушил" матч. Наш же Пучков вначале отбивал и ловил всё. До тех пор пока наши усталые защитники не стали проваливаться. Без сопротивления защиты поднять шайбу над ловушкой или плечом сидящего вратаря - лёгкая задача для бывалых динамовских бомбардиров. Мы продули 3:0. Получили по шайбе в каждом периоде.

Сталин зашёл в нашу раздевалку после игры. Хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой и вышел.

После игры поехали с Пучковым на каток в Тушино. Виноградов в перерыве рассказал, что Коля на воротах в хоккее с мячом когда-то стоял. Нормально для вратаря катался на коньках. А на шайбу перешёл, и как заклинило. Тренер его как посадил на коленки в ворота, так он до сих про и сидит.

Подошли к коробке. В будке директор катка проверял как работает репродуктор, включив передачу классической музыки.

- Покатайся под музыку, - сказал я вышедшему на лёд Коле зная, что он заядлый меломан и любитель балета.

Он сначала стеснялся, а потом расслабившись выдал сцену с прыжками и кручением.

Мы с директором выпали в осадок.

Пока ехал с катка в шестом трамвае, подумал, как мало человеку нужно для счастья, вспомнив Пучкова. Любимое дело и любимое увлечение. Это буквально окрыляет.

А некоторых окрыляет безотказность окружающих и безнаказанность за содеянное. Это я про Пилюлю подумал.

Тут заскочила стайка девушек и начался стрёкот:

- Я, как "Серенаду солнечной долины" в прошлом году посмотрела, сразу на "фигурку" побежала записываться. А вчера меня тренер на Первенство Москвы заявил.

- А я на "Маяковской" с курсантом-морячком познакомилась. В кино водил. Замуж зовёт в Севастополь. Целовались? Да ну вас...

- Видела цветной фильм "Бэмби". Это какое-то чудо девочки...

- А у нас лучший выпускной класс на вечер в мужскую школу пойдёт. Там на день Советской армии концерт и танцы будут...

Прихожу в общагу поздно. Тётя Клава впустила молча - уже хорошо. Захожу в комнату. Вася виновато так смотрит, и я чувствую чем-то пованивает.

- Ты что? Обосрался что ли? - спрашиваю.

- Хуже, - говорит Колобок, склонив голову.

Оказывается пока я с товарищами бился за честь ВВС. Эти двое (Пилюля и Колобок) решили покататься с горки. Взяли у летунов готовую к продаже накаченную камеру от Студебеккера и двинули за Городок Художников. Спуск горки упирался в малоиспользуемую дорогу. Наши экстремалы сквозь кучу детей съехали пару раз, а на третий врезались в застрявшие на дороге сани с бочкой. Бочка опрокинулась. Золотарь (говночерпий) использовал весь свой матерный запас, пока вместе с незадачливыми любителями проехаться с ветерком, устанавливал назад пустую бочку... Аня, сказав: "Ничего себе сходила на свидание", пошла домой. А Колобок два часа стирал свою одежду. Два куска мыла исстрогал.

19 января 1950 года.

Опять забавный сон приснился. Из сказки.

- А мы в прошлом или в будущем? - спрашивает Алиса.

- Мы - в жопе. - отвечает кролик.

- А "жопа" - это настоящее? - снова спрашивает Алиса.

- А "жопа" - это у нас символ Вечности.

Здесь можно было бы написать как герой чистит зубы зубным порошком, как ополаскивает зубную щётку, как намыливает помазок и бреется, балдея от хруста сбриваемой щетины. Можно было бы описать штатные армейские трусы синего цвета и когда-то белую майку. Но, что-то не хочется. Может в следующий раз...

Сегодня утром с нами на пробежку вышли двое летунов: Алёша Абрамян и Степан Попандопуло.

Ара, труся рядом, повествует:

- У нас летом соревнования по футболу будут. На всех аэродромах Московской области команды делают. Мы вон со Стёпой тоже записались. А чё, бутсы, форму немецкую дадут, белый верх черный низ. Прям как у Торпедо. Дополнительный отпуск на время турнира. Народ вприпрыжку с заявлениями бежал... А тут у нас два таких тренера.

А кто второй?

В спортзале провёл получасовую разминку, потом квадрат без отбора со сменой ног, "А ну-ка отними" двое на двое, короткая заминка. Колобок молодец, а летуны шли пошатываясь. Но у входа в общежитие Абрамян спросил: "Завтра снова в шесть?".

У катка перед тренировкой собиралась детвора. Приходили из других дворов и даже с соседних улиц. Наших игроков знали по именам. Нести до раздевалки от остановки баул или сидор с хоккейной амуницией доверялось только самым преданным болельщикам. Ферапонтыч назначал ответственных, чтобы следили за порядком. К будке и к чайному столу подходить было запрещено. Выходить на дорожку от коробки к раздевалке - тоже. Специальные парни отгоняли малышню от бортов(а то ещё шайба попадёт). На небольших трибунах места были заняты для завсегдатаев и местных ребят. Пришлые пацаны залезали на ветки деревьев вокруг катка и гроздьями висели так до конца тренировки.

Собрание команды перед хоккейной тренировкой началось с разбора полётов. Виноградов, Бобров и Коротков не стесняясь сказали кто есть кто. Мне тоже досталось. Сказали, что с бабами я - герой, а как на ворота - справка есть... Тут ветеран Чаплинский встал во весь свой гигантский рост и говорит:

- Не успеваю я за ними. Как выкатятся трое на двое не знаешь кого и держать. А вы из нападения пешком идёте. А они нас по льду возят как котят. Вот. - закончил в тишине дяденька.

