Иллюстрация Лены Солнцевой. Другая художественная литература: chtivo.spb.ru
Первое, что я узнала о Николае, это то, что он «вечный студент». Он поступал уже четвёртый год подряд на разные направления в наш университет, учился там семестр и исчезал. С такой посещаемостью его под конец года, разумеется, отчисляли. А с сентября всё повторялось заново. Николай и сам был чем-то похож на преподавателя: неопределённого возраста, высокий, суховатый, в квадратных очках и немодной одежде. Он даже говорил так же: громко, с вкрадчивыми паузами, словно под запись, и часто обращался на «вы». А ещё у него была забавная манера начинать беседу без всяких там вступлений и прелюдий — сразу с волнующей сердце ноты. Как говорится, «с места в карьер».
— Эротика и пошлость, — это принципиально разные вещи, — однажды выпалил он, едва мы поздоровались, встретившись около любимого перекрёстка. — Особенно в искусстве!
Последние полгода Николай ВУЗ уже не посещал. Он взахлёб штудировал альбомы и книги по истории искусства. Я могла лишь гадать о причинах такой заинтересованности, но тогда для него, казалось, не существовало ничего важнее. Мы шли по направлению к парку, в котором часто гуляли. Я заметила, как кончик носа Николая слегка подрагивал — это значило, он собирается сказать нечто крайне важное.
— Эротика, в отличие от пошлости, сочетается с понятием «искусство». И хоть, может, об этом немногие думают, но на страницах истории тому полно примеров. Вот что есть подлинная эротика в искусстве? Симонетта Веспуччи на полотнах Сандро Боттичелли — это эротика. «Девушка с жемчужной серёжкой» кисти Яна Вермеера — это эротика. «Неизвестная» Ивана Крамского, помню её ещё из школьных учебников по литературе, — эротика. Работы Эгона Шиле, многие бы взялись поспорить, это тоже эротика — не пошлость. КУСТОДИЕВ!
Тут Николай вконец разошёлся. Голос его, взяв запредельно высокую ноту, пискляво скрипнул, после чего он закашлялся, а затем добавил уже шёпотом:
— Какие там женщины, Тан-я-я-я…
Он неожиданно умолк, мечтательно закатив глаза. Мы тогда уже сидели на скамейке в парке. Было пасмурно, ветрено, и хмурые прохожие сновали рядом, опустив взгляд. Я и сама, если признаться, чувствовала себя крайне уставшей после пар и очень хотела домой, в тепло, а тут Николай с этой своей эротикой! Что он вообще этим хочет сказать?
— Вот ты думаешь, когда я на «Красавицу» Бориса Кустодиева смотрю, я что-то неприличное себе воображаю? Нет. Я думаю: «Какая, наверное, интересная была женщина!» Понимаешь меня? Интересная!
Я же про себя отметила лишь то, что после шести месяцев знакомства он наконец-таки начал говорить мне «ты». Про «Красавицу» Кустодиева у меня, честно сказать, и мысли не возникло.
— Я глазами её смеющимися восхищаюсь, белизной кожи, обстановкой, в которую эта прекрасная женщина, словно жемчужина в раковину, помещена. И это красиво! Красиво, несмотря на сам факт обнажённого тела. В этом нет ничего постыдного, унизительного, и тем более оскорбляющего. Я, так сказать, целостный образ воспринимаю и восхищаюсь. Вот что такое эротика в искусстве: ещё один мощный рычаг воздействия красоты на человека!
Последнюю его фразу я мысленно выгравировала себе на подкорке, впервые испытав живой интерес к теме разговора.
— Ну, а что насчёт пошлости, — грустно вздохнул Николай, — там всего этого нет. Пошлость — это бледное подобие женщины с бесчувственными стеклянными глазами, сидящей на фоне какого-нибудь банального закатного неба в неестественно-мечтательной позе. Пошлость — это когда голое тело демонстрируется ради показа голого тела. Это уже из разряда: «Смотрите все — это круто, потому что я смог себе это позволить!» И к искусству не имеет ровным счётом никакого отношения. Пошлость — это когда распутностью пытаются замаскировать собственные страхи и комплексы. Фотографии обнажённых женщин на велосипедах, полуобнажённых девушек, сидящих в полях на траве с бокалом вина — я могу перечислять сколько угодно, — тут Николай слегка поморщился. — И дело, как я уже говорил, вовсе не в факте наготы, а в том, что в пошлости кроме тела, неважно, одетого или нет, больше ничего и не разглядишь. Да потому что нет за этим ничего. Нет и не было!
— Мне кажется, пошлость — это лишь следствие отсутствия у людей вкуса, — впервые с начала нашей прогулки заговорила я. — А оно не бывает врождённым. Его необходимо воспитывать. Это очень трудно сделать самому, тем более, когда весь Интернет кишит тем, что ты охарактеризовал как «пошлость». А вот чтобы увидеть «эротику», хотя лично я бы заменила её словом «чувственность», им, к примеру, в музей нужно прийти или самим покопаться в книгах, альбомах…
— Но этого они делать, конечно же, не будут.