Тренер Коротков подвёл итог:

- Нужно третью тройку создавать. Чтобы нападающие посвежее были и защите помогали. Будем работать над этим, товарищи. А сейчас на лёд. И это, разминку всем минут на десять. Виноградов проследи...

Пучкова тренирую теперь только под музыку. Схватывает всё на лету. Выкат из ворот и обратно освоил, "казачок" со сменой ног в полуприседе тоже. Со стойками всё нормально. Выпады и шпагат. Движение по вратарской дуге.

В конце занятия говорю:

- Ну, что, Коль, учебники достал?

- Нет ещё. - смущенно отвечает Пучков.

- Начинай учить языки. Сто процентов пригодиться, - утверждаю я. И продолжаю:

- Изотов завтра новую ловушку обещал принести. И вот ещё, новичок Виктор Тихонов хочет тебе по воротам пощелкать.

- Как это пощелкать?

Щелчков то ещё нет. Картина -"Опять двойка".

- Это как Бобров в щель. Видел? Сейчас покажу.

Лежу вот на кровати перечитываю всё, что про хоккей и футбол в тетрадь записал. Колобок бренчит на гитаре и поёт тихонько. А нормально уже получается. Тут вдруг распахивается дверь и залетает кто? Правильно, Пилюля. Щёки красные от мороза, и с порога Васе:

- Мне через два часа на дежурство. Иди погуляй, пожалуйста.

- Да гулял я уже. Давай я тебе песни спою, - И начинает на гитаре играть.

Аня подходит к нему, смотрит в глаза и тянет:

- Васенька, ну пожалуйста.

- Ну, ладно, - встав с кровати, говорит звезда местной эстрады, - пойду у соседей в шахматы трояк отыграю.

И берёт мешок, гремя шахматной доской и фигурами. Потом у двери останавливается на перепутье и ещё раз спрашивает:

- А может, лучше песни...

Пилюля, не дав ему договорить, выталкивает в коридор, дав пендель для скорости...

А я думаю:

- Ни хрена себе заявки. Сама от горшка два вершка, а командует. И, что я в ней нашёл? Маленькая, худющая. Про таких говорят - доска два соска. Лезет везде. От работы отвлекает. И ещё это - любит пошалить. Прям, как ребёнок. Да и лицо у неё - детское. В перестройку девушек с таким лицом стали называть - бэби фэйс. Но, симпатичная - этого не отнять. И поёт хорошо. Как с Васечкой затянут что-нибудь, заслушаешься.

Тут я замечаю, что она уже платье стянула. И предстала передо мной отнюдь не в эротическом белье, а в застиранной короткой ночнушке и панталонах.

Она замешкалась, словно забыла что-то важное. Подбежала к ватнику, вытащила мандаринку:

- Только на одну хватило, - как бы оправдываясь, сказала она.

Почистила шкурку и протянула мне половинку. Я, ощутив во рту знакомый приятный вкус, посмотрел в её весёлые глаза. Потом отложил тетрадь, стащил матрас на пол, и, почесав затылок , добавил и матрас Колобка.

- Да гори она огнём эта тактика, - подумал, и подняв её на руки спросил:

- Я говорил, как сильно люблю тебя?

- Нет.

- Ну, тогда слушай, - и опускаю её на импровизированное ложе...

Через полчаса, отдышавшись, лежим на скомканном белье. Тут она придвигается ближе, вздрагивает и говорит:

- Ого, а ты опять готов!

Я ухожу в несознанку, Мол, устал, Лежу удобно. Говорю:

- Если хочешь, то сама залезай.

- Как это? - спрашивает.

Я объяснил.

На ипподроме начались Большие Скачки.

Моя милая снова раздухарилась и включила звуковое сопровождение. Выступила так, что грудастые порнонемки со своим "Дас ист фантастишь" - нервно курят в стороне.

- Водички бы, - мечтательно протягиваю я, видя, что она вернулась из Нирваны.

Она встаёт, наливает воды из чайника, выпивает половину, и отдав мне стакан подходит к патефону.

- Что тут у нас? - спрашивает себя перебирая пластинки. Подняла крышку патефона, поставила выбранную пластинку, покрутила ручку и установила иглу.

- Твист! - объявила она выходя на центр комнаты. (от автора : Реально твист в нашей реальности появился в 1960, а здесь вот как-то пораньше. Почему? Непонятно. Может ради этой сцены?).

Зазвучали первые звуки заводной мелодии. Она поманила меня ладонью, выделывая невероятные па своим обнажённым телом.

А почему бы и нет.

Подхожу стараясь шагами на качающихся ногах попадать в такт. Делаю как и она невозмутимое лицо, и полностью погружаюсь в музыку, наблюдая за извивающейся подругой. https://vk.com/video-55256212_171689129

На последних аккордах, открывается дверь и удивлённый Колобок блеет:

- Вы чего это?

- Дверь закрой! - синхронно орём мы.

Оделись, заправили кровати, поставили чайник.

Аня выглянула в коридор, крикнула:

- Заходи.

Гремя шахматами проходит глядя как нашкодивший кот.

Молча садимся пить чай. И тут Вася выдаёт, глядя на девушку:

- А ты красивая. - но, перехватив мой взгляд, быстро добавляет, - ты тоже ничего.

После секундной паузы все трое ржём, как лошади.

Прослушав Васины песни, Аня одеваясь просит меня:

- Юрочка, я тоже такие песни хочу, - и вцепилась во френч.

- Ладно одну найду для тебя, - говорю я, пытаясь освободиться.

- Нет две, нет две - капризничает артистка, включая маленькую девочку.

- Ладно, будет тебе две. Пойдём провожу вниз, а то ты любишь с лестницы летать.

Аня убегает на мороз, а тётя Клава говорит:

- Вы, ребята, это... найдите другое место. Шумные вы очень. Настучит кто из зависти...

- Спасибо, - говорю, - мы Вас поняли.

Алёша Абрамян заглянув, сказал, что ещё двое с первого этажа к нам в команду записались. Хотят тоже бегать по утрам.

- Да пожалуйста. Только пусть завязывают с табаком и водкой. А то, толку от тренировок будет мало.

Армянин кивнул, расчесав свою шевелюру, надел сеточку, и пошёл к себе по тускло освещённому коридору.

Василий продолжал тихонько тренькать на гитаре, а я, вспоминая невозмутимую танцовщицу, провалился в сладкие сны...

20 января 1950 года.

После пробежки, разминки и работы с мячом, проходя мимо вахты слышу песню, которая и через 50 лет будет звучать первого сентября. "Школьный вальс" всё тот же - уцелел и в лихие девяностые и в деловые нулевые. А вот футбол, как и хоккей изменились сильно. Увеличились скорости, крепче стала защита. Зарплаты мастеров по сравнению со средними по стране - выросли в разы.Только вот задачи перед тренером всегда всё те же - победить всех (или почти всех) не вылетая из бюджета. Здесь команда ВВС стояла особняком с большими финансовыми ресурсами и практически безграничной возможностью комплектации. Это была практически модель сборной Союза на базе клуба.

Здесь можно было бы привести полный список спортсменов приглашённых в клубы Василия Сталина, а также список родственников этих спортсменов и даже знакомых. Вдруг кому-то интересно. Мне не интересно, поэтому идём дальше...

Пришёл в бухгалтерию за зарплатой. Получил за два вида - около 2000 рублей (это после вычета налога 13%, а 6% за бездетность до возраста 20 лет не платили и военнослужащие со студентами тоже ). Примерно таким был месячный оклад военного лётчика. Простые работники в СССР на предприятиях и в учреждениях получали в среднем от 500 до 1000 рублей. Спортсмены-рекордсмены получали как стахановцы в разы больше средней зарплаты. Но, среди спортсменов ходили слухи, что в сборных страны среди женщин были оттюнингованые мужчины (там одно отрезали, тут другое вставили), которые побеждали женщин в десятках спортивных видов сразу и получали в год под сто тысяч. Например болтали, что Александра Чудина таким образом собрала больше 50 золотых медалей чемпионатов мира, Европы и СССР. Спортивные достижения и рекорды при Сталине хорошо оплачивались. Недаром его называли - лучшим другом физкультурников.

После тренировки у Художников нас с Колобком Абрамян на суджук пригласил. Вечером прихватив баранки и банку варенья идём в гости.

- А может вина молодого? - спрашивает радушный хозяин тряся трёхлитровой банкой.

Вася оживляется, но посмотрев на меня, говорит:

- Нет, в следующий раз.

Попандопуло разливает чай, а Алёша к чаю приносит суджук.

Да это же чурчхела - орехи в загустевшем виноградном соке.

А из чего это сделано? - задаёт вопрос мой сосед Почемучкин.

Минут десять обсуждается гастрономическое разнообразие армянской и украинской кухонь.

Затем постепенно разговор переходит на женщин.

Попандопуло рассказывает:

- Все беды от вина. Вот полгода назад был дома в отпуске. Родня решила меня познакомить с хорошей девушкой. Пришли к ней домой. За стол меня усадили, а сами с её родителями пошли погулять. "Пусть молодые спокойно познакомятся." Спокойно, как же. Приходит Она. Такая вся страшненькая. Я аж онемел. Тогда она, глядя на мой неначатый стакан чая спрашивает: "А может сто грамм". Я киваю. Выпил, думаю, а подруга то ничего, понимает. Разговорились. Я ещё соточку. Смотрю, не такая уж она и страшная. Потом ещё соточку, и танцевать. Обниматься начали. Я для храбрости ещё сто грамм. И в койку. Потом голяком последнюю сотку только допил - сразу родители зашли. Отпираться было глупо. Через неделю свадьбу сыграли. Весной пополнение ждём.

- А я из-за любовницы чуть в лифте не погиб, - хлопая Стёпу по спине говорит Алёша.

- Вот тут поподробнее, - оживился Колобок.

- Дело это в Харькове было. Я прямо с дежурства, не переодеваясь рванул к подруге, чтобы не опоздать. Только мы с Марусей на кровать залезли. Муж её вернулся. Командировку отменили. Хорошо ключ в двери был. Я успел со второго этажа выпрыгнуть, а подруга одежду и ботинки выкинула. Но, почему-то ремня не было. А у меня штаны казённые широкие, спадают. Снял я на улице толстую бельевую верёвку. Два оборота пропустил вокруг себя через шлёвки, а клубок оставшейся верёвки в карман запихнул. Захожу в гостинице в лифт с девушкой, и не заметил, как клубок у лифта выпал. Поехали на последний этаж. меня к двери прижало и колбасит. Штаны трещат, но не рвутся. Девушка не растерялась остановила лифт. Нас потом из отжатого лифта за руки доставали.