— Откуда ты знаешь? Ведь ты же начал.
Николай растерянно посмотрел на меня.
— Ведь понятие вкуса выходит далеко за рамки шмоток, сумочек и туфель в тон, — тем временем продолжала я. — Оно проявляется не только у нас дома, но и за его пределами: в том, как мы себя ведём, что говорим, что в себя впитываем. Ведь на нас ежесекундно сваливается море сторонней информации, и для того, чтобы выбрать из грязи жемчуг, тоже необходимо чувство вкуса — иначе никак.
— Вот ты — человек искусства, — медленно начал он, но, заметив мою саркастическую ухмылку, чуть рассердился. — Да, и не спорь! Даже если ты ещё учишься, ты им станешь, — он надолго замолчал, будто растеряв прежнее желание делиться со мной чем-то. — Я к матери недавно ездил в Ярославль, — он вдруг стал очень серьёзен, — и мы с ней там в музей сходили. По всем залам прошли. В первых трёх висели картины с изображениями князей, офицеров, барышень в платьях. Они прописаны подробно, со всеми складочками и кружевами. Маме понравилось. Проследовали дальше, там экспонировалось советское искусство: колхозницы, трактора, сенокосы и прочее. Мама как-то сразу заскучала, и мы быстро перешли в последние три зала. Ну а там…
— КУСТОДИЕВ! — смеясь, предположила я.
— Ну, почти, — Николай широко улыбнулся. — Мама как эту картину увидела, так и замерла посреди зала. А я ближе подошёл — рассматриваю. Слышу, она мне знаки подаёт. «Что случилось, мама? — забеспокоился я. — Устала?» А она мне: «Не пялься ты так — неприлично». И тут меня словно молнией прошибло — она НЕ ПОНИМАЕТ! Такая умная, мудрая, образованная, в летах и не понимает.
— Так ведь вкус же не от возраста зависит, и уж тем более не от дипломов из университета, — попыталась успокоить его я. — Если человеку в юном возрасте помогли в этом разобраться, или родители намеренно закладывали в него с пелёнок понятия красоты, учили это видеть и воспринимать — тогда ему легче. Но если нет, а сам он к этим знаниям не потянулся или не понял даже, что они ему нужны, тогда вот так и получается. И это ни в коем случае не значит, что мама твоя плохая или глупая. Так уж сложилось, что для неё чувственность в искусстве и пошлость — это одно и то же. Она может воспринимать красоту, но лишь в самых примитивных её проявлениях: цветочки на клумбах, пирожки, платья там с кружевом и прочее. Но ей всё-таки повезло — у неё есть ты, — я осторожно опустила руку ему на плечо. — И ты, если решишься, сможешь чуть-чуть познакомить её с ценностью понятия непошлой чувственности. Тут главное без резкости, постепенно.
Я не была уверена, помогла ему или нет, но к тому времени, как разговор подошёл к концу, на улице уже совсем стемнело.
— Пошли, провожу тебя что ли, — предложил он, хотя обычно мы всегда расставались в этом парке.
— Тебе же в другую сторону.
— Да ладно, — пожал он плечами. — Прогуляюсь.
Мы долго шли молча. Возможно, потому что много идей, рождённых недавним диалогом, теперь роились в наших головах, подобно рою пчёл в улье. Я про себя отметила, что хоть Николай никогда и не подходил к вопросу изучения искусства систематически, не обучался ни под чьим руководством, он неплохо его понимает. Он не привык сооружать невидимые барьеры в попытке защититься от чего-то нового и непонятного. Он вообще почти ко всему так относится: с живым интересом, без страха ошибиться или быть высмеянным за неосведомлённость. Именно поэтому с ним всегда интересно поговорить. О чём тем вечером думал он, неспешно шагая рядом, - я так никогда и не узнала.
— Я так волновался, — признался Николай, когда, стоя возле моего дома, мы стали прощаться. — Всё боялся: не обидишься ли ты? Далеко не с каждым решишься о подобном заговорить. Подумают ещё, что головой тронулся.
— Когда-то один мудрый человек мне сказал: «Если не знаешь, как сформулировать мысль, говори о том, что чувствуешь и непременно по адресу».
— В следующем году я последний раз поступаю, — негромко, но твёрдо сообщил он, бросив взгляд на мою чёрную папку, в которой я обычно таскала рисунки.
Я так удивилась, что даже ответить толком не смогла.
— Как думаешь, смогу? — плохо маскируя волнение, спросил он.
Я судорожно закивала головой. Как смешно я, наверно, тогда выглядела! Вот и Николай засмеялся, поблагодарил меня за что-то и повернул к аллее.
Шаг за шагом, поднимаясь в потёмках на пятый этаж, я задержалась в последнем пролёте и посмотрела в окно. Там, далеко в конце дорожки ещё виднелась его высокая фигура.
«Интересно, — подумала я, — а когда он тоже станет «человеком искусства», будет ли рисовать обнажённых?»
Корректор: Александра Яковлева
Другая художественная литература: chtivo.spb.ru