Это прям история Толи Кожемякина.

Степан уточняет:

- Ну, а со спасительницей подружился?

- Не успел. Она в Вильнюс улетела вечером.

Тут Колобок вставил свои две копейки:

- Когда мы из деревни переехали, то у нас во дворе жил директор вагоностроительного завода. Половина Мытищ у него работала.

Врёт и не краснеет. Уметь надо.

Васечка, вдохновлённый вниманием слушателей продолжает:

- У директорского сына был мяч футбольный. Кожаный. Гоняли во дворе в футбол и на дерево мяч запулили. Между веток застрял. Тут это чадо берёт камень с крупное яблоко. Прицеливается, и бросает. А тут папина Эмка из-за угла дома выруливает. И камушек в аккурат в лобовое стекло. Папаша потом мяч проткнул ножом, и на помойку выкинул. Пацаны кожу зашили, камеру заклеили. Всё лето в футбол этим мячом играл с ребятами, пока не в армию не призвали.

- А у меня в армии случай удивительный был, - принимает эстафету Попандопуло, - Мы комкора нашего Карпезо только что похоронили. Тут из штаба армии генерал приехал, говорит откапывайте. Думаю, тронулся мужик, такое в начале войны часто бывало. Откопали. Доктор трубочку свою достал, послушал и как заорёт: "Санитары - носилки". Оказалось, что живого закопали.

- Повезло мужику...

- От тож.

Ночь. Чувствую себя чужаком в этом мире. Внутри меня постоянно идёт борьба. Глаза не могут привыкнуть к картине удручающей бедности. Уши в ужасе от скрипов кроватной сетки и от хрипов местного радио называемых песнями. Тело страдает от лютого холода. Обоняние содрогается от постоянных запахов перегара и махорки. Чтение газет вводит в ступор. В команде я чувствую себя инородным телом, которое терпят потому, что так сказали сверху. И весь этот ужасный ужас стирается когда вспоминаю взгляд одной настырной девушки.

Она вновь улыбается мне сквозь сон. А её губы шепчут: "До завтра."

21 января 1950 года.

Сегодня после утренней тренировки меня попросила задержаться строго одетая немолодая женщина.

- Нина Ильинична Нисс-Гольдманн, художница.

- Юрий Жаров, спортсмен клуба ВВС. -представляюсь я в ответ.

- Понимаете, Юрий, жители дома люди творческие. А дети доставляют беспокойство. Им энергию некуда девать. Конечно решают этот вопрос кто как может. Кружки, секции. Дворец пионеров. Меня попросили раз уж вы по утрам здесь занимаетесь могут ли дети наших работников искусства заниматься с вами?

- Да, пожалуйста. Пусть в 6-00 выходят на пробежку или через полчаса в зале ждут.

Тут в окне я заметил подошедшего к подъезду мужчину. Тот посмотрев по сторонам и наверх, смачно так плюнул куда-то. Затем открыл дверь и увидел нас в фойе.

Женщина кивнула ему и поспешила меня представить:

- Это Юрий Жаров, спортивный тренер.

- Григорий Михайлович, - представился чуть притормозив пожилой дядечка, снимая меховой берет.

- Юрий, Вы видели картину "Побег Керенского" ? - спросила меня дама едва лысеватый художник отошёл, - Её даже в школьные учебники поместили... Ну, что ж, Юрий, всего доброго. Я оповещу всех заинтересованных. Ждите завтра утром пополнение...

Выйдя из подъезда, заметил, как на праздничном плакате с лица Сталина стекает жёлто-зелёная сопля.

Днём я, вместо похода ко врачу на стадион "Динамо", отправился в знакомый мне госпиталь. Разулыбавшаяся Пилюлька, выслушав, отвела меня к Борису Моисеевичу. Тот, по традиции поправив галстук, осмотрел меня , и сделал запись в карточке. Потом у выхода я спросил Аню:

- Сходим куда-нибудь. В кино например.

- Конечно, заходи за мной через пару часов. Я у Михаил Петровича отпрошусь и причёску сделаю, - разрумянившись, чуть не подпрыгивая, говорит любительница прокатиться с ветерком...

Его губы растянулись в широкой, неестественной улыбке, обнажая слишком ровные, слишком белые зубы. Глаза блестели — не от жестокости, а от чистого, почти инфантильного восторга, как у ребенка, разрывающего крылья бабочке.

Гилен приподнял голову. Несмотря на то, что его тело все еще сковывали волны боли, голос звучал ровно, лишь слегка напряженно, будто обсуждал погоду:

— Забавно... как смертные становятся беспечными в моменты мнимого превосходства.

Он медленно перевел взгляд на Реми, и в его глазах под темными стеклами вспыхнуло что-то древнее, нечеловеческое — рубиновый отблеск, глубже самой тьмы.

— И как же они удивляются... когда их иллюзии разбиваются. Как тончайший хрусталь.

Реми слушал, не перебивая. Его улыбка на мгновение дрогнула, края губ подрагивали, будто маска дала трещину. Но тут же вернулась — еще шире, еще неестественнее, натянутая до боли.

— Ох, какая жалость... — он покачал головой, изображая сожаление, но глаза его сверкали. — Значит, будет больно.

Он с преувеличенной театральностью вздохнул, отступил от клетки и закрыл флакон, его пальцы замедлились, лаская стекло, будто прощаясь. Затем убрал флакон на полку, где тот встал в ряд с другими — стеклянными гробами для неизвестных кошмаров.

Неспешно, прошелся к другому столу, заваленному бумагами, и уселся там, склонившись над какими-то записями. Его пальцы быстро перебирали страницы, перо скрипело по пергаменту, выписывая символы, что шевелились, как живые. Время от времени он поглядывал на Гилена, но больше не произносил ни слова.

Тишину нарушал только скрип пера, царапающего бумагу. Тихий треск рунного круга, продолжающего свою работу. И ровное дыхание Гилена, не выдававшее боли.

Реми работал с бумагами четыре долгих часа, его сгорбленная фигура казалась еще более жуткой в мерцающем свете магических ламп. Перо в его тонких пальцах скрипело по пожелтевшему пергаменту, оставляя за собой следы чернил, которые иногда пульсировали слабым синим свечением. Время от времени он бросал взгляды на Гилена - не из беспокойства, а скорее как коллекционер, любующийся редким экспонатом.

Когда последняя формула была записана, он аккуратно сложил листы, его движения были почти нежными. Встав, он поправил запачканный реактивами манжет и совершил изящный поклон, как придворный перед королём:

— До завтра, дорогой гость. Надеюсь, ты не заскучаешь без меня.

Его улыбка оставалась сладкой и искренней, будто он оставлял не пленника в кольце пыток, а старого друга у камина. Только расширенные зрачки выдавали истинное возбуждение.

Когда дверь закрылась с мягким щелчком, Гилен позволил себе едва заметный вздох. Его тело, измождённое часами боли, медленно выпрямилось, суставы хрустели, но он упрямо принял позу лотоса.

Черный Шов внутри него пульсировал живой энергией, словно миллионы невидимых игл сшивали разорванную плоть и дух. Каждая капля крови, вырабатываемая Истоком, направлялась в повреждённые меридианы, восстанавливая их с методичной точностью.

Боль, которая должна была сломить, стала топливом. Каждый новый импульс круга превращался в энергию для восстановления.

«Терпение... всего немного времени до отлива...»

Его сознание погрузилось вглубь, отрешившись от жгучего света рун, от запаха горящей плоти, от давящей тишины камеры. Осталось только ждать - и готовиться. В глубине его сущности что-то шевелилось, что-то древнее и неукротимое...

Прутья клетки давили, как свинцовый саван. Воздух был густ от запаха сухой крови, пыли и чего-то металлического — возможно, ржавчины, а может, остатков чьих-то недоделанных заклинаний. В центре этого мрака, на холодном каменном полу, сидел Гилен. Скрестив ноги, словно монах в медитации, он не подавал ни единого признака дискомфорта. Лишь пальцы слегка подрагивали — не от страха, а от постоянного, назойливого жжения рун, будто выжигающих его плоть изнутри. Но он не шевелился. Даже дыхание оставалось ровным, почти незаметным, будто он и вправду спал.

Черный Шов под кожей пульсировал, как живое существо. Каждый раз, когда магия пыталась разорвать его тело на части, подкожные нити сжимались, сшивая плоть кровавыми стежками. Паук, неутомимо латающий дыры в паутине. Гилен чувствовал каждый укол, каждый рывок — будто кто-то методично водил по его внутренностям раскаленной иглой.

Исток Крови работал на пределе. Капля за каплей, сила возвращалась, но процесс был мучительно медленным, словно кто-то вычерпывал океан наперстком. Он ощущал, как энергия сочится сквозь него, как ржавая вода через треснувшую трубу.

А вокруг гудел рунный круг — низкий, монотонный гул, напоминающий перегруженный сервер. Он сканировал, анализировал, пытался разложить его душу на составляющие. Безуспешно. Гилен представлял, как древние символы пожирают сами себя в бессильной ярости, не в силах понять, что перед ними.

"Ну вот, Рубиновый, ты и попался".

Мысль прозвучала в голове с плохо скрываемой издёвкой.

"Как последний юзер, который забыл пароль от админки и теперь пялится в экран, надеясь, что система сжалится".

Пауза. В темноте за решеткой шевелились тени — демоны из соседних камер. Они, наверное, тоже когда-то считали себя неуязвимыми.

"Хотя нет. Они хотя бы дрались. А ты? Ты сам полез в пасть к Псам, да еще и инквизиторов подставил. Гениально. Теперь сидишь в этой дыре, как экспонат в музее устаревшего кода. 'Вот, смотрите, дети, — последний дурак, который думал, что может переиграть систему'".

Мысленный взгляд скользнул по столу Реми — груда склянок, потрёпанных книг, пергаментов с рунами, которые, казалось, шептались между собой. Может, там было что-то полезное...

"Ладно. Раз уж root-доступа нет, придется ковырять этот древний BIOS вручную".

Фокус снова вернулся к Черному Шву. Еще час. Еще капля силы. Еще один шаг к тому, чтобы снова стать целым.

"Интересно, они хоть понимают, что держат в клетке?"

Губы Гилена дрогнули в усмешке.

"Нет, конечно нет. Для них ты просто баг. Глюк. Ошибка в матрице, которую надо пофиксить перед следующим релизом".

Боль снова пронзила тело, но он лишь стиснул зубы.

"Ждите, сволочи. Сейчас пофикшу вас".

‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗

Дверь кабинета скрипнула, словно кость, вывернутая из сустава. Реми вошел с театральной небрежностью, будто переступал порог модного салона, а не камеры, пропитанной болью и отчаянием. Мерзкая улыбка не покидала его лица, а глаза блестели, как у кота, который только что загнал мышку в угол и теперь наслаждался ее последними судорогами.

Гилен не шевельнулся.

Только веки — медленно, словно через силу — приподнялись. За стеклами темных очков рубиновые зрачки сузились, холодным сканером зафиксировав Реми. Без эмоций. Без страха. Просто констатация факта: вот он, враг.

Рунный круг под ногами ноет, как перегруженный процессор, но боль уже стала фоном — монотонным гулом в крови, привычным, как собственное дыхание.

На столе у Реми аккуратно разложены инструменты. Не орудия пыток — нет, это слишком грубо. Скорее, изысканные столовые приборы для ужина, где главное блюдо — чья-то плоть.

— Доброе утро, Гилен.

Голос Реми звучал сладко, как сироп, налитый в рану. Он слегка наклонил голову, будто официант, уточняющий заказ у важного гостя.

— Выглядите... живо.

Пауза. Тишина сгустилась, стала осязаемой.

Реми наклонился ближе, его тень легла на Гилена, как пятно плесени. Улыбка треснула — на миг в ней проступил настоящий восторг, голодный и детски-жестокий.

— О, вы даже не сгнили! — прошептал он, почти с нежностью. — Какой восхитительный экземпляр.

Гилен не моргнул.

— Принеси завтрак. — его голос был хриплым, но тон — ровным, командирским, будто он отдавал приказы, а не сидел в клетке. — И чай.

Реми замер. Затем — разразился смехом. Звонким, как бьющееся стекло, и таким же острым. Он даже схватился за живот, будто это была самая смешная шутка на свете.

— Ха! — выдохнул он, вытирая несуществующую слезу. — Вы нуждаетесь в пище? Но ведь твари Тьмы питаются тьмой, разве нет?

Он ловко перевернул в пальцах тонкий серебряный стилет, будто проверяя его баланс.

— Или... вы недоговариваете?

Гилен медленно приподнял голову.

Стекло очков бликнуло, скрыв глаза — лишь на миг.

— Я познакомлю тебя с Тьмой, Реми.

Пауза. В кабинете резко похолодало.

— Обещаю, тебе не понравится.

Тишина в камере была густой, тягучей, словно застоявшийся воздух в склепе. Реми сделал театральную паузу, поднял руку и щелкнул пальцами.

Рунный круг под Гиленом затих — жгучая боль отступила, словно волна перед отливом. Но Гилен не вздрогнул. Не моргнул. Даже дыхание его осталось ровным, будто его не перестали жечь заживо, а просто сменили декорации.

Реми устроился напротив, изящно скрестив ноги. Блокнот лег на колени, перо замерло над страницей — на мгновение. Потом застучало. Методично. Как метроном, отсчитывающий секунды до чьего-то срыва.

В кабинете запахло лавандой — навязчиво-сладкой, приторной. Но под ней сквозило железо. Где-то на полке, в углу, засохли старые пятна крови, и теперь этот запах пробивался сквозь духи, как напоминание.

Гилен чувствовал, как Черный Шов тут же оживился — нити под кожей зашевелились быстрее, затягивая раны, восстанавливая плоть. Но внешне он оставался неподвижным. Как статуя. Как мертвец, который просто еще не упал.

Кабинет тонул в полумраке, лишь тусклый свет дрожащих свечей отбрасывал неровные тени на стены. Реми лениво развалился в кресле напротив, перелистывая страницы блокнота с преувеличенной небрежностью. Его перо постукивало по бумаге — легкий, почти музыкальный звук, так контрастирующий с мрачной атмосферой подземелья.

— Ах, как приятно наконец-то побеседовать без лишнего... фона, — протянул он, бросая взгляд в сторону, где за толстыми стенами слышался приглушенный вой демонов. — Вы даже не представляете, как надоедает этот шум. Но вы...

Его глаза скользнули по неподвижной фигуре Гилена.

— Совсем другое дело. Тихий. Вежливый.

Улыбка растянулась, обнажив слишком белые зубы.

— Почти как человек.

Гилен не ответил. Он сидел, скованный невидимыми нитями магии, его дыхание было ровным — слишком ровным для пленника, которого только что вытащили из рунного круга.

Реми наклонился вперед, упершись локтями в колени. Блокнот прижался к груди, как любимая игрушка.

— Ну же, Гилен. Вам ведь не нравилось в круге? Признайтесь.

Перо замерло в воздухе, готовое записать каждую микрореакцию.

— Это не стыдно — даже высшие вампиры скулят, когда их жжёт Свет.

Пауза.

— А вы... даже не пошевелились. Интересно.

Гилен медленно поднял голову. Стекло очков сверкнуло в полумраке, на миг отразив пламя свечи — два кровавых блика в черной пустоте.

— Ты ошибся.

Реми приподнял брови, изображая наивное любопытство.

— О?

— Мне не "не нравилось", — голос Гилена был спокоен, почти ленив. — Мне было скучно.

Перо в пальцах Реми замерло.

Всего на секунду.

Потом он тихо рассмеялся, но его глаза оставались холодными, как лезвие ножа перед ударом.

— Скучно.

Блокнот с легким шорохом опустился на стол.

— Ну что ж... Тогда давайте развлечёмся.

Он потянулся к ящику стола, доставая оттуда тонкий серебряный стилет. Металл сверкнул в дрожащем свете, когда Реми начал вертеть его между пальцами — ловко, с привычной грацией фехтовальщика.

— Вы знаете, что происходит с тварями Тьмы, когда им в сердце вводят освящённое серебро?

Гилен не дрогнул.

— Они умирают.

Пауза.

— Но ты не сделаешь этого.

Реми игриво подбросил стилет в воздух, поймал его за рукоять.

— А почему, собственно, нет?

Гилен слегка наклонил голову.

— Потому что ты не хочешь меня убить.

Его голос стал тише, но в нем появилась сталь.

— Ты хочешь, чтобы я боялся.

Пауза.

— А я... не боюсь.

Тишина.

Где-то за спиной Реми треснула свеча.

Внезапно инквизитор откинулся назад, разразившись смехом — слишком громким, слишком резким для этой могильной тишины.

— О, вы просто восхитительны!

Стилет со звоном упал на стол.

Реми встал, поправил манжеты с изящной небрежностью и подошел к полке. Его пальцы скользнули по ряду склянок, прежде чем остановились на одной — с мутной, переливающейся жидкостью.

— Давайте попробуем иначе.

Он повернулся, держа склянку между пальцами, как сомелье, демонстрирующее редкое вино.

— Знаете, что это?

Гилен взглянул на сосуд с абсолютным равнодушием.

— Яд. Или зелье правды. Или просто вода — ты любишь театральность.

Реми широко улыбнулся.

— И то, и другое, и третье.

Он приблизился к прутьям решетки из Света, опустив голос до конспиративного шепота:

— Но главное — оно покажет мне, что скрывается за этими...

Его палец медленно протянулся, указывая на черные круглые очки.

Гилен наконец повернул голову, напрямую глядя на следователя. Стекло по-прежнему скрывало его глаза, но уголок рта едва заметно дрогнул.

Когда он заговорил, его шепот был едва слышен, но каждое слово падало, как капля яда:

— Ты уверен, что хочешь это увидеть?

Улыбка Реми дрогнула. Всего на мгновение. Но это было достаточно.

Воздух внезапно наполнился едким ароматом ладана и чем-то горьким — как пережжённый сахар и пепел. Реми встряхнул склянку, и мутно-золотистая жидкость внутри заиграла густыми бликами. Его пальцы слегка дрожали — не от страха, нет, от предвкушения. Он уже видел, как кожа пленника задымится, как его ледяное спокойствие наконец расколется криком.

Гилен наблюдал. Не шевелясь.

Первая капля упала на его рукав, оставив тёмное пятно. Только тогда он медленно поднял бровь. Реми широко улыбнулся — слишком широко, неестественно, будто маска растянулась до предела.

— Ну что, "неуязвимый"? — его голос звенел искусственной веселостью. — Давайте посмотрим, как вы переносите святую воду, усиленную пеплом феникса!

Он резко брызнул зельем прямо в лицо Гилену. Жидкость стекала по его щекам, капала на грудь, пропитывая ткань.

Ни дыма. Ни шипения. Ни намёка на боль. Только мокрые пятна, медленно расползающиеся по одежде. Гилен медленно вытер щёку тыльной стороной ладони, осмотрел испорченный рукав.

— Ты deadlock’нутый, что ли?

Пауза. Реми застыл. Его улыбка оцепенела, словно превратилась в гипсовую маску.

— ...Что? — он прошептал, и в его голосе впервые дрогнули нотки чего-то, что не было ни злостью, ни игрой.

Гилен равнодушно продолжил:

— Ну знаешь, когда процесс зависает, потому что ждёт освобождения ресурса, которое никогда не произойдёт?

Он показал на пустую склянку.

— Так вот, это ты.

Звон разбитого стекла взорвал тишину. Реми швырнул склянку на пол — она разлетелась о каменные плиты, осколки рассыпались, как последние ошмётки его самообладания.

— ПОЧЕМУ?! — его крик прорвался, резкий, почти истеричный. — Это зелье выжигает плоть демонов за секунды! Почему ты не горишь?!

Гилен спокойно наклонил голову:

— Может, потому что ты перепутал склянки?

Пауза.

— Или потому что твои "святые" ингредиенты — просто дорогая подделка?

Лицо Реми исказилось.

— Ты... ты...

Гилен прервал, тонким, лекторским тоном:

— Ладно, раз уж ты так любишь аналогии...

Он сделал паузу, словно давая собеседнику время осознать неизбежность.

— Ты как бесконечный цикл в коде, который даже не понимает, что у него условие выхода недостижимо.

Реми резко схватил со стола серебряный кинжал — но замер на полпути. Его пальцы сжали рукоять до побеления костяшек.

Дыхание сбивалось, неровное, как у загнанного зверя. Он осознавал. Осознавал, что теряет лицо. Осознавал, что игра уже не по его правилам.

А Гилен молчал. И в этой тишине звучало больше, чем любые крики.

Собственное сердце бьётся в висках Реми тяжёлыми, глухими ударами, словно молот по наковальне. Идеально подпиленные ногти впиваются в ладонь, оставляя кровавые полумесяцы. Всё, что он может предложить – очередной круг пыток, но даже этот последний козырь рассыпается как пепел между пальцев.

Гилен сидит в позе лотоса, спина прямая, подбородок приподнят – будто на аристократическом приёме, а не в камере пыток. Его пальцы лениво отстукивают ритм по колену – счётчик потраченного впустую времени.

— Последний вопрос.

Голос Реми сдавлен, будто пропущен через тряпичный фильтр.

— Кто. Ты. На самом деле.

Хруст – перо ломается в его пальцах, чернила стекают по запястью тёмными ручейками.

— Ни один вампир не выдерживает Святого зелья. Ни один демон не игнорирует рунный круг. Так что ты за...

Гилен перебивает, монотонно, словно зачитывает техническую документацию:

— Ты либо буферизованный идиот, либо типичный невалидный хеш.

Реми моргает. Его брови медленно ползут вверх, рот приоткрывается. На секунду он выглядит точно студент-первокурсник, проваливший базовый экзамен по магической теории.

— ...Что? – звучит осторожно, почти неуверенно.

Гилен вздыхает, как взрослый, вынужденный объяснять очевидное ребёнку:

— Завтрак. Я всё ещё жду.

Тишина. Потом – резкий, истеричный хохот. Реми хватается за край стола, его плечи дёргаются в конвульсивном смехе. Звук трескается, переходит в надрывный кашель, затем – в шёпот, едва различимый в полумраке:

— О, конечно! Распоряжусь...

Он встаёт, поправляет манжеты с преувеличенной аккуратностью.

— ...чтобы вам принесли помои. Свежие.

Шаги эхом отдаются по каменному полу. У двери он останавливается, не оборачиваясь:

— А рунный круг...

Щелчок пальцев – символы вспыхивают кроваво-алым, заливая камеру неестественным светом.

— ...я отключу, когда вам надоест молчать.

Дверь захлопывается с глухим ударом, словно гробовая крышка.

Гилен остаётся один. Где-то за стенами воет демон – долгий, тоскливый звук, будто ветер в печной трубе. Где-то капает вода – метроном в этой мрачной симфонии. А он...

...считает секунды до отлива. Капля. Удар сердца. Тень на стене. Ожидание.

Интерлюдия: "Маска и Перо"

Чёрные базальтовые стены Башни поглощают звуки, как прожорливая утроба. Лишь эхо далёких голосов пробивается сквозь каменную плоть, теряясь в лабиринтах коридоров. Сводчатые потолки украшены руническими фресками — они мерцают в свете магических бра, холодном и безжизненном, как льды Аргентайна.

Реми идёт, и его тень — верный спутник — то вытягивается в бесконечную полосу, то сжимается до размеров ребёнка между островками факельного света. Улыбка. Всегда улыбка. Отполированная до блеска, как доспехи на параде.

«Сколько раз ты повторял этот путь?» — шепчет внутренний голос. «Сколько раз эти стены видели тебя таким — безупречным, нерушимым?»

Братья Ордена проходят мимо, их мантии шуршат по камню, словно стая нетопырей.

— Перо режет правду, — звучит хором, и пальцы в унисон касаются записных книжек — их библии, их оружия.

— Лёд не лжёт, — бросает Реми, не замедляя шага. Формальность. Пустой ритуал.

Лестница в библиотеку узка, как лезвие ножа. Его пальцы скользят по перилам из чёрного дерева — гладким от тысяч таких же прикосновений.

«Сколько здесь было тех, кто так же шёл за знаниями? И сколько из них нашли то, что искали?»

Библиотека встречает его тишиной, тяжёлой, как покрывало. Воздух пропитан запахом старого пергамента и чего-то ещё — горького, как полынь. Послушник, худой, с синяками под глазами (слишком много ночей без сна), вздрагивает при его появлении.

— Мастер Сайлос де Сильва здесь? — голос Реми сладок, как испорченный мёд.

— Он... ушёл в город, мастер, — бормочет юноша, взгляд прикован к полу.

— Как не вовремя, — улыбается Реми, но глаза остаются мёртвыми, как стеклянные бусины.

Отдел монстрологии. Пыль. Тишина. Книги, запертые в железные клетки — на всякий случай.

«Как будто бумага может укусить».

Его пальцы скользят по корешкам:

— «Трактат о нежити» — переплёт шершавый, грубый. Человеческая кожа всегда такая.

— «Кровь и руны» — запах меди, въевшийся в страницы.

— «Ересь бездны» — книга шевелится под пальцами, словно живая. Он улыбается — по-настоящему, впервые за день.

Трапезная. Тепло. Шум. Запах жареного мяса и пряностей — острый, как напоминание о том, что он ещё человек.

Он выбирает угол — тёмный, укромный. Блюдо перед ним — жареный фазан в гранатовом соусе, картофель по-аргентайнски (тонкие ломтики, розмарин, чеснок — всё как положено). Вино — густое, тёмное, как кровь из вены.

Он ест медленно, листая страницы. Время от времени его губы растягиваются в улыбку — не той, что для мира, а другой. Настоящей.

«Голодной».

Вилочка звякает о тарелку. Где-то за спиной смеются. Он отрезает ещё кусочек мяса — аккуратно, методично.

«Сколько времени осталось до того, как ты перестанешь притворяться?» — спрашивает внутренний голос.

Он отпивает вина. Не отвечает.

Продолжение следует...

Если хочется узнать, что будет дальше, книга полностью доступна на АТ/ Загляните, обещаю, вам понравится! А если не понравится, уделите ей хотя бы какое-то время и добавьте в библиотеку. Скажу заранее, что это не боярка и не гаремник. Спасибо, что читаете!)